Ронан Хешин

ЛЕОНАРД И ГОЛОДНЫЙ ПОЛ

Эта книга посвящается Кэтлин Смит — за ее смелое и прекрасное сердце
Глава 1

Леонард

Мать растила Леонарда одна, скрывая трудности за веселым видом, потому что его отец трагически скончался во время родов. Мать не была по природе бойцом, но ей удалось научить Леонарда смотреть на жизнь как на цепочку незначительных событий, с каждым из которых вполне можно как-нибудь справиться. Доброта казалась ей совершенно обычным делом, она считала, что единственным убедительным оправданием отсутствия птичьей кормушки в садике за домом является ее наличие в садике перед домом.

Как иногда случается с мальчиками, предпочитающими настольные игры спорту, у Леонарда было мало друзей, но много идей. И мать с интуитивным здравомыслием понимала, что детям, подобным Леонарду, просто нужно, чтобы их кто-то выслушал. Они отправлялись в поход по магазинам, обсуждая щукорылых угрей, а на обратном пути увлеченно беседовали о спутниках Сатурна, в ванной перед сном они говорили о приливных волнах и, прежде чем пожелать друг другу спокойной ночи, обменивались мнениями о человеке, который попал в Книгу рекордов Гиннесса как обладатель самых длинных ногтей. Но Леонард рос в то время, когда тихие дети с развитым воображением не обладали презумпцией невиновности. Матери часто приходилось защищать сына от раздраженных учителей, жаловавшихся, что до него невозможно достучаться. С чисто материнским смирением она сидела одна на родительских собраниях и объясняла, что у сына, как и у его покойного отца, на лице просто никогда не сможет появиться выражение «Эврика».

Когда Леонарду уже стукнуло тридцать, мама по-прежнему его опекала — покупала на обед его любимую ветчину (ту, где меньше прожилок), ставила чай на тумбочку у кровати, чтобы он выпил его, когда проснется, и наводила утюгом благопристойные стрелки на джинсах, которые Леонард потом заглаживал. Когда мать уже состарилась, он в благодарность проводил с ней много времени, сделав ее частью своего не слишком многолюдного жизненного пространства.

Леонард точно не мог сказать, когда именно наступил момент, превративший их отношения из чисто семейных в товарищеские. Хотя взрослый сын, живущий с овдовевшей матерью, — это такая ситуация, по отношению к которой обществу еще предстоит выработать четкое мнение, обычно она видится как не самая привлекательная. Окружающие, насколько могли судить, пришли к выводу, что мать, пожалуй, слишком властная, а сын недостаточно инициативен и, возможно, не особенно сексуален. На самом же деле ни мать, ни сын не пытались ущемлять или вмешиваться в дела друг друга. Оба были людьми независимыми, умеющими находить удовольствие от жизни в собственном мирке, и, в общем, они хорошо ладили. Правда, Леонард почувствовал некоторую неловкость, когда возникла мысль вместе поехать в отпуск, хотя он даже не помнил, кто из них двоих эту мысль подал. Конечно, когда в отпуск едут мать с дочкой — это нормально; путешествие отца с сыном, как известно, считается способом взросления. Однако отпуск сына в компании мамы подразумевает, что кто-то кому-то непременно станет обузой. И все же они путешествовали с удовольствием. Она любила ходить пешком и без труда обходила художественные галереи, полностью осматривая любую выставку разумных размеров, не попадаясь на спасительную удочку в виде магазина сувениров, куда устремлялись умаявшиеся женщины вдвое моложе ее. Обоим нравились церкви, хотя Леонард и не был человеком религиозным, чего, однако, не скажешь о большей части мирового искусства. Он с наслаждением рассматривал знаменитую живопись и скульптуру в европейских соборах, а мать ставила свечку в боковом приделе за упокой души своего давно умершего и слишком чувствительного супруга.

Она никогда не спрашивала Леонарда о девушках, поскольку понимала, что тема эта слишком деликатная, но также и потому, что испытывала сомнения по поводу причин его, по всей видимости, девственной жизни: дело в отсутствии интереса или возможностей? Для Леонарда же проживание в одном доме с мамой на практике предполагало некоторые самоограничения. Что бы случилось, думал он, если бы он привел домой девушку и, проснувшись на следующее утро, они обнаружили бы на тумбочке две чашки чая?

В середине недели, закутавшись на ночь в пуховое одеяло, мать нежданно-негаданно умерла во сне. Ее одежда, приготовленная на следующий день, аккуратно лежала рядом. Такая опрятность была ее данью уважения жизненным мелочам. Врач назвал причиной смерти сердечный приступ, но подчеркнул, что не видит никаких признаков перенесенного страдания или трагедии. Сказал, что сердце, скорее всего, просто «перестало биться».

Поскольку Леонард был единственным ребенком и малообщительным, что, в общем, не свойственно единственным детям, народу на похороны пришло немного. На передних скамьях в церкви практически никого не было, кроме самого Леонарда, потому что люди обычно стараются избегать близости к усопшему родственнику и садятся на несколько рядов дальше, чем следовало бы. Поэтому рассчитывать на помощь многочисленной родни Леонард не мог и сам выполнял то, что требовалось во время обряда: читал молитвы верных, собирал пожертвования и делал другие мелкие дела, которые обычно выпадали на долю других, менее близких родственников. В своей проповеди священник говорил об общих вещах, о смерти и надежде, что вызвало у Леонарда чувство облегчения, потому что мама не любила, когда жизнь покойного преподносилась в болтливо-карикатурном виде. Если бы у Леонарда хватило смелости, он сказал бы, что его мать относилась к людям с такой заботой, словно это были птички в ее саду, то есть с безусловной нежностью и щедростью.

В крематории ее гроб, слегка подрагивая, проплыл по рельсам сквозь красную драпировку, напоминая — конечно, не случайно — «Поезд призраков», ее любимый ярмарочный аттракцион. Мама боялась высоты и конкурсов, поэтому ярмарки всегда представляли для нее некоторое испытание, но она ходила туда ради Леонарда и с удовольствием каталась на «Поезде призраков», главным образом потому, что он ехал медленно по темной, украшенной флуоресцентными лампами художественной галерее. Когда гроб исчез за занавесом под напев «Nothing Rhymed» ее любимого Гилберта О’Салливана, Леонард стер слезу с очков и сиротливо вернулся в их общий дом, который теперь стал только его домом.

Когда единственный ребенок теряет второго родителя, на календаре поколений переворачивается страница. Приходится заниматься практическими делами, что-то устраивать, но еще, в более общем смысле, самому встречать то, что преподносит жизнь, и неважно, готов ты к этому или нет. В результате к печали прибавляется замешательство. Именно в таком состоянии, с настроением, упавшим на октаву, Леонард провел первые несколько недель после похорон: не отрываясь, глядел на пирог, выпекавшийся в духовке; долго стоял, уставясь на мешочек с семечками в птичьей кормушке; грустно замирал с текстовым маркером над списком телепрограмм. Если бы в это время вы спросили его, о чем он думает, или каким-нибудь иным привычным способом попробовали вернуть его к действительности — то есть без всякой на то причины побеспокоили его, — он не знал бы, что вам ответить, а его будничное сознание вернулось бы к нему, словно кошка, которая несколько дней где-то гуляла и теперь явилась без всяких объяснений.

Каждый вечер после ужина он сидел на диване, как обыкновенно сидят одинокие мужчины, которым приходится не проводить время, а чем-то заполнять его. Открывал биографию какой-нибудь исторической личности, терпеливо дожидавшуюся своего часа в книжном шкафу. В некоторых книгах закладки торчали всего через несколько страниц после начала, и в описании жизни героя Леонард едва ли продвигался дальше детства. Он чувствовал себя спокойно в книжных магазинах, и сама покупка книг тоже была овеяна спокойствием, но читателем в эти дни он стал рассеянным. Чтение теперь казалось ему занятием гораздо более уединенным, потому что его ухо больше не улавливало мелких шагов матери, хлопотавшей по хозяйству. Он садился за стол и пытался срисовывать картинки из «Ежегодника орнитолога-любителя» — песчанку, прыгающую вдоль берега, или кайру с кладкой яиц грушевидной формы, благодаря которой они не скатываются со скал, — но так как показывать рисунки было больше некому, все детали оперения и цветовые оттенки он прорисовывал небрежно. И конечно, всегда оставался телевизор: из всех возможностей самая привлекательная, хотя на удивление маловостребованная, поскольку рядом на диване не сидела та, с кем он мог все обсудить.

Был бы Леонард другим человеком, он мог бы пойти вечером в паб, встретиться с друзьями, поиграть в дартс, домино, карты или в какую-нибудь другую игру, но от мысли провести время в компании экстравертов ему становилось совсем одиноко. В такие периоды мы узнаем своих настоящих друзей или, как в случае с Леонардом, идем к единственному другу. Так, пытаясь закрыть или заполнить эту пресную главу вечера, Леонард взял привычку искать убежище у Голодного Пола.

Глава 2

Парлевуд

Голодный Пол до сих пор проживал с родителями в семейном доме, в котором он родился и вырос. Уже прошло более тридцати лет из отведенного ему жизненного срока, и, по мнению соседских кумушек, ему то ли не хватало «тонуса», то ли он просто намеревался дождаться здесь кончины родителей, выбрав самый легкий способ вступить во владение семейной недвижимостью. Но Голодный Пол был человеком, чье равнодушие отметало все сплетни. На самом деле он не уезжал из родительского дома потому, что у него была счастливая семья. Возможно, люди гораздо реже, чем хотелось бы, умеют ценить такие вещи.

Питер, его отец, много лет работал экономистом, но сейчас вышел на пенсию и проживал деньги, которые ему обеспечивала невидимая рука рынка. Питер был лыс, и при этом казалось, что его лысина является результатом действия гравитации: его волосы словно затянуло внутрь головы, и они пучками проросли на бровях и повылезали из ушей и носа. Мать Пола, Хелен, была учительницей предпенсионного возраста и теперь работала лишь два дня в неделю. На протяжении двух лет в начальной школе она учила и Леонарда, хвалила его рисунки и говорила, что у него «острый ум, если бы только он им пользовался» — самый добродушный способ назвать человека лентяем. Как любая учительница, встречающая бывшего ученика уже взрослым, она всегда искренне радовалась приходу Леонарда.

Хелен и Питер познакомились, когда однажды он остановился, чтобы показать ей дорогу на художественную выставку, а потом навязался в провожатые. Они как-то сразу полюбили друг друга. Химия первоначальной симпатии переросла в физику, а потом и в биологию, когда провидение наконец одарило их первым ребенком — Грейс, старшей сестрой Голодного Пола. Затем, после двух тяжелых выкидышей, у них появился Пол, и, как легко догадаться, в этих обстоятельствах они относились к нему с особой заботой. Как семейная пара Хелен и Питер оставались очень близки — такое бывает, когда два человека многое пережили вместе.

Для их дома Голодный Пол придумал название «Парлевуд», несколько исказив слова французской песенки, которую он однажды услышал в регби-клубе. Хелен была убеждена, что в садике за домом надо подкармливать птиц, а в садике перед домом — пчел, Питер же занимался тем, что он называл «внутренним содержанием жилища»: развешивал картины, менял лампочки и делал все, что нужно для ремонта, стараясь, впрочем, не покупать лишних инструментов. Грейс давно съехала и готовилась к приближающейся свадьбе — мероприятию, которое организовывалось с помощью ежевечерних переговоров с Хелен, чья роль в основном сводилась к выслушиванию дочери, то и дело прерываемому возгласами, произнесенными ласковым материнским голосом: «Конечно, деточка, конечно!»

Когда Леонард появился у них на пороге в тот вечер, Питер встретил его своей обычной улыбкой и со светящимися радостью глазами:

— Заходи, Леонард, заходи.

Леонард прошел внутрь, без всякой нужды вытерев свои чистые ботинки о придверный коврик — жест, более свидетельствующий о вежливости, чем о соблюдении гигиенических норм. В гостиной Хелен собирала пазл на чайном подносе. Картинка пазла напоминала импрессионистскую живопись, но пока вырисовывались только края, и трудно было сказать что-то определенное. На диванном подлокотнике нетвердо стояла чашка с чаем, чего никогда не допустила бы мама Леонарда. Питер и Хелен снова заняли свои обычные места на диване, сами похожие на сложившиеся кусочки пазла.

— Ну как, Леонард, все потихоньку приходит в норму? Знаю, у тебя сейчас столько забот, — заговорила Хелен, сразу же тактично исключив болезненную тему.

— Потихоньку, — ответил Леонард, ничего не сказав про «норму», про горе и заботы.

— Рады тебя видеть. Угощайся, — сказала она, указывая на шоколадное пасхальное яйцо, открытое на три недели раньше срока — грех небольшой, ведь она им делилась. Леонард взял большой кусок, попытался, как человек воспитанный, отломать от него кусочек поменьше, но раз уж яйцо все равно разломалось и упало к нему на колени, решил съесть его целиком. Телевизор был поставлен на паузу посреди одной из самых любимых телевикторин Леонарда — «Вопрос универсанту». Питер, как правило, действовал следующим образом: сидел наготове и, как только участник шоу нажимал на сигнальную кнопку, выдавал пулеметную очередь из вариантов: «Томас Кромвель, нет, Оливер Кромвель, нет…», предваряя ответ немыслимо образованного двадцатилетнего участника: «Кардинал Вулси». На контрасте с пулеметчиком Питером Хелен выступала снайпером. Она предпочитала одновременно заниматься чем-нибудь еще — решала кроссворд, судоку или, как сегодня, складывала пазл, — притворяясь, что не слушает. И вдруг, когда на каком-нибудь трудном вопросе спотыкались обе команды, она, едва подняв глаза на экран, выдавала верный, бог весть откуда взятый вариант. Обычно это было то, что знать вообще невозможно, к примеру событие, произошедшее в високосный год, или что король имярек …надцатый имел близнеца. Хелен делала вид, что вовсе не получает удовольствия от того, как ее единственный хладнокровно выданный правильный ответ отметает с полдюжины панических озарений Питера. Однажды Питер записал программу заранее и выучил первые двадцать ответов, чтобы позже, когда они сядут смотреть викторину, потрясти воображение жены. Ему удалось выполнить свой план, однако мы вряд ли узнаем, поверила ли Хелен в обман или ей просто было приятно сознавать, что после стольких лет брака муж все еще готов на подобные подвиги, чтобы произвести на нее впечатление. Помимо прочего, неугасающий интерес к этой викторине они испытывали еще и потому, что оба верили в молодежь. Они болели за юных участников и прощали им излишнюю самоуверенность, потому что видели что-то чистое и идеальное в любом талантливом молодом человеке, который умеет использовать полученное образование.

— Как дела на работе, Леонард? — спросил Питер. Ему, пенсионеру, до сих пор было небезразлично, что происходит у работающих людей, хотя сам он со всем этим уже распрощался.

— Неплохо, неплохо. Тружусь.

— И какая тема сейчас — динозавры, океанские жители, пещерные люди, греки?

— Почти угадали — римляне. Особенно их пребывание в Британии и окрестностях. Весьма интересно. Шотландцы их когда-то здорово потрепали.

Леонард писал детские энциклопедии и научно-популярные книги. Хотя тексты писал именно он, автором как таковым не числился. Имя рядом с названием — и информация на суперобложке — относились к ученому, ответственному за содержание книги. Задача Леонарда состояла в том, чтобы сформулировать основные идеи в коротких запоминающихся предложениях. Некоторым иллюстраторам нравились его краткие формулировки, и со временем он получил репутацию человека, умеющего смотреть на научные факты глазами ребенка. Работа его устраивала, потому что была для него по-настоящему интересной и он считал, что лучше играть второстепенную роль в чужой истории, чем сиять звездой самому. Ему нравилось оставаться человеком неизвестным, которого не восхваляют и не благодарят, хотя в его возрасте зарплата могла бы быть и побольше. Он сидел один в офисе с открытой планировкой рядом с людьми из других компаний и с администрацией собственной компании, которая вполне могла бы быть чьей-то еще. Все это давало Леонарду ощущение и внешнее подобие принадлежности коллективу, хотя в действительности он по большей части работал в одиночку, погруженный в собственные мысли. Художники, истинные добытчики, создавали свои иллюстрации после того, как Леонард сдавал готовый текст, поэтому он с ними обычно не пересекался. Его отношения с авторами-кураторами, как правило, были деловыми и отстраненными. Те связывались с ним по электронной почте и отвечали на его комментарии с официальной вежливостью, дружелюбно, но без теплоты. Это устраивало Леонарда. На службе он не стремился к дружеским отношениям с альфа-самцами.

— Леонард, делай иллюстрации сам, ты ведь всегда хорошо рисовал. А потом избавься от важных боссов и публикуй свои книги. Переезжай на Багамы и пиши на пляже, — сказала Хелен, которая всю жизнь занималась тем, что исподволь подкидывала другим вдохновляющие идеи, словно подавала бейсбольный мяч, чтобы они могли сделать свою игру.

— Может, когда-нибудь и возьмусь, — ответил Леонард. — Проблема в том, что все научно-популярные книги уже миллион раз написаны, поэтому трудно сказать что-то оригинальное. У нас на передовых рубежах иллюстраторы, а я только пересказываю всем известные факты и фактики. Но я, в общем, вполне доволен: приятно думать, что мои книжки читают дети и они им нравятся.

— Читающий ребенок — это самое прекрасное зрелище, — подтвердила Хелен. — Помню, как Грейс читала, лежа на ковре, на животе, не замечая ни телевизора, ни нас. Никогда не встречала ребенка, который не любил бы читать, если у него была такая возможность. Помню, ко мне в школу приходили родители и жаловались, что их дети не читают, и я всегда давала им один и тот же совет: если родители будут читать, то и дети последуют их примеру. Хотите, чтобы ребенок читал, — читайте сами. Могу поспорить, что их родители читали книжки, — добавила она, кивнув в сторону студентов на экране замершей на паузе телевикторины.

— Кстати, о талантливой молодежи. Что-то не видно вашего любимого сына, — сказал Леонард.

— Он наверху, просил тебя подняться, — ответил Питер и потянулся за телевизионным пультом. Когда Леонард вышел из комнаты, запись была вновь включена, и он услышал за спиной вопль Питера: «Магнетизм!»

В комнате Голодного Пола наверху никого не было. Не зная, как положено входить в спальню взрослого человека, имея лишь платонические чувства, Леонард остановился в дверях и задержался там на некоторое время, услышав, как его друг где-то в глубине своего жилища опорожняет кишечник. Так Леонард получил возможность окинуть взглядом спальню Голодного Пола, в которой раньше он вроде бы никогда не бывал. После примерно двенадцати лет юноши обычно не заходят в спальни друг к другу — трудно придумать для этого убедительный предлог. В этой спальне смешались следы разных периодов жизни ее обитателя, в основном преобладал небрежный глянец взрослого человека, кое-где нарушенный приметами мальчишеских увлечений. Пластиковые фигурки героев стояли в соответствующих позах на полках, где, как, несомненно, надеялись родители Голодного Пола, однажды появятся великие книги. Прикрепленный к единственной люстре, висел самодельный картонный макет истребителя «Спитфайр». Стены выкрашены в нежно-зеленый оттенок — такой выбирают для детской, когда еще не знают пол ребенка. Занавески и покрывало на кровати были в обычном домашнем стиле: листочки и прочие завитушки разных оттенков голубого и серого цветов. На стенах висели собственные творения Голодного Пола, включая кособокий портрет «Смеющегося кавалера», исполненный им по размеченной основе, и пазл «Где Уолли?», сложенный, вставленный в рамочку и водруженный на стену как свидетельство успешного завершения тяжкого труда. Нельзя сказать, что комната была неопрятная, но в ней чувствовался беспорядок, который иногда замечаешь в спальнях выросших детей, все еще живущих с родителями.

Голодный Пол вышел из ванной в белом махровом халате, повязанном белым поясом, спортивных штанах и резиновых шлепанцах, к которым пристал кусочек туалетной бумаги. Он тряс кистями и внимательно смотрел по сторонам, как это делают люди с мокрыми руками, пытаясь найти полотенце. То обстоятельство, что Голодный Пол оказался в редком положении человека, одетого в халат из самого подходящего для вытирания рук материала, могло бы подтолкнуть на это действие и менее значительную личность, но, раз уж он рискнул пойти в туалет по большой нужде в белой одежде, то не собирался капитулировать перед куда менее серьезным вызовом. Проблема была решена с помощью извлеченной из корзины с грязным бельем футболки, о которую он и вытер руки. Вещь, еще совсем недавно считавшаяся чистой — видимо, решил он, — вряд ли внезапно стала такой уж грязной. Облегчение было очень приятным, и, заметив Леонарда, Голодный Пол приветствовал его с искренней теплотой.

— Здорово, Леонард! Родители направили тебя сюда? Прекрасно, прекрасно. Как делишки?

— В порядке. Спасибо. Ты почему в халате? — спросил Леонард.

— Начал заниматься восточными единоборствами. Как я тебе?

— Круто. Но с чего вдруг единоборства? Насилие — это же не твое.

— По поводу насилия я свое мнение не изменил, но восточные единоборства скорее учат спокойствию во время действия. Невозмутимости посреди боя. Речь, конечно, идет о физическом действии, но сознание при этом остается бесстрастным и умиротворенным. Насилие отсутствует в голове, у тебя нет никакого злого намерения, что, вообще-то, является худшим проявлением насилия. Кроме того, я выбрал дзюдо, так что мордобития или чего-то подобного не требуется.

— Так, значит, тебе нравится кататься по полу с неандертальцами? Мне казалось, ты не терпишь, даже когда до тебя дотрагиваются, а уж тем более когда твои руки и ноги закручивают восьмеркой.

— Тут ты прав. На самом деле я подумал, что это поможет решить мои проблемы с отношением к личному пространству. Как ты верно подметил, это один из наиболее контактных видов спортивной борьбы, поэтому мы надеваем одежду для сна, а не, к примеру, смокинг. Но, честно говоря, в первую очередь я задумался о своей физической форме. Мне не получить черный пояс, если меня мучает одышка на подъеме по лестнице.

С этими словами Голодный Пол упал на пол и начал отжиматься на кулаках. Послышался треск, за ним ругательство, потом он опять принялся отжиматься, точь-в-точь как танцор, исполняющий «гусеницу» в брейк-дансе.

— Сколько раз тебе нужно отжаться? — спросил Леонард.

— Мой сенсей говорит, надо тренироваться, пока я не почувствую свой предел, после чего тренироваться дальше. Быть как вода. В зале легче: там поролоновые матрацы, а здесь пол деревянный и жесткий. Может, попробовать надеть вместо шлепанцев нескользящие носки?

— Ты и так хорош в этом наряде. Белый пояс очень впечатляет! Какие движения ты уже выучил?

— Все идет своим чередом. Сначала мне объяснили, как написать отказ от претензий, а потом учили падать так, чтобы не травмироваться, хотя подозреваю, что вероятность травмироваться зависит от меня не больше, чем от моих будущих соперников. Потом я немного потренировался с другими. Они по большей части крупнее меня, так что я в основном отрабатывал действия в обороне.

— Думаю, тебе это полезно и для психики тоже. Восточные единоборства, как известно, воспитывают единство сознания и тела, — сказал Леонард, который кое-что писал про боевые искусства в статье про олимпиаду в детской энциклопедии, хотя они упоминались только в небольшом абзаце в самом конце, наряду со стрельбой и тяжелой атлетикой, а также в квадратной рамочке с интересными фактами про стероиды.

— Смешно, что ты об этом заговорил, — после занятия у меня голова стала совсем пустая. Так часто бывает, когда я берусь за что-то новое. Все-таки это моя первая тренировка. Я спросил сенсея, какие у меня перспективы, и он ответил, что, если я поднимусь с уровня халата и спортивных штанов до уровня, когда покупают ги — так называется форма дзюдоиста, — это будет первым признаком моей приверженности делу. Как я понял, потребуется много боев, чтобы завоевать его уважение.

Леонард пришел в восторг оттого, что Голодный Пол увлекся чем-то, в культурном отношении совершенно ему чуждым, и, подумав, согласился, что лучше купить ги, потому что банный халат, пожалуй, слишком махровый и не соответствует истинному дзюдоисту.

— Если ты сейчас тренируешься, может, мне лучше подождать внизу? — предложил Леонард.

— Ничего подобного. Я могу закончить позже. Давай спустимся вниз и поболтаем.

Голодный Пол затянул свой белый махровый пояс, завязав его узлом, как шнурки на ботинках.

Он предпочел пройти на кухню, а не в гостиную, но крикнул родителям: «Мы здесь!», на что Хелен из другой комнаты прощебетала: «О’кей, дорогой». Голодный Пол включил чайник и исчез за дверью, ведущей из кухни в кладовку, по-видимому изначально предназначавшуюся для хранения продуктов, но эта семья хранила там настольные игры. Голодный Пол разглядывал потрепанные корешки коробок, сложенных одна на другую, как сомелье, выбирающий вино определенного года. Когда чайник закипел, из кладовки показался не весь хозяин, а лишь его рука, и послышался голос: «Эта подойдет?» Рука держала «Яцзы», игру, в которую они давно не играли.

— Отличный выбор. У тебя сегодня восточное настроение. Собираешься купить ги, завариваешь себе что-то похожее на зеленый чай, а теперь еще и «Яцзы». Новый поворот в жизни? Западная цивилизация тебя больше не вдохновляет? Да, кстати, налей мне, пожалуйста, нормального чаю.

— Думаю, мне нужно чуть больше проникнуться культурным контекстом, если я не хочу, чтобы меня на следующей неделе снова побили шестнадцатилетние девчонки. Наверное, на моей первой тренировке мне не хватало чего-то важного. То есть, кроме таких вещей, как равновесие и моторика, я чувствовал, что у меня не получается осознать самого себя как дзюдоиста, — сказал Голодный Пол. — Давненько мы в нее не играли. Как-то теперь пойдет?

Голодный Пол разложил на столе все необходимые предметы: круглое игровое поле с приподнятой кромкой, покрытое псевдовегасовским красным сукном; четыре игральные кости (значит, одна потеряна); черный стаканчик, в котором кости трясут перед броском, отчего игра сопровождается характерным приглушенно-трескучим звуком, и набор карточек с невероятно сложными комбинациями, поясняющими, к чему должен стремиться игрок.

— Не очень-то это похоже на Восток, — заметил Леонард об игре, которая, вообще-то, была придумана канадцами и запущена в производство американцами.

— Может, в нее играли пленные в японских лагерях во времена Второй мировой. Ты, вообще, помнишь, как в нее играть? Кажется, я знаю, почему мы ее так долго не доставали. Вроде бы в последний раз мы взялись играть, но у нас ничего не вышло, и мы перешли на что-то менее сложное, вроде «Риска». Это о чем-то говорит.

Голодный Пол балансировал на тонкой грани между страстью к настольным играм и отвращением к инструкциям.

Леонард объяснил ему основные правила, насколько сам мог их вспомнить. Голодный Пол, у которого тоже было трудно прочесть на лице выражение «Эврика!», кивнул, притворяясь, что понял.

— Лучше ты начинай первым, а я посмотрю, как пойдет. И тогда точно вспомню. Просто тут правила похожи на карточные, а я карточные игры не понимаю. Ах да, принесу-ка я пятую кость.

Голодный Пол снова исчез в кладовке, изъяв недостающую кость из другой коробки, что для настольной игры выглядело эквивалентом каннибализма.

Игра началась, Леонард потряс стаканчик с костями — это делают обеими руками, будто смешивая коктейль. В первую попытку он рассчитывал на фул-хаус, но выпали пять разных чисел. Голодный Пол тоже наметил для себя фул-хаус и быстренько, чтобы освободить руки, отправил в рот диетическое печенье, уронив при этом несколько крошек на свой дзюдоистский халат, который в столь волнующий момент распахнулся на груди. У него выпало две двойки, тройка, пять и шесть. Он понятия не имел, что эта комбинация означает.

— А, вспомнил! Кажется, надо кричать: «Яцзы»? — спросил он за неимением лучших идей.

— Не совсем. Ты, наверное, перепутал с «Бинго» или «Снэпом», — бросив кости несколько раз и пока еще не разобравшись, что означают числа, выпавшие у Голодного Пола, ответил Леонард.

Они постоянно играли в настольные игры, меняя одну на другую, поэтому поначалу, после переключения на что-нибудь новенькое, дело часто шло медленно. «Разогрев» был абсолютно естественным. Так полиглот, только что приземлившийся в аэропорту, должен прежде услышать язык, на котором говорят вокруг, чтобы обрести быстроту и легкость в разговоре. Вскоре игра вошла в размеренный ритм с последовательным бряканьем и метанием костей, перемежаясь с обрывками непринужденной беседы двух друзей, каждый из которых любил свободно поразмышлять на разнообразные волнующие темы.

Голодный Пол всегда чувствовал восхищение перед окружающим миром и воспринимал его как нечто фантастическое. Казалось, для него все научные трактовки превращались в антологию легенд, во что-то удивительное и непостижимое, родственное мифу. Он любил брать в библиотеке журналы «National Geographic», иногда старые, потому что ему было совершенно неважно, когда он прочтет статью о датировке по радиоуглеродному анализу или о персах. Таким образом у него сохранялся живой интерес к миру вообще, и сам он был выше и вне всего того, что обычно зовется текущими событиями. Леонард, будучи в значительной степени самоучкой, имел подписку на «New Scientist», ежегодный рождественский подарок от матери на протяжении многих лет. Еще он любил читать «Yesterday Today», где рассказывалось о новейших изысканиях по древней истории. Для обоих друзей обесцвечивание коралловых рифов было столь же насущным, как недавние всеобщие выборы; обнаружение новых карликовых планет — таким же значимым, как пенальти во вчерашнем матче; а о Марко Поло они рассуждали, как другие судачат о молоденькой актрисе, на днях очутившейся на красной дорожке. Их разговоры сочетали инь приверженности Леонарда к фактам и ян суматошного любопытства Голодного Пола.

— Помнишь выставку картин Эдварда Мунка, на которую мы с тобой ходили в прошлом году? Там еще были все эти больные дети, которые до сих пор преследуют мое воображение, — спросил Голодный Пол.

— Конечно, помню. Вон у тебя на холодильнике сувенирный магнитик с «Криком», ты его там купил. А ведь не всякий художник удостаивается чести попасть на твой холодильник!

— Так вот, сегодня я читал статью как раз об этой картине, и как ты думаешь, что там написано? Хочешь знать, что в картине самое поразительное? — Голодный Пол издевательски тянул с объяснением.

— Ну, дай подумать. Оранжевый фон обозначает извержение Кракатау, да? Ты об этом?

— Интересная мысль, но нет.

Голодный Пол, не переставая, тряс костями в стаканчике, поддерживая напряженность момента.

— Тогда сдаюсь.

— Человек на картине вовсе не кричит!

Раскрыв секрет, Голодный Пол бросил кости на поле. Немного перестарался, потому что один кубик пришлось извлекать из-под стола, — это была четверка, однако удачи она не принесла.

— Правда? Ты уверен?

— Абсолютно. В этом-то все и дело. Человек фактически зажимает уши, чтобы не слышать крика. Разве это не удивительно? Картину настолько неправильно поняли, но она все-таки стала знаменитой.

— Неужели? Должен признаться, я, кажется, сам сделал такую ошибку в нескольких энциклопедиях. Но ничего. Будет интересно включить эту трактовку в следующее издание, исправленное и дополненное.

Наступила очередь ходить Леонарду — и у него выпало «каре». Он отхлебнул из кружки, забыв, что чай-то уже остыл, так что пришлось проглотить противные опивки.

— Ты, наверное, не смотрел вчера вечером документальный фильм об Эдвине Хаббле? — спросил Голодный Пол, продолжая разговор. — Мы с отцом смотрели после моей тренировки, пока мама сидела на телефоне с Грейс. Должен сказать, что без телевизора я бы про космос ничего не понял. Спасибо оксфордским профессорам-энтузиастам, которые, кроме основной работы, участвуют в документальных фильмах Би-би-си — подхалтуривают, наверное. Телевидение и космос просто созданы друг для друга. Мы с папой так увлеклись, что слопали на двоих целый «Тоблерон» — знаешь, такой большой, их обычно в аэропортах продают.

— Жаль, я не смотрел. Я никогда не мог внятно разъяснить в моих энциклопедиях, хотя много раз и не один год об этом читал, что такое расширение и сжатие Вселенной, — признался Леонард. — То есть мне непонятна физическая природа явления. Только представь, что Вселенная окружена чем-то, что не есть Вселенная, и вот в это самое Вселенная расширяется! Или же расширяется не Вселенная, а космос? Как объяснить это детям, не вызвав миллион вопросов, на которые нет ответа? Я уж не говорю о теории, что Вселенная вновь сожмется, как резина, и станет маленькой булавочной головкой. Это же приведет в ужас любого тонко чувствующего ребенка. Как мы можем спокойно жить на свете, зная, что у нас над головой творятся такие вещи? Все мы меньше стали бы трястись по поводу своей судьбы, если бы по-настоящему поняли, что все в конце концов придет к малюсенькой точке. Наверное, надо доверять ученым, но с определенного момента мы можем говорить только о слепой вере. По крайней мере, таково мое мнение.

Голодный Пол наморщил лоб.

— Честно говоря, расширение Вселенной меня очень расстраивает. Как будто мать-природа желает выпихнуть все из всего. Как-то не по-матерински. Вселенная могла бы себе расширяться сколько хочет, но она расширяется, уходя от нас, оставляя людей в еще большем одиночестве, и наш мир кажется нам все меньше.

Друзья надолго замолчали — им всегда было приятно помолчать вдвоем. Они могли долго и спокойно сидеть просто так, не чувствуя необходимости срочно вернуться к прерванному занятию и позволяя тишине растаять, когда придет время. Однако на этот раз неожиданная импровизация Голодного Пола на тему астрофизики пробудила в душе Леонарда меланхолию. Спустя несколько недель после смерти матери он почувствовал, что его собственная вселенная явно начала скукоживаться. По вечерам у него было меньше дел, его общение с людьми стало более ограниченным, а мысли обращались куда-то в глубь него, рождая призрачную, туманную печаль. Когда Голодный Пол поднялся, чтобы снова поставить чайник и сполоснуть чашки, Леонард завел речь именно об этом.

— Может быть, не только Вселенная становится больше или меньше, — сказал он. — Вероятно, это относится и к нам тоже. Понимаешь, мы стареем, и жизни наши сжимаются.

— Что ты имеешь в виду?

— Дело в том, что в детстве мир казался огромным, устрашающе огромным. Школа была большая, взрослые были большие. Будущее представлялось большим. Но я начинаю чувствовать, что со временем я все дальше ухожу в гораздо меньший мир. Вижу снующих вокруг людей и задумываюсь: куда они бегут? Кого хотят встретить? У них такие наполненные жизни. И я пытаюсь вспомнить, была ли у меня когда-нибудь подобная жизнь?

Голодный Пол на мгновение задумался.

— Кажется, я тебя понимаю. Для меня громадность жизни всегда составляла проблему. Я три десятка лет протаптывал себе тропинку среди дикого леса, как и ты, в каком-то смысле. Может, эта тропинка местами узковата, но неужели же все так плохо?

— Дело не только во внешних обстоятельствах, — ответил Леонард. — Я чувствую, что сам уменьшился. Я чувствую, что стал тише и… невидимее, что ли. У меня такое чисто физическое ощущение, как будто моя жизнь втянулась вовнутрь. Одно цепляется за другое, и теперь мне думается, что если я ничего не предприму, то меня и в дальнейшем ждет такое же неполноценное, беззубое существование.

— По этому поводу можно много чего сказать. Как ты знаешь, я по своей природной склонности всегда скромно следовал Гиппократу: главное для меня — не навредить. И я предпочитаю держаться в стороне от мира. Прежде чем что-либо предпринять, я люблю остановиться, оглядеться и прислушаться, почти в точности следуя «Кодексу зеленого креста». Мне это помогает, и мои отношения с согражданами остаются бесконфликтными. Это гораздо лучше, чем пытаться оставить свой след в мире и в конце концов изуродовать его, — сказал Голодный Пол.

— Я не говорил, что собираюсь приковывать себя к решеткам или бросаться в полицейских бюстгальтерами, если вдруг ты так меня понял. Людей, выбравших этот путь, хватает и без меня. Но я определенно чувствую, что мне надо приоткрыть хоть немного двери и окна моей жизни.

Голодный Пол медлил, продержав свое диетическое печенье над чаем на долю секунды дольше, чем следовало, и размякший полумесяц упал на дно его кружки.

— Возможно, это и правильно, — ответил он. — Но суть в том, чтобы понять, сколько из этого мира можно впустить в себя до того, как наступит перебор. Вселенная, как нас учит Эдвин Хаббл, — это враждебное место.

— Да уж. Иногда нелегко понять, чего ты хочешь — то ли закричать, то ли зажать уши от крика, — проговорил Леонард.

Трудно сказать, был их разговор спровоцирован игрой «Яцзы» или нет, но он протекал, разрастаясь и разветвляясь, и одна мысль порождала другую. Возможно, они могли бы обсуждать эту тему весь вечер, будь она гипотетической. Но поскольку дело обстояло иначе, естественные паузы давали им возможность соотнести сказанное с собственной жизнью. Даже у близких друзей возникают мысли, которые должны созреть без участия посторонних.

Они допили чай и пришли к невысказанному вслух согласию, что вечерняя игра, после которой остались карточки с запутанным счетом, удалась и пора расходиться.

Леонард заглянул в гостиную, чтобы попрощаться. Хелен закончила складывать пазл «Лилии» — картину Моне, о которой Леонард писал в энциклопедии «Мир искусства», — и теперь обсуждала с Грейс, сестрой Голодного Пола, каких диджеев лучше нанять на свадьбу. Питер с ангельским терпением снова поставил телевизор на паузу и попрощался с Леонардом, подняв вверх оба больших пальца.

Голодный Пол проводил друга до двери.

— Доброй ночи, — сказал Леонард.

— Доброй ночи, Леонард, — ответил Голодный Пол, запахнув у горла свой банно-дзюдоистский халат, словно опасаясь простудиться.

Оба они невольно подняли головы и уперлись взглядом в черную, как чернила, Вселенную, ту самую, о которой только что говорили, и гигантский фонарь луны лил свет на ползущих поперек подъездной дорожки улиток. Леонард перешагнул через них и пошел домой, мысленно унося с собой сказанное вечером — все то, что он сам понимал лишь смутно.

Глава 3

Римляне

На следующий день на работе Леонард пытался спасти главу о римлянах в Британии. Первый кусок правки пришел от автора-куратора решительно искромсанный и испещренный красным. Когда Леонард принял все предложенные исправления, только чтобы посмотреть, как это будет выглядеть, количество слов сократилось настолько, что весь текст можно было бы поместить на бумажную полоску с предсказанием, запеченную в китайское печенье.

В одном из примечаний дама писала: «Мы можем здесь сказать что-нибудь оригинальное?» В другом спросила: «Разве кто-то так говорит?» Такого рода реакция, демонстрирующая плохо скрываемое раздражение, была обычной со стороны авторов-кураторов, которые, конечно, разбирались в существе вопроса, но плохо понимали, как работает детское сознание и каковы чувства пишущего человека. Такой пинг-понг переделок требовал проявлять гораздо больше смирения, чем следовало бы. Часто Леонарду казалось, что ему платят за терпение. Трудно создать прекрасное произведение, когда понимаешь, что все твои хорошие идеи будут либо не поняты и отвергнуты, либо приняты и присвоены кем-то другим. Леонард пытался не забывать совет, который когда-то дала ему мать: относиться к работе серьезно, но не принимать близко к сердцу.

Вообще, детские энциклопедии по истории не пользовались такой популярностью и не обладали таким же высоким качеством, как другие научно-популярные книги. Лучшие иллюстраторы с большим удовольствием рисовали для книжек о динозаврах (если художники предпочитали творить на бумаге) или о космосе (если им нравилась компьютерная графика). Исторические энциклопедии в основном привлекали иллюстраторов не столь талантливых. Один парень мог рисовать только людей, которые смотрят со страницы прямо на читателя, из-за чего батальные сцены выглядели довольно комично. Другой не умел изображать людей различных национальностей и поэтому всех рисовал несколько сердитыми, полагая, и не без оснований, что злой человек везде одинаковый.

Сами по себе римляне представляли особую проблему. Все, что выпадает на период до новой эры и идет к ее началу, практически невозможно объяснить детям. Звучит это так, словно ты уходишь назад во времени, потом приближаешься к нулю, а оттуда движешься вперед, что не очень понятно для детей, которые ведут отсчет времени от одного своего дня рождения до другого. Кроме того, трудно использовать длинные и сложные для восприятия римские имена, особенно если учесть, что Астерикс и «Монти Пайтон» уже нашли применение всем приличным шуточным прозвищам. А ведь это и в самом деле единственный выход из данной ситуации. Да, конечно, существует обычный перечень фактов о латыни, акведуках, прямых дорогах и рабах, но про них уже столько всего рассказано, что такой текст не идет ни в какое сравнение с повествованием о кровожадном тираннозавре или взрыве сверхновой звезды.

Однако проблема для Леонарда состояла еще и в том, что римляне были драчунами. Четыреста лет они задирались, лезли с войной ко всем вокруг и были уничтожены, только когда пришли более сильные драчуны — готы и вандалы. У ребенка эта история вызывает вопросы. Он приучен думать, что победа драчуна недолговечна, а его падение стремительно и неотвратимо. Истинные же исторические свидетельства, к сожалению, предоставляют мало примеров справедливого возмездия.

Не имея никаких свежих идей, Леонард снял свои шумозащитные / общественно-изолирующие наушники и пошел на небольшую кухоньку выпить чашку чая в промежутке между завтраком и обедом, хотя ему было неприятно неловкое ожидание перед закипающим чайником с перспективой бессмысленных разговоров с присоединившимися коллегами.

Он проверил мобильник и увидел, что у него пропущенный звонок с личного номера, который наверняка был домашним номером Голодного Пола. Голодный Пол мобильником не обзавелся и часто посылал другу эпические голосовые сообщения, разорванные на несколько частей, что временами напоминало радиопьесу с участием одного актера.


Леонард, привет. Похоже, что в мире, где люди вступили в соревнование с цифрами, цифры побеждают.


Первая фраза Голодного Пола звучала загадочно и афористично, как у начинающего романиста.


Обычно я предпочитаю говорить на деликатные темы с глазу на глаз, но, думаю, лучше послать тебе голосовое сообщение, чем ждать, пока мы снова увидимся.


Леонард отметил всегда безупречные манеры Голодного Пола.


Мама и Грейс обсудили все связанные со свадьбой вопросы — пространно и детально. Так вот, дело в том, что возникла проблема с цифрами. Я хочу сказать, что на свадьбу приглашены «человек сто», как они мне сообщили, хотя я не понимаю… [бип-бип].


Леонарду было не привыкать, что предложения Голодного Пола заканчивались в следующем сообщении: он использовал многосерийный формат.


Прошу прощения, нужно научиться говорить быстро. Надеюсь, ты не сочтешь меня бесцеремонным.


Последнее слово Голодный Пол проговорил почти по слогам, завершив тем самым долгий период в жизни, когда предпочитал проглатывать буквы.


Сто — это значит по пятьдесят с каждой стороны, со стороны жениха и со стороны невесты, то есть фактически по двадцать пять — плюс у каждого муж, жена, друг или подружка. Если те, кто проходит по внешней семейной орбите, вполне могут явиться без сопровождения, они, а точнее, мы — меня специально попросили подчеркнуть, что «мы», — должны сделать все, чтобы цифры, если можно так выразиться, сыграли свою положительную роль [бип-бип].


Пока загружалось следующее голосовое сообщение, Леонард подготовился к понижению своего статуса до уровня приглашенных только на банкет после обряда венчания, а это означало, что он пропустит всю самую привлекательную часть свадьбы и явится лишь на более позднее, пьяное торжество, которое восторга не вызывало. И едва ли у него будет возможность соответственно понизить качество подарка новобрачным, иначе может создаться впечатление, что он обиделся.


Поэтому я — или мы решили узнать, есть ли у тебя какие-нибудь мысли по поводу того, с кем ты придешь. Я, видишь ли, уже заявил, что в упомянутый вечер буду один по причине стечения различных обстоятельств, и если ты в таком же положении, то, возможно, мы могли бы считаться «парой», тем самым освободив два места, которые, я уверен, пригодятся гостям, без которых вся свадьба будет, как сказала, кажется, Грейс, «ужатая». При данных обстоятельствах и учитывая, что Грейс никогда меня ни о чем не просила, я склонен пойти ей навстречу. Поэтому, может, ты обдумаешь мое предложение и позвонишь, когда появится возможность? Не хочу, чтобы ты подумал… [бип-бип].


Новых сообщений не было.

Леонарду было легко принять такое минус-решение. Он уже давно не составлял ни с кем «пару». На самом деле в последнее время он был решительно не в себе, так что скорее служил примером «непарности». И то, что его понизили до одного из «пары», выглядело всего лишь формальностью.

Леонард перезвонил, и трубку взяла Хелен, несколько смущенная всей этой историей, но не пытавшаяся отговорить его от согласия образовать «пару» с Голодным Полом.

— Главное, чтоб мне не пришлось надевать платье и танцевать с ним, а то ведь никогда не знаешь… Мог бы стать вашей новой невесткой! — подхватил Леонард.

— Спасибо за понимание, Леонард. Мы не знали, как тебе это предложить. Я рада, что ты не обиделся.

— Нет, конечно, совсем нет. Мои лучшие пожелания Грейс — надеюсь, она не очень волнуется. Мы все за нее переживаем.

Леонард повесил трубку и скинул маску непринужденной веселости. Стоя на кухоньке, он чувствовал, как искренняя неловкость Хелен вернула его к мыслям о доме. Приглашение «на двоих», полученное несколько недель назад, наверняка подразумевало его бедную маму. На мгновение эта мысль немного выбила его из колеи, но тут в кухню вошел человек в летних хлопчатобумажных брюках чинос и недовольно хмыкнул при виде невысохших кружек. Леонард заторопился к шумозащитным наушникам, убрал чайную коробку и прекратил размешивать ложечкой свой чай с молоком, равно как и будоражить свое почти физически ощутимое одиночество.

Глава 4

Грейс

Лучше всего отношения между Грейс и Голодным Полом демонстрирует происшествие, случившееся, когда Голодный Пол, тогда еще маленький мальчик, получил в подарок ко дню рождения пять фунтов. Он сунул пятерку в странный карман в кармане, который всегда делают в джинсах, — узенькую, непрактичную деталь, где хорошо если поместится один палец. Грейс, которая была на три года старше, повела брата по магазинам, чтобы потратить деньги на комиксы и сладости, битком набитые стабилизаторами. По дороге Голодный Пол заметил соседского мальчишку, вероятно одного из любителей погонять в футбол, который обычно или в упор не видел Голодного Пола, или выкидывал что-нибудь похуже, и подозвал его, чтобы наконец показать ему кое-что стоящее. Выуживая пятифунтовую бумажку из этого нелепого карманчика, Голодный Пол нечаянно разорвал ее пополам. Мальчишка презрительно хмыкнул, пнул ногой мяч и побежал за ним под горку, а Голодный Пол замер на месте, смущенный и расстроенный. Прежде чем он успел осознать очередное унижение, Грейс сунула ему новенькую пятерку и забрала старую, рваную. И Голодный Пол побежал вдогонку за мальчишкой, обрадовавшись, но забыв поблагодарить Грейс, а та помчалась следом, потому что боялась, что братик выскочит на дорогу, не поглядев по сторонам.

Как все старшие дети, Грейс какое-то время была единственным ребенком и нежилась в теплых лучах ни с кем не разделенной родительской заботы, но, когда Голодного Пола принесли домой из больницы, с некоторой задержкой из-за анализов, она встретила его с искренним энтузиазмом старшей сестренки. Когда он начал ходить, Грейс уже была достаточно взрослой, чтобы помогать присматривать за ним — по мелочам, без назиданий, что, как правило, означало спасать его от самого себя, поскольку Голодный Пол был из тех мальчиков, которые вечно суют пальцы в дверные петли, пропихивают голову между прутьев решетки и глотают жевательные мармеладки, не жуя.

В начальной школе Грейс училась хорошо и усердно, поведением отличалась примерным — чего и следует ожидать от дочки учительницы, хотя природное обаяние и веселость в значительной степени оберегали ее от «подводных камней» этой роли. Но ее жизнь не была легкой. В первые школьные годы Грейс дружила с нежным, впечатлительным мальчиком по имени Фредерик, который придумывал фантастические игры и восторженно-вдохновенно лопотал что-то о динозаврах и космосе. (Он заявлял, что людям не надо летать в космос, потому что мы и так в нем живем: «Где, по-твоему, находится Земля, дурашка?») Через пару лет Фредерик перешел в другую школу, хотя его родители никуда не переезжали. Грейс почувствовала себя брошенной. Что еще хуже — все ребята в классе давно успели разделиться на группки, а она осталась без друга. Грейс начала бояться обеденного перерыва и старалась как можно дольше жевать свой сэндвич и сладкий кекс, чтобы меньше времени проводить в одиночестве на школьном дворе. Нетрудно понять, почему теперь она ест медленнее всех домашних, — такие люди в семьях не редкость.

Одиночество рождает одиночество. В своей неприкаянности она не вызывала у других детей особого желания с ней сблизиться, и потому само собой получилось, что о Грейс сложилось мнение как о «девочке без друзей». Она сравнивала себя с Голодным Полом, которого видела во дворе для младших классов, как правило, одного, погруженного в собственные мысли, только он, казалось, был вполне доволен своим положением, его спасала рассеянность.

В тот период, продолжавшийся около года, но для Грейс тянувшийся едва ли не столько же, сколько было отмерено Оттоманской империи, девочка бродила по двору сама по себе, а иногда от отчаяния бегала сломя голову кругами, делая вид, будто за ней кто-то гонится. Однажды она, поскользнувшись, упала на старый шершавый асфальт и содрала ладошку. В рану, не сильно кровоточащую, попали мелкие камешки, и выковыривать их было очень больно. Ужасно стесняясь возможного вопроса, зачем ей было вообще бегать, она ничего не сказала учительнице и потом, как сумела, прочистила ранку дома. Прощаясь с дочерью перед сном, Хелен спросила, что случилось, но Грейс, пробормотав что-то неопределенное, ушла от ответа. Позже, подростком, она станет прибегать к такому поведению чаще.

Положение Грейс в классе изменилось, когда произошло одно трагическое событие. Гэри Кроу, девятилетний мальчик, который сидел с Грейс за одной партой и мечтал стать пожарником, погиб дома в результате несчастного случая. Его отец, механик, возился в гараже с двигателем, поднятым на лебедке, и ненадолго вышел купить запчасти. Гэри решил покачаться на цепи лебедки и уронил двигатель на себя. Его смерть потрясла весь класс. Пережитый шок откликнулся ночными кошмарами у тех ребят, кто лично знал Гэри, и, когда наступало время идти спать и в доме гасили свет, история его гибели то и дело всплывала в детском воображении. После случившегося два десятка супружеских пар целый месяц терпеливо объясняли своим детям, что бояться нечего, произошел несчастный случай, их кровать, дом и гараж абсолютно безопасны. Пока еще ребятам не приходило в голову задуматься, что пришлось пережить родителям Гэри.

Трагедия взбудоражила класс и перемешала сложившиеся отношения. Заведенные на школьном дворе порядки и разделение на группки ушли в прошлое, и теперь все играли со всеми, едва ли осознавая, что благодаря инстинкту самосохранения они перестали замечать существовавшие между ними различия. Грейс, почувствовав, что ледяная атмосфера вокруг нее потихоньку тает, ухватилась за то, что показалось ей мимолетной возможностью исправить положение: она смеялась над шутками других, играла в их игры и подавляла собственные мелкие желания, лишь бы быть принятой в общую компанию.

Те, с кем подружилась Грейс в начальной школе, были не настоящими друзьями, а «друзьями во спасение» — никто из них не был приглашен на свадьбу, — но они помогли ей найти опору в жизни и снова поверить в себя. С ними она поддерживала отношения и в средней школе, где начала проявляться ее индивидуальность: она увлеклась школьным коммунизмом, романами об инспекторе Морсе, альбомами Джуди Силл и долгими-предолгими прогулками, которые заставили бы любого сознательного родителя проверять ежедневные сводки о пропавших без вести детях. В подростковом возрасте она исследовала мир и, вообще говоря, особенно не пререкалась со старшими. Были, конечно, перепады настроения, и пару раз она хлопала дверью, но, казалось, делает она это из любопытства, почувствовав на руках бунтарские козыри, которые глупо не использовать в игре.

Отношения Грейс с Хелен в те годы были самыми сложными. Раньше они всегда были близки и интуитивно настроены на одну волну, разделяя между собой шутки, взгляды, намеки и мнения, как два комика в водевиле, которые на трансцендентальном уровне изучили все реакции друг друга. Но в какой-то неуловимый момент юная Грейс отвернулась от Хелен и погрузилась в себя. Матери стало трудно до нее достучаться, она не могла найти нужных слов. Грейс не была несчастной или угрюмой, просто, когда у нее рождались идеи или возникали симпатии, она подпитывалась чем-то внутри себя. Для Хелен там не оказалось места. Поскольку Грейс была первым ребенком, все, что было для нее новым, было новым и для ее родителей, и Хелен, возможно, пострадала от классической педагогической ошибки: она полагала, что, когда речь заходит о детях, ее уже ничем не удивишь. Но чем больше Хелен старалась пробиться к Грейс, тем глубже становилось ее непонимание дочери.

Как часто случается, если один родитель борется с подростком, на авансцену выходит другой, ведь воспитание детей — это командный спорт с участием конкретных личностей. Питер, который тоже иногда мог быть глубоко задумчивым и погруженным в себя, в это время стал дочери ближе. Добрый и дружелюбный, он всегда присутствовал в жизни Грейс — откусывал коричневые вмятины на ее бананах или разрешал ей выщипывать ему волосы в ушах, — но иногда винил себя, что поступает как заместитель второго родителя, подражая поведению Хелен и не пытаясь найти свой уголок для общения с дочерью. Питер был от природы счастливым интровертом. Молчаливые паузы, состояние одиночества и покоя питали его энергией. Одиночество не нужно было преодолевать, с ним следовало сдружиться, его следовало изучать. Поэтому Грейс в тот период переключилась с Хелен на Питера, и они вместе с удовольствием отправлялись на машине в долгие молчаливые путешествия или читали книжки за кухонным столом, не чувствуя необходимости составлять свое мнение о прочитанном или делиться им.

Считалось, что все у Грейс сложилось хорошо, хотя не факт, что сама она непременно согласилась бы с таким утверждением. В каком-то смысле это объяснялось тем, что ее таланты корректировались практичностью, а достижения были результатом не дарований, а упорного труда. К комплиментам она относилась как человек, который принимают похвалу, если та не предполагает возвеличивания. Если бы ее тогда спросили, Грейс, вероятно, сказала бы, что не чувствует себя ни счастливой, ни несчастной, как и любой человек, и что она все еще ищет свой путь в жизни. Однажды вечером, на дне рождения подружки, когда она училась в колледже и ребята еще только пробовали выпивать, ей, снимая все на видео, задали вопрос, что бы она выбрала, если бы могла получить что угодно. Не тратя времени на раздумья и не пытаясь отшутиться, она ответила так, как, по словам друзей, могла ответить «только Грейс». Направив взгляд прямо в линзы теперь такой устаревшей портативной видеокамеры, она произнесла: «Я бы выбрала… то, от чего мне будет хорошо».

Глава 5

С уважением

После разговора с Леонардом за игрой «Яцзы» Голодный Пол провел несколько тихих дней, такие тихие дни нет-нет да и случались в его расписании. Появилась возможность поразмышлять о расширении и сжатии вселенной, локально наблюдаемой в жизни его лучшего друга. Доведись Эдвину Хабблу через свой телескоп заглянуть внутрь Леонарда, он обнаружил бы, что все происходит именно так, как и положено во вселенной. Все дело в том, что Голодный Пол понимал, как сложен мир, и люди казались ему первопричиной и главной жертвой этой сложности. Он воспринимал общество как некое подобие набора «Юный химик», набитого потенциально опасными взрывчатыми веществами, которые, если с ними правильно обращаться, могут быть увлекательными и развивающими, однако их лучше прятать от тех, кто не соображает, что делает. Хотя жизнь Голодного Пола была в основном тихая и событиями не богатая, выбранный им путь явно свидетельствовал о его мудрости: он уже прожил больше, чем Александр Великий, а врагов у него набралось куда меньше. Но теперь его поразила мысль, что, независимо от того, насколько сам он незначителен по сравнению с ночным небом, на него все равно воздействуют те же стихийные силы расширения. Казалось, вселенная рано или поздно обязательно постучится к нему в дверь. И вот как-то утром за завтраком, состоявшим из кусочка овсяной лепешки, он прочел небольшую статью в местной бесплатной газетке, и на него тут же повеяло космической предопределенностью.

Газета «Голос округа» распространялась по региону с благородным пренебрежением к табличкам «Макулатуру не бросать» на почтовых ящиках жителей того самого округа, голосом которого она представлялась. Обычно на первой ее странице помещалась фотография старушки или ребенка в инвалидном кресле, показывавших читателю, как легко было догадаться, какое-нибудь ханжеское письмо, полученное от городского совета. Кипящий возмущением заголовок обычно не оставлял читателю возможности трактовать проблему как-то иначе. На других страницах публиковались замаскированные под статьи крикливые рекламные тексты, фотографии, на которых кого-то награждали медалями, колонка советов местного врача и полезный график сбора мусора по понедельникам — обычный мусор чередовался с пригодным для вторичной переработки.

Статья, которая привлекла внимание Голодного Пола, была написана Торговой палатой, то есть людьми, как он заключил, имевшими отношение к палатке ужасов в Музее восковых фигур. Должно быть, раз она «торговая», в ней выставлялись восковые изображения предпринимателей, например Ричарда Бренсона или дяди Бена. В статье поднималась проблема, показавшаяся Голодному Полу актуальной. В современном мире, включая мир бизнеса, где все проявляется еще более явственно, коммуникация происходит главным образом посредством электронной почты. Годы усилий, потраченные на то, чтобы научить великие бизнес-умы писать шаблонные письма, результатов не принесли, ибо искусство выражения мысли не поспевает за развитием технологий. Словарный состав классических фраз, некогда казавшихся незыблемыми, теперь безнадежно устарел. Автор статьи некий мистер Г. Минз, ответственный за связи с общественностью, подошел к проблеме со всей серьезностью:


Во фразе «вниманию заинтересованных лиц» есть нечто от писем в бутылке, поскольку она обращена к любому, кто ее прочтет, без конкретизации имени, фамилии, звания, пола или должности и даже без попытки их выяснить. Кроме того, всегда остается вероятность того, что письмо вовсе придет не по адресу. Оно может предполагать бессмысленнейшую ловлю счастливых случаев, точно разбежавшихся врассыпную гусей.
Обращение «дорогой/-ая сэр / мадам» изначально родилось из агонии, произошедшей в результате уступки обтянутых дорогой кожей джентльменских клубов неизбежной вероятности того, что некоторые важные письма будут прочтены женщинами. Подход «или — или» также ненамеренно предоставляет возможность получателю прочесть письмо сегодня в качестве мужчины, а завтра в качестве женщины. В любом случае «сэрами» в наши дни никто никого не зовет, разве что продавцы в магазинах, которые вряд ли искренне уважают своих покупателей, а обращение «мадам» несуразно официально и отдает театральностью, поэтому практически все в этой фразе не выдерживает критики. Даже слово «дорогой/-ая» предполагает переписку между двумя влюбленными, собирающимися в эпистолярном жанре открыть друг другу сердце. Такой сценарий едва ли типичен для партнеров Торговой палаты.
Серьезную проблему представляют распространенные замешательство и неловкость, которые возникают, когда вы подписываете письмо. Официальные письма в Торговой палате принято заканчивать оборотом «искренне Ваш», если адресат не обозначен, хотя некоторым кажется, что упоминание «искренности» несколько противоречит анонимному приветствию в начале письма — фактически автор говорит: «Я совершенно Вам предан, хоть и не знаю, кто Вы такой». В 1950-е годы фраза звучала как «остаюсь искренне Ваш», но в современном языке мы имеем дело с сокращением из-за жалоб на комичный характер этого оборота. Данная фраза не удовлетворила некоторых членов палаты еще и по другой причине: в подчеркивании искренности корреспондента как будто содержится намек на то, что обычно ему не доверяют.
Сообщения по электронной почте с их склонностью к многословию и неформальности позволили местным предпринимателям использовать более легкомысленные завершающие фразы, но ни одна из них не перескочила из разряда допустимых в разряд удовлетворительных, по крайней мере в Торговой палате. «С уважением» — оборот наиболее распространенный, но некоторые считают, что в нем присутствует неполноценность, равнодушное «и так сойдет». Фраза эта возникла как обращение: «С уважением к жене и детям», но много лет назад, повинуясь духу времени, палата его сократила.
При сравнении с другими странами стоит отметить, что в Соединенных Штатах Америки, где деловую переписку предпочитают вести грубо и агрессивно, от этих нудных оборотов вообще отказались. Там большая часть писем и имейлов теперь заканчивается фразой: «Я прав или я прав?»


Судя по статье, описанная ситуация так взволновала Торговую палату, что было решено вынести означенную тему на всеобщее обсуждение в надежде получить хоть какие-нибудь свежие идеи. В сущности, был устроен конкурс на новый речевой оборот, который члены палаты во всей стране будут употреблять в деловой корреспонденции.

Победителю обещали чек на десять тысяч долларов и статуэтку. Голодный Пол, у которого никогда не было ни того, ни другого, немедленно решил, что это был глас свыше, и звучал он как голос из проекта «Помощь в выборе профессии». Нужно было участвовать.

Если учесть, что все хорошие идеи имеют естественную живучесть, выталкивающую их на поверхность, то Голодный Пол не мог не заговорить на взволновавшую его тему, когда позже вечером Леонард пришел поиграть с ним, Хелен и Питером в «Скрэббл» — это было нечто вроде вечернего воскресного ритуала, снимающего напряжение перед началом школьной недели. Хелен и Питер играли в «Скрэббл» много лет, начиная с тех времен, когда купили свой первый дом и денег на походы в ресторан или в гости у них не водилось. Тогда ставки в игре делались высокие: проигравший должен был сексуально ублажить победителя, что позволяло им одновременно проверять возможности как своего словарного запаса, так и брака. Естественно, это приводило к некоторой фривольности в подборе слов в игре, в результате чего желание утроить очки приносилось в жертву более пикантной, хоть и менее выигрышной альтернативе. Когда же они стали родителями, это милое, известное им одним озорство временно прекратилось, однако настольные игры оставались востребованными (в своей классической версии) и составляли часть их обычного семейного досуга.

В этот вечер, однако, игра не задалась, как часто бывает, когда в ней принимают участие четыре человека — в таком случае больше одного хода планировать невозможно. Хелен горько жаловалась, что Питер все время занимает клеточки, на которые она давно положила глаз. А Питер без конца спрашивал: «Теперь мой ход?», так как был не в состоянии следить за сложной системой очередности. Дело в том, что четверо игроков ходили не по часовой стрелке и не против нее, а в зависимости от календарной последовательности своих дней рождения — изобретение, внедренное много лет назад, чтобы положить конец семейным пререканиям на тему, кому куда сесть. Леонарду весь вечер доставались одни гласные, что никак не помогало ни ему, ни тем, кто остался без гласных. Голодный Пол, как всегда, был экспертом, вооруженным глоссарием скребла и словарем. Несколько лет назад, после так называемой «истории с „За“», было введено домашнее правило, согласно которому игрок был обязан объяснить, какое слово он составил. Голодный Пол держался данного правила с железной непоколебимостью, хотя сам чаще других оказывался его жертвой, что, без сомнения, говорит о его природном чувстве справедливости.

В какой-то момент, после перерыва на поход в туалет, вызвавшего дискуссию, Голодный Пол обнародовал злободневную тему, заданную Торговой палатой, что вызвало интерес всех присутствовавших. Тут же хлынул поток предложений, сомнительных в своей пригодности. Хелен призналась, что использует такие банальности, как «будьте здоровы» и «до встречи», а Питер заявил, что в своих привычках более лапидарен и потому подписывается просто «Питер» в стиле таких легендарных личностей, как Моррисси и Принц, считавших, что вполне достаточно одного имени. Затем Питер и Хелен мысленно углубились в свою маленькую супружескую норку, размерами не больше, чем прощальное слово Питера, и смешили друг друга недоступными посторонним ушам шутками, которые, по убеждению Голодного Пола, только с виду были приличными. Леонард, всегда готовый поразмышлять, задумался, как же он сам подписывает имейлы. Обычно он использовал оборот «с уважением», но теперь его недостатки стали очевидны. А поскольку Леонард, похоже, остался единственным, кто серьезно относился к игре, в которой он, между прочим, проигрывал, то он ухватился за предложенную тему с понятным энтузиазмом.

— Думаю, у тебя может что-то получиться. Я хочу сказать, что технологии здорово продвинулись, сейчас они повсеместны, поэтому должно существовать немереное количество коммуникационных правил, которые требуют обновления. Приветствия, пожелания, прощания, автоответы и многое другое. Тебе даже не нужна фраза со смыслом, тебе нужно что-то, что звучит подходяще. Во всяком случае, до сих пор это работало именно так.

— Мне бы хотелось придумать что-нибудь дружелюбное. Имейлы и эсэмэски такие холодные и безликие. Надо сделать их ярче, — сказала Хелен.

— Дорогая, это же бизнесмены. Нельзя им предлагать использовать эмодзи, смайлики и тому подобное. Почему бы не подойти к делу радикально: пачкать письма джемом, а в конце писать свой возраст вплоть до дробей? — предложил Питер, безотчетно развеселившись и тем самым невольно покинув пространство хороших книг[1], в которое только что так шаловливо пробрался.

— Если выиграешь, сможешь оформить авторские права и получать денежку всякий раз, как кто-нибудь использует твою фразу. Да и небольшой побуквенный гонорар не помешает, если все примут ее на вооружение, — предположил Леонард.

— Я не собираюсь делать на этом деньги. Моя цель — помочь обществу. Изменить жизнь к лучшему. Как-то так.

Разъяснения Голодного Пола о высоконравственной подоплеке его намерений заставили собравшихся поежиться.

— Но ты ведь можешь отдать деньги на благотворительность, — сказал Леонард, не готовый просто так расстаться со своей идеей.

При этих словах Голодный Пол заговорил, проглатывая почти все согласные:

— Получается не благотворительность, а сбор средств. Это две совершенно разные вещи. Благотворительность делает лучше и дающего, и берущего. И справедливо называется добродетелью. Сбор средств или жертвование на благотворительность, как и все другие вариации на тему, представляют собой что-то совсем другое: клубок смешанных мотивов и результатов, как хороших, так и сомнительных. Я же хочу внести свой чистый и понятный вклад в жизнь людей. Ничего, что могло бы бросить на меня тень. Ничего, что пришлось бы объяснять. Поэтому никакого сбора средств.

На работе Леонард постоянно был в роли неоцененного сочинителя, но такая резкая реакция любимого друга, да еще в домашней обстановке, ранила его на удивление сильно. Питер осторожно и сочувственно посмотрел на Леонарда, словно говоря, что он, в отличие от Голодного Пола, с ним солидарен, хотя скорее поддерживает идею рыночных сил в целом, чем идею Леонарда в частности.

И когда разговор грозил скатиться до уровня дневного телешоу «Звонок в студию», в котором люди изо всех сил стараются продемонстрировать свое превосходство, предложив наиболее банальный взгляд на проблему, зазвонил домашний телефон, и все сразу догадались, что это Грейс с последними новостями и сомнениями. Хелен сняла трубку и, подогнув под себя ноги, устроилась на диване, так что сразу стало понятно, что в ближайшее время она будет занята. Хотя теоретически игру для четырех игроков можно переделать в игру для трех, в мире скребла такое не практикуется, поэтому игра потихоньку заглохла, причем без попытки вычислить победителя.

Собравшиеся начали позевывать, потягиваться, бросать взгляды на часы и неосознанно проявлять прочие признаки завершения вечера. Леонард сообщил, что завтра его ждет много работы, что не было ни правдой, ни ложью, но, будучи гостем, он чувствовал, что ему в большей мере, чем другим, следует объяснить свой уход. Голодный Пол собирался встать завтра рано на случай, если вдруг позвонят с почты и предложат ему в понедельник выйти в утреннюю смену. У Питера не было никаких особых планов, но из-за постоянных звонков Грейс он уже начал ощущать себя соломенным вдовцом и хотел сделать что-нибудь полезное для сохранения гармонии вечера.

Голодный Пол проводил Леонарда до дверей и остановился рядом с ним на пороге, чтобы быстренько оглядеть Вселенную и определить, видны ли в этот вечер Юпитер и Меркурий. Оказалось, что видны. Друзья расстались почти без слов — дело обычное для тех, кто видится постоянно. Хотя так складывается не у всех.

Голодный Пол вернулся в дом и ногами в одних носках ощутил холод, идущий от плиток пола. Он налил пол-литровую кружку воды, чтобы поставить на тумбочку у кровати, и поднялся по лестнице к себе. Лежа в постели и высунув из-под одеяла одну ногу, чтоб было прохладнее, Голодный Пол почувствовал, как в его комнату явился призрак вдохновения. Пребывая на пороге между явью и сном, он поймал мысль, прилетевшую к нему оттуда, откуда обычно прилетают мысли. Он перевернулся на левый бок, дотянулся до огрызка карандаша на тумбочке и с ходу, без черновиков, записал фразу для участия в конкурсе.

Глава 6

Грейс перед едой

Грейс взяла отгул на полдня посреди недели, чтобы где-нибудь пообедать вместе с родителями, а потом немного прогуляться. Теперь, когда они «нашли общий язык», она стала специально выкраивать для них время, компенсируя невнимательность своей юности и тех многочисленных случаев, когда их общение оказывалось скомканным и совсем не таким, как родители того заслуживали. Хотя Хелен и Питеру не очень-то нравился их «общий язык», они были счастливы провести время с дочерью на любых условиях.

До встречи у Грейс оставалось несколько минут, и она заглянула в книжный магазин купить что-нибудь отцу. Питер читал много, но теперь в основном газеты и журналы, а не романы или книги, развивающие личность. Грейс бродила среди столов и рассматривала выставленные экземпляры — какие-то она уже читала, какие-то собиралась прочесть и почти купила одну в качестве евангельского подарка с надеждой, что ему понравилось то же, что и ей. В глубине магазина располагался отдел с огромным количеством книг по истории и прочим весьма серьезным предметам, нечто вроде яслей для старичков, которые могли там подождать, пока их жены расхаживают по магазинам. Грейс взяла в руки громадный фолиант про Сталинград и подумала, что ничто так не подходит для «дара», как большой том в твердом переплете. Конечно, всегда можно было сделать ставку на что-нибудь экзотическое, к примеру на рассказы подающего надежды южноамериканского писателя или на дебютный роман молодой писательницы с парой-тройкой откровенных сцен. Но в конце концов она остановилась на романе признанного американского автора средних лет, подписанного самим мэтром. Подразумевалось, что всего-то через пару недолгих лет покупателю гарантируется статус миллионера. Все еще не утратив чувства справедливости старшего ребенка, присущего ей с младых ногтей, она также выбрала кое-что для Хелен. Это было нетрудно: кулинарная книга или руководство для садовода всегда выручат; правда, Грейс и не подозревала, как смертельно надоела матери такая макулатура. Стоя в очереди, Грейс проверила телефон: несколько имейлов, где ее адрес поставлен в копию, но, к счастью, ничего, что требовало бы немедленных действий.

Грейс пришла в ресторан рано и выбрала столик наверху. Это был ресторан итальянской кухни — удобный вариант для всех. Хелен готова была пробовать что угодно, но Питер, человек старой закалки, боялся уйти из ресторана голодным. В зале царило приятное оживление, хотя период модного ажиотажа, слава богу, уже миновал. Увидев при входе в зал родителей, Грейс помахала им.

— Привет, детка! Надеюсь, ты не долго нас ждешь, — сказала Хелен.

— Совсем нет. Рада вас видеть.

— Привет, Грейс! — сказал Питер с улыбкой, в которой читалось: «Моя девочка уже совсем большая». — Прекрасно выглядишь.

Грейс и правда выглядела прекрасно. Цвет лица у нее до сих пор был свежим и естественным, на работе она достигла того уровня, когда платят хорошую зарплату, она знала, какие наряды ей идут, и, как правило, могла их себе позволить.

— Прежде чем мы начнем, я хочу кое-что вам подарить. Итак, папа, я знаю, ты что попало не читаешь, но эта вроде бы хорошая книга, и, кажется, ты уже читал этого автора, ту его вещь, которая получила премию. Я прочла аннотацию на обложке и решила, что тебе понравится. Мама, а тебе вот это — индийская кухня, хотя ты не ее фанат, но, может быть, найдешь что-нибудь интересное.

— Спасибо, радость моя, ты молодец, — сказала Хелен. — Ну, как дела? Уже решили, какие будут цветы и торт, или еще выбираете?

Грейс постигла неудача с некоторыми свадебными приготовлениями, поэтому несколько раз поздно вечером приходилось по телефону обсуждать их с Хелен.

— Думаю, сейчас уже все в порядке. Я нашла одного замечательного флориста. Он, правда, свадьбами не занимается, но у него достаточно цветов, чтобы сделать букеты и украсить алтарь, а я куплю банты и прочие штучки для украшения прохода между рядами в начале и в конце. Кондитер еще должен мне отзвониться. Потом я пошлю ему эсэмэску, — ответила Грейс и положила телефон на стол. — Извините, я отпросилась на полдня, и на работе знают, что мне можно звонить, только если вопрос стоит о жизни и смерти, но мало ли что.

— А как поживает Эндрю? — спросил Питер. — Надеюсь, ждет с нетерпением. Скажи ему, я уже купил костюм. Темно-синий. Так что он может надеть фиолетовый из мятого бархата.

Грейс улыбнулась и выпила воды.

— Спасибо, папа, но, думаю, оставим фиолетовый на медовый месяц.

— Вы бы заглянули к нам вдвоем на выходных, — предложил Питер. — Мы сто лет не сидели вместе, не болтали. Я как раз говорил маме, что было бы славно теперь почаще видеть Эндрю, раз уж он выпросил у нас твою руку.

— Он, наверное, занят. Все время в разъездах. Когда он вернется? — спросила Хелен.

— Только на следующей неделе. Он в Амстердаме. У него есть несколько свободных дней, но на такой короткий срок нет смысла лететь домой, поэтому мы вечерами просто разговариваем по скайпу. Я узнаю, когда он возвращается, и мы посидим с вами перед главным событием. Не верится, что осталось всего две недели с небольшим. Но я почти все организовала. Осталось то, что можно сделать только в последнюю минуту. Как там мой любимый братик?

— Замечательно. Все время чем-то занят. Решил участвовать в конкурсе, организованном Торговой палатой. Пытается придумать новый прощальный оборот, который следует писать в конце имейла. Передам от тебя привет. Я без конца ему говорю, что нужно подумать о костюме. У него размер нестандартный, так что «Маркс и Спенсер» не подходит. Сказала ему, что ремень и ботинки должны сочетаться. Да, кстати, мы решили вопрос с Леонардом по поводу «пары». В общем, все в порядке.

— Чудесно, — сказала Грейс. — С цифрами придется ужаться. У меня была слабая надежда, что не придут некоторые коллеги с работы. Вообще-то, я никогда не собирала в одной компании коллег и родных.

— Мы очень постараемся никого не разочаровать и ни в ком не разочароваться, — сказал Питер. — Не пора ли уже заказать? Начнем с закусок?

В меню было много популярных и вкусных блюд, правда, пицца, спагетти болоньезе и им подобные отсутствовали.

— Закажу из комплексного меню, — сказала Грейс. — Я уже знаю, что выберу. Знаете, на работе ко мне все так понимающе отнеслись. Я столько времени потратила на интернет и личные телефонные переговоры, и никто мне даже слова поперек не сказал. Поэтому стыдно мне было бы говорить, что надеюсь не увидеть их на своей свадьбе. Извините, я опять о своем, давайте вернемся к обеду. Для начала я возьму спаржу с беконом, а потом вот эти ньокки с трюфелем.

— Ньокки? А я думал они называются «гнокки», — сказал Питер. — Я, пожалуй, закажу суп и пасту с курицей.

— И я тоже, но в качестве закуски я возьму брускетту, а потом грибное ризотто, — сказала Хелен.

— Это не то же самое, — отозвался Питер.

— Я хотела сказать, что тоже выберу из комплексного меню. Но спасибо тебе за бдительность.

Они продиктовали заказ до невозможности красивому официанту, который, как это обычно бывает, принялся без умолку разглагольствовать об умении итальянцев наслаждаться едой и, кратко повторяя заказ, не отрывал глаз от Грейс.

— Кажется, ты ему понравилась, — заметил Питер, когда официант ушел. — Завидная партия, не находишь? Сколько чаевых, и все без налогов!

— Может, Эндрю позволит мне завести второго мужа на случай своих командировок.

— Любой женщине одного мужа больше чем достаточно, — вмешалась Хелен. — Мне все не верится, что ты выходишь замуж. В этом смысле мы в нашей семье очень осторожные. Я провела долгий и тщательный анализ претендентов, прежде чем выбрала того, кто мне подойдет.

— А я знал, что, если не стану торопиться, все хорошенькие девушки начнут постепенно понижать планку, пока наконец не достигнут моего уровня, — вставил Питер.

— У меня было странное чувство после помолвки, — снова заговорила Грейс. — Я не знала, как называть Эндрю, когда о нем заходила речь. Сказать «бойфренд» я уже не могла, а «жених» звучало как-то фальшиво. Помню, однажды я была в пабе и, стоя в очереди в туалет, увидела на двери надпись «занято». Я тогда подумала: «О, это же про меня. Я тоже занята Эндрю, и мне нет дела до других». Глупо, да?

Закуски принесла официантка. Она никому в глаза не смотрела, включая Питера, попросившего соли.

На столе зазвонил телефон Грейс.

— Не буду отвечать, — сказала она, полная решимости не лишать родителей своего внимания, однако телефон со стола все-таки не убрала.

— Не планируете куда-нибудь поехать? Вы столько лет вместе, нужно наконец получить настоящее удовольствие от жизни, — сказала Грейс. Она постоянно советовала им посетить какие-нибудь города, отдохнуть на солнечных курортах, побыть там вдвоем без Голодного Пола, потому что чувствовала, что это будет крайне полезно и для них, и для него.

— Пока ничего не организовали, — ответила Хелен. — Мы все сейчас в ожидании вашей свадьбы. Но, вообще, подумываем про сентябрь. В июле и августе слишком жарко, а твой папа плохо переносит солнце.

— Все равно я бы хотел, чтобы моя кожа актуального оттенка белой арт-галереи приобрела оттенок хотя бы магнолии, — сказал Питер, поднеся ко рту ложку недосоленного супа.

— Ты придумала, что будет делать твой брат во время венчания? Не надо поручать ему ничего особенно заметного. Просто, знаешь, лишь бы принял участие, — сказала Хелен.

— Да, конечно. Мне бы очень хотелось, чтобы он участвовал, но хорошо бы найти такое дело, которое он выполнит с воодушевлением. Ты же знаешь, какой он бывает, когда ему приходится делать что-то неинтересное. Просто начинает бродить, не соображая, что к чему, а я не хочу, чтобы он все утро волновался, что станет помехой. Я не перфекционист: просто я буду рада, если в этот день мы будем все вместе.

— Может, ему молитвы почитать? — предложил Питер, успев доесть свой суп к тому моменту, как принесли соль.

— Проблема в том, что он редко ходит в церковь — честно говоря, как и я, — начнет беспокоиться потому, что не знает, когда положено креститься, где встать и когда его очередь. Может быть, предложить ему собирать пожертвования? Есть небольшой риск, что он что-нибудь уронит, но, думаю, справится.

Грейс уже поднесла ко рту насаженный на вилку первый кусочек спаржи.

— Обычно это делают матери новобрачных. А если попросить его почитать из Библии? — спросила Хелен.

— Та же проблема, что и с молитвами. Будет путаться. И, знаешь, иногда перед большой аудиторией он просто цепенеет, хотя, думаю, он нисколько не боится. Просто впадает в легкий транс. Как будто понимает, как редко человек оказывается перед таким количеством народу, и поэтому стоит и ждет, впитывая всю атмосферу, пока его не уведут. Я наблюдала такое однажды в школе, когда он выиграл приз за успехи в естественных науках. Стоял как восковая фигура. Может, попрошу его раздать молитвенники или поинтересоваться у гостей, с чьей они стороны: жениха или невесты. Что-нибудь в этом роде. Как на свадьбах по телевизору.

— Можно, конечно. Но это не совсем соответствует его положению, или я не прав? — сказал Питер, глядя на вилку Грейс.

— А что, если он сделает это вместе с Леонардом? Все-таки моральная поддержка. Они же будут «парой», так что это, в конце концов, не вызовет вопросов. Ешь, дорогая, — сказала Хелен.

— Главное, чтобы он не почувствовал, что его задвинули. Я хочу сказать, что он ведь входит в число ближайших родственников, плюс мы трое. Надо, чтобы он знал, что тоже участвует, — сказала Грейс, наконец отправив спаржу в рот.

— Ну, по-моему, он будет счастлив, — ответила Хелен. — Для него весь этот день станет праздником, так что будем считать, мы все решили. Скажу ему и еще раз напомню про костюм. Питер дал ему денег, и они все еще лежат в ящике стола, так что я никакие отговорки не приму. Снова напомню ему, как только вернемся домой. Ты предпочла бы какой-то определенный цвет для его костюма или, наоборот, есть цвет, который тебя не устраивает?

— Цвет любой, какой ему нравится. У меня есть любимые цвета, которые вселяют в меня уверенность, когда я иду на интервью или на презентацию. Может, и у него тоже. Пусть сам решает.

— Не знаю, не знаю. Он не очень умеет принимать решения, если они не касаются того, что его по-настоящему волнует. Может, лучше я ему скажу выбрать костюм под цвет платьев подружек невесты? Или тогда он будет выглядеть как шафер? — засомневалась Хелен.

Они часто говорили о Голодном Поле в таком духе, неизменно считая себя чем-то вроде бамперов на боулинговой дорожке, отталкиваясь от которых Голодный Пол, словно шар, мог катиться вперед. Они спасали его от земных опасностей, направляя его пусть к скромным, но все-таки достижениям. Их отношение было искренним, человеколюбивым и, возможно, даже необходимым. И все же, когда кого-то любишь, трудно бывает понять, где кончается забота и начинается назойливость. Доказательством их искренности было то, что у каждого — по отдельности и без общего обсуждения — возникли сомнения на этот счет. Откуда ты знаешь, что являешься благой силой? Приходило ли тебе в голову, что мир без тебя не пропадет? В какой момент протянутая рука помощи хватает и держит? Тот факт, что Голодный Пол не сопротивлялся их усилиям, не обязательно доказывал, что помощь родных была кстати. Точно так же можно было предположить, что нехватка самостоятельности у Голодного Пола — это не оправдание их вмешательства, а следствие. Помощь человеку легко входит в привычку для обеих сторон, а людям зачастую приятнее быть опекунами, чем подопечными. Питер всегда говорил, что Голодный Пол был для Хелен «рыбой-солнцем». Много лет назад, еще до рождения детей, Хелен и Питер побывали в океанариуме в калифорнийском Монтерее. Предпочтение океанариумов зоопаркам было одним из самых ранних примеров того, как их личные пристрастия, изображенные в диаграмме Венна, часто удивительным образом пересекались. Среди грациозных акул коралловых рифов, немыслимых медуз и маскирующихся скатов плавало нечто, похожее на отрубленную голову: большая, перекошенная, перемещающаяся боком и отражающая свет рыба, у которой при этом был совершенно растерянный вид. Она называлась рыба-солнце, и Хелен сказала, что именно она ей понравилась больше всего. Услышав эти слова, Питер посмотрел на жену. И увидел в ее лице сосредоточенное, искреннее выражение. Обычно он посмеивался над Хелен, утверждая, что она нарочно выбирает что-нибудь оригинальное, но в тот момент понял, что она говорит от чистого сердца. Хотя жена ничего не объяснила, Питер догадался, что рыба-солнце была выбрана потому, что такое существо больше никто не выберет. Прекрасному сердцу Хелен больно было сознавать, что есть на свете создание, которое всю жизнь так и останется без любви, и она попыталась исправить это, сознательно проникнувшись к нему нежностью. И точно так же, когда после двух выкидышей у нее родился сын, который был совсем слабенький, она дала себе слово, что, если он выживет, она никогда ничего больше не будет просить или ожидать от него. Поэтому она принимала Голодного Пола таким, какой он есть, и не мешала ему двигаться по жизни, подобно рыбе-солнцу, своим естественным блуждающим курсом.

Отец Питера умер, когда тому было всего девять лет, и он вырос, толком не зная, как складываются отношения у мальчиков и мужчин, а потому всегда отходил в сторону и прятался в свои мысли, вместо того чтобы предложить миру еще один сомнительный вариант самого себя. Когда Хелен была беременна Грейс, родители не знали пол ребенка до самого рождения, и все это время Питер ощущал неловкость, когда представлял, что может родиться мальчик. Ему едва хватало мужественности, чтобы прожить собственную жизнь, не говоря уж о том, чтобы поделиться ею с сыном. Когда родилась Грейс, Питер почувствовал облегчение: по крайней мере, у него как родителя будет практика, прежде чем придется воспитывать мальчика. Когда же появился Голодный Пол, времени на решение абстрактных проблем практически не оставалось, потому что первые недели были целиком заполнены волнениями и бессонными ночами. Позже в школе Голодный Пол всегда производил впечатление уязвимого ребенка — был слишком мал для своего возраста, и друзей у него набралось немного. Питер постоянно боялся, что сына начнут травить. Эти переживания по поводу уязвимости своего ребенка влекли за собой чувство вины, но боялся ли он за Голодного Пола или все-таки за самого себя, не зная, справится он с ситуацией, если ребенок станет изгоем, или нет? Когда сын окончил школу, Питер, наверное, мог бы постараться помочь ему найти подходящую работу — у мальчика была склонность к естественным наукам, и он умел размышлять, но никаких идей относительно будущей профессии у него не возникало. Однако Питер предоставил Голодному Полу самому выбирать себе путь или, точнее, не выбирать. Как отец Питер мучился от мысли, что, используя какие-то неведомые родительские приемы — мужские разговоры по душам или, быть может, поездки на рыбалку, — он мог бы несколько лучше подготовить Голодного Пола к жизни.

Когда Голодного Пола привезли из больницы домой, Хелен и Питер с воодушевлением твердили Грейс, что она теперь стала старшей сестрой, и объясняли, как это важно. Спустя несколько лет, когда Голодный Пол пошел в школу, Хелен серьезно поговорила с дочерью об обязанностях и ответственности, выпадающих на долю старшей сестры, особенно такого человека, как ее брат. Грейс восприняла этот разговор с полным пониманием: ей очень хотелось быть не только образцовой дочерью, но и образцовой сестрой. Без дальнейших бесед и продуманных решений Грейс продолжала оставаться для Голодного Пола его идеальным ангелом-хранителем и в средней школе, и во взрослой жизни. По правде сказать, она даже никогда не задумывалась, сняты ли с нее те обязательства, которые она взвалила себе на плечи еще маленькой девочкой. Планируя свадьбу и замужество, она начала прикидывать, получится ли у нее начать новую жизнь, не отказываясь от старой. И Грейс стала подталкивать родителей к идее дать Голодному Полу больше независимости, да и самим стать независимее. Где-то в уголке ее беспокойного сознания затаилась мысль: кто же станет присматривать за Голодным Полом, когда родителей не будет, если он так и не научится справляться с самим собой? Тот факт, что эта роль уготована ей — а она была единственным реальным кандидатом, — вселял в нее ужас. Она не хотела застрять во времени с мальчиком, которого впервые увидела в возрасте трех лет, поэтому начала строить другие планы и привязалась к Эндрю, чтобы ослабить свои обязательства по отношению к Голодному Полу.

И вот при таких глубоких подводных течениях, не вызывающих даже ряби на поверхности, три человека, которые очень любили друг друга и очень любили Голодного Пола, обсуждали за итальянскими блюдами обстоятельства своей жизни. Разговор был долгим, потому что Грейс ела разборчиво, а родители были только рады — для них в ее обществе время просто останавливалось. За кофе они заговорили о семейной жизни, и Грейс подбросила в беседу теоретический вопрос: почему брак Хелен и Питера оказался таким счастливым? Этот вопрос прозвучал бы неловко, будь он задан любой другой семейной паре, у которой за долгие годы набралось достаточно разногласий.

— Есть одно средство, — рискнул высказаться Питер, выразительно подмигнув в сторону Хелен.

— Папа, я серьезно. Мне надо знать, как получилось, что вы так долго вместе, ведь многим это не удается. Некоторые расходятся, когда дети уезжают из дома или когда оба родителя выходят на пенсию и вынуждены снова жить вдвоем, после того как много лет им приходилось думать только о большой семье. Мне кажется, опасность разойтись подстерегает постоянно.

— Ну если ты хочешь получить серьезный ответ, — начала Хелен, — я думаю, надо на первое место всегда ставить свои отношения. Я подчеркиваю, именно ставить на первое место, а не просто сообщать об этом в валентинках и всяком таком. Я даже скажу так: дети должны быть на втором месте. Иначе ты погрязнешь в родительских заботах и забудешь, что твой муж или жена — главное. И прежде чем ты это поймешь, окажешься в самой ужасной ситуации: в браке, с детьми, но очень одинокой. Поскольку вы оба будете меняться, вы периодически станете терять друг друга. Нужно уметь снова находить, и — в этом-то все дело — вместо того, чтобы пытаться возродить прошлое, надо уметь преобразовывать себя и свои отношения. Приходится время от времени начинать новые отношения с тем же самым человеком. Сейчас мои слова тебе ни о чем не говорят, но в какой-то момент твоей семейной жизни с Эндрю они могут обрести смысл.

Хелен объясняла все подробно, как человек, которому эта мысль далась нелегко. Питер даже не попытался хоть немного разбавить возникшую за столом атмосферу назидательности, понимая, что любимая жена говорит абсолютно искренне.

— Спасибо, мама. Похоже, дело трудное. По-моему, тут очень легко ошибиться.

Грейс наклонилась вперед, держа обеими руками бокал с водой.

— Не стоит беспокоиться раньше времени, дорогая. Просто доверься интуиции, даже если ее трудно поймать из-за кучи дел. Слушайте, как-то неожиданно мы все посерьезнели. Давайте прогуляемся. Придется мне со слезами вспоминать этот чизкейк, когда на следующей неделе буду взвешиваться в «Сильвер слиммерс», — в моем возрасте за каждый десерт платишь дважды.

Хелен сделала знак красавцу официанту, и они стали собираться. Потом начались неизбежные пререкания на тему, кому платить, и Грейс отпихивала руку отца от принесенного счета.

На улице мартовская погода еще не решила, какой ей быть. После долгой и нудной зимы солнце — там, где оно проглядывало, — казалось ярче, чем на самом деле. Они взялись под руки, чувствуя, что хорошо и плотно пообедали, и, щурясь от ветра, пошли вперед. У Грейс на дне сумки зазвонил телефон.

Глава 7

Обычный понедельник

Как всегда в понедельник, Голодный Пол проснулся перед самым звонком будильника, поставленного ровно на шесть. Примерно в три понедельника из четырех ему звонили с почты, чтобы вызвать поработать одну смену внештатным почтальоном вместо какого-нибудь пьяницы симулянта, поэтому Голодный Пол предпочитал вставать пораньше и быстро снимать трубку городского телефона, чтобы тот не успел разбудить родителей. Потушив вечером свет, Хелен и Питер обычно долго болтали и хихикали в постели, словно два подростка в походной палатке, так что по утрам они спали долго.

Первой мыслью Голодного Пола было прочитать, что он написал накануне, проверить, не утратилась ли за ночь свежесть придуманного. И хотя он остался доволен, ему показалось, что слова на листке ему не принадлежат. Они пришли к нему как будто из ниоткуда, без предшествующего потока идей и без последующих следов в мыслях.

Он пошел в ванную сплюнуть накопившуюся за ночь сладковатую слюну и, как всегда, помылся мягкой мочалкой, особенно тщательно потерев подмышки и область «Адама и Евы». Ему всегда было странно смотреть на себя в зеркало, ибо отражение напоминало ему, как мало он взял от мира. В одежде он, как правило, был аккуратен, особенно в форме почтальона, которая больше других его вещей напоминала костюм. Если он не заставит себя все сделать как положено, придется, наверное, надеть эту форму на свадьбу Грейс.

Спустившись, Голодный Пол на минутку сел и сидел так без движения, прислушиваясь к тишине. В ушах у него стоял какой-то высокочастотный тихий звон, который в обычное время был едва уловим и становился заметен только в такие моменты. Было непонятно, возник ли этот шум в голове из-за того, что он в своей комнате много лет пользовался наушниками, или же это был звук отсутствовавшего движения. Музыка окружающего пространства.

Он предполагал, что в мире есть множество людей, никогда не слышавших этот звук. Людей с беспокойными жизнями и еще более беспокойным сознанием. В саду раскачивались на ветру пустые кормушки для птиц, поэтому он взял из углового шкафчика комочки жира и пачку семечек разных видов, зная, что не сможет спокойно завтракать, пока не позаботится о птицах. В это время года они становились прожорливыми, их упругие тельца переполняло стремление к размножению. Зяблики, синицы, скворцы, кольчатые горлицы, сороки и серые вороны — все клевали из кормушки по очереди, в соответствии со своим местом в птичьей иерархии. Более крупные птицы поначалу казались ему нахальными узурпаторами, но потом он понял, какую услугу они оказывают птичкам поменьше, давая понять, что территория безопасна и поблизости нет хищников. Маленькие птички очень пугливы, и на то у них имеются все основания. По правде сказать, Голодный Пол не был орнитологом-любителем, который знает, как правильно наблюдать за птицами. Ему нравилось смотреть на них, определять их вид и чувствовать себя частью их жизни, но при строго орнитологическом наблюдении его не устраивал подход, свойственный коллекционеру: эти бесконечные галочки в списках и восхищение перед необычным экземпляром в противовес обычному. Для него птицы составляли часть природы, такую же, как и он сам, и они по-родственному были ему дороги и интересны.

Голодный Пол ценил заведенный порядок, ему нравилось, что мир в этом случае становится понятным, ведь вокруг много всего нового, переменчивого и сомнительного. И поскольку каждый день по-своему оригинален, Голодный Пол не чувствовал необходимости дополнять естественное разнообразие жизни собственным разнообразием. Его завтрак каждое утро был одинаков: запеченные хлопья «Витабикс» с добавлением банана, нарезанного в миску краем ложки, и чашка крепкого кофе с сахаром. Если люди обычно стараются менять свои кулинарные пристрастия, связанные с обедом или ужином, то для завтрака во всем мире принято создавать определенную систему и ее придерживаться. Однако Голодный Пол поступал так в большинстве случаев.

Целиком предоставленный утром самому себе, он перешел в гостиную и сел у телефона. Важно заметить, что Голодный Пол был человеком терпеливым. Он считал, что, когда проявляешь терпение, все происходит само, и верил, что все случится так, как должно быть, но не по чьему-то замыслу, а по естественному порядку вещей. Как только он начал подпиливать спичечной коробкой краешек ногтя на большом пальце, как тут же зазвонил телефон, и после очень краткого, чисто мужского обмена самой необходимой информацией он сел на велосипед и поехал на почту. Ветер обдувал его голову сквозь прорези шлема. Хотя работу почтальона на подхвате не назовешь ступенькой в профессиональной карьере, Голодный Пол был ею доволен и гордился, что не взял полную ставку, потому что тем самым лишил бы кого-то возможности заработать. Как марка мелкого достоинства, приклеиваемая на слишком тяжелую посылку, чтобы восполнить стоимость, он просто замещал собой те участки, которые того требовали.

Когда он зашел в сортировочную, где его уже ждала сумка почтальона, там практически никого не было; сотрудники, работавшие на полную ставку, поднялись рано и торопились начать новый день — вернее, его закончить. Это шумное место пока было пустынно, но в нем и сейчас царила атмосфера холостой жизни и твердых убеждений. Голодный Пол начал сортировать корреспонденцию по отделениям — свое для каждой улицы маршрута, а потом по номерам домов каждой улицы. «Распихивать и раскладывать» — так это называлось. Если не знаешь улицу, непонятно, как разобрать письма. Для одних улиц лучше распределять почту сначала по четной, потом по нечетной стороне, а для других последовательно по номерам домов. В районах, ближе к сельским, где у домов не номера, а названия, требовалось знание местности, недоступное почтальону на подхвате. В большинстве случаев было бы разумнее оставить почту до следующего дня, когда на маршрут выйдет обычный сотрудник, поскольку теперь едва ли отправляют по почте что-то экстренное, но так никто из почтальонов не делал. Считалось, что чистая полка доставки — это чистая совесть.

Наступило приятное весеннее утро: светлое и теплое на солнечной стороне улицы, однако в тени у любого, кто решил, что скоро лето и пора ходить без шапки, голова замерзала. Голодный Пол проехал мимо идущих в школу ребят и опаздывающих с доставкой грузовиков. Ему приятно было просто смотреть на общую суету раннего утра, но, когда он добрался до усадебных участков, вокруг стало спокойнее. Хотя работникам почты не полагалось пользоваться калитками в заборах между участками, многие именно так и делали, но Голодный Пол подходил к дому и уходил обратно по подъездной дорожке, и у главных ворот его всегда ждало что-нибудь новое.

Один грузный человек — Хелен назвала бы его «крепыш» — стоял, опершись на ворота, и его живот свидетельствовал, что для пошива спортивных костюмов используется особо прочный трикотаж. «Если там счета, то мне они не нужны». В саду перед домом стоял старый диван, а стаффордширский бультерьер кидался на покрышку, подвешенную на невысокой березе.

— Я на замене, ваш почтальон придет завтра.

Потом молодая женщина, все еще в пижаме, крикнула с порога ему вслед что-то про помятую открытку ко дню ее рождения.

— Я на замене, ваш почтальон придет завтра.

Пришлось попросить пожилую даму расписаться за посылку, адресованную ее соседям с соседней улицы. «Их никогда нет дома. Бедные дети весь день в яслях. Я после к ним зайду. Кажется, вы сегодня припозднились?»

— Я на замене. Ваш почтальон придет завтра.

Голодный Пол не останавливался на обед, потому что ему всегда было неловко сидеть в форме и есть сэндвич. Людям такое не нравится.

Он продолжал объезжать окрестности — сумка становилась все легче и легче — и выполнял работу, сотни лет практически не менявшуюся. Любому занятому человеку, несущему груз жизненной ответственности и озабоченности, занятие Голодного Пола показалось бы вполне сносным. Ему не нужно было решать, какую конечность пациента ампутировать первой или куда инвестировать пенсионные накопления компании. Его не угнетала необходимость сообщать начальству об убытках в четвертом квартале или насильно кормить холодной морковкой карапуза с высокой температурой. Его работа — в те несколько дней, когда его к ней привлекали, — не предполагала ни тяжелых решений, ни сожалений, которые испортили бы приятную застольную беседу.

И все-таки многие сегодня говорят, что работа почтальона стала профессией, вызывающей сильнейшие нервные срывы. Почему такое происходит в столь очевидно спокойной деятельности, когда человек, с удовольствием перекинувшись парой фраз с хозяином дома, выполняет задачу, на протяжении многовековой истории доказавшую свою несомненную полезность? Измученные менеджеры среднего звена с радостью поменяли бы свои поздние телефонные конференции с коллегами западного побережья на незамысловатую работу почтальона, который идет себе, погрузившись в собственные мысли, под переменчивым мартовским солнцем. Однако в подобных мечтаниях «белых воротничков» не учитывается то, что способно привести к саморазрушению даже самые спокойные умы. Мы относимся к виду, которому свойственно восторгаться великими мыслителями, но в то же время боимся собственных мыслей, наши мысли пугают нас.

В тюрьмах самым суровым наказанием, которое ждет наиболее злостных заключенных — тех, чье поведение выходит за рамки даже дьявольских норм тюремного общежития, — считается одиночное заключение: ужасная перспектива остаться один на один со своими мыслями. Отвлечься не на что, мысли, как бильярдные шары, толкают друг друга, и бесконечный внутренний монолог иссушает то, что осталось от жизни, внося диссонанс в тишину, возбуждение в спокойствие и тревогу в предвидение. Человека определенного типа, изолированного и не приспособленного к долгим периодам раздумий, такое скопление мыслей приведет к умопомешательству.

Но Голодный Пол, казалось, мог сохранять покой там, где другой объявил бы войну самому себе и окружающим. О чем он думал? Ответ очень прост: ни о чем. К счастью, в его сознании присутствовала безмятежность, с годами ставшая его естественным состоянием. Его мозг функционировал прекрасно, и Голодный Пол обладал всеми качествами здорового, хоть и слегка необычного человека его возраста. Просто у него не возникало ни интереса, ни склонности к мысленным разглагольствованиям. У него не было внутреннего голоса. Когда он видел собаку, он просто видел собаку, и разум не подсказывал ему, что собак следует выгуливать на поводке или что ее высунутый язык похож на ломтик ветчины. Когда он слышал сирену скорой помощи, он просто слышал сирену скорой помощи, не замечая эффекта Доплера и не раздумывая, действительно ли понадобилась кому-то скорая помощь или просто водитель торопится на обед. Именно так Голодный Пол весь день сохранял в голове полную ясность и не был подвержен неприятностям, которые мир уготовил тем, кто их ищет.