Алекс знал, конечно, что кабинет Образцова не здесь, а в управлении на другой улице. И все же полицейский чин отчего-то разволновался, раскраснелся – и вопросительно оглянулся на пожилого господина в штатском.

Тот кивнул, и Алекса пустили внутрь. Пожилой господин оглядел его холодным изучающим взглядом и ответил сам.

– Господин Образцов мертв. Застрелился нынешней ночью.

Алекс тяжело сглотнул.

– А Кошкин? – спросил севшим голосом.

Господин молчал не меньше минуты – так Алексу казалось, по крайней мере.

– Ранен. Тяжело. Скорее всего, не выживет.

– Простите, мне нужно идти…

Алекс шагнул было назад. Немедля ехать к Кошкину! Куда его отвезли?

– Его оперируют, – ровным голосом продолжал господин. – В клинике доктора Алифанова, кажется. Вы ему ничем не поможете. Алекс, верно?

Холодность да отстраненность, с которой господин говорил о Кошкине, Алекса коробили неимоверно.

– Мы знакомы? – спросил он резковато, прожигая странного господина взглядом.

– Заочно: Кошкин вас просил разыскать. Пока был в сознании. – И, наконец, изволил хотя бы имя свое произнести: – Платон Алексеевич, граф Шувалов. Наслышан о вас, Алекс, еще по Петербургу. Ох и шуму вы наделали перед отъездом!

– Жаль, что я о вас не наслышан, – волком поглядел на него Алекс.

– Вот как? Удивлен!..

Господина его ответ как будто даже развеселил. Он задрал брови, и Алекс увидел, что глаза у него живые, синие, совсем молодые. А после Платон Алексеевич сделал жест, и в считанные минуты кабинет опустел. Он сам плотнее закрыл дверь и переспросил:

– Неужто Степан Егорыч не упоминал обо мне ни разу? И словом непечатным не крыл? Удивлен, право…

Алекс изо всех сил пытался припомнить, но Кошкин никакого графа Шувалова и впрямь не вспоминал.

– Я знаю лишь, что Кошкина выслали сюда из Петербурга за неподчинение…

– За невыполнение прямого приказа! – веско заметил господин. – Так точнее будет. Вы, Алекс, и сам служивый человек, и первое правило на службе наверняка знаете. Ежели хочешь, чтобы тебе подчинялись – научись подчиняться сам. Хорошее ли то, плохо ли – но уж как есть. Полагал я, что Кошкин хотя бы здесь подчиняться научится, да горбатого, видать, могила исправит… Господина Кошкина арестовали, давеча. Знаете, за что?

– За невыполнение прямого приказа? – кашлянув, спросил Алекс.

– Увы, – без улыбки отозвался граф.

– Так вы за Кошкиным приехали? Желаете его вернуть?

Платон Алексеевич не ответил. Заложив руки за спину, прошелся по крохотному кабинету Кошкина, встал у окна.

– Некоторое время назад, – заговорил он снова, – от проверенного человека мне поступил рапорт. О том, что в Екатеринбурге, мол, происходят убийства девушек: юных приезжих блондинок, чьи тела бросают на окраинах. Да спрашивали, не было ли похожих случаев в Петербурге за последние три года.

– Неужто были?..

Платон Алексеевич кивнул.

– Полное совпадение – и со способом убийств, и с жертвами. А после мне доложили, что запрос тот вместе с подробным рапортом поступил от старого знакомца, от Кошкина.

– Стало быть, вы все-таки за Кошкиным приехали? – насторожился Алекс.

– Если выживет, – резонно отозвался Платон Алексеевич. – Сыщик он толковый, хоть и не очень-то мне по душе норов его. Однако ж полиция наша с ног сбилась: искали душегуба в Питере, да без рапорта Кошкина, верно, и не подумали б никогда, что концы ведут в Екатеринбург. Как такими сыщиками разбрасываться? Преступление это…

Пожалуй, только после этих слов Алекс и расслабился немного, перевел дыхание. Пожилому господину, что назвался Платоном Алексеевичем, кажется, можно довериться.

– А что же Образцов? Я подтвердить могу, что он невесть как, но замешан в убийствах! Лично видел его у дома матери одной из жертв. Он в самом деле застрелился? Или помогли?..

Платон Алексеевич обернулся и бросил в него резкий, удивленный взгляд. Даже замешкался немного, прежде чем ответить:

– Зрите в корень, Алекс. Образцова убили. И выставили все, будто он сам висок себе прострелил. По счастью, и исполнитель по горячим следам задержан. Однако, во благо следствия, полиция покамест сделает вид, будто верит в самоубийство.

– Полагаете, замешан кто-то из высокопоставленных людей?

Платон Алексеевич неопределенно повел бровью.

– Кошкин очнется и все расскажет, – упрямо сказал тогда Алекс. – Раз его пытались убить, выходит, он о многом догадался.

– Если очнется, – снова поправил Платон Алексеевич, – то да, расскажет. Там была женщина, госпожа Руднёва. Обезвредила стрелявшего хрустальной вазой, представьте себе. Остановила кровь. Она медик, кажется. А впрочем, повезло уже в том, что Кошкина живым довезли в клинику, да он успел со мной парою слов перекинуться. Сказал отыскать вас, Александра Риттера. Мол, вы все поймете. Кошкин вам доверял, судя по всему?

От этого упоминания – в прошедшем времени – Алекса снова передернуло…

И что он должен понять?

– Степан подозревал в причастности Аглаю Савину, – хмуро припомнил Алекс, – он намеревался допросить ее…

– Аглая Савина тоже мертва, – оборвал Платон Алексеевич. – Нам важно понять, где Кошкин мог спрятать улики или записи. Быть может, есть тайник в кабинете?

– Не знаю, право…

Стараясь сосредоточиться, не думать о том, чего изменить не в состоянии, Алекс огляделся в кабинете, где так часто бывал последний месяц. Здесь и мебели-то не имелось почти: пара массивных шкафов с папками – начисто распотрошенных; сейф, давно уже вскрытый, четыре скрипучих стула, протертый до дыр половик да письменный стол. Крашеные синим бревенчатые стены без обоев – с одним лишь портретом императора Александра, их украшающим…

Впрочем, это прежде в кабинете был всего один портрет. А теперь на письменном столе оказалась еще и фотографическая карточка в простой деревянной рамке. С лицом необычайно красивой женщины. Темноволосой со светлыми с поволокою глазами.

Алексу прежде всего подумалось, что это и есть та зазноба Кошкина, его femme fatale, из-за которой он до сих пор места себе не находит. Неужто она?

А еще Алекс совершенно определенно мог сказать, что прежде этого портрета здесь не было.

Он взял рамку в руки, покрутил. И обнаружил, что задняя крышка из тонкой древесины легко вынимается – а под ней… стопка плотно сложенных вчетверо листов, которые тотчас выпали на стол.

Платон Алексеевич немедленно Алекса оттеснил: велел пойти в коридор да позвать его людей…

– Я должен поехать в клинику, – сообщил Алекс, как позвал всех.

Впрочем, Платон Алексеевич его более не задерживал и даже не слушал.

* * *

В бумаги Кошкина сам Алекс так и не заглянул, не до того было. Не знал даже, насколько Кошкин приблизился к поиску душителя. Может, он его задержал и обезвредил, а может, убийца до сих пор ходит рядом…

Потому Алекс был не слишком настойчив в том, чтобы отправить Лизу домой, к отцу. Да и ехать она наотрез отказалась, рвалась увидеть Кошкина.

– Я столько ему наговорила в последний раз… и даже не успела извиниться. Если он умрет, я себе не прощу!

– Он не умрет, – слабо возразил Алекс – а Лиза огрызнулась:

– Откуда ты знаешь?!

На Лизе лица не было с того мига, как она узнала о ранении. Она даже плакала. Всю дорогу торопила извозчика, а у ворот клиники выскочила из саней и побежала вперед. Алекс догнал ее уже в коридорах, когда Виктор Алифанов пытался не пустить Лизу в палату к Кошкину.

– Операция шесть часов длилась, – устало отвечал Виктор на расспросы, – но, в целом, прошла успешно. Однако ж он слаб: пуля задела крупные сосуды, он уйму крови потерял…

– Я! Я могу отдать свою! – вмешалась Лиза. – Степан Егорович рисковал ради меня! Витя, я настаиваю, чтоб ему перелили мою кровь!

– В этом нет нужды, Лизонька, организм молодой и покамест борется…

Виктор говорил спокойно, мягко, не паниковал, не соболезновал. Постепенно Алекс поверил, что Кошкин и правда справится. Разве что излишне раздражали эти свойские обращения «Витя-Лизонька». Но Алекс стоял в стороне, хмуро глядел на них и крепился. До тех пор, пока Виктор ни сорвал с лица докторскую маску да ни заговорил с Лизою тоном светского повесы:

– Как ни были бы печальны сии события, я рад, что они помогли мне вновь с вами встретиться, Лиза. Я уж забыл, когда видел вас в последний раз. Вы будто нарочно меня избегаете…

Этого Алекс не вынес. Тем более что и Лиза сочла то неуместным и выдавить смогла лишь жалкую улыбку. Алекс шагнул вперед, чуточку оттесняя невесту от Алифанова, и всячески попытался сменить тему. Да и вопросы были не праздными:

– Того типа, что стрелял в Кошкина, тоже, судя по всему, вы лечите, Виктор?

– Мне позволили лишь голову ему перевязать, а после увели на допросы, и я его уже не видел. У него вывих плеча да порядочное сотрясение мозга.

– Еще бы – вазою по голове огрели… Мне сказали, Кошкина спасла некая госпожа Руднёва. Вы не знаете, кто это?

Алекс фамилии этой прежде не слышал, а потому предположил, что Руднёва – и есть та самая волоокая femme fatale из Петербурга. Но нет.

Удивила Лиза, растерянно переспросив:

– Руднёва? Госпожа?

– Это всего лишь Ирина, сестрица моя, – запросто ответил им Виктор. – Руднёва – то по мужу фамилия. А впрочем, нынче уж Ирина овдовела. Вы слышали, небось, о несчастном случае близ Невьянска? То ее муж был, представьте себе. Вот так совпадение… и что только этого типа понесло в Невьянск?

А Алекса все больше и больше настораживала реакция Лизы.

– Ирина – жена Фёдора Руднёва? – отчего-то снова не могла поверить она.

Потом приоткрыла рот, будто хотела еще что-то добавить – и посмотрела на Алекса. Разговор им предстоял долгий.

* * *

Полная картина сложилась только спустя несколько дней, когда сопоставили показания Лизы, Льва Кулагина, жильцов доходного дома Аглаи Савиной с рапортом Кошкина, так ловко найденного под фотокарточкой.

Аглае Фёдор Руднёв приходился двоюродным племянником, единственным сыном ее пермской кузины. Кузина всегда дамой была болезненной, слабой, а как совсем занемогла, выписала бездетную Аглаю к себе, в Пермь, нянчиться с девятилетним отпрыском. Едва ли Аглая растила племянника в строгости, скорее баловала без меры. Лишь бесы в ее голове могли определенно сказать, почему родную свою дочь, Машу, она ненавидела да чуть не удушила в младенчестве, а племянника же боготворила. Однако жильцы ее, как один, утверждали, что Аглая и со взрослым «племянничком» тридцати с лишком лет нянчилась что с дитем, потакала в любой прихоти, да твердила без умолку, что он у нее самый красивый да самый умный. Что прав во всем, а остальные слова ему поперек сказать не смеют – особливо, если они не из их семьи.

К слову, в роскоши да вседозволенности Фёдор жил всю свою жизнь, и немало тому способствовал его батюшка, господин Руднёв-старший, долгие годы занимавший важное и почетное место в Городском собрании Перми. Балованный сын, впрочем, едва ли его радовал. Скорее добавлял хлопот, ради разрешения которых приходилось задействовать все связи большого семейства Савиных, один из представителей которых занимал ни много ни мало должность пермского полицмейстера да был прямым начальником Павла Петровича Образцова.

Фёдор Руднёв питал особенную, нездоровую страсть к юным белокурым девицам. А вот девицы ему взаимностью отвечали редко. Черт его знает почему: Фёдор удался и ростом, и богатырской статью, и лицом не урод. Однако с девушками ему не везло.

Началось все с Лизы Кулагиной.

Лиза не помнила его, по сей день не могла сказать, где Фёдор увидел ее впервые, да отчего увлекся. Однако полагала, что в ранней своей юности, на одной из встреч с родственниками, возможно, она и правда столкнулась с Фёдором. Да чем-то задела его в обычной своей высокомерной манере… А после и прямой резкий отказ Льва Кулагина выдать за него Лизу слишком сильно ударил по самолюбию. Тетка твердила, что он самый лучший, что любая такому жениху рада будет – а они отказали, посмеялись да выгнали…

Аглая не особенно таилась от жильцов, нет-нет да обронит с тяжким вздохом, что, мол, «опять невесту сыскала для Федуси, а он ей не понравился, такая она растакая. И что этим дурам надо?».

Жильцы сочувствовали порой. О том, что племянник делал с «невестами», которым не понравился, Аглая, разумеется, не распространялась. Точных свидетельств теперь уж не найдешь: все причастные мертвы. Однако, сопоставляя даты, можно было предположить, что первую «невесту» Аглая привела племяннику, когда тому было двадцать два.

Девушек этих Аглая едва ли жалела. Она вообще никого не жалела – уж молодых красивых девушек особенно. Всех их она за глаза звала шлюхами; грязными оборванками – тех, кто статусом пониже, и «фифа, много из себя воображает» – тех, кто повыше. Всех, без исключений. Одна из жиличек припомнила, что обсуждала с кем-то новости об очередной удушенной несчастной, а Аглая то услыхала да высказалась между делом, мол, то к лучшему, что молодой померла. Все равно ведь шлюха. В подоле бы принесла и мыкалась бы потом с дитем.

Племянник Аглаи не постоянно у нее жил, наездами. В один из таких визитов и рассказал, что женился, наконец. Чуток успокоился. Остался с женою в Перми. Было это семь лет назад, и в существовании жены жильцы дома охотно поверили, поскольку к тетке Фёдор мотаться прекратил и даже «невест» она ему искать перестала. На целых два с половиною года. А потом, видать, что-то не заладилось с женой. Сперва Аглая на нее жаловаться начала (хотя в глаза невестку не видела), а потом и Фёдор стал наведываться в теткин дом с прежним постоянством. А потом вернулись и «невесты».

Теперь уж очевидно, что женой Фёдора стала Ирина Алифанова. В Перми она доучивалась на медицинских курсах, там и замуж вышла, не особенно интересуясь мнением родных о своем женихе. Только и писала им, что полюбила человека – достойного, молодого, из очень уважаемой семьи. Ирине в ту пору было семнадцать лет, и она полагала, что разбирается в людях.

Одумалась через три года. Сбежала от мужа. В октябре месяце – на перекладных, в одном ситцевом платье, старой шали да тапочках на босу ногу, она приехала в отчий дом. И, слава Богу, назад так и не вернулась, как бы настойчив ни был ее муж, как ни плакал да ни каялся перед нею.

По-видимому, тогда Фёдор (хоть и не отказался окончательно от жены) вновь обратил свое внимание на Лизу Кулагину, о которой так и не смог позабыть. Еще через год, вызнав, что отец отправил ее в Петербург, к тетке – одну, собрался ехать тоже. Рассчитывал, что там-то, без пригляда батюшки, у них с Лизою, наконец, все сложится. Даже солгал, будто свободен, да снова предлагал Лизе замужество.

Судя по тому, что случайно встретившись в поезде пару дней назад, Лиза его даже вспомнила не сразу, шансов он не имел никаких…

За те три года, что Фёдор Руднёв пребывал в Петербурге, убийства в уральском уезде прекратились почти полностью (за исключением пьяных да бытовых случаев). Зато в столице поочередно обнаружили пятерых задушенных блондинок, в зверских убийствах которых определенно было много общего.

О нездоровой страсти Фёдора Руднёва семейство Савиных, надо полгать, знало… Может быть не в таких подробностях, каких знала Аглая, но в уезд, Образцову, явно было велено: расследование убийств девушек никак не должно коснуться Савиных. Что Образцов и исполнял, исправно получая за то награды, премии и повышения по службе.

Слаженная система рухнула после смерти ключевой фигуры: Фёдора Руднёва.

Алекс припомнил, что Руднёва живым ему довелось видеть два раза. Второй – когда они боролись в спальной комнате Лизы; ну а первый – в тот вечер, когда Алекс ужинал у Алифановых да стал невольным свидетелем ссоры Руднёва с женой его, Ириной. Ссорились они во дворе, а Алекс с Кошкиным беседовали в столовой и прекрасно обоих видели. А минутой позже, дабы Руднёва припугнуть, Кошкин зажег в столовой электрический свет. Стало быть, его, Алекса, Руднёв тогда тоже увидел и неплохо запомнил…

А что именно произошло там, близ станции Невьянск, до сих пор никто внятно сказать не мог… Да и в целом белых пятен в истории оставалось порядочно. И Платон Алексеевич, как и Алекс, что все дни активно содействовал следствию, полагали, что помочь сможет Ирина Руднёва-Алифанова. Вот только допросить ее так и не вышло: все время она была при Кошкине, а его тревожить даже Платон Алексеевич не рисковал.

Потому-то Алекс немало удивился, когда Ирина вдруг приехала сама.

* * *

К этому времени в Екатеринбург уже уверенно пришла весна. Снег стаял почти полностью, сани давно сменили на коляски, а теплые шубы на легкие плащи. За окном непрерывно моросила капель, звенели ручьи, по которым ребятня пускала бумажные кораблики вдоль улиц, а воздух пах речной водою из Исети и оттаявшей землей – пах необыкновенно свежо и сладко, как пахнет только в апреле.

В один из таких дней Алекс и увидел Ирину в окно здания управления полиции.

Она спустилась из крытой коляски, огляделась, неспешно спрятала лицо под вуалью – и помогла следом сойти Кошкину… в здание, впрочем, она так и не вошла. Осталась на улице. Кошкин поднялся к ним один.

Болезнь немало изменила Степана, и уж точно сделала еще более смурным да нелюдимым. Понимая, что застанет здесь Платона Алексеевича, Кошкин начисто выбрился, надел парадный мундир. Алекс с ним виделся, разумеется, и знал, что после ранения он тяжело опирается на трость, однако в кабинет Кошкин вошел без нее. Сесть отказался, неловко вытянувшись по стойке смирно.

Платон Алексеевич тоже был на ногах, стоял у окна и хмуро взирал на Кошкина.

Алекс так и не понял, что было меж этими двумя, кто прав из них, а кто виноват; есть ли до сих пор обида, или они успели все решить… но все же чувствовал необходимость оставить их наедине. Что и намеревался сделать при первом удобном случае.

– Так что же, это и впрямь был Фёдор Руднёв? – спросил Кошкин после всех неловких приветствий.

Алекс неловкостей избегал, потому поторопился ответить:

– Его опознали жильцы дома Аглаи Савиной по фотокарточке. И Лев Кулагин сумел припомнить, что именно Руднёв десять лет назад сватался к его дочери. Ну а Елизавета Львовна признала, что столкнулась с ним давеча в том самом поезде. Жалеет, что сразу не сказала… мол, не придала значения. Главное же, Степан, улики, которые вы нашли в комнате Фёдора Руднёва – это действительно личные вещи убитых девушек. Он частенько забирал одну бусину из всего ожерелья или одну шпильку из прочих.

Кошкин, однако, слушал не очень внимательно. Поспешил уточнить:

– Так дело закрыто?

Алекс бросил взгляд на Платона Алексеевича, но тот хмуро молчал, ровно не слышал. Алекс снова ответил сам:

– Покамест нет. Вопросов осталось немало, и все они требуют ответов. Молодчик, что на вас напал, и тот, который Образцова застрелил, нынче работают со следствием, во всю дают показания. Один уже признался, что Образцова велел застрелить кое-кто из ближайших подручных пермского полицмейстера Савина. Ну а Савины, разумеется, все отрицают, твердят, что и Фёдора Руднёва подставили, подкинув те улики в его комнату.

– Ну а что им еще говорить? – в сторону молвил Кошкин. – До последнего на своем стоять будут.

Алекс же продолжил, осторожно подбирая слова:

– Кроме того, до сих пор не ясно, кто застрелил Аглаю Савину. Возможно, тоже родственники… Хотя Лев Кулагин, увидав тот самый револьвер с малахитовой рукояткой, тотчас признал в нем свой. Крайне удивился и утверждал, что такой же лежит в его кабинете. Однако когда я поехал да поглядел сам – ларец из-под револьвера оказался пуст. Странно это… А впрочем, я уверен, что Кулагин говорит правду! Кабинет не запирается, да и в дом пробраться не сложно. Кулагина подставили все те же Савины, без сомнений!

Пока говорил, Алекс придирчиво изучал реакцию Кошкина – но тот опять же был не слишком впечатлен новостью:

– У Кулагина действительно полно причин убить Аглаю, однако бросить собственным столь приметный револьвер подле дома жертвы… это глупо. В вашу версию, Алекс, верится куда больше.

Алекс с облегчением вздохнул.

– Да и со смертью главного фигуранта – Фёдора Руднёва – странности…

– Разве он не упал на рельсы при всем честном народе? – перебил Кошкин.

– Очевидцы говорят, прежде Руднёв схватился за сердце – потом уж упал. Это-то и странно: сердечный приступ в тридцать два года…

– А вскрытие что показало? – резонно поинтересовался Кошкин.

– Вскрытие показало, что сердечный приступ имел место быть… – не стал спорить Алекс. – Однако родня Фёдора утверждает, что сердцем он никогда не страдал. Они подозревают отравление неким лекарством.

– Их воля.

Кошкин безразлично пожимал плечами и держался совершенно свободно. И на Шувалова, и на Алекса он взирал спокойно, не поведя и бровью. Даже видавшего виды его прежнего начальника это поразило да заставило чуточку раскраснеться:

– Савиным вскорости станет не до их племянника, это так, – все-таки заговорил Платон Алексеевич. – Однако покамест они имеют власть огромную, ровным счетом ничем не ограниченную. Вы это понимаете, Кошкин? Ежели они захотят сыскать того, кто отравил Фёдора Руднёва… боюсь, даже я не сумею им помешать.

– Что ж, пускай попробуют, – глядя ему в глаза, ответил Кошкин.

Ответ был исчерпывающ.

Алекс вскоре ушел, не стал дожидаться, чем кончится разговор. Но полагал, что Платон Алексеевич предложит Кошкину уехать в столицу – и не знал, что сказать Кошкину, ежели тот спросит его совета. Кошкин прежде, по крайней мере, до последних событий, желал вернуться – Алекс это знал. К тому же в Петербурге дожидается эта его волоокая красавица, и дай Бог, чтобы у них все сложилось…

Однако Алекс был уверен, ежели Кошкин уедет – дело против Савиных развалят. В местной полиции не останется никого лично в нем заинтересованного.

В любом случае, Алекс надеялся, что Кошкин хотя бы на свадьбу его останется. Подумав о Лизе, Алекс невольно улыбнулся. Они мало виделись в последнее время: он пропадал с Платоном Алексеевичем, Лиза занималась свадьбой. Однако переписывались они каждый день. Записки уж не были короткими и язвительными: ради Лизы Алекс выучился худо-бедно обращаться с карандашом левой рукой, да корявым своим почерком исписывал по две-три страницы за вечер. Сегодня же, вместо письма, Алекс приготовил для Лизы небольшой подарок.

Те самые часы, что присмотрел еще в марте, нынче были куплены, уложены в фирменную коробку да дожидались дома – в бывшем дедовом кабинете. Оставалось записку приложить, чем Алекс и занялся, едва вернувшись домой. В этот раз решил быть краток:

«Без тебя каждая минута, что час. Люблю». И подпись: «А.Н.Р.»

Алекс едва управился, когда постучал камердинер: Кошкин впервые за долгое время почтил его визитом. Алекс велел немедленно звать да принести виски.

Причина визита, тем не менее, оказалась безрадостной:

– Пришел проститься, дорогой друг: в пятницу уезжаю. Извинитесь за меня перед Елизаветою Львовной, что пропущу ваше венчание.

– Вы едва на ногах стоите. Не рано? Дорога тяжелая, учтите! – отозвался на то Алекс. Он даже не пытался делать вид, что рад за товарища. Через силу признал: – я надеялся, что теперь, раз Образцова нет, вы заняли б его место… Завели бы свой порядок, приструнили б Савиных. Кто если не вы? Мне казалось, вы уж и не горите желанием возвращаться в Петербург!

Алекс хмуро опустошил бокал.

– Не горю, – в том ему подтвердил Кошкин. – Однако должен.

Кошкин, запретили ему врачи или нет, все же сделал небольшой глоток из бокала, а теперь любовался, как свет играет на гранях хрусталя. Отпив еще немного, сообщил и главное:

– Давеча я сделал Ирине Владимировне предложение, и она ответила согласием.

– Она едет с вами?

– Разумеется.

Рука Алекса сама потянулась к бутылке. Он наполнил до краев бокал – Кошкин накрыл свой ладонью, давая понять, что пить более не желает. А Алекс залпом опрокинул виски. Бросил в сердцах:

– Вы могли бы просто увезти ее от Савиных. Жениться-то зачем?!

Кошкин не ответил, будто это не к нему.

– А ваша femme fatale? Что, если причины не ехать были вескими? Что, если она вас ждет?..

– Она замужем, – оборвал его Кошкин ровным голосом. – Платон Алексеевич сказал. И знаете, я даже облегчение почувствовал, ей-богу!

Алекс не пил более, внимательно смотрел на Кошкина да пытался разглядеть: не безумен ли этот блеск в его глазах? Слабо возразил:

– Не следует вам ехать… не сейчас.

Кошкин вдруг зло рассмеялся:

– Вы что думаете, я убить ее намереваюсь? Или ее мужа? Платон Алексеевич тоже испугался. Какие глупости! Петербург большой, я искренне надеюсь, мне с ней увидеться не придется.

Алекс иллюзий Кошкина не питал. Петербург маленький, ох какой маленький иногда! Но и мотивы товарища он понять мог.

Смертельного яда в крови Фёдора Руднёва при вскрытии обнаружено не было. Однако принимал ли он лекарства, что нарушили бы работу сердца?.. современная медицина не способна это узнать. Что касается хронологии перемещений Фёдора Руднёва в последние дни, то сумели восстановить следующее.

В ту ночь, когда Аглая Савина похитила последнюю свою жертву, племянник у нее не ночевал. Его видели под окнами Алифановых, как всегда поджидающего Ирину – но Ирина к нему не вышла и к себе войти не позволила. На этом твердо стояли все члены семьи да обслуга. После же Руднёв обосновался в трактире на соседней улице, где был завсегдатаем, и там-то припомнили, что около полуночи в заведение вошла прилично одетая женщина с плотной вуалью на лице. Спросила Руднёва. Кто она была, о чем говорили, да долго ли – никто толком сказать не мог: в трактире имелись кабинки, разделенные тканевыми завесами, и Руднёв занял отдельную, по своему обыкновению. Ушел из питейного заведения он под утро, один и на своих ногах, причем был вполне даже трезв.

Свидетелей тому нет, но очевидно, что поехал к особняку Кулагиных: следил за дверями, да стал свидетелем того, как Лиза с отцом собирается на вокзал. Помчался следом, разумеется. Купил билет (Руднёва узнал кассир) да телеграфировал тетке, что срочно уезжает. После сел в вагон. Руднёв был осторожен до крайности: ни Кошкин его не заметил, ни Лиза, покуда он сам с нею ни поздоровался. Однако и маневр с похищением Лизы стал для него сюрпризом: Руднёв остался в поезде и опомнился только на следующей станции.

Нашлось уйма свидетелей тому, как молодой хорошо одетый мужчина мечется по платформе, ищет кого-то да посылает страшные проклятия в адрес тех, кто помочь ему не может. Поезд готовился к отбытию – но мужчина в него не сел. Продолжал буйствовать, даже драку с кем-то затеял. Решено уж было за полицией послать, когда… Руднёв вдруг схватился за грудину, побагровел лицом да согнулся пополам. Будто пьяного в шторм его некоторое время носило туда-сюда – а после, неловко шагнув, он свалился аккурат между платформой и набирающим ход поездом.

Паровоз еще не разошелся, и тело, к удаче судебного медика, покорежило не слишком сильно.

Кем была та женщина в трактире, да не померещилась ли она выпивохам – Алекс сим вопросом предпочел не интересоваться…

– И что же насчет Ирины? – хмуро спросил он у Кошкина. – Вы уверены?

– Как никогда. У меня было время подумать, я не только что это решил. Еще до того, как про ее замужество узнал.

Кошкин все-таки прекратил любоваться игрой света на хрустале, и залпом допил то, что оставалось в бокале.

– Что ж, примите мои поздравления, в таком случае, – вяло отозвался Алекс. – Удачи вам в столице.

– И вам удачи, мой друг. Раз уж вы сами упомянули освободившееся после Образцова место… оно ведь действительно пустует. Словом, я рекомендовал Платону Алексеевичу способствовать тому, чтобы на место это усадили вас.

Алекс поперхнулся:

– С какой стати? У меня и опыта совершенно нет!

– У кого довольно опыта в полиции, не пройдут возрастной ценз. Да и вовсе не мешало б почистить кадры после Образцова. Вы служивый, Алекс, хоть и бывший. Имеете награды. И отлично показали себя в расследовании громкого дела. К тому же вот-вот станете зятем самого Кулагина – а это значит, отпор Савиным сумеете дать. Разумеется, вы вот-вот получите наследство, и служба да жалованье вам, может, и не нужны… и все же наследство ваше вы могли бы потратить более разумно.

– Мог бы… – пробормотал Алекс, пытаясь собраться с мыслям. Отставил бокал и заговорил, осторожно подбирая слова. – По поводу того револьвера, Степан, из которого застрелили Аглаю… Вы сами признали, что именно у Кулагина немало причин ее убить. По ее вине, а то и прямому совету Руднёв едва не добрался до Лизы, его дочери! Влез в окно ее спальни! А главное… я уверен, именно Аглая убила его жену. Анна Савина всего-то хотела защитить младшую сестру, спасти от позора. Собиралась взять на воспитание ее ребенка! А Аглая толкнула ее с высоты. Более того, подделала письмо и все эти годы заставляла думать, будто жена предала его. Вы бы сами простили такое?!

Кошкин не ответил. Смотрел на него бесстрастно, хоть и с сочувствием.

– Я – не простил бы! – разгорячился Алекс. – Так что, если Кулагин солгал о пропаже револьвера? Что – если он ее и убил!

Алекс тотчас пожалел, что сказал это столь громко. Опасливо бросил взгляд на двери и заговорил куда спокойнее:

– Как бы там ни было, я и думать о подозрениях против Кулагина не стану. Он мой тесть. Он отличный человек, в конце концов! И Лиза мне ни за что не простит… Потому извините, Степан, но я откажусь от вашего предложения. Мне не нужна эта должность. Не хочу делать выбор между долгом и честью, как… – Алекс едва не сказал «вы» – но вовремя опомнился и договорил: – …как Образцов.

– Понимаю, – легко кивнул Кошкин. – Но, ежели вас интересует мое мнение, то я повторюсь: не думаю, будто Кулагин – убийца. Не тот типаж, поверьте. Так что будьте спокойны, Алекс, в отношении Кулагина вам делать выбор точно не придется.

Все-таки слова Кошкина, его уверенность сыграли роль. Кошкин опытный сыщик. В его интуиции Алекс убеждался не раз, так что ему стало чуть легче. Кулагина пытались подставить. Без сомнений!

Тем более Кошкин даже осмелился пошутить:

– С револьвером, ей-богу, я бы скорее представил вашу невесту, не будь у нее железного алиби!

Кошкин, разумеется, шутил – чтобы развеять обстановку, которая совсем уж перестала быть легкой. В тон ему ответил и Алекс:

– Эх вы, а ведь Елизавета Львовна так волновалась о вас… Представьте себе, она все-таки настояла, чтобы вам перелили ее кровь!

– И, клянусь, мне тотчас стало лучше! Даже в забытьи я помню: едва увидел, как трубки тянутся от нее ко мне – почувствовал в себе силы встать да уйти! Елизавета Львовна чудесная девушка, Алекс, – заговорил Кошкин серьезней. – Она необычайно добра и великодушна. А рядом с вами и характер ее куда мягче становится. Я не знаю, каким вы были до встречи с нею, и какой была она – не имел чести прежде быть с вами знакомым. Однако я своими глазами вижу, что вы делаете друг дружку счастливее. А это главное – в любви нужно чувствовать счастье да спокойствие, а не страдать сутки напролет. Будьте счастливы и впредь, Алекс.

И уже прощаясь, Кошкин напомнил:

– Все же подумайте насчет должности. Ответственность – тяжкое бремя, но следует нести ее с честью, а не бояться.

Глава 19. Лиза

Назначение на новую должность пришло в субботу, накануне венчания. Так что замуж Лизе пришлось выходить не за разжалованного повесу Алекса, а за помощника полицмейстера Риттера Александра Николаевича.

Правда, жениху все равно предстояло венчаться в штатском платье, и по этому поводу Лиза закатила форменную истерику. Отказывалась выходить замуж, покуда не пошьют парадный полицейский мундир. Истерика, слава Богу, была за закрытыми дверьми ее девичьей спальни, лишь при тетушках, подругах да кузинах. Петербургская тетушка, охая да причитая, накапала Лизе в лимонад Лауданума; пермская тетушка тот Лауданум вылила в рукомойник, и, ухмыляясь, подлила коньяку – так что в церковь невеста явилась вовремя. Спокойной, счастливой и порозовевшей в щеках.

И венчание, и свадебный пир прошли без эксцессов.

О своем намерении выставить мужа из спальни в первую брачную ночь Лиза, к счастью для всех, и сама позабыла, так что счастливой, совершенно довольной и все еще порозовевшей была и наутро.

Молодые поселились на служебной квартире, что с большой охотой выделило управление полиции. Казенная, совершенно не обставленная, она, конечно, ни в какое сравнение не шла с отцовским домом и даже с особняком деда Алекса – тем не менее, Лиза была рада, что ей не придется каждый день видеть свекровь…

Софья Аркадьевна, впрочем, тоже не горела желанием оставаться в доме своего детства. Давно были куплены билеты, и она дни считала, намереваясь уехать сперва в Пермь, потом в Казань, а оттуда на Москву. Свадьбы сына она ждала без трепета: свадьба так и осталась для нее пунктом юридического договора, и только. Казалось, она и вступления сына в право наследования уже не особенно ждала: наняла поверенного в делах да между делом сообщила Алексу, чтобы все вопросы о ее содержании решал через него – ей, мол, некогда.

И все же, хоть и «сидела на чемоданах», открытия завещания отца Софья Аркадьевна дождалась.

Лиза не поехала в контору с Алексом: она со всем пылом руководила расстановкой мебели в новом доме, когда муж приехал от нотариуса. Приехал рассеянный и до крайности чем-то озадаченный.

– Что еще не так?! – вскричала Лиза, сделав из этого соответствующий вывод. – Тебе снова от ворот поворот дали? Все! Я сама еду в эту контору и, клянусь, камня на камне там не оставлю!..

– Лиза, Лиза, не шуми, – утихомирил ее Алекс и, помедлив, позвал в другую комнату, где рабочих не было.

Здесь расстегнул папку, в которой возил документы, и показал жене небольшой плотный конверт. Уже распечатанный.

– Слава Богу, с наследством, наконец, есть подвижки – нотариус начал работать. И он-то мне вручил этот конверт. Мол, дед наказал отдать сразу после венчания.

– Что там? – насторожилась Лиза.

– По-правде сказать, я и сам не понял. Какие-то билеты, квитки на дилижансы да почтовые кареты. Корешки от билетов, точнее. Отрывная часть, что кондуктор выдает.

Высыпав все добро на покрытую чехлом софу, Алекс принялся перебирать:

– …Пермь-Екатеринбург, Казань-Пермь, Козьмодемьянск… Муром… Москва… И корешок от железнодорожного билета Санкт-Петербург-Москва. Лиза, все они были использованы в сентябре 1870 года…

– В сентябре? Когда родилась Маша?

– И когда исчезла твоя матушка.

Лиза почувствовала, как из-под ног уходит земля. Села, чтобы осмыслить. Кто и зачем мог проделать такой путь – из Петербурга в Екатеринбург – в сентябре 1870. Не совпадение же это?!

– Чьи это билеты?

– Вероятно, дедовы. Странно это: матушка утверждала, он никогда не ездил к нам. Зачем он оставил мне эти билеты? Ума не приложу…

А Лиза вдруг резко успокоилась. Ей как раз все стало предельно ясно. Она отвела глаза и произнесла негромко:

– Это не его билеты. Тебе нужно поговорить с матерью, Алекс. Скорее, покуда она не уехала.

Дорога из Петербурга в уральский край и теперь была делом нелегким. Неженским. Практически весь путь предстояло преодолеть на дилижансах, в обществе незнакомых и не всегда приятных людей. Ночевать в жестком деревянном кресле возка, или на отвратительных постоялых дворах. Не говоря уж о том, что путь этот занимал не одну неделю. Это если без долгих остановок… Двадцать три же года назад он был и того труднее – железной дороги от Перми до Екатеринбурга еще не построили.

Лиза эту дорогу преодолевала. Туда и обратно, с папенькиного благословения. Но себя она полагала натурой неординарной, отважной, решительной и способной на все… и Лизе до последнего не верилось, что подобное могла провернуть эта жеманная, капризная вечная барышня Софья Аркадьевна Риттер. Которая даже перчаток надеть не могла без помощи горничной.

Увидав корешки от билетов, Софья Аркадьевна резко побледнела. Без сил опустилась в кресло и, казалось, вот-вот лишится чувств.

– Мерзавец… какой мерзавец, какой безумец этот твой дед, Алекс! Столько лет хранить это, чтобы вложить в завещание? Он и здесь меня подвел, обманул, предал!

– Так это действительно были вы? – не могла поверить Лиза. – Вы действительно приезжали в Екатеринбург в сентябре 1870 года?

Софья Аркадьевна, мигом перестав убиваться, бросила на Лизу быстрый опасливый взгляд. И столь же быстро взгляд этот сделался страдающим, молящим. У новоиспеченной свекрови даже глаза увлажнились:

– Я ни в чем не виновата, Лизонька, клянусь… Это все твой отец, Алекс! Он даже хуже, чем дед! Никки никогда не был ангелом: мы ссорились, и, мне казалось, я убить его готова, лишь бы он не достался его девкам…

Бросив в сердцах последнее слово, Софья Аркадьевна густо покраснела, закрыла ладошками рот и совершенно точно пожалела о сказанном.

– Maman, я не понимаю, так это отец ездил сюда?

– Нет, – против воли выдавила Софи. – Это я ездила.

Она замолчала надолго, собираясь с мыслями. Села, горделивее расправив плечи, приложила ладошки к щекам, чтобы их остудить. И начала говорить спокойно да обстоятельно.

– Ты должен знать, мой любимый сын. Я пожалею об этом, но ты должен знать! Однажды я перехватила письмо, предназначавшееся не мне, а твоему отцу. Это письмо написала Анна Кулагина, ваша матушка, Лиза. А я помнила, да и по сей день помню, как он смотрел на нее! Просил у отца моей руки, а сам смотрел на Анну Кулагину, в те времена Савину! Я еще тогда должна была понять, каков он… Разумеется, едва мы уехали, я сама себе пообещала, что ноги твоего отца более не будет в этом ужасном городе! И все же мы бывали здесь вместе еще раз или два – на именинах моего отца и на свадьбе ваших, Лиза, родителей. Более я и впрямь сюда не ездила, но кто же знал, что Никки, в тайне от меня, бывал здесь якобы по служебной надобности… А теперь это письмо. Анна Кулагина писала ему резко, грубо, в обычной своей манере… требовала, чтобы он немедля приехал в Екатеринбург. Грозила, что следующее письмо напишет уже мне и все как на духу расскажет. Разумеется, я все поняла! Твой отец, Алекс, не был мне верен… мы ужасно ссорились. Особенно после твоего рождения. Так что я поняла все и на этот раз. Я ничего не сказала твоему отцу о письме. Сообщила, что всего лишь хочу навестить батюшку в Екатеринбурге. Тебя, мою любимую кроху, оставила на попечение нянюшек, и поехала. Я остановилась, конечно, у отца, в этом самом доме. Остановилась тайно, не хотела, чтобы о моем унижении знал весь город. Разумеется, я первым делом справилась об Анне Кулагиной и узнала, что она на даче. И я поехала туда, благо бывала там прежде и знала дорогу. Я хотела только поговорить с Анною. Все же мы были подругами, почти сестрами. Входить в дом, попадаться на глаза прислуге я не стала – проследовала за Анной, когда она вышла на прогулку. К утесу… Я хотела пристыдить ее, взять слово, что она порвет с Никки! Я и подумать не могла, что она станет отпираться, лгать, что я все не так поняла… Ох, как я разозлилась тогда!

– И вы толкнули ее с утеса… – без голоса произнесла Лиза.

Софья Аркадьевна снова испугалась. Отрицательно затрясла головой:

– Нет-нет, что вы, Лизонька?! Она сама оступилась! Ей-богу! Жизнью своего любимого сына клянусь! Только что прошла гроза, и нога поехала по мокрой траве, когда она оступилась. А я так растерялась, что буквально не знала, что делать! Когда я подбежала к краю утеса, то увидела только всплеск волн. Все так быстро произошло…

– Почему же вы не позвали на помощь, если так? Что, если бы ее еще успели спасти!

– Я намеревалась так и поступить! Побежала в дом, хотела слуг позвать… а потом, я поняла, что все подумают то же самое, что и вы подумали. Будто я столкнула в озеро соперницу! Quelle vulgarité10! А что даже хуже этого – вскрылась бы эта ужасная история с изменами твоего отца. Прежде мне завидовали – а теперь стали бы жалеть! Я не перенесла бы такого унижения! Пусть это малодушно, Алекс, но я вспомнила, что никто не знает, что я здесь. И… словом, я просто вернулась в Екатеринбург. А твой дед, Алекс… он чудовище, и чутье у него звериное. Едва я вошла – он понял, что я что-то сделала. Когда вскоре пошли слухи, что Анна Кулагина исчезла, он убедился в том еще более. Мы не говорили об этом, но с отца я взяла слово, что ни одна живая душа не узнает, что я была здесь! А он обманул меня!.. Да как!

Софи снова всхлипнула, совершенно искренне.

– Maman… вы с дедом стоите друг друга, ей-богу.

– Не говори так! – рассердилась в ответ Софи. – Ты ничего не понимаешь, глупый мой сын!

Лиза, пораженная рассказом, посмотрела на мужа. Алекс был немногословен, как всегда, но бледен и во все глаза смотрел на мать, будто по-новому увидел. Только теперь Лиза подумала, как сильно, должно быть, эти новости ударили по нему. Узнать такое о матери! А Лиза, эгоистка, только о себе переживала! Она скорее взяла его за руку, тепло сжала.

Софи, тем временем, смахнула со щек остатки слез и поднялась на ноги. Торопливо расправила юбку и вышла вон, сославшись, что у нее уйма дел.

Оставшись наедине, Лиза скорее обняла мужа.

– Ты знала? – спросил он, прижимая ее сильней.

– Догадывалась…

Лиза отстранилась все-таки, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Догадывалась о твоем отце. О том, что он бывал здесь, и что… у него была связь с моей теткой.

– Как?!

– Ты еще не понял, мой милый?..

Лиза не сразу смогла подобрать слова. Погладила с ласкою его щеку, зарылась пальцами в волосы – не знала, что еще сделать, чтобы ему проще было принять.

– Ты ведь так похож на нее… Безумно похож! Как только я сразу не поняла? Ты так же спокоен, рассудителен, мягок. У тебя ее лицо, и глаза, и нос. Лишь волосы – темные, а не белые, как у Маши… Она ведь твоя сестра, Алекс. По отцу.

Алекс напрягся. Свел брови над переносицей.

– Нет! Ее отца звали Андрей, так он подписывался… А моего – Николаем.

Лиза покачала головой.

– Под письмами стояла подпись Andre. Чудно так – прописными буквами. Люди не пишут имя прописными буквами. Только инициалы.

Алекс все еще не понимал, и тогда Лиза припомнила:

– Твои записки. Они всегда подписаны «A.Н.Р.» – это твои инициалы. Верно, и отец твой так же подписывался?

– Да, я его манеру перенял…

– Как твоего отца звали по-отчеству?

– Дмитриевич, – произнес Алекс – и понял сам.

– «Н.Д.Р.» Или «N.D.R.» – ежели латиницей. Моей безумной тетке потребовалось всего лишь две буквы дописать похожими чернилами да стереть лезвием точки – чтобы получался этот злосчастный «ANDRE».

Алекс некоторое время глядел на нее молча и хмуро. Потом покачал головой:

– Кошкину следовало тебя рекомендовать на место Образцова…

Лиза измученно улыбнулась в ответ – улыбнулся и Алекс.

– Так Маша действительно моя сестра… Что ж, это многое объясняет. Я видел ее, Лиза. Там, в лесу, когда едва не замерз. Девушку с белыми волосами и в розовом платье. Видел ее и после. Потому решил, она хочет, чтобы я нашел ее убийц; чтобы спас ее, как она спасла меня. Но знаешь, когда я перестал ее видеть? После того, как сделал тебе предложение. Там в беседке, помнишь? Я думаю, она хотела привести меня к тебе, и только. Она снова и снова меня спасала…

– Ох, вы еще здесь?

Лиза, как нашкодившая гимназистка, отпрянула от Алекса, когда в гостиную вернулась его мать.

– Сын мой, Лизонька, я совершенно вымотана нынче, а мне нужно выспаться, ибо завтра чуть свет мой поезд. С удовольствием пригласила бы вас на ужин, но…

Софи, вымученно развела руками, уверенная, что гости сами все поймут и выметутся, наконец, вон.

– Разве вы можете уехать, матушка? – неспешно отозвался на то Алекс. – Теперь, когда так много нам рассказали – и когда еще больше не рассказали.

Если не глаза, что метали молнии, Лиза решила бы, что он невозмутимо спокоен. Софи в ответ изумленно взмахнула ресницами.

– И что же я по-твоему не рассказала, Алекс?

– Самое главное. О том, что не только Анна Кулагина была в тот день на Шарташской даче. Вместе с сестрою в доме находилась Аглая. И, вероятно, видела вас. Да, она видела вас. И отчего-то была уверена, что все случившееся – не несчастный случай. Она называла вас убийцей, верно? И еще она звала вас старой ведьмой. Так?

Софи упоминание ведьмы будто огнем обожгло. Она ахнула и отшатнулась. Тем не менее, собралась с силами и ответила ровно:

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Если эта мерзавка и была там, то я ее не видела.

– Не видели… – оборонила Лиза. – Вы не знали, что она там. Об Аглае я вам рассказала – в марте этого года. И о ребенке тоже. Тогда-то вы и поняли, что ошиблись: у вашего мужа роман был не с моей матерью, а с Аглаей Савиной.

– Это вы застрелили Аглаю? – снова спросил Алекс. – Лев Кулагин обмолвился при вас о револьвере, и вы, улучив момент, выкрали его. А после поехали к Аглае. Чего вы хотели больше, матушка? Отомстить – или заставить ее молчать?

Софи отвечать не пожелала. Горделивее вскинула подбородок. Заявила:

– Да хоть бы и отомстить! Ты понятия не имеешь, каково быть женщиной! Каково пережить все, что я пережила по вине этой мерзавки! И я ни о чем не жалею, мой глупый наивный сын! Мир стал чище без этой дряни!

Лиза не вмешивалась больше, только переводила взгляд с лица свекрови на лицо мужа. Алекс был зол, невероятно зол – но возразить матери не решался. Что и говорить, Аглая довольно зла причинила. Столько людей погибло по ее вине!

Софи была зла не менее сына, да и строить гостеприимную хозяйку смысла уже не видела:

– Довольны? – вскричала она, наконец. – Довели меня до натуральной истерики! Так теперь уходите! Оба! Мне нужно выспаться хоть немного перед завтрашней поездкой!

Алекс возразил крайне нерешительно:

– Вы не можете уехать, матушка… Как-никак я помощник полицмейстера отныне…

Софи опять хлопнула ресницами в крайнем изумлении. Хохотнула:

– Ты арестуешь собственную мать?! Не говори глупостей, Алекс. Я уезжаю. А ты, будь добр, связаться с моим поверенным и вовремя оплачивать мои счета. Терпеть не могу проволочек!

Снова хохотнув, Софи попыталась было пройти мимо. Она уже тронула ручку двери, когда Алекс остановил ее куда более решительным тоном.

– И все же я вынужден просить вас задержаться, матушка. Боюсь, нам придется поехать в полицию.