Лайман Брукс сел на поезд до Монреаля, чтобы добраться до отеля, в котором остановился Крим. Мужчина обратился за помощью к полиции, но только для того, чтобы убедиться, что юноша согласен вернуться в Ватерлоо, и в отель он прибыл в сопровождении двух офицеров.

– Что все это значит? – спросил Крим, пораженный присутствием полицейских.

– Это значит, что вы вернетесь, чтобы жениться на моей дочери.

Он был не в том положении, чтобы спорить или отказываться.

– Именно это я и собирался сделать, – ответил Крим.

Конечно же, он солгал.

Днем 11 сентября, в понедельник, в доме Бруксов собралась напряженная толпа, желавшая обсудить брачный контракт. Для разработки проекта положений наняли местного юриста Томаса Брассара. Сайрус Томас, местный историк, который также был директором школы, присутствовал в качестве свидетеля. Юридический и деловой тон шестистраничного соглашения не мог утаить скрытого нежелания этого брака и висящей в воздухе враждебности. Положения, о которых стороны сумели договориться, заняли четыре страницы, и лишь затем брачующиеся едва ли не вынужденно признали «любовь и привязанность» друг к другу. Зачеркнутые слова и нацарапанные на полях дополнения свидетельствовали о том, что документ составлялся в спешке, в результате жестких переговоров. Лайман Брукс подписал соглашение; вероятно, именно он диктовал эти условия.

Согласно контракту, у супругов не могло быть общей собственности и семье жениха не полагалось какого-либо приданого. Крим не должен был предъявлять претензии на имущество жены – 1000 долларов из имущества ее матери и 200 долларов в виде «одежды, драгоценностей и безделушек» – или на что-либо, что она унаследует от отца. Крим согласился покрывать ее домашние расходы и обеспечивать содержание и образование любых детей, «которые могут родиться от их брака». В случае рождения детей и последующей подачи Кримом заявления на развод он должен был заплатить ей 10 тысяч долларов – ошеломляющую сумму, равную почти 200 тысячам долларов в сегодняшней американской валюте. Если же Флора умерла бы бездетной, предложение этого щедрого «подарка», конечно, было бы «недействительным».

Оставались только формальности. Был уже вечер, когда архидиакон Дэвид Линдси, настоятель англиканской церкви Святого Луки, провел частную церемонию в доме Бруксов. Невеста, слишком слабая, чтобы стоять, всю службу провела в мягком кресле. Летняя жара осталась в прошлом; ночные температуры приближались к нулю, и прохладный воздух снаружи, вероятно, соответствовал атмосфере в комнате. Никто из семьи Крима, по-видимому, не присутствовал – его брат Дэниел позже скажет инспектору Джарвису, что он никогда не встречался с Флорой Брукс. В The Advertiser опубликовали краткое объявление о свадьбе Крима и Брукс, но в нем не было ни малейшего намека на драму, разыгравшуюся накануне церемонии.

На следующий день после свадьбы Крим совершил побег. «Собираюсь на некоторое время в Англию, – сказал он своему тестю, – чтобы окончить медицинское образование».

Лайман и Флора Брукс больше никогда его не видели.

Глава 18. Студент номер 2016

Лондон, 1876–1877 годы

Личный врач ее величества счел выбранное место нездоровым и неподходящим для медицинского учреждения. «Я не думаю, что берег мутной реки – лучшее место для больницы, – решительно заявил сэр Джеймс Кларк. – Воздух здесь в любое время года не отличается хорошим качеством. Летом он наполнен миазмами реки, а зимой – влагой, городским дымом и леденящим восточным ветром». Его опасения проигнорировали. В 1868 году сама королева Виктория присутствовала на заложении первого камня на месте легендарной больницы Святого Томаса в Ламбете, прямо у берега Темзы. Когда три года спустя королева вернулась, чтобы официально открыть учреждение на 600 коек, Лондон остался таким же сырым и продымленным, каким был и прежде, но, к счастью, новая система очистки сточных вод избавила реку от нечистот и тошнотворного запаха.

Одна из старейших больниц города, больница Святого Томаса, когда-то была лазаретом, основанным религиозным орденом предположительно в 1106 году.

Студенты-медики обучались там еще в 1550 году, что сделало это место одной из первых медицинских школ Англии. Больница была одним из первых среди учреждений, выступающих за вакцинацию и применение хлороформа в качестве анестетика. Когда Флоренс Найтингейл вернулась с полей сражений в Крыму, чтобы в 1860 году основать школу подготовки медсестер, она выбрала именно больницу Святого Томаса. Из-за строительства железной дороги больница переехала на новое место на берегу реки, прямо напротив недавно построенных зданий парламента.

Выпускники Макгиллского университета часто получали дополнительное образование в Великобритании и других европейских странах, где знакомились с новейшими процедурами и методами лечения или получали специальности, такие как акушерство или патанатомия. Крим остановил выбор на Лондоне и больнице Святого Томаса, и его целью было получить право на членство в престижном Королевском колледже хирургов Англии, что непременно открыло бы перед ним многие двери – и кошельки пациентов.

* * *

Комплекс из восьми зданий больницы Святого Томаса – «лучшая больница в Великобритании, если не во всем мире», по оценке The British Medical Journal, – занимал узкую, меньше километра, полосу берега реки к югу от Вестминстерского моста. Ряд одинаковых четырехэтажных зданий создал серию павильонов с соединяющимися коридорами и залитыми солнцем, хорошо проветриваемыми палатами, проект которых предложила Найтингейл. Медицинская школа располагалась в небольшом здании в южной части территории, под итальянской башней, которая играла роль своеобразного маяка, пусть и стоящего далеко от моря. Кроме того, у школы были знаменитые соседи. Она примыкала к зубчатым воротам Ламбетского дворца, со времен эпохи Средневековья являющегося резиденцией архиепископа Кентерберийского. Когда студенты смотрели в противоположном направлении, через Темзу, они видели часы на Биг-Бене.

Обладавшая современным оборудованием и безупречной репутацией больница Святого Томаса обещала восполнить недостатки в обучении Крима в Макгиллском университете. Это была одна из самых загруженных больниц города: ежегодно в ее амбулаторном отделении принимали 70 тысяч пациентов, а еще 3400 лечили стационарно. «Все студенты, – сообщали представители медицинской школы, – имеют возможность участвовать в выполнении практических обязанностей и могут изучать множество новых специальностей, включая психические заболевания, заболевания глаз, кожи и зубов и заболевания женщин и детей». Если верить официальной истории больницы, за переездом в Ламбет «последовало возрождение медицинской школы», привлекшее группу молодых, талантливых врачей, которые были достаточно «компетентны, чтобы дать студентам хорошую подготовку во всех областях медицины и хирургии».



Больница Святого Томаса в Ламбете (авторская коллекция)



Пересечение бедности, преступности и промышленности сделало Ламбет логичным местом для новой больницы Святого Томаса. Это была благотворительная больница; в ней заботились о бедных людях, которые не могли позволить себе оплату услуг врача или уход на дому. «Больница должна находиться в густонаселенном районе, – объяснил Сидни Джонс, хирург, читавший лекции в медицинской школе, – с легким доступом к массам, в непосредственной близости от фабрик и районов, где происходят несчастные случаи». Ламбет идеально подходил под это описание. Убогие многоквартирные дома и плохие санитарные условия делали поток пациентов в больнице Святого Томаса непрерывным. Больные, а также жертвы нападений и пьяных драк приходили в амбулаторное отделение, чтобы залечить раны; фабрики снабжали больницу постоянным потоком искалеченных рабочих.

Впрочем, у всего этого была и обратная сторона. Уличные бродяги и пьяницы Ламбета соблазняли молодых людей, обучающихся в школе Святого Томаса. «То, что за внезапной свободой последует несколько чрезмерное потворство своим желаниям, – утверждал один студент-медик, защищаясь, – вполне ожидаемо».

Инспектор Джон Беннет Танбридж, который возглавлял расследование Скотленд-Ярда по делу об отравлениях в Ламбете, подтвердил связь Крима с больницей Святого Томаса еще на ранней стадии своих изысканий. Крим впервые приехал в Лондон в октябре 1876 года, в возрасте 26 лет, и зарегистрировался как студент № 2016. Он был одним из почти двух сотен «медвежат», как называли студентов больницы, – среди мужчин, которые, как и он, уже имели медицинское образование и стремились получить новую специальность или повысить квалификацию. Крим сосредоточился на акушерстве – многообещающей области для молодого врача, поскольку медицинская профессия только начинала вторгаться в поле деятельности повитух. Позже он утверждал, что за два года пребывания в больнице Святого Томаса осмотрел и вылечил 500 беременных женщин, а также сказал, что помогал и консультировал других врачей во время абортов, чтобы спасти жизни матерей.

Крим вышел из школы Святого Томаса с почетной наградой за учебу. Данные о Криме в журнале учета, который больница использовала для отслеживания студенческих работ и достижений, однако, содержат лишь факт, подтверждающий, что он служил работником по смене повязок. Эти ассистенты сопровождали хирурга во время обходов, наблюдали, как их учитель диагностировал и оценивал пациентов, а также выполняли тяжелую работу по обработке ран и смене повязок. «Из хорошего работника по смене повязок, – заметил один врач, обучавшийся в больнице Святого Томаса, – обычно получается хороший хирург».

Студентам, которые хотели получить больше опыта, предлагали должности медбратьев в палатах или амбулаторном отделении. Либо Крим предпочел не подавать заявку на эти должности, либо его заявки отклонили. Мужчины, которые уже получили профессию врачей, могли руководить студентами старших курсов, когда те изучали акушерство, офтальмологию и другие специальности. Крим не занимался и этим.



Студенты готовят лекарства в химической лаборатории в больнице Святого Томаса (графика, 2 октября 1886 года, авторская коллекция)



Секретарь медицинской школы Джордж Рендл призывал студентов посвящать «как можно больше времени, свободного от других дел, клиническим занятиям в палатах и амбулаторных отделениях». Скудный послужной список Крима свидетельствует о том, что он все же нашел более интересные способы занять свободное время.

Он приехал в Лондон не только для того, чтобы повысить квалификацию, но и из-за отчаянного желания убежать от своего прошлого и принудительного брака. Однако даже в огромном городе, который от Канады отделял океан, Крим встречал людей, которые его знали. Осенью 1876 года в больнице Святого Томаса учились еще четыре выпускника Макгиллского университета, три из которых были с его курса. Он провел весь первый год, избегая одного из них, Герберта Редди, знавшего о его неприятностях дома. До Редди дошли слухи о пожаре в пансионе мисс Портер в Монреале, и он был убежден, что Крим поджег свою комнату, чтобы получить деньги от страховой компании. История с дочерью владельца гостиницы, которую он соблазнил, и последующая принудительная свадьба? Редди слышал и об этом.

Затем, в ноябре 1876 года, архидиакон Дэвид Линдси, совершивший церемонию бракосочетания в Квебеке, прибыл в Англию из-за смерти своего брата, лондонского торговца. Флора Брукс попросила его доставить посылку ее мужу. Крим прибыл в дом покойного брата Линдси в Северном Лондоне, чтобы забрать ее. После того как он ушел, родственники Линдси расспросили его о посетителе; оказалось, он ухаживал за богатой молодой женщиной, жившей по соседству, – мисс Александер. Вскоре женщина узнала, что Крим женат, и их отношения прекратились.

В течение нескольких месяцев он ухаживал за дочерью своей квартирной хозяйки на Гоф-сквер, в тупике недалеко от Флит-стрит. У этой женщины также были связи в Канаде. Где-то в марте 1877 года она получила письмо от подруги из Монреаля, Шарлотты Луизы Боттерилл, в котором сообщалось, что Крим втянул респектабельную девушку в «неприятности» и бросил ее на следующий день после свадьбы. Крим, возмущенный разоблачением, нанял лондонского адвоката и пригрозил подать в суд за клевету, даже несмотря на то, что сказанное являлось правдой. Боттерилл извинилась за свои комментарии, положив конец спору. Тем временем письмо, без сомнения, положило конец и последнему увлечению Крима.

* * *

В Британии существовало 19 органов по лицензированию медицинских услуг, что создавало «ошеломляющее разнообразие профессий и специальностей», как выразился один известный хирург. Королевская коллегия хирургов Англии, насчитывавшая 16 тысяч человек, была самым крупным и влиятельным учреждением в стране. Кандидаты в члены должны были пройти один или два раунда экзаменов, в зависимости от их предыдущего медицинского образования и специальности. Экзаменационная комиссия, состоящая из стипендиатов колледжа – все с опытом работы не менее шести лет, – наблюдала за прохождением экзаменов и задавала вопросы потенциальным членам коллегии. Частота отказов была высокой. В 1876 году на сдачу предварительного экзамена на членство пришло 700 кандидатов, но даже половина из них не набрала проходной балл. Четверть кандидатов не смогли сдать второй экзамен по хирургической анатомии и принципам и практике хирургии и медицины, и им отказали в членстве.

Крим заплатил взнос в пять фунтов и пять шиллингов и сдал экзамен днем 16 апреля 1877 года вместе с выпускниками школы Святого Варфоломея, Университетского колледжа и других лондонских школ. В записях колледжа не указано, сдавал ли он предварительный тест или из-за пятилетнего обучения в Макгиллском университете и больнице Святого Томаса имел право написать только итоговый экзамен. У него было три часа, чтобы ответить на четыре вопроса, которые требовали глубокого понимания анатомии, заболеваний и методов лечения. Было только два возможных результата: либо кандидатов одобряли, либо они оказывались в «списке ожидания» – вежливый способ сказать, что они провалили экзамен. Крима поместили в список ожидания.

Кандидаты могли переписать экзамен после периода ожидания в несколько месяцев, но Крим не предпринял второй попытки стать членом колледжа. Он остался в Лондоне и продолжил обучение в больнице Святого Томаса, завершив свою службу сотрудником по наложению повязок в июле 1877 года.

Студенты часто отправлялись в трущобы Ламбета в рамках своего обучения, чтобы наносить визиты пациентам, которые не могли приехать в больницу для лечения.

Частью обучения акушерству была помощь повитухам, и, поскольку в то время детей рожали дома, Крим и другие студенты стали свидетелями худших условий, в которых могло произойти чудо деторождения. Знаменитый писатель У. Сомерсет Моэм, который стал студентом больницы Святого Томаса через 16 лет после Крима, с ужасом вспоминал ночные вылазки и лабиринты улиц, в которых незнакомца могли ограбить или избить. Студенты шли по сырым переулкам и в грязные, переполненные здания, беспрепятственно пересекая районы, «которые не решалась посещать полиция, но в которых меня надежно защищала черная сумка с лекарствами».

Крим, как и Моэм, видел, как жители Ламбета доверяют медикам и уважают их. Он помнил нищету и отчаяние, то, как жизнь в лондонских трущобах казалась ежедневным хождением по лезвию ножа между добром и злом, между жизнью и смертью.

И он запомнил женщин, которые продавали свои тела на улицах Ламбета.

Глава 19. Преждевременная смерть

Ватерлоо, Квебек, лето 1877 года

Нотариуса Ватерлоо вызвали в дом Лаймана Брукса жарким летним днем, чтобы навестить Флору. Она была слишком больна, чтобы выходить из своей комнаты, и слишком молода, чтобы обращаться за этой конкретной формой юридической помощи. Луи Жодуэн обмакнул перо, отметил дату – 25 июля 1877 года – вверху чистого листа и приступил к зловещему заданию.

«Будучи больной телом, но в здравом уме, памяти, суждениях и понимании, – написал он на своем не совсем идеальном английском, – в ожидании смерти жена Томаса Н. Крима, врача и хирурга… попросила меня, указанного нотариуса, выслушать и оформить ее последнюю волю и завещание».

Ухудшающееся здоровье Флоры Брукс вызывало недоумение. Она выздоровела после аборта, сделанного почти годом ранее, – «вполне оправилась», как выразился ее отец. Она не видела своего мужа со дня свадьбы, но написала ему, когда он учился в больнице Святого Томаса, и отправила посылку, когда узнала, что архидиакон Линдси посетит Лондон. Флора, возможно, надеялась, что Крим вернется в Ватерлоо, как только окончит учебу, и она станет женой врача не только номинально, но и фактически.

Затем, почти так же внезапно, как и раньше, она серьезно заболела. По одному из свидетельств, она впала в «полуобморочное состояние» и стала казаться «почти слабоумной». Прошло некоторое время, прежде чем к ней вернулась способность говорить. Семейный врач Корнелиус Фелан не смог найти объяснения ее симптомам. Затем Флора призналась, что принимала лекарство, которое ей прислал Крим.

Фелан приказал ей прекратить, и симптомы вскоре исчезли. Лекарство никогда не проверяли, но врач был уверен, что в нем содержалось вещество, от которого ей и стало плохо.

Однако, пошатнувшись дважды, здоровье Флоры осталось хрупким. Летом 1877 года, будучи при смерти, она продиктовала свое завещание адвокату. Возможно, она подозревала, что Крим пытался убить ее лекарством. Возможно, она узнала о его распутстве в Лондоне. Или, возможно, Лайман Брукс убедил дочь, что ее муж не должен извлечь выгоду из ее смерти. Каковы бы ни были причины, Флора распорядилась, чтобы все ее имущество перешло к отцу.

Она умерла 18 дней спустя, 12 августа, в день, когда небеса обрушили на Ватерлоо более двух сантиметров осадков, разразившись ужасным ливнем. Флору похоронили на кладбище в одном квартале к югу от англиканской церкви Святого Луки. В верхней части ее надгробия вырезали одинокую розу с девичьей фамилией и описанием, ставшим последней попыткой сохранить репутацию девушки как «жены доктора Т. Н. Крима». На надгробии также указали ее точный возраст: 24 года, 9 месяцев и 3 дня – яркое свидетельство трагически оборвавшейся жизни.

Новость вскоре дошла и до Крима. Вместо выражения соболезнований он отправил Лайману Бруксу письмо от лондонской юридической фирмы, в котором требовал 1000 долларов из имущества покойной жены, что противоречило условиям брачного контракта и завещанию Флоры. Позже он отправил еще два требования, пока в последнем послании, датированном 10 апреля 1878 года, не предложил остановиться на 200 долларах. Джодойн посоветовал Бруксу согласиться. Как бы это ни было неприятно, он выписал чек своему зятю.



Надгробие Флоры Элизы Брукс в Ватерлоо, Квебек, на котором она описана как жена доктора Т. Н. Крима (фото автора)



Никаких официальных записей о смерти Флоры, по-видимому, не сохранилось. В The Waterloo Advertiser сообщили, что она умерла «после продолжительной болезни». Заболевания легких были одной из ведущих причин смерти в районе Ватерлоо в 1870-х годах, и Лайман Брукс позже утверждал, что его дочь болела бронхитом, а затем ее поразила чахотка – смертельная болезнь, которую тогда только начинали называть туберкулезом.

Была ли убита Флора Брукс? Неужели Крим прислал ей яд, подмешанный в лекарство? У него определенно имелись причины желать ее смерти.


Оставшаяся в Канаде жена разрушила его отношения по крайней мере с двумя женщинами, за которыми он ухаживал в Лондоне. Развод не казался выходом: брачный контракт держал его на крючке до тех пор, пока она была жива. Крим выплатил бы ей ошеломляющие 10 тысяч долларов, если бы попытался расторгнуть брак, и потому ее смерть была для него крайне удобной.

Если бы причиной смерти Флоры стал яд или аборт, сделанный в сентябре прошлого года, Криму могли бы предъявить обвинение в убийстве. Канадское законодательство разрешало возбуждать уголовное дело об убийстве в случаях, когда «удар случился или причина смерти установлена» в течение предыдущего года. Незадолго до этого имело место происшествие, связанное с другим выпускником Макгиллского университета – доктором Эриком Спаремом, который практиковал в Броквилле, Онтарио. В 1875 году его осудили за убийство женщины, которая умерла после того, как он сделал ей аборт.

Доктор Фелан должен был предупредить местного коронера о непонятных симптомах Флоры Брукс и подозрительном лекарстве, которое Крим прислал ей из Лондона, но он ничего не сказал. Никакого расследования тревожной цепочки событий, кульминацией которых стала ее смерть, не провели. Позже доктор Фелан пожалел об этом решении.

Через 15 лет после смерти Флоры в Канаду прибыл детектив из Скотленд-Ярда. Беседы инспектора Джарвиса с Лайманом Бруксом и архидиаконом Дэвидом Линдси привели к тому, что он узнал про аборт, принудительный брак и побег Крима в Англию, прикрытый желанием учиться в больнице Святого Томаса. Затем инспектор обратился к доктору Фелану, так как хотел услышать мнение врача о причине безвременной кончины Флоры. Джарвис должен был понять, была ли она первой в постоянно растущем списке жертв Крима.

Доктор Фелан «никогда не видел ни одного лекарства, которое Крим послал своей жене, – сообщил Джарвис после их разговора летом 1892 года, – но подозревал, что это было убийство».

Глава 20. Лиценциат

Эдинбург, апрель 1878 года

Трижды в год выпускники медицинских школ со всей Британии съезжались в Эдинбург: в январе, апреле и июле два профессиональных органа города – Королевский колледж врачей и Королевский колледж хирургов – проверяли кандидатов для получения лицензии на медицинскую и хирургическую практику. Это была единственная двойная специализация, доступная в Соединенном Королевстве, а плата в 21 фунт за две лицензии делала ее еще более привлекательной. «Плата умеренная, путешествие приятное, местность интересная и привлекательная, – отметил автор обзора медицинского образования в Великобритании в 1870-х годах, – и кандидат избавляется от многих хлопот, поскольку ему приходится представать только перед одной экзаменационной комиссией». Для студентов-медиков шотландская столица была местом, «где дипломы дешевы, и считалось, что их легко получить».

Эдинбург, родина шотландского просвещения, на протяжении веков являлся центром образования, и почитатели даже называли его Северными Афинами. Впрочем, город считался грязным, и его высмеивали, называя Auld Reikie – Старым Угольком – из-за угольного дыма в воздухе. Город ютился под одноименным замком, который венчал скалистый выступ, похожий на второй Парфенон. В Эдинбурге проживало более 200 тысяч человек, что меньше половины населения Глазго, расположенного в 60 километрах к западу, – места, где Крим провел часть детства. Медицинская школа Эдинбургского университета была крупнейшей в Великобритании и насчитывала 1300 студентов, в то время как в 11 лондонских школах в общей сложности обучалось менее 1900 человек, а также обладала репутацией выдающегося учебного учреждения. Хирургические процедуры там проводились иначе, нежели в Монреале. Операционный стол, который эдинбургские учителя использовали для демонстраций, был чист и покрыт листом водонепроницаемого материала; под ним устанавливался поддон с опилками, чтобы впитывать кровь пациента. Антисептические методы Джозефа Листера, новинка для Макгиллского университета, использовались в Эдинбурге на повседневной основе.

Не сумев получить лицензию в Лондоне, Крим отправился на север, чтобы попробовать еще раз. К моменту прибытия в Эдинбург весной 1878 года ему едва исполнилось 28. Ему предстояли два раунда письменных экзаменов, на прохождение каждого из которых требовался день. Через несколько дней последовала повестка о явке экзаменуемых для дальнейшей оценки и опроса. Кандидатам предлагали выполнить хирургические процедуры на трупах, если было доступно достаточное количество тел, и эксперты колледжа врачей ожидали, что потенциальные студенты будут обследовать больных и правильно диагностировать недуги у «страдающих от болезней» пациентов больницы.



Крим в середине 1870-х годов (музей Маккорда II-24647.1)



Затянувшийся процесс экзаменов задержал Крима в Эдинбурге по меньшей мере на две недели. Весной погода была пасмурной и дождливой, и в большинство дней солнечный свет лишь на пару часов рассеивал мрак. В какой-то момент мужчина, возможно, познакомился или случайно встретился с Артуром Конан Дойлом – будущий автор детективных романов оканчивал второй курс в медицинской школе и большую часть апреля находился в городе. Крим мог пить пинту пива или потягивать херес в баре Резерфорда на Драммонд-стрит, любимом месте Конан Дойла и других студентов-медиков.

Доподлинно известно, что Крим столкнулся лицом к лицу с любимым преподавателем медицинской школы Конан Дойла и одним из самых известных врачей Эдинбурга, доктором Джозефом Беллом. В 1878 году он был секретарем-казначеем Эдинбургского Королевского колледжа хирургов, и Крим и другие кандидаты направились к нему в дом 20 на Мелвилл-стрит, чтобы представить свои записи об образовании и обучении, а также оплатить экзаменационные сборы. Жилистый мужчина с орлиным носом, доктор Белл преподавал хирургию и поражал студентов своей способностью обследовать пациентов – важнейший навык для любого врача в эпоху, когда диагноз часто основывался не более чем на внешности человека и видимых симптомах. Доктор Белл, казалось, умел читать мысли. В течение нескольких секунд после знакомства с новым пациентом он мог точно определить, где тот родился и жил, чем зарабатывал на жизнь, и другие личные данные. Конан Дойл, который в студенческие годы работал ассистентом доктора Белла и, чтобы подготовить истории болезни, несколько минут беседовал с каждым пациентом, был в восторге. «Его интуиция, – вспоминал он, – была просто изумительна». Годы спустя, когда Конан Дойл страстно пожелал оставить медицину ради писательской карьеры и принялся за поиски прототипа для вымышленного детектива, он вспомнил удивительную наблюдательность доктора Белла и то, как он использовал логику и факты, чтобы молниеносно делать выводы. В то самое мгновение и родился Шерлок Холмс.

Замечательные навыки доктора Белла включали в себя сочетание тщательного наблюдения и дедукции. Акцент, однажды сказал он своим студентам, выдает место рождения. Одежда свидетельствует о жизни, полной трудностей или удачи. Руки кричат о занятии человека. «Шрамы шахтера отличаются от шрамов каменщика, – отметил он, – точно так же, как мозоли, образовавшиеся на руках плотника, не могут принадлежать каменщику». Солдаты и матросы ходят по-разному. Татуировки говорят о путешествиях в далекие страны. Такие детали, как эти, были красноречивы и имели значение. «Никогда не забывайте об огромной важности маленьких различий, – убеждал он своих учеников, – мелочи значат бесконечно много».

Доктор Белл иногда использовал свои дедуктивные способности для расследования преступлений, помогая доктору Генри Литтлджону, судебно-медицинскому эксперту. Его расследования помогли раскрыть как минимум одно дело об убийстве в 1877 году. Белл был единственным, кто заметил, что Юджин Шантрель ослабил соединение газовой трубы в своем доме в Эдинбурге, чтобы убийство его жены выглядело как случайное отравление. Кроме того, Белл был убежден, что его методы могут широко использоваться в уголовных расследованиях. Казалось бы, незначительные детали – походка подозреваемого, брызги грязи на брюках жертвы – могут стать ключом к раскрытию дела. «Было бы здорово, – считал он, – если полицию в целом можно было бы обучить более пристальному наблюдению».

* * *

Экзамены в Эдинбурге, в ходе которых проверялись знания по анатомии, физиологии и химии, начались 2 апреля. В 1878 году каждый третий кандидат не смог пройти этот раунд экзаменов. Но на этот раз Крим оказался в числе счастливчиков.

Экзамен второго раунда охватывал более специализированные предметы, в том числе хирургию, хирургическую анатомию, фармацевтику, медицинскую практику и акушерство. В субботу 13 апреля, через несколько дней после объявления второго тура, Крим предстал перед шестью экзаменаторами для дальнейшего опроса, и доктор Белл оказался среди представителей колледжа хирургов. Четверти кандидатов, прошедших во второй тур в том году, отказали. Крим был в числе 159 человек, получивших лицензию.

Президент колледжа хирургов, доктор Патрик Херон Уотсон, подписал заключение комиссии о том, что «навыки [Крима] в анатомии, хирургии и фармацевтике» были проверены и его «признали должным образом квалифицированным для занятий этими искусствами». Как лиценциат обеих профессиональных организаций Эдинбурга, Крим теперь имел право упоминать профессиональные звания LRCP Ed. (Лиценциат Королевского колледжа врачей Эдинбурга) и LRCS Ed. (Лиценциат Королевского колледжа хирургов Эдинбурга) после своего имени. Двойная квалификация, отметил медицинский эксперт того времени, «должна давать ее обладателю право практиковать все отрасли профессии в любой части владений ее величества».

Во время экзамена 13 апреля у доктора Белла было достаточно времени, чтобы оценить Крима, почерпнуть информацию из его манер и внешнего вида и поискать подсказки, чем он, к удивлению своих студентов, занимался не так уж и редко. Крим никогда не терял шотландского акцента, и Белл легко определил, что он родился или жил в Глазго. Судя по дорогой одежде Крима, доктор, возможно, сделал правильный вывод: этот отпрыск богатой канадской семьи, отправленный за границу, чтобы подтвердить свои медицинские заслуги, был тщеславен, эгоцентричен и избалован. Но даже Джозеф Белл, несмотря на все его сверхчеловеческие способности к наблюдению, не почувствовал зла, таящегося в Томасе Ниле Криме.

Глава 21. Кэтрин Хатчинсон Гарднер

Лондон, Онтарио, 1879 год

Молодая девушка направилась к уборной за модным магазином Беннета, принадлежащим ее семье. Наступил первый день мая, но в том году весна поздно пришла в Онтарио. Упрямый мороз цеплялся за оконные стекла уже третье утро подряд. Джесси Беннет открыла дверь.

Внутри, прислонившись к стене, неподвижно сидела женщина лет 25. Черная соломенная шляпа, отделанная сеткой и украшенная серым страусовым пером, лежала у ее ног. Выцветшее фиолетовое платье, потертые туфли, дешевое кольцо с имитацией гранатового камня на пальце правой руки – это была женщина с ограниченными средствами. Беннет позвала своего брата, который предположил, что женщина, должно быть, спит или пьяна. Они предупредили проходившего мимо полицейского, и констебль Уильям Райдер попробовал привести женщину в чувство. Она была мертва.

На сиденье рядом с телом лежали маленький шелковый носовой платок и откупоренный пузырек с лекарством, содержащий бесцветную жидкость.

Райдер вызвала врача по имени Джеймс Нивен, который предположил, что она мертва с рассвета. Он уловил запах, знакомый любому врачу. Артур Конан Дойл описал его как «сладковатый» и «едкий»[18]. Хлороформ.

Нос и щеки женщины были покрыты пятнами и обожжены, как подозревал доктор Нивен, из-за контакта с химическим веществом.


Прежде чем тело доставили в Лондонскую больницу общего профиля для вскрытия, появился другой врач. Его кабинет находился на верхнем этаже дома 204 по Дандас-стрит, над конюшней Хискокса, что было по соседству с магазином Беннета. Дорожка и наружная лестница соединяли его здание с уборной на заднем дворе. Он опознал женщину как горничную из соседнего отеля «Дом Текумсе» – Китти Гарднер. Она несколько раз обращалась к нему. Репортер на месте происшествия записал имя услужливого свидетеля – доктор Крим.

* * *

Инспектор Джарвис посетил Лондон в середине июля 1892 года, следуя наводке доктора Герберта Редди о том, что его однокурсник из Макгиллского университета причастен к давней смерти женщины из Онтарио. Джарвис узнал, что Крим начал врачебную практику осенью 1878 года. Получив лицензии в области медицины и хирургии в Эдинбурге, он вернулся в Северную Америку в поисках города, нуждающегося во враче. Так он оказался в Де-Мойне, центре угледобычи и столице штата Айова. «Не люблю это место», – позже признался Крим. Затем он отправился обратно в Канаду и сошел с поезда в Лондоне, на полпути между Детройтом и Торонто.

Это был крупнейший город юго-западного Онтарио. На его окраинах стояло достаточно фабрик и литейных цехов, чтобы напоминать «миниатюрный Питтсбург», а население стремилось к отметке в 20 тысяч. Лондон постепенно избавлялся от «грубой новизны и непостоянства» своих ранних десятилетий, как отметил один местный историк. Отель «Дом Текумсе», достаточно роскошный для королевской семьи и построенный как раз вовремя, чтобы принять будущего короля Англии в 1860 году, манил путешественников, прибывающих в соседнее депо Грейт-Вестерн. Но дощатые тротуары и грязные улицы сводили на нет кирпично-каменное достоинство Текумсе и других новых зданий коммерческого района.

Прожив в британской столице два года, Крим столкнулся со знакомыми названиями мест в своем новом доме. Этот Лондон располагался на берегу реки с похожим на Темзу названием – Темс, – и мужчина снова мог прогуливаться по Оксфорд-стрит, Риджент-стрит и Пэлл-Мэлл. Соседняя деревня называлась Ламбет.



Медицинский кабинет Крима в Лондоне, Онтарио, располагался над конюшней, справа на этой фотографии. Тело Кэтрин Гарднер было найдено в уборной на заднем дворе (музей Маккорда N-0000.193.271.1–2)



Реклама практики Крима начала появляться на первых страницах лондонских газет The London Free Press и The Daily Advertiser в сентябре 1878 года. Он занял первое место в медицинском разделе объявлений, потеснив известных врачей и дантистов большой рекламой, в которой упоминались его эдинбургские дипломы, специализация в акушерстве и обучение в больнице Святого Томаса. Он остановился в доме 250 по Квинс-авеню, в нескольких минутах ходьбы от своего кабинета, находящегося на одной из лучших жилых улиц города.

Крим проявлял активность в новом сообществе. Он зарегистрировался для голосования на выборах в Онтарио, посещал пресвитерианскую церковь на Парк-авеню, а подружившийся с ним местный житель, Джеймс Рид, даже назвал его столпом общины. Каждую неделю Крим преподавал в воскресной школе, помогая детям совершенствовать навыки чтения и письма, а также знакомя их с Евангелием и миссионерской работой церкви. Он вступил в местное отделение Ассоциации молодых христиан. Основанная в 1840-х годах организация помогала молодым людям с различными проблемами, в том числе и одиноким мужчинам вроде Крима. Она предлагала «безопасную христианскую среду», как отметил один писатель, чтобы отвлечь своих членов от «соблазнов алкоголя, азартных игр и проституции». Лондонская Ассоциация молодых христиан организовывала спортивные мероприятия и походы с палатками. В пятницу вечером он мог отправиться в зал собраний на заседание Клуба холостяков – группы одиноких мужчин, которые объединялись, чтобы способствовать «социальному взаимодействию и моральному совершенствованию». Он продолжал петь на публичных мероприятиях, как это было в Макгиллском университете, и в марте 1879 года, когда Женское общество помощи другой пресвитерианской конгрегации устроило вечер музыки и чтений, исполнил французский национальный гимн «Марсельеза» перед аудиторией около 600 человек.

Но существовало два[19] Томаса Нила Крима. Респектабельный, посещающий церковь, общительный молодой врач с прекрасным певучим голосом, казалось, исчезал с заходом солнца. Его место занимала темная фигура, одурманенная соблазнами, которых призывала избегать Ассоциация молодых христиан. По ночам «его всегда можно было найти в компании самых дружелюбных лондонцев», – вспоминал Джеймс Рид. Он часто посещал городские отели «с наиболее близкими друзьями» и «предавался излишествам винопития» – вежливый термин тех лет для обозначения пьянства. Это было неприемлимо для образованного человека из известной семьи – «респектабельные люди не напивались», – отмечалось в одном исследовании жизни в Викторианскую эпоху, «и не вели себя дико», как Крим. Он начал жить двойной жизнью. «Он хорошо охранял свою репутацию, – добавил Рид, – и его никогда не видели днем в сомнительном состоянии».

Крим был лицемером в эпоху лицемерия. Маска респектабельности может скрывать страсть к выпивке, добрачному сексу и другим грехам, которые каждое воскресенье осуждаются с высоты церковной кафедры. Многие викторианские мужчины, которые «исповедовали верность идеалам чистоты и самоограничения, – как отметил историк того периода, – проводили ночи, бродя по преступному миру проституции и сексуальных извращений». Уже через несколько лет писатель Роберт Льюис Стивенсон исследовал то, что он считал «глубокой и примитивной двойственностью человека», написав ставшую классической повесть «Странный случай доктора Джекила и мистера Хайда». Врач Генри Джекил, как и Крим, пользовался «уважением мудрых и добрых», но скрывал свои грешные страсти и склонность к сомнительным удовольствиям. Оказавшись вне поля зрения общественности, он, «отложив всякие стеснения, погружался в разгул»[20]. Однако разница состояла в том, что Джекил высвобождал распутного и кровожадного внутреннего демона при помощи таинственного наркотика. Крим же иногда оборачивался собственной версией мистера Хайда и без помощи запрещенных веществ.

Через шесть месяцев после прибытия на новое место его профессиональная репутация оказалась подорвана. В феврале 1879 года он предстал перед полицейским судьей Лоуренсом Лоуренсоном и был обвинен в соответствии с законом «О медицине» провинции Онтарио в том, что практиковал без лицензии. В суде Крим утверждал, что его неправильно поняли: он внес требуемую плату, но Медицинский совет Онтарио не выдал лицензию. Рассмотрение дела отложили на неделю, чтобы позволить инспектору совета связаться с его начальством в Торонто. В течение нескольких дней обе лондонские газеты сообщили, что обвинение сняли. Крим «заплатил регистрационные взносы и получил лицензию незадолго до того, как начал практику в этом городе, – заверила своих читателей The Daily Advertiser, – а потому власти допустили ошибку, начав разбирательство». Однако ошибочными были сообщения прессы, а не медицинских властей. Обвинение, внесенное в список дел суда под номером 199, не снимали в течение нескольких месяцев, поскольку Лоуренсон предоставлял один перерыв за другим. Местные газеты, похоже, не публиковали никаких новостей, поскольку судебное преследование зашло в тупик. Что касается мнения общественности, то в ее глазах Крим оставался лицензированным врачом.

Обвинение в незаконной практике все еще находилось на рассмотрении магистрата, когда Кэтрин Гарднер нашли мертвой в уборной в нескольких шагах от кабинета Крима. «Общее мнение таково, что это случай самоубийства», – сообщили читателям The London Free Press 3 мая. Считалось, что женщина была беременна «и, чтобы скрыть свой позор, она предположительно приняла яд».

«Однако истинную причину, – предупреждали в отчете, – получится установить лишь после расследования».

* * *

«Действительно следует, – отметил Уильям Фуллер Алвес Бойз, юрист из Онтарио и ведущий авторитет провинции в Управлении коронера, – проводить расследования внезапных, неожиданных смертей с минимальной задержкой; однако ничто не может быть более предосудительным, чем неподобающая поспешность». Известно, что некоторым коронерам настолько не терпелось взять на себя заботу о трупе, что они оказывались у постелей еще живых жертв насилия или несчастных случаев. Такое позорное поведение, предупреждал Бойз, подрывает достоинство всей организации. «Коронеры, которые бессмысленно причиняют дополнительную боль вдобавок к той, которую уже причинила внезапная смерть, – отметил он в своей окончательной работе «Практический трактат о должности и обязанностях коронеров в Онтарио», – невозможно не осуждать».

Было ли необходимо расследование, чтобы подтвердить то, что казалось очевидным, – а именно то, что Гарднер покончила с собой? Решение оставалось за доктором Джоном Р. Флоком, 46-летним коронером лондонского Сити, который занимался медициной в течение двух десятилетий. Закон четко определял его обязанности: он должен был расследовать любую смерть, вызванную незаконным действием или бездействием, а также «насилием или несправедливыми средствами», игнорируя жертв «простого несчастного случая». Перед ним стоял трудный выбор. В тот год в газетах Онтарио разгорелись жаркие споры по поводу количества расследований и поведения коронеров. Один критик в язвительном письме, опубликованном в столице Канады Оттаве, утверждал, что лишь немногие расследования – по утверждению автора, только 1 из 100 – были оправданы. Коронеры увеличивали свои гонорары за счет налогоплательщиков, и вспыхивали «ссоры, близкие к дракам», когда соперничающие коронеры вздорили из-за тел. Один коронер из маленького городка ответил страстной защитой их организации. Если не проводить расследование, чтобы подтвердить или исключить убийство, «не было бы никакой защиты – жизни людей оказались бы во власти тайного убийцы, который мог бы использовать свое смертоносное искусство, оставаясь почти неприкосновенным».

Коронеры играли ведущую роль в расследовании убийств на протяжении большей части XIX века. Они были наполовину судьями, наполовину детективами – отвечали за сбор доказательств и представление их присяжным, которые, в свою очередь, решали, совершено ли преступление, и, если возможно, называли виновных. Когда поступало сообщение о смерти, ожидалось, что они поспешат на место происшествия, как выразился Уильям Бойз, «пока тело еще теплое». Коронеры должны были осмотреть труп на наличие ран, синяков или других следов, которые могли бы указать на причину смерти. Они должны были заметить любые пятна крови или грязи на теле или одежде жертвы и обыскать прилегающую территорию в поисках следов крови и отпечатков обуви. При подозрении на отравление «каждый сосуд, в котором недавно готовили пищу, нужно было осмотреть, а содержимое – собрать для анализа». Если смерть казалась подозрительной, опасения Бойза по поводу неподобающей поспешности исчезали; в таком случае расследование необходимо начинать как можно скорее. Коронер также полностью контролировал и тот этап расследования, когда решалось, кого вызывать для дачи показаний, и самостоятельно допрашивал каждого свидетеля, делая подробные записи ответов. Если присяжные приходили к выводу, что жертву убили, коронер имел право отдать приказ об аресте подозреваемого, а собранные доказательства затем передать местному прокурору, который перенаправлял дело в суд. Несмотря на ключевую роль коронеров и их сложные обязанности, в провинции Онтарио они не обязаны были иметь медицинскую или юридическую подготовку. В то время как большинство, как и Флок, являлись врачами, кандидаты в коронеры должны были лишь находиться «в здравом уме» и обладать «уровнем образования и умственными способностями, необходимыми для надлежащего выполнения обязанностей». Также полезно было знать нужных людей; назначения часто производились по рекомендациям местных политиков и авторитетных лиц, имевших влияние на правительство провинции. Юридические концепции и процедуры, которые должен был усвоить коронер, – от того, как проводить слушания, подобные судебному разбирательству, до различия между умышленным убийством и заслуживающим меньшего порицания непредумышленным[21] убийством – Бойз кратко изложил в своем незаменимом руководстве. Его копия наверняка лежала и в офисе доктора Флока. Коронер должен был проводить свои расследования «с большой осторожностью, если не со скептицизмом, – советовалось в руководстве, – всегда помня, что поспешные выводы или необдуманные упущения могут поставить под угрозу как его собственную репутацию, так и жизни его коллег».

Неопытный или небрежный коронер мог поставить под угрозу все расследование, тем самым позволив убийце уйти безнаказанным.


За несколько дней до Кэтрин Гарднер в Сарнии, Онтарио, умерла другая женщина; ее желудок удалили во время вскрытия, поместили в стеклянный контейнер и отправили в Торонто, столицу провинции, для химического анализа. В ее смерти был замешан врач, и власти подозревали, что для проведения аборта женщине ввели какой-то яд, но коронер или помощник, который передал улики, не смог должным образом запечатать контейнер, и часть жидкости просочилась наружу. Генеральный прокурор провинции Онтарио отнесся к этому с недоверием. «Небрежность, с которой желудок и его содержимое отправили аналитику, – ругал Джон Скотт местного чиновника, – сделала совершенно невозможным доказать, что они попали к нему в том же состоянии, в каком вышли от коронера».

В XIX веке роль коронера в следствии постепенно переходила к полиции. К 1860-м годам полицейские силы Бостона, Нью-Йорка, Чикаго и других крупных американских городов создали детективные отделения и начали проводить собственные расследования убийств. В Англии детективы лондонской столичной полиции, не желая ждать результатов работы коронера, иногда арестовывали подозреваемых в убийстве и доставляли их непосредственно в суд для разбирательства. Из-за споров коронеров и полиции о том, кто возьмет на себя ответственность за расследование, возникло соперничество, и победа в нем зависела, как жаловался один британский коронер, «от того, кто первым завладеет подозреваемым».

В таком небольшом сообществе, как Лондон в провинции Онтарио, где полиции не хватало кадров и ресурсов, а убийства происходили редко, традиционная монополия коронера на расследования убийств оставалась нетронутой. Полиция полагалась на опыт доктора Флока, а офицеры играли вспомогательную роль в его расследованиях: давали показания на дознаниях, если бывали на месте преступления, и помогали собирать свидетелей. Шеф полиции Уильям Т. Т. Уильямс, который работал детективом в Англии, располагал штатом, который составлял примерно половину людей, необходимых ему для патрулирования растущего города. Его сотрудники получали смехотворную зарплату и были плохо обучены, а потому ценили их больше за мышцы и способность усмирять нарушителей спокойствия, чем за интеллект или навыки расследования. «Мы не можем нанять джентльменов в качестве полицейских, – признал Уильямс, – за 1,25 доллара в день». У констеблей было полно дел, связанных с ловлей хулиганов и пьяниц – на эту долю приходилась почти половина всех арестов, произведенных городской полицией из 20 человек в 1878 году.

На той неделе, когда обнаружили тело Гарднер, патрульных упрекали в игнорировании нарушителей, которых пресса, по крайней мере, считала серьезной угрозой общественному спокойствию, – бродячего скота.


«Животные бродят по ночам, – жаловались в одной из городских газет, – уничтожая тенистые деревья и бульвары».

Коронер Флок быстро распорядился провести расследование смерти Гарднер, но решающая ошибка к тому моменту уже была допущена: ее тело вынесли из уборной еще до того, как его смогло осмотреть коронерское жюри. «Если возможно, тело следует сначала осмотреть точно в том положении, в котором его нашли», – советовал Бойз коронерам провинции. Доктору Флоку следовало сопроводить жюри в заднюю часть Модного магазина Беннета, чтобы осмотреть уборную, пока Гарднер все еще находилась внутри, а бутылка хлороформа лежала на сиденье рядом с ней. Он должен был обратить их внимание на обожженную кожу на ее лице и другие повреждения, а также на любые следы на теле, одежде и земле неподалеку до перемещения тела – иначе говоря, убедиться, что он не упустил возможных доказательств того, что на месте преступления присутствовал кто-то еще.

«Убийцы, – предупреждал Бойз в своем руководстве, – как известно, намеренно[22] размещают своих жертв в позах, рассчитанных на то, чтобы указать на случайную смерть или самоубийство».

Глава 22. Какое-то неизвестное лицо

Май – июль 1879 года

Доктор Флок начал расследование смерти Гарднер в «мертвом доме» лондонской больницы, как называли морги, через несколько часов после обнаружения ее тела. Присяжных заседателей привели, чтобы осмотреть тело и заслушать доказательства. В Онтарио в состав присяжных должно было входить не менее 12 человек – «законных и честных людей», каждый из которых моложе 60 лет и достаточно грамотен, чтобы написать свое имя.

Констебль Райдер забрал пузырек с лекарством и носовой платок из уборной Гарднер и принес их на дознание вместе с двумя письмами, найденными в карманах убитой. Ее друзья и коллеги из отеля «Дом Текумсе» были приглашены для допроса и описали женщину, которую они знали как Китти. Кэтрин Хатчинсон Гарднер выросла на ферме близ Кинкардайна, примерно в 160 километрах к северу от Лондона. Из-за плохого самочувствия она покинула отель за неделю до кончины. Один свидетель описал ее как подавленную из-за того, что она была слишком слаба для работы, но никто не думал, что она склонна к самоубийству. На бутылке с хлороформом обнаружили этикетку местной аптеки, но владелец поклялся, что химикат продавался только врачам.

Завершив вскрытие, доктор Джеймс Нивен – коронеры были обязаны поручать эту задачу самому квалифицированному местному специалисту, – смог назвать причину недомогания Гарднер. Она была на втором месяце беременности. Однако он не думал, что это самоубийство: ожоги на ее лице свидетельствовали о том, что хлороформ плотно прижали к коже, а самостоятельно держать платок у лица достаточно долго, чтобы покончить с собой, почти невозможно. «Оставленные следы доказывают, что яд был применен насильно, – объяснил он, – и мог быть использован каким-то другим человеком, стоявшим перед покойной». По его мнению, Кэтрин Гарднер убили.

Доктор Флок отложил слушание, чтобы собрать как можно больше свидетелей. Ему пришлось отследить передвижения Гарднер за несколько дней до ее смерти, ведь он должен был установить личность отца ее ребенка и найти источник хлороформа. Теперь он искал убийцу.

* * *

Когда расследование возобновилось во второй половине дня 7 мая, еще два врача выступили в поддержку теории доктора Нивена. По их словам, носовой платок, найденный рядом с телом Гарднер, слишком мал, чтобы впитать достаточно хлороформа для самоубийства. Должно быть, он был хорошо пропитан и не раз подносился к ее лицу. Кроме того, Гарднер потеряла бы сознание прежде, чем смогла бы вдохнуть смертельную дозу. Один из врачей, Чарльз Мур, проверил руки убитой. «На них не обнаружено пятен хлороформа», – сообщил он.

Лондон кишел слухами о том, кто мог совершить такое зверство. На дознании постоянно всплывало одно и то же имя. В последний раз Гарднер видели живой в пятницу вечером, незадолго до ее смерти, когда она шла по Дандас-стрит к кабинету Крима.

Сара Лонг, горничная из отеля «Дом Текумсе», жившая в одной комнате с Гарднер, опознала отца ребенка как мужчину по имени Джонсон, который жил в другом городе. Затем она шокировала слушателей зловещей историей об обмане и попытке шантажа. Гарднер обратилась к Криму с просьбой сделать аборт, но он отказался предоставить лекарства или провести операцию. Вместо этого, как утверждала Лонг, Крим убедил Гарднер соблазнить одного из жителей «Текумсе», богатого бизнесмена по имени Уильям Х. Биррелл. Затем она могла бы заявить, что Биррелл – отец, и Крим, как ее врач, пообещал бы поддержать заявление об отцовстве. Предполагалось, что заговор будет секретным – Крим, по словам Лонг, приказал Гарднер «никогда не произносить его имени».

Следующим свидетелем стал Биррелл, который заверил Флока, что никогда не встречался и не разговаривал с Гарднер. Затем настала очередь Крима. Он признал, что познакомился с Гарднер вскоре после приезда в город – она была пресвитерианкой, и они, возможно, знали друг друга по церкви. Позже он иногда лечил ее от незначительных недугов, а во время обследования, проведенного 5 апреля, подтвердил, что она беременна.

«Она предложила мне 100 долларов, чтобы я сделал аборт. Я сказал, что не прикоснусь к ней и за 1000 долларов, – сказал он. – Она заплакала, а затем пригрозила, что отравится. Я сказал, что ничего не могу для нее сделать». По его словам, три дня спустя под дверь его кабинета подсунули письмо. Внизу стояло имя Гарднер, и Крим сказал, что узнал ее почерк. Он передал его коронеру ранее в тот же день:

«Я заходила сегодня днем, чтобы снова встретиться с вами по поводу того, о чем мы говорили в прошлую субботу, но узнала, что вы не у себя. Мне становится хуже, и я полнею с каждым днем. Как я уже говорила вам раньше, мистер У. Х. Биррелл – это причина моих бед. Он говорит, что хорошо заплатит вам, если вы все уладите, потому что он очень беспокоится обо мне.

Я не смогу прийти завтра, но попробую увидеться с вами в четверг, и тогда вы, надеюсь, согласитесь сделать то, о чем я прошу».

Крим настаивал, что видел ее в последний раз 20 апреля, и утверждал, что в его кабинете нет хлороформа. Удивительно, но его не допрашивали о предполагаемом заговоре с целью шантажа.

У Крима не было реального алиби на ночь перед тем, как нашли ее тело. Он сказал, что отсутствовал большую часть вечера, прежде чем вернуться в свой кабинет в 11 вечера и переночевать там. По его собственному признанию, он был рядом, когда ее тело находилось в уборной. Что касается письма, которое, как он утверждал, пришло от Гарднер и в котором заявлялось, что Биррелл – отец ее ребенка, то оно не выглядело подлинным. Сара Лонг просмотрела его и сказала, что подпись и почерк не совпадают с другими письмами Гарднер, которые ей доводилось видеть. Роберт Гарднер, брат умершей, был уверен, что «узнал бы ее почерк где угодно», и поклялся, что письмо написано кем-то другим.

Присяжные заседатели совещались более полутора часов, прежде чем объявить вердикт: Кэтрин Гарднер убили – отравили хлороформом, «введенным ей каким-то неизвестным нам лицом или лицами». Хотя они и не видели ее тела, они пришли к выводу, что его перенесли туда после смерти, чтобы преступление выглядело как самоубийство. Присяжные также признали некоего Джонсона отцом будущего ребенка Гарднер, сняв с Биррелла «всю вину».

У Крима, который оставался главным подозреваемым, не было убедительного оправдания. The Free Press призвала лондонцев сохранять непредвзятость. В то время как врач, по-видимому, «знал о некоторых деталях дела», вышедшая через два дня после оглашения вердикта статья предупредила: «Доказательства не связывают его с этим каким-либо определенным образом». Крим был «решительно против» того, чтобы помочь Гарднер прервать беременность, и не было никаких доказательств того, что у кого-либо, включая врача, имелся мотив для убийства женщины. Это следовало иметь в виду, как считал автор статьи, «прежде чем какое-либо лицо заподозрят в совершении такого тяжкого преступления, как убийство».

Днем позже в газете The Free Press опубликовали письмо редактору, в котором Крима назвали жертвой «крайне предвзятого» расследования. Автор письма считал, что, если у полиции оставались сомнения относительно письма, которое написал Крим, им следовало проконсультироваться с экспертами, чтобы определить, было ли оно написано рукой Гарднер. «Честное расследование не проведено, – говорилось в письме, – а в деле слишком много слепых пятен». Письмо было подписано псевдонимом Веритас (от лат. veritas – «истина»).

Кто убил Гарднер? Где и когда она умерла? Улики, указывающие на Крима, были косвенными, но изобличающими. Он был ее врачом. Она умоляла его «исправить все» и, по его собственному признанию, предложила солидный гонорар, если он предоставит нужные лекарства или сделает аборт. Когда Гарднер в последний раз видели живой, она направлялась к его кабинету. Ее тело нашли всего в нескольких шагах от дома Крима, и он был одним из первых людей, прибывших на место происшествия после того, как обнаружили ее труп. Ходили слухи, что он ввел хлороформ в качестве анестетика, чтобы сделать аборт, но химическое вещество убило ее, а потому Крим подбросил ее тело в уборную, инсценировав самоубийство.

Коронер Флок мог бы проконсультироваться с экспертом, как предположил автор письма, Веритас, чтобы определить, написала ли Гарднер письмо, обвинявшее другого возможного подозреваемого в ее смерти. Анализ почерка сыграл ключевую роль в громком процессе по делу об убийстве в Бостоне тремя десятилетиями ранее, и в Великобритании эксперты регулярно консультировали суд во время уголовных и гражданских дел, когда авторство документов казалось спорным. Уильям Бойз в своем руководстве для коронеров Онтарио говорил, что если свидетели, знакомые с чьим-либо стилем письма, выражали сомнения – такие, как Сара Лонг и брат Гарднер, – этого достаточно, чтобы отклонить документ как подделку. Бойз также предупреждал коронеров, чтобы они остерегались свидетелей, подобных Криму, – таких, которые, защищаясь, делали все возможное, чтобы оправдать себя или привлечь к ответственности других. «Преступник, – говорилось в его руководстве по расследованию, – склонен выдавать себя чрезмерной осторожностью или многочисленными и невероятными предположениями относительно причины смерти».

Доктор Флок не предпринял никаких попыток оспорить корыстные заявления Крима или проверить, написала ли Гарднер то письмо. Выполняя последний долг коронера, он представил вердикт и стенограмму судебного разбирательства местному прокурору. Власти, однако, не предприняли никаких дальнейших действий. Убийство Гарднер так и не раскрыли.

Коронер и прокурор могли бы проявить больше подозрительности и провести более тщательное расследование, если бы знали об аборте Флоры Брукс или о теме диссертации Крима в Макгиллском университете – хлороформе.

И никто не понимал, насколько искусным благодаря происходящему становился Крим – в подделке писем, отводе обвинений и планировании шантажа.

* * *

Крим вернулся в полицейский магистратский суд 27 мая, когда ему исполнилось 29, и признал себя виновным по обвинению в занятиях медициной без лицензии. Его обязали заплатить чуть больше 29 долларов – минимальный штраф плюс судебные издержки. В местных газетах не появлялось никаких сообщений о незаконности его практики, но его внезапная дурная слава вкупе с оставшимися без ответа вопросами о смерти Гарднер сделали невозможным дальнейшее пребывание в Лондоне. «Хотя он и был невиновен в глазах закона, – вспоминал его коллега из Лондона Джеймс Рид, – даже друзья считали его виновным, и это не давало клейму позора исчезнуть».

Пятого июля, в душный, жаркий летний день, Крим покинул город и направился на запад.

* * *

Тринадцать лет спустя, почти в тот же день, поезд доставил инспектора Фредерика Смита Джарвиса в канадский Лондон. Наводка, которую он получил от монреальского врача Герберта Редди, оказалась верной: бывший однокурсник Редди по Макгиллскому университету, Крим, был причастен к смерти местной женщины. Джарвис встретился с начальником городской полиции, который рассказал об обнаружении тела Кэтрин Гарднер в уборной за кабинетом Крима, ожогах на ее лице и бутылке с хлороформом рядом. Джарвис, как и коронерское жюри, расследовавшее это дело, был убежден, что это убийство, а не самоубийство. «Хлороформ прижимали к лицу в течение значительного времени, чего покойная не могла сделать сама, – сообщил он Скотленд-Ярду. – Она почти сразу потеряла бы сознание и, следовательно, не смогла бы держать руку у лица достаточно долго, чтобы вызвать ожоги». Но Крим отрицал, что видел ее в ту ночь, как отметил Джарвис, «и не было никаких доказательств, опровергающих это».

Тем временем начальство Джарвиса в Англии также пыталось разобраться в прошлом Крима. Скотленд-Ярд готовил дело для обвинения Крима в одном или нескольких убийствах в Ламбете, и первым шагом стало коронерское расследование смерти Матильды Кловер. Инспектор Джон Беннет Танбридж, ведущий следователь, наткнулся на слухи о том, что Крим причастен к гибели еще нескольких женщин в Чикаго. Затем в Скотленд Ярд пришло письмо из Национального детективного агентства Пинкертона. Фрэнк Мюррей, суперинтендант чикагского отделения агентства, прочитал сообщения об аресте Крима в местных газетах и был уверен, что человек, назвавшийся Томасом Нилом, был тем, кто отбывал срок в тюрьме штата Иллинойс за убийство.

Танбридж распорядился, чтобы новую информацию передали Джарвису «с наименьшей возможной задержкой». В то время как следствие продолжалось в Лондоне, североамериканская фаза расследования преступлений Томаса Нила Крима вскоре должна была привести детективов в Соединенные Штаты.

IV. Расследование

Лондон, июнь – июль 1892 года

Глава 23. Недостающие звенья

Инспектор Танбридж остановился у аптеки Бенджамина Приста в доме 22 по Парламент-стрит. Детективу не терпелось узнать побольше о флаконе со стрихнином, который Крим привез из Америки в кожаном футляре с образцами лекарств от «Компании Г. Ф. Харви». Он выбрал магазин священника, потому что тот был недалеко от Скотленд-Ярда. И там его ждал сюрприз.

«Как ни странно, – обнаружил он, – персонал знал Крима». Клерки подтвердили визиты Крима прошлой осенью и предъявили бланк заказа, заполненный его почерком. Записи в магазине показали, что Крим купил стрихнин за пару дней до смерти Эллен Донворт, 13 октября, «в достаточном количестве», как отметил Танбридж, «чтобы вызвать смерть нескольких человек». Джон Киркби рассказал о покупке Кримом пустых желатиновых капсул и показал инспектору некоторые из тех, что были у них на складе. Танбридж вспомнил слова Эммы Шривелл о неких длинных таблетках, предоставленных ей Фредом. Капсулы были продолговатыми, отметил он, «и «длинная таблетка» вполне соответствовала их описанию». Записи священника показали, что Крим получил капсулы в середине октября, через несколько дней после того, как Донворт отравили. Танбридж понял, что это объясняет, почему для ее убийства он добавил стрихнин в напиток – капсулы появились в его распоряжении лишь неделю спустя. Следующую жертву, Матильду Кловер, он убил с их помощью.

Танбридж наткнулся по крайней мере на один из источников стрихнина для Крима. До этого открытия полицейские рассредотачивались по всему Лондону в поисках аптекаря, оптового торговца медицинскими товарами или врача, который снабдил удлиненными таблетками и стрихнином человека, подходящего под описание Фреда, но не могли справиться с задачей. Так или иначе, выяснилось, что поставщик находился почти по соседству со штаб-квартирой столичной полиции. Либо аптеку на Парламент-стрит пропустили во время расследования, либо сотрудники священника не смогли установить связь до визита Танбриджа.

Ведущего следователя по делу об отравлении в Ламбете ждал еще больший шок. В июне, через несколько дней после ареста Крима, Танбридж обнаружил, что письмо с шантажом, отправленное доктору Уильяму Бродбенту, хранилось в архиве Скотленд-Ярда с прошлой осени. В нем выдающийся врач обвинялся в отравлении Матильды Кловер стрихнином. Танбридж мгновенно осознал важность этого документа. «Тот факт, что Кловер умерла от отравления стрихнином, известен только человеку, который его вводил, – отметил он в отчете от 6 июня, после того как ее останки эксгумировали и изучили. – Следовательно, смею предположить, что автор письма и является отравителем».

Он сравнил письмо с образцами почерка Крима, и стало ясно, что они написаны одной рукой.

Поразительным было то, что важнейшая улика все это время находилась в руках Скотленд-Ярда и игнорировалась в течение нескольких месяцев.


Было и второе письмо, в котором Фредерик Смит, член парламента, обвинялся в убийстве Эллен Донворт, – его тоже написал Крим. В полицейских досье имелись ссылки на еще одно письмо, адресованное графине Мейбл Рассел, в котором ее муж обвинялся в отравлении Кловер. Если его тоже написал Крим, то это было еще одним доказательством того, что он является убийцей. Однако офицер, который общался с кучером Рассела, забыл сохранить письмо. Танбридж отметил, что следует связаться с графиней и попросить передать его «без промедления».

Расследование за пределами Лондона дало больше доказательств. Танбридж допросил Лауру Саббатини в доме ее матери в Беркхамстеде. Оскорбленная тем, что ее связывают с подозреваемым в убийстве и шантажистом, она неохотно отдала подписанные Кримом документы. И все же, к моменту возвращения в Лондон, инспектор завладел завещанием Крима и письмом, которое тот написал, когда Саббатини приняла его предложение руки и сердца. Еще одна зацепка – клочок бумаги с именами Элис Марш и Эммы Шривелл и их адресом на Стэмфорд-стрит – привела его в Брайтон. Сестра Марш, Фанни Тейлор, узнала почерк своей сестры. Бумагу нашли во время обыска в комнате Крима на Ламбет-Пэлас-роуд – она лежала в кармане его брюк.



Письмо, написанное характерным почерком Крима его бывшей невесте Лауре Саббатини (Научная и общественная фотобиблиотека, Лондон, изображение 10658283)



Записка, очевидно, связывала Крима с двумя его жертвами, но Скотленд-Ярду нужно было нечто большее: свидетели, которые могли бы опознать подозреваемого как таинственного Фреда или, что еще лучше, видели его с убитыми женщинами. Это была трудная, неприятная задача, и решалась она крайне медленно. Танбридж договорился с Люси Роуз, горничной в квартире Кловер, чтобы она понаблюдала за Кримом и другими мужчинами, прогуливающимися по Вестминстер-Бридж-роуд, прежде чем его арестуют в надежде, что она сможет опознать его как мужчину, с которым Кловер виделась в ночь перед смертью. По словам Танбриджа, Роуз «внимательно рассмотрела» Крима, когда тот проходил мимо, и сказала, что он соответствует «росту и общему виду Фреда». Однако у того, кого она видела при тусклом свете лампы семь месяцев назад, усы были темнее, цвет лица бледнее, и, более того, он не носил очков. «Следовательно, – с разочарованием отметил Танбридж, – она не думала, что это он».

Констанс Линфилд, которая видела мужчину с Эллен Донворт в ту ночь, когда ее отравили, также не узнала Крима. Чарльз Бердетт, театральный деятель и друг Элис Марш, опознал Крима как «капитана», которого он видел на Стэмфорд-стрит. Проблема в том, что неделями ранее кто-то – возможно, офицер полиции – указал Бердетту на Крима как на подозреваемого в убийствах, и это сделало его показания в суде бесполезными. Опознание организовали в полицейском участке на Боу-стрит перед тем, как Крим предстал перед судом по обвинению в шантаже. Для одного из опознаний привлекли несколько газетных репортеров, и они стояли рядом с человеком, о котором писали, когда мимо проходили два свидетеля. Никто не узнал Крима, и, что еще хуже, один из свидетелей указал на известного журналиста и объявил, что он «похож на человека, которого я видел».

Лондонские газеты быстро связали обвинение в шантаже с расследованием убийств в Ламбете. Через несколько дней после предъявления обвинения Криму появились сообщения о том, что Скотленд-Ярд пытался связать подозреваемого, находящегося под стражей, с отравлениями. «Были и другие случаи отравления, которые должным образом не расследовали, – отметили в газете The Observer, – и подозрение в отношении всех случаев пало именно на этого человека». Имя человека не называлось. Британские судьи неодобрительно относились к разбирательствам со стороны газет и могли использовать свои полномочия, чтобы обвинить журналистов в неуважении к суду или даже оштрафовать или посадить в тюрьму тех, кто поспешил с выводами и предположил, что подозреваемый виновен.

Чтобы предупредить читателей о личности этого человека, не раздражая суд, одна газета ловко сообщила о доказательствах, указывающих на вину неназванного человека, а затем перешла к обновленной информации о преследовании Крима за шантаж. В The Pall Mall Gazette полагали, что у полиции есть доказательства, «указывающие на систематическое отравление женщин и девочек», в то время как авторы The Standard заверили общественность, что «обнаружение недостающих звеньев – всего лишь вопрос времени». The Daily News и вовсе пыталась понять извращенный ум убийцы. «Он страдает от особой формы психического расстройства, которое находит выражение в желании лишать жизни», – предположили редакторы газеты, прежде чем сравнить отравителя проституток с самым известным лондонским убийцей всех времен, Джеком-потрошителем. «Как показывает история убийств в Уайтчепеле, потворство этой склонности к убийству женщин, находящихся в особенно беззащитном положении, не является для отравителя из Ламбета чем-то необычным».

В Америке журналисты были менее осмотрительны, чем их британские коллеги, и находились вне досягаемости британских судей, наделенных полномочиями обвинить в неуважении к суду, а потому они быстро окрестили Крима подозреваемым в убийстве. Заголовки и истории, связывающие его с отравлениями, появились в Филадельфии и Цинциннати всего через неделю после предъявления ему обвинения в шантаже. Согласно лондонскому сообщению в The Cincinnati Inquirer, он «находился под самым серьезным подозрением в отравлении стрихнином четырех или, возможно, большего количества девушек аморального поведения». «Сотрудники Скотленд-Ярда, – добавлялось в статье, – рассчитывают привлечь Нила к ответственности за восемь преступлений такого рода». В The New York Times Нила назвали подозреваемым в убийствах Кловер, Донворт, Шривелл и Марш. «Общее впечатление таково, что Нил, пытаясь прибегнуть к шантажу, попал в затруднительное положение, для выхода из которого потребуется предельная изобретательность, – сообщили читателям в The Times. – Предполагается, что вскоре против него будет выдвинуто обвинение в умышленном убийстве». Редакторы The Buffalo Morning Express в Нью-Йорке не видели необходимости ждать предъявления обвинений, не говоря уже о вынесении обвинительного приговора. Обновленная информация об уликах, изобличающих Крима, увенчалась заголовком «Джек-отравитель».

Однако главный следователь Скотленд-Ярда все еще собирал «недостающие звенья», необходимые для подтверждения обвинений в убийстве. Предстоящее коронерское расследование смерти Матильды Кловер обещало выявить новые улики и зацепки, которые связали бы Крима с ней и тремя другими отравленными женщинами. К тому же полицейский преисполнился решимости найти Луизу Харви, пятую жертву, о которой Крим упоминал в разговорах с Джоном Хейнсом и сержантом Патриком Макинтайром. Офицерам подразделений Скотленд-Ярда по всему городу приказали просмотреть записи о каждой смерти, зарегистрированной в Лондоне в течение последних четырех месяцев 1891 года. Танбридж был убежден, что установление даты ее убийства – это только вопрос времени.

* * *

Матильду Кловер похоронили за шесть месяцев до того, как полиция решила исследовать ее тело на наличие яда. После эксгумации ее останки еще семь недель хранились в сарае на кладбище Ламбет, в южном пригороде Лондона Тутинг, прежде чем в конце июня эксперты провели осмотр для коронерского жюри. На табличке на крышке гроба было написано имя, но лицо трупа распухло и стало неузнаваемым, а потому пришлось подтверждать личность иначе: одежда, длинные каштановые волосы и выступающие передние зубы, слегка деформированный ноготь на указательном пальце правой руки. Выполнив свое мрачное поручение, 23 присяжных заседателя вновь собрались в зале суда в Тутинге, в полутора километрах от кладбища, для проведения дознания. В то время как коронер Уайатт руководил расследованием смертей Донворт, Марш и Шривелл, тело Кловер эксгумировали и исследовали в рамках юрисдикции А. Брэкстона Хикса, коронера Среднего Суррея. Его расследование было гораздо более тщательным, чем то, что проводилось несколько лет назад и в ходе которого Крима не смогли связать с убийством его пациентки Кэтрин Гарднер в канадской провинции Онтарио. «Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал Хикс сотруднику Скотленд-Ярда, Роберту Андерсону, – чтобы прояснить этот вопрос».

Зал вмещал 150 человек, большинство из которых в тот день составляли адвокаты, свидетели, сотрудники полиции и журналисты. «Болтающая и смеющаяся толпа» жителей Тутинга, заполнившая галерею, по-видимому, рассматривала происходящее как «развлечение, специально устроенное для их веселья», – отметил один репортер. Когда ключевых свидетелей одного за другим вызывали на трибуну для дачи показаний, шумные зрители шикали друг на друга. Многие женщины принесли с собой грудных детей, и коронер Хикс, расстроенный плачем, приказал выгнать нескольких из них из зала. «Коронерский суд, – заметил он с явным сарказмом, – это не уютная детская».

Крим, которого на слушание из его камеры в тюрьме Холлоуэй привела охрана, сидел за столом в передней части зала. Его адвокат опаздывал. Криму предложили карандаш и бумагу, чтобы делать заметки, но мужчина заколебался. Полиция, как он считал, могла изъять их в качестве вещественных доказательств. «Адвокат посоветовал мне вообще ничего не писать, – сказал он, – и с тех пор, как меня арестовали по этому делу, я не написал ни слова». Однако Хикс заверил его, что записи останутся неприкосновенными, и Крим так увлекся записыванием показаний свидетелей, что продолжил даже после того, как прибыл его адвокат. Часто, когда репортеры поглядывали в его сторону, он подпирал голову рукой и разглядывал записи. Один репортер отметил, что он казался почти вызывающе спокойным.

Люси Роуз, горничная из дома 27 по Ламбет-роуд, и другие свидетели описали ужасную смерть Кловер. Хикс сосредоточился на ошибочной диагностике ее симптомов и неправильном свидетельстве о смерти, что позволило убийству оставаться незамеченным в течение нескольких месяцев. Он отчитал доктора Роберта Грэма за то, что тот полагался на оценку Фрэнсиса Коппина, который не являлся квалифицированным врачом. «Если бы вы обладали хоть каким-то точным знанием обстоятельств, – упрекнул доктора он, – вы бы не выдали это свидетельство о смерти». А Киркби, работника аптеки Приста, обвинили в том, что он продал Криму стрихнин. «В будущем, – посоветовал ему Хикс, – вам следует быть осторожнее».

Доктор Томас Стивенсон – эксперт, обнаруживший стрихнин в телах Марш и Шривелл, – представил результаты анализов останков Кловер. Он извлек из них 16-ю часть зерна стрихнина. Хотя такого количества было слишком мало, чтобы убить, оно говорило о том, что Кловер проглотила гораздо больше перед смертью, и «указывает на введение смертельной дозы». Хикс вслух зачитал слова свидетелей о симптомах Кловер. «Они определенно указывают на отравление стрихнином», – подтвердил доктор Стивенсон, подчеркнув небрежность доктора Грэма при подтверждении белой горячки в качестве причины смерти.

Люси Роуз, однако, не смогла опознать Крима как мужчину, которого она мельком видела в тускло освещенном коридоре. Роберт Тейлор засвидетельствовал, что Кловер, его племянница, познакомила его с человеком, которого она называла Фредом, – «пижоном», который дал ей «много денег» в пабе «Руки Мейсона», – и сказал, что этот человек «сильно похож» на Крима. Но он уверял, что встреча произошла по крайней мере за месяц до смерти Кловер, то есть до того, как Крим приехал в Лондон. Эмма Филлипс, домовладелица Кловер, добавила неопределенности, заявив, что Фред был отцом ребенка Кловер и она встречалась с ним много раз. Она клялась, что никогда раньше не видела Крима.

Между тем дело о шантаже, похоже, зашло в тупик. В июне того года Крим несколько раз появлялся в магистратском суде на Боу-стрит, когда прокуроры вызывали свидетелей в поддержку обвинения в шантаже доктора Джозефа Харпера. После того как Танбридж обнаружил письма, отправленные доктору Бродбенту и члену парламента Фредерику Смиту, сторона обвинения объявила, что будет выдвигать дополнительные обвинения в вымогательстве. Эти письма зачитали в суде 20 июня, за два дня до начала следствия. Эксперт по почерку Джордж Смит Инглис заявил, что Крим написал каждое из писем, включая те, в которых Харпер обвинялся в убийстве Марш и Шривелл. «По моему мнению, все они написаны одним и тем же человеком», – заявил он. Он добавил, что Крим пытался изменить свой почерк в некоторых письмах, но ему это не удалось. Судья, сэр Джон Бридж, спросил, есть ли у эксперта какие-либо сомнения.

«Никаких, – ответил Инглис, взяв в руки письма для наглядной демонстрации. – Первое письмо написано прописью, второе – печатными буквами, но оба написаны одной и той же рукой».

Инглис занимался анализом почерков в течение 10 лет. Он часто бывал в суде, куда его приглашали, чтобы разоблачить поддельные подписи на завещаниях и опровергнуть подлинность других спорных документов. В The Strand утверждали, что он «первый среди современных экспертов по почерку». Но Танбридж, находившийся в зале суда, начал беспокоиться, когда адвокат Крима Джон Уотерс проводил перекрестный допрос. Уотерс действительно казался довольным тем, что известный эксперт поверил, что его клиент отправил все письма в целях шантажа. «Я был убежден, – вспоминал Танбридж, – что Инглис ошибался».

У него было предчувствие. После слушания Танбридж получил образец почерка Лауры Саббатини. Он сравнил его, буква за буквой, с тремя посланиями и «сразу увидел», как позже сообщил, что все три письма «несомненно написаны ею». Когда он столкнулся с ней лицом к лицу в ее лондонской квартире, Саббатини призналась, что набросала их по просьбе Крима. Инглис представил пересмотренный отчет, признав свою ошибку, но доверие к нему было подорвано.

В расследовании дела Кловер тем не менее полиция действительно преуспевала. Танбридж наконец нашел свидетелей, которых искал, – Элизабет Мастерс и Элизабет Мэй, проституток, которые встречались с Кримом прошлой осенью. Они узнали его на полицейском опознании и сказали коронеру, что это – тот человек, которого они видели с Кловер. Эмили Слипер, дочь хозяйки дома 103 по Ламбет-Пэлас-роуд, дала показания о тревожных разговорах с Кримом. Он попросил ее навести справки о нем по адресу Ламбет-роуд, дом 27, где раньше жила Кловер. «Я знаю девушку, которая там живет, и думаю, что ее отравили, – сказал он ей. – Я хочу выяснить, мертва ли она». Убийцей, по словам Крима, был лорд Рассел, и все же Эмили Слипер отказалась выполнить поручение. Вскоре после смерти Марш и Шривелл он снова заговорил с ней, заявив, что Уолтер Харпер убил двух женщин. «Негодяя, – добавил он, – нужно привлечь к ответственности».



Художник в зале суда запечатлел момент, когда Лаура Саббатини появилась для дачи показаний по делу о смерти Матильды Кловер (Penny Illustrated Paper, 2 июля 1892 года)



Затем для дачи показаний вызвали Лауру Саббатини. Среди зрителей поднялся ропот. Крим, который сохранял спокойствие и даже беспечность, глядя на приходящих и уходящих свидетелей, явно удивился и расстроился, увидев свою бывшую невесту. Танбридж сопроводил ее в холл, давая понять, что она сотрудничает с полицией. На ней было черное платье с маленькими розовыми лентами на кружевных рукавах.

Ее лицо скрывала вуаль, но на мгновение она все же встретила холодный взгляд Крима, прежде чем сесть к нему за спину.

Ее рука дрожала, когда она держала маленький экземпляр Нового Завета и клялась говорить правду. Ее голос превратился в слабый шепот. Ей приходилось повторять ответы, чтобы коронер и присяжные могли хоть что-то расслышать.

Саббатини подтвердила, что они с Кримом были помолвлены и во время одного из его визитов в дом семьи невесты в Беркхамстеде он попросил ее написать вместо него несколько писем. Пока он диктовал, она набросала несколько черновиков, обвиняя Уолтера Харпера в убийстве Марш и Шривелл. По ее словам, было странно писать такие письма, подписывая их именем Уильяма Мюррея, и она спросила Крима, почему он делает такие заявления. Он отмахнулся от вопроса. «Неважно, – сказал он. – Когда-нибудь я тебе расскажу».

Последним свидетелем на третий день следствия стал Джон Хейнс, который описал инцидент, случившийся во время их поездки с Кримом в омнибусе в конце мая. Они прошли мимо мальчишек-газетчиков, которые без конца кричали одну и ту же фразу: «Дело на Стэмфорд-стрит – важный арест». Крим тогда показался ему шокированным и едва смог дождаться, когда сойдет на остановке Чаринг-Кросс, чтобы купить газеты. Крим так нервничал, что Хейнсу пришлось зачитать ему статью. «Он, казалось, испытал большое облегчение», – отметил Хейнс, когда обнаружил, что в истории говорилось о судебном преследовании театрального агента, обвиняемого в непристойном посягательстве на молодых женщин, надеявшихся начать карьеру на сцене. В своих показаниях Хейнс также упомянул имя Луизы Харви, назвав ее одной из женщин, которых, по утверждению Крима, отравили. Он сказал, что навел справки, но не смог ее разыскать.

Когда 24 июня слушание отложили, дело об убийстве, казалось, разваливалось. В то время как обвинительный приговор по делу о шантаже казался несомненным, доказательства того, что Крим – убийца, были слабыми и косвенными. Его видели с Кловер. Да, он узнал, что ее отравили, раньше, чем кто-либо другой, но никто не мог с уверенностью сказать, что он был тем человеком, который убивал проституток из Ламбета.

Крики и насмешки приветствовали его, когда он вышел из зала в наручниках в сопровождении охранников. Полицейские сдерживали толпу, чтобы Крим мог сесть в кэб. Когда экипаж тронулся с места, направляясь через весь город в тюрьму Холлоуэй, группа молодых людей побежала рядом, перекрикивая стук копыт и колес. Крим в цилиндре оглянулся на них. И улыбнулся.

Глава 24. Воскрешение

«Хорошо одетый косоглазый мужчина в цилиндре, который давал таблетки проституткам» – именно эти слова бросились в глаза Луизе Харви, когда она читала газетный отчет о коронерском расследовании смерти Матильды Кловер. Может быть, это тот самый доктор из Америки, с которым она познакомилась прошлой осенью? «Меня поразило это сходство», – вспоминала она. Описание продолговатых таблеток в отчете также напомнило ей о лекарстве, что тот доктор советовал ей принять для избавления от прыщей. Она взяла за правило каждое утро брать свежий выпуск одной из лондонских газет, The Daily Telegraph, чтобы следить за ходом расследования. В одной из статей содержался отчет о показаниях Джона Хейнса, который описал свои усилия по розыску жертвы отравителя из Ламбета, которая, как полагали, упала замертво на улице возле мюзик-холла. Харви была ошеломлена. Четким шрифтом, как эпитафия, в газете было напечатано имя – ее имя.

Харви жила в Брайтоне, когда обнаружила, что детективы Скотленд-Ярда считали ее мертвой. Следователи были уверены, что Крим убил ее, так как предполагали, что она приняла предложенные им таблетки и умерла в течение нескольких последующих часов. На самом деле все обстояло иначе: Луиза покинула Лондон, оставила жизнь проститутки и взяла фамилию Харрис, чтобы начать все сначала и убежать от своего прошлого. Однако в тот июньский день прошлое ее настигло.

Она попросила своего партнера Чарльза Харви написать два письма. Одно было адресовано сэру Джону Бриджу из управления с Боу-стрит, заслушивающему показания по обвинениям в шантаже. Другое – коронеру А. Брэкстону Хиксу. Луиза Харви, как уверяли письма, жива. И она готова дать показания.

* * *

«Луиза Харрис». Мало кто в зале суда знал личность свидетеля, вызванного, когда 7 июля возобновилось судебное разбирательство по делу Кловер. Даже Крим, возможно, оставался в неведении, пока ее не привели к присяге и не назвали имя, которое она использовала осенью 1891 года.

Судьба Луизы Харви была «возможно, самым загадочным элементом в этом деле», отметил репортер лондонской The Daily News. Детективы потратили недели на поиски свидетельства о смерти и могилы, но она стояла перед ними в смелом наряде, гарантирующим заинтересованные взгляды вслед: синий жакет, зеленое платье с коричневой отделкой, волосы, заколотые под черной шляпой с полями, украшенной алыми розами. Один из наблюдателей отметил, что она загорела, сбежав из лондонских туманов в «солнечный Брайтон».

Она казалась спокойной, когда говорила, но ее голос был слишком слаб, чтобы доноситься до последних рядов в переполненном зале. Каждое заявление приходилось повторять. Крим, в свою очередь, опустил голову и принялся яростно записывать, словно пытаясь не упустить ни единого слова. Он понимал значение ее показаний. Она описала попытку Крима заставить ее принять таблетки той ночью на набережной Темзы и то, как она перехитрила его. Это были удлиненные капсулы, похожие на те, что он купил у священника-аптекаря, и, должно быть, в них содержался стрихнин, ведь иначе у Крима не было причин верить, что она мертва. Наконец-то у Скотленд-Ярда появились прямые доказательства того, что главный подозреваемый давал лондонским проституткам неизвестные таблетки.

Убедительные показания превзошли ожидания другого неожиданного свидетеля, который принес в зал суда еще один кусочек головоломки. После того как весть о скандальном разводе графини Мейбл Рассел попала в газеты, она не хотела, чтобы ее втягивали в историю об обвинении в убийстве и шантаже Крима. Приведенная к присяге, она подтвердила, что прошлой осенью получила письмо, в котором ее бывший муж обвинялся в убийстве. По ее словам, она рассказала о письме Скотленд-Ярду, но не смогла его найти. Предполагаемое преступление совершено «с помощью яда» – так говорилось в письме, – но она не могла вспомнить, назывался ли там стрихнин. И все же графиня была уверена, что фамилия жертвы, упомянутая в письме, была Кловер.

* * *

Крупнейшие лондонские газеты послали репортеров в Тутинг, чтобы осветить разоблачения в зале суда. Убийства, угрозы шантажа в отношении выдающихся личностей, секс вне брака и с проститутками, разврат – это была скандальная, зловещая история, которая и отталкивала, и привлекала англичан. Во многих газетах предлагались стенографические отчеты о показаниях, дополненные набросками лиц основных свидетелей. Журналисты разыскивали людей, которые знали Крима, и Джон Хейнс оказался богатым источником историй о похотливом поведении своего друга, одурманенного наркотиками. «Он говорил исключительно о женщинах – утром, днем и ночью», – сказал Хейнс The Star. «Нил был сумасшедшим, – заявил он в другом интервью. – Ни один человек не смог бы употреблять такое огромное количество наркотиков, как он, издеваться над своим здоровьем всеми возможными способами и остаться в здравом уме». Другие знакомые и проститутки, которые считали его своим клиентом, согласились. «Хотя поначалу его манеры были чрезвычайно галантными, – сообщали в Lloyd’s Weekly Newspaper, – узнав его поближе, они подумали, что у него проблемы с психикой». Британская пресса охотно подхватывала и перепечатывала американские новостные репортажи о прошлом Крима. Детали казались отрывочными, но общее изображение врача, способного на убийство и халатность, было весьма красочным. «Криминальная карьера» Крима в Канаде и Соединенных Штатах, как сообщили в The Illustrated Police News, привела к смерти по меньшей мере двух женщин, а самого Крима – к длительному сроку в американской тюрьме.

Адвокат Крима, Джон Уотерс, пытался остановить разоблачения. Он считал, что обвинения более серьезного характера, чем шантаж, неизбежны лишь потому, что необоснованные слухи и искаженные сообщения в новостях влияют на беспристрастность присяжных. Это могло помешать восстановлению справедливости, если Крим все же собирался предстать перед судом. Судья Бридж отчитал журналистов за то, что в своих статьях они не ограничивались доказательствами, представленными в зале суда. «Любое другое заявление против обвиняемого, – сказал он, – крайне несправедливо и неуместно». Многие газеты проигнорировали предупреждение и продолжали публиковать разоблачения прошлого Крима. The Lloyd’s Weekly Newspaper в акте открытого неповиновения процитировала комментарий Бриджа, а затем приложила последние разоблачения о «порочной карьере» Крима в Америке.



Портреты свидетелей и сцены обвинения в шантаже и дознания по делу Кловер (Illustrated Police News, 9 июля 1892 года)



Уотерс также старался, чтобы лицо Крима не попадало в газеты. Он возражал против публикации эскизов и гравюр, сделанных художниками в зале суда и на основе фотографий, утверждая, что они могут повлиять на свидетелей, которых попросят опознать его клиента. Однако фотографию Крима представили в качестве доказательства, и Бридж указал, что газеты «имеют право публиковать все, что происходит в суде». Более того, освещение в прессе помогало полицейскому расследованию – Луизу Харви, возможно, никогда бы не нашли, если бы она не увидела свое имя в газетах. The Lloyd’s Weekly Newspaper снова эпатировала общество, опубликовав изображения Крима и призвав людей, которые узнали его, присоединиться к стороне обвинения.

* * *

Слушание возобновилось 13 июля, на пятый, и последний, день дачи показаний. Доктора Томаса Стивенсона, который представил результаты исследований тел Марш и Шривелл, а также сведения о содержимом чемоданчика Крима с образцами лекарств, вызвали повторно. По его словам, всего девяти крошечных гранул стрихнина хватило бы для смертельной дозы, при том что около 20 поместились бы в желатиновую капсулу того размера, который купил Крим. Если стрихнин измельчить в порошок, в каждой капсуле и вовсе поместилось бы около 30 гранул.

Инспектор Танбридж впервые дал показания и представил суду изобличающую улику. Конверт, найденный в верхнем ящике комода в комнате Крима, использовался для записи дат и инициалов, которые соответствовали именам убитых женщин. Там также значилось «Л. Х.» – Луиза Харви.

Временами Крим, казалось, не понимал растущего веса косвенных улик, связывающих его с убийствами.


Он улыбался и был весел, когда садился на скамью подсудимых в преддверии одного из своих выступлений на Боу-стрит. В другом месте он похвалил свидетелей, выдвигающих обвинения в убийстве. «Слава богу, никто из них не лжесвидетельствует», – выпалил он, словно их показания помогли его делу. Он разыскал Танбриджа во время перерыва в дознании и пожал ему руку. «Это честное дело», – громко заявил он. Это казалось возрождением странного поведения, которое наблюдали люди, знавшие его в Ламбете.

Когда следствие завершилось, коронер Хикс объявил, что получил странное письмо, которое хотел бы зачитать для протокола:



Уважаемый господин,

человек, который находится в вашей власти, доктор Нил, так же невиновен, как и вы. Зная его в лицо, я переоделся, как он, и познакомился с девушками, которые были отравлены. Я дал им таблетки, чтобы вылечить их от всех земных страданий, и они умерли. Мисс Л. Харрис оказалась более здравомыслящей, чем я думал, но я до нее еще доберусь.



Автор письма, который явно внимательно следил за ходом дела, повторил обвинение в том, что граф Рассел «приложил руку к отравлению Кловер». Более того, он дал коронеру несколько советов: «На вашем месте я бы отпустил доктора Т. Нила, иначе у вас могут быть неприятности. Рано или поздно его невиновность будет доказана. Когда он освободится, он сможет подать на вас в суд за причиненный ущерб». Письмо заканчивалось предупреждением: «Берегитесь все. Я вас предупредил, но повторять не намерен».

Затем Хикс зачитал подпись: «Джек-потрошитель».



Зал взорвался смехом. Даже Крим рассмеялся. Однако эта ситуация послужила напоминанием о том, что со времен убийств в Уайтчепеле в 1888 году отравления в Ламбете стали самым жестоким посягательством на самых уязвимых женщин Лондона.

Предполагалось, что последним свидетелем выступит сам Крим. Он был приведен к присяге, однако так ничего и не рассказал. «Мне посоветовали не давать показаний по этому делу, – сказал он. – Я отказываюсь открывать рот». Он отказался даже назвать свое имя или признать, что является врачом.

Коронер Хикс обобщил все сказанное в кратком обзоре доказательств. Автор шантажистского письма, отправленного доктору Уильяму Бродбенту, знал, что Матильду Кловер отравили стрихнином, еще за несколько месяцев до того, как ее тело эксгумировали. Письмо написано почерком Крима. Он знал Кловер, знал, где она живет, и свидетели видели, как он с ней встречался. «Могут ли у вас быть какие-либо обоснованные сомнения, – спросил он, – что Нил и есть человек, давший ей яд, и что он должен предстать перед судом за убийство?»

Если сомнения и оставались, то они испарились в течение последующих 20 минут. «Мы единодушно согласны, – заявили присяжные в записке, зачитанной коронером по возвращении в зал заседаний, – что Матильда Кловер умерла от отравления стрихнином, который она употребила под давлением Томаса Нила».

Коронер покосился на Крима, но не заметил никакой реакции. Снаружи отряд из девяти офицеров столкнулся с толпой численностью около 1000 человек, собравшейся вокруг кэба, который должен был доставить преступника в тюрьму. Когда несколько человек прорвались через оцепление и вступили в драку с полицией, охранники Крима воспользовались отвлекающим маневром, затолкали его в кэб и умчались.

Коронерское жюри высоко оценило усилия полиции по расследованию убийства Кловер, а Хикс отметил «образцовую» работу следователей, выделив Танбриджа и инспектора Джорджа Харви. И все же расследование указало на то, что Скотленд-Ярд не уделил должного внимания письмам с шантажом, отправленным доктору Бродбенту и Расселу, – уликам, которые могли бы привести полицию к убийце Кловер в течение нескольких недель после ее смерти и, возможно, спасти жизни Марш и Шривелл. На тот момент пресса демонстрировала снисходительное отношение к полиции. «Шаг за шагом, – отмечали в The Daily News, – кусочки этой головоломки, поначалу кажущейся неразрешимой, собираются воедино благодаря неослабевающей бдительности полиции».

Приговор гарантировал, что Крим предстанет перед судом по крайней мере в течение одного года и в ближайшие недели Скотленд-Ярд соберет достаточно дополнительных доказательств, чтобы обвинить его в убийствах Марш, Шривелл и Эллен Донворт.

Тем временем по другую сторону Атлантики инспектор Фредерик Смит Джарвис изучал годы, проведенные Кримом в Соединенных Штатах в 1880-х годах, – вел расследование, которое выявит еще больше преступлений и представит доказательства того, что доктор Крим способен на жестокость и убийство.

V. Преступления и наказание

Иллинойс, Канада и штат Нью-Йорк, 1880–1892 годы

Глава 25. Мэри Энн Матильда Фолкнер

Чикаго, август 1880 года

По ночам соседи Элизабет Грин постоянно расхаживали туда-сюда. На рассвете жительницу верхнего этажа дома 1056 по Уэст-Мэдисон-стрит, Хэтти Мак, видели убегающей вместе с тремя детьми, а чуть позже тошнотворный, ни с чем не сравнимый запах смерти распространился по всему зданию. В жаркий августовский день зловоние усилилось. Муж Грин, Джордж, поднялся на второй этаж по шаткой пожарной лестнице и попробовал открыть дверь. Она оказалась заперта, а потому он направился в полицейский участок на Уэст-Лейк-стрит в Чикаго, чтобы сообщить о запахе и поспешном отъезде соседки.

Люди, проходившие по улице рядом с домом, зажимали носы. Лейтенант Эдвард Стил и сержант Джон Рем выломали дверь и обнаружили, что в комнате, на залитой кровью кровати, лежало тело женщины. Ее руки были безмятежно сложены на груди, но лицо и шея ужасно раздулись и почернели от разложения. Офицеры отступили в дверной проем, хватая ртом воздух.

Элизабет Грин сказала полицейским, что это, должно быть, та самая изящная женщина, которая переехала к Мак примерно 10 дней назад. Мак была известна в округе как акушерка и медсестра, и с момента ее приезда врач посещал квартиру два-три раза в день. Однажды, когда Грин спросила доктора, кто заболел, он заявил, что лечит одного из детей Мак, а затем протянул ей свою визитную карточку. На ней значилось имя Томаса Нила Крима.

Стил и Рем нашли Крима в аптеке White Brothers, в нескольких кварталах от его съемной комнаты. При обыске в его офисе, находящемся в доме 434 по улице Уэст Мэдисон, в двух километрах от квартиры Мак, обнаружили записки. Одна помогла опознать мертвую женщину как Мэри Энн Матильду Фолкнер, родившуюся в Оттаве, Канада. Другая, нацарапанная карандашом и полная грамматических и орфографических ошибок, была от пропавшей Хэтти Мак:



Доктор Крим, меня сегодня не будет дома. Я пыталась увидеться с вами. У меня есть ключ, но я не могу забрать детей домой, пока она не уедет. Я никому не говорила, пожалуйста, позвольте мне увидеть вас как можно скорее. Я очень переживаю, а потому пока что поживу у своих сестер.

Х. М.

Окно открыто, будьте осторожны с женщиной наверху.



Крима допросили по дороге в участок. Он признал, что Фолкнер была его пациенткой. Однако затем показания стали путаться: сначала он сказал, что лечил Фолкнер от дизентерии, а затем заявил, что она страдала от поражения шейки матки, или, как он выразился, «изъязвления матки».

Когда полиция задержала Мак в доме ее сестры, она обвинила Крима в том, что тот сделал умершей аборт. Она сделала все возможное, чтобы позаботиться о женщине, поскольку ее состояние резко ухудшилось вскоре после операции. Столкнувшись с заявлением Мак, Крим предложил еще одну версию: Мак, действуя в одиночку, неправильно провела аборт, что повлекло за собой развитие инфекции. По его словам, к тому времени, как его позвали на помощь, было уже слишком поздно, чтобы Фолкнер можно было спасти.

«Жестокий случай злоупотребления служебным положением», – кричал заголовок The Chicago Daily News от 21 августа 1880 года, выпущенный на следующий день после обнаружения тела. И Крима, и Мак решили держать в камерах участка на Уэст-Лейк-стрит до тех пор, пока коронерское жюри не рассмотрит доказательства и не решит, кто говорит правду.

* * *

Крим прибыл в Чикаго в июле 1879 года, вскоре после поспешного отъезда из Онтарио. Прошло всего восемь лет с тех пор, как мощный пожар унес жизни сотен людей и превратил более пяти квадратных километров города в пепел и руины. На окраинах «Сожженного района» все еще стояли остовы церквей и других зданий без окон, напоминающие жуткие памятники катастрофе. Однако в то время прилагались масштабные усилия по восстановлению города: улицы в центре застроили новыми огнестойкими зданиями из камня и кирпича, некоторые возвышались на семь этажей. «Город восстал из собственного пепла, – восхищалась приезжая британская писательница леди Даффус Харди, – и стал величественнее и грандиознее, чем когда-либо». Другие искали правильные слова, чтобы передать стойкость и неуклонный рост города. Актриса Сара Бернар, приехавшая в город в 1881 году, назвала царящую там атмосферу пульсом Америки. Даже канцлеру Германии Отто фон Бисмарку было любопытно, что такого особенного в этом городе. «Хотел бы я поехать в Америку, – по слухам, сказал он, – хотя бы для того, чтобы увидеть Чикаго».

Иммигранты наводняли город каждый год, и многие из них были именно из молодой Германской империи Бисмарка. За десятилетие после пожара население Чикаго почти удвоилось, достигнув полумиллиона человек, что сделало возрожденный Чикаго четвертым по величине городом Соединенных Штатов Америки. В начале 1880-х годов леди Харди обнаружила, что город «полон энергии и предприимчивости» и «полностью посвящен зарабатыванию денег». Тысячи молодых женщин находились в поисках работы и начинали новую жизнь в городе, позволяющем взглянуть на себя с новой стороны. Они приезжали с ферм Среднего Запада, из Канады и Европы, находили работу на фабриках, в ателье, школах и больницах, а также в магазинах.

Большинство же работающих женщин в Америке 1870-х годов – один миллион по всей стране – были горничными в частных домах, и Фолкнер, которой на момент смерти было 29 лет, занималась именно этим.

Она добросовестно отправляла часть заработка своей овдовевшей матери в Канаду, чтобы помочь содержать младших братьев и сестер. До этого, примерно за шесть недель до смерти, она уволилась с должности официантки, сказав работодателю, что собирается замуж.



Город, «полный энергии и предприимчивости». Стейт-стрит в Чикаго в 1880-х годах (авторская коллекция)



Крим, также стремясь начать все сначала, открыл практику в Вест-Сайде. Двадцать второго августа 1879 года Совет здравоохранения штата Иллинойс внес его имя в реестр лицензированных врачей.

У доктора, недавно приехавшего в Чикаго, должно было быть много работы. Грязная вода, получаемая из загрязненного сточными водами озера Мичиган, приводила к частым вспышкам брюшного тифа и холеры. К тому же передающаяся через воду дизентерия, вызывавшая боли в кишечнике и кровавый понос, была настолько распространена, что получила название «летней болезни». Крим изо всех сил пытался привлечь пациентов, несколько раз переезжал и менял кабинет и все равно говорил, что ему «очень трудно сводить концы с концами».

Смотровая комната Крима, как обнаружил инспектор Скотленд-Ярда Фредерик Смит Джарвис, прибывший в Чикаго летом 1892 года, находилась по адресу дом 434 по улице Уэст Мэдисон, над парикмахерской, напротив конюшни и Вест-Эндского оперного театра. Этот район находился всего в километре от центра города, но был очень далек от впечатляющих новых зданий Чикаго. Его кабинет окружали обветшалые жилые дома и ночлежки, битком набитые недавно прибывшими и людьми, переселенными из-за пожара. Сломанная сантехника заполняла подвалы сточными водами. На задних дворах громоздились горы мусора. Соседи закрывали окна в жаркие летние дни, чтобы уберечься от неприятного запаха.

Вест-Сайд считался одним из самых жестоких и опасных районов Чикаго – «рассадником преступников», как пожаловалась одна газета незадолго до приезда Крима. Бездомные и бандиты бродили ночами по улицам, грабя припозднившихся прохожих и нападая на беззащитных женщин. В городе процветала проституция, и один издатель даже составил путеводитель «Для искателей удовольствий» с рискованным девизом: «Тут найдутся развлечения на любой вкус, а все предпочтения быстро удовлетворятся». Администрация мэра Картера Харрисона, избранного в 1879 году, разрешила игорным заведениям и борделям – «публичным домам», как их называли, – открыто работать в специальных районах с такими же сомнительными нравами, как и названия этих заведений: «Адские пол-акра», «Гиблые земли», «Миля Сатаны».

Криминальные авторитеты и владельцы публичных домов контролировали голоса и подкупали полицию, чтобы она не обращала внимания на их нарушения.


«Чикаго находится в ужасном положении, – жаловался один житель Нью-Йорка своему другу, – его захватили игроки и мошенники». Самая могущественная фигура преступного мира, Майк Макдональд, контролировал игорную империю – а также, по словам многих, полицию и весь остальной город – из казино в центре города и штаб-квартиры, известной как «Магазин».

Фолкнер и другие молодые женщины, «брошенные на произвол судьбы в большом городе», как описала их одна газета, сталкивались с враждебностью и дискриминацией и рисковали быть втянутыми – добровольно или насильно – в проституцию. Им платили меньше, чем мужчинам, даже если они не пользовались поддержкой мужа или отца. Домовладельцы часто отказывались сдавать комнаты незамужним женщинам, предполагая, что они неразборчивы в связях.

«Если девушка не жила дома, – вспоминала чикагская женщина той эпохи, – мы думали, что она пропащая».


Одинокие женщины тяготели к Вест-Сайду и другим захудалым районам, где жилье было дешево, а им задавали меньше вопросов. Миссис Линдер Стоун, президент Женской христианской ассоциации, которая в 1880-х годах управляла женским пансионом в Чикаго, предупреждала о трудностях и отчаянии, с которыми уже сталкивались многие из ее подопечных. «Всю зиму они будут мерзнуть на чердаках или голодать в подвалах, – со страхом сетовала она, – или, не дай бог, жертвовать своей честью, чтобы обеспечить себя едой и теплом». В то время как сутенеры и мадам охотились на бедных и уязвимых, некоторые женщины добровольно обращались к проституции, чтобы избежать жизни в бедности и тяжелой работы. Швеи и кружевницы в цехах Чикаго, как на галерах, работали сверхурочно менее чем за три доллара в неделю, что составляло лишь десятую часть того, что могла заработать проститутка.

В Чикаго можно было без труда найти специалиста по абортам. Одна газета утверждала, что эта практика «процветает» в городе, где «десятки самозваных врачей [занимаются] этим делом в производственных масштабах». Говорили, что некоторые предлагали свои услуги всего за два доллара, что значительно ниже обычной ставки в 10 долларов в Нью-Йорке и Бостоне. До XIX века аборт, сделанный на первых неделях беременности, не считался преступлением. Считалось, что плод не является живым до момента «оживления» – когда женщина впервые чувствует движение, примерно через 14 недель после зачатия. Однако к середине XIX века проведение аборта или провокацию выкидыша в любой момент беременности стали считать убийством.

Тем не менее вера в то, что жизнь начинается через несколько месяцев после зачатия, оставалась широко распространенной, и многие женщины считали, что имеют право прервать беременность на ранних стадиях. По оценкам государственного управления здравоохранения, прерывалось около трети всех беременностей. Считалось, что самодельные средства, в том числе ядовитая смесь скипидара и сахара, могут вызвать выкидыш, а газетные объявления о множестве патентованных лекарств, обещавших избавление от «женских нарушений» и восстановление менструального цикла, были завуалированной рекламой средств для прерывания беременности. Некоторые поставщики включали четкие предупреждения о желаемом побочном эффекте: «Женщинам, у которых есть основания подозревать беременность, – отметили промоутеры французской компании Friar’s French Female Regulator, – рекомендуется воздерживаться от использования этих таблеток». Многие женщины умоляли врачей о лекарствах или операциях. «Когда вас просят вмешаться для облегчения этих несчастных, пожалейте их, пожалейте их всем сердцем, – советовал один врач своим коллегам в 1875 году, – но отвечайте на их мольбы быстрым, решительным отказом». Однако некоторые практикующие врачи готовы были взяться за такое дело даже под угрозой судебного преследования. В 1880 году чикагские газеты часто публиковали сообщения о незаконных абортах со всех концов Соединенных Штатов, в том числе о тех, в результате которых женщина погибла, а врача обвинили в убийстве.

В отчаянии беременных женщин Крим, испытывающий нехватку денежных средств и изо всех сил пытающийся продолжать медицинскую практику, увидел возможность.


Он позиционировал себя как эксперта по «болезням матки» – похоже, это был хитроумный способ выразить готовность прервать нежелательную беременность. Миссис Гудвин, сдававшая ему кабинет в Вест-Сайде, выселила Крима, как только обнаружила истинный род его деятельности. «Проведение абортов, – едко заметила она, – было самой важной частью его бизнеса». Согласно одному сообщению в прессе, Крим в конце концов признался, что специализировался на проведении абортов для незамужних женщин, помогая им «преодолевать трудности». Хэтти Мак, его предполагаемая сообщница в убийстве Фолкнер, в свою очередь, утверждала, что Крим сделал аборты 15 проституткам, работавшим только в одном из многочисленных публичных домов города.

В обществе считалось, что в подобном затруднительном положении виновата незамужняя беременная женщина, а не предполагаемый отец. «До тех пор пока страсть будет втягивать женщин в незаконные отношения с мужчинами, – писали летом 1880 года в газете The Chicago Daily Tribune, – будут и те, кто ищет нечестного врача или соглашается на аборт, чтобы избежать позора или неприятностей».

Когда Мэри Энн Фолкнер обнаружила, что беременна, она обратилась за помощью к коллеге из Канады, и ее ужасная смерть обернулась угрозой для сомнительной врачебной карьеры Крима.

* * *

Утром 23 августа, в понедельник, полицейский участок на Уэст-Лейк-стрит выглядел так, словно находился в осаде, поскольку люди боролись за места на дознании. Опоздавшие стояли снаружи, пока не появились полицейские, чтобы расчистить тротуар. Мак, первый свидетель, утверждала, что на нее оказывали давление, заставляя ухаживать за Фолкнер, – она была должна ей деньги и чувствовала, что не может отказать в просьбе. Договоренность должна была оставаться в секрете. «Доктор Крим снова и снова напоминал, – свидетельствовала она, – что нужно держать двери запертыми и никого не впускать». Врач приходил несколько раз в день, а во время одного из визитов принес хирургические инструменты в спальню Фолкнер и сделал ей аборт. По словам Мак, он помыл окровавленные инструменты в ее кухонной раковине, и она даже увидела плод. После смерти Фолкнер она сбежала из квартиры и оставила Криму записку, умоляя его о помощи. Когда она разыскала его, он сказал, что разберется с телом.

«Сколько вы возьмете за свою мебель? – спросил он. – У меня есть идея сжечь дом». Когда она отказалась от его предложения в 35 долларов, он задумался о том, чтобы нанять пару человек, способных избавиться от тела посреди ночи. «Если кто-нибудь помешает, – сказал он, согласно ее рассказу, – я застрелю его».