Мишель Сапане

Прямой эфир из морга. 30 сложных дел, прошедших через скальпель судмедэксперта

Я признателен всем людям, упомянутым в этой книге. Публикация новой книги стала возможной только благодаря их вкладу. Я также выражаю особую благодарность Ги Бенаму и издательству «Плон» – вы помогали мне на всех этапах моего литературного становления.
Michel Sapanet

Autopsies

© Plon, 2021 Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates



© Бондаревский Д.В., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023



Пролог

«Bien faire, laisser dire». («Делай свое дело и не обращай внимания на то, что говорят другие»).
Это уже четвертое тело за три недели, обнаруженное в вересковых зарослях, на участке больше, чем 4 200 гектаров, в окрестностях города Монморийон. Участок этот включен в природоохранную сеть «Натура 2000», а в самом его центре находится военный лагерь.

Огромные пустоши, заболоченные пруды, дубовые рощи, глинистая почва, заросшие травой овраги, труднопроходимые чащи и опушки с колючими кустарниками, трясины, заброшенные огороды – здесь есть все, чтобы спрятать изуродованное тело.


Тут можно даже самому погибнуть, не сумев выбраться из этого природного лабиринта, как было в случае с одним пациентом, сбежавшим из дома-интерната для престарелых и инвалидов. Несчастного старика растерзали дикие кабаны[1]. Животных в этих местах становится все больше, чему немало способствуют климатические изменения и разнообразие растительного мира. Так что если поисковым отрядам удается найти труп, то это, прямо скажем, считается настоящей удачей. Но, бывает, дело принимает тревожный оборот. Сегодня речь идет о серийном убийце: в результате судебно-медицинской экспертизы трех найденных тел, даже несмотря на значительное разложение двух из них, было установлено, что жертвы были убиты одинаково – выстрелом в спину из охотничьего ружья. Затем с убитых снимали одежду и отрезали им руки и голову. Вероятно, чтобы помешать их идентификации. Убийца явно специалист в области анатомии: рассечение тканей и мышц сделано с идеальной точностью, а запястья, как и головы, отрезаны ножом. На двух трупах присутствуют признаки удаления кожи: на одном из них – на внешней стороне руки, на другом – в области сердца. Я предполагаю, что кожу срезали из-за татуировок, чтобы затруднить идентификацию. На всех телах мы обнаружили следы циркулярных ссадин на щиколотках, а на одном из трупов были волокна синтетического шнура – такие шнуры часто используются в сельском хозяйстве. Может быть, тела волочили за ноги перед тем, как спрятать?

Информацию о страшных находках пытались скрыть от СМИ, но слухи все равно поползли по округе. Дело в том, что охотники очень болтливы и не умеют хранить тайны. При этом, что касается жандармерии, никаких заявлений о пропаже людей так и не поступило.

Я кутаюсь в одеяло и собираюсь уснуть – я буквально падаю от усталости. Но внезапно подскакиваю из-за какого-то глухого шума, похожего на гудение пчел. В комнату врывается характерный металлический запах, и на пол сыпется пепел. Он вылетает из трубы моего камина, в котором еще несколько минут назад уютно потрескивал огонь. Огонь в камине. Со всего маху я забрасываю старую золу из стоящего рядом с камином ведра прямо в очаг. Поленья гаснут, но гудение не ослабевает. Огонь поднимается по дымоходу. Я бегу на верхний этаж. Пламя охватило уже весь чердак и крышу. Слишком поздно: я не успел их спасти, и пожарные обнаружат только головы.

Тут я резко просыпаюсь. Весь в поту, и сердце готово выскочить из груди. Меня не покидает мрачная уверенность в том, что серийный убийца – это я, и, несмотря на мой профессионализм, меня скоро поймают. Я пропал!

Этот кошмар преследовал меня в течение многих месяцев. Затем он исчез так же внезапно, как и появился. Я судебно-медицинский эксперт. Иногда мне снятся тревожные сны…

Судмедэксперт – это судьба

Я часто рассказываю, что начинал свою карьеру в качестве простого медработника. Когда-то меня привлекали к работе только во Вьенне, на уровне департамента, и у меня не было никаких помощников. Я был предоставлен самому себе и оставался наедине с трупами. Потом, в начале 2000-х годов, у меня появились первые ученики. После практики у меня они сразу начинали заниматься судебной медициной на региональном уровне и параллельно работали обычными терапевтами или врачами скорой помощи. Следует отметить, что такая двойная работа была весьма полезной для их опыта в области судебной медицины. Некоторые из этих специалистов возглавили впоследствии различные судебно-медицинские и криминалистические подразделения. А мое предприятие вскоре стало семейным бизнесом. Моим первым интерном, а затем и первой заведующей клиникой стала Мари. Позже к ней присоединились Мелани и Алексия. Мы приняли на работу новых помощников – Себастьена и Оливье, которые значительно повысили эффективность нашего предприятия. Так сложились обстоятельства, что мы вышли за административные пределы Вьенны и стали проводить вскрытия и для соседнего департамента Де-Севр. Понятно, что выросли и объемы работ.

В результате масштабной реформы 2011 года мы смогли официально создать институт судебной медицины на региональном уровне. Институт этот объединил сначала три департамента (в 2012 году их стало уже четыре), и судебно-медицинское подразделение с годовым бюджетом около 1 млн евро. Расширение объемов работы изменило наш организационно-правовой статус, и мы перешли на уровень предприятий малого и среднего бизнеса. Некоторое время спустя к области судебной медицины отнесли морги при университетских больничных центрах. Такое решение представляется логичным с учетом того, что работают они с одними и теми же клиентами – покойниками.

Затем к нашей команде присоединились новые сотрудники, в том числе и Тиффани. Кто-то, как, например, Николь или Этьен, задерживались у нас на некоторое время и уходили по семейным обстоятельствам, другие же уходили открывать для себя новые горизонты сразу после прохождения стажировки на нашем предприятии. Но, как бы то ни было, каждый из специалистов внес свою лепту в общее дело.

Сейчас я возглавляю компанию, имеющую статус малого и среднего предприятия, где работает около 30 человек. У меня все реже и реже получается поработать с телами в прозекторской, так как управление компанией требует огромного количества времени. Кроме того, мне приходится заниматься развитием проекта по полной реновации нашей деятельности. Расширение предлагаемых услуг иногда дается непросто, а должность руководителя не всегда предполагает автономное управление и свободу принятия решений. Я, например, не могу решать самые сложные финансовые вопросы, так как, помимо прочего, они также зависят от министерства юстиции, контролируются Региональным агентством здравоохранения (ARS) и утверждаются административным советом университетского больничного центра (CHU). Отношения между людьми изменились, и тем, кто уже работает в компании, нелегко привыкнуть: на смену семейной атмосфере пришла довольно строгая производственная обстановка.

Одиночное вскрытие умерших стало явлением исключительным. Теперь чаще всего это командная работа, а в команде иногда случаются конфликтные ситуации: судьи старой школы очень дорожат своей независимостью и привыкли назначать определенного судмедэксперта по своему собственному усмотрению.


Такая возможность была у них до реформы. Сейчас же выбор судмедэксперта для тех дел, которые поручает нам судья, зависит от заранее определенного графика.

Однако в командной работе есть и большое преимущество! В ходе сложных вскрытий, связанных с особенностями совершения преступления, присутствие второго судмедэксперта и интерна – бесценная помощь. И дело не только в том, что вдвоем легче совершать физические манипуляции с телом, но и в том, что в процессе можно обмениваться мнениями по поводу запутанной картины преступления. Также бывает полезно, если рядом находится опытный патологоанатом. Я очень ценю такую командную работу. Сложные задачи лучше решать совместными усилиями.

Бывает, что необходимо советоваться со следователем, полицейскими или жандармами, и даже, в исключительных случаях, с судьей – они иногда тоже приходят на вскрытия. И еще для фиксации наблюдений в прозекторской присутствует секретарь, а с целью повышения квалификации могут прийти и некоторые медицинские работники из больничных учреждений. Впрочем, тогда людей уже слишком много. Но грех не воспользоваться такой оказией для психологической подготовки тех, кто впервые попал на вскрытие. Если это студенты медицинских факультетов, то мы подробно рассказываем, с чем им предстоит столкнуться. Но, чтобы не шокировать их сразу довольно жесткими сценами, а приучить постепенно, мы показываем сначала фотографии. Мы также даем им некоторые рекомендации, например, по части питания: не стоит приходить в зал для вскрытия на голодный желудок, лучше после плотного завтрака. Впрочем, плотный завтрак не всегда уберегает от тошноты – она возникает внезапно, и своевременно подавить ее порой не так-то просто. Тогда в прозекторской бывает совсем туго: к миазмам разложения добавляется характерный запах рвоты, и тут даже самые стойкие выбегают в коридор.

Именно поэтому, а также чтобы избежать переполнения прозекторской, в ходе реновации мы оборудовали специальные помещения, где полицейские и жандармы могут дистанционно наблюдать за всеми этапами вскрытия тела и сразу же задавать интересующие их вопросы – с залом для вскрытий установлена аудиосвязь. Еще у наблюдающих есть возможность пройти в смежный зал, отделенный большой стеклянной перегородкой, через которую видно, как проводятся все манипуляции с трупом. Такое решение очень разумно: мы уберегаем экспертов-криминалистов от многих минусов непосредственного присутствия на вскрытии и в то же время предоставляем поле для необходимых наблюдений.

В 2020 году мы провели более 650 посмертных судебно-медицинских экспертиз, в том числе и прямо на месте преступлений. Мы также обследовали более 2 500 живых людей. Дело в том, что судебная медицина работает не только с мертвыми телами. С подачи самих судмедэкспертов судебная медицина расширила свое поле деятельности и стала медициной ситуаций насилия. В будущем в этой области произойдет переход на новый этап, когда на смену медицинским констатациям придут терапевтические меры с междисциплинарным подходом: представители самых разных профессий будут оказывать помощь не только жертвам, но и авторам насилия с целью предупреждения таких эксцессов.

Что касается лично меня, то я понимаю неизбежность такой эволюции, но после тридцати пяти лет практики я все-таки предпочитаю работать с мертвыми и теми тайнами, которые скрывает их смерть.

В четырех предыдущих книгах я уже рассказывал об этих тайнах. Очередная часть дополнит ваши представления в данной области, если вы – постоянный мой читатель. А если вы впервые столкнулись с темой судебной медицины, то в полной мере сможете открыть для себя ее реальность, которая имеет мало общего с тем, что мы привыкли видеть в кино и сериалах.

Приятного чтения.

Тот самый диван

Говорить очевидные вещи – все равно что неправильно подавать мяч в теннисе. Прилетит обратно с той же силой. В то утро я не сомневался ни секунды – после вскрытия тела жертвы я уверенно заявил: «Ее задушили». И моментально получил ответ от следователей из подразделения криминальной жандармерии: «Спасибо, мы так и думали». Ожидаемая реакция.

Еще бы. Они приехали на место преступления раньше меня, как только тело обнаружили и безуспешно пытались реанимировать. Прибывшие на место преступления эксперты-криминалисты взяли первые пробы и сразу же заметили следы удушения на шее жертвы. Странгуляционные борозды – классика жанра в криминалистике. Так что в моем «сенсационном» заявлении не было ничего удивительного.

Несмотря на упущенную инициативу, я продолжаю свое собственное расследование, ради которого меня августовским воскресным утром подняли с постели в 6 часов. В ту ночь в деревне, насчитывающей около 700 жителей, праздновали свадьбу. Было много гостей. Возвращаясь домой в 3:25 ночи, одна из подружек невесты обнаружила тело 19-летней Энджи. Она лежала без чувств возле дома своих родителей на окраине деревни, уткнувшись лицом в землю. Праздник моментально закончился для всех, кто еще задержался на торжестве. Два спасателя-добровольца из числа гостей, приглашенных на свадьбу, попытались реанимировать девушку до приезда скорой помощи, которая прибыла по вызову только к 4 часам. Несмотря на все усилия вернуть Энджи к жизни, приехавший врач смог только констатировать смерть молодой женщины. Соседи сообщили бригаде скорой помощи, что в доме осталась маленькая Ева – двухлетняя дочь погибшей. Так как бабушки и дедушки на тот момент не было дома, то врачам пришлось забрать малышку с собой.

Попытка реанимации была совершенно обоснована, но она полностью изменила картину преступления: тело перевернули, передвинули и уничтожили часть улик.


Все это мне как судмедэксперту очень не нравится, но ведь нужно же было спасать жизнь. Воспользовавшись присутствием знакомых специалистов, без лишних свидетелей, я деликатно приподнимаю простыню. Тело Энджи обнажено, так как верхнюю часть пижамы и бюстгальтер разрезали пытавшиеся спасти ее врачи скорой помощи. На ней все еще надеты брюки спортивного типа и видны немного приспущенные на бедрах стринги. У нее голые ступни и абсолютно чистые подошвы ног. Я бросаю взгляд через ограду домовладения и вижу дорогу, покрытую мелким синим гравием. Такой же гравий и у меня дома: если только вы не обладаете магическими способностями или у вас нет ковра-самолета, то от двери дома никак невозможно пройти так, чтобы не испачкать подошвы ног.

– Мы обыскали все окрестности, доктор, но так и не нашли никакой обуви. Похоже, что ее сюда привезли.

– У вас есть предположения, кто бы мог это сделать?

– Еще нет. Но мы опросим всех гостей. Их очень много! Говорят, по деревне ездила какая-то машина – слышали скрежет шин. Она была припаркована совсем рядом, и из нее гремела музыка.

На правом боку Энджи довольно обширный участок кожи – примерно 21 см в длину и 7 см в ширину – поврежден. На кисти правой руки есть следы крови. Примечательно, что странгуляционные борозды имеют довольно большую глубину – 3–4 мм. В верхнюю борозду врезалась разорванная серебряная цепочка. Удивительно, что она осталась на шее несмотря на перемещение тела и попытки реанимации. Также имеются разрывы мелких кровеносных сосудов глаз – так называемые петехии, или точечные кровоизлияния, – которые, как и цианоз[2] губ и ногтей, являются типичными признаками смерти от удушения.

Прежде чем передать тело санитарам морга, в обязанности которых входит его транспортировка в Институт судебно-медицинской экспертизы, я делаю смывы с шеи и цепочки, а также беру образцы пятен крови, чтобы отправить их в лабораторию для поисков наличия ДНК. Наконец, я закрываю голову, кисти рук и ступни жертвы, заворачивая их в большие пакеты из крафт-бумаги.

На следующий день мы встречаемся в зале для вскрытий. Два эксперта-криминалиста, присутствовавшие на месте убийства, и руководитель следственной группы надели поверх униформы индивидуальные средства защиты. Они имеют право только смотреть. Но у меня есть мои «подручные» – мне ассистируют санитар морга и интерн.

Процедура вскрытия проходит без проблем, в соответствии с обычным протоколом. Я возвращаюсь к внешнему осмотру. Теперь, в свете ярких операционных ламп, условия для этого гораздо лучше. Под ногтями жертвы я замечаю небольшой фрагмент темного цвета. Что это? Кровь? Грязь? Необходимо будет ждать заключения лабораторной экспертизы.

Стерильными ножницами я срезаю ногти и помещаю каждый в специальный отдельный пакетик, аккуратно маркируя, с какого именно пальца ноготь срезан.


Такого рода педантичность никогда не бывает лишней и может принести огромную пользу. В результате исследования волосистой части головы обнаруживается несколько гематом, которые скорее говорят о случайном столкновении с внешними объектами, чем о намеренно нанесенных ударах. Почему я так считаю? Опыт. На коже лба я вижу небольшие поверхностные кровоизлияния.

Исследование внутренних органов у этой не обремененной лишним весом молодой женщины не представляет никаких затруднений. Как обычно и бывает в случае асфиксии, в легких определяется отек, а вскрытие черепа показало полнокровие сосудов головного мозга. Кроме этого, асфиксия вызвала значительный отек мозга. Так как в результате неожиданного увеличения объема содержимого черепной коробки сжатому головному мозгу не хватило пространства, то он нашел единственный возможный выход – большое затылочное отверстие, расположенное у основания черепа (в нормальных условиях служащее для прохода спинного мозга). Феномен, известный под названием «дислокация головного мозга», неизбежно приводящий к смерти[3].

Особенно внимательно я исследую гениталии. Я ищу малейшие следы сексуального насилия. Сегодня никаких следов нет. Ни царапины, ни одной, даже крошечной, гематомы, ни ссадины, никаких разрывов. Тем не менее я в обязательном порядке беру мазки. Никогда нельзя быть ни в чем уверенным!

Я заканчиваю послойным исследованием тканей шеи. Как говорится, лучшее надо оставлять напоследок. Эта манипуляция подтверждает очевидную причину смерти и ее насильственный характер: жертву схватили за цепочку на шее, что и привело к образованию кровоизлияний в мягких тканях шеи. Зато нет никаких признаков перелома гортани: хрящи убитой все еще сохраняют свойственную молодости эластичность и могут легко менять форму при надавливании, а затем без труда возвращаться в первоначальное положение.

Тем временем следствие отрабатывает несколько версий преступления: один из гостей на свадьбе, убийца-гастролер, сведение счетов… Но наиболее вероятная версия связана с бывшим молодым человеком Энджи – Габеном. Жандармы арестовали его при попытке забрать их дочь Еву из больницы. Когда его стали расспрашивать о том, что он делал в вечер преступления, он, растерявшись, поспешно стал давать путанные объяснения, что вызвало у жандармов вполне обоснованные подозрения. Его немедленно задержали на 24 часа. Дело в том, что его разрыв с Энджи имел довольно бурный характер: они расстались за месяц до трагедии после трех лет совместной жизни. В разговорах с близкими подругами Энджи говорила, что опасается насилия с его стороны.

Несмотря на противоречивые ответы, которые привлекли внимание жандармов, задержанный Габен продолжал утверждать, что никогда бы не сделал ничего плохого матери его дочери. Для проверки его заявлений жандармам необходимо время: задержание продляется, но Габен по-прежнему настаивает на своей невиновности. А как же машина, разъезжавшая в тот вечер по деревне? – Да, это была его машина, но он всего лишь проезжал мимо дома родителей Энджи. Отрицать данный факт не имеет смысла: геолокация его сотового телефона однозначно говорила о том, что в ту ночь он находился совсем рядом с местом преступления. А отправленные СМС с его телефона? – Да, это он писал накануне вечером «Ты бросила меня. Зря ты это сделала». Но он не убивал.

Будучи уличенным в явных нестыковках, Габен наконец признается, что в ночь убийства он действительно приходил к своей бывшей девушке. По его словам, они долго говорили о совместных планах на будущее, и Габен якобы выразил желание восстановить и продолжить отношения, раскаявшись в том, что был недостаточно внимателен к Энджи. Свое согласие, по заверениям молодого человека, они решили скрепить сексом по обоюдному согласию, а именно – анальным половым актом. Он не уточняет, удалось ли ему в полной мере осуществить задуманное или нет. Потом на пороге дома они выкурили по сигарете, и Габен вернулся к себе, ни о чем не подозревая. Почему он не сказал всю правду сразу? – Он боялся, что его обвинят в убийстве.

В конце концов, несмотря на все заявления Габена о том, что он невиновен, следователь принимает решение возбудить в его отношении уголовное дело по обвинению в убийстве бывшей сожительницы.

Через несколько дней после трагедии в деревне проходят похороны Энджи с отпеванием в местной церкви. Габен обращается к следователю с просьбой разрешить ему присутствовать на церемонии, но получает отказ. Зато на похороны отправляют жандармов в штатском. Версия насчет убийцы-гастролера все еще имеет право на существование, а, как известно, иногда преступник приходит на похороны своей жертвы. Но в тот день никаких посторонних на церемонии замечено не было.

Время идет, и в ноябре приходят результаты первых анализов ДНК, которые вызывают некоторое удивление. Следы ДНК Габена обнаружены на затылке жертвы, но не на цепочке. Также они присутствуют под ногтями, но их нет ни в области половых органов, ни в области ануса. Со стрингами картина еще сложнее: на них нет следов ДНК Габена, но есть следы другого мужчины. Начинаются сомнения, тем более что ДНК принадлежит одному из родственников Энджи. Иными словами, члену семьи. Ох, семейные отношения часто бывают такими запутанными, так что дело плохо.

Ознакомившись с результатами анализов, адвокат Габена направляет ходатайство о его освобождении из-под стражи. Но прошлое Габена свидетельствует не в его пользу. У Габена уже есть судимость. За несколько лет до описываемых событий он совершил преступление, было возбуждено уголовное дело. Однако тогда все закончилось досудебным соглашением. Тем не менее, как ни крути, Габен подходит в качестве идеального подозреваемого: криминальное прошлое, болезненный разрыв, противоречащие друг другу заявления и т. п. Так что ничего удивительного в том, что ходатайство его адвоката было в итоге отклонено.

Жандармы приступают к поискам второго мужчины – родственника убитой. Его быстро идентифицируют благодаря анализам ДНК, однако у него железное алиби: он принимал участие в соревнованиях по петанку, которые шли несколько дней на юго-востоке Франции. Так откуда тогда на жертве взялась его ДНК? Объяснение кроется в бельевой корзине: в семье все грязное белье сваливают в одну корзину и стирают вместе, вот поэтому на стрингах и появились следы ДНК родственника убитой[4].

А у меня новое задание – следователь хочет получить сведения о характере повреждений, обнаруженных на теле Габена в вечер накануне его задержания. Его осмотрел врач и упомянул в протоколе осмотра «несколько повреждений кожи на внутренней стороне левого запястья и на внешней стороне правого локтя». К сожалению, в протоколе нет фотографий. Они позволили бы мне наверняка сказать, были ли это ссадины от ногтей Энджи или нет.

Любая ссадина – это повреждение кожи, но не каждое повреждение является ссадиной. Они часто располагаются параллельно друг другу.


Поэтому в разговоре с судьей я уточняю, что следы ДНК под ногтями Энджи и повреждения на предплечьях Габена могут быть связаны с защитными действиями при удушении сзади – так жертва обычно пытается освободиться от агрессора. Что касается Габена, то он утверждает, что поранился листом гипсокартона, когда помогал другу делать ремонт в доме. Друг подтвердил помощь Габена во время ремонта, но не помнил о травме.

Как любой хороший специалист по уголовному праву, адвокат цепляется за все мелочи и отрабатывает все возможные варианты. В частности, разыгрывается и такая карта (а почему бы и нет?), как забывчивость судмедэксперта. Почему судмедэксперт не измерил температуру тела, чтобы точно определить время наступления смерти? Когда я читаю этот вопрос в полученных документах, меня бросает в холодный пот. Действительно, почему?! Ведь это азы профессии, хорошо известные даже новичкам: если жертва скончалась совсем недавно, необходимо измерение температуры тела. Как я мог забыть об этом?! Я отчетливо помню все процедуры с телом. Я действительно не измерил температуру! Когда я был на месте убийства, то мне и в голову не пришло сделать это. Однако после того, как первые эмоции улеглись, я успокоился. Если я не измерил температуру, значит для этого были основания[5]. Я не просто так забыл. Я следовал своему инстинкту. Сейчас мне только надо найти объяснение этому упущению.

Я восстанавливаю хронологию событий, произошедших с 3:25 ночи, когда обнаружили тело, и до момента, когда приехали судмедэксперты. Энджи пытались реанимировать, когда тело было еще теплым. Я сразу же понимаю, что манипуляции с телом при обнаружении, а затем непрямой массаж сердца вызвали мобилизацию кровообращения и обеспечили тепловой обмен в организме. В результате тело не остыло, как это обычно бывает, и не затвердело. На нем также не было трупных пятен. Вот поэтому, когда я осматривал убитую, ее тело все еще было теплым и гибким, хотя смерть могла наступить за несколько часов до моего осмотра. Следовательно, любые измерения температуры были бы совершенно бесполезны, тем более что на основании сопоставления свидетельств был сделан вывод, что смерть наступила в интервале между 0:30 и 3:25 ночи[6]. То есть речь идет о точности, превосходящей любые измерения температуры в самых идеальных условиях. Я фиксирую все эти рассуждения в красиво составленной объяснительной записке, успокоившись и убедившись в очередной раз в своей профессиональной компетенции.

Адвокат настаивает: почему судмедэксперт не уточнил время наступления смерти на основании анализа содержимого желудка? Меня так и тянет дать простой ответ: да потому что его об этом никто не просил… Будем честны, эти сложные анализы не входят в первоначальный протокол вскрытия. Я возвращаюсь к документам и начинаю готовить новый протокол.

Время наступления смерти и последний прием пищи – это вечная классика. Но в настоящей жизни судмедэксперта все зачастую сложнее, чем в сериалах.

Между тем в запросе судьи нет ничего сложного: «В дополнение к вашим протоколам осмотра и вскрытия тела, а также с учетом материалов, собранных судебными следователями по вопросу употребления пищевых продуктов и напитков Энджи М., определить по мере возможности временной интервал, в течение которого могла наступить смерть».

Я погружаюсь в изучение процессуальных документов. Материалы следствия систематизируют документы (протоколы, технические справки, исследование личности обвиняемого и др.) в форме сгруппированных разделов в зависимости от характера документов: раздел A представлен формальными документами, раздел B посвящен общим сведениям и личной информации, раздел C специализируется на данных о содержании под стражей и судебного контроля, а раздел D предназначен для основных документов.

За каждым документом в разделе закреплена соответствующая буква и номер в хронологическом порядке. Раздел может включать как одну страницу, так и пятьдесят или даже больше. Я нахожу мои документы в части D – материалы, собранные экспертами-криминалистами. Здесь же систематизированы всевозможные протоколы жандармов. Под номером D640 (Вы можете представить себе толщину папки судьи уже по этой цифре! К счастью, он предоставил мне материалы в оцифрованном виде на компакт-диске.) хранится протокол допроса свидетеля – подруги Энджи:

Употребляла ли Энджи алкоголь во время аперитива?
Мне кажется, что она могла выпить рюмку ромового ликера Malibu Coco с апельсиновым соком. Но я не очень уверена в этом – возможно, она пила только апельсиновый сок. Энджи опаздывала. Она присоединилась к нам позже.
В котором часу вы сели за стол?
Аперитив продолжался недолго. Если не ошибаюсь, мы сели за стол к 21:30.
Вы помните меню и что именно Энджи ела во время праздничного ужина?
Вначале у нас был салат по-пьемонтски. Потом курица, кажется, с чипсами. На десерт подавали торт – крамбл с грушей и шоколадом. Что касается Энджи, то точно помню, что она ела салат. Она съела совсем немного. Если я ничего не путаю, то у нее в тарелке еще было мясо. Я не уверена, ела ли она десерт. Во всяком случае, она ела мало.
Употребляла ли Энджи алкоголь во время праздничного ужина?
Нет, она пила апельсиновый сок, Кока-Колу или воду. Вино пили только парни.
В котором часу закончился праздничный ужин?
Я уже точно не помню – прошло много времени, – но, скорее всего, где-то около 23 часов.
Как скоро после окончания праздничного ужина ушла Энджи?
Она ушла тогда же, когда и я, – ближе к полуночи.
Я нахожу свой протокол вскрытия (документ D112), где я отметил следующее:
… Анализ содержимого пищевого комка указывает на наличие непереваренных идентифицируемых продуктов: фрагменты сосисок Knacki, огурцов, помидоров, яиц, риса и картофеля. Фрагменты медикаментов не обнаружены. Слизистая оболочка желудка без изменений. Кардия и привратник в норме.
Что касается токсиколога, то он сообщает об отсутствии алкоголя. Но был обнаружен кодеин в количестве 5,9 нг/мл. Эксперт приходит к следующему выводу:
… Наличие кодеина свидетельствует о применении противокашлевого препарата. Его концентрация в крови соответствует терапевтической, а не токсической. Кодеин влияет на пищеварение и замедляет кишечную перистальтику подобно опорожнению желудка. В то же время не существует никаких достоверных исследований, подтверждающих взаимодействие между интенсивностью замедления при опорожнении желудка и процентным содержанием кодеина в крови.


Вот и вся информация. Теперь я должен навести справки, поискать научные источники. Судмедэксперты, разумеется, всегда интересовались содержимым желудка жертв, и опыт у них есть, но кто особенно преуспел в этой области, так это анестезиологи. Если перед наркозом ваш желудок полон, то шансы (или, скорее, риски) того, что содержимое желудка попадет в легкие в момент наступления медикаментозного сна, довольно высоки. А это, как вы понимаете, может быть смертельно. Вот именно поэтому анестезиологи просят приходить на плановую операцию натощак.

Публикации судмедэкспертов и анестезиологов совпадают по многим пунктам. Большое значение имеет время опорожнения желудка, которое варьируется в зависимости от многих факторов: насколько жидкой была пища, состав продуктов (жиры и алкоголь существенно тормозят опорожнение желудка, а сахара ускоряют его), вес и объем пищи и т. д.

Я помню, что у Энджи был легкий ужин с небольшим количеством жиров, белков и углеводов, жидкости было мало, а алкоголь она не употребляла. Ужин закончился к 23 часам, так что, по моим подсчетам, ее желудок должен был быть пустым через два часа, то есть к часу ночи. Между тем в научных публикациях упоминается (и даже подчеркивается), что шоковые или стрессовые состояния значительно изменяют работу органов пищеварения, особенно опорожнение желудка – до такой степени, что многие авторы пишут о том, что неоднократно имели возможность убедиться в наличии практически непереваренных пищевых комков в желудке умерших людей даже через несколько лет после смерти мозга. Еще аналогичным образом действует кодеин.

После двухдневных библиографических поисков и завершения шестистраничного подробного аргументированного отчета я прихожу к следующему выводу:

Определение временного интервала наступления смерти с большей точностью, чем интервал, установленный на основании предоставленных экспертами данных, не представляется возможным.

Я надеялся, что с этим затянувшимся делом для меня все уже было закончено, как вдруг адвокат снова проявил инициативу. Тщательно была обследована машина Габена. Эксперты-криминалисты обнаружили крошечные пятна крови на ковровом покрытии багажника. Пришли результаты генетического анализа, подтвердившие, что это кровь Энджи. Я быстро сопоставляю эту информацию с повреждениями кожи на лбу девушки, которые явно немного кровоточили. Но у адвоката более богатое воображение, и он запрашивает новую экспертизу: по его мнению, кровь «могла попасть на ковровое покрытие случайно – например, от гигиенической прокладки». Я, мягко говоря, изумился (Господи! Когда же и чем все это закончится!), но, придя в себя, снова сажусь за компьютер и начинаю составлять новый документ. В голове постоянно крутятся слова одного из следователей, который заметил, что Габен был буквально одержим чистотой своей машины: он мыл и чистил салон автомобиля сам, не доверяя эту работу никому. И вот я снова пускаюсь в рассуждения о повреждениях кожи, физиологии кровотечения, лейкоцитарном тромбе, времени коагуляции, а также о гигиенических прокладках и их степени абсорбции. В итоге, составив четырехстраничный документ, я прихожу к очередному заключению:

Для случайного попадания крови на ковровое покрытие гигиеническая прокладка должна была быть полностью пропитана кровью. Трудно представить себе причину, по которой использованная гигиеническая прокладка могла бы оказаться в глубине багажного отделения автомобиля[7]. Разве что, если бы сам Габен согласился превратить свою машину в мусорный контейнер. Впрочем, эту оригинальную идею я предпочитаю оставить при себе.

Но и это еще не все! Чтобы доказать версию своего клиента о половом акте по согласию, адвокат Габена ходатайствует о проведении эксгумации трупа для новых анализов. Следователь удовлетворяет ходатайство и отдает распоряжение об эксгумации тела Энджи. И при том, что я объяснял судье, что новое вскрытие не принесет значимых результатов для подтверждения достоверности показаний. Я уже исследовал тело максимально тщательно и отметил в протоколе осмотра, что никаких следов сексуального насилия не было, а установить факт совершения полового акта по согласию с использованием презерватива почти невозможно; без эякуляции вероятность обнаружения ДНК существенно снижается, и, как бы то ни было, я уже сделал все необходимые анализы. Но я обязан удовлетворять все ходатайства защиты, чтобы избежать риска обжалования в следственной палате апелляционного суда.

Итак, декабрьским утром тело Энджи извлекают из гроба, чтобы сделать смывы и взять мазки, и затем снова возвращают в гроб. Все напрасно: все дополнительные анализы дают отрицательные результаты[8].

После чего не последовало никаких обращений. Неужели вдохновение покинуло адвоката?

Нет. Через два года я получаю вызов на следственный эксперимент. Процедура проходит под проливным дождем при поддержке двадцати жандармов. В целях безопасности деревня заблокирована, а дорога перекрыта. Вначале подозреваемый в убийстве проявляет большую готовность к сотрудничеству. Он говорит, что ездил в течение некоторого времени по деревне. Так что теперь небольшая группа следует по маршруту, указанному словоохотливым Габеном. Затем он просит остановиться возле дома. Мы входим в дом. Он звонит, дверь открывает Энджи, они болтают. Потом занимаются анальным сексом. По просьбе следователя Габен показывает диван, на котором они занимались анальным сексом. Габен уточняет, в какой позе находилась Энджи: «на карачках», – уточняет он.

– Что произошло потом? – спрашивает судья.

В ответ тишина – Габен замер, не шевелясь. Он стоит перед диваном, опустив руки. Его лицо каменеет, в глазах пустота.

Габен по-прежнему молчит. Чтобы разрешить ситуацию с затянувшимся молчанием, на помощь ему приходит судья.

– Вы уехали?

– Да, да… [продолжительное молчание] Я уехал.

И снова воцаряется тишина. Судья пытается прервать молчание:

– Куда вы уехали? Вы вернулись к себе домой?

– Да, это так. [продолжительное молчание] К себе домой.

Габен буквально оцепенел – он напряжен и неподвижен. Такое ощущение, что он превратился в зомби. Судья:

– Тогда покажите нам дорогу, по которой вы ехали.

Время тянется мучительно медленно. Наконец Габен выходит из состояния оцепенения. Все участники следственного эксперимента в этот момент испытывают одно и то же чувство. Процедура закончилась. Следственный эксперимент завершился рядом с диваном, когда обвиняемый рассказал о половом акте с Энджи. Всего остального просто не существует. Он стер остальное из памяти. Мне кажется, что как раз в этот момент он и задушил мать своей дочери. Затем он отнес тело в машину – именно поэтому она была босиком с чистыми ступнями. Он бросил тело в багажник, в результате чего была повреждена кожа на боку. Вероятно, в ходе этих перемещений также пострадала голова жертвы, и капли крови попали на ковровое покрытие. Затем Габен ездил по деревне, наматывая километры. Он не знал ни куда ехать, ни что делать дальше. Потом он вернулся к дому и оставил там тело.

Но об этом он не скажет ни на следственном эксперименте, ни перед судом присяжных заседателей департамента Де-Севр.

Этот 24-летний молодой человек, находящийся в клетке в качестве обвиняемого, производит странное впечатление. Он почти ничего не говорит, не отвечает на вопросы председателя суда или говорит, что ничего не помнит. Он не реагирует даже на очень яркое выступление руководителя следствия, которое не оставляет Габену никаких надежд.

Самое удивительное, что адвокат, который так донимал нас в ходе следствия со своими бесконечными запросами документов и ходатайствами то одних, то других экспертиз, больше не защищает обвиняемого.


Не буду скрывать, что про себя я вздохнул с некоторым облегчением. Его присутствие принесло бы бесконечные препирательства и поток не всегда уместных вопросов. Все это с целью утопить доказательства обвинений в море малозначительных деталей и неправдоподобных предположений, чтобы запутать присяжных.

Наступает моя очередь выступать. То есть наша очередь. Дело в том, что поскольку в рамках этого расследования главная роль у экспертиз, то, с разрешения председателя суда, мы подготовили совместную речь с моей коллегой-генетиком. Так что мы сменяем друг друга, выступая перед присяжными и судьями. Мы поочередно объясняем, какую роль играют взятия смывов, анализы и экспертные заключения.

Желая обеспечить полную ясность, я показываю на большом экране в зале судебных заседаний документальные фотографии.

Я хотел показать багажник машины со следами пятен крови на коврике, но случайно открыл другой файл – с посмертной фотографией лица жертвы. Эту фотографию никто из присутствующих раньше не видел. Я сразу же убрал ее с экрана, но, как оказалось, поздно: присутствующие успели ее рассмотреть и содрогнулись от ужаса, а родители жертвы, рыдая, выбежали из зала. Один только обвиняемый не проявил никаких эмоций.

Его приговорили к двадцати годам лишения свободы. Он не стал обжаловать приговор.

Приговор вступил в законную силу, но семья Энджи не узнала всю правду. Ее знал только Габен, который так и не сказал о том, что же на самом деле произошло в ту ночь.

Наедине с трупом

Я всегда любил математику[9]. Исходить из гипотезы, строить суждения и приходить к выводу на основании имеющихся в распоряжении данных кажется мне тем самым интеллектуальным занятием, которое приносит высшее удовольствие. То же самое можно сказать и о моей специальности – судебно-медицинский патологоанатом.

Каждое исследуемое тело – это как математическая задача, которую необходимо решить.


У меня есть только некоторые исходные данные, как, например, следы насилия или первые сведения от следователей. И моя работа заключается в том, чтобы с помощью технологий визуализации и методов рассечения собрать ранее невидимую информацию, скрытую в трупе. Я называю это уликами тела. Затем я сопоставляю полученную информацию с исходными данными и методом дедукции составляю наиболее вероятный и логически связный сценарий. Делать выводы о причинах смерти в плане криминалистики обычно не составляет особого труда – гораздо сложнее устанавливать обстоятельства смерти. Вот это и есть настоящий вызов.

На место преступления могут вызвать в любое время дня и ночи, в любую погоду. Другое дело вскрытие (или аутопсия) – его планируют не менее чем за сутки.


Как правило, вскрытие проводится по утрам. Я предпочитаю проводить аутопсию в первые утренние часы, когда голова еще не забита необходимостью решать многочисленные административные вопросы, а рука пока не растратила свою энергию на написание всевозможных отчетов. Я получаю свою дозу кофеина, выпивая первую чашку кофе у себя в кабинете, и неспешно перехожу в специальное помещение для переодевания. Снимаю обычную одежду, за исключением нижнего белья, и надеваю хирургический костюм, колпак и сабо. Затем дополняю свое одеяние индивидуальными средствами защиты – хирургической маской, специальными очками, стерильным медицинским халатом и, наконец, латексными, также стерильными перчатками. Так я защищаюсь от любого риска заразиться от трупа какими-либо инфекциями. Разумеется, за здоровье тела беспокоиться уже не приходится – тут речь о том, чтобы не исказить результаты последующих анализов[10].

Я захожу в зал для вскрытий, бросаю взгляд на часы. Восемь утра. Все спокойно. Тишину нарушает только едва заметное жужжание кондиционера, поддерживающего в прозекторской температуру в 16 °C. Окна с матовыми стеклами пропускают слабый свет, но мне на помощь сейчас придут мощные специальные лампы – большие споты, вращающиеся во всех направлениях. Такие же лампы используются во время проведения хирургических операций. Вдоль стен на передвижных стеллажах, словно на параде, выстроились банки, коробки и различные инструменты.

Перед моим приходом санитар забрал моего пациента из холодильной камеры морга.

Я называю труп моим пациентом, так как, прежде чем оказаться под моим хирургическим скальпелем и стать объектом изучения, он был человеком и был жив.


Мы могли бы встречаться, общаться в привычном нам эмоциональном мире живых людей. Но он умер, и теперь я должен заняться им, чтобы потом передать его тело родственникам и суметь ответить на все их вопросы.

Он лежит на тележке с колесиками, его тело помещено в белый пластиковый чехол с застежкой-молнией, опечатанной офицерами уголовного розыска. На бирке я читаю его имя, фамилию и возраст, в случае, если эта информация известна. Если данных нет, то это просто неопознанное тело и название места, где его обнаружили.

Я открываю чехол. Самая первая часть моей работы заключается в том, чтобы переложить тело с тележки на стол для вскрытий. Если габариты покойника позволяют, я перекладываю его самостоятельно. Но если вес превышает обычные нормы, то это становится невозможно. Тогда я обращаюсь за помощью к санитару. Стремительное распространение ожирения приводит к тому, что мне все чаще и чаще приходится иметь дело с тяжелым весом. Понадобились даже особо прочные тележки и специальные холодильные камеры, рассчитанные на повышенную нагрузку.

Я помню о нашумевшей истории, когда сломались носилки под тяжестью 214-килограммового тела на площадке перед входом в морг. Тогда пришлось задействовать около десяти человек, чтобы поднять покойника, положить его на более прочную тележку и только затем переместить на стол для вскрытия. Исключительный случай[11].

Итак, тело пациента на столе. Все готово к вскрытию. Первое впечатление, описание (в одежде и без одежды), внешний осмотр тела со всех сторон, полное изучение особых примет (шрамы и татуировки) и подозрительных следов. Теперь я уже могу проводить параллели с первыми сведениями, полученными от следователей, и моими собственными наблюдениями в ходе осмотра тела на месте предполагаемого преступления.

Присутствие судмедэксперта на месте преступления – это принципиально важный этап в судебно-медицинских расследованиях.


Судмедэксперт может заметить на первый взгляд незначительную деталь, например длинную деревянную палку в фургоне «Рено» под сиденьем водителя. Тело самого водителя лежало за машиной. Один конец длинной белой веревки обматывал его шею, другой был привязан к заднему бамперу. Причина смерти – повешение в горизонтальном положении. На месте происшествия было много жандармов. Они совершенно не сомневались в том, что водителя убили. По их мнению, преступники связали жертву и протащили тело несколько сотен метров. К тому же мужчина звонил жене в то же утро и сообщил ей, что он что-то не поделил с цыганами. Я обошел место происшествия и все осмотрел. И неожиданно для себя самого на вопрос главного следователя, что бы это могло быть, я, не задумываясь, ответил: «Это не убийство, как вы предполагаете, – это самоубийство». Я помню недоверчивое удивление и саркастические реплики жандармов (в том числе и язвительную усмешку за моей спиной одного из них: «Еще только утро, а доктор уже успел приложиться к бутылке…»). Но я сказал правду, которая шла из глубин моего подсознания, я так почувствовал, и ответ сам вырвался наружу. Только потом я понял механизм, породивший это мгновенное утверждение. В момент, когда я осматривал место вокруг машины, после того как изучил салон, мой мозг уже обрабатывал увиденное в определенной последовательности – «палка – охотничье ружье – суицид». Самоубийца не мог дотянуться до спускового крючка ружья – если приставить дуло к подбородку, то длины рук не хватает, и поэтому он использовал палку, которую и обнаружили возле педали газа. Мужчина сам обмотал себя веревкой, а потом воспользовался палкой, чтобы заблокировать нажатую педаль газа. Эта версия была подтверждена вскрытием, когда я обнаружил застрявшие в зубах погибшего волокна веревки, связывавшей его запястья. Эти волокна служили доказательством того, что он затягивал узел на веревке самостоятельно, с помощью зубов. Мое предположение также было доказано в ходе следственного эксперимента[12].

Другим источником информации на этом этапе является медицинская визуализация. Раньше речь шла преимущественно о классической рентгенографии, но теперь мы перед любым вскрытием используем на регулярной основе компьютерную томографию, а иногда даже магнитно-резонансную томографию (МРТ). У санитаров морга есть доступ к этому оборудованию в определенные часы, когда больных в медицинском учреждении нет – рано утром или прямо перед обедом или даже во время обеда, с двенадцати до двух. При исследовании тело умершего остается в герметично закрытом чехле и поэтому вероятность заражения оборудования исключается. Изображения передаются по внутренней сети и позволяют мне установить локализацию телесных повреждений, местонахождение пули или других возможно присутствующих инородных тел. Полученная с помощью этих методов информация предопределяет мои последующие действия. Раздевание трупа и наружный осмотр завершены.

Наличие видимых гематом на поверхности тела (так называемые «синяки», которые заметны после удара или ушиба, из-за кровоизлияния под кожей) подталкивает меня к тому, чтобы кое-что проверить путем рассечения отечных тканей. В моем деле ничего не бывает лишним. Так, несколько лет назад простой надрез скальпелем превратил гибель четырехлетней девочки, которую, как утверждали родители, насмерть сбил какой-то парень на роликовых коньках, из несчастного случая в семейное убийство[13]. Во время осмотра я заметил крошечный синяк на внутренней стороне бедра. Его локализация не могла иметь ничего общего с предполагаемым столкновением. Я сделал надрез скальпелем. В результате рассечения тканей обнаружился другой след, на этот раз коричневый, более глубокий и совершенно невидимый на поверхности – он говорил о застарелой гематоме. Тогда я принял решение полностью отсепарировать кожу с тела девочки. Это ужасная, но необходимая для установления правды процедура. Как выяснилось, девочку регулярно жестоко и упорно избивали.

Что касается взрослых, то обнаружить скрытые травмы помогает другой, менее радикальный способ – метод прорезей. Он заключается в выполнении длинных надрезов вдоль каждой конечности.

Сама идея восходит к костюмам эпохи Возрождения с пышными рукавами со вставками, выступавшими из специально сделанных прорезей. Эти прорези позволяли видеть роскошные ткани подкладки. Прямо скажем, с эстетической точки зрения между великолепными деталями костюмов того времени и результатом моих надрезов довольно мало сходства, но принцип работает.

Я машинально смотрю на часы: прошло уже двадцать минут.

Теперь пора переходить к исследованию внутренних органов. Механиз действий прост – вскрыть все полости организма (грудную клетку, брюшную полость, малый таз, череп), потом провести общий осмотр, изучить местоположение, внешний вид и повреждения каждого органа перед извлечением и последующим рассечением. Существует общий протокол, но последовательность действий и методы следует адаптировать в зависимости от каждого конкретного случая. Сейчас я приступаю к основному секционному разрезу. У каждого свои привычки. Так как я правша, то занимаю место слева от пациента и одним решительным движением скальпеля рассекаю кожу от лобка до подбородка по срединной линии. Большинство судмедэкспертов делают наоборот, но значение имеет только результат. Что касается глубины разреза, то в идеале следует остановиться на уровне брюшины – оболочки, покрывающей внутренние органы брюшной полости; выше – дойти до грудины, и в области шеи тоже не слишком углубляться.

Я погружаю скальпель под кожу и обнажаю мышцы брюшной стенки до уровня боков. Выше я делаю то же самое, чтобы обнажить большие грудные мышцы, потом наступает черед мышц шеи. На этом этапе передняя часть туловища напоминает иллюстрации с изображением мышечной системы тела человека из анатомических атласов. Затем я раздвигаю мышцы, чтобы вскрыть грудную клетку в верхней части и всю брюшину внизу. Наконец приходит время вскрытия двух полостей.

Для вскрытия грудной клетки обычно используются специальные реберные ножницы-кусачки (костотом). С их помощью по бокам убираются все ребра до самой ключицы, затем переходят к соединениям костей между грудиной и ключицей. Но мне больше нравится другой метод: все ребра соединяются с грудиной хрящами, и я предпочитаю (когда это возможно) отрезать скальпелем или ножом хрящи на уровне костной части ребер. Отверстие получается менее широким, но, с одной стороны, такой метод упрощает работу по зашиванию тела, так как сохраняется костный каркас ребер; а с другой стороны, срезы хрящей, в отличие от спилов костей, не представляют для меня опасности травмироваться.

На следующем этапе я отвожу переднюю стенку вниз и рассекаю диафрагму на уровне нижних ребер, чтобы высвободить то, что теперь скорее напоминает капот автомобиля.

Я рассекаю брюшину по срединной линии и раскрываю брюшную полость. Срезаю прикрепления брюшных мышц и раздвигаю их в стороны, чтобы обеспечить себе лучший обзор.

На этом этапе тело еще больше похоже на иллюстрацию из анатомического атласа.

Вскрытое туловище можно сравнить с большой овальной чашей, внутри которой находятся органы.


Некоторые из них заметны сразу (легкие и печень), другие скрыты (селезенка и почки) или видны через оболочки (кишки), иногда инфильтрированные жиром. На этом этапе вскрытия кровотечения пока нет, и операционное поле идеально чистое. Но только при условии, что нет травм, вызывающих подкожные кровоизлияния.

Сейчас я могу приступать к диссекции – рассечению биологических тканей. Прежде всего необходимо сделать выбор: удалять все органы сразу или поочередно? Начинать с грудной или брюшной полости? Нужно ли вынимать сразу все органы грудной клетки или возможно их поочередное извлечение? Все зависит от конкретных обстоятельств и личных предпочтений. Я часто начинаю с брюшной полости, так как из нее можно удалить органы без попадания крови внутрь. Шею я обычно вскрываю уже в конце, после эвакуации крови.

Я перехожу к области аппендикса, обозначающего границу между толстым и тонким кишечником. Накладываю на конец тонкой кишки два зажима, отрезаю ее, потом поднимаюсь вдоль толстой кишки, отрезая места прикрепления пищеварительного тракта, который я постепенно извлекаю из полости. Под печенью отрезаю несколько связок, затем продолжаю и перехожу влево на уровне желудка. Наконец, снова спускаюсь к малому тазу до прямой кишки и ставлю там два зажима, после чего отрезаю тракт. Вынимаю толстую кишку. Ее длина составляет 1,5–2 м. По краям установлены зажимы, чтобы содержимое толстой кишки не вышло наружу.

Следуя тому же принципу, я отделяю тонкую кишку от конца до поджелудочной железы (проток которой впадает в двенадцатиперстную кишку). Я вынимаю тонкую кишку – на ее краях тоже стоят зажимы. После удаления толстой и тонкой кишок брюшная полость в нижней своей части на две трети становится пустой, что упрощает извлечение печени, желудка, поджелудочной железы и селезенки. Затем я перехожу к обеим почкам и надпочечникам.

Мимолетный взгляд на часы – 8:40.

После извлечения органов каждый из них взвешивается, фотографируется, затем разрезается. Содержимое желудка отправляется на токсикологический анализ и, если это возможно, идентифицируется. Для идентификации требуется промывка содержимого через мелкое сито. Так можно получить точные представления о последнем приеме пищи жертвы. Иногда результаты такой процедуры становятся важнейшим элементом расследования преступления. Для токсикологического анализа также необходима желчь. Части каждого органа помещаются в банку с раствором формалина для микроскопических (гистологических) исследований.

Возвращаюсь к телу и малому тазу. В центре особого внимания – половые органы и анус. Их необходимо тщательно осмотреть, чтобы выявить любые следы сексуальной активности или убедиться в их отсутствии. Если речь идет о сексуальном насилии, то иногда возникает потребность в проведении исследований всей генитальной области – ануса и вульвы (включая кожу), прямой кишки, вагины и матки с сохранением ее анатомической целостности для выполнения более тонкой и деликатной диссекции.

Я перехожу к органам грудной клетки. Сначала делаю забор периферической крови из бедренной или подключичной вены, потом – забор сердечной крови. Удаление органов приведет к попаданию в полость большого количества крови, которую я буду эвакуировать с помощью дренажа. Опять извлечение, взвешивание, диссекция, взятие проб. Особый момент – диссекция сердца. Если нет опыта, то справиться с ней непросто – новички плохо ориентируются в этом сложном органе. Берутся образцы биологических тканей сердца. В ряде случаев после рассечения для проведения дополнительных микроскопических анализов в раствор формалина помещается все сердце целиком.

Наконец приходит очередь вскрытия черепной коробки. Мой первый инструмент – расческа, с помощью которой часть шевелюры зачесывается вперед и делается пробор от одного уха к другому.


Я надрезаю по этой линии и смещаю кожу на лицо спереди и на затылок сзади. Такой способ позволяет идеально скрыть разрез после того, как волосяной покров снова окажется на своем месте. Наступает единственный шумный момент аутопсии – трепанация черепа. Для этого используется осциллирующая медицинская пила типа той, при помощи которой снимают гипс. Вместо вращения диска, как в случае с циркулярной пилой, что могло бы привести к разбрасыванию патогенного материала и серьезным последствиям при случайном смещении, зубчатое лезвие осциллярной пилы совершает очень короткие и быстрые колебания. Распил получается аккуратным, чистым и точным. Мне остается только снять отпиленную часть черепной коробки, извлечь мозг, взвесить его и затем разрезать.

Как я уже говорил, заканчиваю я шеей. Делаю разрез, рассекаю сначала мышцы, оставляя гортань на месте. Так как тело теперь полностью освобождено от крови, то рассечение получается идеально аккуратным. Потребность в такой аккуратности связана с тем, что следы, которые остаются от удавления, могут быть почти незаметными, ограничиваясь лишь маленьким кровоподтеком, который может быть сложно отличить от, например, посмертного пропитывания тканей кровью. Теперь я могу проверить хрящи гортани, сонные артерии и т. д. Затем я извлекаю шейный отдел позвоночника и перехожу к задней части пищевода, предварительно отрезав мышцы дна полости рта и отвернув язык вперед и вниз, под подбородок.

Я завершаю диссекцию, проверяю пищевод и трахею.

Теперь меня ждет самое трудное – вскрытие кишечника, оценка его содержимого и осмотр его стенок. Иногда данная процедура помогает установить диагноз, как было в тот день, когда я доверил эту задачу интерну. Он посчитал такое поручение издевательством над новичком (это была его первая аутопсия), но сумел диагностировать массивное желудочно-кишечное кровотечение.

Вскрытие завершено. Я складываю инструменты на поднос. Смотрю на часы – 9:20. В сегодняшнем случае нет ничего сложного, и я укладываюсь в обычное время. Но я был настолько сосредоточен, что мои внутренние часы дали сбой. Дело совсем не в том, что я стремлюсь к совершенству и занудно фиксирую время, нет. Я приобрел привычку чувствовать время, когда занимался челюстно-лицевой хирургией. Тогда продолжительность операции была важным фактором качества работы. А иногда даже вопросом жизни и смерти для пациента.

Теперь я автоматически проверяю время приблизительно через каждые 20 минут. В условиях жесткого тайминга оперирующий хирург учится оптимизировать действия: не менять инструменты до тех пор, пока это не станет по-настоящему необходимо, доводить все движения до совершенства, держать операционное поле и инструменты в чистоте и т. д. Применительно к аутопсии эти принципы облегчают работу и минимизируют усталость.

Вскрытие – это работа, требующая огромных усилий как в физическом, так и в психологическом плане.


Приходится стоять на ногах, перемещать тело, совершать многочисленые режущие движения – все это требует большой энергозатраты. А также полной и продолжительной концентрации внимания на протяжении всей операции: ни одна деталь, даже самая, на первый взгляд, незначительная, не должна остаться незамеченной – она может полностью изменить ход расследования. Хронометраж – хороший способ контроля за выполнением действий. Если время затягивается, необходимо либо привлечь помощников, либо сделать перерыв, либо и то и другое. Однажды нам с коллегами пришлось провести десять часов над изувеченным телом, пока мы не зафиксировали все 76 ран от ножа, плохо видимых из-за частичного обугливания и всевозможных обломков и обрывков разложившейся ткани[14].

Но вот я закончил работу с телом. Меня сменяет санитар. Наступает важнейший и обязательный этап судебно-медицинских процедур – восстановление внешнего вида тела. Другими словами, возвращение человеческого достоинства людям, чьи тела были объектом исследования во время аутопсии.

Чтобы иметь возможность спокойно работать над изувеченным телом, я должен отключить в себе любые эмоции и эмпатию независимо от обстоятельств.


Особенно когда речь идет о детях, ведь в голову неизбежно приходят мысли о своем собственном потомстве. Я пытаюсь убедить себя в том, что буду вскрывать того, кто никогда не дышал, не любил и не пел. Я всего лишь изучаю элемент уголовного расследования по просьбе судебных органов, чтобы помочь разобраться в обстоятельствах, которые привели к совершению преступления. Только в таком случае я чувствую себя вправе подвергать умершего этому последнему насилию, которым является аутопсия. С неизменным условием последующего приведения тела в достойный вид, чтобы умершего можно было показать его родственникам.

Но мне еще предстоит оформить биологический материал, составить список, сделать все необходимые заметки. А еще мне придется заняться писаниной: задание считается выполненным только после предоставления заключения. В сериалах судмедэксперт диктует свои наблюдения по ходу работы. На самом деле я очень редко делаю записи во время аутопсии. Раньше для этого я привлекал присутствующего в прозекторской секретаря или находил желающих среди следователей или студентов. Но, как только появились цифровые технологии, я предпочитаю словам фотографии: в простых случаях они выгодно заменяют целые страницы текста. Всего на нескольких снимках можно увидеть все столь необходимые детали – в цвете и в высоком разрешении.

Теперь мне остается только вернуться в помещение для переодевания, снять спецодежду, затем перейти к себе в кабинет, захватив карту памяти из цифрового фотоаппарата. Это герметичный водонепроницаемый фотоаппарат, который обрабатывается специальными дезинфицирующими растворами и после каждого вскрытия промывается водой. Я делал снимки на каждом этапе аутопсии, фиксируя таким образом все значимые в рамках данного расследования элементы. После переноса фотографий в компьютер можно составить предварительное заключение, которое я немедленно отправляю по электронной почте следователям и прокурору Республики. Или еще лучше: сразу составляю окончательный отчет, когда это возможно. После исследования можно составить лишь макроскопическую картину. И, разумеется, она не включает результаты анализов взятого мной биологического материала, идет ли речь о токсикологии или гистологии (микроскопическое исследование биологического материала). Это уже будет сводный отчет по запросу прокурора. Для составления такого отчета может потребоваться несколько месяцев – придется дожидаться результатов соответствующих анализов[15].

Уже почти одиннадцать часов. Биоматериал опечатан, я загрузил фотографии на сервер университетской больницы, передал свой отчет с несколькими фотографиями и сканами КТ и МРТ курьеру, отправил заключение в прокуратуру по электронной почте. Затем заглядываю к санитарам морга, чтобы пообщаться с ними и оценить качество их работы по приведению тела в достойный вид. Только тогда я могу расслабиться, выпить чашку кофе и спокойно провести остаток дня.

Конечно, иногда все проходит не так, как планируется. Мне нравится оставаться наедине с трупом – такой тет-а-тет напоминает мне начало моей карьеры, – но чаще зал для вскрытий превращается в настоящий муравейник. Это следствие развития профессии.

Подвалы с оружием

Адвокат подскочил на месте как ужаленный. Красный от гнева и в черной мантии. Как в одноименном романе Стендаля – «Красное и черное».

– Ваша честь, доктор Сапане – судмедэксперт. Он неправомочен говорить об оружии, найти которое нам так и не удалось.

Но председатель суда невозмутима: «Продолжайте, доктор».

Адвокат устраивает спектакль: «Это возмутительно! Это не суд, а судилище! Почему вы не пригласили на процесс эксперта по баллистике?»

Его театральные крики выводят из сонного оцепенения присутствующих в зале суда присяжных заседателей. Наконец-то происходит хоть что-то интересное. Вот уже два дня как все ужасно скучают. Следует отметить, что дело, которое рассматривалось в тот день судом присяжных заседателей департамента Вьенна в Пуатье, отличалось запутанностью и драматизмом. В боксе для обвиняемых – 39-летний Фредерик М. Его судят за попытку убийства. В зале судебных заседаний присутствуют пострадавшие: бывшая сожительница обвиняемого Кристель, самый старший из ее детей Брайан и друг обвиняемого стрелка Джамаль. Все трое тремя годами ранее получили пулевые ранения из 9-миллиметрового пистолета Фредерика во время бурного конфликта прямо посреди парка в квартале Болье в Пуатье.

Меня привлекли к этому делу через год после описываемых событий, когда следователь, которому его поручили, пригласил меня поучаствовать в следственном эксперименте. Трое раненых были обследованы при поступлении в отделение университетской больницы. Судья хотел сравнить мои выводы с показаниями различных участников этой истории. Я ознакомился с историями болезни, медицинскими выписками и сводными протоколами следователей.

Теперь мне известно, что все началось в воскресенье: Фредерик приходит в квартиру Кристель с пистолетом и угрожает убить свою бывшую сожительницу. Он не может смириться с тем, что она способна бросить его ради другого мужчины. На протяжении нескольких часов происходит то, что подпадает под статью о незаконном лишении свободы. Наконец Фредерик уходит. На следующий день он назначает Кристель встречу возле дома, чтобы передать ей 1 500 евро. Она потребовала деньги, шантажируя его? Версии участников различаются. Опасаясь подвоха, Кристель приходит на встречу вместе со своими детьми. Посредником в разрешении конфликта будет друг Фредерика Джамаль. Но Фредерик не желает примирения таким способом – это ему не по нутру. Он не сдерживается и становится агрессивным. Джамаль пытается успокоить его, переходит на сторону Кристель, неудачно подбирает слова, чтобы выразить свою мысль, и заявляет: «Теперь я с Кристель», что ревнивец понимает по-своему. Так это Джамаль – новый мужчина в жизни Кристель? Предательство! Фредерик хватает полуавтоматический пистолет (одни свидетели говорят, что он уже пришел с оружием на встречу, другие – что он сходил за ним к своей матери) и устраивает беспорядочную пальбу.

Сначала он ранит своего друга Джамаля в плечо, стреляя в упор. Старший сын Кристель Брайан пытается отвести руку стрелка в сторону. Тот стреляет и в него – Брайан получает тяжелое ранение в живот, пуля также задевает позвоночный столб. Кристель пытается убежать, но ее останавливает пуля, попавшая в локоть. Стрелок сбегает с места преступления. Фредерика ищут, устанавливают его местонахождение по геолокации сотового телефона и задерживают через две недели в Нанте. Задержание осуществляется вооруженными до зубов спецназовцами, но преступник не оказывает ни малейшего сопротивления.

Следственный эксперимент прошел без инцидентов, в почти расслабленной обстановке, что бывает редко. Обвиняемый продолжал настаивать на своей версии: по его словам, он стрелял «не целясь», а следовательно, не имея намерения убивать. Эту точку зрения явно не разделяла его бывшая сожительница: она помнила о том, что третья пуля раздробила ей локоть как раз тогда, когда она пыталась убежать. Нападавший приставил дуло пистолета к ее виску и нажал на курок. В памяти Кристель навсегда останется характерный звук металлического щелчка. Фредерик растерянно покрутил пистолет в руках, снова направил его в голову Кристель и опять нажал на курок. Ничего. Ну что ж, значит, не судьба… Затем он пустился бежать со всех ног, услышав сирены полицейских машин.

До сих пор на суде для Фредерика все складывалось как нельзя лучше. Ведь в конечном счете все остались живы. Подсудимый подробно отвечает на все вопросы, касающиеся уголовного дела. А как же попавшая в живот Брайана пуля? – Фредерик объясняет все провалом в памяти – «черной дырой». Пуля в руке Кристель? – Он целился именно в руку, потому что у него не было намерения нанести тяжелое ранение. Отличный результат для стрельбы по движущейся цели… Он сожалеет о случившемся.

Впрочем, все эти уловки шиты белыми нитками, и натура скоро берет свое: «Кристель всегда было мало. Джамаль? Сначала он не хочет мне отдавать деньги за мою машину, а потом заявляет, что уводит у меня женщину. Говоря по правде, я хотел быть добрым со всеми, но получилось как получилось…».

Таково в общих чертах уголовное дело, которое вот уже два дня рассматривает суд присяжных заседателей. Теперь перед судом должен выступить я. Первая часть моего выступления проходит гладко, как по маслу. Я объясняю присяжным, что судебно-медицинское заключение не противоречит условиям ведения стрельбы в том виде, в котором они были воспроизведены в ходе следственного эксперимента. Я уже готовлюсь вернуться на свое место, как ко мне обращается председатель суда.

– Доктор, можете ли вы сообщить нам другие подробности, в частности, касающиеся оружия, которое так и не было найдено.

Какой трудный момент. У меня два варианта: либо признаться в своей полной некомпетентности в этой области (я не эксперт по баллистике), либо заняться просвещением присутствующих в качестве дилетанта, оказывающего содействие судебному эксперту. Но такой консультант не эксперт. Он просто обладает небольшим практическим опытом и поверхностными представлениями, что всего лишь дает ему законные основания высказываться на определенную тему. Это мой случай применительно к оружию. Более того, я могу судить только о некоторых его типах. Будучи охотником и стрелком, я по опыту знаю, что это за щелчок, который услышала пострадавшая. Это звук удара бойка по дефектному патрону, или же он говорит об отсутствии патрона в патроннике. Несомненное доказательство того, что на спусковой крючок нажимали.

Показания Кристель предельно ясны – они зафиксированы в папке с материалами следственного эксперимента, и к ним прилагаются фотографии. Оружие у виска – щелчок. Фредерик нервничает, крутит в руках пистолет, снова приставляет его к виску, нажимает на курок и опять ничего не происходит. Какой бы ни была причина осечки, нет никаких сомнений в том, что если бы оружие выстрелило, то давать показания Кристель бы уже не пришлось.

Цель этого небольшого выступления по просьбе председателя суда заключалась только в том, чтобы просветить присяжных заседателей. Результат – вспышка ярости у адвоката обвиняемого. С ним все понятно: когда готовишься защищать подследственного, и в уголовном деле речь идет о выстрелах и ранах, то упоминание попытки совершить убийство производит тягостное впечатление на присяжных заседателей. Вот поэтому адвокат вне себя от возмущения.

– Это возмутительно! По этому делу никаких баллистических экспертиз не проводилось, а судебно-медицинский эксперт рассказывает нам байки об оружии, которое так и не было найдено! Доктор Сапане выходит за рамки своих полномочий! Нельзя быть экспертом в сфере баллистики на основании своего личного опыта. Я, например, бегаю по утрам, что вовсе не дает мне права заявлять себя в качестве специалиста по марафону!

Такое убедительное сравнение предоставляет мне право ответной реплики, и я тут же им пользуюсь.

– Господин адвокат, если однажды для экспертизы мне понадобится информация по теме оздоровительного бега, не сомневайтесь: я обращусь за ней к вам. Конечно, вы не являетесь экспертом в этой области, но ваш опыт позволяет вам иметь свое собственное мнение, и оно может быть ценным.

Как только начинаются судебные прения, адвокат обвиняемого прибегает к различного рода уловкам, чтобы забыть об этом инциденте между нами. Но тут на первый план выходит прокурор – он описывает человека с криминальными наклонностями, импульсивно-агрессивным поведением, собственническими замашками и ревнивым характером, который рискует все потерять. «В тот день он начинает паниковать – ему хочется любой ценой помешать ей подать заявление в суд. Встреча идет не так, как он планировал. Она должна была его успокоить, но вместо этого выводит из себя. Он собирается решить проблемы раз и навсегда», – рассказывает прокурор. А решение проблем, на его взгляд, заключается в том, чтобы убить их. Накануне покушения на убийство через гостиную в доме соседки-пенсионерки также пролетела пуля. По мнению прокурора, обвиняемый так тренировался обращаться с оружием. В том квартале был идентифицирован его телефон. Сторона обвинения требует приговорить обвиняемого к 18 годам лишения свободы, из которых 12 лет он должен провести в тюрьме без права условно-досрочного освобождения.

Сторона защиты выступала в течение полутора часов. По мнению адвоката Фредерика, требуемый срок наказания является «чудовищным»:

– За то, что сделал мой клиент, – это беспрецедентный срок.

Он продолжает:

– Тот, кого в Пуатье вам решили представить врагом государства № 1, на самом деле является всего лишь обычным правонарушителем, и для правоохранительных органов он мелкая добыча…

Адвокат описывает прошлую жизнь клиента: бедный район, никаких перспектив, череда мелких правонарушений, разного рода проступки, которые накапливаются и приводят его в тюрьму. Особенное внимание обращается на то, что именно привело Фредерика к катастрофическому финалу.

– Да, я согласен с тем, что в тот день, когда ушла его любовь, он потерял все. Перед нами человек, впавший в отчаяние. Но это не значит, что он хочет убивать. Он целится в голову Джамаля, но потом стреляет ему в плечо. А нам говорят, что он хотел убивать. Брайан сам поднял его руку с оружием, когда Фредерик ее уже опустил, поэтому и произошел случайный выстрел. Он не хотел ни ранить, ни тем более убивать его. Что касается Кристель, разве он целился ей в голову или живот? – Нет, он целился в сторону! А когда он приставлял оружие к ее голове, то никто не задавался вопросом, а действительно ли он собирался стрелять? И вы хотите судить его за попытку убийства? Это чересчур!

Все это, конечно, так, но на курок обвиняемый нажимал – и довольно быстро. В итоге присяжные останавливаются на тройной попытке убийства, и Фредерика приговаривают к 13 годам тюремного заключения с правом условно-досрочного освобождения. За отсутствием доказательств с него снимают обвинение в пробной стрельбе из 9-миллиметрового пистолета (та самая пуля в гостиной соседки).

На обратном пути я еду по улицам Пуатье и задаюсь вопросом, а так ли хорошо я знаю этот город. Скоро уже будет сорок лет, как я здесь живу и работаю. Я знаю, что здесь иногда происходят трагические истории, участники которых, как правило, оказываются на моем столе в прозекторской. Но до этого судебного заседания я никогда не слышал о незаконном обороте оружия в некоторых городских районах.

Вынужденный объяснить, откуда у него взялся 9-миллиметровый пистолет, из которого он стрелял по своим жертвам (эксперта по баллистике не было – зато на месте преступления остались гильзы от оружия, которое использовал Фредерик), мужчина рассказал о каком-то доступном для всех желающих подпольном «супермаркете» оружия с «филиалами» во многих районах города. Обвиняемый даже уточнил, что в прошлом он приобретал там для себя «автоматический пистолет Кольта калибра 0,45 дюйма, охотничьи ружья и помповое ружье». Накануне драмы он поменял свой пистолет калибра 7,65 на 9-миллиметровый. А еще рассказал, что в том магазине предоставляли еще и машины, и скутеры. Оружие и транспорт брали во временное пользование по мере необходимости.

Существование в подвалах города такого преступного «центра проката», действующего нелегально и без всякой рекламы, вызывает у меня грустные мысли. Никаких формальностей, моментальное предоставление, гарантия возврата… Начинающим убийцам живется проще, чем продавцам подержанных автомобилей. Преступник сталкивается разве что с проблемой выбора, когда он оказывается у такого рода «коммерсантов» в неблагополучных районах города.

Спустя некоторое время адвокат предпринял последнюю атаку (на этот раз безуспешную!) в своем блоге. Он обрушился на экспертов, которые «иногда приносят пользу на судебном процессе, но их оценкам придают слишком большое значение».

Кемпинг-кар

Судьба нанесла Ремону двойной удар. В один день он потерял жену Катрин и свою свободу. Виной тому – краткосрочное помутнение рассудка. Когда он оказался перед безжизненным телом своей супруги в своем кемпинг-каре, он не знал, что делать. Звонить в службу скорой медицинской помощи? Закопать тело? В конце концов он пошел заявлять о смерти в жандармерию. Такое решение вызвало немалое удивление у жандармов, а уж они-то много чего видели в жизни, и подтолкнуло их к проверке информации. Они проводили новоявленного вдовца до кемпинга в Сен-Пьер-д’Олероне, собственными глазами увидели труп на задней полке автофургона и вызвали работников скорой помощи.

Приехавший реаниматолог отказался от любых попыток реанимации. Он принял такое решение с учетом состояния женщины, которая явно скончалась за много часов до этого. И не разрешил хоронить тело, поставив галочку в пункте «судебно-медицинское препятствие к погребению» (подозрительная смерть) в свидетельстве о смерти. Так что тело Катрин отправили в Институт судебно-медицинской экспертизы Пуатье, а Ремона взяли под стражу. Спустя несколько часов я получил от прокурора Ла-Рошели поручение провести аутопсию г-жи Катрин М. 66 лет, чтобы установить причину смерти.

Я вхожу в зал для вскрытий рано утром, но, оказывается, я уже не первый. Благодаря проворности санитаров морга тело уже там. Однако у меня все же есть преимущество. Я знаю почти все, что ждет меня при открытии чехла с телом. В утреннем полумраке кабинета я рассматривал сделанные ночью изображения компьютерной томографии. Снимки не оставляли места сомнениям.

У меня перед глазами были страшные признаки неизлечимой раковой опухоли в терминальной стадии. Метастазов было так много, что они сливались друг с другом.


Несколько десятков маленьких круглых пятнышек гроздями покрывали ткань легких. Разъеденные ребра и кости таза, метастазы в правой плечевой кости, напоминающие отверстия в сыре грюйер.

Пока изображения КТ сменялись одно за другим, я задумался, можно ли считать выражение «дырявый, как сыр грюйер» соответствующим действительности. Я уверен, что в швейцарском Институте судебной медицины в Лозанне (следует сказать, что к этому учреждению я испытываю крайнюю зависть из-за материально-технических средств, которыми оно располагает, а также из-за высокого уровня проводимых там научных исследований) судмедэксперты не без ехидства напомнили бы мне, что в грюйере нет дыр. И с этим нельзя не согласиться. С единственной оговоркой: в Швейцарии, а не во Франции. Здесь грюйер испещрен маленькими дырочками размером не больше вишни. А вот сыр эмменталь наделен крупными дырками и во Франции, и в Швейцарии. Может, стоит говорить «дырявый, как сыр эмменталь»? Почему мне приходят в голову такие дурацкие мысли, когда я открываю чехол? Несомненно, чтобы дистанцироваться от ожидающего меня зрелища.

Ну что ж, я не ошибся в своих предположениях. Лицо с похожей на пергамент кожей застыло в страшной гримасе, его черты искажены болью, рот широко открыт, словно в попытке захватить последний глоток воздуха. Перед моим мысленным взором непроизвольно всплывает знаменитая картина Эдварда Мунка «Крик».

На теле отпечаток долгих тяжелых страданий. Кожа на обеих молочных железах превратилась в одну большую язву. Грудная клетка покрыта открытыми ранами и узлами вплоть до самой шеи. Как в последней судороге, правое предплечье прижато к грудной клетке с согнутым локтем, и распухшая от отека кисть кажется приклееной к груди. Для продолжения внешнего осмотра я пытаюсь разогнуть локоть, но внезапно раздается зловещий звук, заставляющий меня вздрогнуть, – плечевая кость трескается, как сухая ветка. Я страдаю физически, как будто бы это было мое тело.

Вес трупа не доходит даже до 30 кг. Я без всяких усилий перекладываю иссохшее тело на стол из нержавеющей стали. Теперь у меня есть возможность осмотреть покойную с обратной стороны. Вид там не лучше. Спина и ягодицы сплошь покрыты пролежнями – ужасно болезненными повреждениями, появляющимися в результате продолжительных периодов обездвиженности, когда тело собственной массой сдавливает определенные участки кожи, контактирующие с твердой поверхностью, вследствие чего начинается некроз тканей. Я вижу часть крестца.

На этом этапе я прекращаю осмотр. Аутопсия явно бессмысленна, но мне еще нужны аргументы, чтобы убедить в этом прокурора. Я возвращаюсь к себе в кабинет, где меня ждет медицинская карта. Мне ее передали жандармы.

Я открываю историю мучительных страданий, которые начались семь лет назад, с того момента, как покойная обнаружила у себя странный комок в правой молочной железе. Она обращается к врачам и различным специалистам, но категорически отказывается от биопсии и любого лечения. Несмотря на усилия врачей спасти ее, она исчезает из их поля зрения.

Пять лет спустя, измученная болями, она возвращается в университетскую больницу Пуатье. На этот раз соглашается на биопсию и компьютерную томографию. Впечатляют уже одни только сканы КТ. Врачи ставят неумолимый диагноз: рак молочной железы с метастазами в костях и печени. На тот момент опухоль занимает почти все туловище и является неоперабельной по причине своих размеров. В выписном эпикризе указывается на втягивание кожи и захват правой подмышечной впадины столь объемной опухолью, что больная почти больше не могла двигать рукой. Врач отмечает, что пациентка использует эластичные бинты, чтобы поддерживать пораженную конечность, которая причиняет ей боль. Начинается более эффективное лечение, но пациентка отказывется следовать предписаниям специалистов.

Через несколько месяцев она снова возвращается в университетскую больницу. По наблюдениям осмотревшего ее врача, состояние больной значительно ухудшилось. На этой стадии об излечении не может идти и речи. И тогда ей предлагают паллиативную терапию, направленную на улучшение качества оставшейся жизни. Врачи выбирают дату начала лечения. Но Катрин больше не придет на запланированные консультации.

По словам мужа, поддерживавшего свою супругу и выполнявшего ее волю до самого конца, пара решила воспользоваться оставшимися днями жизни и отправиться в большой тур по Европе в автодоме – кемпинг-каре. Они посещают Шотландию, Ирландию, Испанию, но потом вынуждены прервать путешествие. Катрин все хуже и хуже. Если раньше она пила только чай с лекарственными травами, то теперь для обезболивания она соглашается использовать пластырь с морфином, который ей выписали врачи. Пара решает переехать поближе к родственникам и устраивается в кемпинге в Сен-Пьер-д’Олероне. Спустя несколько дней Ремон отправляется за покупками. Вернувшись из магазина, он видит, что мукам Катрин пришел конец. Она умерла.

Мне все ясно. Я звоню прокурору. Я не считаю, что мне необходимо продолжать исследование. Бессмысленно терзать тело Катрин дальше. Ему и так уже досталось с лихвой. Я объясняю ситуацию, говорю об отсутствии каких бы то ни было подозрительных следов внешнего воздействия и о полной уверенности в некриминальной причине смерти. Прокурор сомневается.

– Доктор, как вы можете исключать возможность эвтаназии со стороны мужа, если вы не проводили аутопсию?

– Я не обнаружил никаких следов насилия или укола. Внешний осмотр и медицинская визуализация предоставляют мне достаточно сведений для окончательного вывода о том, что смерть была вызвана метастатическим раком в терминальной стадии.

– А что вы думаете насчет отравления?

– Это единственная возможная гипотеза, но в этом случае аутопсия не даст никаких результатов. Для подтверждения или опровержения этой гипотезы достаточно будет токсикологических анализов. Я могу их сделать и без вскрытия.

– А что, если он задушил ее подушкой? Ведь такой способ убийства почти не оставляет следов, не так ли?

– Это не совсем так. Чаще всего следы остаются на лице, а на сканах компьютерной томографии обнаруживается отек легких. Здесь ничего подобного я не увидел.

– Честно говоря, я озадачена. Во всех рекомендациях – в частности, в европейских директивах – говорится о том, что в случае подозрительной смерти необходимо вскрытие.

– Да, это так. Вы имеете в виду рекомендацию R (99) 3, касающуюся согласования правил судебно-медицинской экспертизы трупа. В свое время эта рекомендация принесла огромную пользу, но лично я считаю, что она уже устарела.

– Устарела? Европейская директива? Да вы шутите! Ее приводят в качестве примера успехов Европы на лекциях в Государственной юридической магистратуре. А наш генеральный прокурор приложил огромные усилия для ее распространения в судах!

– Рекомендация датируется 1999 годом, и ее утвердили после многолетних дискуссий. Ей больше двадцати лет. Вы, конечно, знаете, что с тех пор в медицине произошла настоящая революция. Она затронула не только живых, но и мертвых. В то время посмертная компьютерная томография (post mortem) только делала первые шаги. С тех пор медицинская визуализация значительно продвинулась вперед, и, главное, сейчас к ней получили доступ судмедэксперты. В нашем отделении мы с 2006 года проводим компьютерную томографию перед каждым вскрытием.

– Я знаю, и это обходится нам довольно дорого!

– Если позволите, я могу отправить вам на электронную почту несколько снимков тела и сканы КТ. Я также отправлю краткое описание к этим файлам.

Прокурор не возражает и через час получает мои документы post mortem. Еще через две минуты она звонит мне и глухим от волнения голосом говорит, что разрешает мне не проводить аутопсию. Я возвращаюсь к телу Катрин, чтобы взять биологический материал для химико-токсикологических исследований. Забор крови из подключичной вены, мочи из мочевого пузыря (к счастью, она там есть) и водянистой влаги из глаза. Все пробы тщательно упаковываются и отправляются в лабораторию для анализов. Спустя несколько дней приходят результаты – все они отрицательные.

С Ремона снимают все подозрения. Ему возвращают тело Катрин в том состоянии, в котором он его обнаружил. Ну а мне остается только надеяться, что я смог убедить прокурора в том, что аутопсия не всегда является обязательным этапом для установления юридической правды. Так я внес скромный вклад в общее дело: ведь убедить в этом всех моих собеседников – задача, требующая больших усилий!

Синдром скольжения, или Смерть на пологом склоне

Мари кладет инструменты и поворачивается к следователям. «Ну что ж, вот все и закончилось. Я могу поделиться с вами предварительными выводами, которые войдут в мой отчет. Несколько обнаруженных кровоподтеков соответствуют описанным вами событиям – падению и действиям нападавшего, сильно схватившего жертву руками. Но это поверхностные повреждения, сами по себе они не сыграли особой роли и не могли стать причиной смерти. Я не знаю точную причину, но думаю, что смерть наступила из-за синдрома скольжения».

Мари – опытный судмедэксперт из моей команды. На основании решения прокурора Ла-Рошели она только что провела три часа, склонившись над телом 92-летнего мужчины. Она внимательно осматривала, взвешивала, разрезала все его органы, включая простату, выложенные теперь в медицинские лотки из нержавеющей стали. У покойного присутствовали все классические изменения, свойственные столь преклонному возрасту, но ничего в его теле не предвещало наступления мгновенной смерти.

По мнению семьи Люсьена – так звали покойного, – как и прокуратуры департамента Приморская Шаранта, причиной смерти могло быть событие, случившееся неделей ранее. Дело в том, что глубокой ночью на Люсьена и его супругу Мадлен в их доме в Сен-Пьер-д’Олероне напали неизвестные, скрывавшие лица под масками. Люсьена связали веревками и бросили на пол. Преступники также обездвижили Мадлен и отобрали у нее браслет для пожилых людей с тревожной кнопкой SOS. После того как злоумышленники сбежали из дома, забрав с собой небольшой сейф, о существовании которого им явно было известно, супругам удалось освободиться и позвать на помощь.

На место происшествия прибыли спасатели и жандармы. Врачи предложили находившимся в состоянии сильного шока пожилым людям госпитализацию в больнице Ла-Рошели, но те отказались.

Жандармы сделали предварительные выводы: незаконное проникновение в дом, грабеж с применением насилия. Содержимое похищенного сейфа с драгоценностями, жемчугом и слитком золота оценивалось приблизительно в 280 000 евро.


На следующий день, чтобы осмотреть Люсьена, в дом к супругам заехал лечащий врач. Он отметил в медицинской карте наличие гематомы на щеке, следы от веревок на запястьях в результате связывания и сильный психологический шок. Люсьен был замкнут и подавлен, хотя обычно этот 92-летний мужчина был бодр и энергичен. Состояние Люсьена в последующие дни вызвало беспокойство у его сына. Старику становилось все хуже: он почти не ел, не пил и больше не говорил. А ведь совсем недавно был полон сил и говорлив. Сын уговорил отца пройти некоторые рентгенологические исследования, но ни одно из них не выявило никаких аномалий. На седьмой день после нападения Люсьен, всю жизнь встававший с первыми лучами солнца, не смог подняться с постели. На следующий день он умер.

Отрабатывая различные версии, жандармерия, как это часто бывает в случае отсутствия вещественных доказательств, позволяющих установить виновных, стала изучать семейное окружение жертв нападения. Выяснилось, что правнучка супружеской пары поддерживала отношения с подозрительным типом, имевшим криминальное прошлое и хорошо известным правоохранительным органам. В рамках отработки этой информации поставили на прослушку некоторых людей, общавшихся с подозреваемым, и затем задержали пять человек, троих из которых взяли под стражу.

На данном этапе следователь знакомится с результатами аутопсии и остается в недоумении. Синдром скольжения? Он никогда ничего не слышал об этом синдроме. Теперь сложную миссию поручают мне: «Предварительно ознакомиться с делом и переданными результатами исследований биологического материала, собрать все необходимые сведения, приступить к анализу конфиденциальных медицинских документов, касающихся состояния здоровья Люсьена Р., сообщить причины смерти Люсьена Р., уточнить, связано ли ухудшение состояния здоровья и смерть Люсьена Р. с ограблением, произошедшим [ДД/ММ/ГГ] в его жилище, и сделать все замечания, которые могут быть полезными для выяснения правды…».

Помимо всего прочего, в моем распоряжении есть результаты токсикологической и патологоанатомической экспертизы. Меня беспокоит внушительный объем опечатанного пакета, имеющего отношение к этому поручению, – медицинских документов Люсьена очень много. Жандармы хорошо поработали: мне предоставлена его история болезни аж с октября 1987 года…

Проверив целостность печатей и защитных наклеек пакета, я вскрываю его и быстро просматриваю поступившие ко мне документы. Я систематизирую их в хронологическом порядке, снимаю скрепки и металлические скобки, затем беру стопку бумаги из 152 страниц и вставляю всю эту кипу в сканер. Два клика, чуть больше трех минут – и все документы оцифрованы в формате PDF в соответствии со стандартом PDF/A, подтверждающим подлинность документа, с оптическим распознаванием символов. Я вкладываю оцифрованные документы в пакет и опечатываю его.

Так удобнее: это современно и эффективно – теперь у меня под рукой, в моем компьютере, есть все, что необходимо. Я также поступаю и с теми документами, которые мне прислала в бумажном виде прокурор. Теперь мне пора переходить к рассказу о Люсьене.

У меня нет никаких документов до 1987 года, кроме записей врачей, свидетельствующих о ранее перенесенных заболеваниях. Судя по этим документам, Люсьен переболел туберкулезом, от которого ему удалось излечиться. Несмотря на астму, он курил как минимум тридцать лет, прежде чем бросить. Потом, к шестидесяти годам, у него обнаружилась болезнь века – метаболический синдром с ожирением и сахарным диабетом 2-го типа. Когда ему было уже за 70, его положили в больницу по причине артериальной гипертензии. Тогда давление удалось нормализовать, и оно больше не выходило из-под контроля. Он лечился у кардиолога, и тот обнаружил у своего пациента незамеченный инфаркт, случившийся в возрасте 80–85 лет. Но пациент отказался от каких бы то ни было обследований. То же самое было и в случае с простатой: встревожившие родственников Люсьена повышенные значения ПСА (простатический специфический антиген), что обычно бывает при раке простаты, а также при хроническом простатите, совершенно не впечатлили самого пациента, и он отказался пойти на прием к урологу. Люсьен оказался прав: микроскопическое исследование предстательной железы рака не выявило. Будучи большим любителем вкусно поесть, Люсьен обожал морепродукты и хорошее вино, но на уровне холестерина это особо не сказывалось. Что мне подсказывала моя интуиция? Люсьен был оптимистом, он любил жизнь и наслаждался ею.

В 92 года он все еще сохранял бодрость, жил с супругой в своем доме и обходился без посторонней помощи. Для своего возраста он был в хорошей физической форме, в здравом уме и твердой памяти и не имел никаких проблем с социализацией.


О такой старости можно только мечтать – ничего общего с кошмарным существованием несчастного старика в инвалидном кресле в доме престарелых. Какая удача (для судмедэксперта), за неделю до нападения он ходил на прием к кардиологу. Обследование было очень полным, с электрокардиограммой и биологическими анализами. Врач заподозрил сердечную недостаточность и назначил анализы крови на мозговой N-пропептид и тропонин, но они не выявили никаких аномалий. Обследование проводилось в связи со спонтанными болями в области грудной клетки, которые начались без видимых причин. Результатам обследования могли бы позавидовать здоровые молодые люди, а кардиологи рискуют остаться без работы, если у всех пациентов будут такие же результаты кардиограмм. Итак, на момент ограбления ничто не могло предвещать смерть в скором времени.

Я проверяю результаты токсикологической и патологоанатомической экспертизы, но не нахожу ничего, что могло бы привести к смерти. Давний инфаркт был незначительным по размерам, и он зарубцевался.

Завершая 25-страничный отчет, я прихожу к выводу, что смерть не связана ни с декомпенсацией предшествующих патологий, ни с не выявленной ранее патологией, ни с лекарственной передозировкой. Остается единственный вариант, упомянутый Мари, – синдром скольжения. Тут читателю следует запастись терпением и напрячь мозг, как присяжным в день судебного заседания: синдром скольжения – это сложно.

Синдром скольжения – это французский концепт, впервые описанный в 1956 году гериатром Жаном Каррье в диссертации, посвященной видам смерти пожилых людей в доме престарелых. Со временем концепт эволюционировал: в частности, расширились представления о депрессивных расстройствах у пожилых людей и проблемах конца жизни. Этот синдром охватывает от 1 до 4 % пожилых людей. Как правило, речь идет о долгожителях, чей возраст превышает 85 лет, – социально интегрированных, не нуждающихся в посторонней помощи, с высшими психическими функциями в норме или с незначительными изменениями, как в случае с Люсьеном. В результате кризисного события (хирургическая операция, травма или инфекция) или психологического потрясения (переезд, госпитализация, смерть близкого человека, психический шок), после латентного периода, в течение которого ничего не происходит и который может быть очень коротким, появляются симптомы. У пациента пропадает аппетит, он больше ничего не пьет, отказывается от лечения и от еды, больше не разговаривает. Состояние больного быстро ухудшается и наступает смерть, хотя ничто ее не предвещало.

Диагноз ставится методом исключения только после того, как будут отвергнуты любые другие возможные причины: в частности, неблагоприятное развитие кризисного события (например, осложнение после операции), депрессия и т. п. Это нежелание жить дальше – пациент словно плавно скользит к смерти.

По мере чтения документов сомнений больше не остается: смерть Люсьена связана с нападением, вызвавшим сильный психологический шок, который и обусловил возникновение синдрома скольжения.

Если в кругах французских геронтологов мало кто сомневается в существовании этого синдрома, то так называемые современные психиатры не очень его признают. В частности, речь идет об англосаксонской геронтологии, представители которой скорее склонны видеть в таких случаях признаки депрессии. Следует отметить, что один из адвокатов подозреваемых воспользуется этим расхождением, чтобы оспаривать полностью совпадающие выводы судебно-медицинской и психиатрической экспертизы. Напрасно. Впрочем, это не помешает ему поделиться своими «сомнениями» перед присяжными заседателями. Не останется в стороне и местная пресса – она будет подогревать интерес читателей, анонсируя славную битву экспертов с адвокатами.

Перед судом предстали пять человек. В отношении трех из них возбудили уголовное дело по факту участия в двух вооруженных ограблениях, осуществленных группой лиц с применением насилия, что и привело к смерти Люсьена. Четвертый обвиняемый был скупщиком краденого: жандармы нашли у него некоторые драгоценности Мадлен. Пятый подозреваемый, бывший молодой человек правнучки пострадавшей от нападения супружеской пары, так и не явился в суд. Его обвиняли в соучастии в преступлении: он навел грабителей на дом супругов.

По версии защиты, никаких доказательств того, что три главных подозреваемых присутствовали на месте преступления, ставшего смертью Люсьена, не существует. А как же имена, которые стали известны жандармам в результате прослушки телефонных разговоров подозреваемых, которые обсуждали ограбление? – Обычная болтовня, беспочвенные слухи. А что насчет резкого изменения образа жизни членов банды на следующий же день после ограбления? А покупка автоприцепа, дорогого лимузина и путешествия? – Семейные пособия, страховые выплаты, неожиданные поступления денежных средств. А обвинения осведомителя? – Обычная месть.

В сомнительной игре «У меня есть ответ на любой ваш вопрос» адвокат главного подозреваемого заходит еще дальше. Спрятавшись за стопками папок, он слушает с напускным равнодушием мою речь, в которой я напоминаю судебно-медицинскую подоплеку дела. Затем я подробно объясняю судьям, в чем заключается синдром скольжения. Да, он действительно бывает у людей старше 85 лет и диагностируется после исключения любых других причин смерти.

Сразу же после моего выступления слово берет восходящая звезда местной адвокатуры. По мнению защиты, поскольку отсутствуют результаты хоть какой-то психологической или психиатрической экспертизы жертвы в течение недели, предшествовавшей ограблению, то версия синдрома скольжения является неубедительной. Тогда я напоминаю суду, что на следующий день после ограбления осмотревший Люсьена лечащий врач отметил состояние сильного психологического шока. Нет никаких сомнений в том, что жертва нуждалась в проведении такой экспертизы. Ознакомившийся с делом по просьбе следователя специалист – эксперт по психиатрии – пришел к тому же выводу, что и я. Его выступление (он взял слово сразу после меня) представляло собой образец ясности и лаконичности – он заявил следующее: «Доктор Сапане прекрасно все объяснил, и я не могу ничего добавить к тому, что было им сказано. Я полностью согласен с его выводами».

От самоуверенности адвоката не остается и следа… Разочарована и пресса: обещанная драка так и не состоялась.

Один из трех обвиняемых признан виновным в нападении и смерти Люсьена – его приговорили к 15 годам лишения свободы. Еще два были оправданы, несмотря на то что прокуратура требовала приговорить их к 10 годам тюремного заключения. Скупщик краденого схлопотал один год условно. Соучастника и информатора банды заочно приговорили к восьми годам тюрьмы.

Мадлен не дождалась вердикта. Она умерла через два года после смерти мужа, так и не оправившись от ужаса той роковой ночи[16].

Зять-поджигатель

Закон Архимеда гласит: «На тело, погруженное в жидкость или газ, действует выталкивающая сила, численно равная весу объема жидкости или газа, вытесненного телом».

С этим законом согласны все, благодаря ему корабли держатся на поверхности океана. А вот закон дежурного судмедэксперта, столь же неуклонный как и закон Архимеда, известен куда меньше: «Любое тело без признаков жизни, оставленное где-то при подозрительных обстоятельствах, неизбежно влечет за собой телефонный звонок в любое время дня и ночи». На рассвете одной из мартовских суббот у Мари появилась возможность лично убедиться в том, что этот закон работает. Ей позвонили из жандармерии Сожона (департамент Приморская Шаранта) и вызвали на место происшествия. Необходимо было осмотреть два тела, обнаруженных в сгоревшей квартире.

Через два часа Мари вошла в небольшое здание тихого жилого комплекса, расположенного прямо напротив казармы пожарных Сожона. Очень много людей в подъезде, и подняться на второй этаж, к месту пожара, весьма сложно. Лестничная площадка небольшая, и основную ее часть занимает труп – не заметить его невозможно.

Простыня скрывает почти все, но легко позволяет угадать под ней тело взрослого человека. Если бы не приехавшая полиция и не шумиха вокруг, жители подъезда спокойно переступали бы через него, чтобы сходить, например, за хлебом или круассанами в соседнюю булочную.

«Мари-Элен Ж., супруга. Пожарные вынесли ее из горящей квартиры», – поясняет жандарм, сопровождающий судмедэксперта.

В воздухе висит сильный запах гари, смешанный с запахом горючего. В некоторых местах на стенах от языков пламени остались большие черные, довольно неравномерные пятна. Нет никаких признаков общего пожара или стремительно распространявшегося огня – только небольшие очаги, вспыхивавшие повсеместно и так и не охватившие все помещение.

В коридоре на полу валяются куски мяса. Мебель в столовой перевернута, разбросана разбитая посуда, повсюду осколки стекла. Под уцелевшим столом с настольным футболом лежит что-то похожее на кусок обгоревшего уха. В спальне прямо на кровати среди вороха тряпок стоит кресло-качалка, а подушка испачкана кровью. Мари заканчивает осмотр помещения ванной комнатой. Там в ванне, головой к кранам, лежит труп с руками, вытянутыми вдоль тела. Жандарм уточняет: «Тьерри Л., супруг, пятьдесят лет. Его жене тоже около пятидесяти». Лицо мужчины покрыто кровью, ноги значительно обожжены, а от мокрой одежды идет сильный запах бензина.

Прежде чем приступить к более детальному изучению обеих жертв, Мари слушает рассказ жандармов. Накануне вечером, около 22:00, на пожарный пульт, находившийся напротив дома, где случился пожар, поступил вызов в связи с сильным задымлением на лестничной площадке. Пожарным нужно было только пересечь улицу. Они выбили закрытую изнутри дверь, поскольку ключ застрял в замке, затем стали тушить пламя с помощью компактного брандспойта. Дойдя до спальни, они обнаружили горящее тело женщины, облили его водой, после чего вынесли из задымленной комнаты, чтобы завершить тушение уже на лестничной площадке. Но в ванной ничего не горело. Поэтому к трупу в ванне они не прикасались.

Внешний осмотр не оставляет ни малейших сомнений. На жертвах отчетливо видны следы преступного насилия. Изучить их лучше позволит только аутопсия. Прежде чем поручить служащим похоронного бюро транспортировку тел в Институт судебно-медицинской экспертизы Пуатье, Мари берет образцы крови для проверки наличия карбоксигемоглобина – показателя отравления угарным газом. Обычно у некурящего взрослого он не превышает 3 %, но в случае поглощения дыма доходит до 66 %. Она также оборачивает головы, руки, ноги, кисти и ступни жертв в пакеты из крафт-бумаги. Лежавшие на полу лоскуты мяса тщательно упаковываются в стерильные контейнеры и нумеруются. Все эти меры предпринимаются для того, чтобы при транспортировке в университетскую больницу сохранить все улики.

Каждое тело помещается в герметичный чехол, опечатывается и передается работникам похоронного агентства.