Разумеется, у Кошкина и мысли не возникло, что портрет повесил сюда младший Рейнер - немыслимо, чтобы тот вообще интересовался политикой. А вот художник, как Кошкин понял сейчас, даже усы отпустил по манере Бисмарка.
Он не сомневался теперь, что этот смазливый хлыщ - любовник Раскатовой. А вот в том, что он и правда ранен - сомневался. Гриневский сидел одетым в свободный шлафрок [13], так что никаких бинтов на нем заметно не было. Но правая рука его и весела безвольной плетью, цвет лица ужасал чудовищной бледностью, а на лбу крупными каплями выступила испарина. Однако Кошкин все же не слишком доверял такого рода признакам, потому как знал - при большом желании их можно и разыграть.
Зачем? Это уже другой вопрос… Успев оглядеться в гостиной, Кошкин не заметил особенной роскоши, к которой так склонны аристократы. К тому же Кошкин смутно догадывался, что дворяне не от большого достатка пускают в свои родовые гнезда дачников. Гриневские были небогаты. Кошкин не знал наверняка, но пока что все указывало на это.
Зато их подруга детства, графиня Раскатова, жила припеваючи, ни в чем себе не отказывая. А уж теперь, после смерти супруга, она и вовсе станет наследницей огромного состояния. Гриневским, казалось бы, от этого никакого прока… однако, случись что-то и с нею - кто станет наследовать Раскатовой? Вероятно, сестра. Младшая, семнадцатилетняя сестра, которая деньгами своими распоряжаться не сможет еще несколько лет, а значит, ей нужен опекун. И разве можно выдумать лучших опекунов, чем верные друзья?
Однако Гриневский бледнел все больше, и не верить в существование его раны становилось труднее…
- Вам бы за доктором послать - вы явно нездоровы, - сказал Кошкин прохладно, не особенно усердствуя, чтобы изображать участливость.
Тот ответил быстро и резко:
- Уже послали. У вас ко мне дело? Спрашивайте!
- Дело подождет - я же вижу, вам нехорошо. Что у вас с рукой?
- Царапина, - Гриневский метнул в него раздраженный взгляд. - Ничего особенного.
Кошкин, прищурившись, внимательно глядел в его лицо и сделал попытку подойти:
- Позвольте мне осмотреть вашу рану - я знаком с медициной и мог бы…
- Нет! - Гриневский дернулся, пытаясь защитить руку. - Благодарствую, но не стоит. Рану уже осмотрела жена - остальное сделает доктор.
Надо сказать, что поведение Гриневского совсем не вязалось с версией Кошкина: вместо того, чтобы сетовать, что графиня де совсем выжила из ума и едва не убила его, Гриневский даже наличие пулевого ранения собирался отрицать - и это злило Кошкин еще больше.
- У вас там не царапина, - сказал тогда он, не сводя цепкого взгляда с глаз Гриневского. - В вас стреляли. И если я допрошу вашего доктора - а я непременно это сделаю - он все подтвердит. Кто в вас стрелял, говорите!
В глазах Гриневского разрасталась паника. Стоило чуть поднажать, и он обязательно сказал бы правду, но - дверь за спиной Кошкина скрипнула.
- Чай принесут сию минуту, - раздался громкий и преувеличенно бодрый голос хозяйки дома.
Кошкин перевел на нее взгляд, и ему хватило секунды, чтобы понять - все это время она стояла возле двери и слушала их разговор. Оставалось лишь гадать - слышала она его целиком или частично? Но, кажется, она вовсе не заинтересована, чтобы ее супруг говорил правду.
И еще он начал понимать, что Гриневская - очень умная женщина. Такая не может быть настолько слепа и глуха, чтобы не замечать похождений супруга у себя под носом. Значит, о связи его с Раскатовой знала, значит, Раскатову всей душой ненавидела. И вполне может статься, что этот чудовищный план - заполучить наследство графини - исходил от нее, а не от ее мужа.
Гриневская же теперь выглядела куда приветливей, чем в начале их визита: она располагающе улыбалась и спокойным уверенным взглядом победительницы следила за движениями Кошкина. Пальцы ее с длинными острыми ногтями теребили загривок одной из болонок.
Вернулся и Рейнер, молчаливой тенью встав у стены.
- Присядьте пока, господа, - продолжила Гриневская, - рассказывайте скорее, что стряслось, и по какому поводу вам так нужен Сергей Андреевич?
Кошкин, дабы поддержать ее, и сам тотчас улыбнулся - насколько мог радушно.
- Мне нужен не только Сергей Андреевич, но и вы, сударыня. - Он выдержал паузу. - Я ведь так и не нашел времени опросить вас в связи с гибелью господина графа и молодого князя Боровского. Вы ближайшие соседи графини - быть может, вы что-то видели, слышали… о чем-то догадываетесь?
Гриневская сделала вид, что задумалась, а после со вздохом и горечью покачала головой:
- Сожалею, но графа я почти что не знала, как и молодого князя. Быть может, ты с ними был знаком лучше, Серж? - со всем вниманием обратилась она к мужу.
Но тот лишь торопливо затряс головой:
- Нет. Я тоже их не знал.
- И ничего странного той ночью, вы, должно быть, не заметили… - уже не надеясь на чудо, утвердительно сказал Кошкин.
- Сожалею, - подтвердила Гриневская, - мы и правда ничем не можем помочь.
Кошкин кивнул. Он не понимал причины, но догадывался, что Гриневские ему правды не скажут, если б и знали. И подумал, что перед Надеждой Дмитриевной ему следует непременно извиниться, поскольку она, кажется, единственная в этих проклятых Горках, кто не лжет.
- Если позволите, последний вопрос… - сказал он, - не подумайте Бога ради, что вопрос с подвохом, и у меня имеются подозрения, но я обязан спросить: есть ли в доме оружие?
- Есть, - не моргнув глазом, отозвалась Гриневская. Кошкина насторожило, как быстро и просто она это сказала. - Разумеется, есть, хотя, признаюсь, лучше б его не было… - она посмотрела на супруга, - Сергей Андреевич чистил его сегодня утром и был так неловок, что… словом, он случайно прострелил себе руку.
Подобного объяснения Кошкин ожидал, так что снова не удивился - только все кивал участливо, словно китайский болванчик.
- Какая неприятность… - посочувствовал он. - Пулю следует как можно скорее вынуть, иначе начнется заражение.
- Пуля, к счастью, прошла навылет. Но за доктором, разумеется, все равно послали - ждем его с самого утра.
Но Кошкин уцепился за первую часть ее фразы:
- Прошла навылет? Так… где же она? Вы сохранили пулю?
- Кажется… - она с тревогой взглянула на мужа, - мы ее выбросили. Верно, Серж? Досадно, но мы не подумали, что это заинтересует полицию.
Гриневская и правда всем видом изображала раскаяние. Кошкин же, отлично понимая, что она лжет, вынужден был подыгрывать:
- Да, досадно… Могу я в таком случае взглянуть на оружие?
Ей-Богу, он бы не удивился, если б Гриневская сказала, что и револьвер они выбросили буквально только что. Даже, если б сказала, что револьвер утащило чудовище со дна озера, о котором рассказывал Максимка, - тоже б не удивился.
Однако Алевтина Денисовна, не моргнув глазом, ответила:
- Конечно. Револьвер вон там, на кофейном столике. - И, улыбаясь, указала направление рукой, заставляя его обернуться.
А Кошкин вновь порадовался, что взял с собою Рейнера. Поскольку уже всерьез опасался, что, стоит ему повернуться спиной - эта благородная чета оприходует его бронзовым подсвечником, после чего его хладный труп отыщут все в том же озере с непроизносимым названием. Гриневские не собирались говорить правду, и план, как запутать следствие, разработали давно и детально. Кажется, покрывать Раскатову они собирались до последнего.
- Так это ваш револьвер, правильно я понимаю, Сергей Андреевич? - спросил Кошкин, поднимая глаза на раненого.
- Разумеется, мой, чей же еще! - нервно отозвался тот.
На кофейном столике подле дивана было расстелена тряпица, а на ней - простой револьвер системы Смит-Вессон образца 1871 года с деревянной рукояткой. Один из самых популярных в России. Револьвер был полностью собранным, но рядом стояла емкость со свиным салом и несколько ершиков, в этом сале перепачканных. Да и на тряпице были следы пороха и того, что оружие и впрямь разбирали.
И не подкопаешься…
Кошкин, не обращая теперь внимания на хозяев, тщательно осмотрел револьвер, который явно знавал лучшие дни - был исцарапан сверх меры и хорошенько побит. За ним вряд ли хоть сколько-нибудь следили последние лет десять, а вот сегодня, так кстати, решили почистить? Хотя рукоять была вполне удобной и приспособленной… скажем так, для работы. И все-таки непохоже, чтобы таким револьвером пользовался напыщенный индюк-аристократ, вроде Гриневского.
А разъемная рамка [14] заедала - очень сильно заедала. Возле самого разъема Кошкин углядел на металле царапину, совсем свежую, сделанную наверняка маникюрными ножницами или другим дамским приспособлением - в истеричной попытке срочно разобрать револьвер. Кошкину и самому пришлось немало поусердствовать, чтобы открыть его и заглянуть, наконец, в барабан. Это был стандартный Смит-Вессон на шесть патронов, но, что любопытно, заряжен он был всего одной пулей. Точнее гильзой от нее, потому что пуля побывала в плече Гриневского, а потом была выброшена его заботливой супругой.
- Хм, любопытно… - вслух произнес Кошкин и вновь поднял взгляд на хозяина дома, - да вы счастливчик, Сергей Андреевич. Револьвер был заряжен единственным патроном, и именно им вас угораздило пораниться.
Гриневский смотрел на него из-под сведенных бровей, тяжело дышал, а ноздри его подрагивали. Хоть он так и не произнес ни слова, в уме, должно быть, адресовал следователю все бранные слова, которые знал. А Кошкин даже позволил себе изогнуть губы в легкой усмешке:
«Злится, - подумал он. - Ну, пускай побесится, авось в гневе и ляпнет чего лишнего и для меня полезного».
Быть может, Гриневский и правда «ляпнул» бы что-то - если б не его супруга:
- Сергею Андреевичу просто не повезло, - посетовала она, как ни в чем не бывало, - с каждым может случиться. Один-единственный патрон - а поди ж ты…
Вежливо улыбнувшись хозяйке дома, Кошкин снова вернулся к револьверу. Больше, однако, ничего любопытно он на нем не увидел - хотя непременно собирался вернуться к осмотру позже. Но теперь его внимание привлекла сама столешница, на которой лежал револьвер: Кошкин разглядел на ней несколько бурых капель, очень похожих на кровь, и такие же капли дорожкой шли по паркету от стола к дивану, где полулежал теперь Гриневский.
Вот это уже было серьезней. В какой-то момент Кошкин и вовсе обругал себя, подумав, что, может, зря придирается к Гриневским - уж больно натурально все выглядело.
«Гриневский явно не производит впечатление умного человека… - снова бросил он взгляд на хозяина дома, - так, может, он и правда такой осёл, что едва не убил себя?»
Но уже в следующую секунду он взял себя в руки и твердо решил, что верить на слово не будет никому! Девятова с его волшебным несессером под рукой, увы, не оказалось, так что Кошкин принялся перочинным ножом соскребать с пола засохшую «кровь».
- Револьвер мне тоже придется забрать, вы не против? - сказал он вслух.
- Да, конечно… - нехотя позволил хозяин дома.
«Интересно, - подумал Кошкин, упаковывая оружие, - а понимают эти «верные друзья», что, ежели обнаружится, что графа и Боровского убили именно из этого револьвера, то к ним возникнет уйма вопросов?… - Он встретился с самоуверенным взглядом Алевтины Денисовны и решил для себя: - Н-да, понимают… Как понимают и то, что полиции в жизни не доказать, что револьвер тот самый. Не способна на такое даже самая современная наука. Им не выяснить даже, действительно ли кровь на полу принадлежит человеку, а, к примеру, не свинье, которую им подадут сегодня на ужин…»
Но улики Кошкин все равно собирал и упаковывал со всей тщательностью. Девятов (хоть Кошкин и называл его сгоряча идиотом) специалист, каких днем с огнем не сыскать. Если есть шанс установить, чья это кровь - то Девятов непременно это сделает.
- И самый последний вопрос… - Кошкин вынул из конверта кулон, найденный Рейнером, - Алевтина Денисовна, Сергей Андреевич, вы когда-либо видели это украшение?
- В первый раз вижу… хотя… - Гриневская прищурилась, даже коснулась шарика пальцами. - Нет, в первый раз.
- Да-да, я тоже никогда его не видел, - по-прежнему нервничая, согласился с ней супруг.
Кошкин, впрочем, другого ответа от них не ждал.
Рейнер еще прощался с хозяевами, когда Кошкин, стремительно покинув гостиную, подозвал к себе своих людей и отдал распоряжение:
- Хозяйка дома выбросила - очевидно, в мусор - пять стреляных гильз от револьвера. Возможно, среди них были и боевые патроны… Кто первым их найдет, лично от меня получить полтинник [15].
Он обвел взглядом троих подчиненных, прикидывая, выгорит ли дело. Все же сумма приличная: две пары офицерских сапог можно купить, еще и останется, на что в ресторане покутить. В былые времена он и сам ради таких денег не побрезговал бы в выгребной яме копаться. Да и копался, чего уж там - чаще бесплатно.
И на всякий случай добавил:
- Учтите, что маркировка патронов мне известна.
Последние слова даже не были ложью - как-никак, одна из гильз у него имелась.
Глава XV
- Ох, беда-то какая, ох, беда-беда… Это ж за какие грехи тебе, голубка моя, наказание такое, чем же ты Господа так прогневала?
Василиса, не умолкая ни на секунду, убирала в спальне следы давешнего переполоха. Простыни и покрывало застирала Аленка, прикроватный коврик, залитый кровью Сержа, Алина самолично сожгла в печи. Она же дала всем указания, что делать и что говорить полиции. Забрала с собою Сержа и пообещала, что все уладит.
Под конец только, сидя в коляске, она покачала головой и сказала:
- Ну и наворотила ты дел, Светланушка…
Впервые в жизни Светлана видела в ее глазах растерянность.
Сейчас, к вечеру, в доме ничего уже не напоминало о том, что случилось утром - Василиса зашла лишь постелить свежие простыни.
Светлана, не слушая из будуара ее причитаний, сидела в широком кресле, подобрав под себя ноги и прижавшись виском к горячей чашке с Василисиной настойкой. Глаза ее бесцельно глядели в противоположную стену.
Думала она не о том, чем прогневала Бога, а о том - что сделать ей, чтобы уберечь домашних от нее самой. Запереться в комнате? Никого к себе не пускать?… Но как воплотить это в жизнь, если она русским языком велела Василисе не входить сюда больше - а та через минуту вернулась со своими простынями!
Светлана уже знала, что жизни Сержа ничего не угрожает, но ей дурно становилось при мысли, что она может устроить подобное еще раз. А если она больше не промахнется? Как не промахнулась с Павлом… и с Леоном. А если в следующий раз рядом окажется Надя?
Не сдержавшись, Светлана порывисто встала, едва не плеснув содержимое чашки, и подошла к распахнутому окну. Лица тотчас коснулась прохлада, принесенная с озера - сырая, пропахшая тиной и мокрой хвоей. Это несколько взбодрило Светлану, стряхнуло сонную оторопь и заставило сосредоточиться на главном. На мысли, что нельзя более полагаться на судьбу, нужно непременно что-то делать.
- Надюша еще не вернулась? - напрягая голос, крикнула Светлана в спальню.
- На озере барышня, - помедлив, ответила экономка, - Аленка звала-звала, так те ни в какую не желают возвращаться. Ну, ничего - как проголодаются, сами прибегут.
Светлана не ответила. Подумала только, что даже хорошо, что Надя теперь сторонится ее. Обидно, больно, горько - но Надюша все верно делает.
Озябнув наконец возле открытого окна, Светлана плотнее запахнула капот [16], который так и не переодевала с утра, и, решившись, села к секретеру, достала бумагу и перо. Аккуратно обмакнув его в чернильницу, она вывела посредине листа: «Духовное завѣщаніе».
Она не собиралась расписывать, кому достанется ее имущество - кроме Нади у Светланы все равно никого не было. Хотя, разумеется, Наде нужен опекун, и завтра же Светлана собиралась поговорить об этом с Алиной. В завещании она лишь сделала несколько распоряжений насчет подарков слугам, старым друзьям и одну треть из своих сбережений, как и собиралась, отписала детскому приюту при Мариинском девичьем монастыре близь Гатчины. Потом, странно ухмыльнувшись - странно для человека, пишущего завещание, - отметила, чтобы ту шляпку оттенка vert-de-gris [17]
со страусовым пером непременно отдали Алине.
Шляпку прошлым летом они с Алиной заприметили на витрине лавки во время поездки в Сердоболь [18], и обе нашли ее очаровательной. Правда Светлана, будучи несколько проворней, первая отдала за нее деньги. Чтобы через неделю подарить ее Алине на именины. Алина же от подарка открещивалась, заявляя, что Светлане шляпка идет куда больше, и имела наглость на Рождество передарить ее обратно… Тем подруги и развлекались, заставляя несчастную шляпку кочевать из одного гардероба в другой, но так ни разу и не надев.
- Ну, так пойду я, барыня? - раздался за плечом голос Василисы, и Светлана, вздрогнув, скорее прикрыла написанное рукой, дабы избежать нового потока причитаний. - Мне ведь еще и ужин готовить.
- Да-да, иди, и, ежели не позову, то не беспокой меня более.
Та поспешно закивала и, наконец, ушла. Светлана же, сбитая с мысли, принялась перечитывать завещание - когда в комнату вновь ворвалась Василиса:
- Барыня, барыня, - та была до смерти перепугана теперь, - из полиции снова приехали! Что делать-то, что делать?! Сюда, к вам, идут!
Хоть Светлана и знала, что полиция рано или поздно явится, все равно разволновалась не на шутку.
- Вели подождать за дверью… мне одеться нужно.
Незваного гостя можно было бы принять и в капоте - невелика птица, но Светлана, отчего-то догадываясь, что это именно Кошкин, решила, что он ее неглиже может счесть за очередную попытку совращения. А Светлана и после первого раза не знала, как сумеет смотреть ему в глаза.
Светлана, однако, не учла, что является главной подозреваемой в убийстве, а раз так, то, по мысли сыщика, за дверью она вполне могла сейчас уничтожать улики, вооружаться, пытаться вылезти через окно - но никак не менять один наряд на другой. Потому Кошкин совершенно неделикатно толкнул дверь и ввалился в будуар, не обращая внимания на препятствующую ему Василису:
- Не пущу! - загораживая тучным телом Светлану, едва успевшую развязать ленты своего пеньюара, кричала экономка. - Ни стыда, ни совести! Сказано вам - за дверью ждите, одеваются госпожа!
Впрочем, Кошкин и сам, поняв, что вылезать в окно здесь никто не торопится, спешно отвернулся. Укрываясь за ширмой, Светлана успела отметить, как трогательно вспыхнули красным кончики его ушей.
- Простите, - нервно сказал он. - Сейчас вечер, я не думал, что вы и впрямь одеваетесь. Я прошу вас поторопиться.
- Не извиняйтесь, я все понимаю. Василиса, помоги… - Руки от испуга немного дрожали, и у Светланы никак не выходило справиться со шнуровкой. А потом она спросила то, что и впрямь ее волновало: - Мне… одеться для выхода, или вы приехали просто побеседовать?
- Покамест просто побеседовать. Вы не возражаете, если я осмотрю спальню?
- Разумеется, сколько вам будет угодно, - скорее ответила Светлана и потом лишь подумала, что Алина велела по возможности полицию в спальную не пускать… - Василиса, спасибо, ты можешь идти. Иди, Василиса! - добавляя в голос железных ноток, повторила она.
Экономка помедлила, еще раз осуждающе глянула в сторону Кошкина и скрылась за дверью.
Светлана, уже одетая, заканчивала с рядом мелких пуговиц и в щель между створками ширмы то и дело посматривала на Кошкина - благо анфилада комнат позволяла видеть, что он делает в спальне.
А тот, заложив руки за спину, с чрезвычайно серьезным видом стоял как раз боком к Светлане, и она поймала себя, что любуется его профилем с идеально прямой линией носа. Подумалось невольно, что такой благородный профиль вполне мог бы принадлежать представителю потомственной аристократии. О корнях Кошкина Светлане ничего не было известно, но отчего-то она пребывала в уверенности, что происходит он в лучшем случае из мещан. И решила она так не потому, что он как-то недостаточно хорошо говорил или одевался: Кошкина с головой выдавала боязнь допустить промах; боязнь жестом, взглядом, словом приоткрыть себя настоящего - такого, каким его знают родители и самые близкие друзья.
И главное даже не то, что эти промахи Кошкин все же допускал, а что он именно боялся их допустить. Но отчего-то именно это Светлане в нем нравилось - и даже сейчас, в незавидном ее положении, забавляло.
Когда же Светлана выбралась из-за своего укрытия-ширмы, оказалось, что столь внимательно Кошкин разглядывает ее постель. А точнее резную деревянную спинку, в которой - Светлана пошатнулась, поняв, что пропала окончательно: в спинке можно было заметить сквозную выбоину величиной не больше ногтя - сделанную пулей.
- Что здесь произошло? - дождавшись, когда она подойдет, спросил Кошкин. Тон его был спокойным, но глаза столь въедливо смотрели на Светлану, что не оставалось сомнений: он и сам прекрасно обо всем осведомлен.
У Светланы же будто голос пропал - она лишь неопределенно качнула головой. Ей действительно было сейчас страшно под взглядом Кошкина. Он же, не дождавшись ответа, резко присел на корточки и, очевидно, принялся искать злополучную пулю.
Конечно он ее найдет, можно не сомневаться… едва ли Алине удалось уничтожить все следы. Может, даже и лучше, если он найдет свои доказательства: это избавило бы Светлану от необходимости лгать, а близким ей людям не пришлось бы идти на новые авантюры, дабы ее спасти.
- Что это?! - Проклятущую пулю Кошкин отыскал в самом углу спальни, между стеной и портьерой, и грубо, будто Светлана была нашкодившим котенком, поднес к самому ее лицу. Голос его был жестким, с ненавистью чеканящим каждое слово: - В кого вы стреляли? Отвечайте, что здесь произошло?!
Никто и никогда не позволял себе кричать на Светлану - даже учителя в детстве, даже гувернантка. Но порыв расплакаться от обиды и молить о пощаде быстро сменился вспыхнувшей в груди яростью: да как он смеет, этот холоп!…
Однако, неизвестно где отыскав силы, Светлана сдержалась. Проглотила уже готовые слететь с языка слова. Сделала глубокий вдох и выдох, а после невероятно спокойно в сравнении с бушующими в ней чувствами ответила:
- Я готова сделать признание. Чуть позже. После похорон мужа.
- Вы полагаете, что я стану делать вам одолжения?! - Светлана сдержалась и не вздрогнула от очередного окрика. Кошкин же, быстро вынув из-за полы сюртука конверт, представил перед носом Светланы новый предмет. Кулон. - Вам знакомо это?!
- Откуда?…
Не договорив, она жадно потянулась к свисающему на цепочке шарику, но Кошкин жестоко убрал его обратно в конверт.
Она прижала пальцы к груди, там, где всегда покоился кулон, который она уже сочла потерянным, и теперь не знала: радоваться ли, что он нашелся?
- Это ваше, - утвердительно сказал Кошкин и как будто решил что-то для себя. Но и тон своего голоса несколько сбавил. - Так вот, это нашли на берегу озера, там, где обнаружили тело вашего любовника…
- Боровской не был моим любовником, - зачем-то сочла нужным уточнить Светлана.
- Да-да, Сергей Гриневский, как я понимаю, тоже!
От нового окрика Светлана лишь утомленно поморщилась, но уже и не собиралась вздрагивать. Напротив, ей показалось забавным, что Кошкин так бурно отреагировал на то, что, кажется, совсем не должно его волновать.
Бросив на него короткий взгляд, Светлана несколько неловко признала:
- Гриневский - был. - И постаралась сказать как можно искренней: - Мне незачем лгать вам. Как незачем более отрицать свою вину. Единственное, о чем я прошу вас - дать мне похоронить мужа. После делайте, что хотите.
Пока она говорила, Кошкин боролся сам с собой, прежде чем вынести решение - так, по крайней мере, казалось Светлане. Но уступит ли он ей? Вообще мужчины редко возражали Светлане - точнее, никогда не возражали. И она даже с некоторым любопытством наблюдала: станет ли этот полицейский исключением?
- Когда назначены похороны вашего мужа? - наконец спросил он, сдаваясь также, как и все.
- В пятницу, - быстро ответила она, - похороны в его имении под Новгородом, я собираюсь выехать туда послезавтра, с утра.
Кошкин же, услышав эти подробности, решительно покачал головой:
- Нет, об этом и речи идти не может, вы никуда не поедете.
- Вы что, полагаете, я сбегу? - уточнила Светлана.
И подумала, отчего эта мысль не приходила ей раньше? Впрочем, Светлана ее довольно быстро отринула: куда ей бежать? За границу, как настоящей преступнице? Вздор!
- Напрасно вы так думаете, - продолжила она торопливо и заискивающе, - но, ежели сочтете нужным, то можете держать меня под надзором хоть круглые сутки, можете остаться здесь на эти два дня.
- В вашем доме? - уточнил Кошкин, не сумев скрыть некоторой опаски.
А Светлану черт дернул сказать:
- Если вы меня боитесь, вам постелют в другом крыле.
- Я вас не боюсь, - возразил Кошкин столь поспешно, что стало ясно - что-то его, несомненно, беспокоит. Еще более нахмурившись и буквально вцепившись взглядом в глаза Светланы, он продолжил: - Можете считать, что до похорон вы под домашним арестом. Дом под наблюдением, комнаты ваши обыщут, а после тоже станут охранять. Я… воспользуюсь вашим гостеприимством и прошу, чтобы вы отдали распоряжение подготовить комнаты для меня и моих людей.
- Мне что же и во двор выйти будет нельзя?
- Полагаю, уборная имеется и внутри дома.
Светлана смутилась:
- Я имела в виду - чтобы воздухом подышать…
- Захотите подышать - откроете форточку! - еще резче ответил ей полицейский.
А потом как-то совершенно некстати поклонился и вышел за дверь.
Глава XVI
К ужину Светлана не вышла, избегая лишний раз сталкиваться с полицейскими, оккупировавшими дом. Невероятно, но возле ее двери действительно выставили охрану… Светлане не верилось, что это все и впрямь с нею происходит.
За окном совсем стемнело, вдобавок и дождь начался - капли размеренно стучали по подоконнику и убаюкивали. Под такой дождь хорошо засыпать, и Светлана сама не знала, что мешает ей выпить одним глотком Василисино варево, переодеться ко сну и закутаться поплотнее в одеяло. Но что-то тревожило и заставляло глядеть за стекло: южнее, должно быть над самым Петербургом, бушевала настоящая гроза с белесыми нитями дождя и вспышками молний. Ветер южный, значит, меньше чем через час гроза пройдет и над Горками. Светлана поняла, что ее волнует: нужно сказать Алене, чтобы заперла ставни в доме - у Нади-то наверняка все открыто…
Надя! Сердце Светланы пропустило удар.
Не успев додумать мысль, она бросилась из комнаты - что если сестра так и не вернулась с озера?
- Куда?… - полицейский, дремавший в закутке возле ее двери, растерялся, вскочил на ноги, но не посмел, однако, даже прикоснуться к ней. - Ваша светлость… запрещено ведь…
Но Светлана не стала отвечать. Она спешила добраться до лестницы на первый этаж, когда - грозной тенью путь ей преградил Кошкин, вынырнувший неизвестно откуда.
- Мне казалось, мы обсудили детали вашего домашнего ареста, Светлана Дмитриевна. - Настроен он был как всегда недружелюбно.
Но ему Светлана тоже не ответила, поскольку внизу уже видела Петра:
- Где Надя? - выглядывая из-за плеча Кошкина, крикнула она. - Вернулась уже?
Тот растеряно покачал головой. Петр как раз запирал входную дверь на ночь, и по всему было видно, что тоже совершенно забыл о своей юной барышне.
- Позвольте, Степан Егорович, - молящее заговорила тогда Светлана, - мне нужно найти сестру…
Но он, недолго пребывая в замешательстве, резко ответил:
- Я сам приведу вашу сестру.
Впрочем, не успел Кошкин скрыться за дверью, как Светлана бросилась следом - охрана, уже и не пытаясь никого задерживать, к ней лишь присоединилась.
На улице за дождем было наблюдать куда неприятней: капли оказались холодными и колючими, а порывы ледяного ветра тотчас заставили Светлану пожалеть, что она не взяла плащ. Но возвращаться она не собиралась. Пока сыщик в замешательстве оглядывался, она уверено направилась к озеру - Светлане не нравилось там бывать, но она знала, что это место было излюбленным у сестры. Дай Бог, чтобы она и сейчас оказалась там.
Надя действительно сидела на берегу и, судя по всему, уже давно: маленькая, хрупкая, сжавшая в комок от холода, она обхватила себя руками и дрожала всем телом.
- Надюша… - робко позвала Светлана, не решившись сделать больше и шага. Все чувства в ней затмевала сейчас жалость и стыд оттого, что она, старшая сестра, довела девочку до подобного. Родители никогда бы ей этого не простили. - Надюша, пойдем в дом, ты простудишься…
Надя, расслышав голос, метнула в нее взгляд, полный уже не ненависти, как сегодня утром, а отчаяния. Должно быть, она и впрямь чувствовала себя словно в клетке, из которой и лететь ей некуда, и взаперти сидеть нет более сил.
- Ну и пусть простужусь - с тобою я не пойду! - услышала Светлана сквозь шум дождя. А после сестра, цепляясь за каменные выступы, поднялась на ноги.
Теперь уже было заметно, что Надю не просто трясет от холода - ее била крупная дрожь. Кажется, она едва стояла на ногах, но все равно начала забираться дальше, меж огромных валунов над озером, желая сбежать от Светланы.
Светлана чувствовала себя совершенно беспомощной, знала, что сестра не послушает, и лишь просила - слабо, ни на что не надеясь:
- Не ходи, Надюша, ты поскользнешься, упадешь… И… там ведь змеи…
- Да, здесь полно змей! - оглянувшись, жестоко подтвердила Надя. - Поэтому, надеюсь, ты оставишь меня в покое!
Дождь, усиливаясь, все больнее хлестал по щекам; полицейские, застыв где-то позади Светланы, не решались лезть в семейную ссору - и совершенно верно. А Светлана беззвучно плакала, смешивая собственные слезы с потоками дождя, и отлично знала, что наказать ее больше, чем уже наказала сестра, не сумеет ни один полицейский, ни один самый суровый в мире суд.
А ежели с Надей что-то случится - если она сорвется с камней, или ее и впрямь укусит змея… ад на земле, родившийся из чувства вины, не прекратится для Светланы никогда.
Вместе с этой мыслью ее будто толкнуло что-то вперед, к валунам - на окрики полицейских она внимания по-прежнему не обращала. Камни, намокшие под дождем, и впрямь были очень скользкими, а мелкая галька под подошвой туфель то и дело перекатывалась, не давая Светлане твердо стоять на ногах. По правую руку расстилалась настоящая пропасть - пусть и не глубокая, но вполне достаточная для того, чтобы, упав с высоты в воды озера, разбить себе голову.
С трудом нащупывая тропинку из более-менее устойчивых камней, Светлана вскоре догнала сестру: в летнем своем платье с открытыми руками она сидела на камне и пустыми от безысходности глазами следила, как приближается Светлана. Бежать ей больше было некуда - дальше только бездна.
- Пойдем домой, Надюша, - снова позвала Светлана, - ты, верно, уже больна.
- Ты ведь боишься змей! - с какой-то истеричной насмешкой сказала Надя. - А они здесь повсюду - так и кишат вокруг!
И снова ее посиневшие губы затряслись - то ли от холода, то ли от сильных переживаний.
- Дурочка моя, - без сил покачала головой Светлана, - я не змей боюсь - я тебя боюсь потерять. Давай руку, ты озябла совсем.
И снова на лице Нади отразилась растерянность, как будто ждала она от Светланы чего-то другого. Впрочем, тоже ненадолго: упрямица сдвинула брови, явно собираясь одарить сестру новой колкостью - да не успела.
Вынырнув откуда-то из-за спины Светланы, следователь Кошкин грубо, но крепко ухватил Надю за руку - но та и не сопротивлялась вовсе. Светлана только сейчас поняла, насколько девочка ослабла: она, повиснув на руках Кошкина, почти лишилась чувств. Только посиневшие Надины губы слабо шевелились - лишь Светлана да Кошкин могли расслышать ее голос:
- Все равно не прощу. Никогда не прощу тебе этого. Никогда. Никогда…
Слова эти еще долго звучали в голове Светланы, пока она, спрятав лицо в ладонях, сидела у постели больной сестры.
Василиса с Аленой переодели ее в сухое, но девочка все равно успела простудиться. Несмотря на мертвенную бледность кожи, лоб ее горел. Она сперва бредила, то вспоминая папу, то своих подруг-смолянок, то обращаясь к Светлане и обвиняя ее - без конца обвиняя в том, из-за чего Светлана и так не могла найти себе места. Неужто Надя и впрямь успела столь сильно влюбиться в Боровского?… Пользы от присутствия Светланы в комнате не было - стоило бы уйти… но Светлана не смела двинуться с места, закрывая сухие глаза ладонями, и слушала, слушала… Это ее наказание. Она заслужила это, вполне заслужила.
Потом Надя затихла, уснула и лишь тяжело дышала, иногда вздрагивая во сне. Алена, а следом и Василиса, попросили разрешения уйти спать, потому как было уже за полночь - а Светлана снова осталась.
Еще спустя какое-то время в дверь постучали и, дождавшись ее позволения, вошли. Кошкин. Очень серьезный, как всегда, с нахмуренными бровями. Светлана подумала, что он клянет ее, должно быть, последними словами. И себя заодно - что поддался уговорам и позволил ей дождаться похорон.
«А что, если он передумал?» - испугалась Светлана и с беспокойством заглянула ему в лицо. Нет, ей сейчас оставить Надю решительно невозможно!
- Я зашел сказать, что послал своих людей к Гриневским. - Вопреки серьезному своему виду, говорил он неуверенно, должно быть сомневался, прилично ли ему заглядывать в девичью спальню. Потому жался на пороге и не знал, куда деть глаза. - Вечером к ним должен был заехать доктор… возможно, он еще у них. Его привезут осмотреть Надежду Дмитриевну. Надеюсь, к утру ей станет лучше.
Горки находились в некотором уединении от прочих деревень их уезда, и единственный на всю округу врач, Иван Дмитриевич, который служил здесь еще когда Светлана была ребенком, добирался к ним не меньше чем за три часа - и то ежели других больных не было.
- Спасибо вам, - искренне поблагодарила Светлана. В суматохе она и впрямь позабыла о докторе, понадеявшись на снадобья Василисы.
Он все-таки поднял глаза на Светлану и кивнул.
- Степан Егорович, - остановила она его, когда тот хотел вновь скрыться за дверью, - я прошу простить нас за эту сцену на озере… должно быть, у вас ни с кем не бывало столько неприятностей, сколько со мною. Простите, мне действительно неловко.
А Кошкин, не дослушав, усмехнулся как будто своим каким-то мыслям и охотно ответил:
- Да скажете тоже… вот с полмесяца назад малинник на Сенной площади брали, так двоих наших ранили, с одним совсем плохо… девица их мне щеку до крови разодрала, а мазурик один особенно ушлый так и вовсе пообещал, что, как вернется, найдет меня и, понимаете ли, зарежет. Вот с ними действительно были неприятности! - В какой-то момент лицо его даже просветлело, но после Кошкин снова смешался, нахмурился и счел нужным уточнить: - «Малинник» - это они так воровские притоны свои называют.
Светлана же, и впрямь потрясенная, не знала, что и сказать:
- А что же будет, если этот… мазурик… - фамилия, что ли, такая чудная малоросская? - и впрямь угрозу выполнит, когда вернется?
Но Кошкин вновь улыбнулся снисходительно и поправил ее:
- Если вернется. - Он вошел в комнату полностью, намереваясь, кажется, сполна посвятить Светлану в тонкости воровского жития: - Да с его-то норовом мазурика этого, боюсь, свои же порешат, не дав ему и до первой пересылки дойти. - И снова пояснил: - «Порешат» - это убьют, значит.
- Какая у вас занимательная служба, Степан Егорович… - отозвалась Светлана, невольно поежившись.
Надюша вздрогнула во сне, и Светлана, вспомнив, где она и с кем, поспешила охладить ее лоб влажным полотенцем.
- Не прощу… никогда не прощу… - снова зашептала она во сне.
Пока Светлана утирала Надино лицо и гладила волосы, Кошкин молчал - но и не уходил, чему Светлана была даже рада.
- А у вас есть младшие братья или сестры, Степан Егорович?
- Есть, - нехотя отозвался он. - Сестрица года на два младше Надежды Дмитриевны. Варенька.
- Стало быть, Вареньке пятнадцать? - не оборачиваясь, улыбнулась Светлана. - В пятнадцать Надюша была паинькой. Почти и не капризничала… только умоляла меня забрать ее из Смольного. Может, и впрямь стоило забрать: Бог с ним с образованием этим, кому оно, по большому счету, нужно.
- У Вари домашние учителя, - заметил Кошкин, - но все равно она недовольна. Верно, возраст такой, что им всегда что-то не так. Варенька, представьте себе, хочет в Москву податься и поступить в какое-то там драматическое училище, в студию к Немировичу-Данченко [19]…
- А Немирович-Данченко набирает учеников? - оживленно переспросила Светлана. - Что ж, весьма похвально желание вашей сестры. Я читала его критику, смотрела несколько пьес: по-моему, он прекрасный драматург и весьма талантлив. А вы что же - против?
Но что Кошкин даже хохотнул в голос:
- Чтобы Варя актриской стала?!
- Не актриской, а актрисой! - отчего-то обидевшись за весь женский род и за актрис в частности, возразила Светлана. - Что же плохого в том, чтобы учиться актерскому ремеслу, если девочка и впрямь талантлива? Представьте, если Саре Бернар [20] брат запретил бы идти в профессию?!
- Нет у Сары Бернар брата, и позвольте мне не называть, кем была ее матушка! - резко заметил Кошкин.
Светлана умолкла: и впрямь, зачем она вмешивается? Ей ли раздавать советы по воспитанию барышень? Кошкин тоже теперь молчал и хмурился, пока Светлана лихорадочно выдумывала, что бы еще спросить - хотелось хоть немного сгладить впечатление о себе.
Однако Кошкин заговорил сам.
- Светлана Дмитриевна, - сказал он как будто через силу, - вспомните, прошу вас, когда вы в последний раз видели этот ваш кулон? Может, вы отдали его кому-то или потеряли достаточно давно?
Светлана так и не повернулась к нему, но ясно слышала в голосе сочувствие. Неужто ее маневры увенчались успехом, и Кошкин даже после всего, что она вытворяла, хочет ей помочь?
«Все же он очень мил», - подумала Светлана и невольно улыбнулась.
И для себя решила вдруг, что не станет больше ему лгать. К чему? Ее все равно ничто уже не спасет, зато этот сыщик, когда распутает дело о кровавой черной вдове, наверняка получит повышение. Оттого, наверняка, и у неведомой ей Вареньки, которая мечтает стать актрисой, жизнь сложится лучше.
- Я никому не отдавала этот кулон. Никогда. И держала его в руках в последний раз в тот вечер, когда был убит мой муж. Переодевшись ко сну, сняла его, застегнула замок на цепочке и повесила на лампу возле изголовья кровати - я всегда так делаю… - Однако вспомнив о своем обещании говорить правду, Светлана поправилась: - Впрочем, мне уже тогда было нехорошо - я перенервничала, когда столь внезапно приехал Павел, и к вечеру не вполне отдавала себе отчет в своих действиях. Скорее всего, я сняла и повесила кулон на лампу в какой-то другой вечер, но не в тот… А поутру мне было просто не до того, я не помню, висел ли кулон на лампе. Я спохватилась о нем лишь пару часов назад, когда горничная убирала спальню. Его нигде не было.
Только договорив, Светлана нашла в себе силы, повернуть голову и встретиться со взглядом Кошкина. Да, он ей сочувствовал.
- Вы сказали, что перенервничали. Не отдавали себе отчет. И часто это с вами случается? - спросил, наконец, он.
«Зрит в корень…», - подумала Светлана и вздохнула.
- Не очень часто, слава Богу, - ответила она. - Но случается. Все как будто во сне в такие моменты… называйте это приступами, если вам угодно. Я хожу, что-то делаю, все вполне осознаю, как мне ди… однако после оказывается, что я совершила нечто гораздо более страшное, чем думала. - И совсем тихо, ниже склонив голову, добавила: - Должно быть, я и правда сумасшедшая, как считает моя сестра.
Глава XVII
- Ну, что тебе рассказать, Степан Егорыч? Ежели кратко, то у господина нашего художника одна песня: что ходит он каждый день из дому картинки свои рисовать. К Раскатовой, мол, сроду не заглядывал, да и вообще не помнит, когда в последний раз говорил с нею. Ну, брешет же, как сивый мерин!