Евгений Маргулис
Квартирник у Маргулиса
© Маргулис Е., 2021
© ООО «Фри Моушн», текст, 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
* * *
Предисловие
Друзья, всего добрейшего! Вот уже почти пять лет как на российском телевидении есть такая радующая душу (как минимум мою и членов моей команды) программа «Квартирник у Маргулиса». Проект редкий и поистине уникальный. Всегда живой звук, редкие гости и любимые зрители!
Проект задумывался как авторский – «Квартирник» имени меня. Но сейчас, спустя десятки выпусков, можно смело сказать: каждый, кто был причастен к программе, так или иначе стал неотъемлемым звеном нашей крепкой цепи. «Квартирник» объединяет сотни людей по всей России, независимо от пола, возраста, социальных и политических условностей. Важно только одно – любовь к хорошей музыке.
Да, все выпуски «Квартирника» в любой момент можно посмотреть на YouTube. Но мы решили осваивать разные форматы! Теперь мы с вами – еще и в тексте. В этой книге собраны тексты интервью звезд российской эстрады 80-х, все они приправлены моими подводками впечатлениями о каждом исполнителе и редкими фотоснимками.
Читайте с удовольствием и смотрите «Квартирник»! Увидимся на НТВ!
Евгений Маргулис
Группа «Крематорий»
«Армен Григорян – прекрасный артист и восхитительный собеседник, одно здоровье с ним общаться и слушать его отменные песенки. Прямо возвращение в молодость!» – Евгений Маргулис.
Армен Григорян: С вашего позволения, Женя, с твоего тоже, я представлю музыкантов.
– Да, это ж твои музыканты!
А. Г.: Потому что ты меня представил, а я как-то, в общем-то, не представляю себя без них! Николай Коршунов – играет у нас на бас-гитаре. Андрей Ермола – играет на барабанах. Этого молодого человека вы узнали абсолютно правильно: он исполнял главную роль в мультфильме «Каникулы Бонифация» – Владимир Куликов! Маэстро Максим Гусельщиков! И невидимый член нашей группы, я даже не знаю, где он сейчас сидит, наш великий и могучий звукорежиссер Сергей Овсянников по прозвищу Ежик!
– И, конечно же, великий сын армянского народа, который по версии журнала под названием «Ноев ковчег», оказывается, самый известный московский армянин, входящий в десятку лучших армян Москвы. Армен Григорян!
(Аплодисменты.)
– Вообще удивительно. Мы, когда разговаривали с Арменом, что-то стали вспоминать былое и думы и вспомнили первую песню, которая сейчас прозвучала, «Катманду» – это как раз название того места, где он жил. А я жил на Войковской – тоже где-то рядом, и это место называлось Шанхай. По гнусности это были одинаковые места. Я посвятил Войковской «Шанхай-блюз», а он – «Катманду». То есть мы, оказывается, ребята из одного рэндисмана. Я хочу вам сказать, что он учился в 167-й школе, а в 167-й школе, пока ее не перевели (она была раньше на «Аэропорте»), преподавала моя мама. Так что у нас есть какие-то такие достаточно веселые сцепки. Ну что, будем играть? Делай все что хочешь.
А. Г.: Раз уж ты вспомнил наши годы, давайте тогда и споем об этом.
(Поют песню «2001 год».)
– Хочу вам сказать, что команда весьма громкая! Как мог ты, о великий сын, играющий на квартирниках в 80-е годы тихую музыку, – перейти именно на этот рок, потому что ты только что делал две характерные рок-позы: скакал, поворачивался к барабанщику. Как так? Потому что тот формат передачи, который мы затевали, предполагал, что это будет квартирник-квартирник – старческая музыка. Вы же пожилые артисты? Акустические гитарки, скрипочка, немножко барабаны, ну контрабас – хрен с ним, так получилось! Как так, Армен-джан?
А. Г.: Евгений, дело в том, что когда я перешел от портвейна к другим напиткам и стал…
– Ты хвастаешься?
А. Г.: Да. И стал экспериментировать с алкоголем, ушел в сторону коктейлей, то же самое произошло и в музыке. Я вдруг стал мешать жанры. И это дало такие результаты, то есть музыка стала разножанровой. Но то, что ты говоришь о скрипочке, – мы можем сыграть и такую музыку!
– Да вы не умеете!
А. Г.: Умеем! Глядя в зал и видя такое количество прекрасных дам, хочется сыграть что-нибудь…
– Неужели у вас есть тихая песня сейчас?
А. Г.: Есть!
– Давай!
А. Г.: Мы сейчас с Максом вдвоем ее сыграем. Посвящаем всем дамам, которые иногда ощущают себя кошками сексуальными.
(Песня «Сексуальная кошка».)
– Вообще для меня удивительно… какого года эта песня?
А. Г.: Точно могу сказать – это 86-й год.
– То есть с первого вашего магнитного альбома?
А. Г.: Второго или третьего – «Иллюзорный мир».
– Вот для меня странно, потому что я помню музыку, скажем, Москвы 83—86-го годов. Ну, 83-й – это царствование «Машины времени», «Аракс» и подобные люди, Юрий Антонов, и вдруг появляется такая московская группа с красивым названием, очень радостным, очень таким витальным и начинает играть подобные песенки – достаточно депрессивно и по-питерско-свердловски. Вот мне почему-то так кажется.
А. Г.: Ну, отчасти, да.
– Зная тебя, как страшно веселого парня… Откуда у парня испанская грусть?
А. Г.: Я всегда играл тяжелый рок. Я очень любил Black Sabbath. Мы пытались играть Джимми Хендрикса. Мы, кстати говоря, ходили на ваши концерты и слушали, как вы играете. Но когда однажды на квартирке у одной известной дамочки, ныне покойной, я услышал Майка Науменко – он все перевернул. Я вдруг понял, что главное в музыке – не поэзия, в песенном жанре. Главное – нарисовать картинку, как это делал он. Если ты, слушая музыку, что-то видишь, как примерно, когда читаешь хороший роман и видишь картинку – скажем, Булгаков: ты видишь солнце, которое падает в Средиземное море, видишь, как идет Понтий Пилат и как страдает Иисус на кресте, то это – настоящее искусство. Не важно, не надо ничего объяснять. И вот Майк это все повернул. Поэтому «питерские» нотки появились в «Крематории» не случайно. Это было под влиянием Майка, тем более что я жил на улице Смольной, недалеко от кинотеатра «Нева», в Ленинградском районе. То есть ветер с Невы туда задул.
– Ну, Майк, как учитель – конечно, тебе повезло! Я с Майком познакомился в 1976 году, ребят, на одной из каких-то свадеб Бориса Борисовича Гребенщикова. Это был Питер. У Борьки была свадьба. Я уже не помню с кем, но это уже не важно. И, конечно же, мы страшно любили играть любую музыку. Играли «Битлов», «Роллингов», что-то там еще играли. Я думаю, что это не войдет… Мы нажрались, просто как последние свиньи, и падали около микрофонных стоек, потому что это был конец свадьбы и прочее, и прочее. И ходил какой-то нелепый юноша, который нас поднимал с пола, ставил к микрофону. Мы что-то там «домычивали», и этим человеком оказался Майк Науменко, с которым я подружился уже после. Царствие ему небесное, он был гениальный человек. У тебя отличный учитель! Он был мой близкий-близкий товарищ! Ну, играйте!
А. Г.: Так, ну что, по желанию трудящихся сыграем что-нибудь…
– Слушай, а какая у вас песенка стала, вот, самым первым таким радиохитом? «Эльза» или нет?
А. Г.: Нет, «Ветер». «Мусорный ветер», да.
– Сыграешь?
А. Г.: Сыграю, пожалуйста.
– Не жалко?
А. Г.: Нет, не жалко. Но я должен сказать, что это произошло случайно. То есть она вообще никуда не должна была войти, и я написал эту песенку для Театра Спесивцева на Красных Воротах, причем для пьесы «Барабаны в ночи» по Бертольду Брехту. Она совершенно случайно вошла на радио. Но вот пешечка, да стала королевой! Да, действительно!
(Песня «Мусорный ветер».)
А. Г.: Сейчас очень сложно писать песни о любви. О смерти писать просто, а вот о любви…
– У тебя гитара не строит.
А. Г.: Да? Эта строит. Поехали-поехали, ничего страшного. За любовь – что движет солнце и светило.
(Песня «Амстердам».)
– Слушай, я обратил внимание, вы даже не представляете, как двусмысленно звучит объявление группы после конца песни: «Крематорий»! Кайф! Слушай, я хочу тебе задать один нелепый вопрос. Ты ж всегда со скрипкой играл или нет?
А. Г.: В первом альбоме еще и флейта появлялась. А потом Миша Россовский – сейчас, к сожалению, уехал давно, но вот он… да, внес скрипку, и как-то так понеслось со скрипочкой. Но все это получилось, потому что начали уже играть на флэтах, когда было время запрета, и мы не могли играть в больших… Вот вы еще играли, по-моему…
– Нет, мы играли, конечно.
А. Г.: Вы играли, в филармонии были, все… А все остальные…
– Нет, в филармонии мы были потом! До этого, пока мы были босо́тые, как вы в 70-е, конечно…
А. Г.: Все-таки… уколол!
– …мы, конечно, играли квартирники. И у нас, я помню, вход был – бутылка портвейна (денег нам никто не давал), ну и какая-то нехитрая снедь – частик в томатном соусе и прочее, прочее. И можно было переночевать, потому что каждый что-то приносил…
А. Г.: Но вы неинтеллигентно как-то очень себя вели!
– Послушай, во-первых, я постарше тебя буду, я раньше начал…
А. Г.: Я поэтому и не сажусь. Видишь, стоя, стою перед тобой!
– А-а! Арменчик, все, что хочешь!
А. Г.: Ну, давайте всем обездоленным, брошенным на произвол судьбы миллионам, разбросанным по этой планете, до которых никому нет никакого дела, всем униженным и оскорбленным…
– Ну, конечно, песня веселая, как водится.
А. Г.: Ну, она задумчивая. Это так – немножко полистаем Шекспира, я б сказал.
(Песня «Пиноккио».)
А. Г.: Мы можем много что сыграть.
– У меня ребята голодные. Они могут играть сколько угодно!
А вообще прикольно! Я сижу и вот получаю удовольствие оттого, что Ара играет на Аниной кухне…
А. Г.: Ну, на кухне – тогда мы сыграем про девушек, вальс еще. Ты знаешь, кстати, рассказ такой. Однажды мы играли на юбилее у Родиона Константиновича Щедрина. Он пришел с Майей Плисецкой. Был юбилей в «Останкино». Нас пригласили, видимо, из-за названия, думая, что приедут крутые «металлисты». Но мы приехали, сыграли один блюз и пару вальсиков. И заходит, значит, Родион Константинович с Майей Плисецкой, говорит: «Ребят, я думал, вы такие сейчас выйдете, а вы-то играете всего лишь вальсок!» Через несколько дней, так как окружение было журналистское: «Родион Константинович назвал жанр, в котором выступает группа «Крематорий», «вальс-рок»!» И после этого к нам это прилипло.
(Песня «Клубника со льдом».)
– Наконец-то оправдали свое название. Это веселая группа, ребята!
А. Г.: Мне смешно, когда говорят: «Крематорий» поет о смерти. Ничего подобного! Мы всю жизнь воспеваем саму эту жизнь. Как сказал Шопенгауэр: «Надо жить так, как будто завтра смерть». То есть жить насыщенно.
– Я хочу вам сказать, вы знаете… Поправь, если я что-то подзабыл. По-моему, вы какое-то время тусовались в «Рок-лаборатории», где-то в середине 80-х. Было такое дело?
А. Г.: Ну, нас забрали. Мы играли концерт в доме Булгакова, в подвале. И нас там взяли. Пришлось написать бумажку, что мы больше не даем концертов, и ждать, пока нам позвонят. Нам позвонили, мы поехали в «Рок-лабораторию», выступили там на фестивале, заняли первое место, нам вручили похожий на фаллос приз…
– И что там было написано?
А. Г.: «Лучшей группе всех времен и народов».
– Играй!
А. Г.: Кто б мог подумать! Самая наша…
– Yesterday-yesterday…
А. Г.: Number two. Самая жизнерадостная песня. Все жизнерадостные, но эта – особенно!
(Песня «Маленькая девочка со взглядом волчицы».)
А. Г.: Спасибо вам! Я полагаю, что если вы все, кто сидит здесь и кто смотрит нас, относитесь к нам с любовью, то знайте, что ваше чувство взаимно всегда!
Из зала: Бис! Еще!
А. Г.: Ну, давайте тогда…
(Песни «Веселый ансамбль», «Безобразная Эльза».)
Гарик Сукачев
«Гарик Иваныч – снег и ветер, огонь и вода, Сцилла и Харибда нашей многострадальной эстрады. А если на это все еще накладывается его дэрэ, то тут вообще тушите свет и забивайте входные двери – на вас надвигается Горыныч!» – Евгений Маргулис.
– Гарик Сукачев на «Квартирнике»!
Гарик Сукачев: Да, это я, это мы. Ребят, между прочим, в этом году – можете тоже как-то аплодировать нам с Саней – двадцать лет «Боцману и бродяге» (совместный проект Гарика Сукачева и Александра Скляра. – Прим. ред.), нашему братскому проекту. Ты, Сань…
– А не погано встретили Саню Скляра? Саня Скляр!
(Аплодисменты.)
Г. С.: Гитару возьми, Сань. Там что у нас? Си-минор мы играем. «Ничего не надо» мы решили спеть.
Александр Скляр: Да ладно?
Г. С.: Да, старик, я тоже не очень помню слова, но песня хорошая, мы вот действительно ее просто не пели с тех пор, как вышел «Боцман и бродяга», вообще ни разу эту песенку.
А. С.: Точно.
Г. С.: Что точно? Я тебе говорю ответственно. Вот сейчас мы споем. Все напрягаются. Поехали! Все как-то внутренне напряглись.
А. С.: Ну, конечно, давно не пели.
(Поют песню «Ничего не надо».)
Г. С.: Ребята, между прочим, можете еще раз похлопать – Сане дали звание заслуженного артиста России.
– В нашем полку прибыло. Сань, скажи, тебе стало лучше жить от этого звания?
А. С.: Я пока еще не понял.
– Я тебе хочу сказать, вот раньше, в советское время, это давало лишних два метра на кладбище и какие-то, наверное, скидки на квартплату. Сейчас, по-моему, нет.
Г. С.: А Дом творчества? А Пицунда, брат?
– Сань, я тебя поздравляю просто так.
А. С.: Спасибо.
Г. С.: Ну давай, вспомним. Мы вспомним «Боцмана и бродягу», да, Сань? Жарко, раздеваться надо. Мы сами не ожидали, что так жарко…
Вообще приятно знаете что? Что здесь свои собрались, потому что чужим людям на самом деле особо никогда не скажешь каких-то вещей, которые говоришь близким друзьям, они знают отчасти, что с тобой происходит, как ты живешь в основном только потому, что твои ближайшие товарищи, то, что называется ближним кругом и так далее. И когда-то Саня написал песню, которую мы сейчас споем, а она меня просто потрясла. И вообще для меня это какие-то вот… Мне приятно это сказать при своем друге, теперь уже у нас, к счастью, наступил тот возраст, когда мы можем это говорить откровенно, не стесняясь. Да и меня, когда Саня эту песню мне спел, она просто смела абсолютно. Я сказал: «Саня, ты написал шедевр, я никогда ничего подобного не напишу, и мне вообще незачем заниматься этим дурацким стихосложением, потому что ты все уже написал, и мне смысла нет, в общем. Или пойти выброситься из окошка, или поехать на рыбалку. Одно из двух». На что Саня, как обычно, сказал: «Ну ладно, Горыныч, чего ты?» Эта песня, которую написал Саня, называется «Гагара с черным пером».
(Песня «Гагара с черным пером».)
– Гарик, с днем рождения, хочу тебе сказать.
Г. С.: Спасибо, брат!
Сергей Галанин: Гарик, друг мой! С днем рождения!
Все ждут каких-то песен…
Г. С.: «Бригады С» – их не будет.
С. Г.: Мы споем еще более какое-то раннее, поэтому, надеюсь, приятно удивим всех.
Г. С.: Друзья, с нами Андрей Орлов по прозвищу Орлуша. Конечно же, он сейчас выйдет чуть позже и прочтет свой великий стих какой-нибудь у нас. Тебе все равно, а нам будет приятно, раз уж мы здесь собрались.
– Среди нас дети, ты помнишь?
Г. С.: Дети пойдут искать торт. Ну, Серега, скажи, что за песенка. Ваня (Иван Охлобыстин. – Прим. ред.), ты хорошо подпевал, на самом деле, так что можете хотя бы оттуда подпевать. У него отвратительный голос, но зато от души. «Птицы поют» – то, что мы споем. Иди к нам. Хочешь, садись со мной? Садись на край, садись, садись, садись.
С. Г.: Это песни из хорошего советского кино – где Олег Стриженов, Леонид Куравлев…
Г. С.: Если что, мы два раза споем. Сейчас твоя звезда зажжется!
Иван Охлобыстин: Я петь люблю!
Г. С.: Друзья, Иван Иванович Охлобыстин! Аплодисменты, переходящие в овацию!
С. Г.: Эту песню, кроме меня, знал еще Мишка Ефремов, которого сегодня нет.
Г. С.: Он на горе Афон.
С. Г.: Молится за нашу программу.
Г. С.: Он на горе Афон с ребятами-альпинистами, выпивает, я думаю. Ну нет, я шучу. Но это дурацкие шутки, естественно.
Поехали, ребята.
(Песня «Птицы поют».)
– Так как это день рождения, то все равно вместо того, чтобы говорить какие-то глупые тосты…
Никита Высоцкий: Гарик, я тебя увидел первый раз, когда пришел из армии, лысый. Год служил, ничего не понимал, и с Мишей отправился в ресторан ВТО – дело было, по-моему, зимой 87-го года – и вижу, какой-то человек в кожаном пальто, в танкистском шлеме вылетает нам навстречу, его вышвыривают из ВТО с диким матом. А Миша уже был с ним знаком. В общем, нас всех оттуда вынесли в результате. Я помню одно, что у меня было испорчено настроение, потому что я хотел посидеть. Но Гарика мы все-таки засунули в машину, и он кричал всем прохожим: «А теперь, теперь домой!» Гарик хороший, я Гарика люблю, как и все здесь собравшиеся. Он мне приказал участвовать в проекте, связанном с Владимиром Высоцким. Вот я в нем участвую и говорю ему спасибо, и ребятам всем спасибо за то, что они это сделали. Ну и поем.
(Песня «Жил я с матерью и батей».)
Г. С.: Давайте, ребята, мы позовем нашего замечательного, просто чудесного и выдающегося, я не боюсь этого слова, Михаила Горевого, который снялся в фильме Стивена Спилберга в роли советского дипломата.
– А он, кстати, похож.
Михаил Горевой: Два слова скажу. Судьба свела нас с Горынычем в прошлом тысячелетии. А судьбу звали Александр Наумович Митта, он тогда снимал кино. Это был как раз тот самый 86-й год, 87-й, о котором рассказывал Никита Высоцкий. И с того времени мы немного подросли, чуть-чуть постарели. Но посмотрите на Гарика – он может многое. Он универсальный солдат российского кино, музыки. Хотите артиста – пожалуйста, актера, музыканта, певца и кинорежиссера. Я снялся у него в кино, я знаю, он – кинорежиссер. Ну ладно. А то, что мы сегодня попытаемся сделать – это стихи под музыку. Жанр для меня новый, поэтому предупреждаю сразу – могу обосраться.
Итак, Владимир Владимирович Маяковский – «Флейта-позвоночник», отрывок.
(Исполняют отрывок из «Флейты-позвоночник».)
– Кто еще не говорил тосты в твою честь? Я вижу, Вася.
Г. С.: Вася Мищенко, Дмитрий Владимирович Харатьян. Поднимите руки, кто у нас еще песни поет сегодня. Сережка Воронов, он ждет вашего блюзового слова, понимаешь?
– Кто? Воронов?
Г. С.: Да, конечно. Серег, может быть, это самое, сыграем с тобою.
Г. С.: Чего-то у нас, ребята, здесь то ли телефон у кого-то, то ли еще что-то такое, все заскучали. Может быть, кто-нибудь себя назначит официантом, принесет бухла. Блин, ребята, я просто не выпиваю, поэтому мне всегда как-то жалко людей…
Сергей Воронов: Гарик, еще раз с днем рождения тебя! Надо сказать, что эта песня точно не случилась бы в 1991-м, если бы ты не пришел и не сказал: «Какие-то кусочки текста, я придумал фразу, сколько можно терпеть, надо как-то расширить наброски…» И минут за пятнадцать песня была доделана. Текст практически Гарика.
– Бриллиантовый состав! Сергей Воронов! С песней, слова которой написал Гарик Иванович Сукачев. А также Сергей Мазаев на саксофоне.
(Песни «Сколько можно терпеть», «Скорый поезд придет только в шесть часов», «Проруха-судьба».)
Г. С.: Да здравствует любовь, ребята!
Дима Харатьян, иди сюда. Мы будем играть, ты будешь только петь. Споем песенку. Димка когда-то жил в маленькой квартирке…
Дмитрий Харатьян: Подожди!
Г. С.: Расскажи ты, господи!
Д. Х.: Я должен сказать, что Гарику обязан практически местом в жизни – он мне открыл глаза на это самое место. Потому что до написания этой песни, которую мы сейчас попробуем исполнить – но я-то попробую, а он исполнит, понятное дело, – я даже не знал, что, оказывается, я живу на нулевом километре Ильинского шоссе. Представляете, прожил сколько лет, уж я не знаю, тогда мне было за тридцать. И пока поэт и музыкант не сочинил песню и не подарил мне, можно сказать, увековечил… Гарик, спасибо тебе.
Г. С.: Рассказал он не все, на самом деле…
Д. Х.: Я не с начала просто… собственно, с финала.
Г. С.: Короче, ребята. Димка с Марусей – Ваня тогда еще не родился, теперь он уже студент…
Д. Х.: Ваня – не Охлобыстин, естественно…
Г. С.: Ваня – сын, Иван Харатьян – не родился, и мы тогда все-таки иногда выпивали, друзья, чуть-чуть. И, соответственно, я уезжал к Марусе и Димке. У них была маленькая комната, их спальня – у них была микроскопическая квартирка двухкомнатная. И вот в этой комнате, в своей спальне, они меня укладывали. Еще у них был жив чудный пес, его звали Лао. Лао, значит, укладывался рядом с этой… Я уж не помню, диван-кровать, что это было у вас… слишком много лет прошло. А сами они уходили в большую комнату спать, меня никак не трогали. И Иван Охлобыстин был первым, кто научил нас гулять.
Д. Х.: В смысле выгуливать друг друга. Как собачек.
Г. С.: Он мне говорил: «Горыня, надо идти гулять, мы должны пройти хотя бы 30 километров. Если не 30, хотя бы семь». И Димка тогда перенял эту офигенную традицию, и мы с ним уходили гулять всегда на речку, на Москва-реку. У нулевого километра, у столбика, переходили всегда эту дорогу и шли мимо церкви, в которой, кстати, и его и меня крестили, когда мы были совсем маленькими детишками, и шли на Москва-реку. Теперь уже, конечно, этих деревенских домов не осталось – там вырос огромный район…
Д. Х.: Павшинская пойма.
Г. С.: Павшинская пойма… Но песня осталась, понимаешь?
Д. Х.: И нулевой километр остался.
Г. С.: И нулевой километр остался, поэтому я как-то сказал Димычу в каком-то жутчайшем абстинентном синдроме: «Я тебе за это песню напишу». Вот, давайте мы сейчас сыграем за это. Димыч, давай!
(Песни «Нулевой километр», «Колечко».)
Г. С.: Давайте споем пару песен не очень веселых.
– А то до этого мы хохотали как подрезанные (смеется).
Г. С.: Нет, но это были песни драматичные. Просто хочется вспомнить Петра Ефимовича Тодоровского. Мы все его очень любили. У меня были сыновьи чувства к нему, он напоминал мне моего отца: замечательным чувством юмора, с полуулыбкой…
(Песня «Я не видел, ребята».)
– Горыныч, а скажи мне, зная тебя, как крайне тактичного и мягкого человека…
Г. С.: Слышала, Оля? Я – тактичный и мягкий человек.
– Да, тактичный и мягкий человек, который в моем понимании ни разу не выругался матерным словом. Я хочу спросить – вот расскажи-ка мне, брат, про «Анархию».
Г. С.: Что тебе про нее рассказать?
– Откуда там такие слова?
Г. С.: Но эти слова написал английский драматург – Майк Бейкер. Перевела, прошу прощения, сейчас запамятовал фамилию, переводчица, писатель, которая перевела эту пьесу. Вот и все. Она так написана, написано на этом языке, на английском.
– Ну ты, ты – человек, который слово «жопа» при мне никогда не произносил. Как такое могло случиться?
Г. С.: Споем, давайте, «Знаю я, есть края». Мы ее играем редко сейчас.
(Песня «Знаю я, есть края».)
Г. С.: Эту песню играл мой отец с нами вместе и на пластинке, и в клипе, и на концертах. Помнишь?
С. Г.: Он сидел чуть-чуть в стороне и всегда играл лучше всех нас.
Андрей Орлов: Один раз мы с Ваней сидели на даче, они собираются, Гарик сказал, что едут в тур. Его отец говорит: «Сколько ты везешь с собой человек?» – «Человек восемь, «Неприкасаемые»». – «Сколько ты им платишь?» – «Батя, ну плачу как плачу». – «Значит, смотри: экономим на всем, я приезжаю за три дня до тебя, раздаю ноты, ты приезжаешь, и группа «Неприкасаемые» уже стоит на сцене». Гарик ему говорит: «Батя, но у меня же музыканты там – Толя Крупнов, Серега Воронов, Паша Кузин». Он говорит: «Хотел, чтоб сын музыкантом стал – не вышло». Игорь подошел: «Батя, у меня в концертном зале «Россия»!» – «Музыканты, Игорь, по нотам играют».
Г. С.: Да-да-да. Ну ладно, давайте.
(Песня «Вальс Москва».)
Группа «Браво»
«Про «Браво» – только одно слово – Браво!» – Евгений Маргулис.
(Открывают «Квартирник» песней Ray Davies.)
– Думал, начну немного по-другому. Есть какая-то история небольшого сценария, но благодаря этой песне решил поменять всю концепцию праздника. Сейчас объясню почему. Рэй Девис – это музыкант из вокально-инструментального ансамбля Kings, который я страшно люблю, и Женя тоже их любит. И у меня есть один нажабленный для себя артефакт… (дарит Евгению Хавтану пластинку Kings).
Евгений Хавтан: Круто, спасибо! Японский?
– От сердца оторвал.
Е. Х.: Знаешь, я тебе тоже что-нибудь подарю тогда.
– У нас такой вариант навороченного квартирника, на самом-то деле, потому что на подобных праздниках такое обилие гитар бывает нечасто.
Е. Х.: Это да, это преступно выглядит.
– Бывает нечасто. «Браво» мне почему-то напоминают сейчас большой такой цыганский оркестр. Я могу объяснить почему, потому что у всех команд, которые снимались у нас до того, самое большое количество участников вместе со мной было человек пять, а тут шалман – там люди с гитарами…
Е. Х.: А я хочу, Жень, сказать, что еще не все пришли, потому что хор – у них сегодня занятие, репетиция, струнная группа уехала на гастроли.
– Ну, это называется концерт такой – междусобойчик, когда в зале сидят хор, скрипачи. Но вас все-таки любят, ребят, вас пригласили без скрипачей – это кайф. И хора.
Е. Х.: А можем играть, да? Стоп-стоп-стоп-стоп. Мы будем останавливаться, извините.
– Не надо останавливаться.
Е. Х.: Не будем, нет?
– Потому что чем хороша вот сама идея квартирников – все-таки я бы оставлял маленькую лажу такую. Вот вы бы остановились, я бы это не стирал. Так что давайте играйте сразу нормально.
(Играют песню «Бег».)
– Играй песню.
Е. Х.: Сейчас, настроимся.
– Ну тогда я еще поговорю. Кстати, по поводу настройки инструментов. У нас в молодости была такая замечательная фраза: настраивается тот, кто не умеет играть.
Е. Х.: Мы хотим ее опровергнуть.
– Подожди, а на больших концертах у вас есть специальный человек, который настраивает?
Е. Х.: Да, сейчас вот настроил не так. Сейчас играл песню – нет, не так настроил ее, там вместо ля звучит си, по-моему.
– У меня была подобная ситуация у какого-то начальника на дне рождении – там был вокально-инструментальный ансамбль, который играл на тон ниже. И я вышел с ними спеть, спел первый аккорд – они взяли свой, а я взял свой. Получилось… ну, восхитительно.
Е. Х.: А у нас была подобная история, даже еще интереснее. Мы пишем такие плей-листы, и счастье, когда они совпадают у нас всех. Дело в том, что мы любим играть длинные концерты, поэтому склеиваем два таких листочка. И у нас была история – я не хочу сейчас называть, кто это сделал, – он просто по-разному склеил эти листы. То есть там, где была первая песня, – там последняя. Мы выходим играть первую песню, и раз, а там у всех разные песни практически, то есть одни играют одну песню, а другие – другую.
– Потом спасли, переставили местами? А меня Женька не слышит, он в ушах, да?
Е. Х.: Я слышу тебя, да. Это я вижу плохо, слышу хорошо.
– Я слышу тебя, большой папа.
Е. Х.: Ну просто такая техническая здесь возможность.
– Да, я говорю, как человек без наушников.
Е. Х.: Не могу уже, привык. Я должен слышать нюансы.
– Итак, нюансы. «Браво»!
(Песня «Навсегда».)
– Мы с Женей разговаривали перед тем, как выйти на эту искрометную сцену. И он мне рассказал историю первого коллектива, из которого его прогнали. Это называлось «Редкая птица», и прогнал тебя, по-моему, Галанин, гад.
Е. Х.: И он в том числе, кстати.
– В принципе, у нас с тобой похожие истории – меня в 73-м, по-моему, или 74-м году тоже прогнали.
Е. Х.: Тебя за что?
– А меня за бездарность. Причем это была такая действительно серьезная мотивация. Я не помню, почему пошел играть в оркестр народных инструментов профтехобразования – я не знаю. И была песня, которую я помню до сих пор – «Парень с гармошкой», там было 32 такта. Молчание. А я начал слушать Джими Хендрикса и подумал, что раз такая красота мне досталась – «Эх, парень с гармошкой, девчонки какие-то кудрявые…» и пауза – и я там шарашил как полоумный. Пришел дирижер и сказал: «Ты бездарен». Меня прогнали. Все. И что из меня получилось? Посмотрите, что получается из людей, которых прогоняют.
Е. Х.: Меня прогнали за другое.
– Это не важно. Главное, что мы получились. Получились?
(Аплодисменты.)
Е. Х.: Из знакомого – песня следующая.
(Поют «За окном рассвет».)
Е. Х.: Что, играем дальше?
– Ну конечно.
Е. Х.: Сейчас, надену каподастр. Извините за это слово.
– Доктор, просто доктор. Или зубной техник. Для каждой песни свой инструмент.
(Песня «На лунный свет».)
– А хочешь вдогонку сразу следующую, без настройки?
Е. Х.: Сейчас, надо банджо настроить. Сейчас мы сразу сыграем.
– У меня, кстати, в вокально-инструментальном ансамбле играет мальчик по имени Боря Плотников, у которого гармошки как патронташ.
Е. Х.: Он, кстати, у нас играл на этой пластинке. Сыграл отличное соло на губной гармошке.
– Здорово играет, да. И я смотрю на действо, которое происходит, – как тебе подтаскивают то этот рояль, то тот рояль, вечно настраивают… Да брось ты эту ерунду, Жень, играй на одной.
Е. Х.: (проверяет настройку инструмента) Вроде нормально…
– Проверять будешь или…
Е. Х.: Нормально, ладно.
– Евгений Хавтан на банджо! На настроенном банджо.
(Песня «Перемена места».)
– Слушай, а еще один вопрос – напомни мне, в каком году я у вас засветился в клипе?
Е. Х.: Ааа, вот, да, мы ж еще это не вспомнили. Это было, сейчас скажу – 90 какой там год? «Оранжевый галстук». 93-й. Похоже, да, похоже. Это был он. И причем здорово засветился, кстати, ты спас нам клип.
– Я стал звездой!
Е. Х.: Знаешь, если бы не ты…
– Недавно то ли Валерка Сюткин показал мне его, то ли кто-то из наших близких – я посмотрел и поразился, насколько там я выгляжу как сейчас!
Е. Х.: Это действительно так, Жень.
– У меня шестилетний или семилетний ребенок испугался, когда я вернулся пьяный после этих съемок, в гриме. Он говорит: «Папа, ты заболел?» Я говорю: «Да нет».
Е. Х.: Знаешь, ты хоть вернулся, потому что некоторые мои музыканты через неделю только вообще вернулись после съемок этого клипа.
– Кстати, отличные музыканты, ребята.
(Песня «Минус двадцать».)
– Естественно, у каждого вокально-инструментального ансамбля такого формата есть рояль в кустах. Рояль в кустах сегодня у нас будет Маша Макарова, которая непонятно каким образом здесь оказалась. Маш, иди, я тебе оставлю свое место, потому что стоять тут негде – ну ты видела этот шалман, да?
Е. Х.: Ну, на самом деле мы уже не первый раз с тобой, Маш, поем песни. Мы же пели песни, помнишь? Песню Гарика мы пели, «Верю я».
Мария Макарова: Пели, с Герой Моралисом.
Е. Х.: Ты была вот с таким вот животом. И мы боялись, что ты родишь прямо на сцене Кремля.
М. М.: Я говорю: «Дети, вы, еще не родившись, уже были в Кремле».
Е. Х.: Ты вот это зря сказала.
(Поют песни «Для тебя», «Шангри-ла».)
– Чтобы занять время, пока Женя будет настраивать гитару, чтобы он не сидел в пустоте, представь, пожалуйста, битлов.
Е. Х.: Сейчас. Паша Кузин.
– Паша Кузин, вау-вау-вау-вау-вау. Да подожди играть, ты чего.
Е. Х.: Не-не, Паш.
Паша Кузин: Представляй, давай, под музыку.
– А, они затеяли шоу. Да на фиг это надо.
Е. Х.: Да, конечно, кому это нужно.
– Паша Кузин.
П. К.: Мне нужно.