Только теперь я заметил старую миссис Маккензи в мягком кресле в темной задней части комнаты. Она сидела совершенно неподвижно, и я задался вопросом, не покинула ли и она этот мир. Лицо ее ничего не выражало, и я подумал, не свихнулась ли она и сознает ли, что ее окружает. Я слышал много историй о стариках, которые имели обыкновение звать давно умерших людей или терялись в нескольких ярдах от собственной двери.

Я приблизился к старухе, все еще держа кроман в правой руке. Глаза ее слезились и метались туда-сюда, возможно, из-за страданий при виде сцены, свидетельницей которой она только что стала. Я поднес левую руку к ее лицу и подвигал ею, но старуха никак не отреагировала.

Расправляться с ней у меня не было причин. Если не считать того, что она привела в наш мир Лаклана Брода, эта женщина не сделала мне ничего плохого. Она отвечала за дела своего сына не больше, чем мой отец — за мои дела. Я выполнил задуманное, и, поскольку не собирался отказываться от ответственности за свои поступки, убивать ее не видел смысла. В любом случае, предать смерти беспомощную старуху было бы безжалостным, и у меня не хватило на такое духу.

Медицинские заключения

относительно жертв, составленные Чарльзом Макленнаном, доктором медицины, проживающим в Джинтауне, и Дж. Д. Гилхристом, хирургом из Кайл-оф-Лахлаша.

Эпплкросс, 12 августа 1869 года

По просьбе Уильяма Шоу, эсквайра, шерифа, и Джона Адама, эсквайра, прокурора, мы обследовали сегодня тело Лаклана Маккензи, сорока одного года, арендатора и деревенского констебля Калдуи, графство Росс. Тело продемонстрировали нам в сарае его соседа, мистера Кеннета Мёрчисона, куда, по свидетельству мистера Мёрчисона, его перенесли вскоре после обнаружения. Тело лежало на столе и было укрыто мешковиной.

Лицо жертвы было сильно обесцвечено и покрыто большим количеством запекшейся крови. Правая сторона лица от скулы до виска оказалась полностью раздроблена, нос сломан. Задняя часть черепа была полностью раздроблена, и в ней недоставало кусков кости и большого количества церебрального вещества. Мистер Мёрчисон сообщил, что части черепа и церебральное вещество собрали с пола дома, в котором наступила смерть, и поместили в чашку. Эту чашку мы исследовали и обнаружили, что содержащиеся в ней фрагменты кости совпадают с отсутствующими в черепе. Наружное ухо с правой стороны было почти полностью оторвано. На оставшихся частях черепа фрагменты кости были вдавлены в церебральную ткань. По нашему мнению, ранения нанесли тяжелым тупым предметом или инструментом, с огромной силой.

На груди было много синяков, особенно на левой стороне грудины. Рана шести дюймов в поперечнике пронзила кожу между нижними ребрами, и мы обнаружили, что два из них сломаны. Внутренние органы остались нетронутыми. Рану, по нашему суждению, нанесли широким тупым лезвием, согласующимся с флэфтером, который принесли с места происшествия и показали нам.

На левой части правого предплечья в шести дюймах ниже локтя был большой синяк. На ладонях обеих рук имелось несколько небольших разрезов, в них воткнулось несколько деревянных щепок. Четвертый палец на левой руке был сломан.

На остальных частях тела не обнаружилось видимых повреждений.

Мы неоспоримо убеждены, что удар или удары, нанесенные по задней части черепа, повлекли за собой немедленную смерть и послужили ее причиной.


Заверено душой и совестью,
Чарльз Макленнан, доктор медицины
Дж. Д. Гилхрист


* * *

Эпплкросс, 12 августа 1869 года

По просьбе Уильяма Шоу, эсквайра, шерифа, и Джона Адама, эсквайра, прокурора, мы сегодня обследовали тело Флоры Маккензи, пятнадцати лет, дочери Лаклана Маккензи, жительницы Калдуи, графство Росс. Тело продемонстрировали нам в сарае соседа, мистера Кеннета Мёрчисона, куда останки перенесли с места смерти. Тело лежало на носилках и было укрыто погребальной тканью.

Задняя часть черепа была полностью вдавлена внутрь, и фрагменты кости глубоко проникли в мягкие ткани. Волосы оказались покрыты большим количеством запекшейся крови. Черты лица остались нетронутыми. По нашему мнению, череп повредили единственным ударом, нанесенным тяжелым предметом или инструментом, которым орудовали с огромной силой.

Мы нашли несколько разрывов и синяков в нижней части живота. Мягкие внешние части были полностью разрушены, лобковая кость сломана с левой стороны.

Левая нога оказалась раздроблена в колене, всю внешнюю часть колена покрывали синяки. Мы пришли к выводу, что ранение нанесли сильным ударом с помощью предмета, согласующегося с показанным нам флэфтером, что лишило жертву возможности передвигаться.

На других частях тела не обнаружено видимых повреждений.

Мы неоспоримо убеждены, что удар, нанесенный по задней части черепа, послужил причиной смерти, хотя не можем сказать, наступила смерть немедленно или нет.


Заверено душой и совестью,
Чарльз Макленнан, доктор медицины
Дж. Д. Гилхрист


* * *

Эпплкросс, 12 августа 1869 года

По просьбе Уильяма Шоу, эсквайра, шерифа, и Джона Адама, эсквайра, прокурора, мы сегодня обследовали тело Дональда Маккензи, трех лет, сына Лаклана Маккензи, жителя Калдуи, графство Росс. Тело продемонстрировали нам в сарае соседа, мистера Кеннета Мёрчисона, куда останки перенесли с места смерти. Тело лежало на детской кровати и было покрыто погребальной тканью.

На черепе наблюдался большой синяк от виска до уха. Череп в этих местах был вдавлен внутрь, хотя кость не была раздроблена. Кожа вокруг синяка была разорвана, и из разрыва просочилось и запеклось некоторое количество крови.

На других частях тела не обнаружилось видимых повреждений.

Скорее всего, удар по черепу нанесли тяжелым тупым предметом, согласующимся с показанным нам флэфтером, хотя и не с такой силой, как в случае ранений, найденных на телах Лаклана Маккензи и Флоры Маккензи. Однако такое ранение могло появиться и вследствие неловкого падения на твердую поверхность.

Мы неоспоримо убеждены, что это ранение послужило причиной смерти, но о происхождении ранения можем только гадать.


Заверено душой и совестью,
Чарльз Макленнан, доктор медицины
Дж. Д. Гилхрист


«Путешествия по пограничным землям безумия»

Дж. Брюса Томсона


Джеймс Брюс Томсон (1810–1873) был хирургом в общей тюрьме Шотландии в городе Перт. Находясь на этой должности, он обследовал около 6000 арестантов и считался признанным авторитетом в недавно возникшей криминальной антропологии. В 1870 году опубликовал в журнале «Психиатрия» две влиятельные статьи — «Психология преступников: исследование» и «Наследственная природа преступления». Его мемуары «Путешествия по пограничным землям безумия» были опубликованы посмертно в 1874 году.




Я прибыл в Инвернесс 23 августа 1869 года и провел ночь в гостинице, где познакомился с мистером Эндрю Синклером, адвокатом юного арендатора, обвиненного в убийстве своих соседей. Мистер Синклер написал мне, желая выслушать мнение выдающегося в стране авторитета в подобных делах, относительно того, в здравом ли уме его клиент. Никто из нас не может остаться полностью глухим к таким призывам к нашему тщеславию, и, поскольку в деле имелось несколько интересных черт, в особенности предполагаемый интеллект преступника, я согласился и приехал из Перта, как только позволили мои обязанности.

С самого начала я не обнаружил в мистере Синклере особой широты ума, которой вряд ли стоило ожидать, учитывая ограниченные возможности бесед с образованными людьми в таком медвежьем углу, как Инвернесс. Он был совершенно несведущ в современных воззрениях в области криминальной антропологии, и бо́льшую часть вечера я описывал ему последние открытия моих континентальных коллег в этой дисциплине[34]. Естественно, ему не терпелось поговорить о своем клиенте, но я вынудил его молчать, желая прийти к собственным выводам. Пусть я буду недостаточно информирован, зато не обременен мыслями, ведущими к преждевременным умозаключениям.

На следующее утро я вместе с мистером Синклером проследовал в тюрьму Инвернесса, чтобы осмотреть заключенного, и, опять-таки, велел адвокату не разговаривать со своим клиентом прежде, чем я получу возможность его изучить.

Мистер Синклер вошел в камеру первым — чтобы выяснить, как он сказал, желает ли его клиент меня принять. Мне такой поступок показался из ряда вон выходящим, поскольку я никогда раньше не слышал, чтобы с заключенными советовались насчет того, кто может, а кто не может войти к ним в камеру, но я приписал это недостатку опытности адвоката в подобных делах. Мистер Синклер пробыл в камере несколько минут, после чего сообщил тюремщику, что меня можно впустить.

С самого начала я заметил совершенно необычные отношения между адвокатом и его клиентом. Они беседовали друг с другом не как юрист-профессионал и преступник, а скорее как два уговаривающихся о чем-то знакомых. Тем не менее диалог между ними дал мне возможность понаблюдать за заключенным прежде, чем я должным образом приступил к обследованию.

Мои первые впечатления о Р.М. не были полностью негативными. По его осанке стало ясно, что он определенно относится к низшей физической группе, но черты его лица оказались не столь отталкивающими, как у большинства представителей преступного класса, — возможно, потому, что он не дышал тем же отвратительным воздухом, что его городские собратья. Однако он отличался бледным цветом лица, а его глаза, хоть и живые, были близко посажены, с нависшими густыми бровями. Борода у него едва росла — правда, скорее из-за его относительной юности, чем из-за наследственного недостатка. В беседе с мистером Синклером он казался вполне здравомыслящим, но я заметил, что вопросы адвоката часто имели наводящий характер, требуя от заключенного только подтверждения того, что ему подсказывали.

Я отпустил адвоката и в присутствии тюремщика велел заключенному раздеться. Тот сделал это, не протестуя. Он стоял передо мной безо всякого стыда, и я приступил к детальному обследованию его персоны. Рост его был 5 футов 4 дюйма, телосложение — ниже среднего. Грудь его оказалась несоразмерно торчащей (в непрофессиональной терминологии это называлось бы «куриной грудью»), а руки — длиннее средних. Плечи и предплечья были хорошо развиты, без сомнения, оттого, что он всю жизнь занимался физическим трудом. Ладони, большие и мозолистые, с исключительно длинными пальцами, не имели признаков синдактилии[35] и других уродств. Торс был покрыт волосами от сосков до лобка, но спина и плечи были полностью безволосыми. Пенис большой, хотя в пределах нормы, и тестикулы опущены как положено. Ноги его были тощими, и, когда я попросил его пройтись по камере (правда, на небольшое расстояние), выяснилось, что он передвигается слегка раскачивающейся или неровной походкой, предполагающей асимметрию осанки. Это могло быть следствием перенесенной прежде травмы, но когда я спросил его об этом, заключенный не смог дать никакого объяснения.

Я провел детальный осмотр черепа и лица субъекта. Лоб и брови были большими и тяжелыми, череп — с плоской макушкой и заметно выступающим затылком. Уродливый в целом череп его не отличался от многих других черепов, которые я исследовал, будучи тюремным хирургом.

Уши его оказались намного крупнее средних, с большими плоскими мочками[36]. Что касается лица: глаза, как уже отмечалось, были маленькие и глубоко посаженные, но живые и быстрые; нос торчащий, хотя замечательно прямой; губы — тонкие и бледные; скулы — высокие и выступающие, что, как недавно выяснилось, часто встречается среди преступного племени. Зубы совершенно здоровые, и клыки развиты не сверхъестественно.

У Р.М., таким образом, имелся определенный ряд черт, схожих с чертами заключенных в общей тюрьме (главным образом, уродливый череп, непривлекательные черты лица, «куриная грудь», удлиненные руки и уши). Однако в других отношениях он являлся здоровым и хорошо развитым экземпляром человеческой расы, и, если б кто-нибудь понаблюдал за ним в его естественной обстановке, то не счел бы его инстинктивно представителем преступного класса. С этой точки зрения он представлял собой интересный объект, который мне было любопытно изучать и дальше.

Я позволил заключенному одеться и задал ему несколько простых вопросов, на которые тот абсолютно не реагировал. Временами казалось, что он меня не слышит или притворяется, что не слышит. Подозреваю, он хорошо сознавал, о чем его спрашивают, но отказывался отвечать по каким-то своим причинам. Однако такая стратегия предполагала, что субъект не являлся полным имбецилом и был способен на кое-какие рассуждения, порочные или нет. Тем не менее я не видел смысла продолжать расспросы, столкнувшись с таким упрямством, и тюремщик выпустил меня из камеры.

Мистер Синклер ожидал снаружи и, как только я вышел, принялся нетерпеливо меня расспрашивать. Он вел себя не как профессионал, а скорее как встревоженный родитель, жаждущий получить сведения о здоровье своего ребенка. Пока мы шли по коридору, я в общих чертах рассказал ему, что обнаружил.

— Но что насчет его душевного состояния? — спросил он.

Я понимал, какой именно ответ жаждет получить от меня адвокат, чтобы подать суду заявление о невменяемости, спасти таким образом своего подзащитного от виселицы и, возможно, что не менее существенно, приобрести немалую личную славу. Тем не менее в тот момент я отказался высказать свое мнение. Я объяснил, что, будучи человеком науки, я не могу руководствоваться предположениями и догадками. Я сказал, что важны только факты — факты и примеры!

— Ваш подзащитный демонстрирует ряд физиологических характеристик, присущих представителям преступного класса, с которыми я познакомился благодаря своей работе. Однако, хоть у него и имеются некоторые их черты, я не могу сказать, наследственные ли они, не познакомившись с его семьей. Если человек видит в чашке грязную воду, он первым делом должен удостовериться, не загрязнен ли колодец. Если мы обнаружим, что колодец и впрямь загрязнен, это может иметь отношение к тому, несет ваш клиент ответственность за свои дела или не несет.

Мы добрались до конца дурно пахнущего коридора, и в нашей беседе возникла пауза, пока для нас открывали ворота. Мистер Синклер, устрашенный превосходством моих познаний и интеллекта, начал вести себя более почтительно. Мы молча дошли до наружных ворот и, как только нас выпустили, глубоко вдохнули теплый летний воздух.

Потом я предложил отправиться в гостиницу, поскольку хотел задать адвокату несколько вопросов. Когда мы уселись за столом с закусками, мистер Синклер спросил, что я намерен предпринять. Я ответил, что на следующий день мы снова посетим тюрьму, дабы я мог продолжить обследование заключенного.

Она была его миром, а мир лежал в руинах.

— А потом, — сказал я, — мы должны проверить колодец.

— Акка, Акка, прошу тебя…

Мистер Синклер не понял, что я имею в виду.



— Мы должны, — объяснил я, — нанести визит в Богом забытую лачугу, откуда родом этот негодяй.

По нелюдским легендам, от падения Инку-Холойнас — Небесного Ковчега — раскололась мантия земли и открылись провалы в бесконечную тьму. Теперь Сесватха знал, что эти легенды правдивы.

— Понятно, — ответил адвокат. Судя по его тону, перспектива такой экспедиции не слишком его привлекала.

Ахкеймион притаился рядом с Нау-Кайюти, вглядываясь в разверзшийся перед ними провал. Много дней они пробирались ощупью во тьме, опасаясь зажечь огонь и выдать себя. Временами им казалось, что они движутся по закопченным легким, настолько дымными и извилистыми были туннели. Приходилось ползти, и содранные локти кровоточили.

— Что вы знаете о подноготной своего подзащитного? — спросил я.

Мистер Синклер сделал большой глоток эля, без сомнения, благодарный, что его попросили предоставить какую-то информацию.

За годы Великой Осады шранки прорыли туннели, ведущие от Голготтерата далеко за пределы окружавших его военных лагерей. Когда кольцо осады было разорвано, Консульт забыл об этих подземных ходах, сочтя себя неуязвимым. И неудивительно. Священная война с Голготтератом, к которой призвал Анасуримбор Кельмомас, рухнула под грузом злобы и людоедской гордыни. Нечестивое Пришествие было близко. Так близко…

— Его отец — фермер-арендатор с хорошей репутацией. Его мать, уважаемая женщина, умерла в родах около года тому назад. В семье есть — или были — еще трое детей: старшая сестра и близнецы намного младше его.

И кто осмелился бы на то, на что сейчас решились Сесватха и младший сын верховного короля?

— Вы сказали — «были»?

— Акка, пожалуйста, проснись.

— Сестру нашли повесившейся в сарае вечером того дня, когда произошли убийства.

— Что там? — прошептал Нау-Кайюти. — Какая-то дверь? Лежа ничком, они смотрели с выступающего края пропасти в бездонный провал. Над ними нависала целая гора — утес над утесом, обрыв над обрывом спускались в бездну, а далеко вверху виднелась огромная изогнутая золотая поверхность. Она нависала над ними, необъятная, испещренная бесконечными строками письмен и барельефами — каждый шириной с парус боевой галеры, — изображающими битвы неведомых существ. Подсветка снизу придавала фигурам белый филигранный отблеск.

Я на мгновение прервал расспросы. Эта информация определенно имела отношение к моему расследованию.

Они смотрели на ужасающий Ковчег, впечатанный в недра земли. Они добрались до самых глубин Голготтерата.

— А раньше сестра была в здравом уме? — спросил я.

Внизу они видели ворота, а еще ниже была сооружена каменная платформа с двумя гигантскими жаровнями, дым от которых коптил поверхность Ковчега. Во мраке виднелась сеть лестниц и площадок. За стеной огня у ворот развалились и совокуплялись шранки. В пустоте звенели жалобные вопли.

— Не могу сказать, — ответил мистер Синклер. — В суматохе, которая поднялась после убийств, ее отсутствие не сразу заметили. Потом стали искать — и нашли, как я уже сказал, в сарае. Коронер не смог установить точное время смерти.

— Акка…

Я медленно кивнул. Самоубийство не говорило ничего хорошего о психологических особенностях этой семьи. К тому же в наши дни, в наш век, если женщина умирает в родах, это, скорее всего, указывает на некую врожденную слабость. Короче, вырисовывалась картина не слишком цветущего и здорового клана.

— Что будем делать? — прошептал Сесватха.

— А младшие дети?

— Не знаю, — ответил адвокат, медленно качая головой. — Они всего лишь малютки.

— Какие у вас доказательства хорошей репутации отца?

— Только те, которые я узнал из бесед с Р.

— Именно это я и имею в виду, — перебил я. — Уверен, вы согласитесь, что мы не можем принимать на веру слова таких изворотливых и жестоких личностей, как ваш подзащитный. Мы должны попытаться установить объективную правду о его подноготной. Факты и примеры, мистер Синклер! Вот на что мы должны обратить внимание.

Он запротестовал, говоря, что отнюдь не считает своего подзащитного изворотливым, но я отмел его возражения.

— Мы отправимся в этот Калдуи послезавтра. Я договорюсь, чтобы вас отпустили.

Мистер Синклер спросил, может ли он поужинать со мной нынче вечером, но, зная, что в последующие дни мы будем проводить вместе много времени, я отказался. Я послал известие в тюрьму Перта, что буду отсутствовать несколько дней, и написал жене, сообщив ей о том же. Потом внимательно прочитал досье показаний свидетелей и медицинские рапорты, предоставленные мне мистером Синклером, и сделал записи о событиях этого дня.

Я поужинал в своем номере, не желая присоединяться к завсегдатаям общих комнат, слишком остро напоминавших заключенных учреждения, в котором я работал. Еда была совершенно адекватной, и я выпил достаточно вина, чтобы нейтрализовать эффект неудобного матраса и звуки пирушки внизу.

На следующий день я велел мистеру Синклеру заказать для заключенного в местной гостинице побольше еды и бутылку вина. По словам адвоката, он часто предлагал, чтобы его подзащитному приносили оттуда еду, но тот всякий раз отвергал такие предложения. Я сказал, что это происходило не потому, что заключенный не хотел тамошней еды, а потому что он не хотел оказаться в долгу у адвоката. Искренне добрые поступки настолько чужды представителям преступного класса, что неизменно сталкиваются с подозрением. Однако вынужден признаться, мое предложение было сделано не по доброте душевной. Достоверно установлено, что голод может пробудить в заключенном беспокойство, раздражение и даже агрессию. А я желал, чтобы к моему появлению Р.М. пребывал в состоянии вялости, вызванном поглощением обильной пищи, отчего его умонастроение будет более благоприятным для расспросов. Еду должны были доставить к полудню, и я договорился встретиться с мистером Синклером в тюрьме в час дня. По моим расчетам, к тому времени пища уже окажет должный эффект.

Я прибыл в тюрьму чуть раньше условленного времени, потому что хотел сначала задать несколько вопросов тюремщику. Я желал это сделать в отсутствие моего компаньона-юриста, поскольку, по моему отнюдь не малому опыту, занятые примитивным трудом люди склонны питать верность первому встречному образованному человеку, как осиротевший ягненок привязывается к первому же работнику, который его накормит.

Тюремщик полностью соответствовал низшему физическому типу — такие люди часто работают в тюрьмах и психиатрических лечебницах нашей страны. Он был среднего роста, но крепкого телосложения, с могучими плечами и предплечьями, с красным испитым лицом, с отчасти деформированным черепом, с большими оттопыренными ушами. Его темные жесткие волосы росли от самого лба, а на щеках так же густо росли бакенбарды. Лицо его было крайне глупым и бессмысленным — подобное выражение превалирует у тех, кто находится по другую сторону двери камеры, и я бы ничуть не удивился, если бы встретил его там. Sans doute[37], он полностью подходил к своей профессии, но, выполняя текущую миссию, я не нуждался в его смекалке или интеллекте; у него имелась пара глаз — именно их я и хотел использовать.

Тюремщик не выказал никакого удивления, когда я сообщил, что не желаю немедленно войти в камеру заключенного. Эта разновидность людей почти полностью живет настоящим; они мало думают о прошлом и не переносятся мыслями в будущее, поэтому не способны ничему удивляться. Точно так же они не способны испытывать скуку и, таким образом, хорошо подходят для неквалифицированного монотонного труда.

Я отвел тупицу в конец коридора, чтобы нас не подслушал предмет нашей беседы. Сперва я выяснил, что Р.М. находится под наблюдением тюремщика со времени своего прибытия и что надзиратель отвечает за то, чтобы приносить заключенному еду, убирать его фекалии и периодически наблюдать за ним через дверной глазок. Он отвечал на мои вопросы с трудом, и я часто перефразировал их, чтобы меня поняли.

Потом я задал ряд вопросов, касающихся поведения заключенного, и привожу здесь суть полученных мною ответов.

Заключенный не слишком много спал, все время был начеку и сознавал, что его окружает. Он ел с большим аппетитом и не жаловался ни на количество, ни на качество еды. Не протестовал он и против холода или жары в своей камере, не требовал лишних одеял или других предметов. Он никогда не расспрашивал, здорова ли его семья, и совсем не интересовался внешним миром. Короче, между этими двумя людьми не присходило значительных бесед. У Р.М. имелось разрешение в любое время писать на листах, лежащих на его столе, но тюремщик не выражал никакого интереса к их содержимому. Он ни разу не видел и не слышал, чтобы заключенный буйствовал или выкрикивал что-нибудь, словно находясь в плену галлюцинаций. По ночам Р.М. крепко спал, его как будто не тревожили дурные сны или ночные видения.

В конце нашего разговора я вложил в руку надзирателя шиллинг. Несколько мгновений он тупо смотрел на него, потом безмолвно сунул в карман своего засаленного жилета.

В это мгновение появился мистер Синклер и был, похоже, крайне удивлен, обнаружив, что я беседую со звероподобным тюремщиком. Ему явно не пришло в голову использовать этого индивидуума (несмотря на ограниченный интеллект последнего) подобным образом — прямо под носом у заключенного. Без сомнения, как и большинство его собратьев-юристов, адвокат предпочитал уликам предположения и догадки. Я не видел никаких причин объяснять ему свои поступки, а у него не хватило духу меня расспрашивать.

Когда мы вошли в камеру, Р.М. стоял спиной к дальней от двери стене, и я заподозрил, что, несмотря на принятые мной предосторожности, разговор в коридоре насторожил его, дав знать о нашем присутствии. Поскольку у мистера Синклера установилась с заключенным некоторая взаимосвязь, я позволил ему войти в камеру первым и помалкивал, пока он отпускал какие-то нелепые шутливые замечания. Я сразу заметил, что поднос с едой, затребованной мною из гостиницы, лежит на полу рядом с письменным столом. Миска, в которой, по-видимому, принесли какой-то суп, была пуста, но тарелка баранины с картошкой осталась нетронутой. Осталась неоткупоренной и бутылка вина.

Я дружески спросил Р.М., почему он не закончил такую обильную трапезу, и тот ответил, что не привык к роскошной еде и съел вполне достаточно. Потом добавил: если я голоден, то могу доесть оставшееся, — предложение, которое я вежливо отклонил. Мистер Синклер объяснил, что я хочу задать несколько вопросов, и, если заключенный ответит на них исчерпывающе и правдиво, это принесет ему огромную пользу. Р.М. ответил, что не видит тут для себя никакой пользы, но ответит на любой заданный ему вопрос, если это доставит удовольствие мистеру Синклеру. Я уселся на стул рядом с письменным столом и попросил заключенного сесть на его койку, что тот и сделал. Мистер Синклер встал спиной к двери, сложив руки на животе.

Улик, которые я пока собрал — от проведенного медицинского осмотра до беседы с тюремщиком, — все еще было недостаточно, чтобы решить, в здравом уме обвиняемый или нет, а также несет ли он моральную ответственность за совершенные им преступления. По многим пунктам он соответствовал мрачной процессии имбецилов, ежедневно находящихся на моем попечении, но по другим пунктам, таким, как общая живость и способность направить свою энергию на выполнение поставленной задачи, — не соответствовал. Я ни на мгновение не поверил, что на страницах, которые он, казалось, так прилежно писал, есть что-то, кроме тарабарщины и бреда, но тот факт, что он занимается подобным делом, сам по себе заслуживал внимания. За время своей долгой работы с преступным классом я ни разу не встречал субъекта, способного на какое-либо эстетическое восприятие, а еще меньше — на создание любого литературного или художественного произведения. Литературные амбиции среднего заключенного не простираются дальше выцарапывания вульгарных фраз на стене его камеры. Человек науки поневоле должен идти в ногу с теориями и прецедентами избранной им научной области, но не должен позволять этим теориям затмевать свидетельства собственных глаз, а также отметать как отклонение от нормы или нечто незначительное то, что не соответствует его ожиданиям. Каким бы новым и поразительным ни был любой факт, его следует честно рассмотреть. Как заявил мистер Вирхов: «Мы должны принимать вещи такими, какими они являются в действительности, а не такими, какими мы желали бы, чтобы они являлись»[38].

Было совершенно ясно, что Р.М. не буйный маньяк, не безумец, какими рисует их народное воображение. Но, как обоснованно доказал мистер Причард[39] и другие, существует и иная разновидность безумия: нравственное помешательство, допускающее ужаснейшие извращения естественных побуждений, эмоций и привычек без сопутствующего нарушения интеллекта и способности к рассуждению.

Судя по тому, что я наблюдал до сих пор, Р.М. явно демонстрировал определенную степень смышлености — смышлености, которая, по всей вероятности, служила лишь обману и злым целям, но тем не менее отличала его от выродившегося экземпляра. Именно чтобы исследовать, до какой степени заключенный способен к рассуждениям, я и приступил к своему допросу.

Для того чтобы поощрить иллюзию, будто мы просто беседуем друг с другом, я в тот момент ничего не записывал, и данный отчет основан на записях, сделанных мною по памяти после возвращения в гостиницу.

Сперва я сказал Р.М., что меня интересует литературный проект, за который он взялся. Он ответил, что пишет эти страницы лишь потому, что их велел писать мистер Синклер. Я ответил, что такое объяснение не соответствует увлеченности, с какой Р.М. выполняет свою задачу. Тогда заключенный обвел рукой камеру и сказал:

— Как видите, сэр, помимо этого, здесь мало развлечений.

— Итак, вы пишете ради развлечения? — спросил я.

Р.М. не ответил. Он сидел на скамье прямо, устремив взгляд в стену перед собой, а не на собеседника. Тогда я сказал, что хотел бы задать ему кое-какие вопросы относительно дел, которые его сюда привели. Его маленькие глазки сразу метнулись ко мне, но помимо этого его манера держаться не изменилась.

— По словам мистера Синклера я понял, что вы не отрицаете своей ответственности за те преступления, — сказал я.

— Не отрицаю, — ответил он, не отрывая взгляда от стены перед собой.

— Могу я спросить, что заставило вас совершить столь жестокие поступки?

— Я хотел избавить своего отца от несчастий, от которых тот в последнее время страдал.

— От каких именно несчастий?

Тогда Р. М. описал несколько тривиальных разногласий, случившихся за последние месяцы между его отцом и убитым.

— И вы чувствовали, что из-за этих инцидентов вправе предать мистера Маккензи смерти?

— Я не видел никакого иного выхода, — сказал Р.М.

— И вы не смогли найти в вашей общине каких-нибудь властей, послуживших бы посредниками в таких делах?

— Мистер Маккензи и был властью в нашей общине.

— Вы кажетесь умным молодым человеком, — сказал я. — Разве вы не могли разрешить разногласия, урезонив мистера Маккензи?

Услышав мое предположение, Р.М. улыбнулся.

— Вы когда-нибудь пытались урезонить мистера Маккензи?

— Нет.

— Почему?

— Если б у вас была возможность познакомиться с мистером Маккензи, вы бы не задавали таких вопросов.

— Вы убили мистера Маккензи по приказу своего отца? — спросил я.

Р.М. устало покачал головой.

— Вы обсуждали с кем-нибудь ваш план?

— Я бы не сказал, что у меня был план, — ответил он.

— Но вы явились в дом мистера Маккензи вооруженным. Вы должны были задумать что-то с ним сделать.

— Да.

— Значит, это наверняка можно назвать планом, разве не так?

Я задал вопрос любезным тоном, как будто мы просто по-дружески обсуждали интересующий нас обоих предмет. Я не хотел настраивать заключенного против себя, выглядя так, будто я пытаюсь доставить ему неприятности.

— Я отправился в дом мистера Маккензи с намерением его убить, но я бы не сказал, что у меня был план.

Я притворился озадаченным проведенным им разграничением и попросил объяснить, что он имеет в виду.

— Я просто имею в виду, что, хотя у меня было намерение, — Р.М. особенно подчеркнул последнее слово, как будто он, а не я разговаривал с нижестоящим, — расправиться с ним, я не формулировал плана как такового. Я отправился в дом мистера Маккензи вооруженным лишь для того, чтобы посмотреть, что случится, если я так поступлю.

— Итак, вы полагаете, что не несете полной ответственности за смерть мистера Маккензи, поскольку она была до некоторой степени случайностью.

— С тем же успехом вы можете назвать случайностью все происходящее в этом мире, — ответил заключенный.

Нельзя рисковать и обращаться к колдовству здесь, где малейший намек на магию привлечет Мангаэкку. Само присутствие в таком месте смертельно опасно.

— Но разве случайность вложила в ваши руки кроман и привела вас к двери дома мистера Маккензи?

— Случайностью было то, что я держал в руке кроман перед тем, как отправиться туда.

С присущей ему решительностью Нау-Кайюти начал снимать свой бронзовый доспех. Ахкеймион смотрел на его профиль, поражаясь контрасту между темной кожей и светлой густеющей бородкой. Во взоре принца светилась решимость, однако она была рождена отчаянием, а не страстью и уверенностью, делавшими Нау-Кайюти таким величественным в глазах людей.

— А второе оружие…

Ахкеймион отвернулся, не в силах выносить сказанной лжи.

— Флэфтер, — перебил мистер Синклер.

— Это безумие, — прошептал он.

— Не случай же вложил флэфтер в вашу руку, — продолжал я.

Р.М. ответил скучающим тоном:

Но она там! — прошипел воин. — Ты сам говорил! Оставшись в одной кожаной набедренной повязке, Нау-Кайюти встал и провел пальцами по ближним камням. Затем, ухватившись за выступ, повис над бездной. Сесватха с бьющимся сердцем смотрел, как он перебирается через зияющие провалы, а на коже его от возбуждения выступил блестящий пот. Что-то нависло над ним. Какая-то тень…

— Флэфтер стоял, прислоненный к стене нашего дома.

— Акка, ты спишь…

Искра света, крошечная и яркая.

— Тем не менее вы его взяли, — настаивал я. — А не случай вложил его в вашу руку.

— Прошу тебя…

— Да.

Поначалу Ахкеймиону показалось, что перед ним призрак, мерцающий туман, повисший в пустоте. Но, поморгав глазами, он различил ее черты, вписанные во тьму, и дампу, освещавшую ее продолговатое лицо.

— Потому что у вас был план убить мистера Маккензи.

— Эсми, — прохрипел он.

— Я и вправду хотел, чтобы мистер Маккензи умер от моей руки. Если вы желаете называть это планом, воля ваша. Я же просто хотел позаботиться о том, чтобы мое предприятие имело все шансы на успех.

Она опустилась на колени у его постели, склонилась к нему. Его мысли неслись бешеной круговертью. Который час? Почему его защита не пробудила его? Ужас Голготтерата еще холодил вспотевшее тело. Эсменет плакала, он это видел. Он протянул руки, слабые со сна, но она не дала обнять себя.

Я глубокомысленно кивнул, услышав такую пародию на логику.

Он вспомнил о Келлхусе.

— И вы были довольны достигнутым успехом?

— Эсми? — Затем уже тише: — Что случилось?

— Я не был им недоволен, — сказал Р.М.

— Я… я просто хочу, чтобы ты знал…

— Но вы не можете быть довольны тем, что вас посадили в эту камеру.

Внезапно у него от боли перехватило горло. Он посмотрел на ее грудь, поднимавшуюся, как дым, под легкой тканью сорочки.

— Это не имеет никакого значения, — заявил он.

— Что?

— Вы понимаете, что ваши поступки и то, что вы о них говорите, скорее всего, приведут вас на виселицу?

Ее лицо сморщилось, затем она взяла себя в руки.

На это Р.М. ничего не ответил. Я не мог понять, было ли его скромное поведение напускным, или же результатом неуместной бравады. В тот момент я не мог понять также, являются ли его сухие прозаические ответы совершенно искренними или он отвечает так, решив выглядеть совершенно безумным, поскольку полагает — если он открыто призна́ется в столь зверских поступках, его объявят невменяемым.

— Что ты сильный.

Потом я перешел к другим жертвам нападения Р.М.

Эсменет ушла, и все снова поглотила тьма.

— Вы заявили, что хотели убить мистера Маккензи, и я понимаю, что, с вашей точки зрения, вы имели право так поступить, но убить юную девушку и ребенка — совершенно другое дело. Вы таили какую-то обиду также на Флору и на Дональда Маккензи?



— Нет.

Тварь летела в ночи, глядя на землю внизу. Она поднималась все выше и выше, пока воздух не стал острым, как иглы, а полная звезд пустота не раздробилась на миллионы частиц. Тогда тварь поплыла свободно, раскинув крылья.

— Тогда предать их смерти — просто чудовищно, — сказал я.

Нелегко разбудить столь древний разум.

— Я сделал это лишь по необходимости, — ответил Р.М.

Тварь думала так, как думала ее раса, хотя эти мысли не выходили за пределы их Синтеза. Прошла тысяча лет с тех пор, как в последний раз она сражалась на такой доске для бенджуки. Завет восстал из небытия. Их детей обнаруживали, вытаскивали на свет.

— По необходимости? — переспросил я. — Разве у такого сильного молодого человека не было возможности сдержать юную девушку и маленького мальчика?

Священное воинство возродилось в качестве орудия для непонятных замыслов…

— Если судить задним числом, может показаться и так. Будь у меня план, как вы его называете, может, мне и удалось бы это сделать. А так — все просто случилось, как случилось.

Этот червь мог бы действовать поумнее! Пусть скюльвенд сумасшедший, но от фактов нельзя отмахнуться, Дунианин…

— Итак, чтобы добиться своей цели и убить мистера Маккензи, вы готовы были убить двух людей, которые даже в ваших глазах были совершенно невинны.

Встречный ветер потеплел, земля словно распухала. Деревья и папоротники купались в холодном лунном свете. Склоны вздымались и опадали. Реки змеились в темных каменистых руслах. Синтез извивался и просачивался сквозь темный ландшафт, проникал в бездны Энатпанеи.

— Я не собирался их убивать, — ответил он, — но у меня не оставалось выбора.

Голготтерату не понравится новая расстановка фигур. Но правила действительно изменились…

— Вы действовали лишь по необходимости?

Есть те, кто предпочитает ясность.

Заключенный пожал плечами, как будто начал уже уставать ублажать меня.



— Если вы желаете выражаться именно так — тогда да, я убил их по необходимости.

Тут я вынул из своей сумки медицинские рапорты, весьма компетентно составленные местным практикующим врачом, в которых в деталях описывались ранения жертв. Я зачитал заключенному параграф, описывающий ранения Флоры Маккензи, слишком непристойные, чтобы доверить их этим страницам.

— То, что здесь описано, выглядит намного превосходящим требования необходимости, — сказал я.

До сих пор Р.М. сидел на кровати совершенно неподвижно, вперив взгляд в стену камеры. Однако, когда он услышал отчет о нанесенных им ранах, его глаза быстро забегали, а руки, до сих пор покоившиеся на коленях, начали теребить штаны.

— Вы можете объяснить, почему сочли необходимым нанести такие ранения? — спросил я все еще ровным и даже дружеским тоном.

Глава 9

Краска отхлынула от щек узника. Часто случается, что даже заключенные, способные контролировать свои устные заявления, не могут подавить физические проявления тревоги. Р.М. обвел взглядом камеру, будто ища ответа на мой вопрос.

ДЖОКТА

— Я не помню, чтобы наносил такие раны, — несколько мгновений спустя ответил он тише, чем раньше.

— Но вы должны были их нанести, — сказал я.

— Да, должен, — ответил он.

Я не чувствовал необходимости в дальнейших настойчивых расспросах, поскольку уже добился своей цели. Вернув бумаги в сумку, я встал, чтобы показать, что беседа закончена.

Мистер Синклер оттолкнулся от стены, к которой прислонялся, и встал по стойке «смирно». Я зна́ком дал понять, что мы готовы уйти, и он велел выпустить нас из камеры. Я распорядился, чтобы тюремщик убрал поднос с едой, принесенный из гостиницы, и не сомневаюсь, что тот без угрызений совести угостился остатками.

В шкуре лося шел я по травам. Падал дождь, и я омывал свое лицо в небесах. Я слышал, как произносится Лошадиная Молитва, но мои губы далеко. Я скользил вниз по сорной траве и сухим былинкам, стекая в их длани. Затем был я призван, и вот я среди них. В скорби радуюсь я. Бледная бесконечная жизнь. Вот что я зову своим. Неизвестный автор. Нелюдские гимны
* * *



Ранняя весна, 4112 год Бивня, Джокта

После нелегкого путешествия мы с мистером Синклером прибыли в Эпплкросс вечером 26 августа. Гостиница, где нам предстояло остановиться на ночь, была похвально чистой, с побеленными стенами, простой мебелью и горящим в очаге добрым огнем. Нас встретили гостеприимно, и хорошо сложенная девушка со здоровым цветом лица подала нам рагу из баранины. Местные мужчины были преимущественно смуглыми и низкорослыми, но цветущего вида и без видимых врожденных уродств. Они беседовали на варварском местном языке, поэтому не могу судить, о чем они говорили, однако, несмотря на поглощаемое большое количество эля, они не вели себя распущенно, и, похоже, в доме не было проституток.

Он проснулся постаревшим.

Наше присутствие как будто не привлекло особого внимания. Я спросил об этом хозяйку, и та ответила, что в Большой Дом приезжает на охоту множество людей, поэтому для джентльменов совершенно обычное дело останавливаться в гостинице.

При первой же возможности я удалился к себе, оставив моего мистера Синклера в его веселом окружении, и крепко уснул.

Однажды, во время налета на Южный берег в Шайгеке, Найюр и его люди дали отдохнуть коням в развалинах какого-то древнего дворца. Поскольку о костре и думать было нельзя, они раскатали циновки в темноте под массивной стеной. Когда Найюр проснулся, утро залило светом известняковые плиты над его головой, и он вдруг увидел барельеф. Судя по манере изображения, очень древний. Лица запечатленных там людей были до неузнаваемости источены погодой, а их позы казались жесткими и застывшими. Совершенно неожиданно во главе нарисованной колонны пленников Найюр рассмотрел человека, чьи руки были покрыты шрамами. Он целовал сапоги чужого короля.

Мы встали рано, и нам подали на завтрак кровяную колбасу, яйца и кружку эля, который мой компаньон с энтузиазмом выпил.

Скюльвенд из другого времени.

Лодки в Эпплкроссе для нас не нашлось, поэтому нам привели двух пони, и мы двинулись в Калдуи. Утро было солнечным, воздух — бодрящим и свежим. Деревня Эпплкросс находится в приятном месте на берегу укрытого от ветров залива, и дома здесь, хоть и примитивные, — прочной постройки. Несмотря на ранний час, на скамьях возле своих жилищ сидели несколько старух — многим я дал бы за восемьдесят. Некоторые из них попыхивали маленькими трубками, другие вязали. Все они с любопытством смотрели на нас, но ни одна не поприветствовала.

— Ты знаешь, — раздался голос, — мне было жаль, что последние из твоего народа погибли при Кийуте. — Голос звучал как его собственный. Очень похоже. — Нет… жалость — не то слово.

Спустя милю или около того мы проехали через деревню Камустеррач — несколько ветхих лачуг, сгрудившихся у незамысловатой гавани. Деревня может похвалиться простым зданием церкви, прекрасным каменным домом пастора и школой, и последние строения придают этому месту немного пристойности. Ни Эпплкросс, ни Камустеррач — какими бы примитивным они ни были — явно не подготовили нас к той жалкой кучке лачуг, которая представляла собой место жительства Р.М.

Сожаление. Сожаление. Все старые мифы рухнули в одно мгновение. Мир стал слабее. Я изучал твой народ, внимательно изучал. Выведывал ваши тайны, ваши слабости. Уже в детстве я знал, что однажды усмирю вас. И вот вы пришли. Издалека — крохотные фигурки, прыгающие и вопящие, как перепуганные обезьяны. И это Народ Войны! И я подумал: в этом мире нет ничего сильного. Ничего, что я не мог бы покорить.

Надо сказать, что короткий путь между Камустеррачем и Калдуи демонстрирует изумительные виды на острова Разей и Скай. Пролив, отделяющий эти острова от материка, красиво сверкает в солнечном свете. Не может существовать контраста больше того, что предстал перед нами, едва мы свернули на дорогу, ведущую в Калдуи. Могу лишь вообразить, как несчастные уроженцы этих мест каждый день отводят взгляды от красоты вокруг, дабы та не напоминала им об убожестве, в котором они обитают.

Найюр судорожно вздохнул, пытаясь сморгнуть слезы боли, застилавшие глаза. Он лежал на земле, а руки его были связаны так туго, что он почти не чувствовал их. Какая-то тень склонилась над ним, промокая его лицо влажной холодной тряпицей.

Большинство домов, если их можно так назвать, построены настолько грубо, что их можно было принять за коровники или свинарники. Они представляли собой нагромождения камней и дерна, увенчанные грубыми соломенными крышами, которые, несмотря на теплый день, исходили торфяным дымом, отчего казалось, что каждый из домов потихоньку тлеет. Когда мы проезжали по улице, работавший на своем поле мужчина замер и открыто вытаращился на нас. Он был приземистым, с густой бородой и совершенно отвратительным лицом.

— Но ты… — продолжала тень. Она покачала головой, словно говорила с милым, но раздражавшим его ребенком. — Ты…

Только дом на перекрестке деревни мог похвастаться шиферной крышей и выглядел пригодным для обитания. Возле него мы и остановились, чтобы разузнать путь к жилищу мистера М. — отца обвиняемого. У дверей, к моему большому удивлению, нас приветствовала красивейшая женщина, и, не дав нам возможности огласить цель своего визита, пригласила в дом.

Когда его взгляд прояснился, Найюр пригляделся к окружающей обстановке. Он лежал в походном шатре. Холст на потолке крепился у шеста в середине. В дальнем углу валялась куча какого-то хлама, покрытого запекшейся кровью, — его хауберк и одежда. За спиной у того, кто ухаживал за ним, виднелся походный стол и четыре стула. Собеседник Найюра, судя по роскошным доспехам и оружию, был из высших офицеров. Синий плащ означал, что это генерал, но разбитое лицо…

Человек выжал красноватую воду в медный таз, стоявший у головы Найюра.

Признаюсь, мне было любопытно лично понаблюдать за условиями, в которых живут эти люди, и меня приятно изумил интерьер дома. Пол, хоть и земляной, недавно подмели, и в общем и в целом тут царила атмосфера чистоты. В доме стояла грубая, но прочная мебель, и нас пригласили занять два кресла перед очагом. Мистер Синклер начал было объяснять, что нам необязательно садиться, поскольку мы остановились лишь для того, чтобы спросить дорогу к дому, где живет семья М., но я утихомирил его и сказал, что мы на несколько минут с радостью воспользуемся гостеприимством нашей хозяйки. Поскольку мы проделали большой путь, чтобы разузнать кое-что об общине, породившей Р.М., было бы халатностью не воспользоваться любой возможностью это сделать. Изучение преступного класса не должно сосредотачиваться исключительно на наследственности; следует обращать внимание и на условия, в которых живет выродившаяся личность. Сама по себе наследственность не может объяснить совершение преступления. Грязный воздух трущоб, голод и повсеместную обстановку аморальности также следует признать факторами, превращающими человека в преступника. Было сделано немало наблюдений над дегенеративными отпрысками, которых забирали из грязных притонов их родителей и воспитывали так, что они вели (в пределах своего ограниченного интеллекта) весьма плодотворную жизнь.

— Ирония в том, — сказал он, — что ты вообще ничего не значишь. Единственная забота империи — это Анасуримбор, лжепророк. И вся твоя значимость происходит от него. — Смешок. — Я это знаю и все равно позволял тебе подначивать меня. — Лицо мгновенно омрачилось. — И я ошибся. Теперь я это вижу. Разве обиды, нанесенные плоти, сравнятся со славой?

Поэтому я обрадовался шансу узнать немного о источнике, породившем Р.М.

Найюр злобно посмотрел на незнакомца. Слава? Нет никакой славы.

Как только мы представились, миссис Мёрчисон позвала двух своих дочерей, чтобы те подали нам чай, и села рядом с нами у огня. Если забыть про ее простую одежду, я бы не постыдился представить миссис Мёрчисон в гостиной в Перте. У нее были прекрасные черты лица и умные карие глаза, и она держалась с достоинством, предполагавшим, что беседы с образованными людьми ей не в новинку. Ее дочери, которым я дал бы двенадцать-тринадцать лет, двигались с такой же грацией и имели пропорциональные тела и лица. Миссис Мёрчисон объяснила, что ее мужа, каменщика, сегодня нет дома. Я спросил, как она вышла за него замуж, и она рассказала, что они познакомились в городе неподалеку — Кайл-оф-Лахлаше, где ее отец был торговцем с солидной репутацией. Миссис Мёрчисон избежала огромной глупости прибрежных кланов Шотландии, с помощью непрерывных близкородственных браков увековечивающих свои физические особенности и изъяны.

— Столько мертвых, — говорил человек с печальной усмешкой. — Ты сам придумал это? Пробить дыры в стенах. Заставить нас загнать тебя и твоих крыс в норы. Замечательно. Я почти по-жалел, что не ты командовал при Кийуте. Тогда бы я понял, правда? — Он пожал плечами. — Вот так и показывают себя боги, да? Ниспровергая демонов.

Чай был подан в китайских чашках вместе с намазанными маслом пшеничными лепешками. Я сделал миссис Мёрчисон комплимент по поводу ее благовоспитанных детей. Она ответила, что у нее есть еще четыре дочери, и я посочувствовал тому, что она, к несчастью, не благословлена сыном.

Найюр напрягся.

Что-то невольно в нем дрогнуло.

Потом я объяснил, какое дело привело нас в Калдуи, и спросил ее мнения об обвиняемом. Миссис Мёрчисон уклонилась от ответа, вместо этого заметив, какими трагичными были недавние преступления и какой эффект они оказали на маленькую общину. Я подметил, что миссис Мёрчисон употребила слово «трагичный», и спросил, почему она именно так характеризует эти события.

Незнакомец улыбнулся.

— Не вижу, как еще их можно описать.

Я знаю, что ты не человек. Я знаю, что мы родня.

— Мне всего лишь любопытно, — сказал я, — почему вы называете такие дела «трагичными», а не, скажем, «злодейскими» или «безнравственными».

Найюр попытался заговорить, но из горла вырвался хрип. Он провел языком по запекшимся губам. Медь и соль. Заботливо нахмурившись, незнакомец поднял кувшин и плеснул ему в рот благословенной воды.

Тут миссис Мёрчисон обвела нас взглядом, будто ища подтверждения тому, что может говорить с нами откровенно.

— Значит, ты, — прохрипел Найюр, — бог?

— Если желаете услышать мое мнение, мистер Томсон, — сказала она, — в этих краях, полагаю, слишком много говорят о безнравственности. Судя по разговорам людей, можно подумать, что мы живем в непрерывном разврате.

Человек выпрямился и странно посмотрел на него. Пятна света бегали по гравированным фигурам на его кирасе, как по воде. Голос звучал пронзительно.

— Насколько я вижу, такое суждение было бы абсолютно неверным, — сказал я, обведя рукой комнату. — Тем не менее нужно попытаться найти какие-то объяснения действиям вашего соседа.

— Я знаю, что ты любишь меня. Люди часто бьют тех, кого любят. Слова подводят их, и они пускают в ход кулаки… Я много раз это видел.

Тогда миссис Мёрчисон отослала своих дочерей, велев им заняться домашней работой. Когда они ушли, она сказала, что не ей высказываться на эту тему, но она может предположить только одно: когда Р.М. готовился к тем ужасным преступлениям, он был не в своем уме. Тут она попросила прощения за то, что выражает свое мнение, находясь в обществе двух джентльменов, которые знают гораздо больше ее о том, как устроен человеческий разум.

Найюр опустил голову, закрыл глаза от боли. Как он попал сюда? Почему он связан?

Я отмахнулся от ее слов, сказав, что, хоть я и изучил огромное множество преступников, но как человек науки ценю факты превыше обобщений и предположений, и нахожусь здесь именно для того, чтобы узнать точку зрения людей, знакомых с обвиняемым.

— А еще я знаю, — продолжал человек, — что ты ненавидишь его.

— Не сомневаюсь, у вас не будет недостатка в тех, кому не терпится высказать о нем враждебное мнение, — сказала миссис Мёрчисон, — но я никогда не видела, чтобы он преднамеренно причинял кому-нибудь зло.

«Его». Не ошибешься — так напряженно произнес он это слово. Дунианин. Человек говорил о дунианине, и говорил о нем как о враге.

— Вы бы не подумали, что он способен на такие поступки?

— Ты не захочешь, — сказал Найюр, — поднять на него руку.

— Я бы не подумала, что любой человек способен на такие поступки, мистер Томсон, — ответила она.

— И почему же?

Тогда я спросил, известно ли ей, почему Р.М. сделал то, что он сделал. Ей как будто не хотелось отвечать на этот вопрос.

Найюр повернулся к нему, моргая.

— Конечно, между мистером Маккензи и мистером М. случались разногласия, — в конце концов сказала она.

— Он знает сердца людей. Он отнимает у них начала и так повелевает их концом.

— И кто, по-вашему, был виноват в данных разногласиях?

— Значит, даже ты, — сплюнул неизвестный генерал, — даже ты подпал под общее безумие! Эта религия… — Он повернулся к столу и налил себе чего-то, с пола Найюру не было видно. — Знаешь, скюльвенд, а я уж подумал, что нашел в тебе равного. — Человек ядовито рассмеялся. — Я даже намеревался сделать тебя своим экзальт-генералом.