– Куда возила Корпия?
Обух мог соврать, что это ему неведомо. Но, смекнув, выложил подробности: как нарядил Мишку с Петькой филерить, как тройка приехала на Крестовский на дачу, как Корпий вышел другим человеком, гулял по Невскому с дамой под ручку и в миг стал прежним, стоило ей что-то прошептать ему на ухо.
– У вас хорошие филеры, – сказал Ванзаров, раздумывая о чем-то своем. – Наблюдательные… Где дача, точно можете указать?
За неимением карты Обух пересказал, как до нее добраться. Мишка с Петькой перепутать не могли. На этом он посчитал, что достаточно сделал для зухера. Настал черед ответной любезности.
– Просьбишка к вам, Родион Георгиевич, – начал осторожно.
– Хотите, чтобы Корпий вернулся?
Такая прозорливость смутит кого угодно. Только не воровского старшину.
– Конечно, у него семья и детки… Но блаженным он им не нужен… А нам от него большое подспорье… Людям помогает… Может, на месяцок оставите? Сделайте милость на праздник…
– Почтовый выкрал Корпия из участка.
Обух умел различать, когда ему врали. Зухер не врал.
– Да как такое возможно?
– Почтовый показал дежурному старое удостоверение филера. Неопытный чиновник поверил, вывел из общей камеры Охчинского.
С такой новостью Обух не знал, как совладать. Мало того что Корпий исчез, так теперь поди сыщи врага…
– Филипп вам щеку порезал, Семен Пантелеевич? – спросил Ванзаров, рассчитав, что вор не заметит дерзость. Слишком удивлен.
– Злой Филюшка, безжалостный… Ножиком орудует, как чиновник перышком…
– Как держали с ним связь?
– Какая связь, Родион Георгиевич, являлся сам, когда вздумается… Надо найти его, иначе убьет Корпия, зарежет блаженного, душу невинную, негодяй законченный, – убеждал он, надеясь, что сыщик попросит помощи в розысках. А уж они разыщут. Только бы Филюшке в тюрьме оказаться. Уж там Обух до него доберется. Там ему деваться некуда, и ножичка при нем не будет. За все ответит… Ну и зухер ему должен будет. Тоже пригодится.
– Не убьет, – ответил Ванзаров как отрезал.
Обух насторожился.
– Это почему же?
– Он ему нужен. Живым. Подробности не спрашивайте…
– Ну, воля ваша… Так что же делать-то теперь?
Ванзаров размял замерзшие руки, хоть и в перчатках.
– Не сделайте ошибку, Семен Пантелеевич, – сказал он, будто наставляя.
– Это какую же?
– Не пытайтесь найти Почтового… Людей потеряете и его спугнете. Он отчаянный, терять ему нечего. А вам есть. Рана заживет. Только не забывайте ходить к доктору на перевязку… Примите мои поздравления с праздником… Благодарю за помощь…
Ванзаров приподнял модную шапку, чуть поклонился и пошел к выходу. Ничего не боясь и не оглядываясь.
Обух смотрел ему вслед и не мог решить: злиться на зухера или восхищаться? Такой необыкновенный человек. Редкий в наше смутное время… Вот только не понимает он кодекса воровского: у них за порезанную щеку подставлять другую не принято. Даже в великий праздник.
43
Праздник был испорчен. Отстояв вечернюю службу в Казанском соборе вместе с высшими чиновниками Министерства внутренних дел и получив поздравления от министра Горемыкина, улыбаясь, пожимая руки и поздравляя ответно, Сергей Эрастович приехал домой в отвратительном настроении.
Радости не было в помине. Торжество отравляла тревога: как там Самбор? Зволянским овладело странное беспокойство, причин для которого не имелось. Варшавский гость под надежным присмотром, о его визите неизвестно. Да и откуда может грозить опасность? Слащавый мальчишка всего лишь спирит, маг, жулик. Ну какое и кому до него может быть дело?
Чем больше убеждал себя Сергей Эрастович, что для беспокойства нет причин, тем больше не находил себе места. Дошло до того, что он чуть не приказал кучеру поворачивать к «Англии». В последний миг счел это окончательно невозможным. Что подумают филеры, когда посреди ночи явится директор Департамента? Подумают: уже успел отметить праздник. Ничего иного…
Дома праздничный стол ломился от закусок, яств, бутылок и хрустальных графинчиков. Супруга постаралась. Рюмка и еда не шли в горло. Выпив что-то сладкое и закусив грибочком, Сергей Эрастович расцеловал жену, сослался на жуткую усталость и отправился в спальню. Он не заснул, а провалился в мучительную дремоту, в которой мельтешили гадостные видения. То за ним летела рука и показывала кукиш. То он бродил по каменным коридорам среди множества поворотов, не находя выход. То ему встречалось существо с телом человека и головой быка. Существо разевало пасть, чтоб сожрать крохотного Сергея Эрастовича, но ему удавалось сбежать. То виделась вовсе несусветная чушь.
Утро он встретил невыспавшимся. Тревога не покидала. Зволянский подошел к столу, съел кусок чего-то безвкусного и окончательно убедился, что не сможет принимать визиты и веселить гостей за столом. Он надел будничный сюртук и приказал подать карету.
К «Англии» Сергей Эрастович подъехал, когда свет утра еще не смахнул ночную вуаль. Как написали бы в слезливом романчике. Не в нашем, разумеется…
Швейцар открыл ему дверь, поздравил с праздником и не получил на чай. В холле было пусто. Витал запах пролитого шампанского и ночного разгула. Зволянский огляделся. Филеры на местах. Двое сторожили главный вход, один у лестницы, четвертый у дверей ресторана. Двойной состав. Свежие и бодрые, видно, что сменились недавно. Изображают господ, страдающих бездельем: покуривают папиросы, держат газеты.
Проверять их не пришлось. Старший наряда заметил высокое начальство, подошел, отдал поклон и представился: старший филер Игнатов.
– Как положение? – спросил Зволянский, принюхиваясь к волнующим ароматам.
– В полном порядке, ваше превосходительство, – выученно отрапортовал Игнатов. – Объект наблюдения Призрак находится у себя в номере, происшествий нет.
Сергей Эрастович невольно отметил: филеры – мастера давать клички. Как верно улавливают самую суть человека. Одно слово, а сразу понятно, о ком речь. Не спутаешь.
– Когда заступили на дежурство?
– В семь утра, как полагается.
– Что передала ночная смена?
Игнатов вынул филерский блокнот, незаменимый помощник слежки.
– Ничего существенного.
– Доложите подробно.
– Слушаюсь, ваше превосходительство, – филер подтянулся. – В три часа дня Призрак общался с портье. Хотел узнать, какие рестораны в столице лучшие.
– Далее…
– В пять вечера Призрак направился в ресторан. К нему попыталась приблизиться некая барышня, но попытка была пресечена.
– Кто такая? – с некоторым интересом спросил Зволянский. Барышни до сих пор его интересовали.
– Рыжая, примерно двадцати пяти лет, курит папиросы «Нимфа».
– Что ей надо было от… от Призрака?
– Поклонница. Узнала Призрака… Вероятно, хотела получить автограф…
– Нехорошо, очень нехорошо… Задержали?
Игнатов выглядел смущенным:
– За что? Она вела себя прилично.
– Нарушена секретность… Пойдет болтать.
– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, старший смены описал мне ситуацию. Они приняли меры, чтобы барышня молчала и больше здесь не появлялась.
– Это какие же?
– Ей было заявлено, что она ошиблась, обозналась. А если еще раз сунет нос в гостиницу, ее арестуют как бланкетку.
Филер был доволен расторопностью коллеги. Зволянский не нашел сил ругаться: какой смысл бранить подчиненного, который пересказывает чужую глупость. Хотя сам в нее верит. Все-таки наивность и мягкость нравов в полиции царит изумительная. Надо с этим заканчивать. До добра не доведет.
– Будем надеяться, что так, – сказал он. – Что еще?
– Призрак съел легкий ужин в одиночестве и вернулся в номер, – доложил филер. И закрыл блокнот. Что означало: более событий не имеется.
– Больше не спускался? – спросил Зволянский, испытывая сомнения. – Даже в праздничную ночь?
– Никак нет, ваше превосходительство. Старший смены подтвердил.
Это было странно. Молодой человек избегает праздника, проводит ночь в номере, как монах. Может, колдовал помаленьку? Или показывает польский гонор, игнорирует русское Рождество?
– К завтраку не спускался?
– Никак нет… Не зафиксировано.
Сергей Эрастович прикинул: юноша без еды более пятнадцати часов. Допустим, вода у него в графине. Мог у коридорного чай заказать. Но все же столько времени на голодный желудок… Молодой человек, организм требует… Или спириты ду́хами питаются и сыты?
Беспокоить бесценного гостя не хотелось. Но и копить сомнения тоже. Зволянский решил оказаться невежливым, чем известись нервами. Поднимется в номер, поздравит с праздником, спросит о желаниях и со спокойным сердцем поедет домой завтракать.
Оставив Игнатова на посту, Сергей Эрастович поднялся на второй этаж. Собрался с духом и постучал в номер 202. Выждав, сколько хватило терпения, постучал снова. И в третий раз ему никто не ответил. Коридор был пуст, коридорный где-то отсыпался. Зволянский воровато оглянулся, недостойное поведение для директора Департамента, и потянул на себя дверную ручку. Она бесшумно поддалась.
– Господин Самбор, спите? – нарочно громко спросил он, не заходя через порог.
Шторы были задернуты. Света от двери хватило. Сергей Эрастович замер, не в силах понять и принять представший ужас. Он так испугался, что не мог шевельнуться. Захотелось проснуться. Чтобы сонный кошмар сгинул, как в детстве. Счастье невозможное. Проснуться нельзя. Зволянскому предстало очевидное, но невероятное.
44
Редкое явление наблюдалось у полицейского дома Казанской части. У дверей стояла карета, принадлежавшая высокому сановнику. Кто пожаловал с визитом в такую рань, Ванзаров догадаться не смог. И не слишком хотел.
Он шел в сыск нарочно, чтобы не отправиться в гости к брату на праздничный завтрак. Борис был так зол, что сумел найти курьера, который согласился в рождественское утро, засветло, доставить послание. Письмо не обещало младшему ничего хорошего в ближайшем будущем: если он посмеет в третий раз ослушаться, ему будет отказано в родственных отношениях.
Ультиматумы Ванзаров отвергал с детства. Упрямство его было сродни стали: чем дольше бьют молотом, тем прочнее становится. Возвращаясь с Никольского рынка, он бродил в мысленных дебрях. Требовалось разыскать ответ: где Почтовый может прятать Охчинского. Доктор, конечно, не корова, много корма не требует. Но все же новый человек в квартире; дворник или домовладелец начнут спрашивать: кто такой, почему проживает. Значит, его надо держать почти на привязи. Как арестанта. Доктор тихий…
Прогулку по мыслям прервали. Из кареты выскочил невзрачный господин и бросился к Ванзарову с такой прытью, будто повстречал старинного знакомого, который вернулся из поездки на Крит. Ванзаров помнил филера в лицо, но не его имя. Филер был так взволнован, что забыл поздороваться и попросил чиновника сыска в карету, потому что его срочно надо доставить, дело слишком срочное. Обилие срочностей не убедило, Ванзаров потребовал разъяснений. Филер с забытой фамилией не мог говорить: ему было настрого запрещено. Тогда Ванзаров бесчеловечно заявил, что с места не сдвинется. Пока не получит то, что желает.
Что оставалось бедному филеру? Он сознался. Карета принадлежит директору Зволянскому. Сам директор в состоянии, близком к безграничному бешенству, сейчас в холле «Англии» обещает филерам каторгу и вечные муки. Затребовал хоть из-под земли доставить Ванзарова. Причина в том, что в номере обнаружен мертвый юноша из Варшавы, которого берегли как реликвию. И не уберегли.
– Случайно не Стефан Самбор? – спросил Ванзаров.
Глаза филера вылезли из орбит, он убедился, что слухи о ясновидении чиновника сыска не враки. Оставалось только подтвердить. Более филер ничего не знал: Зволянский никого в номер не пустил, поставил охрану.
– Не выдавайте меня, господин Ванзаров.
Дав слово, Ванзаров залез в карету. И оказался у «Англии» так быстро, будто перепрыгнул через пространство. У дверей гостиницы дежурил Зволянский. Внешне директор был спокоен. Только галстук вылез из жилетки. Подойдя к карете, он выгнал филера, не разрешил Ванзарову выйти и залез сам.
– Что случилось, ваше превосходительство? – спросил Ванзаров, держа слово.
Зволянский забился в угол диванчика.
– Разве вам не доложили?
– Никак нет. Филер молчал, выдержал мои терзания.
– Ну хоть здесь не оплошали…
Сергей Эрастович приказал трогать и по дороге сообщил все, что Ванзаров уже знал. В общих чертах. С небольшим уточнением: что именно директор увидел в номере.
Поездка была недолгой. Карета пересекла Исаакиевскую площадь, въехала на Большую Морскую и остановилась у дома с эркером. Они поднялись на второй этаж. Дверь открыл дворецкий бодрого вида. Сюртук обтягивал крепкие мышцы. Выправку Ванзаров оценил глазом борца-любителя.
Приведя галстук в порядок, Зволянский пригладил виски.
– Будь что будет, – подбодрил он себя. Ванзарову этого не требовалось.
Их пригласили в большую гостиную. Посреди обширной комнаты в восточном стиле с персидскими коврами и лежанками шелестел струйками воды фонтан каррарского мрамора. Ждать не пришлось. Вошел хозяин квартиры в домашнем халате для визитов. И распахнул объятия Зволянскому.
– Как приятно в праздничное утро видеть вас, Сергей Эрастович, – сказал он с крепким рукопожатием. И перевел взгляд на второго гостя. – Да это тот самый героический юноша, что выручил нас в доме Александра Ильича. Приятно видеть вас, молодой человек.
Руки Ванзарова не удостоили, он отдал официальный поклон.
– Ну, друзья мои, прошу за стол угоститься, чем богаты.
Князь Оболенский слыл обходительным человеком. Таким он и был на самом деле. Во всем, что не касалось службы, трудно было найти более милого, радушного и гостеприимного хозяина дома. Надсмотр за полицией империи накладывал определенный отпечаток на его характер. Другого заместителя Горемыкин не стал бы держать у себя.
– Ваше высокопревосходительство, позвольте обратиться, – начал Зволянский, стоя почти смирно.
Князь всплеснул руками так, что кисточки на шнуре халата весело запрыгали.
– Сергей Эрастович, ну что за тон! Мы не на службе. И на службе этого почитания не люблю…
– Дело чрезвычайное.
– Какие дела могут быть в Рождество?
– Доложит чиновник Ванзаров, – сказал Зволянский, развернувшись и уступая место казни.
– Ну и что стряслось? – еще добродушнее спросил князь, но в глазах появилась настороженность. – Не тушуйтесь, молодой человек, докладывайте.
Выбора не осталось. Разве сразу подать в отставку. Сделав шаг, Ванзаров кратко пересказал то, что услышал от филера и Зволянского.
Повисла нехорошая пауза. Заложив руки за спину, князь прогулялся мимо фонтана. От добродушия не осталось и пушинки.
– Печально, господин Ванзаров, – сказал он, вернувшись. – Печально, что вы не справились и не исполнили как должно то, что вам было поручено… Что об этом говорить… Надо решить, как поступить дальше…
– Считаю необходимым в кратчайший срок найти убийцу, – отметил Зволянский.
Князь наградил старание кивком.
– Непременно, Сергей Эрастович. Важнее найти, кто его послал. Найти и доказать причастность, – сказал он таким тоном, что в слове «доказать» послышалось «наказать».
– Будет сделано, ваше высокопревосходительство.
Теперь князь обратил свой взгляд на ничтожного чиновника сыска.
– Что скажете, господин Ванзаров? Готовы искупить свой промах?
– Сделаю, что будет в моих силах, – ответил провинившийся.
– Будем надеяться… Сергей Эрастович окажет необходимую поддержку, не так ли?
Зволянский горячо согласился: именно так. И не иначе.
– Хочу подчеркнуть: мало найти убийцу. Надо изобличить того, кто это устроил… Это самое главное, господа, – князь обменялся с директором понимающими взглядами.
Оба думали на одного человека, который мог за этим стоять. Только не произнесли его имя вслух при ничтожном чиновнике. Намек Ванзаров понял. Нет тайны в том, что отношения между заместителями Горемыкина испортились окончательно.
– Господин Ванзаров, это вы изучаете аппарат доктора Котта?
– Только приступили, – ответил чиновник, храня самообладание.
– Какие результаты?
– Противоречивые. Требуются еще опыты. Так считает криминалист Лебедев.
Кажется, ответ не слишком понравился.
– Ну так доведите дело до конца, получите окончательные и точные результаты, – сказал князь с заметным раздражением, но сразу поменял тон: – Вот вам хороший случай проверить действие аппарата. Найдите того, кто нам нужен.
Ответил Ванзаров молчаливым поклоном.
– Что ж, господа, раз такие обстоятельства, не смею задерживать.
Князь вышел из гостиной. Будто забыл, что приглашал за стол. Перемена была резкой, но ожидаемой.
Зволянский с Ванзаровым спустились к карете.
– Полиция столицы в вашем распоряжении, – без радости сказал директор. Будто расставался с самым дорогим, чтобы было у него.
– Пока нужен господин Лебедев.
– За ним уже послано… Когда привлечете доктора Котта?
– Немного позднее.
– Сегодня же… Приказ его светлости… И мой… Что намерены делать сейчас?
– Осмотреть место преступления, – ответил Ванзаров.
– Что там осматривать? Этот фокусник… То есть маг… Спирит, или как его, все одно мертв. Надо искать убийцу, а не тратить время попусту.
– Должен выслушать мнение господина Лебедева о случившемся.
– Едем, – приказал Сергей Эрастович и полез в карету.
Ванзаров предпочитал пройтись. Но возражать не стал. Он и так провинился в деле, которое ему не поручали.
Однако странные дела случаются в этом мире, господа…
45
Фигура представляла собой образ безделья. Лучше придумать нельзя. Развалившись в кресле и закинув ногу на ногу, Аполлон Григорьевич разглядывал потолок гостиницы и вальяжно помахивал сигарильей, будто в душе у него играла музыка. Бездельничал он в одиночестве.
Старший филер отдал строгий поклон и не посмел беспокоить пустыми разговорами. А филер Никодимов, который был послан за Лебедевым, еще не пришел в себя после того, чего наслушался, и указаний, куда следует послать того, по чьему приказу за криминалистом отправили в такую рань.
Господин, которому было адресовано столько добрых слов, что уши должны покраснеть, появился в холле. Щеки его покрывал румянец. Вовсе не от мороза или ругани. А к заочным оскорблениям Зволянский давно привык. Ситуация, в которой оказался, не сулила ничего хорошего. Он нервничал, кровь прилила к лицу. Чего доброго, удар хватит. Сергей Эрастович даже подумал: нечего было обхаживать гостя, засунули бы в камеру, целей был бы.
Нарочно не замечая виновника ранней побудки, Лебедев нацелил сигарилью на того, кто следовал за директором Департамента.
– Ну конечно! – гаркнул он столь бодро, что портье вздрогнул. – Я так и думал! Кто ж еще не даст поспать в праздничное утро! Какие могут быть сомнения!
– Доброе утро, Аполлон Григорьевич, – Ванзаров прикрыл собой Зволянского, который робел перед неуемной личностью. – И я рад вас видеть.
Лебедев взлетел с кресла птичкой, в руке у него объявился саквояж.
– Вы ужасный человек. Не знаете ни праздников, ни отдыха, ни застолий. Одна служба на уме. Еще и не женаты… Настоящее чудовище, – глаза его сыпали веселыми искорками.
– Господин директор, где место происшествия? – спросил Ванзаров, не замечая милых шалостей.
– Люкс на втором этаже, у номера филеры, – ответил Сергей Эрастович, отходя на шаг и предоставляя полную свободу действий. Не то чтобы он боялся трупов. Нет, совсем нет. Он их ужасно боялся. У него дела поважнее: филеры еще не получили по заслугам.
Ванзаров пошел по лестнице. Шагнув через две ступеньки, Лебедев догнал, и взял под локоть.
– Что-то серьезное? – спросил он без балагурства. Лицо чиновника сыска не располагало к шуткам.
– Убит варшавский спирит Самбор. Князь Оболенский выписал его для частного сеанса с далеко идущими планами. Зволянскому было поручено беречь Самбору как зеницу ока.
– А, вот в чем дело… Уже видели тело?
– Господин Зволянский повез на аудиенцию к князю, где объявил меня виновным в происшествии.
– Вот подлец, – с чувством проговорил Аполлон Григорьевич. – Не переживайте, друг мой.
– Не имею такой привычки.
– Что же мрачны?
– Стефан Самбор был единственный, кого Генри Слейд обучил выходить в четвертое измерение… Если верить рыжей ведьме, которая вам понравилась.
– Знакомый лабиринт?
– Посмотрим – узнаем, – ответил Ванзаров.
Стену около номера 202 подпирала пара субъектов столь серой внешности, что запомнить их было почти невозможно. Филеров отряда Курочкина Ванзаров знал. Они знали его. Подтянулись, разве честь не отдали.
– Здравия желаю, ваше благородие, – приветствовал старший.
Ванзаров коротко кивнул.
– У кого ключ?
– Не заперто, ваше благородие.
– Внутрь заходили?
– Никак нет… Его превосходительство приказал охранять, как оставлено, – судя по строгости, филер был напуган. Как и его напарник. Опасались, что ожидало в ближайшем будущем. Вылететь со службы легко, а вот куда потом устроишься? Не в приказчики же подаваться…
Пустую болтовню Лебедев не переносил вообще, а сегодня тем более. Шагнул к двери, заставив филера отпрянуть, и распахнул. Из номера вырвался особый запах. Аполлон Григорьевич потянул ноздрями.
– Чую, чую душок, – сказал он и вошел первым по праву, данному ему криминалистикой.
В номере царила смутная темнота. Посередине гостиной виднелось нечто напоминавшее пологую горку.
– В гостинице электрическое освещение, – напомнил Ванзаров.
Лебедев повел рукой по стене и нащупал барашек выключателя. Ударил яркий свет. Ванзаров на миг зажмурился. Когда же открыл глаза, горка предстала в натуральном виде.
Аполлон Григорьевич с удовольствием присвистнул.
– Экая занятность, – сказал он, захлопывая дверь перед филерами, которые пытались подсмотреть. – Не жаль, что оторвали от теплого и живого тела актриски… Что скажете, друг мой?
Ванзаров смотрел издали. На середину гостиной был вытащен ломберный столик с зеленым сукном. На столике находилась пустая рама, в которой должно быть зеркало. Его осколки покрывали ковер. В пустой раме лежала голова человека, будто он хотел пройти стекло насквозь. Плечи опирались на столик, руки безвольно свешивались; тело занимало позу, будто человека сморило на мягком гостиничном стуле, он и прилег вздремнуть на ломберном сукне.
– Терпите, – сказал Лебедев, ставя саквояж как заграждение. Он подошел к сидящему мертвецу и осмотрел ковер.
– Бурое пятно – кровь? – спросил Ванзаров, не двигаясь. Как приказано.
– Пятно? Да нет, тут целая лужа… Хлестало как из крана… Стол залит… Кровь почти высохла… Беднягу зарезали не менее двенадцати часов назад… Подозреваю, что… – тут Аполлон Григорьевич взялся за воротник пиджака и немного приподнял тело. – Ну так и есть: горло распорото… Рана во всю ширину… Ловко сработано: умелый удар. Смотреть будете?
– При таком ранении тело должно биться в конвульсиях, – сказал Ванзаров, предпочитая верить криминалистике на слово.
– Конечно, – ответил Лебедев, возвращая голову к зеркалу. – Жизнь боролась до последнего. Бедняга дергался, как курица… Подходите, не стесняйтесь.
– Убийце подобное не впервой?
– Да, рана аккуратная. Что говорит: рука твердая, а нож острый.
– Аполлон Григорьевич, вам не кажется странным?
Лебедев издал кряхтящий звук.
– Не особо, видал и похуже.
– Разве не странно, что убитого не бросили умирать на ковер? Ведь так проще… Но его посадили за столик. При этом… – Ванзаров замолчал, будто набрел на интересную мысль. И продолжил: – Убийца зарезал, подождал, пока жертва истечет кровью, разбил зеркало, положил его головой в раму. И оставил сидеть. Разве не так?
Поискав возражения, Лебедев не нашел ничего лучшего, как приподнять мертвую голову.
– Похоже на то, – сказал он, рассматривая погибшего, как средневековый палач радуется хорошему удару топора. – На лице и шее нет порезов, значит, положили в опустевшую от зеркала раму. Какой выдумщик… Не желаете опознать убитого? Нашатырь под рукой…
В качестве одолжения Лебедев переложил тело так, чтобы оно опиралось о спинку стула, а рана не выглядела раззявленной пастью. Ванзаров подошел близко, желая не попасть в бурую лужу и увидеть лицо. Он смотрел молча. Слишком долго. Терпения у криминалиста не осталось.
– В чем дело? – спросил он, не понимая поведения друга.
Вместо ответа Ванзаров оглядел номер, будто намеревался в нем пожить. И указал пальцем вверх:
– Нитки?
Прищурившись, Лебедев заметил, что над столиком свисают две черные шелковые нити. Закреплены на люстре.
– И что? – с раздражением спросил он. – Этого спирита точно не повесили. Наверняка горничная забыла от прошлых постояльцев. Не морочьте мне голову… Насмотрелись или еще желаете?
– Не затруднит прикрыть простыней? – сказал Ванзаров и направился к двери.
– Зачем? – Аполлон Григорьевич был сбит с толку.
– У господина директора тонкие нервы, – ответил заботливый чиновник сыска, выходя из номера.
В холле Зволянский рвал на части филеров, которые заслуживали этого менее всего. Появление Ванзарова они встретили как спасение. Обещав закончить после, директор направил усилия на новую цель.
– Осмотрели? Поняли, кто убийца? Знаете, где искать? – засыпал он вопросами.
– Вы лично знакомы с Самбором? – спросил Ванзаров, будто не замечая.
– Разумеется. Встретил на вокзале. Сверился со снимком, – Зволянский полез в карман и предъявил салонную фотографию, которую забыл выбросить.
Снимок был тот же, что на столе редактора Прибыткова.
– Прошу подняться в номер, – сказал Ванзаров тоном, не терпящим возражений.
Показать трусость Зволянский не желал, но смотреть на труп – еще меньше.
– В этом есть необходимость?
– Чрезвычайная, – ответил Ванзаров. И предоставил начальству идти вперед.
46
Назад пути не было. На службу Сергей Николаевич явился не весь. Голова будто отсутствовала. Нет, она торчала на шее, ее можно было щупать, но была чужой и тяжелой, как чугунное ядро. А все потому, что вчера за праздничным столом Успенский позволил себе лишнего. Гусь, запеченный женой, был так вкусен, а напитки из имения тещи были столь упоительны, что доктор не заметил, как перешел черту между праздником и небытием. Он плохо помнил, как оказался в кровати, как его будила жена, как залез в пролетку и доехал до больницы. Мир вернулся в привычные рамки только в приемном отделении.
Успенский сидел за рабочим столом и помнил, что должен сделать утренний обход. На нем лежит ответственность дежурного доктора и за главного врача, которого замещал. Сергей Николаевич не мог заставить себя встать и пройти по палатам, давая утренние распоряжения медсестрам. К тому же он опасался, что персонал учует душок. Всем было известно, что доктор Успенский убежденный трезвенник, и вот, пожалуйте. Теща уверяла, что от ее настоек ни запаха, ни муки наутро. Какое коварство. Нельзя ручаться, что запах не выдаст.
Чтобы прервать мучения, доктор решился на крайние меры: проглотить двадцать миллиграмм spiritus vini, что использовался для протирания кожи перед уколом. Достав бутылочку и отмерив лечебную порцию, Сергей Николаевич опрокинул в себя больничную мензурку. И чуть не задохнулся. Ему показалось, что в организм воткнули раскаленный шомпол. Кое-как отдышавшись, он закусил кусочком сухаря. Затем прислушался к себе и с врачебной точностью определил: наступило облегчение. Голова вернулась на место.
Сергей Николаевич бодро встал, собрал в стопку истории болезни. Но тут дверь распахнулась, и на пороге обнаружился Парфен, больничный сторож, он же дворник, он же истопник. Было ясно, что Парфен недурно встретил праздник. Глаза были красны и, казалось, готовы выпрыгнуть из орбит.
– Чего тебе? – спросил Успенский, зная, что дворник многому научился от больных. Порой несет несусветную околесицу.
– Там… Это… Николаич… Выкинули! – заплетаясь, выпалил он и рукой махнул, будто шашкой.
Доктор бы терпелив: если Парфена задело, ему надо выговориться.
– Кого выкинули?
Тут Парфен понес такую околесицу, что Сергей Николаевич испугался: не слишком было двадцать грамм? Хватило бы семнадцати. По словам дворника, которые надо было перевести на человеческий язык, случилась странная история. Несколько минут назад к больнице подъехала пролетка, из которой выкинули человека. Как выкинули, так и унеслись прочь. Парфен, конечно, подошел к лежавшему на снегу, толкнул. Тот был живой, только постанывал. Улица пуста, до санитаров не докричаться. Парфен перевернул тело. И перепугался. Да так, что побежал доложить доктору.
Сергей Николаевич решил, что следовало обойтись десятью граммами.
– Что за чушь, Парфен, – ласково сказал доктор.
– Вот те хрест, Николаич, – ответил дворник, он же сторож, истово перекрестившись. – Он это, он… Как не знать.
– Он, говоришь… И где же он теперь?
– Так и лежит у ворот…
Смысл происходящего наконец дошел до сознания Успенского. Весь дикий и невозможный смысл. Во всей полноте.
– Как у ворот? – проговорил он.
– Как есть, – доложил дворник. – Тяжелый, мне не совладать. Подтащил к тратуяру ближе, чтоб лошадь не задавила… Там он…
Доктор крикнул санитаров и, забыв пальто, выбежал на улицу.
На сугробе около калитки, привалившись, лежал человек в тулупе и овчинной шапке. Сергей Николаевич упал на колени и сдернул шапку.
– Боже милостивый, – проговорил он, как убежденный атеист.
В небо, светлевшее утром, смотрели пустые глаза. Человек был жив. Но и только.
– Несите скорее! – крикнул доктор подоспевшим санитарам.
Те бережно подхватил тело.
– Куды ж вперед ногами, ироды! – возмущался Парфен. Его не замечали.
Доктор Успенский шел за санитарами и мучительно думал: как ему поступить? В таком состоянии может наделать ошибок. Нет, нельзя лезть с лечением вот так сразу, надо разобраться, понять… Надо обождать хотя бы до завтра. А пока накормить, положить в отдельную палату и дать полный покой.
47
Тревогу, охватившую Сергея Эрастовича, трудно описать. Только пережить. А лучше не знать никогда. Собрав всю силу воли без остатка, краем глаза он заметил ухмылочку Лебедева. Ученое чудовище нарочно держало пузырек с нашатырем, дескать, сейчас господин директор в обморок брякнется. Что было недалеко от истины. Ручаться Зволянский не мог. В такую глупейшую ситуацию он давно не попадал. Можно сказать, никогда. Чин и должность защищали от обязанности бывать на месте преступления. Для этого имелись подчиненные. И вот пришлось испробовать полицейскую службу на вкус. Запах он уже ощутил.
– Позволите открыть? – осведомился Ванзаров.
В почтительности тоже слышалась издевка.
– Давно пора, – строго сказал директор. – Нечего тянуть.
Лебедев откинул простыню. Как обычный человек, нечасто имеющий дело с трупами, Сергей Эрастович невольно зажмурился. Жмурился он недолго. Заставил себя открыть глаза. И увидел мертвое лицо. Простыня милосердно скрывала шею.
– Кто это? – вырвалось у него.
– Не могу знать, – ответил Ванзаров.
– Я спрашиваю: что это значит? – растерянно и злобно вскрикнул Зволянский.
– Погибшего переложили лицом вверх.
– Что за глупость, в самом деле! Как это понимать?
– Прошу простить, господин директор, вы уверены, что это не Стефан Самбор?
В другой ситуации подобный вопрос подчиненного был невозможен. Зволянский спустил вольность. Снова вытащив фотографию, перевел взгляд с нее на белесое лицо. И обратно. Раза три подряд.
– Разумеется, это не он! – воскликнул Сергей Эрастович, демонстрируя фотографию. – Вы что, сами не видите?
– Боялся допустить ошибку, ваше превосходительство, – и Ванзаров чуть кивнул.
Лебедев понятливо накинул покрывало. Руки криминалиста так и чесались провести эксперимент: как бы случайно показать разрез на шее, чтобы узнать, грохнется Зволянский в обморок или нет. Но рукам воли не дал.
– Позвольте, что же получается, – проговорил Сергей Эрастович. Странность и полная нелепость ситуации предстала ему в ужасной простоте. – Что же получается, – повторил он. – В номере какой-то мертвец… А где же Самбор?
– Господин Лебедев, в спальне трупа Самбора нет?
– Никак нет, господин Ванзаров, – браво ответил Аполлон Григорьевич, – однако в шкаф не заглядывал. В кабинет тоже. И под диван в гостиной.
– Наверняка господина Самбора в номере нет, ваше превосходительство.
– Совершенно с вами согласен, господин Ванзаров, – Лебедев никогда не отказывал себе в удовольствии повалять дурака. Особенно когда дурак находился рядом.
– Куда он делся? – ответил Зволянский, не замечая лихачества криминалиста.
– Разумно предположить: похищен, – ответил Ванзаров.
– Кем?
– Не могу знать…
Повисла тишина. Размышления Сергея Эрастовича никто не смел беспокоить.
– Но ведь это чудесно, – проговорил он, глядя напрямик в лицо подчиненному. – Значит, Самбор жив… А это значит… Найдите его, Ванзаров… Найдите любой ценой… У вас сутки, нет… Двое суток… Я на доклад к князю, полагаю, его светлость позволит такое промедление… Докладывать мне лично… Участковому приставу о происшествии не сообщать, труп убрать незаметно, доставить в Обуховскую… Я распоряжусь, чтобы там не задавали вопросов… Полная секретность… Чтоб ни один репортеришка не пронюхал…
С этим Зволянский стремительно вышел из номера, чуть не сбив с ног филеров, дежуривших за дверью. Настроение его произвело кульбит: явилась надежда. А вместе с ней здоровый голод. Сергей Эрастович рассчитывал доложить Оболенскому новости и отвести душу за праздничным столом шефа. Домой возвращаться ему не хотелось.
Как только дверь захлопнулась, Лебедев позволил себе выразить то, что подчиненные часто думают о начальстве. Но вслух сказать не смеют. Иногда, порой…
– Убили непонятно кого вместо варшавского спирита? – закончил он тираду.
– Факт подтвержден на высшем уровне, – ответил Ванзаров.
– Почему сразу не сказали?
– Портрет этого господина мельком видел у редактора «Ребуса».
Ванзарову погрозили пальцем.
– Не жульничать! Куда мог деться Самбор? Полная гостиница филеров…
– Важный вопрос, Аполлон Григорьевич. Важный после самого важного.
– Какого же?