Он медленно поднялся на ноги, пока ныл каждый мускул, и вдоль стеночки поковылял к близлежащей станции Сильвер-стрит. Казалось, что он того гляди рассыплется, но, приходя в себя, он шевелился все быстрее, попутно высматривая великана, который спровадил его этим утром. Нужно было добраться до Бед-Стея, чтобы собрать наличку для Банча, а потом направляться домой к боссу. Меньшее, что он теперь мог, – явиться с баблом. Может, хоть за это босс его не убьет.
13. Деревенская девчонка
Элефанти и Губернатор сидели в гостиной скромного двухквартирного кирпичного дома Губернатора в районе Моррис-Хайтс – тихом анклаве многоквартирников под сенью лиственных деревьев среди умирающей округи, – когда дверь распахнулась и в комнату сунулась швабра, а следом – привлекательная женщина с ведром на колесиках, полным мыльной воды. Головы она не поднимала и оттирала пол с такими скоростью и напором, что не сразу заметила двух мужчин. Элефанти сидел в кресле-качалке спиной к двери. Старик – на диване. Женщина мазнула шваброй слева направо, задела кресло-качалку и тут увидела ногу. Удивленно взглянула на Элефанти, глубоко зарделась, а Элефанти в этот миг узрел свое будущее.
Это была грузная женщина, немолодая, но с нежным лицом, которое не могло спрятать лучащейся скромности, и с большими карими глазами, которые сейчас удивленно моргали. Русые волосы она собрала в пучок, а под славным ртом расположился длинный милый подбородок с ямочкой. Хоть и плотная, она была высокой и стройной, с длинной шеей, и слегка сутулилась, словно скрывая рост. Ноги под подолом зеленого платья были босыми.
– Ой. Я просто пришла убраться. – Она быстро попятилась из комнаты и хлопнула дверью. Элефанти слышал, как ее шаги удаляются в конец квартиры.
– Прости, – сказал Губернатор. – Это моя девица, Мелисса. Она живет внизу.
Элефанти кивнул. Он видел Мелиссу недолго, но достаточно. Дело решили, думал он потом, именно босые ноги. Без обуви. Какая красота. Сельская красота. Та самая, о которой он всегда мечтал. Ему нравились грузные женщины. И еще такая скромница. Это он разглядел сразу. По тому, как она двигалась – с легкой нескладностью, повесив голову на длинной шее, пряча миленькое личико от происходящего. В этот миг он почувствовал, как внутренняя частичка его туго стянутого сердца расслабилась, и точно понял беду Губернатора. Он сомневался, что у скромной красавицы имелась хватка для управления пекарней, не говоря уже о делах Губернатора в связи с той штукой, которую он хотел разменять на доллары. «Такой женщине следует управлять сельским магазином, – представил он себе мечтательно. – Со мной вдвоем».
Он выкинул эту мысль из головы, когда заметил, что Губернатор следит за ним с легкой улыбочкой на морщинистом лице. Весь день они провели вместе. Старик был радушен. Принял Элефанти как закадычного друга. Лавка бейглов находилась всего в паре кварталов от дома, и, несмотря на хрип в груди и слабое здоровье, Губернатор настоял на том, чтобы туда сходить. С гордостью показал Элефанти все предприятие: большой ресторанный зал, витрины, множество покупателей. Показал гараж сзади, где стояли два грузовика доставки, и, наконец, оставшуюся напоследок кухню, где как раз заканчивали работу два пуэрто-риканских повара. «Начинаем мы в два ночи, – объяснял Губернатор. – К четырем тридцати бейглы уже расходятся с пылу с жару. К девяти мы продаем восемьсот бейглов. В день иногда доходит до пары тысяч, – гордо сказал он. – Не только у нас. Мы развозим по кафе во всем Бронксе».
Элефанти впечатлился. Не пекарня, а целая фабрика. Но теперь оба вернулись в двухквартирный дом Губернатора – в верхнюю квартиру, где жил он, пока прелестная дочурка жила в своей квартире ниже, – и Элефанти был готов к серьезному разговору. Один взгляд на дочь открыл ему все, что требовалось знать: если Губернатор и говорит начистоту, толкового плана у него нет.
– Дело, конечно, не мое, – сказал Элефанти, – но твоя дочь что-нибудь знает о… том, ради чего я пришел?
– Иисусе Христе, нет, конечно.
– А зятя у тебя нет?
Губернатор пожал плечами.
– Молодежь нынче живет как хочет, что я в этом понимаю. В былые деньки ирландское поверье гласило, что морские котики на пляжах Ирландии – на самом деле молодые принцы в самом соку, которые вышли из своей шкуры, чтобы стать котиками и жениться на прекрасных русалках. По-моему, она дожидается морского котика.
Элефанти промолчал.
Губернатор вдруг как будто обессилел и обмяк на спинке дивана, закинул голову к потолку.
– Сына у меня нет. Она моя наследница, единственная. Если я ей все расскажу, ума она не лишится, но в деле только напортачит. Не хочу, чтобы она участвовала.
Старик казался неунывающим человеком, но по тону этих слов Элефанти понял, что сейчас открыты все возможности взять дело в свои руки и выгадать себе цену получше – если байка старика вообще чего-то стоит. Губернатор выдохся. Небольшая прогулка до пекарни и экскурсия оставили его без сил.
– Я малость уморился, отдохну на диване, – сказал он. – Но говорить еще могу. Можно начинать.
– Хорошо, потому что я толком не знаю, что ты продаешь.
– Сейчас узнаешь.
– Ну так говори. Это твой праздник. Я уже поспрашивал. Остались приятели папаши, которые тебя помнят. Мать говорит, он тебе доверял, и вы действительно общались. Так что я выяснил, что ты свой. Но у тебя тут отличное предприятие. Это не пекарня. А целая фабрика. Чистое дело. Приносит доход. Зачем подставляться и валять дурака, если уже сейчас считаешь хорошие гинеи? Сколько еще денег тебе нужно?
Губернатор улыбнулся, потом снова закашлялся, достал платок и сплюнул в него. Элефанти видел: сплюнул Губернатор столько, что придется сложить платок пополам, чтобы пользоваться им дальше. «Этот ирландский пайсан
[34], – подумал он, – не мощнее, чем выставляется».
Вместо ответа на вопрос старик снова откинул голову на спинку и сказал:
– Этот домик и пекарню я приобрел в сорок седьмом. Ну, вернее, пекарню приобрела жена. Я в том году сидел в тюрьме с твоим отцом. Вот как она нам досталась. Я отложил деньжат. Как они мне перепали, не суть, но сумма была круглая. Пока я мотал срок, оплошал и сказал жене, где они лежат. Однажды она меня навещает и говорит: «Знаешь что? Помнишь ту старую еврейскую пару с пекарней на Гран-Конкорсе? Они продали ее мне задешево. Хотели побыстрее сбыть с рук». Сказала, дескать, не смогла дозвониться до меня, чтобы спросить разрешения. Просто взяла и согласилась. Купила все чертово здание с потрохами. На мою заначку.
Он улыбнулся воспоминанию.
– Рассказала мне об этом в зале для посетителей. Уж я ей устроил. Так вспылил, что охранникам пришлось меня заковать, чтоб я ей шею не свернул. Прошло несколько недель, прежде чем она мне хотя бы написала. А что мне оставалось? Я сижу в каталажке. Она просаживает все наши деньги до пенни – на бейглы. Я был потрясен. Зол как черт.
Он с тоскливым видом уставился в потолок.
– А твоему отцу смешно было. Сказал: «Это разве деньги на ветер?» Я ему: «А мне почем знать? Там сплошь ниггеры и итальяшки».
Он мне: «Они тоже едят бейглы. Напиши жене и извинись».
Я написал, видит бог, и она меня простила. И я по сей день благодарю ее за то, что она купила это место. Благодарил бы. Будь она здесь.
– Когда она скончалась?
– А, уже… я и со счета сбился. – Он вздохнул, потом тихо затянул:
Двадцать лет растем,Двадцать лет цветем,Двадцать угасаем,Двадцать умираем.
Элефанти заметил, что смягчился, – смягчилась та внутренняя частичка, которую он никогда не показывал миру, которая ослабла, когда вошла со шваброй дочь старика.
– Значит, после этого у тебя осталась чистая совесть? Или только дурные воспоминания?
Губернатор еще недолго таращился в потолок. Казалось, его взгляд прикован к чему-то далекому.
– Она дожила до того, чтобы встретить меня из тюрьмы. Они с моей Мелиссой построили целый бизнес, пока я сидел. Через три года после того, как я вышел, жена заболела, а теперь я и сам малехо занемог.
«Занемог?» – подумал Элефанти. Да судя по виду, старик был готов в любой момент двинуть кони.
– К счастью, Мелисса готова продолжить дело, – сказал Губернатор. – Хорошая девица. С ней бизнес полетит. Мне с ней повезло.
– Тем больше причин не втягивать ее в неприятности.
– Потому и появился ты, Сесил.
Слон кивнул, чувствуя себя неловко. Это имя застало его врасплох. Так его не называли много лет. «Сесил» – детское прозвище от отца. На самом деле его звали Томмазо, или Томас. Свое второе имя он перенял у отца. «Сесил» – отцовская выдумка. Откуда это имя взялось и почему папаша его выбрал, Слон так и не узнал. Это было не просто ласкательное прозвище; это был знак, что отцу и сыну нужно поговорить наедине. В свой последний год папаня, все еще занимаясь делами, не вставал с постели, и в спальне часто бывали люди – те, кто работал в вагоне, на стройках и на складе. Когда старик говорил «Сесил», это означало важное дело, частное и что его нужно обсудить, когда все уйдут. То, что Губернатор знал об этом имени, еще больше доказывало надежность ирландца – а также, угрюмо думал Элефанти, налагало ответственность. Ему не хотелось нести ответственность за этого старикана. Ему хватало своей.
Губернатор долго разглядывал Слона, потом поддался своей усталости. Сдвинулся, положил ноги на диван и вытянулся, опустив руку на лоб. Вторую поднял и показал пальцем на стол за спиной Элефанти.
– Передай со стола ручку и бумагу, будь так добр. Они на видном месте.
Элефанти подчинился. Губернатор что-то черкнул, сложил листок и вернул Элефанти.
– Пока не открывай, – сказал он.
– Мне за тебя еще и бюллетени на выборах вбросить?
Старик улыбнулся.
– Смотри на меня и учись, что бывает в нашей игре с такими старперами, как я. К твоему сведению, со временем устаешь. Твой отец это понимал.
– Расскажи о моем папане, – сказал Элефанти. – О чем он любил поговорить?
– Пытаешься меня подловить, – тихо рассмеялся ирландец. – Твой отец играл в шашки и говорил шесть слов в день. Но если и говорил, то пять из них были о тебе.
– Эту сторону он мне нечасто показывал, – сказал Элефанти. – Из тюрьмы он вернулся уже после инфаркта. Так что говорил с трудом. Много времени проводил в постели. В те дни он не жил, а выживал. Поддерживал дела в вагоне, работал на семь… – Он осекся. – Работал на клиентов.
Губернатор кивнул.
– Сам я никогда не работал на Пять семей.
– Почему нет?
– Истинный ирландец знает, что однажды мир разобьет тебе сердце.
– Это что значит?
– Мне нравится дышать, сынок. Многих моих знакомых, работавших на семьи, через финишную черту перетаскивали по кускам. Твой отец – из редких людей, кто умер в постели.
– Он никогда не доверял им до конца, – сказал Элефанти.
– Почему?
– Много почему. Мы с севера Италии. Они – с юга. Я был молодой и глупый. Он не верил, что я долго протяну, когда меня примут в семью. Так что отвлекал работой в доке. Отдавал приказы. Я им следовал. Так у нас было заведено. И до тюрьмы, и после. Он был кукловодом, я – куклой. Работать в вагоне, перевозить товар, доставить туда, доставить сюда, припрятать это, дать на лапу такому, дать на лапу сякому. Сполна платить своим. Держать рот на замке. Вот и вся премудрость. Но он всегда одной ногой стоял в других областях: стройка, ростовщичество понемногу, даже какое-то время садоводство. У нас всегда имелись интересы на стороне.
– У вас имелись другие интересы, потому что твой отец не доверял семьям.
– Доверял. Просто проверял.
– Потому что?..
– Потому что тому, кто не доверяет сам, доверять нельзя.
Губернатор улыбнулся.
– Вот почему ты тот, кто нужен для работы.
Он лежал с таким довольным видом, что Элефанти не выдержал:
– Если готовишь очередную песню, то не старайся. Я всю дорогу в машине слушал по радио кузена Брюси. Он ставил Фрэнки Валли. Лучше него не поет никто.
Старик посмеялся, потом поднял хрупкую руку и показал на бумажку в кулаке Элефанти.
– Читай.
Элефанти развернул листок и прочел: «Тому, кто не доверяет сам, доверять нельзя».
– Я хорошо знал твоего отца, – серьезно сказал Губернатор. – Так, как никого не знал.
Элефанти не придумал, что ответить.
– А вот теперь я спою, – бодро добавил Губернатор. – Причем лучше Фрэнки Валли.
И рассказал все.
* * *
Когда тем вечером Элефанти на своем «линкольне» ехал домой через Мэйджор-Диган, все еще со сложенной бумажкой в кармане рубашки, у него кружилась голова. Он думал не о том, что поведал Губернатор, а о женщине сельского вида, которая вошла и тут же ретировалась с извинениями. Скромная красивая ирландка. Свежа, как весна. По его подсчетам, помоложе его, тридцать пять или около того, не слишком стара для брака. Она казалась чересчур скромной – он удивлялся, как такой робкий человек может вести бизнес. «С другой стороны, – думал он, – я еще не видел ее в деле. Может, она как я. На работе деловая, суровая и жесткая, но дома, по ночам, плачется звездам о любви и компаньоне».
«А может, я болван, – подумал он горько. – Просто изнывающее сердце – в целом городе изнывающих сердец. Да уж».
Он свернул на съезд, на шоссе Рузвельта, потом пролетел по восточной стороне Манхэттена к Бруклинскому мосту. Ему нравилось водить. В это время мысли могли блуждать, а замешательство – утихнуть. Было еще только полпятого, дороги оставались свободными. Он включил радио, и музыка вернула его к реальности. Он окинул взглядом Ист-Ривер, посмотрел на череду идущих баржей. Кое-какие он знал. Одни ходили с честными капитанами, которые гнушались черным товаром. Не возьмут на борт краденое колесо, даже если выложишь тысячу баксов. Другими командовали бестолковые идиоты, которые выкинут все принципы в окошко по цене чашки кофе. Первый тип – честные до неприличия. Просто не могут иначе. Второй тип – прирожденные мошенники.
«Кто из них я? – спросил он себя. – Хороший я или плохой?» – думал он, лавируя на дороге в «линкольне». Подумал о том, чтобы вовсе выйти из игры. Давняя мечта. Накопил он достаточно. Достаточно на жизнь. Ведь этого хотел папаня, верно? Можно продать два доходных дома в Бенсонхерсте, сбыть вагон Рэю с Кони-Айленда и уйти раз и навсегда. «И чем заняться? Работать в пекарне?» Самому не верилось, что его посетила эта мысль. Дочка Губернатора его еще толком и не знает, а он уже навострился к ней на кухню. Элефанти представил себя через десять лет: толстый муженек в поварской форме, раскатывает в три утра тесто и ставит в печку.
С другой стороны, в чем смысл жизни? Семья. Любовь. Эта женщина беспокоится о своем отце. Предана семье. Он понимал ее чувство. Оно немало о ней говорило.
Перед уходом он перебросился с ней парой слов. После их беседы Губернатор заснул на диване, и Элефанти спустился один. Она направлялась наверх к отцу и столкнулась с ним. Видимо, услышала, как он уходит, и решила проведать старика. Так бы поступил он сам. Проверить, что отец еще дышит, убедиться, что незнакомец – не какой-нибудь бандюган из прошлых лет, заявившийся свести счеты. Это тоже много говорило о ней. Застенчивая, но явно не чересчур и не глупая. И не из пугливых.
Они встретились в прихожей у двери. Проговорили минут двадцать. Она тут же раскрылась и разоткровенничалась. Ему доверял ее отец. А значит, доверяла и она.
– Я справляюсь, – ответила она на вопрос, каково руководить пекарней в одиночку. Он пошутил насчет того, как она ворвалась в комнату с ведром и шваброй наголо, будто с копьем. Она рассмеялась и ответила: – А, вы об этом. Просто папочка у себя убирается как детсадовец.
– Ну, он уже свое отработал.
– Да, но он оставляет после себя такой бардак и отключается так легко.
– У меня легкие отключаются, когда я автобус догоняю.
Она снова рассмеялась и раскрылась еще больше, и последовавший разговор доказал, что за нежной внешностью прячутся качества в духе ее отца: жизнерадостность, юмор, но с твердостью и остроумием, которые показались Элефанти привлекательными. Они легко нашли общий язык. Она знала, что он пришел по важному делу. Знала, что их отцы были близкими друзьями. И все же он замечал осторожность. Аккуратно ее прощупывал. Такая у него работа, с горечью думал он, – работа чертова контрабандиста среди презренных наркодилеров вроде Джо Пека и убийц вроде Вика Горвино: находить чужие слабости. Тогда же он почувствовал, как и она прощупывает его. Чувствовал, как она его просчитывает и надавливает – аккуратно – ради информации. Как он ни старался, а не смог сдержаться, не смог помешать ей разглядеть ту частичку, какую никогда не видело большинство: хоть он тверд и суров внешне и с ним не забалуешь, – может, даже чересчур итальянец в манерах и речи, – внутри он все же несет тяжкий груз ответственности за свою мать и за тех, о ком переживает с той добротой, которую безопаснее скрывать. Ему доверял ее отец. Но почему ему? Почему не брату или свату? Или хотя бы ирландцу? Почему итальянцу? За эти двадцать минут разгорелась война народов между итальянцами и ирландцами, между двумя представителями черных душ Европы, коих оставили ни с чем англичане, французы, немцы, а затем в Америке – большие шишки Манхэттена, евреи, уже забывшие, что они евреи, ирландцы, забывшие, что они ирландцы, англосаксы, забывшие, что они люди, которые на своих собраниях сверхдержав обсуждают будущее и делают деньги, замостили ничтожеств в Бронксе и Бруклине, проложив шоссе и выпотрошив их районы, бросили их на произвол первого пришедшего, эти большие шишки, которые забыли про войну, погромы и жизни тех, кто пережил Первую и Вторую мировые войны, жертвуя кровью и кишками ради их Америки, чтобы они теперь били по рукам с банками, мэрией и штатом и прорубали магистрали посреди процветающих кварталов да пинками гнали в пригороды бессильных обормотов, поверивших в американскую мечту, – и все потому что им, большим шишкам, нужен процент пожирнее. Все это почувствовал Элефанти – или думал, что почувствовал, – стоя с ней у двери. Возникла связь – у мужчины, чей отец скончался, и женщины, чей отец скончается со дня на день, – возникло желание найти свое место, пока они стояли в той теплой прихожей: она – в своем деревенском платье, с работой, оплачивавшей налоги и не привлекавшей копов, Джо Пеков и непростые звонки от непростых людей, которые одной рукой лезут тебе в карман, а второй – отдают честь флагу; и он – ощутивший себя на своем месте, чего не бывало с ним уже годами.
Она легко смеялась, задавала вопросы, забыв о стеснительности, а он молча кивал. Она проговорила все двадцать минут, как будто промелькнувших за секунды, и все это время ему хотелось крикнуть: «Это я морской котик на пляже. Если б ты только узнала меня поближе». Но вместо того оставался покладистым и твердым, вполсилы отмахиваясь от вопросов, притворившись замкнутым и недоверчивым. Она видела его насквозь, он это понимал. Видела ясно. Он чувствовал себя голым. Ей хотелось знать, зачем он приходил. Ей хотелось знать все.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Но знать ей было нельзя.
История спецслужб разных стран мира знает немало больших и малых операций. В течение веков это были операции против реальных или потенциальных неприятелей, а иногда и против официальных союзников. Некоторые из них были бескровными, проходили на уровне \"войны умов\", иные кровавыми. Одни были направлены на погоню за военными, другие — за политическими, третьи — за экономическими секретами. Многие из них носили дезинформационный характер или имели целью свержение \"недружественного режима\".
Так они уговорились. Он, конечно же, согласился на сумасбродный план Губернатора. Отчасти потому, что любил своего отца. Самые сильные чувства отца, как он знал, были связаны с доверием. Любой, кому доверял отец, не мог не быть любящим и хорошим человеком. Никаких сомнений. Если Гвидо Элефанти дал слово тому, кому доверял, то уже его не нарушал. И не заботился о том, что скажут другие. Папаня любил его мать – очевидно, потому что маму можно было назвать кем угодно, но только не типичной бруклинской итальянкой-домохозяйкой, каких много в их квартале: судачат ни о чем, варят канноли, каждое утро послушно сходятся на мессу в церкви Святого Андрея помолиться за искупление грехов своего супруга, а заодно и своих, сокрушаются, что район захватили ниггеры и латиносы, пока их собственные супруги торгуют алкоголем и отстреливают любого, кто косо посмотрит на их азартные игры, аферы на скачках и то, как они вытирают ноги о цветных. Его мать не переживала из-за цветных. Она видела в них просто людей. Переживала она из-за трав, вот и ходила выкапывать их на пустырях в округе – травы, твердила она, и поддерживали жизнь в ее муже дольше, чем кто-либо ожидал. А что до ее сына – она никогда не лезла к Томасу с вопросами; она уважала Элефанти, еще когда он был лишь сосунком, потому что инстинктивно понимала, что ее сын отличается от большинства итальянцев по соседству, должен отличаться, как им с мужем пришлось отличаться, чтобы выжить. За семью она никогда не извинялась. Элефанти есть Элефанти. И не о чем тут говорить. Папаня привел Губернатора в свой мир. И Томас поступил так же. Теперь они напарники. Это дело решенное.
В разное время задачи спецслужб были самыми различными и отвечали интересам государства в тот или иной момент его истории. Например, в 1920–1930-е годы для советских спецслужб это были операции против белоэмигрантских, троцкистских и националистических организаций, в годы Второй мировой войны — против главного врага, фашистской Германии. В годы \"холодной войны\" их целью было укрепление оборонного и экономического потенциала СССР и борьба с разведками и контрразведками, скажем так, недружественных стран.
А еще их предприятие манило интригой.
Часть операций продолжалась длительное время, и к ним привлекались значительные силы — десятки, даже сотни людей. Другие же проходили быстро, и число их участников было невелико, иной раз один-два человека. Далеко не все они равноценны как по своим масштабам, так и по последствиям. Некоторые описаны в популярной литературе и даже послужили сюжетами для художественных произведений и кинофильмов, причем с немалой долей вымысла, многие же до сих пор не получили достаточного освещения. Значение одних было локальным и направленным на решение одной ограниченной задачи, другие решали целый круг проблем. В них участвовали службы внешней и военной разведки, контрразведки, дипломатические службы, научные организации и прочие ведомства. Иногда спецслужбы разных стран объединяли свои усилия в борьбе против общего врага, затем вновь начинали враждовать. Хорошо известен принцип деятельности британских властей, особенно силовых структур: \"у Англии нет постоянных союзников и врагов, есть лишь постоянные интересы\".
И, понятно, деньгами.
Естественно, объем помещенных в книге очерков неодинаков. Одним операциям отведено по нескольку десятков страниц, рассказы о других укладывались в три-четыре. Далеко не все операции были великими в прямом смысле этого слова, но многие из них имели большое влияние на дальнейшее развитие истории человечества.
«В деньгах ли дело?» – спрашивал он себя.
Глянул на сложенный листок на соседнем сиденье. Тот листок, что вложил ему в руку Губернатор, пока они говорили о папане.
ОТ АНТИЧНОСТИ ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
«Тому, кто не доверяет сам, доверять нельзя».
Марафонская битва
Сразу за Хьюстон-стрит Элефанти скатился на «линкольне» с шоссе Рузвельта. Впереди маячил силуэт Бруклинского моста. Он снова задумался об их разговоре и о Губернаторовой байке.
– Я схожу с ума, – пробормотал он.
Годы царствования Дария I (522–486 гг. до н. э.) — период наивысшего могущества Персидской державы.
* * *
Дело уже шло к вечеру, и Губернатор засыпал на ходу, когда поведал Элефанти историю о «мыле», которое передал его отцу. Лежа на диване, он говорил в потолок, где неустанно поскрипывал вентилятор:
Дарий подавил мятежи в Вавилонии, Персии, Мидии, Мартиане, Эламе, Египте, Саттагидии, среди скифских племен Средней Азии, завоевал западную часть Индии.
– Почти тысячу лет в церкви Посещения Девы Марии в Вене, в Австрии, хранились драгоценные сокровища, – начал он. – Манускрипты, подсвечники, потиры. Нам с тобой это все равно что бисер перед свиньями. Вещички для мессы, потир, чтобы испивать кровь нашего Спасителя, подсвечники, все такое. Золотые монеты. И все это делалось на века. Тем вещичкам были сотни лет. Передавались из поколения в поколение. Когда пришла Вторая мировая, церковь все это спрятала от союзников.
Подчинились ему и греческие города Малой Азии, где Дарий назначал тиранов, которые должны были платить ему дань и предоставлять военные отряды. Малоазиатские греки должны были участвовать в завоевательных походах персидских царей. Но греки тяготились этой зависимостью и только ждали благоприятного случая, чтобы сбросить персидское иго. Когда в 514 году до н. э. Дарий предпринял завоевание Скифии, двинувшись туда через Фракию и Дунай, греческие отряды охраняли мост через Дунай. Уже тогда в их рядах возник план: разрушить мост и уйти в Грецию, оставив Дария в степях Скифии. Но этому помешал милетский тиран Гистией, понимавший, что гибель персов угрожала бы его собственному положению как правителя Милета. Гистией был возвышен Дарием и вызван ко двору. Вообще, следует сказать, что при Дарии находилось немало греков, среди которых он не только подбирал администраторов в провинции, но и вербовал надежную агентуру.
Там-то и служил мой младший братец Мэйси. Его туда послали в сорок пятом, во время войны. После войны Америка вывела не все войска, и Мэйси остался. Он был на восемь лет младше меня, лейтенант армии, парень с причудью. Он был, э-эм… – Губернатор подбирал слово. – Неженкой.
В 500 году до н. э. в греческих городах Малой Азии вспыхнуло восстание против персов. Его предводитель, Аристагор, искал помощи у европейских греков, но лишь Афины и Эретрия прислали несколько кораблей. Сначала успехи были на стороне восставших, но грозный царь собрал все силы для подавления мятежа. В 494 году до н. э. восстание было подавлено, греческие города вынуждены были вновь подчиниться Дарию и назначенным им тиранам.
– Неженкой? – повторил Элефанти.
Но Дария это не удовлетворило. Желая наказать афинян за помощь, оказанную ими восставшим, он решил завоевать и европейскую Грецию. В этом его поддерживал и поощрял бывший афинский тиран Гиппий, живший при дворе Дария.
– Легкий, как перышко. Нынче таких, наверное, зовут гомиками. Его тянуло к самому прекрасному в жизни. Всегда любил искусство. Даже в детстве. Знал о нем все. Книжки умные читал. Тянуло его к искусству, и все тут. В общем, после войны в городе царила разруха, тут и там патрулировали разные армии, но каким-то образом Мэйси отыскал тайник. Нацистский. В пещере рядом с местечком под названием Альтенбург.
Весной 492 года до н. э. персидское войско переправилось через Геллеспонт и при поддержке большого флота двинулось вдоль фракийского побережья. Но у мыса Афон флот был застигнут небывалой бурей. 300 кораблей погибло. А на суше пехота и конница персов понесли большие потери от фракийцев. Армия Дария вынуждена была вернуться обратно. Через два года Дарий направил в греческие города послов с требованием \"земли и воды\", то есть изъявления полной покорности. В городах Северной Греции, где у власти стояли сторонники Дария, это требование было исполнено (или давался уклончивый ответ). А в Спарте и Афинах царские посланцы были умерщвлены, и верх взяли сторонники вооруженного сопротивления.
Губернатор помолчал, погрузившись в размышления.
Одновременно с дипломатическими мерами Дарий повел и тайную войну против Афин. Широко развернула свою деятельность заранее подготовленная агентура Дария в Афинах. Она действовала как легальными (создание проперсидской партии), так и нелегальными средствами (шпионаж, пораженческая пропаганда, подготовка вооруженного восстания к моменту подхода персидских войск).
– Я так и не узнал, как Мэйси пронюхал об этой пещере. Но хранились там ценности. И много. И он себе ни в чем не отказывал: брал манускрипты, шкатулочки, украшенные бриллиантами, со вставками из кости. И реликварии.
Весной 490 года до н. э. персидский флот с посаженным на него войском под начальством Датиса и Артаферна направился прямо через Эгейское море против Эретрии и Афин. Эретрия, располагавшаяся на острове Эвбея, была взята после кратковременной осады. Затем флот направился к греческим берегам, и персы приступили к осуществлению хитро задуманной военно-разведывательной операции.
– Что-что?
Персы высадились на берегах Аттики в районе городка Марафон, лежавшего недалеко от берега пролива между Аттикой и островом Эвбея, приблизительно в 40 километрах от Афин. Датис и Артаферн по совету Гиппия высадили лишь небольшую часть своего стотысячного отряда. Это было сделано с расчетом на то, что афиняне направят на борьбу с десантом свое войско, тем самым бросив Афины на произвол судьбы. А там в это время предполагалось восстание, подготовленное проперсидской партией и агентурой Дария, и его сторонники намеревались захватить власть в городе. На помощь восставшим должны были подойти главные силы Дария, которые оставались на кораблях неподалеку от города Фалерон и ждали лишь сигнала, по которому они должны были высадиться в Афинах.
– Мне пять раз пришлось прочитать, пока я сам дошел, – сказал Губернатор. – Маленькие ящики наподобие гробов, из золота и серебра. Некоторые отделаны бриллиантами. В них священники хранили украшения, произведения искусства, древности, даже мощи святых. Жирный улов. Военные трофеи, малой. И Мэйси набил себе карманы до отказа.
– Откуда ты знаешь?
А на Марафонском поле происходило следующее. Увидев приближающиеся афинские войска, персидские полководцы решили, что их основная задача выполнена — афинскую армию удалось выманить из города. Они дали команду своим войскам возвращаться на корабли, оставив лишь небольшой заслон. Это произошло 13 сентября 490 года до н. э., в день, вошедший в историю как дата знаменитого Марафонского сражения.
– Сам видел. Он хранил их у себя дома.
Заслон, оставленный персами, потерпел поражение, хотя победа греков не была полной, так как значительной части персов удалось благополучно сесть на корабли. Правда, начавшаяся буря разметала персидский флот, несколько судов были выброшены на берег и оказались в руках греческих воинов.
– Как он перевез все это домой?
Греки праздновали победу. Они узнали о ней от гонца, пробежавшего без остановки весь путь. На рыночной площади Афин он успел прокричать \"Персы разбиты и отступили. Мы победили!\" — и рухнул замертво. В этих условиях сторонники Дария не решились поднять восстание.
Губернатор улыбнулся.
С той поры в честь славной победы марафонская дистанция (с 1924 года ее длина равняется 42 километра 195 метров) была включена в программу Олимпийских игр и сохранилась в ней по сей день. Десятки тысяч спортсменов успешно преодолевают ее за время чуть больше двух часов. Затея Дария с захватом Афин так и осталась неосуществленной. Он развернул свой флот и отправился домой.
– Котелок у него варил: отправлял сам себе американской военной почтой. По чуть-чуть. Наверное, потому и задержался на службе. Цацки были мелкими. Затем после войны он устроился работать на почту, чтобы перевозить вещички, когда хотел, и никто не поднял шум. Вот так запросто.
Старик посмеялся, и тогда ему пришлось приподняться, чтобы выкашлять мокроту в платок. Закончив, он сложил платок, убрал в карман и продолжил.
Слон Гарун Аль-Рашида
Карл Великий, сын короля франков Пипина Короткого, родился в 742 году. Отец рано стал приучать сына к государственным делам. В 761 и 762 годах он уже сопровождал отца в аквитанских походах. В 768 году, после смерти Пипина, Карл сам стал королем и получил в наследство огромные земли, полумесяцем протянувшиеся от Пиренеев до границ нынешней Чехии.
– Мне всегда казалось странным, что Мэйси живет не по средствам для почтальона, – признался Губернатор. – У него была квартира в Виллидже размером с поле для регби. Много дорогих вещичек. Я вопросов не задавал. Детей у него не было, так что я решил, что это его дело. Мой папаня на дух не переносил Мэйси. Говорил: «Мэйси любит мальчиков». Я отвечал: «В Святом Андрее служил священник, про кого тоже говорили, что он любит мальчиков». Но папа и слышать ничего не желал. Я тогда был еще пацан, шустрый и малость раздолбай, но уже понимал разницу между больным человеком, который любит детей, и мужчиной с пристрастием к мужчинам. Знал, потому что как раз Мэйси и отговорил меня прибить этого пропитого хлюста с крестом из Святого Андрея, который мерзко обходился с детишками в приходе. Я о нем узнал, когда Мэйси подрос и мы сличили свои воспоминания о нем. Но Мэйси сказал так: «Он больной человек. Не стоит из-за него садиться в тюрьму». Младший брат, а во многом был поумнее меня. И я прислушался – сел не из-за него, а просто так! Даже в тюрьме меня выручал подход Мэйси. Если заходишь на хату, не желая себе проблем на голову, то помни: чем человек занимается на досуге – не твое собачье дело, и все с тобой будет хорошо. Так что я любил Мэйси за то, чему он меня научил. А он мне доверял.
Первые годы Карл никак не оправдывал свое будущее прозвище. Он разъезжал по своим многочисленным поместьям, отдыхал, делал вклады монастырям и всецело находился под влиянием своей матери, вдовствующей королевы Бертрады.
Губернатор вздохнул и потер лоб, пробираясь через воспоминания.
Но в 772 году с ним что-то произошло. Он внезапно разошелся с женой Дезидератой и отправил ее в Италию к отцу, королю Дезидерию; наложил руку на наследство умершего в 771 году брата Карломана (которому принадлежало более половины нынешней Франции) и стал единоличным королем франков.
– После войны он долго не прожил. Сперва умерла мама. Потом, через пару лет, до него добрался рак. Рак и разбитое сердце, потому что его, бедолагу, не признавал отец. Под конец жизни он пришел ко мне и сознался во всем. Открыл чулан в своем доме и показал, что у него есть. Представь себе, хранил вещички из пещеры у себя в чулане. Вещички чудесные: Библии с окладами из чистого золота. Древности. Манускрипты в тубусах из золота. Золотые же монеты. Бриллиантовые реликварии с костями давних святых. Он сказал: «Этому всему – тысяча лет». А я: «Да ты же миллионер».
Дорога завоеваний для него оказалась открытой. С этого момента в хронике царствования Карла Великого было не более двух-трех мирных лет. Остальное время — вторжения, походы, осады.
А он: «Я почти ничего не продавал. И так хорошо зарабатывал на почте».
Карл Великий был один из тех полководцев, которые понимали, что без хорошо поставленной разведки нет ни армии, ни победы. Поэтому успехам во всех его войнах он обязан малым или большим разведывательным операциям, которые им предшествовали или сопутствовали.
Я ему в глаза рассмеялся. Говорю: «Ну ты бревно».
Был ли у Карла какой-либо далеко идущий план завоевательных войн? Трудно сказать. Каждую осень войско распускалось, а весной набиралось снова. Но разведка велась постоянно.
– Бревно? – переспросил Элефанти.
В 786 году агенты Карла доносят, что его союзник, баварский герцог Тассилон, вступив в сговор с врагами Карла в Южной Италии, плетет интриги и тайно договаривается о совместных действиях с кочевниками-аварами.
– Ну, дуралей.
– А.
Занятый другими делами, Карл до поры до времени делает вид, что ему ничего не известно. Но его посланцы «обрабатывают» вассалов коварного герцога. В 787 году Карл «вспоминает» о Тассилоне и требует от него немедленной личной явки. Тассилон уклоняется. Тогда король, зная о том, что вассалы Тассилона настроены против него (Карла), окружает Баварию войсками. Большинство вассалов Тассилона сразу же принимают сторону франкского короля.
– А он мне: «Мне не хотелось ничего продавать. Нравилось просто рассматривать».
Понимая безвыходность своего положения, Тассилон является к Карлу и дает клятву верности. Однако в следующем году Карл вызывает его на Генеральный сейм. Обвиненный собственными вассалами, Тассилон признаётся, что вел непрерывные интриги против Карла, сговаривался о совместных действиях с врагами Франкского государства, не собирался выполнять свои клятвы и втайне готовился перебить всех сторонников Карла в своей стране. Франки единодушно приговорили Тассилона к смерти. Но Карл проявил милость и заменил казнь ссылкой Тассилона, его жены и детей в монастырь. Так, можно сказать, без пролития крови Карл покорил Баварию.
А я ему: «Мэйси, нехорошо это. Это церковное имущество».
Но не всегда его жертвы отделывались так легко. Одним из языческих племен, враждовавших с Карлом и доставлявших ему немало неприятностей, были авары — воинственные кочевники, язычники и грабители, с которыми герцог Тассилон заключил накануне своего падения тайный союз. В своем заговоре против франков авары объединились с их врагами — лангобардами, саксами и баварами.
«Церкви плевать на таких, как я», – сказал он.
Нападение на франков было назначено на тот самый, 788, год, когда Тассилон подвергся осуждению. Видимо, и авары не знали об этом и, надеясь на поддержку герцога, вторглись во Франкское государство, как и было намечено.
Ох, сказал – как ножом по сердцу. Я ответил: «Мэйси, мальчик мой. Наша дорогая матушка на небесах сляжет с лихорадкой пред божьим троном, зная, что ты сидишь здесь с краденым у ее Господа и Спасителя. Ей это как ножом по сердцу».
Так началась эта страшная и беспощадная война, длившаяся семь лет. К 795 году франки разгромили аваров и \"огнем и мечом\" прошлись по их земле, уничтожая все и вся. Когда для крещения покоренного народа были направлены епископы и священники, то оказалось, что крестить некого — народ был истреблен, не осталось в живых ни одного обитателя. Древнерусская пословица не случайно гласила: \"Погибоша аки обре\", то есть \"Погибли как обры (авары)\".
Тут у него навернулись слезы. Говорит: «Тогда мне нужно жить дальше. Может, я придумаю, как что-нибудь вернуть».
Теперь о слоне Гаруна аль-Рашида. Легенда повествует, что однажды Карл, увидев бивень слона, возжелал увидеть и живого слона. И якобы этим объясняются последующие события. Но скорее всего слон был лишь предлогом.
Губернатор посмотрел на Элефанти.
В 797 году Карл направил к халифу Багдада Гарун аль-Рашиду посольство в состав которого, как всегда, входили не только дипломаты, но и разведчики (что, впрочем, тогда значило одно и то же) — доверенные лица короля Ланфрид и Зигмунд, а также еврей Исаак. Официальной целью посольства было \"достать и привезти слона\".
– И как есть вернул. О, одну-другую безделушку перед смертью загнал, для поддержания своего образа жизни. Но большую часть вернул. Доставил в Вену так же, как доставил сюда. Отправлял понемногу почтой. Вернул так, чтобы не попадаться. Но одну вещицу так и не вернул.
Халиф действительно отправил Карлу слона, которого Исаак в 802 году после долгих мытарств благополучно доставил в Ахен. Еще раньше халиф дал разрешение церковной миссии из Иерусалима отвезти Карлу благословение патриарха, а также различные реликвии, в том числе ключи от Иерусалима.
– Какую?
Чем же представители Карла так заинтересовали восточного владыку? На какой почве могли сблизиться христианский Ахен (столица Карла) и мусульманский Багдад? У них нашлись общие соперники и враги. Прежде всего, к ним относились будущие халифы испанской Кордовы, помышлявшие уничтожить багдадских Аббасидов. (А ведь именно с халифами воевал Карл, и война эта ожесточилась после 800 года.)
– Ну, ту, что приглянулась мне. Статуэтку.
– Что за статуэтка?
Еще больше Карла и Гаруна аль-Рашида объединяла политика в отношении Византии. Дело в том, что Византия и ее императоры смотрели на себя как на единственных законных наследников Рима, Цезаря и Августа. А Карл, провозглашенный 25 декабря 800 года императором, нанес смертельный удар по византийской идее «единства» империи. Не случайно в момент, когда папа Лев III, по нынешним понятиям \"агент влияния\" Карла, возлагал императорскую корону на Карла, тот выразил недовольство этим, желая показать, что он не собирался превращаться в соперника византийского императора, но раз уж так получилось, то виноват не он, а папа Лев III. Карл даже отправил в Константинополь особое посольство с предложениями \"руки и сердца\" византийской императрице Ирине. Посольство было принято благосклонно.
– Толстушка. Венера Виллендорфская.
Великая Империя, объединяющая Восток и Запад, была накануне своего создания. Римская империя была бы восстановлена, а Карл, добившийся в это время успехов в Испании, проникший в Палестину, имевший своих агентов в главных городах Северной Африки — Карфагене и Александрии, стал бы величайшим из монархов.
Элефанти гадал, не сон ли это. Статуэтка толстушки? У Губернатора как раз такая дочка. Причем красивая. Это какой-то трюк? Совпадение?
Но произошло непредвиденное. Ирина была свергнута, а византийский престол занял император Никифор. Однако задуманный Карлом хитрый ход все же сыграл свою роль. Никифор, введенный Карлом в заблуждение, порвал все отношения с папой, но продолжал вести переговоры с Карлом. Еще бы — он нуждался в союзнике, ведь мусульманский халифат угрожал ему.
– Это что, название мыла? – спросил он.
Началась разведывательно-дипломатическая игра, сопровождаемая военными действиями. Карл и Гарун вновь обмениваются посольствами.
Губернатор раздраженно хмыкнул.
Реализуя добрые отношения с Багдадом, Карл усиливает давление на Византию. Одновременно обменивается посольствами с иерусалимским патриархом, засылая в Палестину своих людей, направляя туда большие денежные суммы, возводя храмы, вмешиваясь в споры о церковной догме и пытаясь оторвать от духовного влияния Византии целые районы.
– Я просто спросил, – сказал Элефанти.
Византия, зажатая с востока и запада, не могла долго сопротивляться, и в 812 году новый византийский император Михаил I формально признал императорский титул Карла Великого.
– Мэйси говорил, это самое ценное, что у него есть в коллекции.
Что касается слона, то он скончался в 810 году, причем летописи уделили этому событию больше внимания, чем смерти сына Карла Великого Пипина, короля Италийского, умершего в то же время.
– Почему это?
Незадолго до кончины Карла Великого произошло событие, вошедшее в историю как чудо. В первых числах января 814 года с фронтона базилики, расположенной возле королевского дворца, вдруг исчезло слово «princeps» (вождь — лат.), составлявшее часть императорского титула. Это расценили как страшное предзнаменование. И действительно, 28 января 814 года ничем не болевший король внезапно умер. Его похоронили в той же базилике.
– Не могу ответить. Мэйси знал, а я в этом не соображаю. Она красновато-золотого цвета. Очень маленькая. Из камня. Не больше куска мыла.
– Если она не из золота, почему такая дорогая?
Разведывательные акции Инков
Губернатор вздохнул.
Инки — правильнее инка, от испанского «инка» — первоначально индейское племя, обитавшее на нынешней территории Перу в XI–XIII веках, а позже правящий слой в государстве, созданном союзом племен. Образование государства инков — Тауантинсуйу (на языке кечуа — четыре стороны света) — дело не таких уж древних времен, оно относится к 1438 году. Инки взимали дань с коренных племен, использовали труд рядовых общинников и рабов — янакона. Земля считалась принадлежащей правителю — Верховному инке, власть которого была окружена сакральным ореолом, а первый мифический правитель — Манко Капак — почитался как сын Солнца. Инки использовали ирригацию, возводили сооружения для военных, религиозных и административных целей. Удивительно, что при всей высокой культуре у них было узелковое письмо (кипу) и только зачаточная письменность. Постепенно, благодаря завоеваниям, Тауантинсуйу расширило свои владения и к XVI веку включало в себя северную часть Чили, почти всю Боливию, северную часть Аргентины, часть Перу, Колумбии, Эквадора. Его население составляло от 8 до 15 миллионов человек.
– Ежели речь об искусстве, у меня соображения не больше, чем у куля картошки, сынок. Не знаю я. Я уже сказал, мне и про слово «реликварий» пришлось пять раз прочитать, пока я толком уяснил. Статуэтка лежала в одном из этих самых реликвариев. Крошечный ящичек, как гробик, размером с кусок мыла. Ей тыщи лет. Мэйси сказал, там один ящик стоит целое состояние. Сказал, что толстушка, Венера Виллендорфская, стоит больше всего, что у него есть, вместе взятого.
– Тогда она наверняка обретается в каком-нибудь большом замке в Европе, где на коврике перед дверью надпись на староанглийском, а ему досталась фальшивка. Или настоящая обретается в музее. Почему она не в музее? В музее бы, кстати, догадались, что у них фальшивка.
Как всякое развитое государство, империя инков не могла существовать без хорошо отлаженных спецслужб — разведки и контрразведки. При особе Верховного Инки состоял их руководитель, называвшийся \"главный информатор и шпион инки\". Другим ответственным лицом был государственный контролер — Токрикока — \"Тот, кто видит все\". Не обладая ни исполнительной, ни судебной властью, он выявлял факты нарушения правопорядка и докладывал о них. А право и обязанность арестовывать возлагались на \"слугу инки, которому поручено схватить арестованного\". Эти два последних лица — Токрикока и \"слуга Инки\" — по-видимому, и представляли контрразведку. \"Главный информатор и шпион Инки\" располагал разветвленной агентурной сетью, действовавшей как на территории государства инков, так и за его пределами. Данных о том, что инки обладали агентурой в правящих кругах соседних государств, нет. Обычно агенты маскировались под торговцев, разносчиков товаров, нищих. Скромные, не привлекавшие к себе особого внимания, они зорко высматривали секреты соседей.
– Ну и что с того. Сынок, мы с твоим папашей сидели в одной тюрьме с такими сладкоголосыми засранцами, что продали бы лед эскимосу. Эти ребятки обнулят твой банковский счет быстрее, чем муха сядет на говно. Знают больше страховых разводов, банковских афер и карточных фокусов, чем филадельфийский бармен. Сладкие, как тянучка, эти субчики. И тебе любой скажет, что чаще всего треска, которую поймали на крючок или развели, держит рот на замке. Такие новости распускать никто не хочет. Пафосные клоуны в этих твоих музеях ничем не лучше. Ежели у них левак, зачем трубить об этом миру? Пока лох выкладывает шиллинг, чтобы на нее глянуть, кто поймет разницу?
При подготовке завоевательных войн инки проводили разведывательные операции, позволявшие оценить характер местности, богатства страны, возможную силу сопротивления. Вот что писал об одной из таких операций инка Гарсиласо де ла Вега:
Элефанти молчал, осмысляя все сказанное.
\"Инка Йупанки принял решение осуществить другое завоевание, а это было завоевание другой провинции, именовавшейся Чиривана, которая расположена в Андах на востоке от Чарка. Поскольку до этого времени земля была неизведанна, он направил туда шпионов, чтобы они со всем вниманием и осторожностью выследили бы все: ту землю и ее жителей, чтобы с большим знанием дел предусмотреть то, что было необходимо для похода. Шпионы ушли, как им было приказано, а вернувшись, они рассказали, что земля была отвратительной, с труднодоступными горами, болотами и трясинами, и очень мало ее было пригодно для посевов и возделывания\".
– Думаешь, я тебе мозги пудрю? – спросил Губернатор.
После завоевания этой безлюдной страны инка Йупанки решил осуществить дело всей жизни — завоевать и присоединить к своей стране богатое королевство Чили. \"И оставив в своем королевском дворе опытных министров для управления и отправления правосудия, он дошел вплоть до Атакамы, которая являлась последней провинцией, которая была заселена, и покорена, и включена в его империю в направлении к Чили, чтобы разжигать огонь завоевания с более близкого расстояния, ибо дальше имелась огромная пустыня, которую нужно было пересечь, чтобы достичь Чили…\"
– Может быть. Никогда не спрашивал у брата, почему она такая дорогая?
– Нет, не спрашивал. Просто забрал, пока он не передумал. А потом он умер.
На разведку инка вновь отправил \"бегунов и шпионов, чтобы они пересекли ту пустыню и нашли бы подходы к Чили, и отметили бы трудности дороги, дабы знать о них и предусмотреть их. Разведчиками были инки, потому что дела такой важности те короли доверяли только людям своего рода… Разведчикам в качестве проводников и гонцов дали индейцев из Атакамы и Тукми, от которых раньше получили сведения о королевстве Чили. Помощники разведчиков доставляли сообщения о том, что было обнаружено. И ушли разведчики, которые в дороге преодолели огромные трудности и много трудились из-за тех пустынь, оставляя опознавательные знаки там, где они проходили, чтобы не потерять дорогу, когда нужно будет вернуться обратно. А еще для того, чтобы те, кто следовал за ними, знали бы, где они шли\".
– Венера Виллендорфская. И вправду как название мыла.
Де ла Вега пишет дальше, что помощники разведчиков, словно муравьи, сновали туда и обратно, принося сообщения об обнаруженном и доставляя разведчикам продовольствие. Когда же от разведчиков поступили сообщения о том, что им удалось обнаружить, инка Йупанки подготовил своих воинов к походу.
– Это не мыло. А толстушка, – настаивал Губернатор.
Интересно, что перед походом на врага инки предупреждали его об этом. Было ли это проявлением рыцарства или в этом имелся другой, скрытый смысл? Скорее второе. Инки исходили из того, что после получения предупреждения противник либо присоединится к ним, либо начнет готовиться к обороне. А в этом случае все местные жители бросали свои жилища и спешили укрыться в столичной крепости. Этого инкам и надо было. Они прибирали к рукам всю обезлюдевшую местность и приступали к длительной осаде крепости. Им спешить было некуда, крепость рано или поздно сдавалась им на милость.
– Знал я одну толстушку в школе, которая была настоящим сокровищем. Но статуэток в честь нее никто не делал.
Интересно они поступали и при объявлении войны — направляли послов три-четыре раза. Естественно, что послы выполняли разделывательную задачу: проверяли, как противник готовится к обороне, выявляли его сильные и слабые места. Одновременно «дипломаты» приобретали агентуру среди местного населения. Устанавливали и степень вызревания сельскохозяйственных культур — дату нападения выбирали до их созревания, с тем чтобы противник не мог пополнить свои запасы кукурузой или картофелем.
– Ну, а эта уместится у тебя на ладони. Я заныкал ее перед тем, как загреметь. Твой отец вышел на два года раньше моего. Я трясся, что ее кто-нибудь найдет, вот и попросил его, чтобы он забрал и придержал для меня. Он сказал, что так и сделал. Значит, она у тебя где-то да есть.
В 1532–1536 годах испанские конкистадоры под предводительством Ф. Писарро и Д. Альмагро завоевали государство инков и разрушили его богатую культуру. Инки, покоренные испанцами, вошли в состав народности кечуа.
Элефанти поднял руки.
Империю инков постигла участь любой империи, претендующей на региональное или мировое господство, — она развалилась.
– Клянусь Пресвятой Девой, папаня не говорил, куда ее дел.
– Ни слова?
Борьба за испанское наследство
– Только сказал о твоей дурацкой песенке, насчет божьей ладони.
Во второй половине XVII века Испания, в XVI веке считавшаяся мировой державой и делившая мир с Португалией (которую потом даже поглотила), стала \"больным человеком Европы\". Ею правил последний представитель династии Габсбургов Карл II, \"властитель слабый и лукавый\". Трудно что-либо сказать о его лукавстве, но он был не просто слабым, а скорее слабоумным. Детей у него и его супруги Марии-Луизы, француженки, не было. После его смерти испанское наследство должно было оставаться «бесхозным» и перейти либо к австрийским Габсбургам, либо к французским Бурбонам, находившимся в близком родстве с бездетным королем.
Губернатор довольно кивнул.
Мадрид кишел австрийскими и французскими шпионами и шпионками и превратился в центр тайной войны.
– Ну, это уже что-то.
Разведка Франции проводила многолетнюю многоходовую операцию, которую можно было назвать борьбой за испанское наследство, пока еще мирной. Французским резидентом был посол Франции граф Ребенак, которого затем сменил Арнур. И хотя в сложных дипломатических играх французское правительство в поисках союзников допускало раздел испанских владений, Арнур был ярым противником раздела, считая, что все испанские владения должны перейти по наследству одному из французских принцев.
– Это ничего. Как мне ее искать, если я не знаю, где она или как выглядит?
– Это толстушка.
Активными агентами Парижа были французские купцы, банкиры, ювелиры, мастера, многочисленные куртизанки, которые не покинут Мадрид даже тогда, когда начнется война.
– Да есть миллион статуй толстушек. У нее на носу горбинка или она круглая, как пузырь? Похожа на лошадь, если профиль повернуть? Голова и живот – это единственное, что в ней заводит? Или она как та фигня, которая получается, когда плещешь краской на холст, а любители искусства слюной исходят? Она кривая на один глаз? Ну?
Одной из наиболее ярких французских шпионок стала Олимпия Манчини (затем графиня Суассон). Она была племянницей кардинала Мазарини и первой (по счету) фавориткой Людовика XIV. Прибыла в Мадрид в 1686 году в качестве приближенной королевы Марии-Луизы и всячески помогала королеве в ее интригах в пользу Франции. Их противники, сторонники австрийской партии, интриговали против королевы. Все «игры» велись по лучшим правилам версальского и мадридского двора. В ход пошли фальшивки — любовные письма королевы за ее подписью. То ли их обнародование так потрясло королеву, то ли по другой причине, но 11 февраля 1689 года Мария-Луиза внезапно заболела и на следующий день скончалась, как считали многие, от действия яда. Французский посол прямо обвинял австрийцев, те отвечали не менее жестко, обвиняя даже… графиню Суассон, хотя какой смысл ей был убивать свою патронессу и единомышленника.
– Гну. Это толстушка. Ей тыщи лет. И в Европе есть человечек, который отвалит за нее три миллиона долларов налом.
– Это ты уже говорил. Откуда мне знать, что он настроен всерьез?
Людовик XIV продолжал засылку своих разведчиков и разведчиц. Анжелика ле Кутелье, которая после второго замужества стала носить имя маркизы Гюдан, была одной из них. Ее прошлое было весьма сомнительным. Куртизанка, любовница многих высокопоставленных особ и первостатейная авантюристка, в совсем еще молодые годы она занялась вымогательством. Но дело раскрылось, ей грозил процесс, и пришлось срочно покинуть Францию. Гюдан обосновалась в Риме. Там она вела не менее бурную жизнь. На одном из светских приемов познакомилась с секретарем французского посольства. Любовь была горячей, секретарь полностью доверял ей, и как-то раз во время любовного свидания она выкрала у него дипломатические бумаги, представлявшие чрезвычайный интерес для правительства Испании. Испанский посол, получив их, приказал немедленно снять копии, отправил их в Мадрид, а портфель вернул Гюдан, которая положила его на место так быстро, что влюбленный секретарь ничего не заметил. Документы оказались столь важными, что испанское правительство назначило маркизе Гюдан ежегодную пенсию и разрешило поселиться в Мадриде. Что маркизе и требовалось.
– Серьезней некуда. Мэйси перед смертью продал ему вещицу-другую. Он рассказал, как с ним связаться, но сам умер, пока я еще досиживал. Из Синг-Синга я никому позвонить не мог. Вот и отложил. Можно закончить в урне на чьем-нибудь кладбище, если свяжешься с тем, кого в жизни не видел и с кем лично дел не имел. До тюрьмы я с ним ни разу не разговаривал. А когда вышел, занедужила жена, надо было ухаживать за ней, и возвращаться на нары мне было не с руки. И вот пару месяцев назад, когда врач мне сказал, что у меня… болезнь одна, я и позвонил этому человечку в Европе, и он еще жив. Я сказал, что я брат Мэйси, и сказал, что у меня есть. Он не поверил, так что я отправил единственную фотографию, какая у меня была. Я старый вор. Слишком бестолковый, чтобы хранить копии. Слава святым, фотография дошла, и тогда пошел другой разговор. Теперь он названивает мне чуть ли не каждую неделю. Говорит, может ее толкнуть. Сперва предлагал четыре миллиона долларов, так я спрашиваю: «Откуда возьмешь такие деньжищи?» Он мне: «Это мое дело. Тебе я предлагаю четыре, потому что продать ее могу за двенадцать. А то и за пятнадцать. Но сперва с тебя доставка». Сказал, что живет в Вене.
Скорее всего это была не случайность, а хорошо продуманная операция французской разведки по подставе своего агента.
Тут я почуял крысу. Чуть не пошел на попятный. Не верил ему. И говорю: «Если ты тот, про кого мне рассказывал братец, тогда вышли мне десять кусков и назови хоть одну вещь, которую братец тебе продал». Так он и сделал. Я не дурак. Не говорил, где живу. Он думает, я живу на Стейтен-Айленде. Такой обратный адрес я написал на конверте с фотографией. Он переслал бабки в банк на Стейтен-Айленде, какой я ему назвал. Эти десять тысяч я вернул и дал согласие.
Маркиза Гюдан оказалась в Мадриде отнюдь не бедной беженкой. Она приобрела особняк, имевший сад, примыкавший к важному правительственному зданию, что облегчало ее шпионские функции. По указанию посла Арнура она, в сотрудничестве с другими французскими агентами, держала салон, где встречались придворные, министры, дипломаты, модные поэты и художники, великосветские куртизанки, парижские аббаты, монахи-доминиканцы из испанских монастырей. Во время непринужденных бесед за столом она выведывала нужные сведения, плела заговоры, направленные на усиление французской партии.
Но у меня нет сил, чтобы перевезти эту штуку. Теперь мне ее не довезти до Европы. А если бы и мог довезти, не поехал бы в такую даль, чтобы он меня обул или того хуже, а потом прикарманил штуковину и утек. Вот я ему и говорю: «Давай лучше ты к нам, а я тогда уступлю ее за три миллиона долларов. Можешь оставить себе лишний миллион за хлопоты».
Во французских архивах сохранились письма, которые Гюдан регулярно с февраля по декабрь 1693 года направляла в Париж и которые содержали массу информации о придворных делах, полученной из первых рук — от министров и других крупных правительственных сановников. Специалисты-историки, исследовавшие эти письма, находят их очень ценными, добавляя, правда, что для придания им большего веса маркиза кое-что и присочинила.
Я только языком трепал. Думал, он меня пошлет. Не думал, что ему хватит духу. А он сказал: «Дай подумаю». Через неделю перезванивает и говорит: «Ладно. Я приеду». Тут я и обратился к тебе.
Но не только сбором информации занималась маркиза Гюдан, она проводила также вербовочную работу и другие активные мероприятия. Среди них и операция по привлечению на сторону Франции гессенской баронессы Берлепш, фаворитки новой испанской королевы Анны-Марии Нейбургской. Вдовствующую баронессу характеризуют как вульгарную особу с манерами престарелой кокотки, весьма падкой на золото. Она приобрела такое влияние, что единолично принимала решение, кого допускать к королеве. Та, в свою очередь, как марионеткой управляла безвольным Карлом II. Однако и Берлепш не была самостоятельной в своих действиях. Ею управлял патер Реджинальд, ее исповедник и любовник. Гюдан сумела привлечь на свою сторону Реджинальда, через которого воздействовала на баронессу Берлепш, и та, конечно не безвозмездно, а за солидный куш, вызвалась помогать французам.
– Далеко же ты загадываешь, мистер. С чего ты взял, что я отдам ее тебе – или ему, – если найду? – спросил Элефанти.
Но борьба вокруг наследства шла так упорно, что в 1698 году сторонникам австрийцев удалось выслать маркизу Гюдан из Мадрида, а затем, в 1700 году, добиться и почетного удаления баронессы Берлепш.
– Потому что ты сын своего отца. Я не пру наобум, сынок. Я о тебе поспрашивал. Видишь ли, мы с твоим папаней – мы знали, кто мы такие. Всегда мелкие сошки. Перевозчики. Никогда не просили себе ни власти, ни неприятностей. Мы перевозили. А этот дядя из Европы, с которым я беседовал, – он умник. Базарит по-грамотному. С акцентом. Заслушаться можно. Умники всегда опережают тебя на шаг. Даже если ты себя мнишь шибко мозговитым, преимущество все равно у них. Потому они и умники. Имеешь дело с умником – лучше тебе быть семи пядей во лбу. Твой папаня всегда говорил, что ты семи пядей во лбу.
Однако семя было брошено. Австрийская партия проиграла. Карл II завещал свой трон Филиппу Анжуйскому, надеясь с помощью Франции сохранить целостность испанской империи.
Элефанти все обдумал и произнес тихо, почти сам себе:
В 1700 году, после кончины Карла, сын Людовика XIV стал королем Испании Филиппом V. Дальнейшее развитие событий привело к тому, что через год, в 1701 году, началась война между Францией — с одной стороны, и Англией, поддерживаемой Голландией, Австрией, большинством германских княжеств, Данией, Португалией и Савойей — с другой, которая вошла в историю как война за испанское наследство и длилась до 1714 года. Фактически она представляла собой борьбу основных европейских государств против французской гегемонии на континенте. Но это уже другая история.
– Я далеко не умник.
– За три миллиона – будешь.
Англия против Америки
Губернатор помолчал, потом продолжил:
16 декабря 1773 года произошли события, вошедшие в историю под названием \"Бостонское чаепитие\", В этот день американские колонисты, переодетые индейцами, возмущенные пошлинами, которые ввела Англия на ввоз чая, напали на английские суда в Бостонской бухте и утопили весь груз, состоявший из дешевого индийского чая. Колонии объявили бойкот английских товаров, а с 1 декабря 1774 года запретили ввоз любых товаров из Англии.
– Я довел дело, докуда мог. Позвонил ему и сказал: «Забьем стрелку». Он сказал: «Положи ее в ячейку хранения, я приеду и заберу, а тебе оставлю налик». Так мы планировали. Встретимся в Кеннеди. Совершим обмен в ячейке хранения и разбежимся. Конкретно мы не обсуждали, как все провернем, но на ячейку я согласился.
19 апреля и 17 июня 1775 года произошли первые столкновения между колонистами и английскими солдатами. Осенью американцы вторглись в канадскую провинцию Квебек, надеясь поднять поселенцев против британского владычества, но не были поддержаны местными жителями и ретировались.
– Тогда договаривайся и иди забирай деньги, господи боже мой.
– Это как, если я не знаю, где статуэтка?
4 июля 1776 года американские колонии провозгласили себя независимыми штатами. Развернулись военные действия между армией колонистов, которой командовал Джордж Вашингтон, и английскими войсками во главе с генералом лордом Хоу. Вскоре лорд убедился, что не может справиться с американскими «оборванцами», и потребовал подкреплений. Война приобретала маневренный характер и складывалась из отдельных сражений в разных районах страны.
– Знал же, – сказал Элефанти. – Она была у тебя раньше, чем у моего папани.
Бои шли с переменным успехом до 1778 года, когда Франция, рассчитывая вернуть свои владения в Канаде и Индии, объявила войну Англии и заключила союз с восставшими колониями. Субсидии французской казны и помощь вооружением и войсками способствовали успехам американцев. Их положение еще больше упрочилось, когда в июне 1779 года войну Англии объявила Испания, а в декабре 1780 года — и Голландия. Война шла уже в Европе, да и самим Британским островам угрожало вторжение.
Мир между Соединенными Штатами и Англией (прелиминарный мирный договор) был подписан 30 ноября 1782 года. Все годы войны операции против Америки вели не только английские войска на полях сражений, но и английская разведка в респектабельных зданиях посольств. Как отмечает историк Р. Роуан, \"в эти пять критических лет (1776–1781) британское министерство иностранных дел и британский король Георг III проявляли большой интерес к донесениям шпионов и были куда лучше осведомлены о международном положении Америки, чем сам генерал Вашингтон или американский Конгресс\".
– Он ее заныкал! – Губернатор помолчал. – Еще раз: она у меня была до тюрьмы. Я не мог рассказать о ней жене. Она и так вложила все мои кровные в чертовы бейглы. Статуэтка находилась в ненадежном тайнике. Пока мы чалились в Синг-Синге, я рассказал твоему папане, где она. Он вышел за два года до меня. Согласился забрать ее и придержать. Я ему сказал: «После того как я выйду и обстановка остынет, я за ней приду. И ты получишь свою долю». Он сказал: «Идет». Но перед тем как выйти, он перенес в тюрьме инфаркт, и больше я его не видел. Пытался передать ему весточку в тюремный лазарет, но его отпустили раньше, чем у меня получилось. Его отпустили после инфаркта. Он сам передал мне весточку со свободы. Послал письмо. Там говорилось: «Не парься. Я забрал твою шкатулку. Она в безопасности и в Божьей ладони, как в той песенке, которую ты любил петь». Так что получить он ее получил. И я знаю, что он ее где-то спрятал.
Лорд Суффолк и его помощник Уильям Иден, руководившие секретной службой, стремились возвратить то, что теряли британские генералы. Они сорили взятками направо и налево и могли найти доступ к любому секретному документу.
– В Божьей ладони? Что это значит?
– Не знаю я. Просто написано – «в Божьей ладони».
Представитель американских колоний в Лондоне, а до того в Берлине, Артур Ли, все время был окружен кучей шпионов. В Берлине английский дипломат Хью Эллиот с помощью своей служанки-немки подкупил других слуг отеля, где проживал Ли. Кем-то из них личный дневник Ли был украден, быстро доставлен в британскую миссию и там скопирован. На это ушло не более шести часов, после чего исчезнувший дневник был незаметным образом возвращен. Ли каким-то образом догадался об этом, в результате чего стал самым активным борцом с английскими шпионами.
– Тогда ты что-то перепутал. Папаша не мог написать такое письмо. Он никогда не ходил в церковь.
Высокая эффективность британской разведки достигалась разными путями. Наиболее успешным оказался подкуп некоторых высших «лояльных» американцев, проживавших в Париже. Американское посольство во Франции, во главе которого стоял Бенджамин Франклин, выдающийся ученый и государственный деятель, стало главным источником сведений для разведки англичан.
– Вы разве не католики?
Доверенное лицо Франклина, «кроткий» и «добрый» Эдуард Банкрофт, доктор медицины, член Королевского общества, был настолько выдающимся шпионом, что ему пожаловали пенсию в 1000 фунтов стерлингов в год. Под маской любознательности и преданности своему служебному долгу Банкрофт узнавал от Франклина все, что тому было известно. Информация немедленно передавалась в Лондон. Франклин, сам того не сознавая, выуживал у французских союзников секретные сведения для нужд Банкрофта и британской разведки. И, хотя Франклин предназначал их для Вашингтона, они часто не попадали к нему, а ложились на стол лорда Суффолка, так как Банкрофт перехватывал и задерживал депеши.
– Мать меня таскала в церковь Святого Августина, пока я не вырос и не бросил. Но отец туда ногой не ступал. До самой смерти не ступал ногой в церковь. Мы провели похороны. Только тогда он попал в церковь.
– Может, он спрятал ее в церкви. Или у себя в гробу.
Артур Ли, борец со шпионами, сумел распознать в Банкрофте британского агента. Он не только сообщил Франклину свои подозрения, но и представил доказательства того, что Банкрофт неоднократно ездил в Лондон, где присутствовал на заседаниях Тайного совета короля. Об этом Артур Ли узнал от своего брата Уильяма Ли, который в 1773–1774 годах был одним из двух шерифов (начальников полиции) Лондона, а затем стал важным должностным лицом, олдерменом — членом городского управления Лондона, и таким образом имел возможность узнать правду о Банкрофте.
Однако Франклин не поверил Артуру Ли, так как Эдуард Банкрофт был его старинным другом и преданным учеником. В ответ на «донос» Артура Ли его самого стали третировать как подозрительного смутьяна, обвиняли в клевете.