Тут Филипп наконец очнулся — а в первые мгновения он погрузился было в беспросветный мрак и даже не осознал произошедшего.

Прислушавшись к разговорам, он сообразил, что беспечные молодые люди нимало не интересуются человеком, которого они сшибли с ног, помяли своей телегой, придавили и покалечили. Поэтому он подал голос:

— Эй!..

Молодые люди не расслышали. Один из них увлеченно спорил с другим, доказывая, что на двенадцатом витке у проходящей мимо молочницы скисло в кувшине молоко — так сильно они шумели.

— Я уловил кислый запах, клянусь! — настаивал он. — Спорим на два пальца моей стряпухи? Я сам отрежу ей эти пальцы, клянусь, если ошибся! — горячился он. — Давай вернемся на двенадцатый виток, сыщем молочницу и спросим у нее!

— Эй! — повторил Филипп настойчивее и зашевелился под телегой.

Молодые люди наконец замолкли. Они переглянулись, и один спросил другого:

— Ты что-то слышал?

— Ничего, — отвечал тот с твердостью.

— Ну так вот, — заговорил третий, — придется нам признать, что побить достижения Альфена опять не удалось.

— У Альфена телега тяжелее, — возразил ему еще один голос. — Ему мастер Фульгозий делал.

— Закажем и мы Фульгозию.

— Пробовали уже — он отказывается.

— Отказывается?

— Наотрез! Говорит, Альфен ему приплачивает, чтобы он нам отказывал.

— Проклятье на голову Альфена! — закричали разом пять или шесть молодых людей. — Чтоб он провалился! Он, и Флодар, и Озорио, и вся их шайка!

— Эй, вы! — в третий раз позвал Филипп. На сей раз он повысил голос и говорил с легкой ноткой властности, как человек, имеющий право громко требовать участия к себе, хотя бы даже и из-под телеги.

— По-моему, здесь есть кто-то еще, — неуверенно произнес молодой человек, поминавший мастера Фульгозия.

— Если и так, то какое нам до этого дело? — резонно возразил ему другой. — В мире полным-полно людей, мы не можем останавливаться и беседовать с каждым из них. Пойдемте лучше домой: путь неблизкий.

С этими словами они затянули песню на несуществующем языке, который понятен был лишь этим шестерым, и, весело распевая, обнявшись и раскачиваясь на ходу, начали восхождение по дороге. Филипп смотрел на них, лежа под телегой, и гадал — что теперь с ним будет.

Странно, однако, что беспокоила его не только собственная участь, но также и участь брошенной телеги. Ему казалось удивительным, что эти молодые люди, явно дорожившие своим транспортным средством, оставили его теперь лежать на дороге, завалившимся набок, с тихо поскрипывающим колесом, которое никак не могло угомониться и понять, что ехать больше никуда не нужно.

Недоумение Филиппа длилось, впрочем, недолго: вскоре на дороге появились шестеро других молодых людей, одетых гораздо проще и обладающих более грубой внешностью. Руки у них были длиннее и крепче, плечи — шире, ноги — коряжистее и кривее. Это были слуги беспечных юных господ. Кряхтя и бранясь через слово, они подняли телегу и утвердили ее на колесах.

— Эй! — закричал Филипп, когда телега наконец перестала быть преградой между ним и видимым миром. — Эй, я здесь, нерадивые олухи!

Он больше не стеснялся в выражениях, поскольку уже понял, что повредил при падении ногу и нуждается в неотлагательной помощи.

Слуги переглянулись между собой.

— Я здесь! — заорал Филипп. — Не притворяйтесь, будто не видите меня!

— Мы-то тебя видим, — сказал наконец один из слуг, — но нам до тебя нет никакого дела. Мы должны прикатить наверх вот эту тяжелую телегу. За это мы получаем жалованье от наших господ. А за то, чтобы вести разговоры с плоскоглазым, мы никакого жалованья не получаем.

— Ваши безмозглые господа сбили меня на дороге! — рявкнул Филипп.

Сесиль вспомнила исповедь Орельена и его признание, что он не бесплоден; с кем еще он мог этим поделиться? Уж точно не с Полем. Да, Эрве прав, ей это на роду написано.

— Такое порой случается, когда они выезжают кататься, — согласились слуги. — Нет ничего удивительного в том, что кто-то опять подвернулся им под колеса. Такова уж участь обывателя, и ты должен с нею смириться.

— Да помогите же мне! — Филипп готов был заплакать. — Неужто у вас совершенно нет сердца?

— У нас имеются сердца, глаза, руки и ноги, — ответили шестеро слуг, — и животы, и контрживоты, и печень, и все положенные человеку органы пищеварения, включая желудок. Но это никак не меняет дела. Ты должен был осторожнее вести себя на дороге. А теперь — прощай.



И слуги повернулись к нему спиной. Они уперлись руками в борт телеги и начали толкать ее. Телега неохотно покатилась в гору, но стоило слугам замедлить шаги, как она останавливалась и начинала обратное движение, норовя раздавить их. «И впрямь, работа у этих молодчиков не из легких», — подумал Филипп.

Поскольку Мариз по вечерам буквально валилась с ног, они с Орельеном ложились спать сразу после ужина. Эрве слонялся по кухне, пока его жена мыла посуду, она видела, что он хочет что-то еще ей сказать, но, как обычно, не решается.

Он оперся ладонью о пыльный камень, чтобы попробовать встать на ноги, но у него никак не получалось обрести достаточно надежную для этого точку опоры, так что он перемещал ладони то туда, то сюда, ближе и дальше от себя, и вдруг нащупал что-то совсем странное, похожее на блюдце.

– Как тебе известно, – все-таки заговорил он, – мое пособие по безработице заканчивается через месяц. И я прекрасно вижу, что тебе претит готовка в чужих домах, ты возвращаешься вся на нервах, в плохом настроении.

Сначала Филипп решил, что это какая-то деталь, выпавшая из телеги. Но телега была смастрячена таким образом, чтобы обладать возможно меньшим числом деталей, особенно мелких; в этом заключался основной принцип парольдоннеров. Они, можно сказать, презирали детали и делали это с большим размахом.

Филипп временно оставил потуги принять вертикальное, достойное человека положение и смирился с положением горизонтальным, свойственным скорее пресмыкающимся.

Она повернулась, вытерла руки о фартук и села перед ним; а она-то надеялась, что отлично притворяется. Как правило, женщины всю свою жизнь тешат себя иллюзией, будто у них безошибочная интуиция и они прекрасно умеют врать, в отличие от мужчин. Эрве при этом умудрился скрыть от нее тот факт, что снова встречается с бывшими активистами из идентитариев – и хорошо еще, если и правда с “бывшими”; ей же не удалось скрыть от него, какое отвращение ей внушают лионские бобо[45].

«В конце концов, нет ничего зазорного в том, чтобы быть пресмыкающимся, — подумал он. — Или, к примеру, можно вспомнить о черепахе и ее умении питаться воздухом… Для человечества всегда сыщутся у природы все новые и новые уроки».

– В общем, я поговорил с Николя, мне кажется, у него есть кое-что для меня, – продолжил Эрве. – Я мог бы стать страховым агентом. Начальник одной небольшой брокерской фирмы собирается выйти на пенсию. Она отлично расположена, минутах в десяти ходьбы от дома.

С такими мыслями он выкопал пальцами из пыли свою находку и обнаружил, что она представляет собой золотой диск окружностью приблизительно в ладонь и толщиной приблизительно в фалангу указательного пальца.

– Но ты же никогда этим не занимался?

Диск этот был покрыт тончайшими узорами, невероятно мелкими и выгравированными с превеликой тщательностью.

Филипп нимало не сомневался в том, что этот ценный предмет выпал из-за пазухи одного из парольдоннеров и что произошло это во время крушения телеги. Он хотел было позвать слуг, чтобы они забрали вещь и возвратили хозяину, но те уже исчезали за поворотом. Поэтому Филипп оставил диск у себя.

– Нет, но я знаю право, умею читать контракты и вести дела. Им как раз нравится, что я бывший нотариус.

Затем он вновь предпринял попытку встать. Требовалось также оценить степень нанесенного здоровью ущерба. В конце концов Филипп установил, что одна нога худо-бедно слушается своего повелителя, но другая все время подворачивается, являя тем самым гнусное неповиновение. Став жертвой этого мятежа и разлада, Филипп чрезвычайно жалким, скачущим образом добрался до парка, а там нашел подходящий густой куст, заполз под него и забылся тяжелым сном.

* * *

Он сказал “бывший нотариус”, невольно отметила Сесиль. То есть решил отречься от профессии, которой так гордился, поставил на ней крест, как пишут в пособиях по личностному развитию.

— Значит, у тебя болит только одна нога? — обрадовалась Агген. — А вторая цела? Это очень хорошо, потому что ты можешь прыгать на одной, поджав вторую.

– А начальник, выходящий на пенсию, тоже ветеран-идентитарий?

— Может быть, пока я лежал под кустом, разболелась и другая, — предположил Филипп. — С этими ногами всегда так: никогда не знаешь, которая подведет.

Она знала ответ и спросила просто для очистки совести.

— Что, правда? — Агген, казалось, была озадачена его заявлением.

— Правда.

– Ну конечно, – спокойно ответил Эрве. – Только так это и работает, знаешь ли, сейчас играют роль исключительно личные отношения и связи.

— Ну не знаю, — протянула девочка.

— У тебя что, и мозолей никогда не было? — не поверил Филипп.

– То есть мы возвращаемся к себе? В Аррас?

— Мозоли не считаются, — заявила Агген.

– Да, ну когда захочешь, неделей раньше, неделей позже, не имеет значения, нам же с ним надо немного поработать, он передаст мне дела.

— А царапины?

— Они тоже не считаются, потому что они всегда.

– Хорошо… – тихо сказала она, помолчав. – В каком-то смысле я даже рада вернуться домой. Но мы ведь хорошо здесь пожили, правда? Взяли тайм-аут.

— И растяжений не случалось?

— Нет.

– Да, именно. Тайм-аут.

— А у меня, кажется, случилось, — произнес Филипп с укоризной, как будто Агген была в том виновата.

Она сразу возмутилась:

– Не так много у нас было в жизни тайм-аутов. – Она задумалась еще на несколько секунд и сказала: – Сейчас нам главное забрать папу из больницы. Оставим его на попечение Мадлен, так будет лучше для них обоих. Но сначала его надо вытащить оттуда.

— Это твое дело — что с тобой случилось! Нужно лучше глядеть по сторонам. Парольдоннеры могут выскочить в любое мгновение. Они опасные, потому что быстрые. Хотя по характеру совсем не злые. Мы с Кахеран хотели бы как-нибудь с ними покататься, но они женщин не берут. Но ничего, мы уже все решили. Мы переоденемся мужчинами, тогда они не увидят разницы.

– Конечно, дусик. Этим мы и займемся.

— Это вряд ли, — усомнился Филипп.

— Точно тебе говорю, — кивнула Агтен. — Они ведь тоже носят длинные волосы, и руки у них нежные, как у девочек, потому что они не работают. А помимо всего прочего, они невнимательно смотрят, потому что им нет дела до других. Мы с Кахеран запросто бы их обманули!

11

— Возможно, — сказал Филипп, не желая больше спорить.

Агген надула губы. Потом она спросила:

Поль и Прюданс приехали на следующий день, ближе к вечеру. Когда Сесиль сообщила, что приготовила Прюданс комнату, Поль смутился, а она спокойно ответила:

— Ты много путешествуешь?

— Да.

– Очень мило с твоей стороны, но в этом нет необходимости, мы с Полем снова спим вместе.

— Я просто так спросила, — сообщила девочка. — На самом деле мне неинтересно. Я и сама уже обо всем догадалась. Ты ищешь дорогу домой?

Сесиль молча кивнула, она уже отказывалась понимать, что происходит в их семье в плане чувств и секса.

— Нет, — ответил Филипп. — Я знаю дорогу домой. Она сама откроется мне, когда я пройду всю противоположную сторону глобуса, ту, что отвернута к стене и не закрашена никаким цветом, и окажусь там, откуда видно всю гостиную, и кресло, в котором любит сидеть мой отец, и столик с портвейновым графином, и окно, выходящее в сад…

— Ясно, — кивнула Агген.

С активистом из Лиона они договорились пообедать в воскресенье в “Буффало Гриль” в Вильфранш-сюр-Сон. Это будет 21 марта, день весеннего равноденствия, и Сесиль сказала, что, на ее взгляд, это хороший знак. Прюданс могла бы добавить, что это к тому же еще и саббат Остара: внезапно пробудившись ото сна, богиня одаривает землю плодородием, в то время как бог обходит дозором зазеленевшие поля, в общем, наступает весна.

Филипп проговорил:

Они не уточнили, как узнают друг друга, но Эрве сразу догадался, что это они. Пятеро юнцов лет двадцати сидели за столом, заказав на всех несколько говяжьих стейков двойного размера и техасское ассорти. Четверо из них, в темно-синих костюмах и при галстуке, вполне сошли бы за агентов службы безопасности “Национального объединения” – им вменяется при любых обстоятельствах выглядеть респектабельно и проявлять любезность, а так – обычные качки, под безупречными пиджаками хорошо просматривались мускулы. Пятый, с длинными курчавыми волосами, очень выделялся на их фоне – в рваных джинсах и майке AC/DC с изображением Ангуса Янга с голым торсом и худыми коленками, прижимающего к себе гитару Gipson SG. Янг передвигался по гигантской сцене своей знаменитой утиной походкой, эту хореографическую фишку изобрел Ти-Боун Уокер, Чак Берри ее популяризировал, но считается, что именно Ангус Янг довел ее до совершенства. На майке красовались надписи Let there be rock и Rio de la Plata, наверное, снимок был сделан на их легендарном концерте в Аргентине.

— Где-то есть такие страны, где у людей только одна нога для хождения, а вторая у них мягкая и гнется по всем направлениям и к тому же снабжена гигантской ступней, наподобие зонтика. Этой второй ногой они обмахиваются, как веером, во время жары или укрываются ею от дождя, а в иных случаях секут ею дворовых, потому что она гибкая, как кнут.

— Чтобы у тебя была такая вторая нога, нужно переломить колено, — сказала Агген задумчиво. — Иначе она не будет гнуться по всем направлениям.

Патлатый встал и подошел к их столику, когда они изучали меню.

— Природа моя такова, что обе ноги должны быть у меня одинаковы, поскольку я использую их в равной мере, — сказал Филипп. — В этом мы с тобой сходны, Агген.

— Вообще-то ты мог бы опираться на палку, как делают старики, или на меня, как делают красивые раненые калеки, — великодушно предложила Агген. — Тогда мы доберемся до моего дома.

– Вы Эрве, да? Я с вами говорил по телефону? – Эрве кивнул, не понимая, как он его вычислил. – Вся семья в сборе, как я погляжу, – сказал он, рассматривая каждого по очереди. – А вы Мадлен, из-за которой, собственно, и разыгралась драма. – Он повернулся к ней. Она смущенно кивнула. – Эрве обрисовал мне ситуацию по телефону, – поспешил добавить он, – но я и так был более или менее в курсе, дело в том, что я знаком с Леру. Ну, не буду ходить вокруг да около: вы правы, надо вытащить оттуда вашего отца, и как можно скорее, иначе его состояние быстро ухудшится и живым он оттуда не выберется. Он давно уже умер бы, ему повезло, что его перевели в Сен-Люк: инсульт, затем кома – больных в его возрасте часто даже не реанимируют. Короче, мы готовы вам помочь. Только я должен кое-что проверить. Во-первых, вы не оформляли опеку?

— Я ничего на свете так не хочу, как только оказаться в чьем-нибудь доме, под крышей, — признался Филипп и улыбнулся девочке.

Она деловито добавила:

– Нет, – четко ответил Поль.

— Надеюсь, мы не разбудим маму. Но если это и произойдет, ничего страшного. Ты просто поздоровайся и назови свое имя. Мама сразу все поймет.

Патлатый перевел взгляд на него:

* * *

– А вы Поль, старший сын? Извините, я не представился, меня зовут Бриан. Кстати, вы пришли всей семьей? Вы нигде не прячете каких-нибудь тайных братьев и сестер?

Доковыливанье до жилища Агген превратилось в нечто долгое и скучное. Точнее, скучно было Агген, которой приходилось идти очень медленно, то и дело останавливаться и слушать извинения Филиппа. Филипп же, напротив, измучился от разнообразия ощущений, на которые щедра оказалась поврежденная нога (да и стукнутая голова, как оказалось, тоже). Дерганье, колотье, нытье, а то вдруг пронзанье — все это досаждало ему без передышки, одно за другим, сменяясь и не ведая устали.

– Нет, – снова ответил Поль.

Самым изматывающим было в этом то, что каждый вид боли обладал собственным возрастом. Так, дерганье — самый легкий и ничтожный, скоропреходящий вид боли — свойствен возрасту полного здоровья, то есть годам семи по человечьему счету, а колотье — оно постарше, ему лет пятнадцать, и случается оно, если, положим, много всего съесть за обедом, а потом очень быстро бежать вверх на гору, к подруге Кахеран. Нытье — боль, присущая старикам; от них она почти не отстает и превращается в нечто привычное, сродни сматыванью шерсти в клубок. Ну а пронзанье — боль зрелых людей; она впивается в них, точно меч или кинжал, а потом медленно отпускает и наблюдает со стороны, усмехаясь, — хватит ли человеку мужества и выдержки не перемениться при этом в лице.

Таким образом, Филиппа не только терзали разные виды боли — его также перебрасывало из юности в старость, из зрелости в детство, и все это без малейшей передышки, так что в конце концов он начал казаться сам себе чем-то вроде целого ходячего госпиталя, где мучается по меньшей мере десяток разных больных.

– Поймите, пока что мы находимся в правовом поле и не собираемся выходить за его пределы. Во Франции не существует принудительного лечения. Даже если я лежу в больнице и вот-вот сдохну, но при этом требую, чтобы меня выпустили, меня обязаны выпустить. Но если я не в состоянии высказать свою точку зрения, начинаются проблемы. На практике главный врач обладает абсолютной властью, за исключением случаев, когда дело доходит до суда. Если опекунство оформлено, судья, как правило, принимает решение в пользу опекуна. Если нет, он пытается выяснить мнение родственников, поэтому я и задаю вам все эти вопросы. Иногда мы можем вывезти людей за границу, у нас есть несколько мест для проживания, но нам, судя по всему, это не понадобится. Если я не ошибаюсь, вам есть где его поселить, ему принадлежит дом в Вилье-Моргоне, все правильно?

Агген приплясывала рядом и жужжала, как муха:

– Правильно.

— Ты смотри, уже ведь скоро начнет светать. Скоро люди выйдут из домов, а мы тут с тобой посреди дорога. Ты труслив, Филипп, потому что боишься боли. А ты сделай небольшой рывок. Наберись дерзости и сделай! Доберемся до дома — там и будешь корячиться. Филипп, мне на тебя глядеть тошно. Я сейчас уйду, догоняй меня.

— Не надо! — взмолился он. — Да что ты за жестокое созданье, Агген!

– Кстати, нас тут кое-что заинтриговало, давайте обсудим. Мы попытались пробить этот дом, но он нигде не значится: нет ни счетов за газ и электричество, ни муниципальных налогов, ничего.

Она пожала плечами и ничего не ответила, потому что в силу своего возраста, естественно, была жестокой.

– У вас есть доступ к такого рода базам?

О каждом встреченном доме, мимо которого они проходили, Филипп безмолвно молился, чтобы он оказался тем самым, и в конце концов молитвы его оказались услышаны.

– Ну, это пара пустяков, все дети этим балуются.

— Вот здесь живем мы с мамой, — объявила Агген.

Вряд ли прям уж все, подумал Поль, но некоторые дети – да. Его все больше и больше занимал этот парень в допотопной рок-футболке. Тем не менее он ответил на вопрос:

Она указала на небольшое конусовидное строение. Стены этого здания, как и многих других, были обвиты спиралевидным выступом вроде пандуса, по которому можно было подняться до самой крыши.

Филипп похолодел, когда до него дошел смысл увиденного. Мгновеньем спустя Агген подтвердила мелькнувшую у него догадку.

– Ничего удивительного, отец служил в ГУВБ. Поэтому, когда он вышел в отставку, они организовали систему охранного наблюдения за его домом и взяли на себя всю административную волокиту, чтобы снизить риск его обнаружения.

— Поднимаемся! — объявила девочка.

Бриан покачал головой и широко улыбнулся, такого он не ожидал.

Филипп сдался.

— Иди вперед, — попросил он, — и не оборачивайся. Я пойду следом.

– Значит, я собираюсь провернуть эксфильтрацию бывшего агента ГУВБ… Смешно, просто обхохочешься… – Он снова перевел взгляд на Поля. – Видимо, он был там важной шишкой, учитывая такой респект?

— Не оборачиваться? — удивилась она. — Почему?

– Видимо, да. Я никогда этого толком не знал.

— Если я скажу почему, исчезнет весь смысл необорачиванья.

— Понятно.

Бриан кивнул, на этот раз не удивившись; похоже, он был хорошо осведомлен о жизни спецслужбистов. Затем он спросил Поля, на голубом глазу, хотя на сей раз знал ответ заранее:

Она выпустила его руку и быстро начала карабкаться по пандусу к самой крыше. Филипп отбросил костыль, встал на четвереньки и пополз за ней следом. Поврежденная нога волочилась неохотно, она ныла и как бы завывала, сделавшись открытым агентом старости в молодом, истыканном колотьем и пронзаньем теле.

– Вы тоже из ГУВБ?

Агген, коварное созданье, все-таки потихоньку обернулась через плечо и увидела, конечно, каким ничтожеством являет себя Филипп. Но она смотрела на него совсем-совсем недолго и даже не фыркнула и не засмеялась, чему сама была немало удивлена.

– Нет, я выбрал иной путь. А вы-то есть у них в картотеке?

Вход в дом располагался на макушке конусовидной крыши, а первым помещением дома была, разумеется, кухня. Это устроено для того, чтобы весь чад и дым сразу же выходили наружу, не пятная комнат и не вредя домашней атмосфере. Как и все дети горы, Агген страшно гордилась тем, как мудро сконструированы жилища Золотой Алыщаты.

– О да, наверное, на меня там завели папочку. А вот мои ребята чисты, этим службам они неизвестны…

Филипп ввалился в кухню мешком и некоторое время просто лежал неподвижно на полу, так что Агген даже тронула его веточкой для растопки, а когда он не пошевелился, то пощекотала этой веточкой ему нос.

Он обернулся и посмотрел на своих подручных с какой-то даже нежностью, они тем временем воздавали должное техасскому ассорти и моргону: эти славные упитанные, миролюбивые бычары, будучи на старте скорее националистами с уклоном в расизм, вполне готовы посвятить себя борьбе за дело иудео-христианской морали, а то и морали как таковой, разницы они особой тут не усматривали, и, может, они и правы, подумал Бриан, ну, он сам запутался.

Филипп чихнул.

— А! — сказала она. — Я уж думала, ты умер. До мертвяков дотрагиваться противно. Я однажды выносила из дома мертвую крысу. Она что-то не то съела и издохла. Мы с Кахеран для этого сделали особые щипцы. Да, кстати, вот они!

– Позвольте, я тоже задам вам вопрос? – спросил Поль.

И она живо вытащила откуда-то и предъявила Филиппу деревянные щипцы, обмотанные веревкой.

– Да, разумеется, если смогу, отвечу.

Филипп поглядел на них обреченным взглядом. Он представил себе, сколько хлопот доставит девочке, если умрет сейчас на полу ее кухни. Ей придется брать его щипцами и выволакивать на крышу. Она сбросит его на дорогу, спустится по стене дома и, толкая труп в бок щипцами к краю, наконец выпихнет его с горы, и он упадет в море. Потусторонний мир примет его, и Филипп, качаясь на волнах, постепенно уплывет в страну, откуда не бывает возврата.

– Только вы и можете на него ответить. Мне интересно, что толкает вас на такого рода действия, где истоки вашей ангажированности. Что касается основателя вашего движения, если я правильно понимаю, то для него это вопрос религиозных убеждений, но я сомневаюсь, что это ваш случай.

Мечтая об этом, он заснул.

— Ты скучный, — сказала Агген, глядя на него сверху вниз.

– Нет, конечно, – спокойно ответил Бриан. – Я понимаю, почему вас это заинтриговало. Я и сам не уверен, что до конца понимаю, что к чему… – добавил он через некоторое время. Потом он, казалось, ушел в себя, погрузился в затяжное задумчивое молчание.

После этого она тоже отправилась спать.

* * *

За столом все тоже замолчали и пристально наблюдали за ним. Прошло две-три минуты, прежде чем он решился продолжить:

Филиппа разбудил пронзительный женский вопль.

– Мне придется начать издалека… Проще всего объяснить это тем, что я очень рано почувствовал, что у нашего общества есть проблема со старостью и что это довольно серьезная проблема, которая может привести его к саморазрушению. Допускаю, что это, вероятно, связано с тем, что меня воспитывали бабушка и дедушка. И я надеюсь, вы согласитесь, что у нас у всех проблема со стариками… – Поль кивнул. – Истинная причина эвтаназии, по сути, заключается в том, что мы не выносим стариков, мы даже знать не желаем, что они существуют, и поэтому засовываем их в специализированные учреждения, с глаз долой. В наше время принято считать, что ценность человека с возрастом уменьшается, что жизнь молодого человека, а тем более ребенка – гораздо ценнее жизни глубокого старика. Полагаю, в этом вы тоже со мной согласитесь?

Он открыл глаза.

– Да, вполне.

Над ним стояла маленькая кругленькая женщина с выпученными глазами. Филипп не успел еще привыкнуть к виду местных жителей и потому мгновенно удивился, когда ее увидел. Он только потом вспомнил о том, что такие глаза здесь у всех и что их выпученность не означает ни болезни, ни даже очень сильного испуга.

Женщина, испустив один вопль, сразу как-то утомилась. Она замолчала и села на скамеечку возле очага.

Филипп приподнялся, опираясь на локоть.

– Так вот, это полный переворот, радикальная антропологическая мутация. Конечно, это весьма прискорбно, учитывая, что процент пожилых людей относительно общей численности населения постоянно растет. Но есть кое-что и пострашней… – Он снова умолк и задумался еще на пару минут. – Во всех предыдущих цивилизациях, – продолжал он, – человека уважали, а то и восхищались им и вообще оценивали его в зависимости от того, как он вел себя на протяжении всей своей жизни; даже в буржуазной среде репутация основывалась на доверии и носила временный характер, в дальнейшем ее надо было заслужить всей своей честной жизнью. Более высоко оценивая жизнь ребенка – хотя мы понятия не имеем, что из него получится, вырастет ли он умным или глупым, гением, преступником или святым, – мы отрицаем всякую ценность реальных дел. Наши героические и благородные поступки, все, что нам удалось совершить, наши достижения и труды не имеют уже никакой ценности в глазах мира – и вскоре теряют ее и в наших глазах. Таким образом мы лишаем жизнь всякой мотивации и всякого смысла; именно это, собственно, и называется нигилизмом. Обесценивание прошлого и настоящего ради грядущего, обесценивание реальности в угоду виртуальности, помещенной в туманное будущее, суть симптомы европейского нигилизма, причем гораздо более знаковые, чем те, что выделял Ницше, – впрочем, сегодня следует говорить о западном нигилизме или даже о современном нигилизме, поскольку я совсем не уверен, что он не затронет и азиатские страны в среднесрочной перспективе. Разумеется, Ницше не мог наблюдать этот феномен, он проявился только после его смерти, и то далеко не сразу. Так что нет, я действительно не христианин; более того, я склонен считать, что христианство, собственно, и положило начало этой тенденции смиренно принимать существующий мир, каким бы невыносимым он ни был, в ожидании спасителя и гипотетического будущего; первородный грех христианства, на мой взгляд, это надежда.

— Здравствуйте, я — Филипп, — сказал он, как научила его Агген.

Он опять умолк, за столом повисла тишина.

Тут в полу кухни показалась голова Агген, затем — ее руки; опираясь о пол, девочка быстро забралась из нижней комнаты в кухню и сказала:

– Ну, простите, я немного увлекся… – смущенно сказал он. – Давайте вернемся к нашей операции. В общем, мои ребята чисты, а мне и делать-то ничего не придется, разве что сесть за руль. Но нам надо обсудить главное. А, нет, есть еще одна мелочь: дома вам потребуется специальное оборудование, как минимум медицинская кровать и инвалидное кресло. Это можно сделать быстро, я знаю поставщиков, ну а с креслом придется немного подождать, его лучше изготовить на заказ.

— Мама, это Филипп! У него болит нога, поэтому я сегодня не пойду в училище, а буду его лечить и утешать. Дай нам поскорее поесть, потому что иначе мы сейчас умрем, а потом уходи, мы будем сплетничать про все на свете.

– А что, нельзя забрать его из больницы? – подал голос Эрве.

Мать Агген медленно приходила в себя. У взрослых людей ни одно чувство не уступает другому свое место без некоторого сопротивления. Чувства как бы говорят: «Ну что это за спешка! Где же присущая нам солидность? Мы не можем удирать во все лопатки, как делали это, когда тебе было тринадцать! Мы шествуем размеренным шагом, не торопясь. Дай нам насладиться бытием».

– Нет. Как ни по-идиотски это звучит, нас могут именно за него привлечь к ответственности, это будет кража имущества, являющего собственностью Дирекции государственных больничных учреждений. Так что кресло придется им оставить. На кровать плюс кресло придется выложить десять тысяч евро. У вас они есть?

Вот почему испуг не так-то быстро отпустил ее.

— Ну мама! — тормошила ее между тем Агген. — Ну давай же, готовь нам завтрак!

– Есть, – сказал Поль.

Она принялась бросать поленья в печь.

— Смотри, я уже развела огонь! — объявила Агген.

– Что ж, прекрасно, а то мы могли бы вам одолжить эту сумму или вообще подарить, мы так поступаем в некоторых случаях, но раз у вас есть деньги, тем лучше. Итак, переходим к самой операции. В принципе, особых сложностей я не предвижу, отделение в Бельвиле практически не охраняется, может, нам даже удастся припарковать фургон во дворе, но не факт, у ворот стоит охранник. – Он замолчал и снова обвел взглядом собравшихся. – А вы Мариз, да? – спросил он, глядя ей прямо в глаза. – Та самая девушка, которая работает в больнице и посодействует нам на месте?

Мать наконец вздохнула, встала и взяла с крюка сковородку.

Агген торжествующе обернулась к Филиппу и показала ему язык.

– Да.

Мать бросила на сковородку очищенные тушки каких-то зверьков, замоченных в уксусе еще с вечера, залила их маслом и поставила на огонь. Печка радостно ревела, масло шипело, зверьки подскакивали, как живые, и жарились, жарились.

– Вам отведена главная роль в нашей операции. Вы уверены, что решитесь на это?

Агген в нетерпении ходила по кухне, потом выбралась на крышу и принялась разгуливать по стене. Филипп слышал дробь ее шагов, а время от времени она заглядывала снаружи в окно кухни.

– Совершенно уверена, – спокойно ответила Мариз.

Наконец завтрак был готов. Скорченные темные тушки, пропитанные маслом, были поданы на большом блюде.

— Плоскоглазые тоже едят нашу еду? — спросила мама, глядя в сторону.

– Хорошо. Наш план предельно прост. Вы провозите его в кресле по коридорам, не торопясь пересекаете двор, подходите к задним дверцам фургона, и мы его загружаем. Если не удастся въехать внутрь, припаркуемся неподалеку, там всегда есть место, и тогда я подхвачу вас у выхода со стороны улицы Полен-Бюссьер. Наш фургон вы узнаете по логотипу лионской больницы Эдуара Эррио. Мои парни наденут униформы их санитаров. Вряд ли это понадобится, но лучше подстраховаться. В смысле, если нас остановят, мы скажем, что везем его в Лион на очередные МРТ и ПЭТ.

— Разумеется! — быстро ответила Агген. — Плоскоглазые похожи на нас во всем, кроме глаз.

— Тебе лучше поскорее избавиться от него, Агген, — предупредила мать. — Никогда не знаешь, чего можно ожидать от плоскоглазого.

– Что такое ПЭТ, я не знаю.

— А тебе-то это откуда известно? — удивилась Агген.

– Это позитронно-эмиссионная томография, сравнительно новое исследование, я не знаю точно, для чего оно делается. Одним словом, хорошо бы вам удалось вывезти его в кресле. Кстати, как вы думаете, какой день подойдет для операции?

Мать пожала плечами и не ответила.

Агген заметила:

– Воскресенье, – твердо сказала Мариз. – Персонала будет меньше, а родственники в основном приезжают как раз по воскресеньям, так что люди, гуляющие во дворе с пациентом в инвалидном кресле, – привычное зрелище. Кроме того, охранника не будет, ворота оставят открытыми, чтобы гости могли припарковаться.

— Вот я весь вечер разговаривала с плоскоглазым и изучила его с ног до головы. Я помогала ему идти и тыкала в него палкой, а еще вытащила его из куста — поэтому на нем такая ужасная, вся разорванная одежда. А ты где встречала плоскоглазых?

– А!.. Я всего этого не знал, отлично. Значит, решено, мы провернем все в воскресенье, когда вы будете на дежурстве, скажете, в котором часу лучше.

— Нигде, — ответила мама, — поэтому у меня до сих пор и не было неприятностей.

– И все-таки, – заметила Мариз, – меня может застукать кто-нибудь из персонала. Сомневаюсь, что меня остановят, но удивятся точно, я теперь в другом отделении и, по идее, не должна заниматься этим пациентом.

— Мама, ты будешь завтракать? — спохватилась Агген.

— Я потом поем, — ответила мама и, к облегчению девочки, вышла наконец из кухни.

Он бросил на нее озабоченный взгляд.

Филипп набросился на еду, и в мгновение ока они с Агген опустошили блюдо, хотя жареные зверьки были очень горячими. Филипп сгрыз их вместе с костями и позвоночником, чем завоевал уважение своей новой подруги.

– Да, это, конечно, проблема, не скрою. Если кто-нибудь из ваших коллег заговорит, начальство примется вас допрашивать, и у вас возникнут серьезные неприятности. Единственный выход – сказать, что она ошиблась, перепутала дни.

— Некоторые возятся, возятся, каждую косточку будут обсасывать и потом выложат целый скелет на тарелке, — пробурчала она неодобрительно. — А которые как мы — те по-настоящему едят!

– В коридорах есть видеокамеры.

От этого возражения он отмахнулся:

Филипп не мог с ней не согласиться. Зверьки удобно устроились у него в животе, принялись там урчать и греть его, они обласкали все его изголодавшиеся внутренности и наполнили его покоем.

— Хорошо быть сытым, — заметил он.

– Вот об этом вам точно не стоит беспокоиться. Их можно дистанционно вывести на час из строя и потом включить. Час – это даже слишком, надеюсь, мы управимся за пять минут. – Он снова замолчал. – Нет, настоящие сложности начнутся, если начальство решит вас допросить в присутствии коллеги. Тогда это будет ее слово против вашего. Ну что… – продолжал он после паузы, – вы по-прежнему с нами?

Агген кивнула:

– Да.

— Вот ты меня понимаешь.

Некоторое время они ни о чем не разговаривали и ничего не делали — просто лежали на полу кухни и переживали свою сытость.

– Хорошо… – Он опять обвел взглядом всех по очереди. – Детали я беру на себя и буду вас держать в курсе через Эрве. Думаю, нам понадобится недели две, не больше; потом мы дождемся вашего дежурства и приступим. Не волнуйтесь… – прибавил он, направляясь к столику своих сподвижников. – Мы справлялись с гораздо более трудными задачами. Мы вытащим его оттуда.

Потом Филипп сказал:

— Я должен во что-то переодеться.

Агген пожевала губу, зевнула и наконец нехотя встала.

12

— Я тебе что-нибудь найду. Никуда не уходи.

Она потянулась, изогнувшись, потом ловко спрыгнула в люк, открытый в полу кухни, и пропала из виду. Филипп подобрался к этому люку и с любопытством заглянул вниз. Ему открылась круглая комната с множеством полок по стенам. Между полками были развешаны всякие вещи, например одежда, обувь в особых длинных сеточках, а также очень странные предметы, в которых Филипп угадал игрушки и школьные принадлежности Агген. На полках стояла посуда и разная взрослая утварь. А еще там имелись гирлянды, на которые были нанизаны диски вроде того, что подобрал вчера Филипп. Только Филипп подобрал золотой, а эти были из более простого и тусклого материала, может быть олова.

Операция и правда заняла в общей сложности четыре с половиной минуты. Через несколько секунд после появления Мариз двое подручных Бриана подняли Эдуара и положили его на носилках в фургон, после чего, сняв ненужные теперь медицинские халаты, уехали на разных машинах; у них не было никакой другой задачи, и слава богу, подумала Мариз, в этих парнях чувствуется такой заряд агрессии, что их поди обуздай. Она села на переднее сиденье. Бриан тронулся с места, свернул на улицу Полен-Бюссьер, затем на улицу Республики, и через пять минут они выехали за пределы Бельвиля. Мариз молчала.

Филипп отодвинулся от люка и снова растянулся на спине. Пошевелил больной ногой. Она болела значительно меньше.

– Все прошло нормально? – спросил Бриан, поскольку она не произнесла ни слова.

И тут из люка на пол кухни хлынули ткани. Они лезли и лезли снизу, неустанно драпируясь и формируя все новые и новые складки, и в конце концов образовалась целая гора всякой мануфактуры. Она неистово шевелилась и вдруг взорвалась, словно случилось извержение вулкана, ткани рассыпались, и из люка явилась голова Агген. Девочка забралась в кухню, уселась на корточки и стала раскладывать ткани.

– Вообще-то не вполне. Я таки столкнулась с коллегой; к тому же это была Сюзанна из профсоюза, та самая, из-за которой выгнали Мадлен. Она ничего не сказала, но бросила на меня озадаченный взгляд, я почти уверена, что она меня сдаст.

— Гляди, — приговаривала она при этом, — вот отличные штаны. И рубашка в тон. Но тебе будет маловата. А может, и не будет. Ты должен померить. Или нет, смотри — вот эта еще лучше. И в плечах будет в самый раз. А я надену вон ту.

Она выхватила из кучи красную шелковую рубаху и приложила к себе.

– Черт! – Он ударил кулаком по рулю. – Вот блядь, ведь это же была идеальная операция! – Он постепенно успокоился и добавил: – Вас увидела только она?

— Ты тоже будешь переодеваться? — спросил Филипп, чувствуя странную неловкость.

— Конечно! — ответила Агген бойко. — Ты закроешь глаза, а я переоденусь. Только ты не так закрой, как я обычно делаю, с подглядываньем, — а по-настоящему.

– Да. И как назло, в ту минуту, когда я вышла во двор.

— Зачем тебе переодеваться? — настаивал Филипп.

— Я ведь тебе вчера рассказывала, что хочу покататься с парольдоннерами, а для этого надо нарядиться парнем, иначе они не возьмут в компанию. Забыл? — Она сморщила нос. — У тебя короткая память, совсем как у моей подруги Кахеран, которая сегодня в одного влюблена, а завтра в другого.

– Вам главное не отклоняться от выбранной линии, как мы договорились: вы не понимаете, о чем она, должно быть, она обозналась.

— А ты? — поинтересовался Филипп. — Ты тоже в кого-нибудь влюблена?

– Вам удалось стереть запись?

— Я? — Она расхохоталась. — Я вообще это все презираю, потому что — глупости. В нашем возрасте!.. Смешно. Да это и всегда смешно, но просто так положено. Я выше таких дел.

Филипп поразмыслил над услышанным и понял, что стремительно забредает в тупик. Любовь оказалась чем-то, что было напрочь лишено какого-либо возраста. Она могла начаться в любой момент и росла вместе с человеком. По этой причине Филипп считал любовь самым опасным чувством, с которым лучше не связываться.

– Да, естественно, не волнуйтесь.

Так он и сказал.

– И вы уверены, что не осталось никаких следов после удаления? Они не смогут, изучив запись, вычислить, что какая-то ее часть исчезла?

— Ты меня понимаешь, — произнесла Агген, уже не в первый раз.

– Хороший вопрос… – Он улыбнулся и окинул ее неожиданно уважительным взглядом. – Ну, теперь запись с камер идет на жесткий диск, так что проблем с подчисткой информации не будет, мне кажется, но я все-таки сделаю один звонок.

Сначала Агген закрывала глаза по-честному, а Филипп переодевался, потом Филипп тоже зажмурился, и тоже по-честному, а Агген натянула на себя мужскую рубаху и штаны.

Он остановился на обочине, достал мобильник и набрал номер; ему сразу же ответили.

— Мы можем стать как братья, — предложила она.

Филипп охотно согласился считать ее своим братом.

– Джереми, это Бриан. Да, ты можешь снова запустить запись. Но тут еще кое-что. Как ты думаешь, у тебя получится подменить на жестком диске фрагмент видоса и что-нибудь там похимичить, чтобы никто не заметил твое вмешательство?

Уладив эти дела, они уселись на гору не пригодившейся одежды, и Филипп показал девочке золотой диск.

На этот раз его собеседник долго что-то ему объяснял, Бриан внимательно слушал, не перебивая, сказал в заключение: “Ладно, давай”, – и нажал на отбой.

— Что это такое? Я вчера нашел.

— Ого! — воскликнула она, положив диск себе на ладонь. — Это ведь письма! Целая пачка, гляди-ка!

Он повернулся к Мариз:

Она осторожно вынула маленькую заклепку, видневшуюся в середине диска, и тот рассыпался на десятки тончайших золотых пластин.

– Все в порядке, не беспокойтесь, к записи не подкопаешься. Я бы даже посоветовал вам попросить директора ее посмотреть, так вы докажете, что не проходили по коридору в этот момент.

Агген подобрала один из дисков и поднесла к глазам.

Филипп с любопытством наблюдал за ней.

Он завел мотор. Через несколько километров, перед въездом в Вилье-Моргон, Мариз спросила, повернувшись к Бриану:

— Ты можешь это прочитать?

– Вы очень уверены в себе, судя по всему?

— Конечно, — пробормотала она, медленно вращая диск перед глазами. — Ой, это любовное письмо! От женщины! Интересно!.. Ее зовут Вицерия…

Текст располагался по спирали, так что читать письмо нужно было постоянно поворачивая его. Там, где начинался переход спирали на новый виток, согласно правилам письмосложения находилась «посылка» — главная мысль письма.

– Нет, отнюдь. – Он снова лучезарно улыбнулся. – Я совсем в себе не уверен, до ужаса прямо; но я уверен в своих ребятах.

«Нет мне жизни без тебя, — писала женщина по имени Вицерия лихому парольдоннеру. — Вчера искали ткань на доброе платье и обошли семь лавок, спустившись даже до двенадцатого уровня. Но я молчу — пусть ищут, пусть ищут и даже пусть найдут, ведь нет мне жизни без тебя. Не отступлюсь от своего. Озорио, мой брат, не знает, и другие не подозревают, что нет мне жизни без тебя. Я сшила покрывало, и маленькие цветочки рассыпаны на нем, как любишь ты, и нет мне жизни без тебя. Люблю тебя, и нет мне жизни без тебя».



— Жениться они собираются, что ли? — пробормотала, хмурясь, Агген и отложила первое письмо.

— С чего ты взяла?

Мадлен ждала их во дворе одна, но когда Бриан припарковался, Поль и Эрве тут же вышли из дома. Поль выкатил купленную им накануне дешевую инвалидную коляску – заказанную модель они еще не получили. Вдвоем с Брианом они мгновенно подняли Эдуара с носилок и усадили в кресло; он не спал. Возможно, Поль принимал желаемое за действительное, но все же ему показалось, что отец вздрогнул, увидев свой дом; во всяком случае, взгляд его ожил, он переводил его справа налево, внимательно осматриваясь.

— С того, что она шьет доброе платье.

Медицинскую кровать пока поставили в столовой; завтра должен прийти рабочий, чтобы смонтировать лестничный подъемник, тогда Эдуар сможет спать в своей комнате.

— Скажи, Агген, а бывают платья злые?

— Сплошь да рядом! — отрезала девочка и не пожелала ничего прибавить.