— Вы уверены, что не рекомендовано и запрещено — синонимы? Мне кажется, это означает, что вы должны действовать, сообразуясь с обстоятельствами. То есть если человек явно болен и немощен, то, возможно, сначала направить его к врачу, а если он вполне свежий, бодрый, как, извините, я, то почему не продать? Очень даже можно продать, никакими законами и указами, насколько я знаю, это не регламентировано, пока, по крайней мере, — втолковывал Галатин девушке, стараясь, чтобы в его голосе не было обидной нравоучительности.

Стоявшая позади Галатина дама в меховой шубе, возможно, норковой или бобровой, или собольей, рассказчик в этом не разбирается, дама солидная, с золотыми украшениями на пальцах и в ушах, такая бизнес-леди несколько устаревшего пошиба, не выдержала и сердито сказала:

— Что вы, ей-богу, придуриваетесь, мужчина? Не знаете, как у нас? Не рекомендовано — значит, запрещено! И не держите других, пожалуйста!

— А через интернет пробовали? — спросил молодой человек в пиратской маске.

— Пробовал! — ответил ему Галатин. — Не могу оформить, все заполняю, а подтверждения нет! Сбои какие-то в системе, так и пишут: извините, оформление в данный момент невозможно, попробуйте еще раз.

— И мы не смогли, вот и торчим тут, — напомнила девушка молодому человеку.

— Поэтому и спрашиваю, — ответил он. — Значит, везде сбой.

— Перекрыли кислород! — тоскливо отреагировал стоявший за дамой и перед молодыми людьми мужчина неопределенного возраста, с неопределенной внешностью и в неопределенной одежде. Такой может совершить убийство на твоих глазах, тебя будут потом допрашивать, как свидетеля, а ты не сумеешь вспомнить ни одной его приметы.

— Это в каком смысле? — поинтересовался у него Галатин.

— Во всех. Что хотят, то и делают. Сегодня вас ограничили, завтра нас обложат.

— Ерунда! Никаких оповещений не было! — возразил Галатин.

— Будут они вас оповещать, — сказал кавказский мужчина с горечью, но и с призвуком почтения к бесконтрольной силе власти. — Поставят перед фактом, как всегда!

И махнул рукой, вспомнив неоднократные случаи, когда его ставили перед фактом.

Галатин повернулся к кассе.

— Голубушка, — сказал он, — вы уж простите, но вам деваться некуда. Или покажите письменный приказ, или продайте билет.

— Идите к начальнице смены или к дежурной, или вообще к начальнику вокзала, а я работу терять не хочу!

И девушка сунула Галатину паспорт, держа его за краешек двумя пальцами, словно намеревалась уронить, если он не подхватит. И Галатин подхватил, взял паспорт и отошел, потому что на него уже надвигалась бизнес-леди в своих соболях или норках.

Он направился к застекленному окну, на котором красовалась надпись: «Дежурный по вокзалу». А под ней: «STATION MASTER ON DUTY». Наверное, для форса — иностранцев в Саратове никогда много не бывало. Появился в девяностые «Корпус мира», да и тот быстро прогнали, заподозрив в шпионской деятельности.

За открытым окном никого не было, зато сидел на подоконнике милейший серый кот с белой треугольной манишкой. Он посмотрел на подошедшего Галатина, как тому показалось, с некоторым недоумением. И это понятно — вокзал почти пуст, пассажиров мало, дежурного, наверное, давно уже никто не тревожит.

— Привет, — сказал коту Галатин.

Сказал без заискивания, уважительно, как равному, но, похоже, кот не поверил, принял это за подхалимаж и не повелся на провокацию, не дрогнул ни усом, ни ухом, лишь устало смежил глаза, и на его погружавшемся в забытье лице читалось: «Мне бы ваши заботы!»

Галатин постоял, озираясь. Заглянул внутрь. На спинке кресла висела бирюзовая кофточка, а за креслом, у стеллажа с папками стояли теплые домашние тапки, бордовые, с узорчатой тесьмой по краям.

Не дождавшись дежурной, он поднялся по лестнице на галерею второго этажа, нашел дверь с табличкой «Начальник вокзала», постучал, вошел. В приемной находились две женщины в светло-серых форменных костюмах, одна постарше, другая помоложе. Та, что помоложе, сидела за столом, это было ее служебное место секретарши начальника, а та, что постарше, устроилась сбоку. Они пили чай с шоколадными конфетами из коробки, поэтому маски были приспущены. Младшая тут же надела маску, а старшая пренебрегла, спросила:

— Чего хотели?

— Здравствуйте. Начальник у себя?

— Чего хотели-то? — повторила старшая, будто от ответа зависело, у себя окажется начальник или нет.

— Билет не продают! — развел руками Галатин, обращаясь к женщинам, как к сообщницам, которые должны понять и разделить его недоумение. — Ссылаются на мифические указания, что пенсионерам продавать билеты якобы не рекомендовано.

Старшая женщина сказала веско и официально:

— Не пенсионерам, а после шестидесяти пяти, и не мифические, а нам из управления спустили.

— Что значит спустили? Есть письменный приказ? Или устно распорядились?

— А какая разница?

— Такая, что устные распоряжения, уж извините, не имеют никакой юридической силы, — сказал Галатин так, будто и не рад был своей правоте, но не мог и скрыть ее.

— Вы юрист, что ль? — спросила старшая с неприязненной иронией; эта ирония основывалась на извечной убежденности всех российских чиновников в том, что жизнью правят указания начальства, а не законы, а кто ссылается и уповает на законы, тот либо не имеет опыта, либо глуп.

— Я не юрист, но я грамотный человек, — пояснил Галатин.

Младшая фыркнула сквозь маску и приспустила ее, чтобы откусить конфетку и отпить чаю. Она догадалась, что с таким посетителем правила соблюдать не обязательно.

— Если вы грамотный, то должны понимать обстановку в стране, — учила старшая женщина Галатина. — Ездят все, кому надо и не надо, а статистика ужасающая. Вы и себя подвергаете риску опасности, и всех. Себя не жаль — других бы пожалели!

Галатин приложил руку к сердцу:

— Очень жалею, но, согласитесь, я сам могу решить, надо мне ехать или не надо. И вынужден повторить: если вы отказываете в продаже билета, то обязаны предъявить мне письменные распоряжения, с печатью и подписью, на основании которых вы мне отказываете. Понимаете?

Младшая поддержала старшую.

— Ничего мы вам не обязаны, а обязаны выполнять, чего нам сверху посылают!

И она указала пальцем на то, откуда возникают послания — на монитор компьютера, где сейчас была анимационная заставка: красный небольшой куб медленно крутился в другом кубе, прозрачном, который тоже крутился, но в противоположном направлении. Наверное, эта заставка секретаршу успокаивала, а Галатину она показалась метафорой безысходности: торчит куб в кубе и не вырваться кубу из куба. Он решил смягчить ситуацию шуткой:

— И где там распоряжения? Давайте посмотрим.

— Вы не скандальте! — прикрикнула старшая. — Привыкли на простых работниках отыгрываться! Если есть претензии, обращайтесь туда, где все решается!

— В правительство?

— Да хотя бы! А то вечно мы крайними выходим! И личную сознательность иметь надо, а то каждый сам по себе!

— Имею! — заверил Галатин. — Моя сознательность всегда при мне! Но и билет мне нужен. И вы меня очень обяжете, если прямо скажете, продадите билет или нет? Если нет — на каком основании?

— Да продадим, успокойтесь! — устала спорить старшая. — Но учтите, если вас с поезда ссадят, сами виноваты будете!

— Это почему же ссадят?

— Мало ли. Вдруг вы больной?

Младшая опять смешливо фыркнула, по-своему поняв слово «больной».

— Может, я и справку обязан предъявить? — осведомился Галатин.

— Не обязаны, но вдруг вы по факту нездоровый? У вас вон лоб какой-то красный. Вот что, пойдемте-ка в медпункт и померяем температуру! — старшая встала. — Давно говорю, что пора пост выставить с градусником и на вокзал температурных не пускать! Пойдемте, чего вы?

Галатин понял, что пора перейти на строго официальный уровень общения. Не хочется, но надо.

— Послушайте, не знаю, кто вы по должности…

— Дежурная по вокзалу!

— Послушайте, госпожа дежурная по вокзалу, я вас, кстати, искал и не нашел на вашем рабочем месте, послушайте, я допускаю, что на поезд могут не пустить с температурой, но я сейчас не сажусь на поезд, я хочу купить билет!

— Боитесь идти в медпункт? — проницательно спросила дежурная. — Может, вы уже насквозь ковидный?

И надела маску.

И младшая подруга надела, глаза ее стали испуганными.

Тут открылась дверь начальника, и вышел мужчина лет примерно сорока. Он вышел задом, пятясь, закрыл дверь, повернулся и распрямился, и ясно стало, что начальнику он был подчиненный, а для женщин — сам начальник.

— В чем дело? — спросил он, тут же учуяв непорядок опытным административным нюхом.

— Скандалит тут, билет требует, а сам, наверно, больной, в медпункт идти не хочет! — пожаловалась дежурная.

— Я не больной и не скандалю! — возразил Галатин.

— Не шуми, отец, — посоветовал мужчина. — Тут люди работают, а ты мешаешь. Пойдем.

И он взял Галатина под локоть — довольно цепко и жестко.

Галатин тут же преобразился. Только что казался он чудаковатым, странноватым, как заблудившийся путешественник среди туземцев, и вдруг так распрямился, так глянул, что сразу стало видно старожила здешних мест.

— Руку убрал, сынок, — сказал он негромко и внушительно.

Сынок удивился, замешкался, Галатин сам взял его руку сильными пальцами и отвел от себя подальше. Подержал ее там в воздухе секунду-другую, словно фиксируя и убеждаясь, что она никуда не денется. Отпустил. Повернулся к женщинам:

— Жаль, что мы не поняли друг друга. Всего хорошего, с наступающим вас!

Он сказал это с полным уважением — ему не хотелось, чтобы в душах женщин осталась обида на него, не хотелось также, чтобы они терзали себя и раскаивались. Считается, что раскаяние полезно, что оно исправляет человека. Не всегда. Оно на пользу только человеку умному и совестливому, а людей обычных злит и вызывает желание не исправить ошибку, а сделать что-то еще более гадкое, причем сделать осознанно, чтобы укрепится в своей злой, но привычной и удобной неправоте.

На старшую это не никак не подействовало, а младшая с неожиданной теплотой вдруг откликнулась:

— И вас так же!

Галатин благодарно кивнул ей и вышел, не глянув в сторону начальственного мужчины, — его реакция Галатина не интересовала.

А тот был тугодум и очнулся лишь тогда, когда за Галатиным закрылась дверь.

— Жизнь полна уродов! — сказал он бодро, показывая женщинам, что небольшое поражение, свидетельницами которого они стали, объясняется его снисхождением к престарелым идиотам — не драться же с дураком! Кстати, что жизнь полна уродов, это была не просто фразой, а его давнишним твердым убеждением. Он любил не уважать людей и ценил моменты, когда его нелюбовь получала подкрепление, это оправдывало ту череду ежедневных пакостей, которые он проделывал по службе для материальной личной выгоды, а вне службы для удовольствия, и об этом типе рассказчик мог бы сочинить целый роман, но и некогда, и противно.

2

И тут же рассказчику стало совестно. Что значит некогда? Что значит противно? Да, этот маленький начальник был отчасти пакостник, но, чтоб вы знали, он, влюбившись в разведенную женщину с сыном-инвалидом, мальчиком, страдающим редкой болезнью — буллезным эпидермолизом, заботился о нем, как о родном, продолжая делать это, когда появилась своя дочь от любимой женщины. Если жена была на работе, а приходящая сиделка отсутствовала, он сам смазывал ребенку язвы и накладывал повязки, он возил его на консультации к лучшим врачам, а когда нашли наконец эффективные способы лечения, был счастлив не меньше матери. Мальчик, ставший юношей, выздоровел, завел семью, подарил родителям внука и внучку, порадовала и дочь: выучилась на архитектора, добилась международного признания, проектировала здания по всему миру и построила два особняка в Подмосковье — себе и родителям, к тому времени подстарившимся; и весело было видеть, как на общей лужайке меж домами собирались дети, внуки, а потом и правнуки, и наш бывший маленький начальник чувствовал себя кем-то вроде Ноя, родоначальника нового человечества.

Секретарша же, если и ее упомянуть, на Новый год тосковала, встречая праздник одна на съемной квартире, — год назад ушла от родителей, доставших ее разговорами о замужестве. Тем не менее, она собиралась провести с ними новогоднюю ночь, но мама позвонила и сказала, что отец подозрительно кашляет, лучше поберечься. Никто другой, учитывая вспышку эпидемии, ее не позвал, она и сама никого не позвала, валялась на диване, глядя в телевизор и не желая ничего делать, но, глянув на часы — до Нового года всего ничего! — заставила себя подняться, сходила в магазин, купила шампанского и полуфабрикаты для приготовления оливье и селедки под шубой — чтобы все было как у людей. Можно было купить и готовые салаты, но чем тогда себя занять? Однако, взявшись за составление и смешивание салатных ингредиентов, она вдруг сначала заплакала, а потом рассмеялась, сказала: «Да пошли вы со своим Новым годом!» — и вывалила все в ведро, и злорадно заказала пиццу. Пиццу привез молодой человек, веселый и бодрый, несмотря на нелегкую работу. Значит, выносливый и с легким характером, девушка таких всегда ценила. Отдавая в крохотной прихожей коробку и принимая деньги, молодой человек глянул в квартиру-студию, где все было на виду, и спросил:

— Одна встречаешь?

— Типа того.

— Я тоже дома приму на грудь — и спать.

— Принять и здесь можно. Или еще заказы есть?

— Нет, твой крайний. Ты серьезно предлагаешь?

— Конечно. Только, кроме пиццы, ничего и нет. А пицца тебе и так, наверно, надоела.

— Смотря с кем есть. Но я не с пустыми руками! — и молодой человек достал из сумки бутылку виски.

Они выпили ее шампанского, потом его виски, а тут и куранты торжественно ударили, и они поцеловались, как того требовал перенятый нами западный обычай; с этого поцелуя и началась их любовь, а потом возникла семья — ну, и так далее.

Дежурной по вокзалу повезло меньше, она осталась на праздник совсем и окончательно одна. Но это был ее выбор. В прошлом были у нее и отец с матерью, и муж, отец рано умер, мать через год заболела обыкновенным гриппом, но так тяжело, что попала в больницу и не выжила, а муж погиб в аварии. Каждую смерть несчастная женщина воспринимала как конец и своей жизни, но все же оправлялась, продолжала существовать. Не хотела замуж, не заводила подруг, ни к кому не приближалась душой, боясь будущей потери и горя, которое ее доконает. Так жила до старости, а однажды возвращалась домой, и ее встретил у двери подъезда мяукающий полуслепой котенок. Он не просто мяукал, он истошно орал, кинулся к ногам женщины, терся о них, тыкался носом в сумку, где были продукты.

— Даже не надейся, — сказала она. — Пожалеешь тебя, возьмешь, привыкнешь, а ты сдохнешь, мне оно надо? Ко мне вон на вокзале общий кот подласкивается, измором берет, а я игнорирую.

И пошла домой.

Котенок орал и ночью, и утром.

Измученная женщина высунулась в окно, посмотрела вверх, вниз, по сторонам, оглядывая бесчувственно молчащую пятиэтажку.

— Сколько людей, а ни одного человека, — сказала она. И котенку: — Брысь отсюда, имей совесть!

Котенок не ушел, наоборот, заблажил с такой силой, с таким отчаянием, с такой обреченностью, будто его волокли топить.

И она не выдержала, взяла котенка. Напоила и накормила, протерла ему салфеткой глаза. Но тот продолжал жалобно мяукать, словно говоря этим, что ему нужны не только вода и еда, а что-то еще. Три дня возилась с ним женщина, страдая от криков малолетнего животного и от невыносимо вонючего запаха его поноса, на четвертый запихала котенка в старую сумку и повезла к ветеринару. Тот осмотрел, дал попить какой-то жидкости, прописал лекарства, объяснил, как кормить, как глистогонить и как вообще ухаживать.

— Надо же, — удивилась бывшая дежурная. — Сколько мороки с ними.

— А вы как хотели?

— Да никак я не хотела.

И остался котик у женщины, и полюбила она его всей душой, страшась своей любви и заранее тоскуя, что кот умрет, и тут соседи, уезжавшие навсегда за границу, уговорили ее взять их кошку. А потом появилась каким-то образом третья кошка, потом четвертая… Через год было двенадцать кошек. Женщина кормила и лечила их на всю свою пенсию. Соседи ругались, жаловались на запах, она отмалчивалась. Однажды пришли двое полицейских. Один, побледнев и схватившись за нос, тут же вышел, а второй, прижав ладони к лицу, мычал что-то упрекающее. Женщина сказала:

— Закон не запрещает!

И перестала впускать кого-либо в квартиру, общалась только через дверную цепочку.

Запах, конечно, был, хотя она приучала кошек к лоткам, регулярно меняя содержимое, и бранила тех, кто пренебрегал местами общего пользования.

Она и сама почувствовала себя матерью-кошкой. Однажды, чтобы понять своих питомцев, попробовала их корм. Понравилось, стала есть его регулярно наряду с обычной человеческой пищей. Было и такое: ощутила непреодолимое желание сходить на лоток. Совсем сбрендила, дура старая, сказала себе, но, бессонно поворочавшись несколько ночей, исполнила желание. Кошки стаей ходили вокруг, одобрительно мурлыча и задрав хвосты. Женщине стало легко и радостно, будто она окончательно сроднилась со своими кошачьими братьями, сестричками и детьми. Кошки старились, начали одна за другой умирать, женщина вместо выбывшей тут же заводила новую. Ей было жаль покойницу (или покойника, если кот), но не так нестерпимо, как ожидалась. Она поняла простую вещь: чтобы не страдать от потери частного, надо иметь много общего. И еще: смириться с печалью об ушедших помогает только забота о живых.

Расскажем и о красавице-кассирше. Она вместе с мужем уехала к его брату в Германию, муж выучился на сантехника и стал таким мастером, что был нарасхват, немцев поражали его пунктуальность, аккуратность, знание дела, скорость исполнения не в ущерб качеству. Не раз умелец слышал в свой адрес: «Wer von uns ist Deutscher, wir oder Sie?»[1] И с улыбкой отвечал: «Русский в Германии немец, во Франции француз, а у папуасов папуасом станет лучше самих папуасов. У нас жизнь то и дело меняется, вот мы и стали гибкие, умеем подлаживаться к любому дерьму!» Впрочем, вслух он произнес другое слово, не дерьмо, он политкорректно сказал — условия. Но мысленно в нем прозвучало именно то, что имелось в виду, и эта двойственность позволяла ему оставаться русским человеком. Кассирша же и в Германии стала кассиршей, только в торговом центре. У них родилось двое детей, которые растут не по дням, а по часам. Бабушка, мама кассирши, обожает их, часто говорит по видеосвязи со старшим, Петром, он же Петер, а на младшую любуется молча: семилетняя Николь не знает русского языка или делает вид, что не знает.

3

У Галатина была причина не идти в медпункт, причина довольно экзотическая: в течение дня у него могла повышаться температура до 37 градусов, иногда и больше. Галатин впервые заметил это лет пятнадцать назад, хотя, возможно, началось раньше. Никаких неудобств не ощущал, чувствовал только иногда легкое горение щек. К врачам специально по этому поводу не обращался, лишь спрашивал между делом во время периодических медицинских обследований, обязательных для него, как и для каждого педагога, отчего, дескать, это может быть? И, как правило, получал один и тот же ответ:

«Да отчего угодно. Вас это как-то беспокоит?»

«Не особенно».

«Вот и хорошо. Главное — организм у вас в полном порядке, не считая мелочей, даже странно для такого возраста».

Действительно, Галатин всегда был очень здоровым человеком — и наследственно, в отца, девяностодвухлетнего Руслана Ильича, и потому, что никогда не курил, чурался алкоголя, не объедался, регулярно посещал бассейн, старался много ходить пешком и вообще вел правильный образ жизни, что среди рок-музыкантов не такая уж редкость, взять хотя бы монстров-долгожителей Маккартни, Мика Джаггера, Кита Ричардса, Джона МакНелли, Грэма Эджа, эти восьмидесятилетние парни хоть будто бы и злоупотребляли в молодости выпивкой, наркотиками и беспорядочным сексом (наверняка тут больше самооговоров для популярности, чем правды), но в основное время жизни берегли здоровье ради творчества, они все, как на подбор, крепкие, энергичные и поджарые. Вот самое верное слово — поджарые, рок жарит, поджаривает, вытапливая лишний жир, оставляя лишь кости и мышцы.

Одно досадно — начинающийся артрит кистей рук. Артрит — ужас для любого музыканта. Какой ты скрипач, пианист или гитарист, если суставы пальцев болят, опухают и плохо гнутся, особенно по утрам? Правда, когда поиграешь с полчаса, разомнешься, становится легче. Галатин смазывает пальцы разными мазями, вымачивает в целебных растворах морской соли и овса, обвязывает бинтами, пропитанными тертым хреном, врачам пока не сдается, считает, что все болезни от головы, если ее содержать в порядке, то все поправимо.

Все поправимо, все в наших руках, любит он приговаривать, хоть и знает, что это не так, особенно если дело касается не тебя, а других, в том числе твоих близких.

Близких, после того как двенадцать лет назад скоропостижно умерла жена Женя, а восемь лет назад скончалась тяжело болевшая мама, у Галатина осталось немного: отец Руслан Ильич, сын Антон тридцати семи лет и дочь Нина, ей тридцать четыре. И, конечно, дочь Антона, десятилетняя Алиса, Алиска, Лисенок, которую Галатин любит до смерти, так любит, что не мыслит без нее своего существования. До трех лет она росла на его глазах, а потом Антон с женой Настей уехали в Москву, где оба нашли работу, жили на съемной квартире, вскоре купили по ипотеке свою, хорошую, трехкомнатную, в новом доме, пусть и за МКАД, но инфраструктура столичная, хвасталась Настя, и Галатин каждый год ненадолго приезжал к ним, гостил, не отходил от Алиски, вел с нею разговоры о жизни, играл для нее на гитаре и ее учил играть, он радовался ладу семьи, тому, как ровно и хорошо общаются мягкий, добрый, немного медлительный Антон и веселая, улыбчивая и бойкая Настя.

С прошлого лета не видел он свою любимицу, страшно соскучился. Общаются по телефону, через интернет, но это не то. Звонил Галатин обычно раз в три дня, хотел бы и чаще, но боялся надоесть любимому существу. И вот вчера под вечер позвонил ей, Алиса не брала трубку. Он чуть позже позвонил еще, потом заглянул в интернет и увидел зеленый кружочек возле ее имени в одной из детско-родительских сетей, через которую дед и внучка иногда переписывались и созванивались. Значит, она тут, в онлайне. Нажал на значок камеры, вызвал. Алиса ответила голосом, не включив камеру.

— Привет, Дедась, тебе срочно?

«Дедась, Дедася» — это с ее раннего детства повелось, превратилось из «дед Вася». Одно из первых ее слов, чем Галатин гордился — «Дедася». Антон, посмеиваясь, и сам стал иногда называть так отца. А Настя нет, только Василий Русланович. Соблюдает дистанцию.

— Покажи хоть себя, — сказал Галатин. — Давно не виделись.

Алиса включила камеру, Галатин увидел часть ее лица с печальным и, показалось, заплаканным глазом.

Встревожился:

— У тебя неприятности? Что-то случилось?

— У меня все нормально, — ответила Алиса, нажав на «у меня».

— А у кого ненормально?

— У папы с мамой.

— Что такое? Заболели?

— Они не велели говорить. Все, давай, мне пора.

— Погоди! Ты не говори, ты намекни! — подсказал Галатин.

— Намекнуть? Как в крокодил мы с тобой играли?

— Точно!

Алиса подумала. Показала пальцами идущие ноги.

— Идут? Кто идет? Переезжают?

— Нет. А вот так?

Алиса сложила руки и тут же резко разорвала.

— Мама с папой поссорились?

— Хуже. Она на него в суд подала.

Теперь видно лицо Алисы целиком. Она не смотрит на деда, смотрит куда-то в сторону. У нее, как и у большинства нынешних детей, полный набор устройств: смартфон, планшет, ноутбук, иногда она общается по всем сразу с несколькими собеседниками. Но сейчас, скорее всего, делает вид, что занята, чтобы не показать, насколько ей грустно и плохо. Такая вот она особенная девочка, вся в себе, никаких внешних проявлений, плачет очень редко и не по капризу, а по серьезному поводу — если, например, больно ударится.

— В суд — зачем? — спросил Галатин.

— На развод, господи, вот ты тоже! Все, пока, у меня дела тут.

Галатин был ошарашен. Никогда он не замечал признаков тайного конфликта между сыном и невесткой, да и не было повода к раздорам: Антон человек положительный, без вредных привычек, как и отец, и дед, увлечен своей работой, он специалист по ремонту электроники, его охотно взяли в одно из московских подразделений «Apple», зарабатывает не очень густые, но приличные деньги, утром отвозит Алису в школу, уроки с нею делает, книжки вслух читает, на лыжах ходит с ней зимой по лесу, который начинается прямо за домом, золото, а не отец.

И все же Галатин, как ни горько это осознавать, был готов к такому повороту. Потому что Настя — совсем другая. С отличием закончила экономический университет, защитила кандидатскую диссертацию, стала преподавателем в этом самом университете, но для ее честолюбия и запросов этого было мало, она рассылала резюме по солидным московским компаниям и фирмам, и ее пригласили куда-то в «РосНефть» или «РосГаз», или «РосТранс» или «РосПил» (это — шутка Галатина), молодая семья тут же переехала в Москву, Настя вскоре перешла в серьезную государственную структуру, где зарплата была средняя, зато имелись перспективы роста, и она уже выросла на две или три административные ступеньки, возглавляла какой-то отдел. Дома не строила из себя начальницу, но была, несомненно, главной.

Вот пример из прежней жизни: Алиса просится погулять, отец не против, но ставит условие: собрать раскиданные по полу игрушки. Алиса не собирает, обращается насчет погулять к Дедасе. Дедася тоже не против, но воспитание есть воспитание, и у него то же условие: собрать игрушки. Алиса не собирает. Приходит Настя, Алиса жалуется, что с ней не гуляют, а дед и отец жалуются, что она не хочет собирать игрушки.

«Девочка моя, — говорит Настя, — тут так: или ты собираешь и идешь гулять, или остаешься дома на всю неделю. Без вариантов».

Отец и дед тоже грозили чем-то подобным, на Алису не действовало, а теперь, нахмурившись и пыхтя, она начинает ползать по полу и собирать игрушки. Медленно, нехотя, страдая. И убрала все до одной. Разгадка нехитрая: строгости отца и деда она не верила, а строгости матери верила, потому что та была настоящей.

Галатин удивлялся, какими холодными становились небесно-голубые глаза Насти, когда она что-то приказывала Алисе — будто не на дочь смотрела, а на раздражающую помеху, будто проглядывала здесь, дома, та Настя, какой она была во внешнем мире, где никому нельзя давать спуску, где все жестко и где ситуацию надо всегда держать под контролем.

«Настасья Филипповна», называл ее иногда Галатин, шутливо намекая на мятущуюся и злодейски прекрасную героиню Достоевского, мощно мучавшуюся трагической придурью, и Настя улыбалась, польщенная. Она читала «Идиот» и могла бы оскорбиться, если бы главной чертой Настасьи Филипповны считала ее сладострастную подлость, но, конечно, видела лишь то, что и положено видеть женщине-читательнице — роковую красотку.

Ее родители, автослесарь Филипп Вадимович и продавщица Роза Степановна, называя так дочь, Достоевского не имели в виду, оба его сроду не читали, а когда люди более грамотные указали им на совпадение, то ли Филипп Вадимович, то ли Роза Степановна, а может, оба сразу хладнокровно ответили: «Идите вы со своим Достоевским, мало ли кто с кем совпадает, у Забоевых сын вообще Владимир Ильич — и чего?» Галатин, кстати, давно уже с родителями Насти не общается: нет у них ни о чем общих слов, поэтому позвонить им насчет Насти даже мысли не возникло.

Тут поневоле вспоминается, что и дети Галатина, Антон и Нина, тоже не великие читатели. И с общим кругозором у них так себе. У Галатина на этот счет есть теория перемежающихся поколений. Мы, говорил он, уроженцы пятидесятых-шестидесятых, если взять нас в целом, — самая образованная и разносторонне развитая генерация в истории России, мы, поднявшись на плечи отцов, оказались выше их, а вот наши дети на наши плечи карабкаться не захотели, теперешние сорокалетние (плюс-минус десять лет) — народ скучно практичный, без широкого кругозора, а главное — это поколение, оставшееся без больших дел: шестидесяти-семидесятилетние отцы крепко сидят на главных местах, правят страной, сорокалетние пацаны у них на побегушках…

Правда, исходя из этой теории, поколение next, двадцатилетние, должны быть опять умнее и развитее, но, увы, это не бросается в глаза, скорее наоборот, они еще проще, не сказать примитивнее. Но перемежение не обязательно должно быть в музыкальном размере двух четвертей — и раз, и два, и раз, и два, может начаться долбление по одной ноте или синкопа — растягивание одного поколения на несколько временных тактов, то есть двадцатилетние то же самое, что и сорокалетние.

Не стерпев, Галатин опять позвонил Алисе.

Получил сообщение из готовых шаблонов:

«Извините, не могу говорить. Оставьте, пожалуйста, сообщение».

Галатин написал:

«Только один вопрос».

«давай»

«Когда будет развод?»

«беспонятия»

«Без понятия!»

«без понятия»

«А без развода никак? Пожить отдельно и подумать? Они об этом говорили?» — Галатин стыдился, но продолжал спрашивать.

«без развода нельщя за муж» — ответила Алиса.

Тут же исправила опечатку:

«нельзя»

«Мама собирается замуж?» — не отставал несчастный Дедася.

«типа того»

«За кого?»

«спроси сам у нее все мне некокда»

Пришлось Галатину все-таки звонить сыну. Сказав, что он из Алисы обманом вытащил информацию и попросив не упрекать ее за это, потребовал прояснить ситуацию.

— А чего тут прояснять?

— Как чего? За кого она выходит? Почему развод?

— Ее дело, — ответил Антон.

— Может, она ребенка ждет от него?

— Не волнует, — ответил Антон.

— А сколько ему лет? Кто он?

— Не интересовался, — ответил Антон.

— Олигарх, что ли?

— Пофиг, — ответил Антон.

— Тебе, что ли, вообще все это пофиг?

— Абсолютно, — ответил Антон. — Она хочет развестись, я ее за попу удерживать не буду. И за другие части тела.

— А как же Алиса?

— Будем видеться.

— У отца и матери равные права. Ты можешь оставить Алису у себя. Если захочешь. И если она согласится. Ты пробовал с ней говорить?

— Нет. Я вообще не собираюсь это ни с кем обсуждать. С тобой тоже, не обижайся.

— Я не хочу обсуждать, я понять хочу! Может, вас бытовые проблемы заели? Ипотеку выплачиваете, получается?

— Получается, хотя немного в долги залезли.

— Сколько?

— Пап, не надо, ты все равно не сможешь…

— Смогу, не смогу, мое дело! Сколько?

— Четыреста. Но это все решаемо, и она не из-за этого.

— Вот что, давай я приеду. Вмешиваться не буду, просто — поговорим.

— Нет смысла. Да не бойся, я не пропаду, не одна Настя на свете.

— У тебя тоже кто-то есть?

— У нас у всех кто-то есть. Я у тебя, ты у меня. И так далее.

— Антош, не морочь мне голову. Я чувствую, тут не только Настя замешана.

— Само собой. Развод всех касается.

— Антон, в виде исключения скажи серьезно. Только серьезно, ладно? Развод — ее инициатива? Или твоя? Или оба решили?

Антон после паузы сказал:

— Ее.

Сказал без выражения, а у Галатина ком встал в горле.

— Я приеду, — сказал он. — Завтра же поеду поездом.

— Не надо, пап. Опасно в твоем возрасте сейчас путешествовать. И деда куда денешь?

— Нина присмотрит.

— Дело твое, но — не надо. Давай, пока, не хворай.

Галатин хорошо знал сына, он понял: тот не против приезда. Похоже, Антон в растерянности, в отчаянии, не знает, что делать, но не хочет в этом признаваться. Это — гордость мягкого человека, имеющего стержневое чувство собственного достоинства, Галатин и сам вел бы себя так же. Но сейчас не в Насте дело, а в Алисе. Галатин представил: Алиса живет где-то с чужим дядькой. Возможно, деду не разрешат даже приехать, повидаться. А ведь у него давно зрело в планах не просто приехать и повидаться, а переехать в Москву, продав квартиру, взяв с собой отца и сняв какое-нибудь недорогое жилье — на покупку квартиры в Москве денег не хватит. С одной целью — чаще видеть Алису, без которой для него нет теперь жизни, которую он любит так, как никого никогда не любил.

Через полчаса после разговора с Антоном он не сдержался, написал с телефона Насте:

«Дражайшая Настасья Филипповна, ничего не хотите рассказать?»

Получил ответ:

«Нет».

И тут же вопрос:

«Кто проболтался?»

«Неважно, я сам узнал. Рано или поздно это все равно стало бы известно», — написал Галатин. И тут же добавил:

«Если считаешь, что поступаешь правильно, зачем делать из этого секрет?»

«Никакого секрета, просто никого не касается. В том числе вас», — ответила Настя.

Через секунду добавила:

«Извините».

В этом извинении почудилось что-то ехидное. Дескать, не уважаю, но соблюдаю правила хорошего тона.

«Очень касается! — написал Галатин, не скрывая раздражения. — Антон мой сын, а Алиса моя внучка».

«С Алисой разрешу видеться», — Настя тут же сообразила, что больше всего волнует Галатина.

«Благодарствую!» — саркастически написал Галатин.

Но тут же ему стало очень худо, даже закололо сердце, которое сроду до этого не болело. И Галатин малодушно написал:

«Мы можем хотя бы пообщаться на эту тему? Не письменно? Я позвоню?»

«Смысл? Все решено».

«Тобой? Ты решаешь за всех?»

«Да».

Это «да» было — как приговор. Нет, хуже, пренебрежительней, как — отвали, старче, тебя не принимают всерьез и не собираются перед тобой оправдываться.

Галатин тут же хотел купить билет через интернет, через сервис РЖД, не вышло, через другие сервисы тоже. Поэтому он и поехал утром на вокзал. А вчера позвонил Нине, предупредил, что утром зайдет поговорить о важном деле. Он собирался попросить ее побыть с дедом, потому что Руслана Ильича оставлять одного опасно. Может включить газ и забыть его зажечь. Может выйти на улицу и заблудиться. Без присмотра ему никак нельзя. Нина, конечно, будет недовольна, придется уговаривать. И вот сейчас, после неудачи на вокзале, он позвонил ей, она сказала, что не дома, будет к одиннадцати. Оговорилась:

— Там Гера, но он занят, поэтому раньше не приходи, ладно?

— Ладно.

Галатин шел от вокзала домой пешком — всего-то пятнадцать минут. Несмотря на рабочий день, город казался пустым. Витрины многих магазинов были украшены гирляндами, стояли искусственные елочки, Снегурочка-манекен, наряженная в голубую шубку и белую шапку, казалась живой из-за окружающего безлюдья — хоть что-то антропоморфное.

Он обдумывал положение. Да, билет не взял, но что-нибудь придумает. Сложнее с деньгами. У Галатина появилась идея раздобыть полмиллиона. Четыреста тысяч на покрытие долга Антона и сто тысяч на дорогу, на подарки Алисе и прочие дела, включая непредвиденные обстоятельства. Идея хорошая, но — у кого занять? Коллеги-педагоги и коллеги-музыканты сами бедствуют, богатых бизнесменов у Галатина в друзьях нет. Гера, друг Нины, вроде неплохо зарабатывает, попробовать попросить у него? Неудобно, но надо. Попросить через Нину. Это тоже неловко, но не привыкать — ему с родной дочерью давно уже непросто общаться, и не поймешь, кто в этом виноват, она или он. Или оба.

4

В детстве Нина была такой же обожаемой, как сейчас Алиса. Сына Галатин тоже любил, но спокойнее, дочери же отдавал все свободное время, покупал ей книги, игры, и до восьми-девяти лет Нина благодарно отзывалась на отцовскую дружбу. А потом охладела. Книжкам не особо радовалась, в совместные игры играла неохотно. Семье тогда повезло, они сменяли с доплатой свою двухкомнатную квартиру в пятиэтажке аж на четырехкомнатную в старом доме, в центре, рядом с родителями Галатина. Каждый заимел свою комнату, в том числе и Нина, вот там, в своей комнате, она и пропала, появляясь в общем пространстве редко и наскоро. Галатин и жена не могли понять, что происходит. Переходный возраст? — рановато. А что тогда?

— Склад характера, — сказала Женя. — Моя мама тоже такая была. Всю жизнь одна, без мужа, без подруг, сидела в библиотеке своей, а вечерами дома, и никуда не вытащишь.

— Наверно, — соглашался Галатин, скучая о прежней Нине, но понимая, что ее не вернешь.

Родители ждали, в чем проявятся интересы дочери, — они ни в чем не проявились. После школы не захотела больше учиться, лениво бездельничала, валяясь у себя в комнате, слушала музыку — все подряд, смотрела телевизор — тоже все подряд, часами говорила с кем-то по телефону. Вечерами уходила, возвращалась поздно, брала на кухне еду и уходила с нею к себе в комнату, чтобы избежать общения с родителями. Своя загадочная жизнь. Потом устроилась официанткой в ресторан. Потом — продавщицей в небольшой обувной магазин. После этого ее посадили в табачный киоск в торговом центре, где ей понравился график — день с утра до вечера на работе, день дома. В свободный день долго спала, потом уходила и где-то пропадала до позднего вечера, до ночи, иногда и до утра. И так себя вела, так, вернее, себя поставила, что отец и мать стеснялись спросить, где и с кем она была. Попробовали все же выяснить с наивозможнейшей деликатностью, Нина сказала:

— Не курю, не колюсь, не нюхаю, не выпиваю, беременеть не собираюсь. В чем претензии? Остальное — моя жизнь, хорошо? Будет повод — будем говорить, нет повода — нет разговора. Спасибо за внимание.

Однажды Галатин, зачем-то зайдя в комнату дочери, когда та была в ванной, увидел включенный компьютер, машинально нажал на клавишу и увидел страницу переписки. Это была одна из социальных сетей, которые в ту пору начинали развиваться во всю мощь и ширь. Нина переписывалась с кем-то по имени Кей. А себя назвала почему-то на грузинский манер — Нино. Оглянувшись на дверь, Галатин быстро просмотрел страницу.


КЕЙ есьли у тебя претэнзии я готов
НИНО мог бы догадатся
КЕЙ о чем
НИНО я сто раз обьясняла
КЕЙ смотря про что
НИНО ты знаешь
КЕЙ нет
НИНО тогда какой смысл????
КЕЙ чтото предъяви и я отвечу
НИНО уверен?
КЕЙ я всегда уверен
НИНО ты мне это сказал вчера и хочеш сказать что ты уже забыл?????? не верю!!!!!!
КЕЙ мало что я говорил
НИНО то есть ты не отвечаешь за свои слова??????
КЕЙ я всегда отвечаю
НИНО тогда ответь
КЕЙ смотря что ты имееш ввиду
НИНО ты знаешь
КЕЙ беспонятия
НИНО тогда НЕОЧЕМ говорить
КЕЙ есьли хочеш сказать что у нас все я пойму
НИНО я этого не говорила!!!!! а ты какраз намекал что это так причем с моей стороны что вообще подлость!!!!!!!!!!
КЕЙ я тебе вобще ничего не говорил
НИНО а я и не сказала что мне с этого и надо было начать что ты не мне сказал а сам знаешь кому!!! и это у меня не умищаеться в голове как это можно это предательство так и знай
КЕЙ переведи на руский
НИНО если не понял то совсем тупой
КЕЙ будеш со мной так говорить я вобще не буду говорить
НИНО успокоились ладно?
КЕЙ мне надо оторватся по работе я скоро
НИНО я тоже у меня тут дела стукнусь через полчаса
НИНО иду в душ а ты помечтай
НИНО уже ушел?
НИНО ладно тебе же хуже


Галатин выскользнул из комнаты с чувством, будто что-то украл. Сидел в кухне, пил чай, не желая чая, — чтобы чем-то себя занять. Ему казалось, что в словах дочери видятся до обидного ясно ее пустота и мелкость, он чувствовал разочарование и этого разочарования стыдился: мы должны любить детей такими, какие они выросли, тем паче, что мы их и растили. Он хотел смириться и успокоиться, но не мог смириться и успокоиться.

Вошла в кухню после душа Нина — тоже попить чаю. Присела к столу. Галатин опасался глянуть на нее — вдруг догадается. Но дочь, съев печеньку, ушла с кружкой чая к себе. Как обычно.

После этого что-то окончательно оборвалось, Галатин прекратил попытки понять дочь, сблизиться с нею.

Нина стала ему неинтересна, и с этим уже ничего не поделаешь.

Осталось лишь родственное, кровное, привычное.

Потом умерла Женя, потом мама, отец стал плох головой, Галатин взял его к себе, а отцовскую двухкомнатную квартирку Нина выпросила себе, они стали видеться совсем редко. А потом появилась Настя, а вскоре и Алиса, новая любовь Галатина. Жили дружно, отец с сыном своими руками переоборудовали квартиру, соорудив два санузла и из черного хода сделав для Галатина отдельный вход, но сохранив и дверь меж его комнатой и остальными. И вместе, и отдельно, всем удобно, всем хорошо. Потом, когда Настя и Антон приняли решение перебраться в Москву, пришлось продать эту замечательную квартиру, чтобы дать им денег на обустройство, Галатин с отцом вернулись в родовое двухкомнатное гнездо, а Нина снимала квартиру или жила то у одного, то у другого бойфренда.

Полтора года назад у нее появился Гера Кружкин, человек неопределенных занятий, очень небедный. По предположению Галатина — авантюрист. Нина на вопрос о профессии и занятиях Кружкина, ответила коротко:

— Коучинг.

Галатин человек современный и нахватанный, все эти новые слова знает. Уточнил:

— И чему учит?

— Общению.

— Область неизведанная, загадочная, — иронично одобрил Галатин.

Утешительно, что Гера красавицу Нину ценит, балует подарками, летали вместе отдыхать на лазурные берега, недавно купил ей машину. А себе купил квартиру в хорошем малоэтажном доме на улице Мичурина, в пяти минутах от дома Галатина, и Галатин мог бы заходить хоть каждый день, но не очень-то приглашали, да не очень-то и хотелось. Поэтому он общался с Герой всего раза три или четыре, и то мимоходом. Себя перед собой оправдывал так: позавчера у Нины были какой-то Виктор, вчера какой-то Прохор, сегодня Гера, завтра будет кто-то другой, лучше ни к кому не привыкать. Ни какого-то Виктора, ни какого-то Прохора, ни Геру Галатин не видел отцами будущих детей Нины. По правде сказать, не очень расстраивался — не был уверен, что ему хватит душевных сил еще на одного внука или внучку помимо Алисы. Никого он так, как ее, уже не полюбит. А если вдруг полюбит, то получится по отношению к Алисе небольшое предательство, а на переживание предательства у Галатина тоже нет сил. Заметим тут не совсем к месту, чтобы не забыть: жизнерадостная подлость — штука нелегкая, она требует соответствующего здоровья и энергии.

До встречи с дочерью оставалось время, и Галатин заглянул домой, посмотреть, как отец.

Руслан Ильич завтракал: ел из кастрюльки макароны.

— Разогрел бы, — сказал Галатин.

— Нам, татарам, все равно, — ответил отец обычной поговоркой.

— Кефир пил?