На следующий день на приеме в Белом доме мы все сидели в Восточном зале, пока президент Буш вручал лауреатам их красочные медали. Конечно, раньше я был в Белом доме только как турист, так что это еще один важный для меня момент. Но знаете что: учитывая сотни лет истории, формирующие в этих стенах наш мир… зал мог бы быть и побольше. Набитые, как в метро в час пик, мы все тихо сидели на маленьких складных стульях, пока президент надевал медали с радужными лентами на шеи лауреатов этого года: Моргана Фримена, Джорджа Джонса, Барбры Стрейзанд, Твайлы Тарп и The Who. Я ЧУВСТВОВАЛ, ЧТО ПЕРЕДО МНОЙ ТВОРИТСЯ ИСТОРИЯ, И ЭТО ЗАСТАВИЛО МЕНЯ СНОВА ЗАДАВАТЬ СЕБЕ ВОПРОС: «КАК Я ВООБЩЕ ЗДЕСЬ ОКАЗАЛСЯ?»

На тот момент единственное, что оставалось сделать, прежде чем наконец отправиться на концерт, — это сфотографироваться с президентом и первой леди перед рождественской елкой Белого дома. Это решение, на обдумывание которого ушло какое-то время. Моя личная точка зрения, мягко говоря, не совпадала с политикой тогдашней администрации, поэтому я немного сомневался насчет фотографии с президентом. Несмотря на то, что эти выходные предполагались свободными от каких-либо политических разногласий, эдаким шансом собраться вместе ради искусства, было трудно выкинуть политику из головы, даже если только ради снимка перед сверкающей рождественской елкой. И снова я задавал себе вопрос: «Что я здесь делаю?»

Я подумал об отце. Что бы он сделал? Убежденный республиканец, он десятилетиями налаживал прочные отношения с людьми по обе стороны баррикад и мог выпить рюмку практически с кем угодно. Когда мы вместе проводили время на выходных, он иногда водил меня в салун на углу в Джорджтауне под названием «У Нэйтана», ежедневно принимающий десятки парней в льняных костюмах в полоску. Они выпивали, смеялись и спорили — но, что самое главное, сосуществовали. Я сидел за барной стойкой, потягивая имбирный эль, и слушал их громогласные голоса. Они обсуждали последние новости, оставаясь каждый при своем мнении и откладывая настоящие дебаты до утра понедельника, когда будет заседать Палата представителей. Это тот Вашингтон, который я знал, — место, где люди с противоположными взглядами могли вести цивилизованную беседу, не превращая ее в драку. Место, которого уже, к сожалению, больше нет.

Мы с Джордин решили встать в очередь из морских пехотинцев в парадной форме за фотографией. В конце концов нас позвали в комнату, где президент и первая леди стояли, как картонные фигурки, перед рождественской елкой, и мы приветствовали их улыбками и крепкими рукопожатиями. Первые впечатления? Президент оказался выше, чем я ожидал, а у первой леди были очень красивые голубые глаза. «Откуда ты???» — прокричал мне в лицо президент с жаром инструктора по военной подготовке. Ошеломленный, я ответил: «Ну… эээ… да тут прямо за мостом!», — указывая на Южную лужайку. Я сказал ему, что меня пригласили исполнить песню The Who в Кеннеди-центре, он улыбнулся, нас сфотографировали и выпроводили за дверь быстрее, чем вы успеете сказать: «Больше нас так не проведут».

Я думаю, что он узнал меня в коридоре внизу тем же вечером только потому, что я был единственным человеком с длинными волосами, но, когда он с гордостью назвал меня тем единственным словом, которого я так отчаянно старался избегать накануне вечером, я рассмеялся. «Если бы бар “У Нэйтана” в Джорджтауне еще работал, — подумал я, — уверен, мы бы с ним провели отличное воскресенье».

В 2010 году президент Обама вручал Полу Маккартни Гершвиновскую премию Библиотеки Конгресса, которая присуждается только одному лауреату в год за вклад в популярную музыку. По сути, это американский эквивалент посвящения в рыцари и, возможно, высшая награда для музыкантов. Планировалось выступление в Восточном зале Белого дома (видимо, я становился завсегдатаем), и, поскольку мы с Полом друзья, меня пригласили исполнить с ним «Band on the Run» на крошечной сцене в этом маленьком заполненном людьми зале. Конечно, я хватался за любую возможность сыграть с Полом не только потому, что он навсегда останется причиной, по которой я стал музыкантом, но и потому, что с ним чертовски весело играть.

Когда я приехал на репетицию в Lisner Auditorium (через дорогу от Tower Records, где я когда-то подрабатывал), меня встретила на сцене его прекрасная команда, а после небольшого разговора подошел, чтобы представиться, музыкальный руководитель. Я думал, что достаточно подготовлен, но в целом предполагал, что Пол и его группа, скорее всего, все равно возьмут всю основную работу на себя, поэтому, если я вдруг забуду слова или какой-то аккорд, меня, вероятно, даже не будет слышно. «Хорошо, Дэйв, вот твой микрофон», — сказал он, указывая на микрофонную стойку в центре сцены. «Это странно», — подумал я. «Мммм, а где будет стоять Пол?» — спросил я.

Он рассмеялся и ответил: «Пол будет сидеть прямо перед тобой рядом с президентом. Ты будешь петь всю песню сам!» Меня охватила паника, которую я пытался замаскировать вымученным энтузиазмом.



ОПЯТЬ ЖЕ, ИГРАЙ РОЛЬ, ПОКА РОЛЬ НЕ СТАНЕТ ТОБОЙ.



Мы пробежались по нескольким версиям, решили, что «сойдет для гранжа» (поговорка, которая много лет крутилась вокруг Foo Fighters), и я вернулся в гостиничный номер, чтобы репетировать песню, пока не стану чувствовать себя комфортно, играя ее перед двумя самыми важными людьми на планете, которые будут сидеть плечом к плечу в шести футах от меня. Это серьезно, да и лайн-ап тоже неслабый. Стиви Уандер, Элвис Костелло, Джек Уайт, Эммилу Харрис и Фейт Хилл — все они исполняли классические произведения Пола, так что по сравнению с уровнем других исполнителей я чувствовал себя ничтожеством. Я еще никогда не нервничал так сильно, и на то были веские причины.

Во время саундчека во второй половине дня все исполнители ходили туда-сюда по Белому дому, поддерживая друг друга и поражаясь размеру крохотной сцены, которая была около двух футов высотой и едва вмещала группу Пола. Когда саундчек закончился, я наконец мог побродить по Белому дому, любуясь историческими портретами и рассматривая книги в небольшой библиотеке внизу. Моя любимая находка? Полная антология текстов Боба Дилана. Я не уверен, сколько времени она пролежала на полке, но сам факт, что она там есть, давал мне небольшую надежду на будущее. В какой-то момент я спросил у какого-то официально выглядящего сотрудника Белого дома, нет ли где-то буфета для исполнителей, так как чертовски хотел есть. Он предложил пойти проверить и спросил, есть ли у меня какие-то предпочтения, но, так как я самый всеядный человек на земле (спросите любого!), я просто сказал: «Что угодно!» Через несколько минут он вернулся с чипсами SunChips и сэндвичем на тарелке, приготовленным на кухне внизу, и я горячо поблагодарил его. «Отличный мужик!» — подумал я.

Позже я узнал, что это адмирал береговой охраны.

В вечер представления все исполнители стояли в помещении рядом со сценой, ожидая выхода, словно парашютисты перед прыжком из самолета в небо. Одного за другим их представляли, и они шли сквозь плотно набитую толпу к крошечной сцене, где приветствовали Пола и президента, а затем исполняли свою песню. «Не могу же я быть здесь единственным, кто нервничает», — подумал я. Без звуковой стены Foo Fighters позади меня я чувствовал себя практически голым. Обнаженным перед Полом Маккартни и президентом Обамой. Мой пульс подскочил, желудок начало сводить, и я стал представлять наихудший из возможных сценариев: парализующий приступ тревоги, который потребует не только медицинской помощи, но и целой жизни в попытках это забыть.

А потом на меня вдруг будто что-то снизошло…

Я РЕШИЛ НЕ ПОРТИТЬ ЭТОТ МОМЕНТ. Я решил перестать спрашивать: «Как я сюда попал?» Я был там. Я сказал себе, что не собираюсь тратить ни секунды на страх или желание быть в каком-то другом месте. Я совершил долгий путь от детства в Спрингфилде к музыкальной сцене Вашингтона, а затем к выступлению в Белом доме для The Beatles и президента — жизнь сделала полный оборот, но вместо того, чтобы погрузиться в сложный самоанализ, я просто улыбнулся.

На меня снизошло спокойствие, и именно тогда вызвали меня. Я вышел на сцену с высоко поднятой головой и с гордостью встал перед Полом и президентом, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле. Я дошел до этого момента в жизни, и теперь прошлое и настоящее, правое и левое соединились в музыке.

Нетрезвое вождение по ту сторону экватора


«Asseyez-vous, s’il vous plait…»


Я в замешательстве повернулся к своей девушке, знающей французский и выступающей в качестве переводчика, за столь необходимой помощью, и она перевела мне: «Она хочет, чтобы ты сел». Я кивнул и, нервно улыбаясь, опустился в кресло напротив пожилой женщины, пока она внимательно наблюдала за каждым моим движением. У меня были веские причины испытывать двойственные чувства по поводу этой неожиданной встречи. Я никогда раньше не был у экстрасенса.

Шел январь 2000 года, и Foo Fighters были в ежегодном грандиозном туре по Австралии на фестивале Big Day Out, который начинался в 1992 году с единственного концерта в Сиднее. Nirvana играла вместе с Violent Femmes, но в конечном счете фестиваль разросся до трехнедельной феерии в шести городах, ежегодно собирая до сотни групп. Фестиваль проходил в палящей жаре великолепного австралийского лета и был кульминацией маршрута любой гастролирующей группы, а расслабленный график из шести концертов за три недели делал его больше похожим на летний отпуск, чем на ту гонку, к которой мы все привыкли. Мы называли его The Big Day Off — «Большой выходной», и наслаждались каждым моментом, проведенным вне сцены.

Моя девушка прилетела в гости из Штатов, планируя посетить нашумевшую французскую ясновидящую, которая жила в жилом комплексе за пределами Сиднея. Судя по всему, она уже бывала у нее раньше, во время поездки в Австралию со своей собственной группой много лет назад, и, по словам людей, знакомых с этим явлением, эта дама реально крута. Наш старый друг / промоутер Стив Павлович на протяжении многих лет приводил к ней и других музыкантов, увлеченных мистицизмом, и все они возвращались домой с восторженными отзывами о ее способностях.

Я же ни разу не видел настоящего экстрасенса по той лишь единственной причине, что мне это было совершенно неинтересно. Если не считать одного глупого гадания в сувенирном магазине Нового Орлеана на пике успеха Nirvana, когда женщина с костью в носу сказала мне: «Не сдавайся, когда-нибудь у тебя все получится!», — мне удалось избежать всего этого парапсихологического анализа. Не то чтобы я не верил в то, что некоторые люди способны читать мысли и видеть будущее, — мне просто было плевать, что они там видят. В каком-то смысле я предпочитал сохранить будущее втайне, опасаясь, что изменю его, следуя чьим-то ошибочным предсказаниям. Я думал, что жизнь должна идти своим чередом и что в это путешествие лучше отправляться без карты, в которую можно было бы подсмотреть, когда заблудишься.

Метод работы этой ясновидящей прост: вас просили принести любую свою фотографию, и она спокойно рассматривала ее, проводя по ней пальцами и получая через прикосновение какую-то потустороннюю информацию, после чего озвучивала то, что ей удалось прочитать. Вы должны понимать, что этот прием я назначил не для себя, а, скорее, для девушки, и она подготовилась к этой встрече, взяв целое портфолио, в котором в том числе была и моя фотография. Мы со Стивом играли роль сопровождающих / шоферов, провожающих ее в квартиру этой женщины для сеанса, поэтому, пока они контактировали с потусторонним миром, мы побежали за кофе.

Когда мы вернулись, девушка выглядела немного измученной, и экстрасенс быстро переключила внимание на меня, так как, к сожалению, я, кажется, и стал их темой для обсуждения, пока нас не было. То, что она очень плохо говорила по-английски и я ее не понимал, создавало довольно неловкую ситуацию между мной и девушкой, поскольку я полагался на нее (уроженку Монреаля) в переводе откровений экстрасенса, какими бы неудобными они для нее ни были.

Она несколько минут рассматривала мою фотографию, после чего взяла мою руку и стала внимательно изучать линии и мозоли на моей ладони.

«Tu as beaucoup d’energie…» — сказала она.

Я повернулся к девушке за переводом, и она ответила: «Она говорит, что в тебе много энергии».

«Ага! Неплохое начало!» — подумал я. «Да, меня можно назвать гиперактивным», — ответил я по-английски, надеясь, что она поймет (что она и сделала с небольшой помощью девушки).

«Non, tu as beaucoup d’energie psychique…»

Здесь мне уже не понадобился переводчик. Она говорила, что во мне много физической энергии. Я был приятно удивлен.


«Tes mains brillent… ils ont une aura… c’est bleu… tres puissant…»


Если верить моей новой ясновидящей подруге, мои руки сияли мощной голубой аурой. Верил я в это или нет, но был рад и даже, можно сказать, польщен этим фактом. «И почему я этого не знал? — подумал я. — Все это время я бы мог пользоваться своей мощной голубой аурой!» А затем она подняла на меня глаза и спросила, не видел ли я призраков.

Это трудный вопрос. Видел ли я когда-нибудь стереотипное парящее привидение, посетившее наш мир, чтобы заявить права на свою прежнюю территорию? Нет. Пережил ли я серию необъяснимых событий, когда чувствовал присутствие чего-то, что не было ни живым, ни мертвым? Да.

На пике успеха Nirvana я все еще жил в крохотной комнатке, где из мебели были только комод, ночной столик и матрас на полу, поскольку успех пришел так быстро, что у меня не было времени ассимилироваться в этой новой жизни рок-звезды. На самом деле, у меня не было никакого желания пользоваться растущим банковским счетом, потому что я и так чувствовал себя совершенно комфортно. У меня никогда особо ничего не было, поэтому я никогда особо ни в чем и не нуждался, и такой образ жизни казался мне совершенно естественным. Но главное, это было весело. Сидеть и смотреть MTV, поедая пиццу Totino’s Party Pizzas вместе с друзьями дождливым днем, — это то, как я видел «успех». Так зачем что-то менять?

В конце концов, отец (мой главный финансовый консультант) сказал мне, что пришло время инвестировать в собственный дом в Сиэтле, чтобы сохранить капитал (и чтобы я не спустил все деньги на чипсы и сигареты), так что он прилетел, и мы вместе начали искать дом. Местный агент по недвижимости собрал несколько предложений, и мы ходили по домам в поисках идеального варианта. Большинство были либо слишком старыми, либо слишком странными, либо слишком далеко расположенными, но был один, который выделялся среди остальных, — недавно построенный дом в северном пригороде Сиэтла под названием Ричмонд-Бич. Всего в нескольких кварталах от прекрасного Пьюджет-Саунд, довольно скромный и на первый взгляд неприметный, дом ютился среди высоких сосен в конце тупиковой улицы. Но внутри вас ждал архитектурный шедевр. Несколько уровней лестничных площадок и комнат, обрамленных великолепным деревом, залитых естественным светом из световых люков, встроенных в высокие потолки, и огромных окон, выходивших на густой лес. Поскольку дом стоял на вершине холма, казалось, что в нем всего один этаж, но с обратной стороны была тщательно пристроена задняя часть дома, с террасами и лестницами, обращенными к гигантским вечнозеленым деревьям. Трудно представить жизнь в одиночестве в таком пространстве, но меня привлек его теплый дизайн, и я быстро перевез туда комод, матрас и ночной столик.

В первую ночь в доме я смотрел новый телевизор (настоящая роскошь!), сидя на старом матрасе спиной к стене спальни. Дождь лил стеной, и я чувствовал себя немного странно из-за того, что остался один в этом огромном доме. Вдруг дом содрогнулся от громкого удара. Это была не молния или гром и не взрыв где-то снаружи. Это звучало так, как будто огромная фура врезалась в стену, к которой я прислонился, толкая мое тело вперед. Я немедленно нажал кнопку отключения звука на пульте и замер в абсолютном ужасе. В конце концов я набрался смелости выйти из спальни и посмотреть вниз с небольшой лестничной площадки в пустую гостиную, вглядываясь в темное пространство в поисках движущихся теней или признаков незваного гостя. По спине бежали мурашки, и я на цыпочках, осторожно ходил из одной комнаты в другую в поисках признаков взлома, но не нашел абсолютно ничего. Вернувшись в постель, я выключил звук телевизора и остаток ночи проспал с одним открытым глазом.

Через несколько месяцев в доме я понял, что именно на первом этаже чувствовал что-то странное. Прогуливаясь по извилистым коридорам, петляющим по нижним уровням, я всегда чувствовал, будто за мной кто-то идет, пристально за мной наблюдая. На шее и спине я ощущал тепло от близости этой невидимой силы, отчего крошечные волоски на спине поднимались, и я мчался к месту назначения так быстро, как только мог, прежде чем бежать обратно наверх, в безопасную кухню. Я никогда раньше такого не испытывал и убеждал себя, что это все мое буйное воображение. До тех пор, пока не обнаружил, что я не единственный, кто это чувствовал.

В конце концов я обустроился и начал заполнять дом мебелью, скромной, но достаточной, чтобы пригласить друзей на ужин в честь Хэллоуина за новым обеденным столом. После ужина мы решили рассказывать истории о привидениях за коктейлями, некоторые из первых рук, некоторые нет, но я держал при себе подозрения по поводу нового дома. Но внезапно один из друзей сказал: «Знаешь… так странно… каждый раз, когда я на первом этаже, у меня ощущение, что кто-то за мной следит. Доходит до того, что я громко сообщаю этому не знаю чему, что иду вниз…» Я чуть не подавился. С одной стороны, конечно, обрадовался, что не единственный это чувствую, так что, возможно, я все-таки не сумасшедший. Но с другой, это подтверждение того, что в качестве первого дома я купил чертов дом с привидениями. В ближайшее время я переезжать не собирался и хотя был не против делить дом со своим старым другом Барреттом, делить дом с призраком мне не очень хотелось.

Со временем это чувство становилось все сильнее и сильнее, настолько, что я стал избегать первого этажа. Но вскоре это чувство переползло вверх по лестнице. Ночью я лежал с краю кровати (я всегда так делаю, так как ненавижу клаустрофобное ощущение собственного дыхания на лице, если сплю лицом к стене) и чувствовал, как всего в нескольких дюймах кто-то смотрит на меня сверкающими глазами, пока я крепко зажмуривался, боясь того, что могу увидеть, если открою глаза. Это происходило ночь за ночью. Спать было невозможно — я лежал парализованный от страха.

И тут начались сны.

Мне снилась всегда одна и та же женщина в старом рваном сером свитере и темно-синей шерстяной юбке. Потрепанная, покрытая пятнами от земли, с каштановыми жесткими спутанными волосами, она в глубокой печали стояла босиком, не говоря ни слова и глядя на меня пронзительными глазами. В первом сне я вышел из спальни на площадку над лестницей и посмотрел вниз, в гостиную, где она стояла неподвижно, глядя на меня издалека. Я проснулся в холодном поту. Следующие сны были такими же ужасающими, но события разворачивались в других частях дома, что сигнализировало мне — возможно, этот дом все-таки не мой. Может быть, это ее дом.

Доска для спиритических сеансов появилась несколько недель спустя, в День благодарения, когда я впервые встретился с Натаном Грегори Менделем, будущим басистом Foo Fighters, который пришел на ужин с нашим общим другом. Скажем так, верите вы в это дерьмо или нет, но я пришел к выводу, что дом моей мечты теперь больше похож на «Ужас Амитивилля». Тем не менее я продолжил там жить и за годы постепенно привык к звуку шагов по паркетному полу кухни, к беспричинно срабатывающим датчикам движения и самопроизвольно открывающимся дверям. Друзья присылали мне шалфей, чтобы очистить дом от непрошеных духов, но я его не трогал, так как настолько далеко заходить не хотел, да и, честно говоря, пах он кошачьей мочой.

Для простоты я сказал экстрасенсу, что не «вижу» призраков в полном смысле этого слова.

Затем она спросила, видел ли я НЛО. А вот это меня уже реально интересовало. В конце концов, я назвал группу Foo Fighters, в честь жаргонного термина времен Второй мировой войны, обозначающего неопознанные летающие объекты; наш лейбл называется Roswell Records — в честь крушения НЛО в 1947 году в Розуэлле, штат Нью-Мексико; а название моей издательской компании — MJ Twelve Music, отсылка к предполагаемому секретному комитету ученых, военачальников и правительственных чиновников, собранному Гарри С. Трумэном для обнаружения и исследования инопланетных космических кораблей. Так что я хорошо разбирался в конспирологических теориях об НЛО, хотя, к сожалению, сам никогда не с ними не встречался.

«Нет, — сказал я. — Но они мне часто снятся».

Она посмотрела мне прямо в глаза и с мягкой улыбкой произнесла: «Се ne sont pas des reves».



Я ПОВЕРНУЛСЯ К ДЕВУШКЕ ЗА ПЕРЕВОДОМ, И ОНА СООБЩИЛА МНЕ: «ЭТО НЕ СНЫ».



Я тут же вспомнил бесчисленные яркие сны об инопланетянах, которые мне снились с детства и которые я ясно помню до сих пор. Мне снилось, что я лечу по своему району, глядя вниз на ряды крошечных домиков из окна незаметного для глаз человека небольшого корабля, бесшумно и с легкостью парящего по воздуху с невообразимой скоростью. В одном из них я лежал в мокрой траве на газоне перед домом, глядя в ночное небо, усыпанное звездами, и отчаянно пытался вызвать НЛО, чтобы он унес меня в другой мир. Внезапно я осознал, что на самом деле смотрю на свое отражение в гладком металлическом днище корабля в форме тарелки, парящего всего в нескольких метрах над головой. А потом я проснулся.

Но есть один сон, который я никогда не забуду, — настолько сильный и глубокий, что до сих пор не могу отделаться от него.

Был прекрасный ранний вечер в прибрежном городке на юге Европы, и небо было идеального оттенка лазурно-голубого в сумеречный час между закатом и полночью. Я небрежно шел по крутому травяному холму, вдыхая теплый летний воздух и глядя вниз на гавань с кафешками, заполненную людьми в белых нарядах, прогуливающимися, держась за руки, по набережной. Звезды были едва видны, становясь ярче с каждой секундой, когда солнце опускалось за океан. Вдруг небо взорвалось ослепительной вспышкой, повалив меня на землю. Я взглянул вверх и увидел, что звезды теперь сменились тысячами НЛО, мчащимися по небу, разных размеров, разных форм, разных цветов, и я сидел в шоке, пытаясь осознать это невероятное событие и разглядывая удивленные лица тысяч других людей, делающих то же самое. Время остановилось.

В голове прогремел громкий голос, как какая-то форма телепатии. «ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА», — услышал я. В это время на небе проецировались анимированные диаграммы, объясняющие, как нашему виду помогали существа из отдаленных уголков Вселенной. Слева на небо проецировался рисунок Леонардо да Винчи «Витрувианский человек», а справа — карта мира со всеми нашими границами и территориями. Голос объявил это событие: «РАСЦВЕТ НОВОЙ ЭПОХИ».

Я проснулся, зная, что это что-то большее, чем просто сон, но продолжил свою жизнь, не позволив себе погрузиться в кроличью нору, из которой некоторые любители конспирологических теорий об НЛО никогда не возвращаются, проводя остаток дней в ожидании «раскрытия тайны». Меня определенно зацепила эта тема, но на мою жизнь это повлияло разве что тем, что этот сон вдохновил меня на создание клипа Foo Fighters на песню «The Sky Is a Neighborhood», в котором снимались мои дочери Вайолет и Харпер. «Чудесный сон», — думал я, — но это всего лишь сон». До этого момента. По словам экстрасенса, это уже не мое воображение, а реальность.

После еще нескольких откровений, в том числе о конкретном измерении, из которого я родом, она продолжила рассказывать мне вещи, о которых абсолютно никто на земле не мог знать. И она не попадала пальцем в небо; она рассказала мне вещи о моей жизни, такие подробные, такие интимные и такие точные, что я сдался. Теперь я в это верил. Обладала ли она «посткогницией» (способностью сверхъестественным образом воспринимать прошлые события) или продвинутой формой интуиции, я был полностью убежден, что эта женщина — настоящая профи.

Мы закончили сеанс, попрощались, покинули ее крошечную квартирку и отправились в долгий путь обратно в Сидней. Эти откровения придали мне смелости. Я задавался вопросом, была ли эта сила чем-то врожденным, и думал обо всех моментах, когда мог призвать на помощь свои экстрасенсорные способности.

Например, за неделю до этого, в Голд-Косте.

Голд-Кост, прибрежный город в Квинсленде, всего в сорока пяти минутах к югу от Брисбена, — австралийский эквивалент Форт-Лодердейла во Флориде. Пляжные бары, переполненные пылающими напитками неонового цвета, светловолосые серферы в наполовину снятых гидрокостюмах на каждом шагу и, да, парк развлечений Sea World для отдыхающих семьей. Любое посещение этого курортного рая всегда было приключением, поэтому мы до последней капли выжимали все из каждой секунды в этой загорелой стране чудес, и, поскольку мы собирались играть в туре Big Day Off, у нас было много времени на эти ребяческие забавы. По прибытии мы с Тейлором решили арендовать скутеры, чтобы кататься по городу от пляжа к пляжу в течение трех дней перед нашим масштабным шоу на Gold Coast Parklands, стадионе для собачьих бегов всего в нескольких милях от города. Наш отель, Sheraton Grand Mirage, стал одним из наших фаворитов за эти годы, с его кипенно-белыми стенами родом из 80-х и щедрыми шведскими столами, выходящими на бассейны с лебедями. Если бы Тони Монтана из «Лица со шрамом» когда-нибудь собирался в отпуск, он, несомненно, выбрал бы именно этот резорт. Там было ощущение, словно гуляешь по картине Нагеля в шлепанцах.

К счастью, отель находился всего в нескольких милях от места проведения концерта, прямо по автостраде Смит-стрит, поэтому вместо того, чтобы ехать на переполненном шаттле с другими группами, мы с Тейлором подумали, что поедем сами на своих нелепых маленьких скутерах, пытаясь вместить в оставшееся время как можно больше вайба фильма «Беспечный ездок». Без шлемов (и без прав) мы отправились в наше небольшое путешествие, смеясь над абсурдностью ситуации: два знаменитых музыканта, собирающихся сыграть для 50 000 человек, несутся по дороге на потрепанных минибайках. Как и большинство происходившего в то время, это чистая комедия.

Мы подошли к входу, и местные охранники подозрительно посмотрели на нас, как на двух загорелых американских туристов, которые каким-то образом добыли пропуска за кулисы у настоящих Foo Fighters. После долгих уговоров и неразборчивых переговоров по рации нас наконец спас наш тур-менеджер Гас, и мы промчались по закулисью, огибая столы для пикника с музыкантами, которые показывали на нас пальцем и смеялись, пока мы пролетали мимо. Если не считать Blink-182, мы, без сомнения, были самой странной, самой чудаковатой и самой раздражающей группой в списке. Я имею в виду, что там были настоящие тяжеловесы, среди которых Red Hot Chili Peppers, Nine Inch Nails, Primal Scream, и я могу с уверенностью сказать, что никого из этих парней нельзя было увидеть уносящимся в закат на придурочном скутере.

При подготовке к шоу мне пришла в голову еще одна странная идея: я хотел выехать на скутере на сцену во время выступления и газануть, как всегда делал Роб Хэлфорд из Judas Priest, правда, на мотоцикле «Харли-Дэвидсон». Этим я хотел отдать дань уважения самому богу хэви-метала. Я сел и, написав за парой кружек пива сет-лист, нашел в выступлении идеальное место, чтобы выскочить на сцену, как Ивел Книвел[53], завести хилый 50-кубовый двигатель в клубах дыма и продолжить играть, пока публика умирает со смеху. «Ради смеха — все что угодно», — подумал я, и план был приведен в исполнение. Все прошло как по маслу.

После выступления я вернулся в гримерку и посмотрел на расписание выступлений, приклеенное к стене. Я заметил, что одна из моих любимых групп, Hellacopters из Швеции, играла на боковой сцене, так что прихватил несколько бутылок пива, закинул Бобби Гиллеспи из Primal Scream на заднее сиденье своего уже знаменитого скутера, и в темноте мы поехали на них смотреть. Hellacopters, хард-роковый шквал классических риффов и классических причесок, всегда устраивали великолепные шоу, и мне посчастливилось побывать на многих из них, поскольку на протяжении многих лет мы гастролировали вместе.

Сидя на краю сцены, тряся головой и потягивая пивко, я заметил, что пошел дождь. Не проливной тропический ливень, конечно, но довольно сильный, чтобы я подумал, что пора возвращаться в отель. Эти скутеры не то чтобы прекрасно вели себя на дороге, а даже мелкий дождь мог сделать дорожное покрытие опасно скользким, но ехать было всего пару миль, так что я не особо об этом переживал. Я схватил Тейлора, надел толстовку, и мы отправились в путь в наш замок на песке в стиле ДеЛориан.

Примерно через милю движение на оживленном двухполосном шоссе полностью остановилось. Было уже поздно, и, по сути, это единственный путь в город для всех остальных 49 999 человек на концерте, так что наша быстрая поездка домой превратилась в хэви-метал парковку. «Наверное, там авария», — подумал я, пока мы, казалось, вечность двигались с черепашьей скоростью. А затем я увидел, что на самом деле тормозило движение.

Пост проверки на трезвость.

Здесь я должен остановиться, чтобы попытаться объяснить, почему я просто не спрыгнул с этого гребаного скутера, не припарковал его на обочине и не позвонил Гасу, чтобы тот приехал забрать меня под дождем. Во-первых… это был чертов скутер. Эта штука была не больший «автомобиль», чем газонокосилка. Я не мог представить, что полицейский даже задумается, прежде чем махнуть мне рукой: «Проезжай!», — вероятно, посмеиваясь над тем, как глупо я выгляжу в толпе машин в промокшей от дождя толстовке и камуфляжных шортах. Во-вторых, я действительно не чувствовал ни малейшего эффекта от того, что пил в течение последних пяти часов. Не то чтобы я хвастался, но мне нужно больше, чем пара банок солодовых напитков и пара шотов виски. Честно говоря, я не чувствовал себя ни капельки пьяным. Так что все будет тип-топ, правильно?

Неправильно.

«Подуйте в эту трубочку», — сказал полицейский, когда я подъехал к контрольно-пропускному пункту. Потрясенный, я повиновался и увидел, как Тейлор пронесся мимо, свободный как птица (очевидно, в ту ночь он воздерживался от алкоголя, предпочитая вместо этого баловаться чем-то другим), изо всех сил дуя в крошечную соломинку на конце маленького устройства. Полицейский взглянул на экран, посмотрел на меня и с густым, самым австралийским акцентом Крокодила Данди сказал: «Слезайте с мотоцикла, у вас превышен лимит…» Я не мог в это поверить. Все эти годы я какой только херни не творил, и мне все сходило с рук, а тут арестовывают в Австралии за вождение в нетрезвом виде на чертовом мопеде. «Поставьте мотоцикл на обочину и снимите с передачи», — сказал он. Я расхохотался. С передачи? У этой штуки нет передач. Да чтобы заставить эту херню двигаться, приходилось практически перебирать ногами, как Фред Флинтстоун[54]. Я поставил его на подставку, и офицер попросил у меня удостоверение личности. Это проблема. Я никогда не ношу с собой паспорт во время турне, потому что могу потерять его в любую секунду. (Да, я тот парень, который теряет все содержимое карманов по крайней мере один раз за день.) Паспорт всегда был у Гаса, который давал мне его в руки только при пересечении границы или регистрации на рейс, а затем немедленно требовал обратно. Все, что у меня было, — это ламинированный бейджик тура Big Day Out, который был накинут на шею и на котором, к счастью, было мое имя, фотография и принадлежность к группе, поэтому я сказал: «О, чувак, паспорт у моего тур-менеджера, но возьми вот это» — и протянул его в надежде, что по какому-то призрачному стечению обстоятельств он окажется большим поклонником и отпустит меня.



МОЖЕТ БЫТЬ, НА ЭТОТ РАЗ ЭТО ИМЯ РОК-ЗВЕЗДЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СРАБОТАЕТ? НЕ-А.



«Значит, музыкант?» — сказал он с некоторым появившимся апломбом. Я объяснил, что мы в туре Big Day Out и что мы пробыли здесь несколько дней, наслаждаясь этим чудесным городом, отсюда и нелепый скутер. «Ага… — сказал он. — Когда следующий концерт?» «Завтра в Сиднее», — ответил я с проблеском надежды. «Извини, приятель, ты его пропустишь. Я должен тебя задержать». Я почувствовал подкатывающую панику. Я объяснил, что практически вижу отель с того места, где мы стоим, и что вполне мог бы просто припарковать этот кусок дерьма и пройти остаток пути пешком. «Извини, приятель», — все, что я получил в ответ. Мне был и правда пиздец.

Как раз в этот момент Тейлор, который успешно прошел через контрольно-пропускной пункт и вернулся, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, подъехал к нам и сказал: «Чувак, что происходит???» Я объяснил, что меня задерживают и что он должен бежать обратно в отель и попросить Гаса подготовить мой залог. Тейлор умчался, а я остался стоять там один, пока ряд за рядом проезжали машины, а люди с концерта высовывали головы из окна и кричали: «Йоу, Дэйв! Будь здоров, приятель! Клевое шоу!» Я мог только улыбаться и махать. Придурок.

Вскоре на меня надели наручники, посадили в полицейскую машину и отвезли в передвижной полицейский участок через дорогу, где меня допрашивали детективы, как будто я Тед Банди[55]. «Ваш домашний адрес? Домашний адрес вашей матери? Рабочий адрес вашей матери?» Это продолжалось целую вечность, и если у меня действительно было какое-то опьянение, то оно быстро прошло из-за утомительных и совершенно неуместных вопросов, которые мне задавали. «Просто уже посадите меня за эту чертову решетку», — подумал я спустя несколько часов. Именно это они и сделали.

За решеткой меня снова приветствовали все остальные преступники с моего концерта. Меня официально зарегистрировали на стойке регистрации и поместили в камеру с вырубившимся чуваком в футболке Primus, который храпел так громко, что, я подумал, мне, возможно, придется повеситься на шнурках. Я лег на свою бетонную кровать и попытался укрыться жестким холщовым одеялом, которое мне выдали, дрожа от холода в мокрой от дождя одежде. Поскольку дверь камеры из плексигласа, после ее закрытия в комнате наступала полная тишина, как в студии звукозаписи, так что я просто лежал и слушал, как в ушах звенит после триумфального шоу, на котором я играл всего несколько часов назад, задаваясь вопросом, как мои выходные в раю превратились в это.

Через несколько часов прибыл мой герой и спаситель Гас, и, глядя на мониторы службы безопасности с заключенными, он указал на мою дрожащую фигуру на экране и объявил офицерам: «Это мой». Дорога обратно в отель сопровождалась смехом и моими трезвыми рассказами обо всех ребячествах, которые привели меня к этому невероятному абсурду. Мы поспали несколько часов и на следующее утро полетели в Сидней на концерт.

Но моя преступная жизнь не осталась позади. По закону я должен был вернуться в Голд-Кост на заседание суда через неделю. Если меня признают виновным, придется не только заплатить штраф, но и вполне возможно, что мне грозит реальный тюремный срок. Не говоря уже о том, что мои шансы когда-либо снова получить разрешение на въезд в их прекрасную страну будут просраны, что весьма душераздирающая перспектива, поскольку за годы Австралия стала моей любимой страной в туре. Если бы я потерял эту возможность из-за нескольких бутылок пива и дешевого скутера, я бы никогда не смог себе этого простить, да и моя группа тоже. Я отнесся ко всему этому очень серьезно, настолько серьезно, что мы с Гасом пошли в универмаг и выложили 700 долларов за костюм, чтобы я не выглядел полным придурком перед лицом закона. Нет ничего более жалкого, чем двое взрослых мужчин, прогуливающихся среди стеллажей с одеждой в универмаге, принимающих модные решения на основе объективности чопорного судьи и говорящих что-то вроде «Слишком консервативно?» и «Слишком диско?». Мы выбрали что-то элегантное, но не слишком лихое и приготовились к поездке на север. На следующий день, когда мы покидали отель в Мельбурне, чтобы лететь обратно в Квинсленд, я столкнулся в холле с гитаристом Primal Scream, который пошутил: «Что вы скажете члену Foo Fighters в костюме? ВИНОВЕН!!!» Это вообще не помогало.

Мы встретились с моим адвокатом, или «барристером», как они их там называют, в Burger King рядом со зданием суда и обсудили мою защиту за жирными чизбургерами и несвежей картошкой фри. На самом деле говорить было особо нечего. Я превысил допустимый предел за рулем. Дело закрыто. Нет никаких подводных камней, на которые я мог бы опереться, чтобы аннулировать обвинение, поэтому в основном судья должен определить суровость моего наказания (и разумность выбора костюма). Я поправил свой дешевый галстук, и мы отправились на виселицу в судный день. Это дерьмо становилось все более реальным.

Еще до того, как мы вошли в здание, меня окружили местные журналисты, пихая мне в лицо микрофон. Я пробирался внутрь, только и успевая повторять «Без комментариев», прячась за новыми солнцезащитными очками. Должен сказать, если и есть что-то хорошее во всем этом опыте, так это то, что теперь я знаю, каково быть Джонни Кокраном[56]. Слава богу, это случилось только один раз (и, слава богу, я не Джонни Кокран). «По крайней мере, костюм мне идет», — подумал я. Мы вошли внутрь и скрестили пальцы в ожидании маловероятного вердикта «невиновен».

Судья решил наказать меня по всей строгости. К счастью, мне удалось избежать тюремного заключения или общественных работ, но технически это была судимость, поэтому я заплатил штраф (меньше, чем стоил костюм!) и теперь пожизненно считаюсь преступником в их стране, так что по сей день должен ставить галочку в маленьком квадратике рядом с надписью: «БЫЛИ ЛИ ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ОСУЖДЕНЫ ЗА ПРЕСТУПЛЕНИЕ В АВСТРАЛИИ?» И каждый раз, когда я передаю сотруднику иммиграционной службы свою форму, они щелкают маленьким переключателем под столом, который загорается красным светом, сигнализируя их начальнику прийти им на помощь. И каждый раз, когда я объясняю свое преступление этому начальнику, они смеются и говорят: «А, точно! Я это помню!»



Я ЛЕГКО ОТДЕЛАЛСЯ, НАВЕРНОЕ. МОЕ НАСТОЯЩЕЕ НАКАЗАНИЕ? ПОЗОР НА ВСЮ ЖИЗНЬ.



Если бы только я использовал свои экстрасенсорные способности той ночью на шоссе, дрожа в толстовке под дождем, медленно приближаясь к пункту проверки на трезвость, мне не пришлось бы отвечать за это постыдное преступление долгие годы. Я заплатил за это недорого… Но после той встречи с экстрасенсом в Сиднее иногда смотрю вниз, чтобы увидеть ту мощную голубую ауру, которая вроде как исходит от моих мозолистых рук, и задумываюсь, поможет ли она мне когда-нибудь. Хотя, даже со всеми своими предполагаемыми суперспособностями, я все равно всегда выберу, чтобы жизнь шла своим чередом. Ведь жизнь — это путешествие, куда лучше отправляться без карты, в которую можно подсмотреть, когда заблудишься.

Жизнь набирала обороты

«Сколько вам лет?» — слегка озадаченно спросил меня врач.

«Мне сорок», — нервно ответил я.

«И на что вы жалуетесь?» — поинтересовался он.

«У меня боль в груди, и мне кажется, что я умираю, черт возьми!» — выпалил я в панике.

Мы сидели перед мониторами с результатами компьютерной томографии в Седарс-Синайском медицинском центре в Лос-Анджелесе, где я только что полчаса лежал совершенно неподвижно в вызывающей приступ клаустрофобии трубе. Врач рассматривал размытые цифровые изображения на экране, пытаясь найти какие-то тромбы или отложения в артериях и камерах моего напряженного сердца. Я сидел рядом с ним, нервно потирая вспотевшие руки, с тревогой ожидая смертельного диагноза, пока он минуту или две внимательно изучал, казалось бы, совершенно нечитаемые черно-белые картинки, а затем откинулся на спинку стула.

«Хммм… Не вижу ничего примечательного… Вы нервничали в последнее время?»

«Если бы он только знал!» — подумал я. Я чуть не упал со стула от смеха после его вопроса, но взял себя в руки:

«Эээ, да… Немного», — вежливо ответил я и усмехнулся.

«Вы достаточно спите?»

«Ну, может, часа три-четыре за ночь», — осторожно ответил я, хотя, по правде говоря, даже это преувеличение.

Он задал еще один вопрос: «Вы пьете много кофе?» Бинго!

«А что вы имеете в виду под много кофе?..» — спросил я, зная, что количество потребляемого мной кофеина, вероятно, заставит Хуана Вальдеса[57] схватить своего осла и бежать в горы Колумбии. Стыдно признаться, сколько кофе я пью за день. Я опасался, что врач поместит меня прямиком в психушку и отправит в смирительной рубашке на ближайшее собрание Анонимных Кофеманов. Недавно я осознал эту зависимость, поняв, что, возможно, пять кувшинов кофе в день — немного перебор, но до сих пор я не осознавал последствий. К сожалению, я такой человек. Я никогда не могу остановиться. Не просто так я до сих пор никогда не употреблял кокаин: в глубине души я знаю, что, если бы я употреблял кокаин так же, как пью кофе, я бы уже каждое утро сосал члены на автобусной остановке за пару граммов.

Кофе. Даже когда я просто пишу это слово, я уже хочу его выпить. Горячий, холодный, спешалти, кофе с заправки, свежесваренный, гуща на донышке, растворимый, из френч-пресса… скажем так, я не гурман, мне просто нужен эффект. Я максимально далек от того, чтобы быть кофейным снобом (этот претенциозный культ внушает мне отвращение), поэтому я выпью все, что окажется в пределах досягаемости. От Dunkin’ Donuts до самых дорогих в мире бобов, которые собирают из навоза диких циветт в Юго-Восточной Азии, — я пил все виды, и пью я его по одной и только одной причине: чтобы получить кайф.

Но в тот день в больницу меня отправил не только кофе. Жизнь набирала обороты.

2009 год был знаменательным. Все началось с вечеринки по случаю моего сорокалетия, проходившей в тематическом средневековом ресторане Medieval Times в Анахайме, штат Калифорния, гигантском манеже для лошадей, где вы смотрите, как фальшивые рыцари с фальшивым английским акцентом соревнуются, пока вы голыми руками едите жирные индюшачьи ножки и пьете пиво из сверкающих кубков. Навсегда увековеченное в величайшем фильме Джима Керри «Кабельщик», это место отлично подходит для самого абсурдного, уморительно веселого и совершенно неловкого обеда, но, очевидно, не для того, чтобы взрослый мужчина праздновал там очередной день рождения, чего я не осознавал, пока голос фальшивого короля не прогремел на весь зал с несколькими объявлениями: «Дамы и господа, сегодня у нас несколько дней рождения! Эдди исполняется семь лет! Томми исполняется десять! И Дэйву исполняется… сорок???»

Как и всегда, я упиваюсь абсурдностью всего этого и наслаждаюсь каждым странным моментом, так что может быть лучше, чем собрать 150 моих самых близких друзей в секции «Синий рыцарь», пьяно подбадривающих благородного рыцаря, моля о кровожадном убийстве. И разве может быть лучший момент для создания группы, ведь именно в этот вечер я представил басиста Led Zeppelin, Джона Пола Джонса, своему старому другу Джошу Хомму, чтобы начать наш новый, совершенно секретный проект Them Crooked Vultures.

Я познакомился с Джошем в начале 90-х, когда он играл на гитаре в одной из моих любимых групп всех времен, Kyuss. Впоследствии мы много лет вместе гастролировали по миру с его группой Queens of the Stone Age, к которой я даже на какое-то время присоединился, участвуя в записи их альбома Songs for the Deaf и сыграв с ними одни из самых ярких концертов за всю мою жизнь. У Джоша есть какая-то удивительная магическая способность, действительно одна на миллион, и всякий раз, когда мы играли вместе, результат всегда был гипнотический, музыка без усилий перетекала, никогда не теряя своего плотного узора. На сцене мы импровизировали, как старые друзья, которые заканчивают друг за друга фразы, часто истерически смеясь за спиной публики над нашими музыкальными внутренними шутками. По сути, это был союз, заключенный на небесах, и мы использовали любую возможность играть вместе.

Время от времени мы говорили о стороннем проекте, обычно когда были измотаны ответственностью и обязательствами на нашей основной работе или когда наши группы пересекались в туре. Мы сидели и фантазировали за кулисами о чем-то странном, свободном и веселом за сигаретами и литрами коктейлей. Джош тоже барабанщик, так что мы с ним могли легко переключаться между собой, меняясь инструментами и стараясь уйти как можно дальше от звучания Queens of the Stone Age и Foo Fighters. Мы знали, что это успех, и после полутора лет гастролей и игры «Learn to Fly» каждый гребаный день мечты о чем-то веселом были очень необходимы, чтобы удержать меня от того, чтобы бросить музыку и стать наконец посредственным кровельщиком, которым мне суждено было стать.

Примерно в то же время меня попросили вручить награду GQ за выдающиеся достижения членам группы Led Zeppelin (постарайтесь осознать иронию этого колоссального преуменьшения), так что я позвонил Джошу и спросил, следует ли мне упомянуть об этой идее нашего секретного проекта Джону Полу Джонсу, величайшему басисту в истории рок-н-ролла. «Ты что, знаком с Джоном Полом Джонсом?» — спросил он. Как ни странно, я был с ним знаком. Мы познакомились, когда однажды записывались с ним для альбома Foo Fighters In Your Honor в 2004 году. Он также дирижировал оркестром на выступлении Foo Fighters на «Грэмми». Он был не только приятным и скромным человеком, но и ослепительным музыкальным гением. Кроме того, он был продюсером таких потрясающих экспериментальных музыкантов, как Butthole Surfers и Diamanda Galas. Он не боялся показаться странным, и это еще мягко говоря, так что была надежда, что он согласится на нашу причудливую схему. Если магию, которая была у нас с Джошем, соединить с всемогущим Джоном Полом Джонсом, у нас наверняка получится «супергруппа» (нелепый термин, которого мы избегали). Мы с Джошем подумали: «Черт возьми, а это стоит попробовать!», — и вскоре я уже стоял лицом к лицу с Джоном на церемонии награждения, робко донося до него эту идею. Он не сказал «да», но не сказал и «нет», поэтому мы решили поддерживать связь по электронной почте и посмотреть, сможем ли что-нибудь придумать. Домой я буквально летел: голова кружилась от перспективы играть на барабанах с человеком, который когда-то играл вместе с барабанщиком, вдохновившим меня больше всего. Я мог только надеяться, что он примет наше предложение, но особенно не рассчитывал, потому что это, блин, Джон Пол Джонс.

И вот Джон решил отправиться в Лос-Анджелес, чтобы прощупать почву и увидеть, действительно ли у нас есть химия, которую я представлял, и так уж вышло, что его прибытие совпало с моим инфантильным днем рождения, поэтому я пригласил его на этот средневековый фестиваль фастфуда. Бедный, сам того не зная, он был брошен в тошнотворную, американизированную версию Средневековья, в то время как юбиляр и его будущий товарищ по группе напивался и, как школьник, курил косяки в мужском туалете между рыцарскими турнирами. Если он сможет пережить эту ночь низкопробного театра и подростковых шуток, не сбежав прямиком в аэропорт Лос-Анджелеса, тогда, возможно, у нас есть шанс. Он, слава богу, любезно и с ледяным терпением перенес мой инфантилизм, и через несколько дней мы встретились в студии Джоша, Pink Duck, для нашей первой репетиции.

Я сел за свою установку и настроил ее под себя. Джон разогревал пальцы на басу, с легкостью играя самые сложные фразы, а затем я присоединился к его ритму, войдя в него так идеально и плавно, что про себя подумал: «УХ ТЫ! Да у меня охрененно получается!!» Правда, я быстро понял, что в том, что барабаны хорошо звучали, не моя заслуга, а Джона. Его способность цепляться за барабаны и придерживаться каждого удара была потрясающей, делая грув намного более плавным и сильным, чего ни с одним другим басистом я не испытывал. Именно в этот момент я понял, что эксперимент выгорит. Как только к нам присоединился Джош, нам понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять — группе суждено быть. Пути назад нет.

Мы репетировали несколько дней, знакомясь друг с другом, заказывая еду из другого средневекового ресторана через дорогу, Kids Castle (или, как мы мило его называли, Kids Asshole[58]), и сочиняя риффы. В конце концов мы придумали генеральный план для создания этого нового музыкального союза: мы встретимся в Лос-Анджелесе на две недели, чтобы сочинить и записать альбом, рассредоточимся по своим углам на небольшой перерыв, а затем снова соберемся и продолжим наращивать арсенал нашего психо-рок-буги, чтобы когда-нибудь обрушить все это на мир. Это было официально.



ЖИЗНЬ НАБИРАЛА ОБОРОТЫ.



Между тем основную работу никто не отменял. После долгих и тяжелых полутора лет гастролей Foo Fighters выпускали сборник лучших хитов, и для его продвижения нас попросили написать и записать новую песню (также известную как «песня из сборника лучших хитов, которая не является ни лучшей, ни хитом»). Начались дискуссии о том, как, когда и с кем мы будем ее записывать, и теперь, когда технически я был в двух группах, этот график требовал сложной логистики. Я не был уверен, как и когда мы сможем это сделать, но я точно знал, с кем хочу это сделать: с моим старым другом Бутчем Вигом.

У нас с Бутчем была солидная совместная история, и мы всегда были близки, но не работали вместе с тех пор, как в 1991 году была записана песня Nirvana «Nevermind». В течение многих лет я не спешил снова работать с Бутчем, опасаясь, что длинная тень Nirvana, опустившаяся на меня после смерти Курта, сведет на нет ценность моей музыки. Все, что мы запишем вместе, будут сравнивать с тем, что мы делали в прошлом, и это крест, который мне приходится нести с того дня, как мы встретились. Как бы я ни любил Бутча, и несмотря на то, что он один из величайших продюсеров всех времен и барабанщик Garbage, настоящих героев альтернативного рока, я просто не хотел, чтобы все это повлияло на то, что должно было стать просто красивым воссоединением. Техника Бутча проста: берешь большой звук и большие риффы — получаешь большую песню. Вот и все. Иногда было трудно сказать, работает ли он вообще, потому что его непринужденный и спокойный вид заставлял забывать, что ты на работе. Из-за его сильного висконсинского акцента и мягкого поведения в студии легко забыть, что это он записал одни из самых популярных рок-альбомов всех времен с такими группами, как Nirvana, Smashing Pumpkins и Green Day. Но после некоторого самоанализа я решил забыть о том, что скажут критики, и позвонил Бутчу. Жизнь чертовски коротка, чтобы позволять чужому мнению ей рулить, подумал я.

Началась гастрольная жизнь, и, как бы мы ни старались найти свободное время, сессии Foo Fighters, к сожалению, пересекались с ранее запланированными сессиями Them Crooked Vultures. Мы решили, что, если я запишусь с Foo Fighters с одиннадцати утра до шести вечера, а затем побегу в студию Vultures с семи вечера до полуночи, у меня может получиться. «Подумаешь! — решил я. — Высплюсь на том свете!» В конце концов, это не то, чего не могли бы решить несколько дополнительных литров кофе в день! Так что ради этой великой цели я увеличил потребление этой черной жидкости до еще более опасных масштабов.

Ах да, и у меня родился еще один ребенок.

Харпер Уиллоу Грол появилась на свет 17 апреля 2009 года. С первого дня она была кричащим комочком радости, такой совершенной, такой очаровательной. С ее появлением мое представление о любви расширилось раз в десять, и я снова стал гордым отцом. Я всегда очень ценил жизнь, но еще один ребенок заставил меня полюбить все это еще больше и каждое утро взволнованно просыпаться, чтобы увидеть ее прекрасное лицо, независимо от того, как сильно я недосыпал. Как может подтвердить любой родитель, чудо появления новорожденного перевешивает в вашей жизни все остальное, и вы забываете о собственном выживании, потому что полностью сосредоточены на ребенке: идеал, который, безусловно, демонстрировала моя мать, когда я был маленьким. Я был вне себя от радости, что теперь у меня есть две прекрасные дочери, и пользовался любой возможностью быть с ними, днем или ночью, независимо от того, насколько был измотан безумным графиком и перебежками из одной студии в другую с литрами кофе, как будто бы это олимпийские соревнования.



ЖИЗНЬ НАБИРАЛА ОБОРОТЫ.



И как будто этого недостаточно для того, чтобы отправить меня в могилу («ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ДЭЙВ ЭРИК ГРОЛ, ЕМУ СТОИЛО БЫ ПЕРЕЙТИ НА ЧАЙ»), Foo Fighters попросили выступить в Белом доме 4 июля на барбекю в честь Дня независимости, которое новоизбранный президент Обама устраивал для семей военных. Мероприятие проходило на ухоженной Южной лужайке с видом на памятники Национальной аллеи, это отличная возможность, перед которой я не мог устоять по множеству личных причин. В конце концов, это мой родной город, и я провел бесчисленное количество Дней независимости по другую сторону забора Белого дома, наблюдая за великолепным фейерверком из-под одеяла в траве, пока Beach Boys играли вдалеке на фестивальной сцене, или посещая панк-рок концерты у Мемориала Линкольна в бунтарской юности, реализуя свое право на протест в тот день, когда, возможно, это было важнее всего. Но теперь все по-другому. Это личное приглашение присоединиться к нашему первому афроамериканскому президенту на его заднем дворе, чтобы отметить заслуги мужчин и женщин, которые защищают наше право на свободу праздновать, протестовать или избирать своих лидеров демократическим путем. Это не просто барбекю. Это для меня честь.

Ах да, еще я затеял ремонт в доме.

Семья постоянно росла, и мой когда-то просторный дом стал казаться уже не таким просторным. Мы хотели сделать из свободных комнат что-то более подходящее для детей (и… кхм… студию для меня, где мы однажды запишем наш альбом Wasting Light). На тот момент Вайолет было три года, а Харпер — всего три месяца, поэтому для их размещения требовалась некоторая реконфигурация, что требовало серьезного строительства. Громкого строительства. С подъездной дорожкой, которая выглядела как съезд грузовиков «Додж», и десятками рабочих, вооруженных электроинструментами, которые подняли уровень децибелов до показателей, достойных Motorhead. Есть только один способ описать это: долбаный хаос.



ЖИЗНЬ НАБИРАЛА ОБОРОТЫ.



Неделями мой новый распорядок выглядел примерно так: проснуться на рассвете от того, что младенец и трехлетка требуют моего безраздельного внимания, в то время как вдалеке гремят циркулярные пилы и отбойные молотки. Заварить кофе. Выпить этот кофе и бежать в студию Foo Fighters. Сделать еще одну бадью кофе. Начать работать. Выпить эту бадью кофе, но вместе с ним пить крепкий чай со льдом в надежде, что это поможет восполнить водный баланс. Сварить еще кофе, чтобы выпить его по дороге в следующую студию. Приехать в студию Vultures, налить еще одну бадью кофе и пить ее в течение следующих четырех часов, выбивая все дерьмо из барабанов, отчаянно пытаясь произвести впечатление на Джона Пола Джонса.

Ехать домой, трясясь как лист на ветру от примерно 4000 миллиграммов кофеина, поступивших в организм за восемнадцать часов, и безуспешно пытаться поспать хотя бы четыре часа, прежде чем проснуться и повторить все снова. И так далее, и так далее, до тошноты, на повторе.



ЖИЗНЬ НАБИРАЛА ОБОРОТЫ.



Этот сложный период постепенно нарастающего кризиса лучше всего можно понять, посмотрев уже известный клип на YouTube под названием «Fresh Pots» («Свежий кофе») — двухминутный короткометражный фильм, который снял наш старый друг и товарищ Лайам Линч, присутствовавший во время записи Vultures, чтобы запечатлеть творческий процесс нашего секретного проекта. Но он стал свидетелем моего срыва и собрал мои самые психотические моменты в веселое (и неловкое) видео с намерением показать его только группе. Когда в конце концов был выпущен первый сингл Vultures, у группы не было видеоклипа для продвижения песни, поэтому мой менеджер спросил, можем ли мы вместо этого выпустить клип «Fresh Pots». Я подумал, что, хотя это и было унизительно, ради команды я готов на это пойти и позволю миру увидеть человека в муках кофеинового запоя, ведущего себя как полный придурок. «Никто никогда не увидит его», — думал я. Я ошибался. На следующий день после его выхода я стоял в очереди на кассе в продуктовом магазине, и парень, упаковывавший мои продукты, посмотрел на меня и сказал: «Эй, чувак… не хочешь кофе?» Черт. На момент написания этой книги у него более семи миллионов просмотров.

Я помню первую боль. Это было за день до того, как мы должны были ехать в Белый дом. Я был дома в коридоре, в постоянном стрессе от оглушительного ремонта, который сотрясал дом, словно падающие бомбы, как вдруг меня будто ударило ножом по ребрам. Боль была острой, и я остановился и поднес руку к груди, в ужасе от мысли, что у меня сердечный приступ, но молясь, чтобы это была просто растянутая мышца после игры на барабанах с Vultures. Но что-то мне подсказывало, что это не растянутая мышца. Все возможные мышцы в жизни я уже тянул. Эта боль исходила откуда-то из глубины. Я сделал несколько глубоких вдохов, чтобы посмотреть, пройдет ли она, но безрезультатно. Боль осталась. Не желая поднимать тревогу и бегать по дому с криками «ЭТО СЕРЬЕЗНО!», как Фред Сэнфорд[59], я спокойно открыл ноутбук и по глупости поискал «симптомы сердечного приступа». (Теперь я, конечно, не занимаюсь самодиагностикой с помощью веб-сайта какого-то блогера.) У меня не то чтобы были ВСЕ симптомы, но это определенно что-то серьезное, поэтому я погуглил советы по профилактике сердечного приступа и решил держать это в секрете. В конце концов, я ни за что не пропущу этот концерт в Белом доме. Даже сердечный приступ не помешает мне полететь домой и сыграть для президента.

Я положил две таблетки аспирина в бумажник и не сказал ни слова.



ЖИЗНЬ НАБИРАЛА ОБОРОТЫ.



Когда я приехал в Белый дом, боль в груди почти утихла от сладкой влажности душной летней погоды Вашингтона, и, когда мы готовились к саундчеку на лужайке, я посмотрел через забор на памятники, которые когда-то принимал как должное. Монумент Вашингтона, возвышающийся вдалеке, вокруг которого город исполняет свой сложный танец. Мемориал Джефферсона, украшенный рядами цветущей сакуры в ежегодном весеннем возрождении. И Мемориал Линкольна, где проводили многие концерты в честь Дня независимости, на которых я бывал юным панк-рокером. Это были не Beach Boys; это были музыкальные протесты. Концерт, получивший название «Рок против Рейгана», проводился каждый год 4 июля во время его правления, собирая панков со всего мира, которые приезжали спеть вместе с любимыми группами в знак оппозиции ультраконсервативной политике президента. Я ни в коем случае не специалист в области политологии, но я присоединялся и отдавал свой голос борьбе за свободу самовыражения. Когда Рейган покинул пост, концерт был переименован в «Рок против расизма», и я посещал каждое из выступлений с тем же рвением. В тот день это особенное воспоминание резонировало во мне, потому что не только я был по другую сторону забора в этот День независимости, но был и президент Обама.



ЖИЗНЬ НАБИРАЛА ОБОРОТЫ.



Наша дорожная команда изо всех сил старалась выглядеть официально, выбирая черные шорты карго вместо черных спортивных штанов, и, пока шла подготовка сцены, мы все подружились с прекрасными охранниками и электриками Белого дома. Один мудрый совет, который я до сих пор помню: «Ребята, если вам нужно в туалет, есть один там и один вон там. Ни при каких обстоятельствах не ходите писать в кусты. В кустах люди». Очень важная информация!

После быстрого прогона песен нас повели внутрь, чтобы впервые встретиться с Бараком Обамой, и, когда мы вошли в Голубую комнату с видом на барбекю внизу, нас очень тепло и по-простому приветствовали президент и первая леди. Непринужденный характер дневной церемонии рассеял величественное напряжение, которое обычно сопровождает большинство политических событий, поэтому мы свободно болтали и смеялись, почти забывая, что на самом деле мы стояли с президентом и первой леди Мишель (которая, честно говоря, казалась большим президентом, чем сам президент). Пока мы там стояли, разговаривали и фотографировали, я заметил, что Пэт не был, как обычно, беззаботен. Он казался тихим, что было на него совсем не похоже. Когда мы вернулись на Южную лужайку, он поделился со мной причиной. Он был первый раз в Белом доме, где его прадед, бывший раб, когда-то стоял в очереди, чтобы встретиться и пожать руку Аврааму Линкольну.

Наша поездка в Белый дом теперь приобрела совершенно новый смысл.

Тем вечером, когда мы любовались фейерверком в ночном небе, я посмотрел на президентскую чету, стоящую на балконе, и меня переполняли эмоции. На моих глазах творилась история. И когда я видел блики от огней на лицах моих детей, жены и матери, смотрящих в небо, меня переполняла не только ностальгия, но и гордость за честь разделить с ними этот исторический момент. А к Пэту, моему самому надежному и верному другу, меня переполняла любовь. Мы все вместе смогли оказаться по ту сторону забора.



ЖИЗНЬ НАБИРАЛА ОБОРОТЫ.



Я вернулся в Лос-Анджелес и сразу же позвонил своему врачу. «Чувак, у меня боль в груди», — сказал я ему. «Прямо сейчас??» — спросил он более обеспокоенно, чем обычно (а обычно — это и так довольно обеспокоенно). «Ммм… типа того…» — ответил я. Он велел мне сесть в машину и немедленно ехать к нему, поэтому я выскочил за дверь, сел за руль и помчался, разводя перед собой потоки машин, как Моисей море. Я ворвался в его кабинет и через несколько мгновений уже лежал на столе. В меня тыкали, меня крутили и окутывали проводами, как старинный синтезатор. Он посмотрел на листок, выплюнутый аппаратом ЭКГ на пол, и сказал: «Хммм… тут ничего не вижу… Давай посмотрим на беговой дорожке, а потом сделаем УЗИ…» Меня отвели на другой этаж, где снова обклеили датчиками и велели бегать на беговой дорожке. Затем я подскочил к столу, где меня покрыли гелем и смотрели, как бьется мое сердце, через аппарат УЗИ. «Хммм… тут тоже ничего не вижу… Давай отвезем тебя в “Седарс” на компьютерную томографию…» Я начинал чувствовать себя маленькой девочкой из «Экзорциста», которую подвергали испытанию за испытанием, хотя на самом деле это была просто одержимость демонами. Может, мне нужен священник?

Врач в центре «Седарс» тоже не обнаружил ничего серьезного и объяснил, что мне нужно немножко выдохнуть. Каким бы несокрушимым я себя ни чувствовал, я не супермен и нужно заботиться о себе, чтобы заботиться о тех, кого я люблю. Моя страсть к жизни иногда могла быть слишком сильной, настолько сильной, что я заходил слишком далеко, но, если я хотел еще какое-то время пожить, мне нужно было помнить о своей смертности. Его рецепт? «Играйте на барабанах только три раза в неделю, выпивайте бокал вина перед сном и откажитесь от кофе».



ДВА СОВЕТА ИЗ ТРЕХ ЗВУЧАЛИ СОВСЕМ НЕ ПЛОХО. КОФЕ БЕЗ КОФЕИНА — ГОВНО.



А жизнь все еще набирает обороты.

Танцы в стиле свинг с AC/DC

«Ты не против, если к нам за ужином присоединятся AC/DC?»

Это сообщение от моей жены Джордин навсегда останется самым сюрреалистичным, нелепым и совершенно бессмысленным вопросом за всю мою жизнь. Ужин с AC/DC? Группой, которая практически всегда ходит в тени, появляясь на публике только для того, чтобы выступить на гигантской сцене в окружении взрывающихся пушек и возвышающихся до потолка башен из огромных усилителей? Группой, которая более сорока оглушительных лет, заговорщически ухмыляясь и хитро подмигивая, олицетворяла плохих парней, сжимающих кулаки, трясущих головой и топающих ногами в такт музыке? Не говоря уже о том, что они продали более 200 миллионов альбомов и вдохновили не одно поколение молодых рокеров посвятить свою жизнь трем аккордам и паре рваных джинсов?

Мне ли не знать. Я и сам такой был.

В 1980 году AC/DC выпустили свое знаменитое концертное видео «Let There Be Rock», обрушив его на ничего не подозревающий мир гламурной поп-музыки, и вскоре его можно было увидеть во всех кинотеатрах страны, показывающих по выходным ночные фильмы. (Давно забытое явление, которое большинство людей моего возраста помнит как фильмы, которые отлично заходили по накурке. Моими фаворитами были «Шоу ужасов Рокки Хоррора», «Стена» и «Тяжелый метал».) Это превосходный фильм, представляющий собой запись концерта в Париже всего за несколько месяцев до смерти солиста Бона Скотта, в котором самая суровая и самая крутая хард-рок группа в мире давала стране мегадозу пота, джинсы и высоковольтного рока. И для любителей рока это мастер-класс, как взять и надрать всем задницу.

В одиннадцать лет я уже был знаком с творчеством AC/DC, и их альбомы Dirty Deeds Done Dirt Cheap и Highway to Hell занимали одни из главных мест в моей растущей коллекции, поэтому фильм я тоже, конечно, хотел посмотреть. В The Washington Post написали, что его будут показывать в историческом кинотеатре Uptown Theater в Вашингтоне в рамках серии концертов «Стена звука». Так что мы с моим лучшим другом Ларри Хинклом поехали туда в сопровождении его отца на их бордовом «Датсун 280ZX» (эдакий «Порше» для бедных).

Когда нас с Ларри высадили у билетной кассы, я думал, что внутри нас будет ждать шпана в джинсах и коже. Но, войдя внутрь, мы обнаружили там всего парочку фанатов AC/DC, которые были небольшими группами разбросаны по полупустому залу и в ожидании начала фильма безуспешно пытались скрыть огонь от зажигалки, прикуривая косяк. Неловко, как в школьной столовой, мы пытались решить, где нам сесть, так как свободно было практически все, а мы боялись зацепить дым от сладко пахнущей травы, разносившийся по всему залу. Со знанием, что это серия концертов «Стена звука», у нас возникло искушение сесть впереди, рядом с колонкой, но в итоге мы выбрали места сзади, чтобы не приходилось вытягивать наши тощие шеи в попытках увидеть гигантский экран. И слава богу, потому что мы понятия не имели, что за кулисами была спрятана акустическая система концертного масштаба, и, когда свет в зале погас, стало ясно, что это отнюдь не будничный утренний показ «Звездных войн».

Фильм начался с того, как дорожная команда, состоящая из крепких длинноволосых парней, вроде современных пиратов, разбирала рок-н-ролльную сцену и загружала оборудование в грузовики, чтобы отвезти в следующий город для еще одного светопреставления. Это то, чего я раньше никогда не видел. После того как последняя нота концерта сыграна, зрители отправляются домой, в комфортные теплые кроватки, а эти смельчаки берутся за работу, сматывая километры кабелей и загружая тонны оборудования в потрепанные дорожные ящики, пробираясь через горы пивных стаканов и окурков, а затем вырубаются на койках, размером больше походящих на гроб, только чтобы восстановить все это на следующее утро. Это начало идеально задавало тон тому, что мы с Ларри должны были увидеть дальше. Это не тот гламур, который мы привыкли ассоциировать с рок-звездами на плакатах в наших спальнях; здесь все было по-настоящему. Все эти годы мы представляли рок-н-ролл как удивительно красочный театр, а на деле оказалось, что рок-н-ролл — это рваные футболки и окровавленные пальцы.

Когда грузовики, громко сигналя, неслись по шоссе, сразу стало понятно, что динамики в театре что надо… Звук просто ОГЛУШАЛ. А мы еще даже не добрались до музыки. Это самый громкий звук, что я слышал за свои короткие одиннадцать лет жизни. Еще ни разу не побывав на рок-концерте, я не осознавал всю мощь такого уровня громкости и понятия не имел, что звук может сотрясать грудную клетку, как землетрясение. Излишне говорить, что мне это понравилось. Очень понравилось. К тому времени, когда группа вышла на сцену со своей первой песней «Live Wire», у меня уже звенело в ушах, и я едва удерживался, чтобы не вскочить с места.



Я ХОТЕЛ РАЗОРВАТЬ НА ХЕР ЭТОТ ТЕАТР.



Во мне кипел адреналин, и со мной произошло то, что можно описать только как трансформацию Брюса Бэннера в Халка в сериале из конца 70-х. Я был настолько ошеломлен и воодушевлен силой музыки, что едва сдерживался. Если бы у моих тощих ручек хватило силы вырвать сиденье из пола и разбить его в проходе, я бы обязательно это сделал, но вместо этого просто сидел и тряс ногами в кроссовках, пока AC/DC делали то, что всегда делали лучше всего: отдавали каждую частичку себя публике, ничего после себя не оставляя.

Через пару песен в фильме барабанщик уже менял свой малый барабан, который сломался, не выдержав всей силы рока. «Ого!» Гитарист Ангус Янг, мокрый от пота, между песнями стоял на краю сцены в кислородной маске, потому что за 13 песен пробежал по сцене как минимум три марафона, и его тело больше не могло выдерживать весь этот рок. «Твою мать! Это что-то нереальное», — подумал я. Забудьте о тех группах, которые просто стояли и играли на инструментах, как средневековые менестрели; эти ребята обрушивались на них с такой силой, как будто это последний день на земле. К тому времени, как пошли титры, я уже изменился. «ЕСЛИ Я ХОЧУ ИГРАТЬ МУЗЫКУ В ГРУППЕ, — ПОДУМАЛ Я, — Я БУДУ ДЕЛАТЬ ЭТО ВОТ ТАК».

Я ответил на сообщение Джордин громадным «ЕЩЕ БЫ!» и ущипнул себя: я наконец-то встречусь с группой, которая вдохновила меня надрать всем задницы. Если вы когда-нибудь видели концерты Scream, Nirvana или Foo Fighters, то теперь знаете, откуда взялась эта энергия. Всем этим я обязан «Let There Be Rock» AC/DC.

Так уж получилось, что AC/DC были в городе, чтобы исполнить свою новую песню «Rock or Bust» на 57-й ежегодной премии «Грэмми» в 2015 году. Я в тот вечер не выступал и просто вручал награду, но, будучи давним поклонником AC/DC, был определенно больше рад видеть их, чем любого другого поп-исполнителя с их нелепыми гламурными клипами. Этому шоу нужна была доза настоящего рок-н-ролла. И я был бы там в первых рядах, купаясь в том же адреналине, что и в кинотеатре Uptown Theater тридцать пять лет назад (за тем исключением, что теперь я стоял бы плечом к плечу с Кэти Перри и Тони Беннеттом, но все еще с ощущением, будто прячу зажигалку, поджигающую косяк).

Я должен был быть там один, без своих верных Foo Fighters, поэтому позвонил Тейлору и Пэту, чтобы пригласить их на ужин после шоу с нашими женами, отказавшись от обычных афтерпати, представляющих собой просто селфи-оргии и светские беседы мира шоу-биза. Мы зарезервировали столик в ресторане под названием Faith and Flower всего в нескольких кварталах от места проведения церемонии, где планировали встретиться после концерта вдали от суеты. Пол Маккартни тоже был в городе и поинтересовался, какие у нас планы после шоу, поэтому мы с радостью пригласили его с женой Нэнси, добавив еще два стула к нашему растущему столу. Поверьте, любой вечер с Полом — это определенно хороший вечер, так что этот вечер должен был стать эпическим. Судя по всему, Пол столкнулся с ребятами из AC/DC в отеле, и когда те его спросили, какие у него планы, он сказал, что ужинает с нами, что и привело к самой сюрреалистической СМС-ке в моей жизни.

Сделать паузу. Прочувствовать.

НЕ ПРОХОДИТ И ДНЯ, ЧТОБЫ Я НЕ БЛАГОДАРИЛ ВСЕЛЕННУЮ ЗА ЭТИ УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПОДАРКИ СУДЬБЫ, И Я ВЗЯЛ ЗА ПРАВИЛО НИЧЕГО НЕ ПРИНИМАТЬ КАК ДОЛЖНОЕ. Мне никогда не покажется «нормальным», что я живу в этом сне наяву; мне всегда будет казаться, что я наблюдаю за жизнью сверху, глядя вниз на чью-то разыгрывающуюся передо мной фантазию. Но это моя жизнь, и именно в эти моменты я напоминаю себе, что, возможно, я сейчас самый счастливый человек на земле и следующий вдох может привести меня к очередному приключению.

За несколько дней до церемонии от моего хорошего друга Бена Джаффе из легендарной новоорлеанской джазовой группы Preservation Hall я получил еще одно сообщение, в котором он писал, что тоже приехал в город на «Грэмми» и ищет компанию.

Поверьте, никто не веселится так, как новоорлеанцы, и ничто не отражает Новый Орлеан лучше, чем джаз-бэнд Preservation Hall. Группу основал в 60-х отец Бена, Аллан, и они были живым воплощением своего знаменитого города, сохраняя дух традиционного новоорлеанского джаза, давая по три концерта за вечер триста шестьдесят пять дней в году, в течение более шестидесяти лет. А когда они откладывают в сторону инструменты (что случается редко), всегда начинается вечеринка. Во время съемок нашего документального сериала «Sonic Highways» в 2014 году Foo Fighters имели честь провести неделю в той самой Preservation Hall — таверне, построенной в 1803 году. Мы быстро подружились. К концу той недели я решил, что Новый Орлеан — это настоящее американское сокровище, и что нам всем действительно необходимо сохранить его богатую культуру, пропитанную европейской, карибской и каджунской историей. На земле нет больше такого места, как Новый Орлеан, наполненного чистой магией. Это, без сомнения, мой самый любимый город в мире.

«Чувак… Мы ужинаем с Полом Маккартни и AC/DC! — радостно ответил я Бену. — Хочешь присоединиться?» Я знал, что Бен определенно оценит грандиозность такой невероятной встречи. «Могу я привести с собой ребят?» — спросил он. Я сделал паузу и посчитал. Джаз-бэнд Preservation Hall состоял из семи музыкантов, что на самом деле означало еще как минимум десять человек. Конечно, мне бы хотелось видеть их всех, но мы были на пути к тому, чтобы перейти от этого столика из восьми человек к захвату гребаного ресторана, поэтому я ответил предварительным «Давай-ка я уточню», опасаясь, что ресторан отклонит нашу просьбу о еще десяти стульях. Но затем Бен развеял все сомнения:

«Как насчет того, что мы войдем, маршируя с инструментами во “второй линии”, в ресторан, к вашему столику, и исполним для вас пару песен прямо там??»

От такого щедрого предложения отказываться было никак нельзя. Если кто-то вдруг не знаком с концепцией парада «второй линии», то в Новом Орлеане это считается главной формой творчества. Это традиция, восходящая к XIX веку, когда духовой оркестр, играя, марширует за похоронной процессией, празднуя жизнь того, кого больше с нами нет. Сегодня более повседневные версии этих парадов можно найти на улицах Нового Орлеана в любой момент, и если вы услышите звук приближающегося синкопированного фанкового джаз-свинга, возьмите бокал и присоединяйтесь. Никогда не знаешь, куда это может тебя привести.

Я заверил Бена, что, даже если весь мир рухнет, мы все равно это сделаем, и попросил никому об этом не говорить, чтобы удивить всех наших уважаемых гостей, устроив им вечер, который они никогда не забудут (не говоря уже о том, что весь ресторан будет перешептываться за своими тарелками с блюдами высокой кухни, ошеломленные громкостью кричащих валторн, грохочущих тарелок и гремящих туб в руках самой известной группы Нового Орлеана).

Наш тихий маленький столик теперь переместился в отдельную комнату, достаточно большую, чтобы удобно разместить растущее число гостей, давая при этом возможность схватить кого-то рядом с собой и пуститься в пляс пьяном угаре. Я с нетерпением ждал выражения лиц гостей, когда оркестр войдет в комнату, надеясь, что они почувствуют то же, что и я, когда впервые присоединился ко «второй линии» в Новом Орлеане. Чувство общности и любви. Совершенно разные люди, объединенные ритмом и радостью жизни, следовали за музыкой, куда бы она ни вела. Я помню, как танцевал по улице в свой первый день в Новом Орлеане, бок о бок с незнакомыми людьми, которые подпрыгивали в такт музыке, улыбаясь друг другу, когда увидел знакомое лицо, Бена Джаффе, стоявшего на крыше автомобиля вдалеке. Мы только недавно познакомились, но он спрыгнул, крепко обнял меня, повернулся к мужчине, продающему пиво и вино из холодильника на колесах, и купил нам выпивки. Розовое вино Sutter Home еще никогда не было таким вкусным в одиннадцать утра. Он сразу стал мне братом на всю жизнь.

Как только церемония «Грэмми» закончилась, мы с Джордин помчались в ресторан, чтобы быть там раньше остальных и успеть подготовить этот эпичный вечер. Наш сюрприз в целом оставался в секрете, хотя Пол откуда-то об этом узнал (конечно же, потому что он всезнающий, всевидящий, всеведущий и всемогущий Пол Маккартни). Оказывается, у Пола на самом деле была своя история с Preservation Hall, которая восходит к его временам в Wings, когда он записывался в студии местной звезды Аллена Туссена и ходил в Preservation Hall потусить. «Некоторое время он был там завсегдатаем», — говорил мне Бен.

Умирая от волнения, я не выпускал из рук телефон, чтобы, убедившись, что все готово, дать отмашку оркестру.

Комната начала заполняться знакомыми лицами тех, кого я люблю больше всех на свете. Моя мама, мои друзья, Пол… а потом вот и они… сами AC/DC.

Если честно, однажды я уже встречался с вокалистом Брайаном Джонсоном, хотя и очень недолго, в баре отеля в Валенсии, Испания, в выходной день после нашего тура Foo Fighters в 1996 году. Вернувшись в отель после долгой поездки в свой выходной, мы высыпали из автобуса и заметили группку фанатов, ждущих автограф перед входом, со стопками фотографий и журналов на подпись. Привычное дело для любой гастролирующей группы, но когда мы подошли ближе, то заметили, что они с ног до головы были в символике AC/DC и не имели ни малейшего представления о том, кто мы такие. «Ребята, вы, наверное, обожаете AC/DC!» — пошутил я, когда мы проходили мимо, и с сильным испанским акцентом они объяснили нам, что AC/DC остановились в нашем отеле, потому что в тот день они должны были выступать на местной арене для корриды Пласа-де-Торос-де-лас-Вентас, что по удачному стечению обстоятельств совпало с нашим редким выходным. Вне себя от волнения, я помчался в свою комнату и позвонил тур-менеджеру, требуя, чтобы мы все срочно достали билеты на этот концерт — мой первый концерт AC/DC. Было сделано несколько телефонных звонков, и нам удалось набрать достаточно проходок для всех. Мы созвонились друг с другом и договорились встретиться в баре отеля, чтобы выпить перед концертом пару коктейлей.

Пока мы стояли в баре отеля, потягивая напитки, в шикарный зал небрежно вошел мужчина в черных джинсах, черной футболке и кепке и, заказав себе напиток, в одиночестве сел за барный стул. Ошеломленные, мы замолчали, так как это был не кто иной, как Брайан Джонсон, человек, который пел в «Have a Drink on Me» AC/DC из их культового альбома Back in Black. Когда бармен подал ему бокал, Брайан повернулся к нам и, подмигнув и улыбнувшись, поднял стакан, сказав только одно: «Парни!»

Мы все подняли бокалы в ответ, осознавая поэтику этого прекрасного момента. Я почти уверен, что он перепутал нас со своей дорожной командой, но, как бы то ни было, я был на седьмом небе от счастья.

Той ночью я наконец-то увидел AC/DC, в которых влюбился, еще будучи одиннадцатилетним задротом, обожающим рок. Энергия, которую они продемонстрировали на сцене, была именно тем, что я от них ждал. Ангус Янг бегал на бешеной скорости по огромной сцене, усыпанной пиротехникой и взрывающимися пушками. Переполненный зал только добавлял зрелищности, во всю глотку подпевая не только каждому слову, но и каждой гитарной партии, подпрыгивая накатывающей человеческой волной в ритме песни. Это что-то невероятное.

Того, что все эти знакомые музыканты собрались на нашей разношерстной вечеринке после вручения «Грэмми», уже было для меня достаточно, чтобы умереть счастливым человеком, но знать, что скоро произойдет, было еще лучше. Я никак не мог отплатить собравшимся за нашим столом музыкальным легендам за все те годы вдохновения, что они мне подарили. Но, если я хотя бы мог заставить их улыбаться, танцевать и чувствовать радость музыки так же, как они всю жизнь делали это для меня, я мог оплатить, по крайней мере, какую-то небольшую часть своего долга.

За столом становилось все громче, и я, проверив телефон, увидел сообщение от Бена: «Мы в своем фургоне, одеты и готовы!» Время пришло. «Вперед!» — написал я трясущимися руками и занял свое место у окна, ожидая увидеть оркестр в своих фирменных черных костюмах и галстуках, танцующий вдоль дороги к ресторану. Несколько секунд спустя я услышал вдалеке слабый, но хорошо знакомый звук новоорлеанского свинга, и, когда они завернули за угол и я увидел, как они, пританцовывая, подходят к входной двери, у меня побежали мурашки. Через несколько секунд ресторан наполнился оглушительным грохотом медных духовых, когда они протискивались сквозь столики с изумленными посетителями. Разговоры в нашей маленькой группе прекратились. Все пытались понять, что, черт возьми, происходит за стеной, а затем… они вошли. Джаз-оркестр Preservation Hall ворвался к нам и занял место в центре зала в окружении изумленных лиц наших гостей. Звуки валторны раздавались всего в паре метров от нас, заставляя дрожать наши барабанные перепонки. Как только первоначальный шок прошел, наш маленький зал превратился танцпол, и все поставили свои напитки и пустились в пляс. В этот момент вся претенциозность рок-н-ролла исчезла, и осталась только чистая радость. В какой-то момент, когда мы танцевали, Брайан Джонсон повернулся ко мне и с широкой улыбкой прокричал: «ЭТО ПРОСТО ОХЕРЕННО!!»

Моя работа здесь была выполнена.

Ночь продолжилась музыкой, напитками и весельем. Это было тоже своего рода воссоединением: Пол и Бен вспоминали о времени, когда много лет назад Пол был в Новом Орлеане, и о его дружбе с покойным отцом Бена, что, несомненно, так много значило для Бена. В какой-то момент Пол схватил трубу и начал играть «When the Saints Go Marching In», и, конечно же, все присоединились и начали подыгрывать. Пол повернулся к Бену и сказал: «Моим первым инструментом была труба! Потом мама купила мне гитару, и… Дальше вы и сами знаете…»

Да. Мы все, конечно, знали, что было дальше.

Мы веселились до рассвета, и, как бы мы ни хотели, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась, пришло время вернуться в реальность, место, которое казалось таким далеким после такого волшебного вечера. Я БЫЛ ИСТОЩЕН — НЕ ФИЗИЧЕСКИ, НО МОЯ ДУША ТОЛЬКО ЧТО ПРОБЕЖАЛА ТРИАТЛОН ИЗ ЭМОЦИЙ, НОСТАЛЬГИИ И НЕУГАСИМОЙ ЛЮБВИ К МУЗЫКЕ. Трудно выразить словами мою веру в музыку. Для меня это бог. Божественная тайна, в силу которой я всегда буду безоговорочно верить. И именно такие моменты укрепляют мою веру.

Так что, если вы когда-нибудь услышите, как по улице идет оркестр, каждой нотой излучая радость и любовь, не оставайтесь простыми слушателями; присоединяйтесь к процессии. Вы никогда не знаете, куда это может вас привести.

И опять: вдохновлен

«Извините, вы Дэйв Грол?»

Стоя на тротуаре возле терминала вылета аэропорта Лос-Анджелеса в ожидании посадки на рейс в Сиэтл, я глубоко затянулся сигаретой и кивнул: «Ага». Молодой человек улыбнулся и сказал: «Я читал в интервью, что единственный человек, с которым вы реально хотели бы когда-нибудь встретиться, — это Литл Ричард. Это правда?»

«Именно так, — ответил я. — С него все началось».

«Ну, это мой отец», — сказал он.

Я отпрыгнул назад, тут же бросил сигарету на землю и энергично пожал мужчине руку, польщенный и пораженный встречей с сыном великого пионера рок-н-ролла.

«Хотите с ним встретиться? Он здесь рядом, в машине…»

Я едва мог говорить. Это был момент, которого я ждал всю жизнь. Из всех людей на всем белом свете, которых я уже встречал или еще встречу, для меня никогда не было никого более важного, чем Литл Ричард. Без Литл Ричарда не было бы рок-н-ролла. А без рок-н-ролла не было бы и меня.

Мы прошли несколько шагов к лимузину, припаркованному рядом с нами, и молодой человек постучал по тонированному стеклу. Оно опустилось всего на несколько дюймов, и он наклонился, тихо что-то шепча человеку в машине. Внезапно окно начало опускаться… и вот он, во всей красе! Волосы, улыбка, подводка на глазах… и голос, который кричал: «Да благословит тебя бог, Дэвид! Так приятно познакомиться!» Я совершенно потерял дар речи. Я стоял там, как полный идиот, а он спрашивал, музыкант ли я, как называется моя группа, откуда я, и все это время подписывал черно-белую фотографию размером с открытку, написав: «Дэвиду. Бог тебя бережет». Мы пожали друг другу руки, окно поднялось, и моя жизнь теперь стала полной.

Я не могу переоценить важность этих моментов для меня. Я иду по этой сумасшедшей жизни музыканта, как маленький мальчик по музею, окруженный экспонатами, которые изучал всю жизнь. И когда я наконец сталкиваюсь лицом к лицу с кем-то, кто вдохновлял меня на этом пути, я благодарен. И ничего я не воспринимаю как должное. Я твердо верю в гуманизм музыки и именно его ценю больше, чем любой другой аспект того, чем занимаюсь. Когда одномерное изображение становится трехмерным живым человеком, это наполняет сердце уверенностью в том, что даже наши самые далекие кумиры — из плоти и крови. Я верю, что люди вдохновляются людьми. Вот почему я чувствую такую потребность общаться с поклонниками, когда они обращаются ко мне. Ведь я и сам фанат.

Когда мне было семь, мой старший двоюродный брат — большой любитель травки — дал мне послушать свой экземпляр великого альбома группы Rush, 2112, и я взял его с собой домой в Вирджинию после наших ежегодных каникул в Чикаго. На тот момент я в основном слушал свои пластинки The Beatles и Kiss, поэтому прог-роковая эстетика и мастерство Rush были для моих девственных ушей совершенно новым миром. Я был заинтригован. Но больше всего в этом альбоме мне запомнились барабаны. Я впервые услышал их в авангарде песни, и они были такими же лиричными и мелодичными, как вокал или гитара. Хотя я не мог играть, как Нил Пирт, я мог ЧУВСТВОВАТЬ его игру.

Десятилетия спустя нас с Тейлором Хокинсом попросили исполнить первый трек на альбоме 2112, инструментал под названием «Overture» (непростая задача), в честь включения Rush в Зал славы рок-н-ролла. За годы я уже встречал их басиста Гедди Ли и гитариста Алекса Лайфсона — оба были совершенно простыми и ужасно веселыми ребятами, — но я никогда не встречал самого мастера, Нила Пирта. Нил был чуть более неуловим, что вполне объяснимо, учитывая, что он один из величайших барабанщиков всех времен (не только в роке). Когда мы с Тейлором пришли на репетицию за день до церемонии, нас встретили Гедди и Алекс, но Нила нигде не было видно. И вдруг он появился и представился своим низким баритоном: «Привет, Дэйв, я Нил». Все, о чем я мог думать, — это: «Он назвал меня по имени. Он сказал МОЕ имя». Я нервно поздоровался, а он спросил: «Хочешь кофе?» «Конечно!» — сказал я, и мы подошли к обеденному столу, где он, Нил Пирт, барабанщик Rush, человек, благодаря которому я услышал барабаны совершенно по-новому в возрасте семи лет, человек, который вдохновил меня стать барабанщиком, сделал мне чашку кофе и протянул мне ее с улыбкой.



И ОПЯТЬ: ВДОХНОВЛЕН.



Одно дело — видеть своих кумиров в музыкальном контексте; совсем другое — видеть их вдали от всеобщего внимания, в естественной среде обитания, словно животное в дикой природе. Однажды, когда я вез Вайолет в коляске по оживленной лондонской торговой улице вместе с моей женой и нашим хорошим другом Дэйвом Козом, мы увидели, как прямо перед нами из магазина вышел Элтон Джон и юркнул в поджидающую его у входа машину. Мы все остановились и спросили друг друга: «ОХРЕНЕТЬ! ВЫ ЭТО ВИДЕЛИ?!» Это был Элтон, мать его, Джон. И он сидел в припаркованной машине всего в нескольких шагах от того места, где, охренев, стояли мы. «Иди поздоровайся, Дэйв!» — сказал мой друг, подталкивая меня. Я рассмеялся и сказал: «Я ни хрена не знаю Элтона Джона! И он точно, черт возьми, не знает, кто я такой!» Машина завелась, тронулась с места, проехала метров двадцать по дороге и остановилась. Дверь открылась, и из нее выскочил Элтон Джон, который вернулся к нам, все еще застывшим на месте. Он подошел ко мне, улыбаясь во все зубы, и сказал: «Привет, Дэйв, приятно познакомиться». Моя улыбка почти вышла за пределы моего лица — настолько она была широка. Я познакомил его с Джордин и Дэйвом, и он наклонился и поцеловал Вайолет, прежде чем вернуться и умчаться прочь. «Вот ТАК нужно жить», — подумал я. (И да, его огромные сапфировые серьги идеально подходили к его туфлям.)

Спустя годы у меня появилась возможность сыграть на барабанах с Элтоном на записи их песни для альбома Queens of the Stone Age …Like Clockwork. Песня «Fairweather Friends» обладала яркой, нетрадиционной аранжировкой и состояла из нескольких частей, которые мы тщательно отрепетировали до его приезда, потому что Queens of the Stone Age всегда записывались вживую, полным составом, а это означало, что нужно собраться и в нужный момент сделать все идеально. Элтон приехал к нам прямиком с записи с Энгельбертом Хампердинком (я не шучу) и сказал: «Ну что, парни?.. Есть для меня баллада?» Мы все рассмеялись и сказали: «Нет… иди послушай». Для любого другого просто зайти и с ходу разучить такую сложную песню было бы невозможно, но Элтон сел за пианино и РАБОТАЛ над ней, пока не отточил все до идеала, дубль за дублем, доказывая, почему он, сука, королева рок-н-ролла.



И ОПЯТЬ: ВДОХНОВЛЕН.



Это те моменты без страховки, которые поддерживают боевой дух, и, если вы искатель приключений, как я, такие моменты всегда можно найти. И обычно в самых неожиданных местах. Однажды ночью в Осаке наш тур-менеджер Гас сообщил нам, что на концерт приедет Хьюи Льюис. «ХЬЮИ ЛЬЮИС!!!» — воскликнул Пэт. Я никогда в жизни не видел его таким взволнованным. Пэт в очередной раз перевернул мой мир с ног на голову, сказав, что альбом Sports Huey Lewis and the News — один из его любимых (наряду с Butterfly Мэрайи Кэри), полностью разрушив мое представление о нем как о самом отъявленном панке планеты Земля. Потом Тейлор сказал мне, что Хьюи играл на губной гармошке на альбоме Thin Lizzy Live and Dangerous, о чем я и понятия не имел, и это имело уже чуть больше смысла.

Появился Хьюи, и вскоре за кулисами уже кипела наша обычная предконцертная жизнь, пиво и виски текли рекой. Поверьте, тусоваться с Хьюи — это великолепно. Мы пили, курили и смеялись, и в конце концов я спросил о его связи с Thin Lizzy и Филом Лайноттом (такой замечательной группой). Он рассказал мне историю своего соло на губной гармошке на этом альбоме и о том, как тоже любил Thin Lizzy. И тут у меня возникла идея: а что, если Хьюи сыграет с нами соло на губной гармошке? Он проверил свои карманы в поисках инструмента, но, к сожалению, ничего в них не нашел и сказал: «Если сможешь найти гармошку вовремя, я готов!» Я посмотрел на часы; мы выходили через двадцать минут, — поэтому повернулся к Гасу, попросил его во что бы то ни стало найти инструмент, сделал еще один кадр с Хьюи и вышел на сцену. К седьмой песне я оглянулся и увидел Хьюи, который улыбался и размахивал в воздухе губной гармошкой. Он встал рядом со мной и, используя пластиковую губную гармошку, купленную воскресным вечером в японском магазине игрушек, выдал такое соло, что тому парню из Blues Traveler[60] оставалось только все бросить и бежать к маме. Я просто охренел. Этот чувак — первоклассный, стопроцентный крутой ублюдок, и я никогда больше не буду сомневаться в альбоме Sports. Как я вообще мог. На одну ночь, и только на одну ночь, мы стали Huey Lewis and the Foos[61], и мне это понравилось.



ЕЩЕ ОДИН ПОВОРОТ НА И БЕЗ ТОГО ИЗВИЛИСТОМ ПУТИ.



Никогда не знаешь, кто может появиться у сцены, но в такие моменты надо ковать железо, пока оно горячо. Несколько лет назад на BBC нас попросили записать кавер-версию какой-нибудь песни. Мы это дело любим и делаем довольно часто, так что у нас образовался целый арсенал песен, которые никогда не ожидаешь услышать от Foo Fighters. В то время мы были в туре, но планировали записать кавер сразу по возвращении домой, поэтому нам нужно было выбрать песню и подготовить ее к работе в течение нескольких дней. В нашей крошечной репетиционной комнате за кулисами музыкального фестиваля Summer Sonic в Токио мы с Тейлором сидели и обдумывали несколько идей, а потом я заметил, что в программе фестиваля заявлен Рик Эстли. «Чувак, мы должны сделать “Never Gonna Give You Up” для BBC!» Мы начали джемовать, и я быстро понял, что последовательность аккордов и аранжировка удивительно похожи на «Smells Like Teen Spirit». К нам присоединились Пэт, Крис, Рами, наш клавишник, и Нейт, и вскоре эти две песни смешались и стали практически неразличимы. Это было так ужасно смешно и абсурдно, что мы играли ее снова, и снова, и снова, пока наконец не пришел Гас и не сказал нам, что пришло время для шоу. Мы вышли на огромную сцену стадиона и начали с нашего обычного сета, но после пары песен я оглянулся и справа у монитора увидел знакомое лицо. Это был Рик, мать его, Эстли. Его безошибочно узнаваемое мальчишеское лицо вдалеке качалось под музыку вверх и вниз. Во время одного из клавишных соло Рами я подошел к нему и протянул руку. Сквозь сокрушительный звук концерта, происходящего позади меня, я сказал: «Мы только что выучили “Never Gonna Give You Up” полчаса назад. Хочешь сыграть с нами?» Кажется, он был в шоке, но тем не менее без колебаний ответил: «Да, похер!» — и через несколько секунд он был на сцене и пел с кучей незнакомцев перед 50 000 сбитых с толку японских фанатов Foo Fighters, импровизируя на ходу.

Благослови тебя бог, Рик Эстли. Для этого нужны были гигантские яйца.

Встречу с музыкантом, который тебя вдохновил, очень интересно сравнить со встречей с музыкантом, который к твоей жизни не имеет никакого отношения. Встречаясь с самыми малоизвестными андеграундными хардкор-рокерами, я буквально превращался в стыдливую лужицу, при этом среди легенд, чья музыка так и не стала частью меня, я был спокоен как слон. Нельзя сказать, что Нил Даймонд не божество среди нас, смертных, но сингл «Sweet Caroline» нельзя было найти в моей детской коллекции рядом с пластинками Venom и Dead Kennedys, поэтому, когда мы встретились на трибьюте MusiCares в 2009 году, где его чествовали, я только отметил, что он классный мужик. Но я знал точно, что есть один человек, который, встретив его, совершенно точно превратится в стыдливую лужицу, и это мама моего покойного друга Джимми Суонсона. И именно из-за нее мы были там.

Мэри Джейн всю жизнь была поклонницей Нила Даймонда, и это была, пожалуй, единственная музыка, которую я когда-либо слышал в ее доме, помимо визжащего сатанинского дэт-метала, который слушали мы с Джимми. После смерти Джимми она была убита горем, так как слишком рано потеряла своего единственного сына. Она всегда была для меня семьей, моей второй мамой, поэтому, когда нас попросили исполнить песню Нила Даймонда на его трибьюте, я сказал: «Позвольте мне сделать один звонок, прежде чем согласиться». Я позвонил Мэри Джейн и сказал ей, что буду играть на концерте только в том случае, если она полетит в Калифорнию, чтобы встретиться с Нилом. Это была ее первая поездка на запад, и она со слезами на глазах согласилась, так что я позвонил своему менеджеру, сказал, что все готово, и начал подбирать подходящую песню Нила Даймонда, в первый раз так подробно изучая его репертуар.

В те выходные я играл две роли, также играя на барабанах у Пола Маккартни на церемонии вручения «Грэмми», где мы исполнили чудесную версию «I Saw Her Standing There», так что Мэри Джейн прилетела и тоже посетила церемонию «Грэмми». Теперь она сидела не на диване перед телевизором в гостиной, а на арене с Кидом Роком, U2 и Стиви Уандером. В тот вечер у нас было афтерпати в ресторане с Полом и группой, и, когда Мэри Джейн вошла в комнату, Пол протянул ей бокал шампанского, поцеловал в щеку и сказал: «Привет, дорогая». Я думал, она упадет в обморок. И это еще не самый трогательный момент. Позже Пол встал в конце стола, чтобы произнести тост, который до сих пор заставляет меня прослезиться. Он поднял бокалы за всех в зале и произнес тост за чудесный музыкальный вечер, после чего повернулся к Мэри Джейн и сказал: «И… за Джимми».

Следующий вечер был тем самым большим шансом Мэри Джейн встретиться со своим любимым Нилом Даймондом. Я встретил его за кулисами ранее в тот же день: настоящее воплощение крутости 70-х в своей красной шелковой рубашке с расшитым бриллиантами воротником (которой мы все отвесили комплиментов), с его идеальными волосами и таким голосом, что подгибались коленки. Я объяснил эмоциональную значимость вечера, и, будучи настоящим мужчиной, он любезно согласился прийти поздороваться с Мэри Джейн после концерта.

Я до сих пор помню выражение ее лица, когда он тем вечером вошел в нашу гримерку. Наверное, у меня было такое же лицо, когда я встретил Литл Ричарда, или Пола, или любого из малоизвестных андеграундных артистов, которых обожал. Момент, когда одномерное изображение становится трехмерным, и ты вспоминаешь, что те звуки, которые давали тебе счастье и облегчение, начались с плоти и крови. Когда Мэри Джейн плакала от радости, я мог только думать, что Джимми бы тоже плакал.

А на следующий день Мэри Джейн улетела домой в Вирджинию, а в чемодане у нее была заботливо уложена та самая красная шелковая рубашка с расшитым бриллиантами воротником. Да, Нил Даймонд буквально отдал ей последнюю рубашку.

Почему эти люди так много для меня значили? Потому что людей вдохновляют другие люди, а с годами все они стали частью моей ДНК. В некотором смысле каждая нота, которую я слышал, на меня повлияла. Воспоминания отпечатались в моей памяти с голосами вместо рамки. Я до сих пор хорошо помню, как мой дядя Том взял меня с собой в плавание, когда я был маленьким мальчиком, и мы целый день слушали — как вы уже догадались — «Sailing»[62] Кристофера Кросса. Если бы это не было таким формирующим воспоминанием, я, возможно, не накинулся бы на испуганного Кристофера Кросса в аэропорту Остина, штат Техас, в зоне выдачи багажа, просто чтобы увидеть его лично. Или в другой раз, когда однажды вечером я подошел к Эйсу Фрейли из Kiss на углу Голливудской улицы, просто чтобы пожать руку, или когда я нервно признался в любви Бонни Райт, пока мы сидели на полу в гримерке в Зале славы рок-н-ролла. ПОТОМУ ЧТО ДО СИХ ПОР Я ИДУ ПО ЖИЗНИ, СЛОВНО МАЛЬЧИШКА В МУЗЕЕ, ОКРУЖЕННЫЙ ЭКСПОНАТАМИ, КОТОРЫЕ ИЗУЧАЛ ВСЮ ЖИЗНЬ, И КОГДА Я НАКОНЕЦ СТАЛКИВАЮСЬ ЛИЦОМ К ЛИЦУ С ЧЕМ-ТО ИЛИ КЕМ-ТО, ВДОХНОВИВШИМ МЕНЯ НА ЭТОМ ПУТИ, Я БЛАГОДАРЕН.

Но одно дело — встретить своего кумира мимоходом. Другое дело, когда он становится твоим другом.

Как-то несколько лет назад в Лос-Анджелесе мы выпивали вместе со своей командой, и по пути к туалету того захудалого бара, который мы в тот момент громили, я заметил единственного и неповторимого Лемми, сидящего в углу и пьющего в одиночестве перед автоматом для покера (я не буду называть его фамилию или то, в какой группе он играет, потому что если вы все еще этого не знаете, то нам придется попрощаться). Я не смог устоять. Этот человек — живая легенда рок-н-ролла, и я смотрел на него снизу вверх с тех пор, как впервые услышал его хриплый голос, ревущий из моих динамиков. Я подошел к нему и сказал: «Простите, Лемми? Я просто обязан поблагодарить вас за все те годы вдохновения, что вы мне подарили». Он поднял глаза из-под своей черной ковбойской шляпы и поднял бокал в густом облаке дыма Marlboro. Я уже собирался повернуться и уйти, когда он сказал: «Мне жаль, что с твоим другом Куртом все так получилось».

С этого момента Лемми больше не был богом рок-н-ролла, которому поклонялись во всем мире; он был простым человеком. И с годами мы стали друзьями, делясь историями из жизни на колесах и взаимной любовью к Литл Ричарду за тысячами сигарет и бутылок Jack Daniel’s каждый раз, когда мы встречались.

Я восхищался его честностью, правдой и силой, но также и его уязвимостью. Будь то в баре Rainbow Bar and Grill на Бульваре Сансет (его второй дом, до такой степени, что как-то, когда мы там вместе пили, к нам подошла официантка и отдала ему пришедшую на его имя почту) или в его захламленной квартире на той же улице, я дорожил каждой минутой, проведенной с ним. Потому что для меня он был не только музыкантом, но и другом.

Известие о его смерти стало для меня настоящим шоком. Это случилось всего через несколько дней после его семидесятилетия и буквально через несколько недель после его последнего выступления. Я думал, что он переживет всех нас. Он прошел трудный путь, по которому большинству никогда не суждено было пройти, и, хотя такой образ жизни и сказался на нем, он обладал энергией и духом воина. Лемми боролся до последнего. Но в конце концов ему все-таки пришлось сдаться и обрести покой.

Я пошел прямиком в тату-салон и нанес на свое левое запястье туз пик и «SHAKE YOUR BLOOD» — слова из песни, которую мы вместе написали много лет назад. Лемми был истинным любителем рок-н-ролла и жил полной жизнью. Это были те две вещи, которые нас определенно объединяли.

Примерно через неделю, на его поминальной службе, меня попросили выступить с речью, и, сдерживая слезы, я поделился несколькими историями о времени, проведенном нами вместе, с его самыми преданными друзьями. Это было горько-сладкое празднование его жизни. Он принес всем нам столько радости, и теперь мы учились жить без его незаменимой дружбы.

Вытащив из кармана куртки маленькую черно-белую фотографию, которую Литл Ричард подписал для меня много лет назад, я встал и прочитал слова старого госпела, который однажды исполнил Литл Ричард: «Господи, возьми меня за руку».



Precious Lord, take my hand
Lead me on, let me stand
I am tired, I am weak, I am worn
Through the storm, through the night
Lead me on to the light
Take my hand, precious Lord
Lead me home[63]



Я повернулся и поставил фотографию на алтарь Лемми, чтобы поблагодарить его.

Моя благодарность за вдохновение безгранична.

Часть пятая

Жизнь

Сказки на ночь с Джоан Джетт

«Харпер… Вайолет… Что происходит?»

Обе мои дочери ошеломленно молчали. Перед ними у дивана стояла единственная и неповторимая королева рок-н-ролла Джоан Джетт со своими перистыми черными волосами, в потрепанных «конверсах» и обтягивающей джинсовой куртке. Она отбрасывала длинную тень на их ангельские личики, словно статуя воина, а ее фирменный хриплый голос перекрывал звуки мультиков на заднем плане. «Девчонки! Это ДЖОАН ДЖЕТТ!» — радостно сообщил я, надеясь на какую-то ответную реакцию. Я мог видеть, как закрутились шестеренки в их маленьких головках, отчаянно пытавшихся осознать эту странную встречу, но они потеряли дар речи. Я уже предупредил Джоан по дороге к дому, что так все и будет, объяснив ей, что девочки с ней хорошо знакомы… просто никогда не встречали супергероев в реальной жизни.

За несколько месяцев до того, в очередном европейском турне в дождливый выходной день, я решил отвести дочек в гигантский лондонский универмаг Harrods для небольшой шопинготерапии. Было слишком холодно для парка и слишком сыро для прогулки, поэтому, чтобы ненадолго выбраться из отеля и развеяться, я решил устроить им экскурсию по легендарному отделу игрушек, по сравнению с которым большинство американских магазинов игрушек казались крошечными. Конечно, это не культурная программа, в которую входит посещение многочисленных и впечатляющих музеев города, но иногда нужно просто сказать: «Да пошло оно все» — и дать людям то, чего они хотят. Особенно когда эти самые люди ростом ниже четырех футов. Как бы увлекательно ни было путешествовать с семьей по миру, со временем дети начинают сходить с ума, постоянно переселяясь из одного гостиничного номера в другой, и ты начинаешь заранее искать, чем их можно занять, чтобы не попасть в порочный круг из куриных наггетсов и мультфильмов с субтитрами. Даже после тяжелого и активного концерта я всегда пытался что-то придумать, чтобы превратить изнурительный тур в веселую семейную рок-н-ролльную поездку. За долгие годы мне посчастливилось показать им весь мир, от каналов Венеции в Италии до Сиднейской бухты, от ледников Исландии до Эйфелевой башни. По пути я с гордостью наблюдал, как мои дети переходят от автомобильных кресел, пристегнутых ремнями к самолетным креслам, и люлек рядом с гостиничной кроватью к тому, чтобы махать стюардессам, требуя еще имбирного эля, и самим в ночи заказывать мороженое в номер. Теперь они опытные путешественники, и мне это нравится, потому что это означает, что мы можем быть вместе.

Войдя в огромный отдел игрушек, я решил установить несколько правил. «Итак… у вас есть один час, чтобы найти игрушку, и она должна быть достаточно маленькой, чтобы поместиться в вашем чемодане. На старт… Внимание… МАРШ!» Я засек время, и дети бросились бежать, как два бешеных участника телешоу Supermarket Sweep[64], отчаянно пытаясь решить невыполнимую задачу выбора игрушки, которая соответствовала бы моим жестоким и необоснованным требованиям. Один час? Да ладно! И… что значит «чемодан»? Мы говорим о ТВОЕМ чемодане? МОЕМ чемодане? Или, может быть, НОВОМ чемодане, в который с легкостью влезет целый викторианский кукольный домик? Миссия невыполнима. Тем не менее мне было приятно наблюдать за тем, как они бегают, шлепая своими маленькими туфельками по торговым секциям, с разбегающимися глазами от бесконечного количества представленных вариантов. Вскоре я оказался в ловушке в отделе Lego, пытаясь, благоговея перед огромным ассортиментом, решить, должен ли я присоединиться к игре или остаться сторонним наблюдателем. Признаюсь, у меня всегда была слабость к Lego. С самого детства это всегда было моей любимой игрушкой. Я любил эти замысловатые маленькие кусочки и приятный щелчок двух крошечных блоков, идеально подогнанных друг к другу, и мог часами строить замки, машины и другие конструкции, получая удовольствие только от того простого факта, что я сделал это сам. В юности я был на грани одержимости. До такой степени, что даже мое «видение» музыки состоит в том, что я вижу отдельные части песен как кубики Lego. Эта «игрушечная» форма синестезии до сих пор помогает мне запоминать аранжировки и композиции.

Приближался час икс, и я, как заправский ведущий телешоу, предупредил девчонок, что у них осталось пять минут. Как и ожидалось, игрушку они еще не нашли, и обе все еще носились туда-сюда по магазину в поисках идеального приза. Как они могли выбрать? Я выразительно на них посмотрел (опустив голову, приподняв бровь) и повторил: «Пять. Минут». Тогда они сузили поиск до секции Барби, которая была размером примерно с самолетный ангар. Они кружили, высматривая добычу. Это будет нелегко. Сотни разных Барби на полках, разных стилей, разных тем, некоторые с аксессуарами, некоторые с дополнительной одеждой… этого достаточно, чтобы взорвать мозг любому ребенку. Я наблюдал, как они брали коробку за коробкой, тщательно осматривая каждую куклу, пытаясь не прогадать с выбором, раздвигая границы требуемой вместимости багажа. Часики тикали, и напряжение нарастало в воздухе до тех пор, пока…

«ВРЕМЯ ВЫШЛО!» — заорал я, как бейсбольный судья (если бы только у меня был свисток). «Но, ПААААААПАААА!!!! — обе плакали от отчаяния. — Мы не можем выбрать!» Смеясь, я сказал: «Давайте! Просто выберите одну куклу, любую, и вернемся в отель!» В этот момент я посмотрел на заставленный Барби стол рядом и схватил первую попавшуюся. «Вот! У меня есть Барби!» — сказал я, размахивая куклой высоко в воздухе. «Так нечестно! Ты не можешь взять Барби!!» — ответили они, и, посмотрев на коробку, я заметил, что, сам того не осознавая, взял официальную Барби Джоан Джетт, в комплекте с красными «конверсами», кожаными штанами, черной футболкой без рукавов и белой гитарой Gibson Les Paul Junior, висящей у нее на плече. «Твою мать, — подумал я. — Эту я определенно возьму!»

Через несколько минут мы уже стояли у кассы, сравнивая наших Барби (рокершу Джоан и двух супернавороченных гламурных девчонок с кучей аксессуаров), и нам не терпелось поскорее вернуться в отель и поиграть.

Позже тем же вечером, когда я сидел за письменным столом в гостиной нашего номера, Вайолет и Харпер вошли в комнату и вежливо спросили, могут ли они поиграть с моей Барби. «Конечно!» — сказал я с улыбкой и начал осторожно открывать красочную коробку, с хирургической точностью извлекая куклу из ее навороченной упаковки (с каких это пор требуется диплом инженера, чтобы вытащить игрушку из ее гребаной упаковки?). Пока девочки терпеливо наблюдали, как я борюсь с каждой крошечной застежкой-молнией, я понял, что они понятия не имели, что Джоан Джетт — реальный человек. Они думали, что это всего лишь очередная пластиковая фигурка, одна из сотен, стоящих на полках их нового любимого магазина игрушек. Я остановился, отложил куклу и объяснил, что Джоан не только настоящий человек, но и очень для меня важный. Икона феминизма, доказавшая миру, что женщины могут играть рок еще круче, чем мужчины. Новатор, архитектор, пионер панк-рока, настолько мощный, что она вдохновила целые поколения молодых женщин взять в руки гитары. Они казались немного сбитыми с толку, поэтому я открыл ноутбук, увеличил громкость до десяти и включил им клип «I Love Rock ’n’ Roll». Они стояли в изумлении, завороженные развязностью и крутостью Джоан, и до последних аккордов подпевали каждому слову. Я закрыл компьютер и сказал: «Видите? Она настоящая!» Затем они быстро схватили куклу и побежали обратно в свою комнату, напевая по пути эту классическую мелодию, и в глубине души я мог сказать, что они только что открыли для себя нового супергероя.

Тур продолжался, и мы в конце концов добрались до Нью-Йорка, чтобы выступить в Мэдисон-сквер-гарден, одном из моих самых любимых мест в мире. Въезд в здание всегда напоминал мне ту сцену из концертного фильма Led Zeppelin «The Song Remains the Same» — фильма, который я изучил еще подростком, безнадежно пытаясь проанализировать сверхчеловеческую игру на барабанах Джона Бонэма. По пути в город наш тур-менеджер Гас спросил, не хотим ли мы пригласить каких-нибудь особых гостей выступить с нами на концерте. В конце концов, это Мэдисон-сквер-гарден, и мы должны сделать этот концерт особенным. В фургоне звучали различные имена, в основном друзья, с которыми мы уже играли раньше, а потом кто-то упомянул Джоан Джетт, жившую в городе с конца 70-х. Я с ней раньше никогда не встречался, так что спросил, знаем ли мы, как с ней связаться. Гас ответил: «Пэт ее знает!»

Пэт Смир, наш гитарист, основатель группы и действующий министр крутизны, знал Джоан с тех пор, как играл в легендарной группе The Germs. Родившись в Лос-Анджелесе и проведя там все детство, в середине 70-х Пэт был панк-рокером и большим поклонником первой группы Джоан, The Runaways, — женской группы, выросшей из звучания Боуи и T-Rex. Он был на всех их концертах и в конце концов подружился с Джоан, оказавшись в тусовке голливудских панков, которые, сами того не зная, навсегда изменили ход музыки.

Они с Джоан были примерно ровесниками, и Пэта настолько вдохновляли The Runaways, что, будучи подростками, вместе со своим лучшим другом Дарби Крэшем он тоже решил создать группу. И когда в 1979 году пришло время записывать их первый полноформатный студийный альбом GI, они попросили Джоан Джетт продюсировать его. Так что у них была долгая история, не только записанная в анналах рок-н-ролла, но и личная.

Было сделано несколько телефонных звонков, и нам сказали, что Джоан рада выйти с нами на сцену, поэтому мы быстренько договорились, что она придет перед концертом и проиграет с нами свою классическую песню «Bad Reputation». Это идеальный выбор для нашей публики: Джоан — одна из самых знаменитых голосов нашего поколения, и, несомненно, она феерично завершила бы знаменательный вечер. Когда мы подъехали на своем кортеже к концертному залу, как Led Zeppelin за тридцать восемь лет до нас, я был вне себя от предвкушения, снова ущипнув себя, не в силах поверить в то, что встречу еще одного кумира, крутейшую женщину, которая устанавливала свои собственные правила.

Когда Джоан вошла в гримерку, я нервно встал и бросился к ней, чтобы поприветствовать. Теперь я оказался лицом к лицу с настоящей Джоан Джетт. Эти черные перистые волосы, эти потрепанные «конверсы» и тесная куртка больше не были просто картинкой на экране телевизора, а этот хриплый голос больше не был просто звуком из старого динамика. Она была яркой, крутой и, как всегда, олицетворением панк-рока. И… Боже мой, как от нее вкусно пахло.

Мы несколько раз прогнали песню на репетиционных инструментах в гримерках и поставили ее в конец сет-листа, зная, что она наверняка станет кульминацией шоу. С Джоан было так приятно быть рядом, ее убийственная усмешка сменилась улыбкой, которая могла бы осветить Мэдисон-сквер-гарден, и, когда я видел Пэта и Джоан снова вместе после стольких лет, мое сердце наполнялось теплом. Кто знает, где бы мы были сейчас без этих двоих? Я чувствовал себя статистом в документальном фильме, за просмотр которого я точно готов был бы заплатить.

Кстати говоря, нельзя недооценивать силу присутствия Джоан. Перед выступлением я стоял в длинном коридоре, полном людей, и беседовал со старыми друзьями за коктейлями. Джоан тихо вышла из нашей гримерки, и, пока она медленно шла по коридору в одиночестве, словно постапокалиптический Джеймс Дин, я видел, как каждый до единого буквально впечатывался в стену, снесенный ее энергетикой. Оставляя за собой полуобморочную толпу (дар, с которым мог соперничать, пожалуй, только Элвис), она шаг за шагом прокладывала свой путь. Это чертов рок-н-ролл. Джоан действительно супергерой.

В тот вечер представляя ее на сцене, я увидел, что это впечатление она, похоже, производила почти на всех. Когда она появилась в свете софитов, толпа приветствовала ее таким оглушительным ревом, каким встречают только настоящих легенд, так что наше выступление имело успех. После мы отпраздновали это за бутылкой шампанского и обсудили с Джоан возможное дальнейшее сотрудничество. «Мы должны написать несколько песен вместе!» — сказала она со своим сильным нью-йоркским акцентом. Я с энтузиазмом согласился, и мы, тут же сравнив свои графики, нашли время, когда мы оба не были в туре, чтобы встретиться и записаться. Мы назначили дату и крепко обнялись, благодарные за эту случайную встречу и с нетерпением ожидая следующей.

Мне не терпелось рассказать дочкам, что их любимая супергероиня не только приедет в Лос-Анджелес, чтобы написать со мной песни, но и останется у нас на выходные! Они же просто сойдут с ума!

Конечно, дети не могут в полной мере понять, что значит «сломать четвертую стену» в жизни, когда игрушки и видео на YouTube становятся реальностью. В конце концов, Вайолет было всего пять, а Харпер — два! Тем не менее я сделал все возможное, чтобы подготовить их к приезду Джоан, надеясь, что это не вгонит их в экзистенциальный ступор. В том смысле, что, если у вашей входной двери появится Губка Боб Квадратные Штаны, я уверен, вы тоже будете слегка ошеломлены.

Судя по их реакции в тот день, наш небольшой предварительный разговор на самом деле ничего не дал. «Ладно… помните ту Барби, которую я купил в Лондоне? Она приедет к нам на этих выходных».

Мертвая тишина.

«Так что, когда она приедет… не сходите с ума… Она настоящая».