— Да чушь все это, — сказал Анна. — Я вовсе не имел в виду презрение обыкновенных людей к педерастам и то, что они над вами смеются. Нормальные люди вовсе не чувствуют над вами такого уж превосходства. И притесняют вас совсем не они. Угнетение порождается общепринятыми нормами жизни и теми лицами, для которых существование сводится к этим нормам. На них можно не обращать внимания. Мне лично всех вас жаль, но не потому, что вы тянетесь друг к другу со всеми вашими причудами, позерством, условностями и прочим. Мне жаль вас потому, что вы действительно ограниченны. Из-за ничтожных отклонений в функционировании желез или мозга вам навешивают ярлык. Это грустно уже само по себе. Дальше — хуже; вы стараетесь соответствовать тому, что написано на ярлыке. Чтобы ярлык не врал. А люди смеются над вами, как мальчишки над убогим: не думая, что делают. Если бы они хоть чуточку подумали, им бы стало вас жалко, хотя ваше убожество — пустяк по сравнению с убожеством слепого. Впрочем, слепые — единственные калеки, над которыми можно смеяться, потому что они этого не видят. Вероятно, именно поэтому над ними никто не смеется.

— Зачем же тогда вы смеетесь надо мной и называете меня педерастом?

— Потому что я разошелся, потому что вы мой начальник и ваши представления о работе выводят меня из терпения. Вот поэтому мне сейчас все средства хороши, даже несправедливые.

— Но ведь до сих пор вы так старательно работали, — сказал Амадис, — и вдруг — бац! — понесли какой-то бред.

— Именно это я и называю быть нормальным, — сказал Анна. — Это значит сохранять способность реагировать, пусть даже пережив период отупения и усталости.

— Вы считаете себя нормальным, — продолжал Амадис, — и при этом именно до полного, идиотского отупения спите с моей секретаршей.

— Я уже выдохся, — сказал Анна. — У нас с ней скоро все кончится. Мне теперь охота сходить глянуть на негритянку...

Амадис брезгливо поежился.

— В свободное время делайте, что хотите. Только мне об этом не докладывайте. А теперь — живо за работу.

— И не подумаю, — решительно заявил Анна. Амадис нахмурился и нервно провел рукой по белобрысой голове.

— Это же уму непостижимо, — сказал Анна, — сколько народу вкалывает задаром. Сидят в конторах по восемь часов в день! И главное — в состоянии высиживать!

— Но ведь и вы делали то же самое, — заметил Амадис.

— Мне надоело слышать про то, что было. Будто нельзя вдруг взять — да разобраться, что к чему, даже будучи в глубокой жопе.

— Не произносите при мне таких слов, — сказал Амадис. — Пусть вы не меня лично имеете в виду — в чем я сомневаюсь, — все равно: мне неприятно это слышать.

— Вас я имею в виду лишь постольку, поскольку вы директор. Тем хуже, если выразительные средства, которыми я пользуюсь, попадают в другую цель. Теперь вы сами видите, насколько вы ограниченны и как крепко липнет к вам ярлык. Вы так же узколобы, как человек, состоящий в политической партии.

— Вы мерзавец, — сказал Амадис. — Кроме того, вы мне неприятны физически. И наконец, вы бездельник.

— Да от бездельников конторы ломятся, — сказал Анна. — Их тьма-тьмущая. Утром они помирают со скуки. Вечером — тоже. А днем, в обед, идут и нажираются из алюминиевых плошек всякой дряни, на которую человеку и смотреть-то противно. После обеда они переваривают то, что заглотили, дырявят бумагу, строчат частные письма и названивают приятелям. Иногда среди них вдруг заводится некто, способный приносить реальную пользу. Этот некто может создавать, творить. Он пишет письмо, которое приходит в соответствующую контору. Письмо деловое. Конторе достаточно ответить «да» или «нет», и дело в шляпе. Но только так никогда не бывает.

— У вас богатое воображение, — сказал Дюдю. — И поэтическая, героическая и всякая там душа. В последний раз говорю вам: идите работать.

— В сущности, на каждого живого человека приходится одна канцелярская крыса, этакий человек-паразит. Единственное, что оправдывает существование этого паразита, — письмо, которое разрешит проблему живого человека. И вот, чтобы продлить свое существование, крыса-паразит тянет с рассмотрением письма. А живой-то человек этого не знает.

— Довольно, — сказал Дюдю. — Честное слово, это какая-то галиматья. Я могу поручиться, что есть люди, которые сразу отвечают на письма. Это, между прочим, тоже работа. Так тоже можно приносить пользу.

— Если бы каждый живой человек встал и пошел искать по конторам, кто его собственный паразит, и если бы он его укокошил...

— Вы меня очень огорчаете, — сказал Дюдю. — Собственно говоря, мне бы следовало выбросить вас вон и нанять другого на ваше место. Но, если честно, я думаю, во всем виновато солнце и навязчивая идея спать с женщиной.

— И тогда, — продолжал Анна, — конторы превратились бы в гробы, и каждый крошечный кубик желтой или зеленой краски на стенах, каждый кусочек полосатого линолеума на полах содержал бы скелет паразита. И алюминиевые плошки больше бы не понадобились. Счастливо оставаться. Пойду наведаюсь к отшельнику.

Амадис Дюдю онемел от изумления, провожая Анну глазами. А тот пустился в путь длинными, энергичными шагами и, поигрывая хорошо отлаженными мускулами, без усилий взлетел на холм. Он вычертил замысловатую цепь чередующихся следов и, доведя ее до вершины песчаной выпуклости, бросил там, предоставив своему телу самостоятельно продолжать путь. Вскоре он совсем исчез из виду.

Директор повернулся и вошел в гостиницу. Молоточный перестук стих. Карло и Марен выносили наваленные в кучу обломки. Со второго этажа доносилась трескотня пишущей машинки и мелодичные звоночки, возвещающие конец строки; их заглушал металлический скрежет лопат. На обломках гостиницы уже успели вырасти голубовато-зеленые грибы.

ПАССАЖ

В настоящее время профессора Жуйживьома наверняка уже нет в живых. Одного этого достаточно, чтобы набросать великолепную картину погони. Инспектор, пустившийся на поиски профессора, вероятно, продержался дольше, потому что был моложе и в придачу разгорячен встречей с Олив. Но как ни крути, никто не может знать, что сталось с ними за границей черной зоны. Есть некоторая доля сомнения, как говорят продавцы говорящих попугаев. Любопытно также, что никто до сих пор не присутствовал при соитии отшельника с негритянкой: учитывая изначальную важность персонажа по имени Клод Леон, мы не можем найти разумного объяснения этой заминке. Самое время им уже совершить этот акт перед лицом беспристрастных свидетелей, ибо последствия многожды повторенного деяния должны произвести на естество отшельника эффект, по которому можно будет судить с немалой долей вероятности, выдержит ли он суровое испытание или умрет от истощения. Не судя предвзято о последующих событиях, мы в состоянии, пожалуй, безошибочно сказать, что собирается делать Анжель. Вполне допустимо предположение, что взгляды и поступки его товарища Анны (того, что носит собачье имя, хотя этот последний факт отмечается нерегулярно) оказывают сильное влияние на Анжеля, который вот-вот проснется окончательно вместо того, чтобы просыпаться время от времени и все невпопад, — но, слава Богу, всякий раз в присутствии очевидца. Чем завершится история других персонажей, по правде говоря, не столь ясно: то ли все дело в нерегулярном фиксировании их действий, что приводит к некоторой размытости, граничащей со свободой; то ли, несмотря на приложенные нами усилия, существование их осталось эфемерным. Вполне возможно, что в силу своей бесполезности они будут упразднены. Вы, безусловно, обратили внимание на ускользающую природу центрального персонажа, коим, без сомнения, является Рошель, и другого действующего лица — Deus ex machina[53] — которым можно считать либо кондуктора 975-го автобуса, либо его водителя, а то и шофера желто-черного такси (окраска автомобиля позволяет утверждать, что речь идет об обреченной машине). Все эти элементы книги — не более чем катализаторы реакции; они не участвуют в процессе и никак не связаны с достигаемым в конце равновесием.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Дюдю наблюдал за действиями Карло и Марена. Брешь, проделанная в гостинице, еще не достигла нужной высоты. Пока что она останавливалась на уровне первого этажа, но в дальнейшем должна была разрезать здание пополам. Технические исполнители прервали работу и расчищали проем от завала. Прислонясь к стене и засунув руки в карманы, Дюдю стоял около лестницы на второй этаж. Он размышлял над словами Анны, почесываясь и прикидывая, нельзя ли как-нибудь обойтись без его услуг. Он решил подняться наверх и взглянуть на чертежи обоих инженеров; если работа окончена или близка к завершению, значит, настал удобный момент их уволить.

Дюдю проводил взглядом долгие измерения уже проложенного пути. Подвешенная на сваях дорога была похожа на игрушку. Под шпалами гладко выровненный песок ждал балласта. Рядом со штабелями рельсов и шпал, накрытые брезентом, покоились в разобранном состоянии вагоны и паровоз.

Карло остановился. У него ломило спину. Он медленно разогнул туловище и сложил руки на деревянной рукоятке своей лопаты; запястьем отер лоб. Пропитанные потом волосы лоснились, влажное тело было облеплено пылью. Штаны съехали на бедра и свисали у колен дряблыми мешками. Карло смотрел в землю, медленно поворачивая голову то вправо, то влево. Марен продолжал расчищать проем, и осколки стекла позвякивали о железо его лопаты. Резко выгибая торс, он бросал их в кучу мусора за своей спиной.

— Продолжайте работать, — приказал Дюдю, обращаясь к Карло.

— Я устал, господин, — ответил тот.

— Вам платят не за то, чтобы вы валяли дурака.

— Я не валяю дурака, господин, я перевожу дух.

— Если у вас не хватает духу выполнять как следует эту работу, нечего было за нее браться.

— Я не гонялся за ней. Я просто был вынужден согласиться.

— Никто вас не принуждал: сами подписывали контракт.

— Но я устал.

— Повторяю: продолжайте работать. Марен перестал бросать мусор.

— Мы не можем работать без передышки, как скоты, — сказал он.

— Можете. А для того, чтобы это непреложное правило соблюдалось, имеется старший мастер.

— Это... какое правило?

— Непреложное.

— Слушайте, вы нам уже глаза намозолили, не только руки, — сказал Марен.

— Попрошу вас быть повежливей.

— Даже эта сволочь Арлан оставил нас в покое. Оставьте и вы.

— Я как раз собираюсь напомнить Арлану о его обязанностях, — сказал Дюдю.

— Работу свою мы выполняем, — сказал Марен. — А как мы это делаем — не ваша забота.

— Еще раз повторяю: продолжайте расчистку. Это приказ. Последний.

Карло снял руки с древка лопаты и, придерживая его локтями, поплевал в свои сухие ладони. Марен отбросил лопату в сторону.

— Ща будем бить вам морду, — предупредил он.

— Не надо, Марен... — тихо проговорил Карло.

— Если вы прикоснетесь ко мне, я буду протестовать, — сказал Амадис.

Марен сделал два шага и посмотрел на директора, потом сделал еще шаг и придвинулся к нему вплотную.

— Ух я и разукрашу ваш портрет, — сказал он. — Зря вы к нам прицепились. Ишь, одеколоном так и разит. Сразу видать, что педрила и засранец.

— Оставь его, Марен, — сказал Карло. — Начальство все-таки.

— В пустыне не бывает начальства.

— Здесь уже не пустыня, — иронически заметил Дюдю. — Вы когда-нибудь видели в пустыне железную дорогу?

Марен задумался.

— Пошли работать, Марен, — позвал Карло.

— Он пытается задурить мне голову своими фразочками, — сказал Марен. — Его послушаешь — он мигом вокруг пальца обведет. Сам знаю, что лучше с ним не связываться, но кажется, в морду я все равно ему дам. А не то он совсем меня заморочит.

— Ну что ж, — сказал Карло, — если ты решил вмазать ему как следует, я тебе помогу.

Дюдю сжался.

— Не смейте ко мне прикасаться, — сказал он.

— Если мы дадим вам трепать языком, то как пить дать останемся в дураках. Ясно?

— Вы скоты и остолопы, — сказал Дюдю. — Живо беритесь за лопаты, иначе не получите жалования.

— Да плевать на него, на это жалование, — сказал Марен. — У вас там наверху денег сколько хошь, а нам еще ни разу не заплатили. Вот пойдем и возьмем, сколько нам причитается.

— Вы еще и бандиты, — сказал Дюдю.

Кулак Карло описал в воздухе короткую дугу, жесткую и стремительную. В щеке у Амадиса что-то хрустнуло. Из груди вырвался стон.

— Берите свои слова обратно, — сказал Марен. — Еще немного — и вы труп.

— Бандиты! — уперся Амадис. — Никакие вы не работники, вы бандиты!

Марен изготовился для нового удара.

— Пусти, — сказал Карло. — Не вдвоем же его бить. Дай теперь я.

— Ты не в себе, — сказал Марен. — Убьешь.

— Может, и убью, — согласился Карло.

— Я тоже зол как черт, — сказал Марен, — но если его убить, то опять он в выигрыше.

— Куда как просто, если бы он испугался, — сказал Карло.

— Бандиты, — повторил Амадис. У Карло опустились руки.

— Эй вы, педераст вонючий, — сказал он. — Можете болтать, что вам вздумается. Чего нам от этого, убудет, что ли, если какой-то там педик будет языком трепать? Да вы со страху уже в штаны наложили.

— А вот и нет, — сказал Амадис.

— Ну погодите, я велю своей жене, она вами займется, — пообещал Марен.

— Ну хватит, — сказал Дюдю. — Принимайтесь за работу.

— Ах ты гад! — сказал Карло.

— Бандиты тупоголовые, — заключил Дюдю.

Марен ударил его ногой в пах. Амадис издал приглушенный крик и, согнувшись вдвое, рухнул на пол. Физиономия его стала совсем белой. И дышал он, как запыхавшийся пес.

— Зря ты, — сказал Карло. — Я уже совсем успокоился.

— Да ничего с ним не будет, — заверил его Марен. — Я несильно. Через пять минут забегает будь здоров. Сам напросился.

— Это точно, — согласился Карло. — Ты прав. Они подобрали лопаты.

— Теперь нас выпрут, — сказал Карло.

— Ну и ладно, — отозвался его товарищ. — Хотя бы отдохнем. Тут улиток до фига в этой пустыне, ребятня говорит.

— Ага, — согласился Карло. — Такую вкусноту из них сварганим.

— Вот только дорогу закончим.

— Ага, когда закончим. Издалека до них донесся гул.

— Тс-с-с, что это? — насторожился Марен.

— Грузовики небось приехали, — сказал Карло.

— Теперь балласт придется класть, — сказал Марен.

— По всей трассе, — откликнулся Карло.

Марен согнулся над лопатой. Гул грузовиков все нарастал, пока не дошел до высшей точки; потом резко взвизгнули шины и воцарилась тишина.

II

Аббат Грыжан схватил археолога за руку и пальцем указал ему на хижину.

— Вот мы и пришли, — сказал он.

— Отлично. Подождем ребят... — сказал археолог.

— О, я уверен, они прекрасно могут обойтись без нас, — сказал аббат.

Атанагор улыбнулся:

— Уж Анжель во всяком случае.

— Счастливчик! — вздохнул аббат. — Я охотно истратил бы несколько разрешений на эту девицу.

— Ну-ну, — остановил его археолог.

— Под моей толстой сутаной бьется мужественное сердце, — провозгласил Грыжан.

— Сердцем любите на здоровье... — сказал археолог.

— М-м... Да, конечно... — не стал возражать аббат.

Они остановились и теперь, если можно так выразиться, оглядывались назад — то есть назад по отношению к своим собственным фигурам за пять секунд до того.

— Вон они идут! — сказал Атанагор. — А где же Бронза?

— Это не Анжель, — сказал аббат, — это его приятель.

— У вас острое зрение.

— Не в зрении дело, — сказал аббат. — Вряд ли Анжель такой лопух, чтобы в два счета управиться с подобной девицей.

— Да, действительно не он, — подтвердил Атанагор. — А этого вы знаете?

— Немного. Он обычно либо спит, либо работает, либо упражняется с секретаршей того гомосексуалиста.

— Он бежит бегом... — сказал археолог. Анна быстро приближался.

— Красивый парень, — отметил Грыжан.

— Он ведь никогда нигде не бывает. Что это на него нашло?

— Видно, и впрямь события принимают непредвиденный оборот.

— Похоже, что так, — сказал археолог. — Бедный профессор Жуйживьом.

Они замолчали.

— Здравствуйте, — сказал Анна. — Меня зовут Анна.

— Здравствуйте, — ответил Атанагор.

— Как ваши дела? — с интересом спросил Грыжан.

— Уже лучше, — сказал Анна. — Я решил ее бросить.

— Кого? Вашу кралю?

— Ага, кралю. Она мне надоела.

— Так вы что же, ищете новую?

— Именно так, господин аббат, — ответил Анна.

— О, только пожалуйста, без этих претенциозных словечек! И потом... — Грыжан отошел в сторону и принялся описывать вокруг своих собеседников круги, сильно топая ногами и декламируя нараспев:

— Шел грек через реку, видит грек в реке рака!

— Сунул грек в реку руку... — подхватил археолог.

— Грек рака в руку хвать! — с готовностью закончил Анна, пристраиваясь в ногу с аббатом.

Грыжан остановился и почесал себе нос.

— Он тоже знаком с уставными формулами.

— Конечно, знаком... — подтвердил Анна.

— Так что ж, берем его с собой? — спросил Грыжан.

— Ну разумеется, — заявил Анна. — Я хочу увидеть негритянку.

— Вы негодяй, — сказал Грыжан. — Вам что же, так всех прямо и подавай?

— Вовсе нет. Ведь с Рошель у меня все кончено.

— Кончено, говорите?

— Кончено, на все сто. Аббат задумался.

— А она знает?

Анна как будто слегка смешался.

— Я еще не успел ей сказать...

— Насколько я могу судить, это одностороннее и скоропалительное решение, — сказал аббат.

— Я принял его, пока бежал за вами, — пояснил инженер.

Атанагор насупился.

— А вы не церемонитесь, — сказал он. — Как еще воспримет это Анжель?..

— О чем речь! — воскликнул Анна. — Он будет счастлив. Ведь Рошель теперь свободна.

— А что она сама об этом думает?

— Откровенно говоря, не знаю. Она вообще как-то не склонна думать.

— Лихо сказано... Анна потер себе щеку.

— Ну, пожалуй, это ее немного огорчит, — проговорил он. — Впрочем, меня лично это нисколько не волнует, я не могу заниматься ее чувствами.

— Ловко вы устраиваете свои дела, — сказал Грыжан.

— Я инженер.

— Да будь вы хоть архиепископ, это еще не повод бросать женщину, даже не предупредив ее. Тем более, если вы с ней спали еще вчера вечером.

— Вернее, сегодня утром.

— Вы дождались момента, когда ваш товарищ Анжель нашел наконец путь к умиротворению, и собираетесь снова ввергнуть его в пучину неопределенности, — сказал аббат Грыжан. — Нет никакой гарантии, что он захочет свернуть с этого пути ради какой-то девицы, по которой вы прошлись, как молотилка.

— Что это еще за путь к умиротворению? — спросил Анна. — Что он такое учудил?

— Он отхватил себе отпадную подружку! Свинтус эдакий! — воскликнул Грыжан, прищелкнув языком, но тут же опомнился и перекрестился. — Я снова употребил запретное слово, — сказал он, извиняясь.

— Ничего, ничего, продолжайте, — рассеянно сказал Анна. — А какая она из себя, эта женщина? По крайней мере, это не негритянка?

— Конечно, нет, — сказал Грыжан. — Негритянка закреплена за отшельником.

— Значит, есть еще кто-то? И она хороша собой?

— Послушайте, оставьте вашего друга в покое, — посоветовал Атанагор.

— Но он так меня любит. Он не будет возражать, если я заберу эту девицу себе.

— Вы говорите очень несимпатичные вещи, — заметил археолог.

— Да он же будет счастлив, как молодой предприниматель, когда узнает, что Рошель свободна!

— Не думаю, — сказал археолог. — Слишком поздно.

— Вовсе не поздно! Она еще очень ничего. И даже научилась кой-чему.

— Для мужчины это не слишком приятно. Такой парень, как Анжель, не нуждается в уроках подобного рода.

— Да? — удивился Анна.

— Занятно, — сказал Грыжан. — Время от времени вы довольно интересно говорите, но при этом становитесь невероятно гнусным.

— Видите ли, женщины... — начал Анна, — я делаю с ними все, что полагается, но на том и конец. Я их очень люблю, но в остальное время предпочитаю общество друзей. Хочется ведь иногда и поговорить с кем-нибудь.

— Вероятно, Анжель устроен иначе, — сказал Атанагор.

— Надо помочь ему выкарабкаться, — сказал Анна. — Пусть себе спит с Рошель, это скоро ему наскучит.

— Анжелю нужно совсем другое, — сказал Грыжан. То же, что я ищу в религии... в общем... собственно говоря... хоть я и позволяю себе иногда кое-какие безобидные отступления от общего правила... Но это ничего, я отчитаю потом свои пятьдесят искупительных молитв... Я сказал пятьдесят... но это означает три.

— То, что вы ему предлагаете, отдавая Рошель, — сказал археолог, — он может получить от любой другой женщины. И он это уже получил.

— Но каков свин! — вскипел Анна. — И ничего мне не говорил. Вот вам и хваленый Анжель!

— Ему нужно совсем другое, — повторил Грыжан. — Вам лишь бы перепихнуться посмачней. А ведь кроме этого... — он замолчал, соображая, что же еще есть кроме этого. — Не знаю, — сказал он наконец. — В отношении женщин я, скорее, разделяю вашу точку зрения. Они для того и существуют, чтобы их потискать. Но думать можно и о другом.

— Совершенно с вами согласен, — вставил Анна. — Как я уже говорил, для другого я предпочитаю друзей.

— То, что нужно Анжелю, трудно выразить словами, — сказал Атанагор. — Чтобы понять, вы должны хотя бы иметь об этом представление. Мои слова ничего вам не скажут, потому что вам не с чем их сопоставить внутри вас.

— И все же попробуйте, — предложил Анна.

— Мне кажется, он ищет как бы ориентир, — сказал Атанагор. — Ему нужен кто-нибудь, кто бы хорошо его знал и кому он был бы небезразличен, чтобы соотносить с этим ориентиром свои поступки, не вдаваясь в самоанализ.

— Почему же ориентиром не стала эта новая женщина? — спросил Анна.

— Потому что сначала он любил Рошель. И тот факт, что она его не любила, казался ему залогом беспристрастности ее суждений. Ему нужно было заинтересовать ее, чтобы сделать своим ориентиром.

— Анжель — клевый парень, — сказал Анна. — Жаль, что у него мозги набекрень. Впрочем, он всегда был слегка малахольным.

Археолог с минуту поколебался, потом сказал:

— Может быть, это моя фантазия, но мне кажется, что на самом деле все еще сложнее.

— Что значит — сложнее?

— Сомневаюсь, чтобы перспектива любить Рошель без помех могла теперь обрадовать Анжеля. Мне кажется, эта девица вызывает у него скорее отвращение.

— Да нет, вряд ли.

— Вы истаскали ее, — сказал Грыжан. — И потом, может, она вовсе не захочет поменять вас на вашего друга.

— Ничего страшного, — возразил Анна, — я все ей объясню.

— Не пойти ли нам дальше? — предложил Грыжан.

— Я иду с вами, — сказал Анна.

— Хочу попросить вас об одной вещи, — начал археолог.

Они снова пустились в путь, на этот раз втроем. Анна возвышался над своими спутниками на целую голову. На свою собственную, если быть точным до конца.

— Я хочу попросить вас ничего не говорить Анжелю, — сказал археолог.

— Не говорить о чем?

— Что Рошель свободна.

— Но ведь это его обрадует!

— Мне бы хотелось, чтобы Рошель узнала об этом первая.

— Почему?

— Потому что такая уж это деликатная вещь, — сказал археолог. — Я думаю, если сказать Анжелю сейчас, то это не решит проблемы.

— Да? Ну хорошо! А потом-то я могу ему сказать?

— Само собой, потом можно, — согласился археолог.

— В целом картина такая: сначала я предупреждаю Рошель, а затем только ставлю в известность Анжеля, верно? — спросил Анна.

— Да, именно так и надо поступить, — вмешался Грыжан. — Представьте себе, что, обрадовав Анжеля и не успев еще ничего сообщить Рошель, вы неожиданно передумаете. Вам-то что, с вас как с гуся вода. А для Анжеля это будет новым ударом.

— Да-да, конечно, — согласился Анна.

— По правде говоря, не в этом истинная причина, — сознался археолог, — но истинную причину вам знать необязательно.

— Ничего, с меня и этого довольно.

— Благодарю, — сказал Атанагор. — Так я рассчитываю на вас.

— А теперь пойдемте смотреть негритянку, — сказал Анна.

III

Так, к примеру, в рубрику «балет» входят все имеющиеся у нас записи балетной музыки; эту рубрику вы легко найдете в разделе классики по алфавитному каталогу на слово «Балет». Каталог «Филипс», 1946, стр. 111
Рошель увидела входящего Дюдю. Скорчившись от боли и держась рукой за низ живота, другой он опирался о дверной косяк и стены. Кое-как доковыляв до своего кресла, он рухнул в него без сил. Глаза директора часто мигали, а лоб собирался в складки, морщившие привычную вялую гладь кожи.

Рошель бросила работу и встала. Она не любила Дюдю.

— Чем я могу вам помочь? — спросила она. — Вам плохо?

— Не прикасайтесь ко мне, — поспешил остановить ее Амадис. — Меня ударил один из рабочих.

— Может, вам лучше лечь?

— Вы мне ничем не можете помочь. Физически. Все остальное подождет. — Он осторожно пошевелился. — Я так хотел встретиться с Дюпоном.

— Кто это, Дюпон?

— Повар археолога.

— Где же мне его искать?

— Он, должно быть, все еще с этим пакостником Жирдье... — с трудом выговорил Дюдю.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить? — предложила Рошель. — Я могу заварить вам чай из эдреантов.

— Ничего не надо, — сказал Дюдю.

— Как хотите.

— Спасибо.

— О, я предлагаю это вовсе не для того, чтобы сделать вам приятное, — сказала Рошель. — Я совсем вас не люблю.

— Знаю, — сказал Амадис. — Хотя принято думать, что женщинам нравятся гомосексуалисты.

— Разве что тем, которые не любят мужчин. Или которые склонны обобщать.

— Говорят также, будто женщины проникаются к ним доверием, потому что могут не опасаться приставаний с их стороны и всяких прочих неожиданностей.

— Ну, если они красавцы, то может быть, — сказала Рошель. — Только я ничуть не опасаюсь приставаний. Мне нравится, когда ко мне пристают.

— Кто же еще, кроме Анны, имеет на вас виды?

— Вы задаете бестактные вопросы.

— Теперь это не имеет значения, — сказал Дюдю. — И Анна, и Анжель стали для меня обыкновенными людьми. Я их уволил.

— Анна вовсе не пристает ко мне, — объяснила Рошель. — Он со мной спит. Он меня трогает. Мнет.

— Значит, это Анжель к вам пристает?

— Да, — сказала Рошель, — с моего на то согласия. Он, правда, с виду не такой силач, как его друг. И потом, вначале мне больше нравился Анна. Потому что он не такой сложный.

— Вы находите Анжеля сложным? А по-моему, он лодырь и кретин. Но внешне куда приятней, чем Анна.

— Он не в моем вкусе, — возразила Рошель. — Хотя в целом он тоже ничего.

— И вы могли бы с ним спать?

— Разумеется, могла бы! — сказала Рошель. — Теперь уже могла бы. От Анны больше ничего не добьешься. Еще немного, и он совсем выдохнется.

— Я вас так подробно расспрашиваю, потому что вы для меня являетесь частью совершенно чуждого мне мира. Я пытаюсь понять.

— Вспомнили, что вы мужчина, потому что получили по тому месту? — спросила Рошель.

— Мне очень больно, и сейчас я невосприимчив к иронии, — сказал Дюдю.

— Можно подумать, все только и ждут, чтобы над вами посмеяться. Если хотите знать, мне это глубоко безразлично!

— Замнем для ясности, — сказал Дюдю. — Так вы говорите, что Анжель пристает к вам? Скажите, вам это неприятно?

— Нет. Он мне нужен как бы про запас.

— Но он, наверно, страшно ревнует.

— С чего вы взяли, что он ревнует?

— По аналогии. Я очень хорошо знаю, что бы я сделал с Жирдье, будь моя воля.

— Что бы вы сделали?

— Убил бы. Забил бы до смерти. Бил бы его ногами в живот, пока всего бы не размазал.

— Анжель не похож на вас. Он не такой горячий.

— Вот тут вы ошибаетесь. Он не простит Анне. Рошель посмотрела на директора с беспокойством.

— Вы ведь не взаправду так думаете?

— Взаправду. Есть только один выход. Да мне-то какое до этого дело? Вы что думаете, я нарочно вас пугаю?

— Вы так говорите, будто и впрямь знаете, — сказала Рошель. — Наверное, вы хотите поймать меня на удочку. Имейте в виду: загадочным видом меня не проведешь.

— Да нет у меня никакого загадочного вида. Просто мне больно, и я кое-что понимаю. Кстати, как там ваша работа?

— Все готово, — сказала Рошель.

— Сейчас будет другая. Возьмите блокнот.

— Вам, кажется, лучше?

— Балласт прибыл, — сказал Дюдю. — Надо выписать шоферам зарплату и предложить им работу на железной дороге.

— Они откажутся, — сказала Рошель.