Аннетте Бьергфельдт

Песнь песней на улице Палермской

© Чеканский А., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2023

* * *



Первая часть

До мажор

Allegro ma non troppo

(Не слишком быстро)

Время чудес

Когда Филиппа умерла в первый раз, нам с Ольгой только-только исполнилось по семь лет.

Старшая наша сестра потеряла сознание совершенно внезапно. Упала в дыру во времени и на кончиках пальцев перебралась в мир чистого света по ту сторону. Там вокруг нее бесчисленными рядами проплывали души умерших, и она стала одной из них.

Мать моя призвала батюшку из храма Александра Невского, что на улице Бредгаде. Комнату Филиппы в доме на Палермской улице заполонили молитвенные венки, церковнославянская речь – и другие члены нашей семьи. Моя сестра-двойняшка Ольга сидела на кровати и плакала. И глаза у нее стали еще зеленее обычного. А у изголовья кровати в своем шлафроке, пропахшем индийскими огурчиками для маринада, стояла наша русская бабушка Варинька.

Мне самой ранее не доводилось присутствовать при событии сверхъестественном, и в душе у меня боролись глубокая ревность к Филиппе, потому что Господь предпочел ее компанию моей, и страх потерять старшую сестру навсегда. Запах ли индийских огурчиков, молитвы ли священнослужителя или папины руки вернули Филиппу к жизни, мне не ведать, но старшая наша сестра вновь открыла глаза, находясь на руках у отца.

– Случилось чудо! – крикнула Ольга.

– Да, – прошептала моя мать. – Открой окно! Твоей сестре нужен свежий воздух.

И, упав на колени, она поблагодарила батюшку. Тот еще раз благословил Филиппу, собрал молитвенные венки и покинул комнату. А я покосилась на бабушку, за всю процедуру не удостоившую своего соотечественника ни единым взглядом. По словам Вариньки, вся эта болтовня о рабах божьих есть не что иное, как сплошная дурь и бред сумасшедшего.

– Какайя лош! Мошенничество и надувательство.

Ни на каких духов не следует обращать внимания. Даже ночные наши грезы интерпретировались бабушкой как засоряющие мозг туманные бредни.

– Сны снятся, только если вечером скушать испорченных голубцов.

Бо́льшая часть бабушкиных родственников сгинули в царскую, ленинскую и сталинскую эпохи. Так что время чудес наверняка миновало.

* * *

Бабушка моя, Варинька Совальская, родилась в одна тысяча девятисотом году. В дышащем на ладан семейном цирке, прямо посреди пашни, где-то к востоку от Санкт-Петербурга.

Она на собственном опыте и шкуре убедилась, что магия есть иллюзия, которую необходимо подпитывать тяжелым каждодневным трудом. Цирковые кони валились с копыт, когда плелись по манежу в промозглом шатре, а от шпрехшталмейстера, моего прадеда Игоря, несло водкой и нижним дамским духом. Артисты от голода просто-напросто не смогли бы выступать, если бы не скромные, но все же запасы еды.

Единственной надеждой семейного предприятия привлечь публику был гиппопотам, которого отец Вариньки, обуянный манией величия, выписал в Санкт-Петербург, куда гиппопотама доставили морским путем в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году. И где цирк Совальской в силу неумения его хозяев правильно выбирать время и место деятельности оказался аккурат в момент всеобщей забастовки.



Вообще-то прадед мой собирался выписать слона в одном польском зоопарке, который, по выражению Вариньки, распродавал своих питомцев быстрее, чем кобыла успеет помочиться. По идее, собравшиеся наконец-то с духом хозяева слона должны были погрузить его на борт сухогруза в Данциге и затем доставить в торговый порт Санкт-Петербурга, а точнее, к причалу номер двадцать шесть.

В последующие несколько месяцев Игорь говорил только о будущем приобретении. О Слоне с большой буквы С. О том, какое великолепное будущее всех их ожидает. О цирковом номере мирового класса, который он лично создаст с этим замечательным существом. Слон станет гвоздем программы. И никогда больше им не придется отходить ко сну с урчащими от голода желудками. ТЕПЕРЬ наступит прорыв.

Наконец пришел день, когда ожидалось прибытие судна со Слоном. Прадед взял с собой в порт Вариньку и широкоплечую силачку Светлану. Светлана могла поднять любую тяжесть и умела водить грузовик. Полный надежд, Игорь стоял на молу и щурился на солнце, пока сухогруз причаливал под безоблачным небом. Кран медленно поднял деревянный ящик из чрева судна на верхнюю палубу, а потом начал опускать его на причал.

– Ми шдйом слона! Мы ждем нашего слона! СЛОНА! – гордо объявлял Игорь окружающей толпе, состоявшей из поденщиков вперемешку с безработными моряками. Ящик все еще висел в воздухе, напряжение нарастало.

Довольно скоро, впрочем, выяснилось – что-то не так.

Чем ближе к земле приближался ящик, тем сильнее он уменьшался в размерах.

– Слон сел после стирки, – бурчала Варинька всякий раз, когда по нашему с Ольгой настоянию рассказывала эту историю.

Ибо когда Светлана вскрыла этот маленький-премаленький ящик, все присутствующие увидели серого в крапинку бегемота с крохотными розовыми ушками и раскрытой пастью с огромными зубами, которая источала дурной запах.

Игорь плевался, ругался, топал ногами и на чем свет стоит проклинал всю Польшу целиком и данцигский зоопарк в частности. Но вскоре он устало махнул рукой и вперил взгляд в бегемота, чья полная надежд морда как раз появилась над краем ящика.

Мой прадед полез было в карман пальто за своей фляжкой, но тот оказался пуст. Капитан порта, также прибывший к месту знаменательного события и слышавший посвященные прибывающему слону эпитеты в превосходной степени, сжалился над незадачливым покупателем. Он выудил из своего кармана бутылку водки и дал директору цирка выпить.

Пробыв около четверти часа в унынии, Игорь воспрял духом и выпрямил спину:

– Варинька! Светлана! Слоны – это банальщина. Тривиальна… Саурьядна! Ординарно! Их же повсюду увидишь. В цирке Чинизелли они кишмя кишат. А вот БЕГЕМОТ! Бегемота ни у кого нет.

Варинька и Светлана молча глазели на него.

Грузовик, на котором они собирались транспортировать бегемота, не пожелал заводиться. И этот солнечный день, начинавшийся так красиво, с мечты о Слоне с большой буквы, кончился тем, что Игорь, Варинька и Светлана, оставив машину на причале, отправились в долгий путь через весь Санкт-Петербург к цирку Совальской с вонючим бегемотом на буксире.

– Выше головы, дамы! Это же потрясающая реклама! – приговаривал Игорь, шагая мимо глазеющих на процессию зевак.

Те смеялись, качали головами или саркастически приподнимали шляпы.

– Ну погодите. Публика к нам валом повалит! Мы цирк Чинизелли затмим!

Цирк Чинизелли им, разумеется, затмить не удалось, но надо отдать должное моему прадеду, обладавшему уникальной способностью любое свое фиаско представлять так, будто апельсины сыплются с неба ему в тюрбан. Страсть к самовозвеличиванию постепенно переросла в болезнь, ему просто требовалось, чтобы все вокруг падали перед ним ниц, восхищаясь каждой его ошибкой.



Неделю спустя Варинька бегала по городу среди анархистов, агитаторов из числа фабричных рабочих и кроваво-красных стягов и расклеивала рекламные афиши с бегемотом.

В том же году разразилась мировая война. Царь подавил мятеж своих подданных и повелел сменить прежнее название стольного града на более привычное русскому уху – Петроград.

Впрочем, Варинька вряд ли обратила на эти события особое внимание, ибо в конце сезона к труппе присоединился молодой лилипут по имени Вадим. И они вдвоем взялись дрессировать бегемота. Вадим мастерски выполнял сальто-мортале и прыжки на батуте и скоро ввел гиппопотама в свой номер. И пока в Европе бушевала война, эти трое – Вадим, Варинька и бегемот – стали неразлучны.

В начале Варинька даже не могла определить, кем сильнее восхищается – виртуозным артистом Вадимом или бегемотом, которого, судя по всему, ничуть не трогало то обстоятельство, что он не был слоном, которого выписывал прадед Игорь.

Но через пару месяцев от сомнений в сердце Вариньки не осталось и следа, и Вадим переселился в ее потрепанный всеми ветрами цирковой вагончик. Он стал первым человеком, на которого она могла положиться и кому могла полностью доверять, после того как в девятилетнем возрасте лишилась матери.



У моей бабушки был свой коронный номер, который в течение нескольких последующих лет она довела до совершенства. Маленькая, всего-то полтора метра ростом, и мускулистая, она так научилась управлять своим гибким телом, что могла принимать совершенно немыслимые позы и легко прятаться в потайных ящиках иллюзиониста.

Будучи многажды «распиленной», она быстро сообразила, что к чему в нашей жизни. Что никто никогда и ни за что, даже по мановению волшебной палочки, не составит части твоего туловища в единое – и живое – тело, если до этого тебя распилили по-настоящему. Ибо счастье капризно и переменчиво.

В тысяча девятьсот семнадцатом большевики штурмовали Зимний дворец, а через год, когда Вариньке исполнилось восемнадцать, она стала свидетелем того, как ее возлюбленный Вадим ошибся, прыгая с батута. Он, как всегда, пролетел в воздухе и успел сделать двойное сальто-мортале, но в тот вечер окончил свой полет не на спине бегемота, как обычно, а в пасти животного. Зрители не поняли, что стали очевидцами фатальной ошибки. Они в восхищении вскочили с мест и закричали da capo, da capo[1], в то время как Вадим навсегда исчез в брюхе бегемота, оставив Вариньку одну-одинешеньку на всем белом свете.

* * *

В то самое время мой дед по материнской линии отплясывал кадриль в Копенгагене. Он был вторым по старшинству сыном оптовика, и семья его во время войны не просто не бедствовала, но даже нажила весьма неплохие барыши. Они продавали консервы всем воюющим сторонам, и поставляемая ими тушенка служила пищей для солдат как в немецких, так и во французских окопах. Денег, короче говоря, было у них завались. Но, как ни странно, душа Ганнибала Северина Мёллера все же была не на месте.

Во время Первой мировой войны глаза на портретах Пикассо оказывались где угодно, в том числе и на затылке, а Пруст в Париже находился в поисках утраченного времени и своих мадленок. Шёнберг изобрел додекафонию, корсеты вышли из моды, а женщины получили право голоса. Но все это вряд ли вызывало какой-либо отклик в семье моего деда по материнской линии, проживавшей на Амалиегаде. Мебель как была укрыта чехлами с кисточками в 1890-х, так и осталась в них. Лепнина, безделушки, бахрома и велюровые абажуры – все это, как приметы эпохи, создавало уют во всех девяти комнатах.

Да, конечно, они ходили в театр или устраивали суаре с приглашением тогдашних знаменитостей, но все это по большей части делалось, чтобы себя показать или поговорить о делах в антракте. Сестрам Ганнибала выпадала возможность сделать хорошую партию, а Оптовик получал шанс заключить новый контракт. О спектаклях упоминали редко, разве что в случаях, когда какая-то актриса снова вляпывалась в скандальную ситуацию!

Детям Оптовика, разумеется, пришлось учиться играть на фортепиано, но с упором на гаммы и безошибочное исполнение сонат по нотам.

Когда дед был ребенком, его родители обретались каждый в своем конце огромных хором, а детишки выступали в роли почтальона и разносили язвительные записочки от одного супруга к другому. И ни единого нежного слова не было произнесено в адрес друг друга ни хозяином пропахшего сигарным дымом кабинета в самом конце шикарных апартаментов, ни хозяйкой будуара с изящной кушеткой и едва уловимым ароматом розового мыла.

Мать Ганнибала пыталась наполнить теплом огромную квартиру площадью в три сотни квадратных метров, но тщетно. Она садилась у выходящего на улицу окна, обычно после обеда, когда солнце как раз проплывало мимо и на пару мгновений задерживалось на покрытом белым лаком подоконнике.

Холоду в жилище прибавилось, когда Оптовик без всяких объяснений решил ночевать в других местах города. И тот же холод навечно поселился в костях и суставах матери, когда дифтерия унесла с собой Альфреда, брата Ганнибала, который был четырьмя годами старше него. Всю нескончаемо долгую ночь молодой человек боролся с крупом и лихорадкой. Но безуспешно. Утром он неподвижно лежал на постели с лицом синеватого цвета. И более не дышал.

А смерть помчалась дальше, даже не удосужившись оглянуться.

Мать Ганнибала, бледная как мел, сидела, уставив взгляд в пустоту, за письменным столом, с пером и тетрадкой. Когда она на миг оторвалась от своего окна, чтобы дать указание кухарке, Ганнибал пробрался в ее покои, любопытствуя, что́ она написала. Тетрадка оказалась пуста, лишь на одной странице нетвердым почерком была выведена строчка: Горе – это живое существо. Далее к низу страницы расплывалась красноречивая черно-синяя клякса.

Каждую ночь ему снился Альфред. Цветочные бутоны, что никогда не распустятся и так и останутся внутри почки растения. Полные надежд на будущее семядоли и тычинки, увядающие и тихо осыпающиеся на натертые воском паркетные полы только для того, чтобы горничная вымела их вон из квартиры. Его поражало, что существование человека строится на такой хлипкой основе, что жизнь и смерть разделяет всего лишь лопнувший кровеносный сосуд. И тогда дед поклялся на могиле брата, что он, Ганнибал Северин Мёллер, отныне станет жить страстью. Он не потратит ни одной секунды на показное и необязательное. Он навсегда откажется от бессмысленных побрякушек и элегантных диванных комплектов, на которых его родители все равно никогда не сиживали вместе.

И вот у Ганнибала появилась мечта, ему пригрезился дом, со множеством настежь распахнутых окон, полный света, детского смеха и любви. В саду поэты декламируют прекрасные стихи, и люди богемы празднуют и веселятся под крышей этого жилища. Из открытых окон льется чудесная музыка, и под звуки ее дом парит в воздухе. Он видел его перед глазами, этот парящий в воздухе дом.

На самом деле, только слушая концерт Чайковского или читая в Библии Песнь песней царя Соломона, дед чувствовал, что сердце его бьется в должном ритме. Пульс повышался настолько, что кровь растекалась по жилам с бешеной скоростью, так что казалось, ее можно попробовать на вкус.

Библию ему прислала в подарок на конфирмацию тетушка Тея, она жила в Йоханнесбурге с мужем, который был чернее эбенового дерева. По этой причине тетушка впала в полную немилость у семьи Ганнибала. И лишь потому, что подарок не вызывал сомнений в смысле благонадежности, Библии было дозволено попасть в руки конфирманта. Под корешок книги было вложено написанное от руки пожелание:

«Дорогой племянник. Прочти сперва в Ветхом Завете Соломонову Песнь песней. А потом уж все остальное. Твоя тетя Тея».


Страницы книги были пропитаны свойственным заморской стране запахом мирры, расколотого граната и сладко-пряной корицы: «Твоя любовь прекраснее вина, прекрасней твоих мазей благовонных… Как нитка алая, уста твои», – так писал царь Соломон, живший три тысячи лет назад в Иерусалиме. Хмельной от страстной любви.

Именно там, в этих строках, хотелось бы жить моему деду!

Ранее он мельком видел Сару Бернар перед отелем «Англетер», когда она посетила Данию и все вокруг курили ей фимиам. И, словно при виде торта, испеченного по случаю приезда великой француженки, с хрустящим миндальным коржом, горько-сладким шоколадом и вишенкой на вершине в виде дикорастущей фиалки, у Ганнибала потекли слюнки. Одноногая красавица играла и Гамлета, и другие мужские роли. Что-то особенное таилось в такого типа женщинах и привлекало его. Что-то такое, что волновало кровь и тревожило сердце. И он проклинал себя за то, что не набрался мужества, не отделился от толпы и не обратился к ней.



Послевкусие от встречи с Сарой Бернар заставило деда вежливо отказываться от участия в танцевальных вечерах с дочерьми местных буржуа. Взамен он стал тайком наведываться в небольшие темные пивные, особенно в те, что располагались в подвальных этажах Нюхауна[2], хотя на следующий день ему предстояло рано вставать и отправляться на работу в отцовскую фирму. СТУПЕНЬКА ВНИЗ – гласила надпись на ведущей в подвал двери с облупившейся краской. И посетители действительно спускались вниз. Стены заведения пропитало вожделение, из туалетов доносились вопли матросов и благородных господ, которым довелось в буквальном смысле прочувствовать силу любви собственным телом. Нюхаунские девчонки славились самыми крепкими в городе верхними конечностями в рукавах с буфами. А дед в это время сидел в общем зале и прислушивался к речам громогласных живописцев из Академии художеств, пьянствовавших и обсуждавших искусство ночи напролет.

Вначале никто не обращал на него внимания, но со временем официант и кое-кто из художников стали здороваться с Ганнибалом, когда тот появлялся в пивной. Ганнибал постепенно приближался к фоно, за которым сидел пианист и лупил по клавишам, наяривая американский регтайм вперемешку с популярными песнями из летних ревю. Пианист и Ганнибал вели беседы, и однажды ночью деду разрешили исполнить один номер. И он выбрал аргентинское танго, тогда как раз вошедшее в моду в Европе. La Belle Creole[3] заставила даже самых окосевших гостей умолкнуть, выпрямить спины и щелкнуть каблуками. Кавалеры пригласили дам и вели их в танце с невиданным дотоле уважением. В том числе и девчонок из Нюхауна. Бурные пьянящие ночи, после которых Ганнибал просыпался с черными кругами под глазами и весь следующий день измерял пространство в конторе фирмы оптовой торговли танцевальными шагами.



В мае вышла на экраны немая фильма «Анна Каренина» с Бетти Нансен в главной роли, и деду удалось достать билет на премьерный сеанс. Он отправился в кино один, чтобы никто из родственников не помешал его встрече с кинодивой.

Перед началом показа фру Нансен вышла на сцену, и публика устроила ей овацию на несколько минут, а потом наблюдала блистательную игру звезды в экранизации классического романа Толстого. Она исполняла роль дамы из высшего придворного общества, женщины, которая предпочла страсть семейному уюту, невзирая на последствия такого поступка. Неизбежные последствия.

После сеанса владелец театра пригласил присутствующих на бокал шампанского в фойе, где можно было пообщаться с актрисой. Дед встал посередине помещения, пригубливая шампанское в ожидании выхода Бетти Нансен. Наконец она стремительно ворвалась в фойе, вновь встреченная бурными аплодисментами. И совершенно случайно остановилась рядом с Ганнибалом, смуглая и красивая, наполняющая все помещение каким-то особым ароматом.

– Фру Нансен, – начинает он к собственному своему удивлению.

Сердце бьется все сильнее, а голос свой он слышит словно бы откуда-то издалека.

– Да, – отвечает она, чем еще больше смущает Ганнибала.

Краткий миг актриса смотрит на него прямым взглядом опытных ореховых глаз и слегка склоняет голову, ожидая продолжения.

Дед – молодой блондин с красивыми тонкими чертами лица, а в уголках губ его собеседницы играет легкая улыбка.

Ганнибал откашливается, но единственное, что производят на свет его уста, – это нечленораздельный поток бессвязных, путаных слов. Он видит, как на лицо фру Нансен набегает тень разочарования и она поворачивается в сторону более зрелых своих обожателей. И Ганнибалу ничего не остается, как мирно удалиться, поджав хвост, точно побитой собаке.

– Никогда больше… – сквозь слезы шепчет он про себя, шлепая по лужам домой. –   Никогда больше я не стану вести себя, словно распоследняя дубина стоеросовая. Мне нужно познать широкий мир, ведь я абсолютный невежда.

После смерти Альфреда Ганнибал оказался старшим сыном в семье, и, разумеется, ожидалось, что когда-нибудь он возглавит семейную фирму. Оптовик был данному обстоятельству вовсе не рад, ибо рано осознал, что этот сын – натура слишком романтическая и непрактичная, чтобы руководить столь прибыльным предприятием. Другое дело Альфред, сильный молодой человек, умевший держать в голове кучу цифр и обладавший чувством долга.

Кроме всего прочего, как-то раз Оптовик после удачного делового обеда в ресторане A Porta столкнулся с Ганнибалом в Нюхауне. Одно дело, когда глава семейства позволяет себе некоторые вольности в задних кабинетах нюхаунских заведений, и буде его сынок отягощен теми же пороками, в этом можно было бы даже отыскать нечто положительное. Можно, к примеру, обменяться понимающими взглядами. Совсем другое дело – видеть своего, теперь оказавшегося единственным, сына в роли жалкого тапера, наигрывающего аргентинские рабочие песни. Нет-нет, терпеть такое унижение совершенно невозможно. Да, не того сына забрала с собой смерть.

Ганнибал, конечно, и сам прекрасно понял, что отец разочарован его поведением. Он мог бы решиться собрать свои пожитки и отправиться в тот самый широкий мир. И все же, сдается мне, дед быстро сообразил, что, если не хочет окончить свои дни страдающим цингой матросом или туберкулезным пианистом в Нюхауне, ему следует пойти на компромисс с самим собой и со своими принципами. Рожденному с серебряной ложечкой во рту бывает весьма затруднительно заглянуть в смрадную бездну нищенства в надежде встретить там выдающихся личностей.

Нет, Ганнибалу следовало остаться на работе в отцовской фирме, подниматься выше и выше по служебной лестнице, находить новые доходные рынки, которыми он сам мог бы управлять. И только когда он обрастет жирком средств и опыта, только тогда он сможет порвать с сомнительной торгашеской философией и сломя голову броситься в будущее в компании анархистов и художников.

Так что пришло время, когда Ганнибал перестал появляться в Нюхауне и каждый день вставал спозаранку, исполняя служебный долг. Он брился, расчесывал волосы на прямой пробор и отправлялся на работу при жилете и бабочке. Долгие рабочие дни, деловые обеды с осточертевшей болтовней о партиях товара, процентных ставках и доходах доводили его чуть ли не до умопомешательства. Он делал то, что делали до него поколения предков. Курил сигары и копался в бумагах.



В выходные же дед по-прежнему предавался мечтам. И в поисках парящего дома совершал велосипедные прогулки по городским окраинам. Как-то воскресным июньским утром он добрался до Амагера[4], и посредине Палермской улицы наткнулся на столбик с табличкой «На продажу». Не устоявший под напором ветра столбик валялся на земле, занимая чуть ли не половину тротуара. Огромный белый дом, контуры которого угадывались за живой изгородью из кустов боярышника, казался необитаемым.

Ганнибал слез с велосипеда и пробрался на участок, поросший высоченной травой. Увидев запущенный сад за домом и балкон на втором этаже, он был сражен. Вилла с прохудившимися водосточными трубами и разбитыми окнами производила впечатление беспризорной. Но он влюбился в плющ, лианы которого обвивали оконные рамы, и яркие маки, красивейшим образом оккупировавшие бо́льшую часть участка.

В те времена на Палермской улице располагались лишь несколько зданий. Дед опросил всех жителей квартала, но никто из них не мог вспомнить, видел ли он когда-либо владельца приглянувшегося Ганнибалу дома. По словам соседа напротив, тот принадлежал умершему много лет назад чудаку, у которого не было наследников. Дом, дескать, стоял себе пустым и приходил в упадок десятилетиями. И, кстати, на дверях отсутствовала табличка с именем хозяина.

Так, может, это и есть будущий дом Ганнибала? Может, именно здесь он освободится от семейных пут, сковывающих его на Амалиегаде?

Однако деду вновь пришлось проявить терпение. Ему не хватало средств на подобную покупку, и к тому же он только-только начал завоевывать доверие отца к себе в роли успешного предпринимателя. И все же, чтобы не искушать возможных конкурентов, он спрятал столбик с табличкой «На продажу» в сарайчик для садового инвентаря.

С той поры Ганнибал стал по воскресеньям приезжать на велосипеде на улицу Палермскую, где обедал взятыми из дому бутербродами, устроившись под плакучей ивой, так чтобы его не видели прохожие. Потом он подремывал на послеполуденном солнышке и мечтал об экстравагантных женщинах, русской литературе и мире, пронизанном рожденными гением Чайковского звуками. Немая фильма о страсти Анны Карениной оставила в его душе глубочайший, неизгладимый след. Одного лишь желал он: чтобы что-то или кто-то, будто по мановению сияющей волшебной палочки, пробудило или пробудил его от навеваемого конторой оптовой фирмы сна, и тогда он сможет покинуть ее навсегда.

Литературное кафе

Нас с сестрой моей Ольгой всегда интересовало, как люди находят друг друга.

– А как у вас с дедом вышло, Варинька? У вас случилась Вечная Любовь? Правда же?

– Бошедурйе![5] – бурчит она всякий раз в ответ и никогда не говорит правду.

Нам приходится вытягивать из бабушки подробности ее богатой на приключения жизни. Так игрунковые обезьяны выуживают из баобаба муравьев с помощью клейкой палочки. Но она упрямо гнет свою линию.

Впрочем, мне известно, что дед в одна тысяча девятьсот двадцатом году наконец-то прибыл в Петроград на торговом судне. С тягой к путешествиям в сердце и под предлогом открытия новых рынков для семейного предприятия.

Конец пути прошел более или менее благополучно, но все-таки Ганнибал целый день приходил в себя в гостиничном номере после утомительного плавания по волнам бушующего моря. И вот он наконец был готов к завоеванию города. Дед позавтракал в отеле блинами с икрой, прокатился на пароходике по реке Неве, а при виде зеленого как нефрит Зимнего дворца у него перехватило дух. В какой-то момент ему попалась на глаза цирковая афиша, и он приобрел билет на представление с бегемотом. Однако никакой там не гиппопотам, но дерзкое лицо Вариньки поразило его в самое сердце. Ее антрацитовые глаза горели, а черные кудри развевались над краем ящика иллюзиониста.

В ящике лежала юная моя бабушка, исполняя свой коронный номер. Ей и раньше приходилось ощущать на манеже внимание мужской части публики. Глаза многих моряков и франтоватых красавцев загорались надеждой от ее огненного взгляда. С некоторыми из них она даже соглашалась встретиться после представления, ну да, ведь Вадима больше не было на свете. Все они приносили ей в подарок слова любви, упакованные в папиросную бумагу. Но Варинька быстро сообразила, что, открыв подарок, кто бы его ни преподнес, она обнаружит там булавки, отвертку и требование ключа к ее душе.

«О чем ты задумалась? Когда ты вернешься? Почему ты так холодна?»

И все это приправлено бурлящим бешенством из-за невозможности командовать ею и решать за нее.

«Маленькайа грйаснайа шлйуха. Маленькая грязная шлюха».



А Вадим был не таким. Имея всего сто тридцать шесть сантиметров росту, он рано понял, что от него никто и ничего не ждет. И значит, он вполне мог всегда быть самим собой – и не мешал другим оставаться такими, какие они есть на самом деле. Вадим никогда не интересовался, о чем она думает, и не спрашивал, любит ли она его.

Когда они лежали под одеялом в цирковом вагончике и глядели друг на друга, стараясь сохранить вырабатываемое их телами тепло, Варинька понимала, что они слеплены из одного теста.

Лишь очень немногие могут в общении обходиться без слов, но легкомысленные ветреные словесные признания, нет, они были созданы не для этих двоих. Присущее Игорю несерьезное обхождение со словами также не способствовало укреплению в Вариньке веры в раздаваемые людьми направо и налево обещания. Ну а Вадим со своими ста тридцатью шестью сантиметрами был самым великим мужчиной из всех, кого она когда-либо встречала. Но теперь Вадима не было рядом, уже два года как не было.

В тот вечер, когда дед решил наведаться в цирк, Варинька, как обычно, лежала в своем ящике и разглядывала пришедшую на вечернее представление публику.

Действо словно бы разыгрывается у меня на глазах. Будто я вижу русский немой фильм с украинскими клоунами на ходулях, от которых рябит в глазах, с канатоходкой, парящей под куполом шатра, армянскими гимнастами-акробатами, подхватывающими друг друга на воздушных трапециях. Трубы выплевывают на зрительские ряды потоки звуков. В отсвете пламени изо рта Олега, глотателя огня, публика таращит глаза от изумления. Никакого бегемота на пропыленном манеже не наблюдается. Зато в центре его красуется на продольном шпагате Варинька, и сидящий в первом ряду Ганнибал бешено аплодирует, а частички света взвихряются вокруг него. Моментальная картина, обещающая деду жизнь, изобилующую луковичными церковными главами.

Образ Вариньки так запечатлелся в его сердце, что с той поры ничей другой образ не мог его заменить. В точности как только что вылупившиеся из яйца утята, которые готовы следовать за дворовым котом хоть на край света, если кот станет первым, кого они увидят в жизни. На самый край света, который вполне может оказаться аккурат за углом.

– Она настоящий штучный товар, – прошептал Ганнибал про себя, – не то что избалованная успехом, изнеженная копенгагенская актриса, нет, это русская артистка, сильная от природы и с антрацитовыми глазами.

Он не скрывал своего интереса к ней. Поэтому Вариньку ничуть не удивило, что этот блондин дождался ее после представления и, смущенно улыбаясь, представился ей на совершенно неизвестном ему русском языке. Ганнибал вел себя совсем не так, как другие ее воздыхатели. Да, он дарил ей розы и приглашал на прогулки, но ни одного вопроса из разряда инквизиторских она от него не услышала. Он был слишком обходителен и образован, чтобы спрашивать, находит ли она его общество приятным на самом деле, хотя сам сгорал от желания услышать ответ на этот вопрос. Нет, он настроил себя на терпеливое ожидание и страдания в тишине. Но ее-то это как раз больше всего и устраивало.

«Мне надо избаловать ее. Придерживать перед ней двери, носить ее на руках и крыльях, и тогда она постепенно откроет свое сердце и отдастся на волю любви».

К сожалению, именно вот это ношение на руках и крыльях и представляло собой самый сложный путь к сердцу Вариньки. Обладая стальными мускулами, она могла победить в рукоборье любого из своих поклонников. Поэтому Варинька предпочитала сама открывать двери, а не рассказывать сказки о соотношении сил и корчить из себя краснеющую от смущения недотрогу.

Лучшим моментом в ее артистической жизни был тот, когда иллюзионист распиливал ее пополам. Части ее тела были как бы разбросаны в разные стороны. И публика замирала от ужаса.

– Ма-ам! Ее распилили на тысячи кусков.

– О боже, она лишилась ног!

И тут под барабанную дробь она появлялась из ящика, целая и невредимая.

– Бах… Бах! Ничего я не лишилась!



Дед всего этого не знал. Как не знал и того, сколь умело Варинька сквернословила.

– Сволотши! Пошли на хрен! – со злой усмешкой выкрикивала она всякий раз, когда они проходили мимо цирка Чинизелли. Самое замечательное в чужеземной речи для иностранца, не владеющего местным языком, заключается в возможности слышать именно те слова, которые он жаждет услышать. И потому дед поощрительно улыбался ей, когда она произносила слово «сволочи», вслушиваясь в языковую стихию и согласно кивая Вариньке.

Днем она показывала ему знакомую ей часть города. Татарский базар, с морем монгольских малахаев, с танцующими, словно в бреду, медведями в кандалах и на цепи, кавказскими шашками-саблями и ларьками, забитыми сладкими абрикосами, жареными каштанами, говяжей или свиной корейкой. В близлежащих переулках раздавались звуки боев и призывные кличи боевых петухов. В густом воздухе плавали перья, пахло сырым мясом и кровью. Вариньку целиком захватывали петушиные бои, а дед стоял у нее за спиной и одобрительно кивал, хотя вид кровопролитных соревнований несколько выбивал его из колеи.

Ближе к вечеру они оказывались уже в его мире и гуляли по Невскому проспекту, шикарной улице, где жили богатеи и где Варинька до той поры никогда не бывала.

Ганнибал собрался купить ей шелковое платье коньячного цвета, но не тут-то было. Ведь бабушка моя сама мастерски владела иголкой, и все костюмы в цирке Совальской шила именно она.

«А что не так с моим платьем?» – подумала она раздосадованно. Но вслух ничего не сказала.

Дед же, уловивший перемену в настроении Вариньки, неправильно истолковал ее молчание.

«Может быть, она решила, что придется самой платить за покупку?»

– Бесплатно, бесплатно, – пробовал он объяснить, подыскивая синоним слову «подарок».

– Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, – пробормотала Варинька.

– Прошу прощения?

– Да нет, ничего.

«Неужели он попал впросак? Не забывай, она женщина гордая. Гордая, русская и бедная как церковная мышь».

В конце концов до него дошло, в чем дело, он поспешил похвалить ее платье, и дальше они пошли молча.

Постепенно Варинька немного оттаяла, и, когда они шли мимо магазина головных уборов, Ганнибал вдруг остановился. А вот эту небольшую шляпку с лебедем, что выставлена в витрине, он может ей подарить? Она поглядела на шляпку с мягкими полями и согласно кивнула. Белые изогнутые перья и оранжевый клюв, да они же словно созданы для Вариньки. По контрасту глаза актрисы немого кино стали еще чернее, в них полыхнул огонь, кожа приобрела оливковый оттенок, а дед загорелся идеей запечатлеть этот миг на века, пусть даже это будет их последнее совместное фото с Варинькой.

Он вытащил из ателье мастера, и тот сфотографировал их прямо перед церковью Вознесения Господня с ее полосатыми, как карамелька, куполами. Карточка эта до сих пор стоит на ночном столике моей матери и служит единственным доказательством дедовых приключений в Варинькином городе. Да, моя бабушка все так же присутствует на этой фотографии рядом с Ганнибалом. Маленькая, смуглая, дерзкая и своенравная. Вечно юная и с лебединой шляпкой на голове.



Проведя в Петрограде десять дней, Ганнибал с великой неохотой вынужден был отправиться в обратный путь. Он старался забыть Вариньку, но это оказалось невозможно. В то лето обе его сестры вышли замуж, причем обе за видных адвокатов, а мать его так и продолжала мерзнуть на солнышке у окна.

И только в декабре Ганнибалу удалось уговорить отца снова отправить его в поездку в Петроград с деловыми целями. Оптовик был приятно поражен неожиданно открывшейся у сына способностью вырабатывать здравые идеи и сразу представил себе, как будет организован рынок по закупке сибирских мехов на пушных аукционах для датских буржуа и продаже датской свинины в противоположный конец коммерческой цепочки.

И снова Ганнибал ступил на борт торгового судна. И отправился в долгий путь в золотой город, хотя и знал, что будет страдать морской болезнью всю дорогу.

* * *

Когда дед вновь прибыл в петроградский порт, на улице стоял двадцатиградусный мороз. К счастью, цирк Совальской работал без каникул. В том числе и зимой. Ганнибал с ходу отправился на представление, и к величайшей его радости распиленная дама все так же лежала в своем ящике.

Публики в цирке собралось не шибко много. Касса была пуста, у канатоходки случился понос, а Варинька ходила все в том же платье, что и в прошлый его приезд. К тому же на спине у платья образовалось рыжее пятно, после того как глотатель огня Олег оказался в непосредственной близости от Вариньки.

Ганнибала она узрела мгновенно. Долговязый мужчина, говоривший на странном языке, снова пришел в цирк и сидел в первом ряду. На самом деле она почти забыла его, ибо в ее сердце не было места мечтам, порожденным случайными встречами. Пусть даже после того их свидания у нее осталась шляпка с лебедем. Ведь все ее прежние воздыхатели через неделю после знакомства исчезали, чтобы больше никогда не возникнуть в ее жизни. Но этот вот снова сидел в первом ряду. Чужеземный блондин. Неужели он и вправду проделал весь этот долгий путь, чтобы увидеть ее?

– Да!

По сравнению с прошлым приездом Петроград изменил свой облик.

Необыкновенно красивая снежная королева встречала приезжих. По берегам словно бы покрытой глазурью Невы располагались роскошные дворцы желтого цвета, а весь город светился и был так же соблазнителен, как приправленный инеем мусс на десерт. На берегу мужики с всклокоченными бородами и меховыми шапками на головах отогревались горячим-прегорячим супом. Точно маленькие фабричные трубы, они выпускали в бело-голубое небо клубы пара и вели свои замысловатые витиеватые речи с завитушками, которые совершенно не поддавались никакому толкованию. Угловые кондитерские и чайные с заиндевевшими витринами манили гостей, а мимо них, раздувая ноздри, проносились лошади в санных упряжках, наполняя заснеженные улицы веселым ржанием и звоном бубенцов. Петроград выдыхал золото в небесную лазурь. Рядом с Ганнибалом шла Варинька, и чувство безграничного счастья переполняло его.

«Не забыл ли я свой разговорник в отеле? А, нет, он у меня в кармане пальто».

– Кататса на каньках… сафтра? Кататься на коньках… завтра? – спросил он, пролистав чуть ли не весь разговорник.

Варинька кивнула.

Она радовалась, что холодно и можно носить пальто, пусть оно у нее и было изъедено молью. Зато оно скрывало пятно на спинке платья.

На следующий день они зашнуровывали коньки под громкие звуки военных маршей, звучавших во дворах великолепных дворцов. Повсюду встречались красногвардейцы с заряженными ружьями и красными звездами на меховых шапках. Солдаты кучковались небольшими группками и курили папиросы, притопывая ногами, чтобы не замерзнуть в своей холодной форме.

Варинька проворно скользила по льду и даже прокатилась по зеркальной поверхности Невы, а Ганнибал ковылял вслед за нею. Несколько элегантно одетых дам в сверкающих мехах, пряча руки в пушистые муфты, со смехом следили за передвижениями странной парочки. Их накрашенные губы рдели на ярком зимнем солнце, но для Ганнибала на всем белом свете существовала одна только Варинька. «Чйорт минйа падири, как йа хараша! Черт меня подери, как я хороша!» – воскликнула она и вонзила в лед ребро конька.

В ушах деда ее восклицание прозвучало сладкой музыкой, хотя он и не смог сразу отыскать сказанные ею слова в разговорнике.

Где-то репетировал мужской хор, и пение его разносилось эхом множества голосов, паря над дворцами. «Город, достойный богов. И сколько страсти – нам, копенгагенцам, есть чему здесь поучиться».



В один из дней Ганнибалу пришлось пожертвовать утренней прогулкой с Варинькой и выступить в роли опытного представителя оптовой фирмы. Ему удалось подписать несколько выгодных контрактов с сибирскими меховщиками, которые теперь, когда к власти пришли большевики, были более чем просто расположены к торговле.

Но каждый вечер Ганнибал покупал билет в первый ряд и наблюдал, как Вариньку распиливают надвое. Хотя он и знал, что она ничуть не пострадает, все-таки пульс его учащался до бешеного, когда оркестр имитировал хруст костей и разрываемой кожи. Настоящая музыка резни, переложенная для балалайки, пилы, тубы, альта, аккордеона и ударных.

Публика содрогалась от ужаса.

Между тем Ганнибал всерьез озаботился Варинькиным здоровьем и благополучием. Хотя Петроград и имел божественный вид, уважение к человеческой жизни там находилось почти что на нулевой отметке.

– Смотри! – в ужасе воскликнул Ганнибал как-то во время утренней прогулки.

Тело мертвого человека вмерзло в лед на Неве, но никто не только не остановился, но и вообще не обратил на это внимания. Горожане просто проходили мимо.

– Случаитса… – только и сказала Варинька. – Случается…

Когда река вскроется, тело унесет в Ботнический залив, а жизнь пойдет дальше своим путем.

И тут Ганнибала точно осенило, и все прежние сомнения отпали.

«Надо взять ее с собой в Данию!»

Мысль, которая до сих пор выражала лишь несбыточную мечту, вдруг приняла весьма конкретные практические очертания.

В тот вечер Ганнибал захватил с собой последний подарок для Вариньки, последний, потому что следующим утром он отправлялся обратно в Данию на торговом судне с сибирскими мехами в огромных сундуках. Большой мягкий сверток. Когда Варинька развернула его, на свет явилась светло-коричневая соболиная шубка.

Варинька застыла в изумлении.

И долго молчала. Ганнибал затрепетал, полагая, что вновь оказался слишком щедр и тем самым оттолкнул ее от себя.

«Все пропало?»

– Спасибо! – сказала она наконец и заглянула ему в глаза.

Это слово было ему знакомо.

Успех раззадорил его, и Ганнибал пригласил Вариньку в «Литературное кафе».

Варинька обнаружила вдруг, что у нее на чулке пошла стрелка, и с этим поделать уже ничего нельзя. Да и о рыжем пятне на платье она не забыла.

«Не беда, он же, наверное, не из-за чулок меня выбрал!»

Варинька надела шубку. Она оказалась почти невесомой, и впервые девушка ощутила, какой легкой и безмятежной может быть жизнь. Когда тебя обволакивает ощущение уверенности и защищенности. Как будто ты находишься в объятиях матери. Старое свое пальтишко она отдала нищенке на улице.

В кафе Ганнибал на ломаном русском заказал армянского коньяку. Он наслаждался атмосферой в этом заведении, куда в свое время заглядывали такие писатели, как Пушкин и Достоевский. На стенах были развешаны фотопортреты великих русских художников.

– Толстой! – сказал дед и показал на один из них.

– Анна Каренина! – воскликнула в ответ бабушка, и взгляд ее внезапно сделался очень внимательным. – Граф Вронский, – добавила она и осушила бокал.

По всей вероятности, коньяк развязал ей язык.

– Да! – счастливой улыбкой ответил ей Ганнибал.

«Это совершенная женщина. Не то что кудахтающая копенгагенская курица, нет, эта женщина говорит, лишь когда ей есть что сказать. Подумать только, она знает «Анну Каренину», нет, это маленькое существо каких-то полутора метра ростом вмещает в себя всю русскую душу целиком».

От выпитого коньяка и тепла жаркой соболиной шубки Варинька раскраснелась, и это вселило в Ганнибала решимость.

– Варинька! Красивайа и дивнайа Варинька! Красивая дивная Варинька! Я понимаю, ты почти совсем не знаешь меня, но мое сердце не найдет покоя, если ты не выйдешь за меня замуж. Уйедим са мной в Данийю! Уедем со мной в Данию! – Дед не решался глядеть на нее. Он весь день упражнялся в произнесении этой фразы и теперь даже задержал дыхание, чтобы не брякнуть что-нибудь не то.

Улица Палермская

Пока дед задерживает дыхание в Петрограде, я возвращаюсь в комнату моей старшей сестры, только что восставшей из мертвых.

Хотя Варинька всегда предупреждала нас, что никаких чудес и божественной любви не бывает, я все же завидую Филиппе, ведь она побывала там, на другой стороне. Представляете, я покидаю свое неуклюжее тело, встречаю море светящихся душ в состоянии невесомости и избавляюсь от силы притяжения.

Позднее в тот день мы с Ольгой остались наедине с Филиппой и принялись выпытывать у нее подробности.

– Расскажи, как это – умереть? – спрашивает Ольга.

– Прекрасно…

– Слушай, а там кто-нибудь из знакомых был?

– Мне были знакомы все, хотя я раньше никого из них не встречала.

В итоге мы смогли выведать у нее, что управляться с прозрачными кодами, которые Филиппа сразу же расшифровала, невероятно легко и просто.

Но больше ничего из нее выудить не удалось.

Дверь в неземное, по-видимому, открыта не для всех и каждого. Если бы я обладала таким же пропуском туда, как старшая моя сестра, я бы задала Богу вопрос о любви. Какова она? И вообще, ее на всех хватит? Или кому-то придется долго ждать и в результате не дождаться?

Всякий раз, проходя мимо церкви святого Нафанаила, что на площади Амагербро, я останавливаюсь и разглядываю буквы с завитушками золотого цвета над входом в храм. Это прямое послание Господа:

JEG GIVER EDER IKKE SOM VERDEN GIDER


К сожалению, V в слове GIVER в обоих случаях выписана так затейливо, что напоминает скорее D.

И в результате вместо

МИР МОЙ ДАЮ ВАМ НЕ ТАК, КАК МИР ДАЕТ

получается такое вот прискорбное граффити от Бога:

ВИДЕТЬ ВАС ХОЧУ НЕ ТАКИМИ, КАКИМИ МИР ХОЧЕТ

И что, здесь заканчиваются милосердие и сострадание? А Бог вообще чего-то желает? Существует ли план, обещающий нам бурную любовь взамен верной службы? Или что, прикажете бегать на цыпочках и ждать, когда тебя унесет ветром?

Впрочем, я заставляю бабушку слишком долго пребывать в неопределенности.

* * *

В Петрограде, казалось, прошла целая вечность, прежде чем прозвучал Варинькин ответ. Она долго хранила досаждавшее Ганнибалову сердцу молчание.

«Но что делать ей в чужеземной стране? Он наговорил Вариньке кучу комплиментов, но они никогда ничего не значили для нее. Комплименты лишают женщин воли. Без ног, без направления – куда и на чем бежать-то? А что, если я не приживусь там…»

Дед лихорадочно листал свой разговорник.

– Дом! – сказал он на своем лучшем русском.

– Пианино!

– Музыка!

– Тепло!

– Искусство!

– Свобода!



– И… дети, – смущенно улыбнулся он. – И… дети!

Слова-обещания о свободе и настоящем доме звучали так соблазнительно в ушах Вариньки.

Жизнь в цирке была жесткой и жестокой. Всякую ночь слышались пьяные вопли униформистов, а спала Варинька с ножом под подушкой, на случай если глотатель огня Олег снова попытается пробраться к ней под одеяло. Да что там, ведь даже ее собственный отец Игорь почти не обращал на нее внимания, зависая в грязных борделях. А о его умении набирать в труппу бесталанных артистов лучше вовсе не упоминать. Именно по этой причине публика переставала ходить на представления. И цирк Совальской, и прежде не благоденствовавший, нынче и вовсе оказался на грани банкротства, так что Варинька просто не имела возможности есть досыта. Да у нее даже платья ни одного целого не осталось.

«А вдруг она и в самом деле сможет полюбить этого добросердечного мужчину из чужедальней страны?»

Раз уж чудеса и древесные опилки не располагаются на первом месте в списке ее приоритетов, а Ганнибал предлагает ей жить в теплом доме с пианино в Дании, то, может, настало время принять предложение? Он дружелюбен, и, судя по всему, ничего от нее не требует. Ей надоело спать с ножом под подушкой, и поскольку Вадим исчез бесследно в пасти гиппопотама, бабушке пришлось признать, что ни по кому из циркачей она тосковать не станет.

– Да! – ответила она.

– Да? – повторил дед, не веря своим ушам.

– Да! – серьезным тоном сказала она и взяла его за руку. Такой близости между ними до сей поры не бывало.

И наконец смысл Варинькиного ответа дошел до него.

Он запрыгал от радости, и посетители кафе улыбались им. «Так пусть это случится прямо сейчас!» – вскричал он от избытка чувств.

– Давай пошенимсйа сиводнйа вечером! Давай поженимся сегодня вечером!

Публика в кафе зааплодировала, принялась громко и восторженно поздравлять их и стучать кулаками по столешницам.

Выпив для храбрости, Ганнибал выступил на ура, не утратил красноречия и добился головокружительного успеха. И вдруг испугался, что Варинька пожалеет о своих словах, если они промедлят хотя бы еще мгновение.

О, сколько лет он с тоской ждал этого мига. Нет, лучше уж кончить свои дни пропащим сыном, нежели умереть, не попробовав пожить так, как мечтается ему самому.

К великой его радости, Варинька решительно кивнула и поднялась, чтобы уйти с ним.

«Ну, раз уж решение принято…»

Ганнибал, разумеется, был в курсе, что семья его в Копенгагене ни за что и никогда не одобрит его выбор и не явится на свадьбу в Дании. Но он вернется домой мужем русской принцессы цирка, как бы ни расценивали его поступок его родственники. Он опьянел от счастья и решимости пойти против воли семьи.

Варинька разбудила батюшку Знаменской церкви, Ганнибал осыпал его купюрами, и тот обвенчал их тем же вечером, единственным свидетелем чего стала плакальщица.

Подробности случившегося в первую брачную ночь нам с Ольгой выудить из Вариньки не посчастливилось. Я, правда, надеюсь, что для деда она выдалась и нежной, и страстной, но сильно в том сомневаюсь. Они поженились в самую темень, на солнцеворот, и на следующий день темнота стала уступать, а свет – прибывать, пусть даже всего на одну минуту. Толковать сию символику можно как кому угодно.

Варинька настояла на том, чтобы самой выправить себе проездные документы и до отъезда в Данию попрощаться с цирком Совальской и своим отцом. А Ганнибалу лучше бы уехать раньше нее. Дед искренне просил разрешения остаться в Петрограде, но обуздать волю Вариньки никому не под силу.

Прежде чем торговое судно отчалило от причала, он на салфетке нарисовал карту Европы и показал Вариньке, где находится остров Амагер.

– Палермская улица. Вот этот дом я куплю!

– Па… лерм… ска… йа?

– Да!

Ганнибал снабдил ее приличной суммой и разборчивыми буквами написал адрес семьи на Амалиегаде. Так что Варинька может телеграфировать ему дату прибытия.

– Да!

И она ушла.



По возвращении в Данию деда ожидало много хлопот. Во-первых, ему понадобился датско-русский разговорник с бо́льшим количеством русских слов, а во-вторых, он наконец-то вышел на адвоката, в ведении которого было и дело о доме на Палермской улице. К облегчению деда, дом все еще был выставлен на продажу.

И вот теперь пробил его час. Теперь, когда он был женат, тайно, разумеется, но все-таки. Будущее находилось в его руках. Это будет феерически колоритный дом. Дом, где кишмя кишат дети. Хорошо бы целая дюжина. И пусть будут и мальчики, и девочки. На всех этажах будут звучать музыка и детский смех. Парящий дом с Варинькой в центре.

Единственное, чего не хватало Ганнибалу, так это экономического вспомоществования со стороны отца. Впрочем, в этом смысле у него были неплохие предчувствия. Дело в том, что теперь, после того как сибирские меха покинули борт торгового судна и начали разгуливать по площади Конгенс Нюторв, отец по-другому стал оценивать способности сына. Похоже, из Ганнибала все-таки можно сделать мужчину, и значит, настало время ему покинуть родительское гнездо. И посему Оптовик решил выдать сыну значительную часть его доли наследства авансом.

Дед купил виллу за неслыханно смешные деньги и сразу же начал приводить ее в порядок. Он приобрел красивую мебель без всяких там финтифлюшек и теперь находился в поисках пианино. Выбор пал на немецкий вариант от Хайдеманна. Струнный инструмент с тонким нежным звучанием, его Ганнибал купил у местного старьевщика, который вообще-то не собирался расставаться с этим пианино. Передняя часть инструмента была украшена серебряной инкрустацией ручной работы, изображавшей двух соединенных между собой лебедей.

– Такого пианино больше во всем мире не найти.

Ганнибал любил символику и купил пианино.

Далее следовало приобрести граммофон с медной трубой и, разумеется, избранные пластинки с музыкой Чайковского, Прокофьева и Рахманинова. Ну и еще шеллаковую пластинку с красивейшими ариями в исполнении одной из новых оперных звезд того времени Энрико Карузо и неаполитанской сопрано Розы Понсель, после чего можно было покинуть магазин.

Ребенком дед играл сонаты и теперь горел желанием петь серенады своей возлюбленной под собственный аккомпанемент.

Шли, однако, месяц за месяцем, но никакой телеграммы от Вариньки не поступало, и, хотя Ганнибал продолжал репетировать на пианино от Хайдеманна, он все же боялся, что она так и не появится в Копенгагене. Он написал ей письмо на совершенно беспомощном русском, отправил его на адрес цирка Совальской, но ответа не получил.

Каждый день после работы Ганнибал ходил в порт и высматривал Вариньку. И каждый вечер желал спокойной ночи черноглазой девушке с лебединой шляпкой на голове на фоне церкви с луковичными куполами.



И однажды, не прошло и четырех месяцев и трех дней после их прощания в Петрограде, он увидел ее. Она сидела перед большим русским торговым судном на железной причальной тумбе и болтала ногами. Сидела с раннего утра, уверенная, что Ганнибал наверняка отыщет ее.

– Варинька! Варинька! – вскричал он и бросился к ней, размахивая руками.

Она поднялась и пошла ему навстречу, подхватив лежавший рядом с тумбой драный вещевой мешок. Но она не стыдилась ни мешка, ни морщинистых чулок. Варинька казалась еще меньше ростом, чем ему помнилось по Петрограду, но она глядела ему прямо в глаза, непохожая ни на кого из тех, кого он знал или с кем был когда-либо знаком. Ни шляпки, ни шубки на ней не было, но он не стал задавать ей лишних вопросов.

Дед был просто до безумия рад снова увидеть свою Вариньку, он поднял и весело закружил ее, но что-то заставило его снова поставить ее на землю.

Ее отец Игорь умер. Цирк Совальской прогорел. Это то, что Ганнибал понял по ее жестам и односложным словам, но, как ни странно, события эти не шибко трогали ее, и она не желала о них больше рассказывать. И вот Варинька стояла перед ним все в том же платье с пятном на спине и в основном молчала.

Ганнибал набросил свое пальто на плечи Вариньки, подобрал ее мешок, нанял дрожки и повез ее домой, в тепло. Домой на улицу Палермскую.

– А вот и он, – улыбнулся Ганнибал и взмахнул рукой.