– Это неправда. Я довольна своей жизнью, и моя мать это знает. Она никогда не жаловалась на вас. Вы говорите неразумно, Генрих. Зачем ей строить заговор против вас, когда это приведет к низвержению ее собственной дочери и внука? Она неутомимо трудилась, чтобы наш брак состоялся. И даже если ей не по душе, что у меня так мало власти, она понимает, что ее станет еще меньше, если вас сместят с трона.

Глаза Генриха были как сталь.

– Но вдруг она верит, что ее сыновья живы?

– Тогда у нее еще меньше причин поддерживать того, кто называет себя Уориком!

Генрих упрямо поджал губы.

– Я все равно ей не доверяю и не могу допустить, чтобы на этот раз она воспользовалась хоть малейшей возможностью. Простите меня, если я проявляю чрезмерную осторожность. Завтра вечером ваша мать должна отправиться в аббатство Бермондси, а ее сын Дорсет будет находиться в Тауэре, пока не минует угроза со стороны самозванца.

– Аббатство Бермондси? Но как же быть с арендой Чейнигейтса?

– Ее можно расторгнуть.

– Генрих, прошу вас… – Елизавета была вне себя. – Моя мать не изменница. Она арендовала Чейнигейтс, потому что хотела вести тихую жизнь. Не смотрите на меня так.

Но его было не переубедить, и спорить дальше не имело смысла, она все равно проиграет.

– Могу я, по крайней мере, увидеться с нею? – спросила Елизавета.

– Конечно.

– А что будет с моими сестрами? Куда отправятся они?

– Они могут остаться при вашем дворе. Бриджит будет жить с матерью. Раз она обещана Господу, Бермондси – подходящее место для нее. Не забывайте, аббатство давно находится под покровительством королевской семьи. Моя бабушка, королева Екатерина, вдова Генриха Пятого, умерла там пятьдесят лет назад.

Елизавета знала ее историю: Генрих забыл упомянуть, что Екатерина де Валуа была отправлена в Бермондси с позором после того, как стало известно о ее тайном браке с Оуэном Тюдором, и умерла, вынашивая его ребенка.

Есть Елизавете расхотелось. Ужин стоял перед нею нетронутым, соус застыл.

– Если вы позволите, – сказала она, – я пойду повидаюсь с сестрами.

– Разумеется, – холодно произнес Генрих.

Однако эта холодность не шла ни в какое сравнение с той ледяной яростью, которую она ощущала по отношению к нему.



Анну и Екатерину Елизавета застала в слезах, они не могли поверить в то, как изменилась в одночасье их жизнь. Одной из них было одиннадцать лет, другой – семь, и обе уже скучали по матери и сестре.

– Я отведу вас к ним, – пообещала Елизавета, про себя кляня Генриха за то, как он поступил с дорогими ей людьми.

На следующий день они втроем отправились в Бермондси. Огромный монастырь стоял на берегу Темзы напротив Тауэра – не слишком приятный вид для матери, учитывая, что ее сыновья, вероятно, погибли в стенах крепости. Аббатство, может, и находилось под покровительством королей, но, пока служитель, отвечавший за прием гостей, вел Елизавету и ее сестер в жилые комнаты, она заметила, что дом содержится плохо и повсюду видны следы небрежения.

Осунувшееся лицо матери осветилось при виде гостей, но бедняжка сразу разрыдалась и упала в объятия Елизаветы.

– Скажите, что вы пришли забрать меня отсюда! – взмолилась она. – Это ужасное место.

Глаза Елизаветы защипало от слез.

– Увы, миледи, если бы я могла! Я старалась убедить короля, чтобы он оставил вас в покое, но он непреклонен. Его обуревает страх за свою безопасность, так как в Ирландии появился этот самозванец.

– Советники обвинили меня в том, что я его поддерживаю! – сквозь слезы проговорила мать. – Как будто я могла бы сделать хоть что-нибудь, что повредило бы вам или милому Артуру.

– Я знаю, – заверила мать Елизавета, подводя ее к креслу.

Сестры заливались слезами, а шестилетняя Бриджит цеплялась за юбки Елизаветы. Рядом молча стояла девушка-служанка. Елизавета узнала в ней Грейс, одну из внебрачных дочерей отца, к которой мать очень привязалась.

– Это так несправедливо, – всхлипывала королева. – Я хочу всего лишь вернуться домой, в Чейнигейтс. Прошу вас, поговорите с королем ради меня.

– Я поговорю, – обещала Елизавета, озираясь вокруг и поеживаясь; лет сто назад, когда здание только что построили, эти комнаты, вероятно, были хороши, но теперь тут стояла промозглая сырость, пахло речной водой.

– Этот дом построили графы Глостеры, – сказала мать, проследив за взглядом Елизаветы. – В тринадцатом столетии они были благодетелями аббатства. Теперь эти комнаты используют для размещения гостей, и монахи не берут за это плату, вот почему здесь не слишком уютно. Однако они обязаны держать покои наготове для нужд короля. Хотя едва ли какой-нибудь король захочет остановиться здесь. – Она взяла шаль и накинула ее на плечи.

Теперь Елизавете стало ясно, почему Генрих выбрал Бермондси. Мать могла находиться здесь, и ему это ничего не стоило. Ей стали отвратительны его скупость и упорное нежелание понять, как несправедливо он поступает.

– Я поговорю с ним еще раз, – повторила она. – Скажу, что вы не можете здесь оставаться.

– О, благодарю вас! – выдохнула мать, заламывая руки.

Они остались обедать. Еду с ненавязчивой любезностью им подали простую: хлеб, похлебка и жесткие куриные крылышки. Сестры провели полдня с матушкой, после чего неохотно и весьма эмоционально попрощались с нею.

– Я буду приезжать как можно чаще, – пообещала Елизавета, которой очень неприятно было оставлять мать в этом унылом месте.



Она вернулась в Вестминстер, решительно вознамерившись поговорить с Генрихом, однако ей сообщили, что его милость на заседании Совета. Он постарается увидеться с нею позже. Тем временем Елизавета ничем не могла занять себя и с завистью наблюдала за сестрами, которые увлеченно взялись играть в кости.

Когда Генрих наконец пришел, они легли в постель, так как уже наступил вечер. Он выглядел усталым, был в неважном настроении и смотрел на нее выжидательно.

– Вы хотели видеть меня, Елизавета.

Возмущение бурлило у нее в груди после их ссоры накануне вечером, и визит в Бермондси лишь усилил его.

– Да.

– Полагаю, речь пойдет о вашей матери. Ну, с этим придется подождать. Сейчас у меня есть более неотложные дела.

– Нет, это не может ждать! – возразила Елизавета и сжала руки в кулаки. – Она огорчена, заперта в этом ужасном сыром доме.

– Вы преувеличиваете, мадам. Ее разместили в королевских апартаментах по моему распоряжению.

– Королевских? В тринадцатом веке они, вероятно, такими были, но теперь там просто жутко. Попробовали бы вы сами там пожить!

Генрих сел и откинул голову на спинку кровати.

– Елизавета, я устал, и у меня уйма проблем. Мне сейчас не до того.

– Тогда скажите одно слово и позвольте моей матери вернуться в Чейнигейтс. Больше от вас ничего не требуется. Она для вас не опасна, поверьте мне. Генрих, пожалуйста! – Елизавета опустилась перед ним на колени и воздела руки в мольбе, глаза ее блестели от слез.

Король посмотрел на нее, и она увидела, что он колеблется.

– Если вы любите меня, милорд, и не хотите обречь меня на жизнь в тревоге за мать, тогда прошу вас, сделайте мне такое одолжение. Я ручаюсь за нее, хотя, уверяю вас, в этом нет необходимости.

– Бесси… – произнес Генрих более мягким голосом, а использование домашнего имени еще больше обнадежило Елизавету, хотя надежды эти тут же были перечеркнуты. – Бесси, я не могу допустить, чтобы она покинула Бермондси. Вы получите деньги, чтобы устроить ее там с бо́льшим комфортом, но она должна остаться в аббатстве. Сегодня дело получило новое развитие.

Елизавете не хотелось ничего об этом знать. Она в отчаянии думала только о том, как объяснит матери суровую непреклонность по отношению к ней Генриха.

– Бесси… – снова проговорил король и взял ее за руку. – Для меня главное – сохранить спокойствие в стране. Я привыкаю к мысли, что короли иногда вынуждены принимать неприятные решения. Пока существуют хоть малейшие подозрения относительно вашей матери – а я не единственный, кто сомневается в ее лояльности, поверьте мне, – она должна оставаться там, где находится. Это не моя прихоть, а насущная необходимость.

Елизавета, обиженная, встала и села в кресло.

– Я не могу согласиться с вами, и кому лучше знать, как не мне, но что значит мое мнение? – с горечью промолвила она.

Генрих вздохнул:

– За этим Симнелом стоят влиятельные люди. Теперь нам известно, что он – сын органного мастера из Оксфорда, ему двенадцать лет, как и Уорику. Мои соглядатаи доносят, что его учил этой роли некий священник, отец Саймондс, которому якобы привиделось, что он станет наставником короля. Вы можете подумать, что все это вполне безобидно, заговор, составленный дураками. Но похоже, Саймондс действовал в интересах сторонников Йорков.

– Но кого? – Елизавета неохотно признавала существование опасности.

– Вам не кажется примечательным, что этот заговор созрел в Оксфорде, недалеко от дома милорда Линкольна в Эвелме? И что сующийся не в свои дела епископ Стиллингтон, уйдя на покой после Босворта, жил в Оксфордском университете. Я не сомневаюсь в его причастности к заговору и приказал, чтобы его вызвали в Совет.

– Опять он! Это его стараниями меня объявили бастардом и Ричард сумел захватить трон.

– Ну, ему придется ответить за свои поступки еще раз. Я однажды простил его, но не собираюсь делать это снова. – Генрих выглядел огорченным. – Надеюсь, вы понимаете, Бесси, почему я не могу освободить вашу мать. Я не хочу, чтобы это легло, как меч, между нами.

Елизавета покачала головой:

– Дело в том, Генрих, что я этого не понимаю. Но у меня нет выбора, кроме как склониться перед вашей волей, как бы это ни печалило меня. Только представьте, что чувствовали бы вы, если бы вашу мать заточили в таком месте в наказание за то, чего она не делала.

Генрих резко встал:

– Пойду в свою постель. Мне жаль, что вы так расстроены.

Это вовсе не было извинением. Когда дверь за ним закрылась, Елизавета залилась потоком слез.

На следующий день она отправилась в Бермондси одна.

– Я пыталась, с Божьей помощью пыталась! – рыдая, говорила Елизавета матери. – Он как будто сделан из камня и такой подозрительный. Но как только с самозванцем разберутся, я снова надавлю на него и заставлю слушать, клянусь.

– Не переживайте, Бесси, – печально ответила мать. – Вы хорошая, добрая девочка, и я знаю, вы старались как могли. Не беспокойтесь обо мне. Я привыкну жить здесь.

– Он обещал дать мне денег, чтобы устроить вас здесь с комфортом, – сказала Елизавета. – Я привезу мебель, ковры и занавески, чтобы вам было приятнее, и еще игрушки для Бриджит.

При этих ее словах сестра вскинула глаза. Она была флегматична и делала все медленно, но вызывала симпатию.

– Мы обе вам очень благодарны, правда, Бриджит? – отозвалась мать. – А теперь, Бесси, расскажите мне побольше об этом самозванце.



Через неделю после того, как мать поселилась в Бермондси, Генрих приказал провести Уорика с торжественной процессией по Лондону на мессу в собор Святого Павла.

– Слухи о самозванце распространяются быстро, пусть люди увидят, что настоящий Уорик здесь, в Лондоне, жив и здоров, – сказал Генрих, стоя с Елизаветой на крыльце дворца Шин и поправляя на себе мантию, прежде чем сесть в барку и отправиться в Сити и Епископский дворец, где по окончании службы должен был состояться прием. – Я пригласил Линкольна. Лучше держать его под присмотром, да и Уорик его знает. Вечером вы увидитесь со своими кузенами, я привезу их сюда.

Елизавета напряженно смотрела ему вслед. Уорика она не видела уже почти два года и часто беспокоилась, как сказывается на нем заключение в Тауэре. А кузен Линкольн и у нее тоже вызывал подозрения.

Ближе к вечеру в Шин прибыла красочная процессия во главе с королем. Елизавета увидела ее из своего окна. Генрих лично привел Уорика и Линкольна в ее покои. Она встала и протянула руки своему младшему кузену, который повзрослел, но и похудел в сравнении с тем, каким она его помнила.

– Милорд Уорик, как приятно вас видеть, – сказала Елизавета.

Мальчик тупо взглянул на нее и, оглядывая комнату, убранную роскошными гобеленами, а также столпившихся вокруг лордов и дам, ответил:

– Благодарю вас, миледи.

– Эдвард? – окликнула его Елизавета. – Как вы живете?

Уорик промолчал.

– Вот Маргарет, – продолжила Елизавета, подзывая к себе его тринадцатилетнюю сестру.

Та, явно растроганная встречей, обняла брата. Он позволил ей это, но сам на объятие не ответил, а стоял столбом. Девочка была удивлена и явно расстроилась.

Елизавета поприветствовала Линкольна, заметив, что высокий мрачноватый молодой человек ведет себе гораздо сдержаннее, чем бывало раньше. Он тоже смотрел на Уорика с тревогой, – видимо, и его обеспокоило отсутствие у того выраженной реакции на встречу с родственниками. Пока Маргарет пыталась получить от мальчика какой-нибудь вразумительный ответ, Линкольн наклонился к Елизавете.

– Я раньше говорил с нашим кузеном – или, лучше сказать, пытался, – произнес он, понизив голос. – Он невинен, как годовалый ребенок, не может отличить гуся от петуха.

– Мне грустно это слышать, – отозвалась Елизавета.

– И то, что он сидит в Тауэре, не идет ему на пользу, – пробормотал Линкольн.

– У короля есть на то причины, – сухо ответила она.

Негоже Линкольну критиковать своего суверена. Уорик не в здравом уме, это верно, и сам по себе безобиден, но одним своим существованием он представляет угрозу для Генриха и всегда может стать центром притяжения для мятежников. Тем не менее Елизавете стало жаль мальчика, когда после, без сомнения, ошеломительного для него дня беднягу вернули к унылому прозябанию в Тауэре.

Затем Генрих вызвал на заседание Совета епископа Стиллингтона.

– Я хочу знать правду об этих проклятых заговорах и уверен, что без него тут не обошлось, – сказал король Елизавете.

Он пришел в ярость, когда Стиллингтон отказался явиться по вызову, сославшись на защиту университета, где безвылазно просидел весь март. В конце концов разъяренный Генрих был вынужден издать для него охранную грамоту.

– Только так он согласился на встречу со мной, – прорычал король. – И у меня нет выбора, так как мне нужно допросить его. Он хочет, чтобы встреча произошла без свидетелей. Ей-богу, этот негодяй еще ставит мне условия!

Генрих увиделся с епископом в Виндзоре. Елизавета на их встрече не присутствовала, но после король пришел в ее покои, имея вид далеко не счастливого человека.

– Он ничего не скажет, – вздохнул Генрих, устало опускаясь в кресло у очага. – Что ж, я буду держать его здесь под домашним арестом, пока он не заговорит. А если этого не произойдет, пусть остается тут. Одним пакостником меньше.

Елизавета налила супругу вина, размышляя, не является ли истинной причиной заточения Стиллингтона опасение, как бы епископ не сказал чего-нибудь неудобного про ту старую историю с первым браком короля Эдуарда. Может, это и глупо, однако последствия той «откровенности» епископа так сильно сказались на жизни Елизаветы, что она с тех пор жила в страхе, как бы враги Генриха снова не взяли на вооружение эту небылицу. Она радовалась, что Стиллингтона заставили умолкнуть.



На следующий день Генрих влетел в ее личный сад с побелевшим лицом:

– Линкольн удрал!

– Удрал?

– Исчез, скрылся в ночи. Если это не доказательство его вины в деле о самозванце, пусть свиньи полетят! Он хочет стать королем, Бесси. Я всегда это подозревал.

Картина складывалась вполне правдоподобная.

Все были потрясены предательством Линкольна, а еще больше новостью, что он объявился во Фландрии, где его милостиво приняла тетушка Маргарита, вдовствующая герцогиня Бургундская.

– Теперь мы можем распрощаться с надеждами на мирное разрешение конфликта, – рокотал Генрих, шагая взад-вперед по саду. – Маргарита объявила себя моим врагом. Она пойдет на все, чтобы лишить меня короны. – Он умолк, рассеянно сорвал с куста лист и смял его пальцами. – Ей дела нет до того, что наш брак объединил Ланкастеров и Йорков. Мои лазутчики предупреждают: она готова преследовать меня с неутолимой ненавистью. И судьба только что дала ей в руки мощное орудие в лице Линкольна.

– Боюсь, что так, – сказала Елизавета, плотнее укутываясь в накидку, защищавшую ее от апрельского холода и холода, опустившегося на сердце. – Меня она тоже должна ненавидеть, так как я стала для вас средством обрести корону.

Генрих резко взглянул на жену. Она ляпнула, не подумав, и слишком поздно сообразила, что ее супруг не любит, когда кто-то считает, будто он обязан своим троном ей.

– Я так не думаю, – сказал он. – Скорее, она недовольна тем, что вы заняли ее место старшей дочери Йорков, а потом превзошли рангом как королева Англии. Она глупая и бесстыжая женщина и к тому же опасная: если получит шанс, может стать серьезной угрозой для нас.

– Ей бы следовало радоваться, что ее племянница правит с честью и имеет прекрасного сына, в котором течет кровь ее рода.

И снова Генрих одарил супругу таким же суровым взглядом. Елизавета поняла: это оттого, что она заговорила о себе как о правительнице. Что ж, она правила, хотя и не управляла.

Когда король ушел на встречу с Советом, Елизавета осталась сидеть на скамье, не обращая внимания на холодный ветер, и чувствовала себя виноватой, потому как женщина из ее семьи открыто выступила против Генриха. Это может настроить его против дома Йорков и заставит сомневаться в каждом, кто связан кровными узами с Плантагенетами. Он ведь подозревал ее мать без всяких доказательств ее злого умысла. Может быть, Генрих питал сомнения и в ее верности. Эта мысль угнетала Елизавету.

В тот вечер, пытаясь продемонстрировать поддержку, она пригласила Генриха поужинать с нею наедине.

– Меня очень беспокоит эта ситуация, – сказала Елизавета, когда они принялись за весеннего ягненка с черносливом. – Какие меры вы примете против изменника Линкольна?

Генрих прищурился:

– Я пока не решил.

– Но вы должны действовать…

– Я же сказал, Елизавета, что пока не решил.

Ее осенило: он не скажет ей из недоверия. На мгновение она умолкла, чувствуя, что близка к слезам, а потом едко проговорила:

– Надеюсь, вы не считаете меня изменницей, которая выдаст ваши планы.

У Генриха хватило такта, чтобы продемонстрировать смущение.

– Ни секунды так не думал, – торопливо произнес он. – Простите, что дал вам повод заподозрить такое.

– Я больше не буду встревать в ваши дела, – обиженно произнесла Елизавета.

– Бесси, прошу, давайте не будем ссориться.

– Я всего лишь пыталась поддержать вас, – заявила она.

– Простите, у меня был трудный день. – Он потянулся через стол и взял ее руку. – Я бы предпочел отставить все это в сторону.

Елизавета улыбнулась, по-прежнему неуверенная, сомневается ли он в ней, и перевела разговор на другую тему. Потом она совершила ошибку, сказав, что завтра утром собирается навестить мать.

– Нет, – отрезал Генрих. – Только не сейчас.

– Она не имеет никакого отношения к заговору, – возразила Елизавета.

– Мы этого не знаем, Бесси.

Елизавета раздраженно бросила на стол салфетку:

– Генрих, прошу вас, выбросьте из головы мысль, что моя мать изменница.

– Позвольте напомнить вам, что, если бы ее планы сбылись, вы сейчас были бы королевой при Ричарде, а я – нищим изгнанником, – холодно произнес король.

– Это был не ее план, а его, и она согласилась, увидев, что я готова принести эту жертву; кроме того, мы оставили все надежды на вас. Она этого не желала, Генрих, но только так мы могли обеспечить себе будущее. Сколько еще раз мне придется повторять это?

И вновь Генрих выглядел пристыженным:

– Я не могу ничего с собой поделать, Бесси. Привык не доверять никому.

– Но мне вы можете доверять и моей матери тоже.

Он криво улыбнулся.

– Вы можете! – воскликнула Елизавета. – И я поеду к ней завтра.

Улыбка исчезла.

– Нет, Бесси.

– Неужели сейчас так опасно навестить стареющую женщину в монастыре? – взорвалась она.

– Хотелось бы мне дать ответ на это. И вы меня не ослушаетесь.

– О, я очень верная долгу жена! – ответила Елизавета. – Но мне это дорого обходится. – Она встала. – Вы позволите мне уйти?

Генрих тоже поднялся.

– Не думайте обо мне плохо, Бесси. Я должен заботиться о безопасности своего королевства и принимать во внимание мнение Совета. Потерпите. Как только мы покончим с самозванцем и все успокоится, вы встретитесь со своей матерью.

И ей пришлось удовлетвориться этим.



Генрих поехал на север разбираться с Симнелом. Вторжение могло начаться в любой момент. Когда они с Елизаветой спускались по лестнице во двор, где короля ждала свита, он взял ее за руку:

– Я буду скучать по вас, сariad.

Елизавета понимала, что Генрих хочет сказать больше, так как отношения между ними стали напряженными после ссоры три недели назад.

– Я буду молиться о вашем благополучном возвращении, – ответила она. Разлука страшила ее. Вдруг Генрих не вернется? В этом случае ей оставалось надеяться, что Линкольн отнесется по-доброму к ней и Артуру. И все же какой король потерпит соперника? Стоило только посмотреть, как Генрих относился к Уорику. Елизавета задрожала. – Да пошлет вам Господь великую победу, – с чувством промолвила она, а потом, понимая, что не позволит ему отправиться навстречу неизвестности, пока их размолвка не улажена, Елизавета привлекла мужа к себе, прямо там, на лестнице, и обняла так крепко, что ощутила согласное биение их сердец. – Берегите себя! – воскликнула она. – Возвращайтесь ко мне!

Стоявшие внизу лорды и леди снисходительно улыбались, глядя на них. Некоторые, судя по их виду, были так же взволнованы, как Елизавета.

– Вы можете на это рассчитывать, – промолвил Генрих и опустил на нее нежный взгляд. – Пойдемте. Мне пора в путь. – Он взял Елизавету за руку и вывел за дверь; на улице светило солнце. – Видите, как Господь улыбается нашему правому делу? – сказал король, отмечая прекрасную погоду.

Генрих оседлал коня, подождал, пока супруга подаст ему стремянной кубок, и сказал:

– На Пасху вы наконец получите целиком свое приданое. Я знаю, вам нелегко жить на те средства, которые я выделил вам после нашего брака, но теперь все сильно изменится.

– Благодарю вас, милорд, – ответила Елизавета, опускаясь в реверансе, а Генрих пришпорил коня. – Да поможет вам Господь и вернет вас домой невредимым.

– Благословляю вас, миледи, – откликнулся Генрих и уехал от нее сквозь огромные ворота.

Лорды двинулись следом за ним в боевом строю. Все они выглядели великолепно.



Все произошло так, как Елизавета подозревала. На Пасху, получив свое приданое, она прочла, что служащие казначейства должны выплатить ей все сборы с поместий и прочей собственности, изъятой у вдовствующей королевы Елизаветы. Значит, она получит выгоду от несчастья своей матери. Это казалось неправильным. Но что было делать?

Елизавета раздумывала, не нарушить ли ей запрет Генриха и не навестить ли мать в Бермондси. Нужно было объяснить, что она тут ни при чем. Однако бедняжка разрывалась на части и никак не могла решиться. Ослушаться супруга – это было бы опрометчиво, к тому же ей не хотелось утратить нежность, возникшую между ними при расставании. Несчастной матери придется обождать.



В мае, когда Елизавета гостила у леди Маргарет в аббатстве Чертси, к ней пришел камергер и сообщил, что король вызывает супругу и мать в замок Кенилворт.

– Его милость получил сведения о неминуемом вторжении и приказал мне сопроводить вас обеих к нему.

– Наконец-то Генрих сможет решить эту проблему раз и навсегда, – сказала Маргарет.

– Молюсь, чтобы все поскорее закончилось, – отозвалась Елизавета, сердце у нее стучало от страха. – Не могу вынести мысли, что он подвергает себя опасности.

Первой заботой для нее был сын. В сопровождении епископа Куртене, в доме которого жил Артур, она поспешила в замок Фарнхэм, чтобы забрать свое дитя, а Маргарет отдельно от нее отправилась на север.

– Если изменники совершат вторжение, мы укроемся в аббатстве Ромси, оно удобно расположено на побережье, – сообщил Елизавете епископ, как только они выехали из Чертси. – Оттуда мы можем перебраться за море, где будем в безопасности.

Елизавета молилась, чтобы в этом не возникло нужды, но она должна любой ценой сохранить Артура целым и невредимым. Ему было уже восемь месяцев, серьезный маленький человечек, он поднабрал веса и окреп. Но все равно она пришла в смятение, когда, сидя в увозивших ее на север носилках и держа на руках сына, вновь ощутила тревожное чувство отчужденности.



Вдали показался замок Кенилворт, мощная крепость на берегу большого озера. За этими крепкими стенами никакая беда им не грозит. Генрих тепло встретил Елизавету, но не мог проводить с нею много времени, так как был очень занят – устраивал свой штаб и разрабатывал стратегию боевых действий. В ту ночь он устало повалился на кровать рядом с женой и удовлетворился тем, что просто обнял ее.

– Похоже, у Симнела в Ирландии много сторонников, – тихо проговорил Генрих. – Только Уотерфорд заявил о своей верности короне. Этот негодяй граф Килдэр и другие мятежные лорды короновали парнишку в Дублинском соборе под именем Эдуарда Шестого. Ей-богу, в следующий раз они наденут корону на обезьяну!

– Это не может иметь никакой законной силы, – сонно пробормотала Елизавета, вспоминая, какой популярностью всегда пользовался дом Йорков в Ирландии. – И они просто дураки, если верят, что Симнел – это Уорик.

– Ну, вскоре, коли Господь захочет, мы преподадим им хороший урок. Если бы не угроза вторжения Линкольна, я бы сам поехал в Ирландию и разобрался с ними.



В начале июня армия во главе с Линкольном высадилась в Ланкашире.

– Мы выступаем на защиту королевства, – объявил Генрих, и все засуетились.

У Елизаветы перехватило дыхание, когда, держа Артура на руках, она стояла рядом с Маргарет у гейтхауса в Кенилворте и смотрела вслед своему супругу, который во главе многочисленного отряда маршем двигался в сторону Ковентри.

Затем началось долгое и томительное ожидание новостей. В течение следующих трех недель гонцы доставляли сообщения, что армии двигались к югу, затем свернули на восток, будто вели мрачную игру в догонялки. Потом, когда Елизавета и Маргарет уже думали, что сойдут с ума от беспокойства, еще один вестник, заляпанный грязью с ног до головы, был приведен к королеве и пал перед нею на колени.

– Ваша милость, король одержал большую победу при Стоуке, рядом с Ньюарком. Граф Линкольн убит, а самозванец Симнел взят в плен.

Елизавета повернулась к Маргарет и обняла ее:

– Он в безопасности! Генриху больше ничто не грозит! И Господь даровал ему еще одну великую победу!

Глаза Маргарет блестели от слез ликования.

– Он снова одолел врагов. Эта битва положила конец войнам Ланкастеров и Йорков. Династия утверждена.

В тот вечер по настоянию Елизаветы они ужинали у окна, в эркере великолепного главного холла, где поставили стол; теперь можно было отпраздновать победу по-королевски, подняв тосты за Генриха и его великолепный триумф.

Глава 15

1487–1490 годы

Елизавета устроилась с вышивкой на скамье в оконной нише высоко в главной башне. Это стало ее любимым местом, оттуда были видны гейтхаус и длинная дорога, ведущая к замку. Она сидела там каждый день и ловила малейшие признаки того, что кто-то едет. Сегодня ее едва сдерживаемое нетерпение было вознаграждено, так как она увидела вдалеке колонну всадников с развевающимися знаменами. И впереди – королевский штандарт!

Елизавета слетела вниз по винтовой лестнице, спотыкаясь второпях и крича всем, кто мог ее слышать, что король едет, на всех парусах промчалась по двору в королевские апартаменты, где размещались Маргарет и Артур, всполошила обоих и схватила в охапку сына. К моменту, когда Генрих под стук копыт въезжал под арку гейтхауса, она уже ждала его во дворе. Завидев супругу, король соскочил с седла, обнял ее и жарко поцеловал на глазах у своих спутников и придворных, которые сбежались отовсюду встречать его. Елизавета не могла оторвать глаз от мужа, она упивалась этим зрелищем, а он приветствовал своего сынишку, широко распахнувшего глазенки.

– Добро пожаловать, мой герой! – воскликнула Елизавета под взрыв приветственных криков, огласивших двор замка.

Затем настал черед Маргарет, она обняла Генриха, обливаясь слезами радости.

– Вы отлично управились! Молодец! – похвалила она сына.

Елизавета приказала подать ужин в главном холле. Когда соратники короля рассаживались за столы как почетные гости, звучали фанфары.

– Благодарение Господу, я опять одолел своих врагов, – торжественно произнес Генрих, – и наш прекрасный сын в добром здравии. Теперь мой трон надежен как никогда.

– И Линкольн заплатил за измену, – вставила Маргарет, изящно разрезая мясо на своей тарелке.

– Мы все счастливо избавились от этого вероломного темного графа, – отозвался Генрих. – Мне жаль лишь одного: что он лишил палача работы, а меня – шанса сделать из предателя поучительный пример.

– Его бесчестье уже наверняка стало печально известным, – заметил граф Оксфорд. Он был главнокомандующим Генриха в битве при Стоук-филде.

– А что с Симнелом? – поинтересовалась Елизавета. – Как вы с ним поступите?

– Ему всего двенадцать лет, – ответил Генрих и осушил кубок. – Я не воюю с детьми. К тому же он стал орудием в чужих руках. Я отправлю его работать на своей кухне. Это лишит паренька всяких глупых мыслей о собственной важности.

– Достойная награда для него. Он может еще проявить себя на службе у вас, – заметила Елизавета.

– Он достаточно юн, его характер можно сформировать, – сказал Генрих. – Если он хорошо себя покажет, я буду смотреть на него милостиво. – Король отложил нож. – А теперь, cariad, не подумать ли нам о более приятных вещах. Я выпущу из-под ареста вашего брата Дорсета. Теперь я знаю, что он не представляет для меня угрозы. И мы должны заняться подготовкой к вашей коронации. А в следующем месяце, думаю, мы можем отправиться в тур по восточной Англии. Сэр Эдмунд Бедингфилд уже давно настаивает, чтобы я погостил у него в Оксбург-Холле. Недалеко оттуда расположено святилище Богоматери Уолсингемской; если захотите, вы можете совершить паломничество туда.

Елизавете пришло на ум, что Генрих ждет от нее этого. Пресвятая Дева Уолсингемская помогала тем, кто хотел иметь детей, а Елизавета после рождения Артура пока еще не забеременела. Она поедет в святилище, это пойдет ей на пользу во многих смыслах.

– Я могу теперь повидаться со своей матушкой? – спросила она, накладывая себе клубнику.

– Можете. – Генрих улыбнулся. – Если она захочет, то может тоже посещать вас при дворе. Я позабочусь о том, чтобы у нее хватало денег на личные нужды, и прикажу прислать мебель из Королевской гардеробной, чтобы она могла устроиться с большей роскошью.

– Она должна оставаться в Бермондси?

– Думаю, так будет лучше. Я не могу иметь двух королев в своей стране и полагаю, она уже привыкла к этому месту.

Спорить было бесполезно. Генрих ясно обрисовал свою позицию. Он на самом деле не подозревал свою тещу в измене. Дело было исключительно в деньгах.



По возвращении двора на юг Елизавета поспешила в Бермондси. Генрих исполнил обещание, так как она застала вдовствующую королеву в гораздо лучших условиях. Каменные стены были завешены гобеленами, на креслах лежали мягкие подушки, полы были застланы коврами, а на столе стояли серебряные подсвечники.

Мать очень обрадовалась Елизавете, они без умолку говорили про Стоук, Артура и поездку в Норфолк. Затем, после обеда, сильно отличавшегося в лучшую сторону от того, который Елизавета едала в этом доме прежде, мать показала ей тетради Бриджит, а сама девочка тем временем беззаботно играла с куклами.

– Она отправится в приорат Дартфорд, где стандарты обучения очень высоки, – с озабоченным видом сообщила мать. – Я занималась с нею сама. Как вы считаете, девочка делает успехи?

Елизавета просмотрела тетради и расстроилась. Бриджит уже почти семь лет, но почерк у нее был неопрятный и косой. Заторможенностью она слегка напоминала Уорика. Возможно ли, что Бриджит страдает таким же недугом? Она всегда была флегматичной, ее речь и умение держаться оставляли желать лучшего.

– По-моему, да, – тактично ответила матери Елизавета. – Но я давно уже не видела, чтобы она занималась.

– Учеба дается ей с трудом, – недовольно проговорила мать. – Мне кажется, она совсем не продвигается. Брак для нее невозможен, так как мы с вашим отцом дали обет посвятить ее Господу, поэтому я и хочу, чтобы она отправилась в Дартфорд. Это один из богатейших монастырей в стране, он пользуется отличной репутацией как место молитвенных подвигов и учености. Но возьмут ли ее туда?

– Миледи… – сказала Елизавета, беря мать за руку. – Дартфорд под покровительством короля. Бриджит с радостью возьмут туда лишь потому, что она из королевской семьи.

– Если бы я была свободна, то поехала бы к приорессе и объяснила ей, что меня тревожит.

– Король сказал, что вы можете бывать при дворе когда захотите. Я уверена, он позволит вам съездить в Дартфорд, особенно ради такой цели.

– Вы попросите его? Понимаете, Бриджит может вступить в монастырь как пансионерка, прежде чем становиться послушницей, и будет учиться там в школе. Для нее это станет большим преимуществом – в Дартфорде девочкам дают самое лучшее образование.

– Я поговорю с ним. Но – мне необходимо задать этот вопрос – подходит ли Бриджит для религиозной жизни? Будет ли она счастлива в Дартфорде? Я боюсь, что для нее это может оказаться слишком трудным испытанием.

– Мы можем отправить ее туда на пробу. Я уверена, мне сообщат, если выяснится, что она не годится для монастырской жизни. Но я должна попросить вас еще об одном, и более серьезном, одолжении, Бесси. Вы можете составить ей приданое?

– Конечно, – сразу согласилась Елизавета, думая, что по крайней мере часть денег, отобранных у матери, будет использована к ее же пользе. Однако ей по-прежнему было стыдно, что она выгадала на несчастье своей родительницы.



Елизавета понимала: люди недовольны тем, что ее коронация раз за разом откладывается. При дворе дамы шептались об этом, и даже мать в Бермондси слышала толки на эту тему среди других постояльцев.

– Могу поспорить, причина в том, что Генрих намерен подавить дом Йорков, – язвительно изрекла мать, когда Елизавета в следующий раз приехала навестить ее. – И тем не менее люди любят вас. Если он не поостережется, то потеряет симпатии своих подданных, которые уже злятся, что он не обращается с вами как с истинной королевой Англии.

Генрих, казалось, тоже чувствовал настроение народа, потому как теперь планировал церемонию, которая превзойдет пышностью даже его коронацию.

– Помяните мое слово, ему это поперек горла, он действует исключительно по необходимости и соображениям политическим, – шипела мать, но Елизавете ее упреки казались несправедливыми.

– Он великолепно обставит это событие, – возразила она. – Будут устроены турниры и пиры. Список гостей бесконечен. Все это звучит восхитительно. Генрих планирует использовать мою коронацию, чтобы заявить всему миру о законности династии Тюдоров, но, кроме того, полагаю, она станет выражением его любви ко мне. Недавно он написал папе, что чувствует, будто вошел в безопасную гавань, пережив много невзгод. Мне он пояснил, что эта гавань – я.

Вымолвив эти слова, Елизавета почувствовала себя виноватой. В жизни ее матери не было ни тихого пристанища, ни мужа, который заботливо опекал бы ее, и, вероятно, никогда уже не будет, ведь ей исполнилось пятьдесят. И в коронации она не примет участия. Елизавета тут ни в чем не виновата, но совесть мучила ее, потому как, пока сама она наслаждается жизнью в роскоши и почете, мать безвылазно сидит в этих стенах, ее свобода ограниченна, триумф остался в прошлом. С болью в сердце Елизавета сознавала это.

Однако Генрих разрешил теще посетить Дартфорд и поговорить с настоятельницей. Беседа прошла к взаимному удовлетворению, и было решено, что после Рождества Бриджит поселится в приорате пансионеркой. Елизавета вновь ощутила жалость к сестре. Как грустно в семь лет быть запертой в монастыре. Разумеется, если девочка окажется не приспособленной к религиозной жизни, приоресса так и скажет. Но что, если она будет больше заботиться о престиже своего монастыря, чем о счастье маленькой девочки? Отпустит ли она Бриджит, зная, что родители посвятили ее Господу?



Одетые по-королевски, Елизавета и леди Маргарет сидели у окна лазарета Святой Марии, что рядом с Епископскими воротами, восточным въездом в Лондон. Вокруг них собрались лорды и леди, все ждали триумфального вступления в столицу короля – победителя в битве при Стоук-филде. Улицы заполонили восторженные толпы. Забыв о недовольстве правителем, люди ревом выражали одобрение, видя величаво восседавшего на коне Генриха в блестящих доспехах; сопровождаемый лорд-мэром и большой процессией горожан, он ехал в собор Святого Павла, где во славу его виктории пропоют «Te Deum».

А потом настал черед Елизаветы.

Холодным ноябрьским пятничным днем, облаченная в бархатную мантию, подбитую мехом горностая, она вместе с Маргарет покинула Гринвич, чтобы торжественно въехать в Лондон с многочисленным эскортом из лордов и леди. На причале Елизавета села в богато украшенную барку, которая доставит ее в Тауэр. Горожане подготовили впечатляющие живые картины на воде, вдоль берега реки скопился народ, пришедший поглазеть на свою королеву и полюбоваться чудесным зрелищем. Когда барка вышла на реку, толпа взревела, приветствуя Елизавету, и у нее навернулись слезы на глаза.

– Они в самом деле любят вас, моя дорогая. – Маргарет улыбнулась, а Елизавета махала рукой из окна золоченной палубной надстройки.

Гребцы набрали скорость, и вслед за баркой королевы потянулась целая флотилия разных судов и суденышек, которые вышли на воду, чтобы сопровождать свою правительницу в Тауэр. Среди них был мэр на своем катере в компании с шерифами и олдерменами, а также бесчисленное количество лодок, наполненных представителями лондонских гильдий. Каждый корабль был украшен флагами, шелковыми вымпелами, гербами и эмблемами.

С баркой Елизаветы поравнялась лодка бакалавров из Линкольнс-Инн, которая напугала ее, потому что в ней стояла огромная фигура красного дракона Кадваладра, который благодаря какому-то хитроумному устройству пускал из пасти огненные струи в Темзу. Управляли этим чудищем самые красивые молодые законники, каких она когда-либо видела, они исполняли приятную музыку и восхваляли Елизавету, держась рядом с ее баркой и не отставая. Зевакам на берегу бакалавры тоже полюбились – их приветствовали свистом и криками.

Дальше последовали другие суда, на которых тоже устроили живые картины для развлечения королевы, воздух наполнился звуками труб, горнов и прочих инструментов, на которых играли менестрели. Елизавета была зачарована зрелищем, ей хотелось, чтобы эта поездка никогда не кончалась. Однако вскоре они приблизились к Тауэру, и там, на пристани, ее ждал Генрих. Весь двор благосклонно взирал на то, как он любовно обнял и поцеловал супругу.

– Вы выглядите великолепно, – сказал король и повел Елизавету через подъемный мост к королевским апартаментам в башне Ланторн.

Вечером король возвел там в рыцари ордена Бани четырнадцать человек, и Елизавета вместе с ним участвовала в приеме, устроенном в их честь.



На следующий день за обедом Елизавета от волнения не могла проглотить ни кусочка, потому что сразу после него ей предстояло торжественно въехать в Лондон. Оставив трапезу, она торопливо прошла в свои покои, где ее ждали сестры. Сесилии уже исполнилось восемнадцать, и ее красота расцвела пышным цветом. Она вся сияла, потому что вопреки ожиданиям обрела счастье с лордом Уэллесом. Анна и Екатерина присматривали за Бриджит, которую мать увещевала, чтобы та вела себя хорошо. Какие же они все милые – дочери Йорков, наконец собравшиеся вместе.

Сестры надели на Елизавету киртл из белого златотканого дамаста в знак чистоты и такую же накидку, подбитую горностаем и украшенную шелковыми кисточками. Расчесали ей волосы до блеска, накрыли их головным убором из переплетенных золотых шнуров по последней французской моде. Сверху возложили изысканной работы золотой венец с драгоценными камнями. Это был подарок Генриха в честь коронации Елизаветы.

Когда она показалась из Тауэра – Сесилия шла следом и несла шлейф, – то увидела огромную процессию, которая собралась снаружи и ожидала ее, а также море радостных лиц, приветствующих свою королеву. Елизавета забралась в открытые конные носилки, с которых свисали полотнища белого златотканого дамаста; мягкие подушки на сиденье были обтянуты такой же тканью. Вот бы мать видела ее сейчас! Четверо новых рыцарей ордена Бани несли над головой Елизаветы полог на золоченых шестах. Восемь белых лошадей тянули носилки вверх по Тауэрскому холму, впереди шествовал Джаспер Тюдор, а следом за ним – главный конюший королевы, который вел под уздцы ее коня, и несколько колесниц, в которых ехали главные леди королевства. Позади степенно вышагивали лорды. Завидев среди них могучую фигуру лорда Стэнли, Елизавета обрадовалась, ведь он оказал ей такую поддержку, когда она больше всего в этом нуждалась. Процессия, собранная, дабы произвести впечатление на народ, повысить репутацию династии Генриха и снискать всеобщее одобрение его королевы, смотрелась великолепно.

В Сити Елизавету ошеломило зрелище несметных людских толп, которые стеклись со всего города приветствовать ее во время проезда по столице. Улицы украсили гобеленами и парчовыми занавесами. Дети, одетые ангелами, святыми и девами, нежными голосами пели песни в ее честь. Сердце Елизаветы преисполнилось чувств, когда носилки наконец под стук копыт въехали в пределы Вестминстера. Но самый главный триумф ждал ее впереди.

В день святой Екатерины Елизавета, обряженная в багровый бархат и мех горностая, с подаренным Генрихом венцом на голове, отправилась на коронацию. Сесилия вновь несла ее шлейф, когда Елизавета под балдахином из багряного шелка, который несли бароны Пяти портов, вступила в Вестминстер-Холл. Сопровождали ее леди Маргарет, тетя Саффолк и Маргарет Кларенс. Между дворцом и аббатством расстелили полосатую дорожку, и Елизавета шла по ней во главе процессии, а позади нее люди кидались вперед, чтобы оторвать кусок ткани, которой касалась ее нога. Зрители вели себя весьма буйно, Елизавета то и дело оглядывалась через плечо и вскоре, к своему ужасу, поняла, что народ разошелся не на шутку и никто его не контролирует. На улицах лежали тела затоптанных толпой, ее дамы в страхе разбежались. Нет! Кто-то должен вмешаться! Этот день не омрачится кровопролитием, он слишком важен для нее.

Стража запоздало взялась наводить порядок. Толпу оттеснили, раненых унесли; пара человек выглядели мертвыми. На дорожке виднелись пятна крови. Елизавете стоило огромных усилий собраться и подождать, пока дамы вновь построятся позади нее для входа в аббатство. Про себя она молилась, чтобы никто не пострадал слишком серьезно. Завтра нужно будет справиться об этом.

В спокойном безмолвии церкви Елизавета медленно шла вдоль нефа, с обеих сторон ее поддерживали епископы Или и Винчестера. Дядя, герцог Саффолк, державший золоченый скипетр, вышагивал впереди с графом Арунделом, у которого в руках был жезл с голубем, и Джаспером Тюдором, несшим корону. Аббатство было забито до отказа английской знатью и князьями Церкви, все выгибали шею, чтобы увидеть Елизавету – живой символ единения Йорков и Ланкастеров.

Генрих не показывался.

– Пусть этот день принадлежит вам одной, – сказал он ей.

Однако Елизавета знала, что король наблюдает за церемонией из-за ажурной перегородки, прикрытой гобеленом, которую установили между алтарем и кафедрой.

Елизавету встречал Джон Мортон. После смерти кардинала Буршье его в награду за преданность Генриху сделали архиепископом Кентерберийским. Она простерлась перед ним ниц, а он молился над нею, призывая быть добродетельной. Затем Елизавета встала на колени, чтобы принять миропомазание: елей нанесли ей на лоб и на грудь; это был бесценный, возвышающий дух момент. Коронационный перстень, символизирующий ее верность долгу, благословили и надели ей на палец, после чего королеве вручили скипетр и жезл. Затем архиепископ с большой торжественностью поднял корону и почтительно возложил ее на голову Елизавете.



Чувство ликования не покидало ее, пока она, не снимая короны, сидела во главе стола на коронационном банкете в Вестминстер-Холле. Генрих и его мать наблюдали за происходящим из-за другой ажурной решетки, перекрывавшей амбразуру окна слева от главного стола. Архиепископ Мортон, будучи почетным гостем, разместился справа от Елизаветы. Когда все собрались, зазвучали трубы, менестрели начали играть, и в зал вошла процессия рыцарей, они несли к столу блюда со всевозможными яствами, королева выбирала что хочет, после чего угощение предлагали остальным гостям.

Королевские повара превзошли себя. Елизавета не была голодна – да и кто вспомнил бы о еде в такой волнующий день! – но в восторженном изумлении разглядывала две дюжины яств, которые составляли первую смену блюд. Она положила себе понемногу студня из свиной головы, оленины со специями и сухофруктами, пряного лебедя и заливного из окуней, однако к этой еде лишь слегка притронулась. А вот королевский крем и фруктовые конфеты, которые подали следом, пришлись ей больше по вкусу. Затем вновь зазвучали фанфары, и – вот чудо! – стали подавать новые угощения. На этот раз блюд на выбор было двадцать семь, из них Елизавета решила попробовать только кусочек жареного павлина и лангуста. Сидевший рядом с нею архиепископ налегал на оленину в тесте. У Елизаветы в животе осталось место только для запеченной айвы и ложки желе, которому придали форму замка. Она знала, что завтра снова проголодается и пожалеет, что у нее не было сил попробовать большинство этих восхитительных блюд.

После пира Елизавета раздавала дары, и герольдмейстеры официально благодарили ее от лица счастливых получателей. Но вот снова затрубили фанфары, королеве были поданы фрукты и вафли, вперед вышел лорд-мэр и предложил ей традиционный золотой кубок гипокраса. Когда Елизавета уходила, гости посылали ей вслед благословения.

– Сегодня вы заставили ликовать сердца многих истинных англичан, – сказал Генрих, заключая жену в объятия в Расписной палате, где поджидал ее.

Разгоряченная вином и своим триумфом, Елизавета охотно отдалась его поцелуям, а руки Генриха тем временем ловко расправлялись со шнурками, и вот уже багровое платье соскользнуло с ее плеч и кипой опустилось на пол.

На следующее утро король и королева отправились с леди Маргарет и принцессами слушать мессу в церкви Святого Стефана, их сопровождали восемьдесят леди и придворных дам. Затем Елизавета сидела на троне в зале парламента и принимала гостей. Справа от нее, выпрямив спину, восседала леди Маргарет, а слева разместились Сесилия и их тетка Кэтрин Вудвилл, вдовствующая герцогиня Бекингем, которая вышла за Джаспера Тюдора, теперь герцога Бедфорда. После торжественного обеда, состоявшегося вслед за церемонией приема гостей, Елизавета возглавила танцы вместе со своими дамами.

Теперь она стала настоящей королевой.



В марте 1488 года, хотя Артуру было всего только восемнадцать месяцев от роду, Генрих принялся подыскивать ему невесту. Его наследнику нужна только самая лучшая партия, однако, действуя на королевском брачном рынке, он проявлял большую осмотрительность из опасения, поделился он с Елизаветой, что другие европейские правящие дома видят в нем узурпатора. Опасения оказались напрасными, и Генрих пришел в неописуемый восторг, когда ему открылась возможность брачного союза с могущественной Испанией. Он быстрым шагом вошел в покои Елизаветы, чтобы сообщить ей добрую весть.

– Испанские суверены готовы начать переговоры, – сказал он супруге, тепло обнимая ее. – Я даже не рассчитывал на такое. Они самые знаменитые и почитаемые монархи в христианском мире.

– Какая прекрасная новость! – воскликнула Елизавета и поцеловала мужа. Она давно восхищалась королем Фердинандом Арагонским и королевой Изабеллой Кастильской, которые не только объединили Испанию, вступив в брак, но и выигрывали тянувшуюся столетиями войну за освобождение королевства от оккупировавших его мавров. Как могла она не аплодировать королеве, которая по-настоящему правила своей страной и даже водила в бой армии?

– Альянс с Испанией наверняка укрепит позиции Англии и дома, и за рубежом, – сказал Генрих. – Это будет надежное подтверждение моих прав на корону.

– У них ведь несколько дочерей.

– Пять. Инфанта Каталина – младшая. Ей два года. Ее сестры уже сосватаны в великолепные браки, так что этот союз принесет нам ценные политические связи.

Заботиться о том, чтобы ее дети удачно женились или выходили замуж, входило в обязанности Елизаветы как королевы и матери, и она присутствовала, когда Генрих принимал недавно прибывшего в Англию нового испанского посла доктора Родриго де Пуэблу – коренастого, смуглого суетливого человечка, который первым делом пожелал увидеть принца.