Он прокусывает мою кожу там, где бьется пульс, у основания моего горла, и его клыки погружаются в вену.

Я вскрикиваю от боли, но она проходит так же быстро, как началась. Он начинает пить, и все остальное исчезает, уходит, остаемся только Хадсон, я и эта минута…

Он шевелится, и я запрокидываю голову, чтобы ему было удобнее пить мою кровь. И прижимаюсь к нему так, чтобы чувствовать его всем телом. Я упиваюсь тем, как его руки сжимают мои бедра, как его рот становится более неторопливым, пока он пьет, пьет и пьет.

На долгое время я забываю, где мы находимся, забываю, почему мы это делаем, забываю обо всем, кроме Хадсона и того, что если я не достучусь до него, то могу потерять его навсегда.

Он отстраняется, и я стону. Задыхаясь, я шепчу:

– Хадсон, я доверяю тебе.

Он впивается в меня опять, на этот раз глубже, и я судорожно втягиваю в себя воздух. Содрогаюсь. Обнимаю его, пока он продолжает брать. Он берет все, что я могу ему дать, и требует еще. Требует всего, пока мои колени не начинают подгибаться, дыхание не становится поверхностным, а руки и ноги холодными как лед, несмотря на пылающий внутри меня жар.

И, когда наслаждение затапливает меня всю, какая-то крошечная часть меня понимает: Хадсон забрал у меня слишком много крови.

Глава 129. Иногда жизнь прекрасна, а иногда ужасна

«Может, запротестовать, отстраниться?» – мелькает у меня мысль.

Но мой мозг затуманен, тело слабо, и у меня нет воли к сопротивлению. Потому что это Хадсон.

Моя пара.

Мой лучший друг.

Мой партнер.

И потому я знаю кое-что такое, чего не знает он сам. Чего не знает эта тюрьма и чему он никогда не позволит себе поверить. Заставив тех парней поубивать друг друга, он сделал наилучший выбор… и я никогда не стану его в этом винить. Сожаление? Да. Но также и прощение.

И я повторяю еще более убежденно:

– Хадсон, я доверяю тебе.

Он отстраняется со сдавленным стоном, и в его глазах я вижу замешательство, когда он смотрит то на меня, то на другую Грейс, но они не затуманены, а ясны. Он понимает, что все это просто кошмар.

Теперь уже он сам зарывается пальцами в мои волосы и шепчет:

– Ты в порядке? Я не причинил тебе вреда?

– В этом-то и суть, – тихо отвечаю я, повернув голову, чтобы поцеловать внутреннюю часть его запястья. – Я всегда это знала, и в это должен поверить и ты. Ты никогда не причинишь мне вреда, Хадсон. Во всяком случае, такого. Ты никогда не причинишь вред другому человеку, если это будет зависеть от тебя.

Он качает головой, хочет что-то сказать, но я прикладываю палец к его губам.

– Никогда, – повторяю я.

Мы оба смотрим туда, где на полу только что находилась другая Грейс, но ее нет, и, повернувшись к двери, я вижу, как она исчезает за ней, повесив рюкзак на плечо.

– Это было неправильно, – говорит он, и я вижу, что он тоже смотрит вслед другой Грейс. – То, что я с ними сделал.

– Да, – соглашаюсь я, потому что это правда. – Но, милый, война всех превращает в злодеев. Это неизбежно, от этого нельзя уйти.

Он не отвечает, только со вздохом закрывает глаза и кивает. Вид у него такой усталый, такой измученный, что я обнимаю его за талию и притягиваю к себе.

– Сколько раз ты убил меня? – спрашиваю я.

Он с усилием сглатывает.

– Слишком много. – Он опять вздыхает. – Тысячи раз.

– Вот и достаточно. Более чем.

Хотя это наказание длится всего несколько дней, оно ужасно. И ему приходилось переживать это опять и опять. Но всему есть предел.

Он качает головой.

– Это продолжается всего несколько дней.

– Нет, – говорю я, качая головой, и цитирую ему его любимый фильм: – Главное – не годы, дружок. Главное – это пробег.

И впервые за все последние дни он улыбается. Потому что он наконец понял.

– Тебе пора простить себя, Хадсон. И оставить это в прошлом.

Он ничего не говорит, и поначалу мне кажется, что он не готов. Но тут он улыбается и целует меня.

Когда он отстраняется на этот раз, мы снова оказываемся в камере.

– Какого черта? – Реми перестает ходить по камере, как только видит, что мы очнулись. – Ты не можешь проделывать со мной такие штуки, Грейс! Последние двадцать минут я был сам не свой. Я думал, что он убьет тебя!

– Значит, это длилось так долго? – удивляюсь я. – А мне показалось, что прошло всего пара минут.

– Дело в том, что время здесь течет не так, как в других местах. Иногда тебе кажется, что его прошло много, иногда – что всего ничего. – Он неопределенно хмыкает, и видно, что он очень зол. – Когда тебе в следующий раз захочется воспользоваться чужой магической силой, ma chere, выбери кого-то другого. Потому что это была та еще хрень.

– Прости, – говорю я. – Я не хотела тебя напрягать. И я очень благодарна тебе за помощь. Больше, чем можно выразить словами.

– Значит, вот как ты оказалась там? – спрашивает Хадсон, глядя то на Реми, то на меня.

– Да. Твоя девушка, можно сказать, втащила меня в этот ад. – Реми закатывает глаза. – Но уважуха, чувак. Не знаю, как долго я сам смог бы выдержать то, что выдерживал ты.

На лице Хадсона мелькает смущение, как будто он не знает, как ему реагировать на то, что кто-то еще, помимо меня, видел то, что происходило в его голове. И я его понимаю. Я помню, как неловко мне было от того, что Хадсон постоянно присутствует в моей голове, когда я не доверяла ему. Так что я могу себе представить, каково это для него – знать, что какой-то ведьмак, которого он почти не знает, мог наблюдать его страхи и, соответственно, то, что вызывает у него самый острый стыд.

Сперва мне кажется, что сейчас он уйдет в свою скорлупу и скажет какую-нибудь гадость. Но в конце концов он, видимо, решает принять неизбежное, поскольку вместо того, чтобы повести себя как говнюк, он протягивает Реми руку и говорит:

– Спасибо за помощь.

Реми, похоже, удивлен, но он пожимает протянутую руку и кивает, как бы говоря: «всегда пожалуйста».

Я ложусь на свою койку, и Хадсон укладывается рядом со мной, обняв меня за плечи. Флинт и Колдер все еще в отключке, и мне жутко смотреть, как они дергаются и дрожат – особенно теперь, когда я знаю, что им приходится терпеть. Но я смогла достучаться до Хадсона благодаря узам нашего сопряжения, что же до них, то у меня нет ключа, хотя мне и тяжело это осознавать.

– Это все, да? – спрашиваю я, чувствуя, как текут минуты. – Теперь мы можем попасть в Яму?

– Да, – подтверждает Реми. – И если нам повезет, нам не придется делать это снова.

– Тогда давайте сделаем так, чтобы нам крупно повезло, хорошо? – Хадсон говорит это с явным британским акцентом и с невозмутимым выражением лица.

– Точно, – соглашаюсь я, пытаясь представить себе, какова она, эта самая Яма, если все это было только путем в нее.

Я имею в виду, что Хадсон пошутил насчет того, что у Данте в Яме обитает сам Сатана, так что какая-то часть меня жутко боится того, что нам предстоит, когда утром мы попадем туда. То, что мы видели на обычных уровнях этой тюрьмы, когда находились в Гексагоне, было ужасно. Если бы это не был наш единственный шанс найти кузнеца, выбраться отсюда и спасти наших друзей от Сайруса, ничто не заставило бы меня выйти из камеры.

Мне хочется расспросить о Яме Реми, но, если он подтвердит мои опасения, я только распсихуюсь еще больше. К тому же прежде мы с ним не разговаривали в то время, когда действовал Каземат, потому что это было бы проявлением неуважения к тем, кто нам дорог и кто страдает.

Сегодня мы тоже не разговариваем, несмотря на то что Хадсону наконец удалось справиться со своим кошмаром. Мы с ним молчим, лежа на моей койке в обнимку.

Когда время действия Каземата приближается к концу, меня начинают одолевать мысли о Флинте. О том, в чем заключается его наказание. Он был арестован за попытку убить последнюю горгулью на земле, а значит, его наказание наверняка включает в себя меня – недаром все последние дни он ведет себя так странно, когда я пытаюсь с ним заговорить.

Увидев, как мой образ был использован против Хадсона в его наказании – и что это наказание творило с ним, – я испытываю ужас при мысли о том, что может сейчас чувствовать Флинт. Всю последнюю неделю эта тюрьма использовала меня против моей пары и против одного из моих ближайших друзей.

Эта тюрьма – средоточие зла, и, если мне представится такая возможность, я сделаю все, что в моих силах, чтобы снести ее до основания. Одно дело – перевоспитание и совсем другое – пытки. А Этериум пытает заключенных, только для этого он и существует. Мне все равно, для чего он предназначен, все равно, для чего его построили, поскольку на самом деле он не занимается ничем другим. А это неправильно.

Наконец действие Каземата подходит к концу, красные огоньки на стене мало-помалу бледнеют и приобретают свой обычный белый цвет, а Флинт и Колдер начинают шевелиться.

Флинт выглядит таким беззащитным, лежа в позе эмбриона и дрожа под одеялом, которым я накрыла его час назад. Я знаю, что он страдает, я видела темные круги у него под глазами, наблюдала, как он дрожит, как он перестал улыбаться и есть. Но думаю, каждую ночь, когда прекращалось действие Каземата, я бывала слишком озабочена мыслями о Хадсоне и не до конца понимала, в какой плохой форме находился Флинт, когда Каземат отпускал его.

А может, причина в том, что сегодня дело обстоит особенно скверно. Я не знаю ответа на этот вопрос, и мне все равно. Как только Флинт садится, я подхожу к его койке и опускаюсь на колени.

Однако когда я пытаюсь коснуться его руки, он отшатывается. Может, мне лучше отойти? Я совсем не хочу, чтобы ему стало еще тяжелее, ведь он и так ужасно страдает. Но если в моих силах придумать, как ему помочь, я хочу это сделать.

– Мне так жаль. – Я знаю, что остальные, вероятно, слушают нас, и потому стараюсь говорить как можно тише. – Мне так жаль, что ты вынужден проходить через все это.

Он пожимает плечами, уставившись на стену над моей головой.

– Я это заслужил.

– Никто не заслуживает такого. – Я снова пытаюсь взять его за руку, и на сей раз он не противится.

– Это не так, – отзывается он. – Я едва не убил тебя, Грейс. И ради чего? Чтобы не дать Хадсону восстать из мертвых? – Он смотрит на мою пару и, нарочно повысив голос, добавляет, безуспешно пытаясь имитировать британский акцент: – Я по-прежнему считаю, что он немного мудак. – На это Хадсон показывает ему средний палец, даже не дав себе труда поднять взгляд от книги, которую он одолжил у Реми.

– Но он не должен был за это умереть. А ты не должна была оказаться из-за этого на волосок от смерти. Я был так ослеплен страхом, яростью и злобой, что едва не уничтожил одного из лучших людей, которых когда-либо знал. – Он прочищает горло и сглатывает. – Что делает меня ничуть не лучше моего брата, за которого я пытался мстить. Дэмиен был чудовищем, а я просто не хотел этого замечать. И из-за своей мести едва не убил ни в чем не повинную девушку. Я заслужил каждый день, который мне придется провести здесь, и даже этого будет мало.

– Почему? Потому что ты должен страдать? – Он отводит глаза, и я стискиваю его руку. – Ты уже достаточно настрадался, Флинт. Тебе пора простить себя.

– Я не… – Он осекается, потом начинает опять: – Я не знаю, смогу ли я это сделать.

– Я же простила тебя. Да, я знаю, я упрекала тебя за это, когда мы были в Нью-Йорке, но я простила тебя давным-давно. И думаю, если ты хочешь уделать эту тюрьму, то тебе надо сделать именно то, что ты сделал только что. Ты должен признать, что совершил скверные вещи и что у тебя не было уважительных причин, чтобы их совершить. Но ты должен также простить себя, и тогда эта гнусная тюрьма больше не сможет мучить тебя.

Флинт ничего не говорит, но он слушает меня, я это вижу. И впервые за последние шесть дней он улыбается мне. Это не его обычная лучезарная улыбка, но это все-таки улыбка, и я рада ей.

Я не знаю, что сказать Колдер, которая сидит, подтянув колени к груди и качаясь, но я знаю – она тоже слушала то, что я говорила Флинту. И когда до нее наконец доходит, что Каземат уже позади, что она выдержала – что они все выдержали, – я вижу, что она начинает дышать свободнее.

– Тебе нужно накрасить ногти для визита в Яму, – советую я, глядя ей в глаза. Я знаю, если Колдер примется приводить себя в порядок, значит, с ней будет все в порядке. И я жду. Продолжаю ждать.

Мне кажется, что проходит целая вечность, но в конце концов она кивает, достает из-под койки пузырек с синим лаком с глиттером, и я вздыхаю с облегчением. Колдер оправится. Как и они все. Мы смогли пережить это испытание, и пусть оно нас немного потрепало, но мы справились.

В конечном итоге мы все направляемся к своим койкам, чтобы немного поспать. Даже Хадсон, хотя сначала он проводит час – надеюсь, последний такой час – в душе, силясь смыть со своей кожи воображаемую кровь. Но нам всем нужно хотя бы немного сна. Ведь мы не знаем, что нам предстоит…

Я ничего не могу поделать с бешеным стуком сердца, когда несколько часов спустя камера снова начинает двигаться – хотя намного медленнее, чем когда крутится рулетка Каземата. Это продолжается всего секунд пятнадцать, а затем все огни в камере становятся ярко-лиловыми.

– Что это? – спрашивает Хадсон, с удивлением и тревогой глядя на лиловые огоньки.

Реми широко улыбается, отодвигая крышку люка, через который к нам поступает еда.

– Крепко держитесь за свои денежки и за свою магическую силу, мальчики и девочки, потому что мы наконец достигли цели. Добро пожаловать в Яму.

Глава 130. Тролль-предсказатель

Пока мы спускаемся по лесенке, меня бьет мандраж. Я привыкла к Гексагону – я его терпеть не могу, но я уже привыкла к нему. Однако я понятия не имею, что представляет собой эта Яма. Я знаю, мы должны туда пойти, знаю, что мы не должны увиливать, но какой-то части меня хочется остаться на месте и никуда не ходить.

Я смотрю на остальных и в который раз осознаю, какая я мелкая по сравнению с ними.

В отличие от меня, Флинт и Хадсон готовы отправиться в эту самую Яму без колебаний, это видно по тому, как они торопятся оказаться возле люка.

Колдер начинает спускаться, но Реми останавливает ее, положив руку ей на плечо.

– Если тебе хочется взять что-то с собой, то бери, – говорит он ей.

У нее делается такое жуткое выражение лица, какого я еще не видела, и секунду мне кажется, что она проигнорирует его, но тут она возвращается к своей койке и выдвигает ящик под ней. Не знаю, что именно она берет из него, но, должно быть, эта штука невелика, потому что она прячет ее в своей одежде.

– Помните, – говорит Реми, – у нас есть двенадцать часов, чтобы убраться из этой тюрьмы. Если за это время мы не сбежим, то нам придется вернуться в камеру и начать все сначала. Только на этот раз мы должны будем выдержать все девять сеансов игры в русскую рулетку. – Он окидывает нас взглядом. – Но если двенадцать часов подойдут к концу, а мы все еще будем находиться в этой тюрьме… Вы обязаны вернуться в камеру, хотя это и жесть. Если заключенные не возвращаются из Ямы вовремя, то они огребают Каземат на целый месяц. Так что, ясное дело, никто никогда не опаздывает. Давайте не станем первыми.

– Мы найдем способ выбраться отсюда, – говорит Хадсон. Мне бы его уверенность. Может, сегодня Хадсон и поборол тюрьму и ему не придется возвращаться, но я тут ничему не доверяю и не стану питать никаких надежд.

– Я очень надеюсь, что ты прав, – отвечает Реми и делает нам знак спускаться первыми, после чего у меня падает сердце.

Мне ужасно не хочется спускаться первой. Что, если внизу нас подстерегает кто-то из Гексагона? Или, хуже того, кто-то из обитателей этой самой Ямы? Я содрогаюсь и уже собираюсь сказать, что я предпочитаю спуститься последней, но тут вижу, как Колдер взбивает свои волосы, как Флинт потирает руки, как Хадсон улыбается при мысли о том, что я наконец покину эту камеру навсегда, и понимаю, что я не должна показывать остальным, как я боюсь. Может, я самое слабое звено, но у меня нет причин демонстрировать это всем.

Я подхожу к люку и смотрю, как первой спускается Колдер. Я следую за ней, а парни спускаются за мной. Но когда я оказываюсь внизу, то понимаю – что-то тут не так.

Потому что это место совсем не похоже на то, чего я ожидала от Ямы. Собственно говоря, оно вообще ни на что не похоже. И я пока не знаю, хорошо это или плохо.

Вокруг нас спускаются обитатели других камер… и, оказавшись внизу, пускаются бежать, направляясь к лабиринту торговых палаток, расставленных по обе стороны длинной дороги, на которой мы стоим. Сотни людей, бегущих к десяткам палаток, в которых они могут купить одежду, еду, пиво и множество других вещей, если верить красочным вывескам.

Я никак не ожидала, что увижу здесь такое, но теперь мне понятно, почему Реми так настаивал, чтобы, бывая в Гексагоне, мы всякий раз старались раздобыть денег. Без денег тут делать нечего.

Пусть я ничего не знаю об этом месте, но мне хватает ума не показывать своего неведения. И если мы хотим, чтобы нам помогли бежать, то нам придется за это заплатить.

– Это и есть Яма? – спрашивает Хадсон. Видно, что он так же ошеломлен, как и я.

– Я думал, это будет… – Флинт замолкает, и я понимаю, почему. Он пытается подыскать выражения помягче. Я это знаю, потому что и сама пытаюсь подобрать наименее обидные слова.

– Что-то вроде твоего собственного персонального представления об аде, в котором у тебя будут товарищи по приключениям? – спрашивает Реми.

Флинт пожимает плечами.

– Да, возможно, что-то в этом духе.

– Если бы Яма была другой, то зачем бы люди старались в нее попасть? Вся фишка в том, чтобы заключенные хотели искупить свои грехи. Если ты рискуешь огрести Каземат – и особенно если ты таки попадаешь в него, – то это твоя награда. – Колдер раскидывает руки и кружится на месте.

– Куда мы пойдем первым делом? – спрашиваю я, когда мы начинаем протискиваться сквозь толпы заключенных. Все обитатели нашего уровня находятся сейчас здесь, а значит, мы можем встретить всех наших знакомцев из Гексагона.

Мимо проходит ковен ведьм, и они явно пытаются навести на меня порчу – впервые в моей жизни, – но я не удостаиваю их вниманием. Это нетрудно, ведь Хадсон сразу же кладет ладонь мне на спину, демонстрируя, что он готов поддержать меня во всем.

– Мне тут надо забрать пару свертков, – говорит Реми. – А потом поищем кузнеца.

– Вечно ты возишься с какими-то свертками, – поддразниваю его я.

Колдер в который раз взбивает волосы и встряхивает головой.

– А иначе как бы он, по-твоему, стал самым богатым парнем во всей тюрьме? Я хочу сказать, что если бы все зависело только от красоты, то у меня бы денег куры не клевали.

– Это точно, – с улыбкой подтверждает Реми, а Флинт закатывает глаза.

– Если ты самый богатый парень в тюрьме, – задумчиво говорю я, – то зачем нам нужны были еще деньги, чтобы выбраться отсюда?

– Ma chere, если бы у меня было достаточно денег для того, чтобы выбраться отсюда, неужели ты думаешь, что я бы уже этого не сделал? – Он приподнимает одну бровь и шагает влево, чтобы обойти огромный мусорный бак. – К тому же теперь нам требуется выбраться отсюда вшестером. И для этого, как я и говорил, нужно еще больше денег и куча везения.

По мере того как обитатели камер спускаются один за другим, здешние улицы заполняются народом, толпы становятся все плотнее, все шумнее. К тому времени, когда мы добираемся до угла, нас уже так теснят со всех сторон, что я несколько раз наступаю Хадсону на ногу. В конце концов мы останавливаемся возле палатки, торгующей пивом, на которой красуется вывеска с гордым названием «Парадизо» – и я искренне надеюсь, что владелец этого питейного заведения имел в виду не рай, а что-то иное.

Судя по всему, толпящиеся здесь эльфы (я узнаю их по остроконечным ушам) и гоблины (с ними все понятно) уже находятся в подпитии.

– Товар готов? – спрашивает Реми у пугающего вида бармена с мертвыми глазами и землистой кожей – судя по татуировкам морских божеств на его голом торсе, он тритон.

Бармен заканчивает наливать в кружку какое-то темное пиво и по фанерной стойке подвигает ее к эльфу, сидящему на барном стуле в конце. Затем вытирает руки полотенцем и, сунув руку под самопальную стойку, достает нечто завернутое в оберточную бумагу.

Реми берет сверток, забивается с барменом, затем поворачивается и идет прочь.

Когда это происходит в третий раз, мы стоим перед сработанной кое-как палаткой, в которой сидит гадающий на засаленных картах таро старый сморщенный предсказатель-тролль, одетый в лоснящийся лилово-оранжевый блейзер с блестками на вороте и манжетах. Похоже, если ты родился с магической силой, это еще не означает, что у тебя есть вкус.

Мы дожидаемся снаружи, пока Реми вбегает в палатку и вручает гадателю сверток, полученный им до этого, и, пока мы смотрим, как тролль раскладывает свои карты таро, Хадсон спрашивает Колдер:

– Как он может предсказывать будущее, если он лишен магической силы?

– Он ее не лишен, – отвечает она. – Никто из тех, кто работает в Яме, не является заключенным. Они торговцы, которые являются сюда, чтобы продавать свой товар.

– Значит, их устраивает то, что здесь творится? – спрашиваю я. Я шокирована. – Просто потому, что они могут получить с этого барыш?

– Возможно, они ничего не знают, – предполагает Флинт. – Если они видят только Яму…

– Возможно, они не хотят знать, – возражаю я. – Оглянитесь, посмотрите на этих людей. Все они лишены своей магической силы, некоторые из них утратили части тела из-за здешних надзирателей, этих психопатов и людоедов, и многие заключенные находятся на грани помешательства из-за того, что делает с ними Каземат. Как же эти торговцы могут ничего не замечать?

– Да, но люди склонны считать, что те, кто сидит в тюрьме, заслужили свое наказание, – замечает Хадсон. – По их мнению, раз тебя посадили в тюрьму, значит, ты виноват. Значит, ты совершил преступление. Разумеется, если закон нарушают они сами, то это нарушение носит ситуационный характер. У них не было выбора, они стали жертвами обстоятельств.

Реми пожимает плечами.

– По их мнению, за решетку попадают только преступники. Жертвам же там не место. Вот в чем разница.

– Это ужасно, – говорю я.

– Тут уж ничего не поделаешь.

Я складываю руки на груди и прислоняюсь к столбу, поддерживающему крышу шаткой палатки.

– Это отстой.

– Если эти торговцы приходят сюда, – замечает Хадсон, – то должен быть и путь, по которому они выбираются наружу.

Я медленно выдыхаю, глядя на Хадсона и Флинта, и мы все улыбаемся. Это наш шанс. Судя по всему, Реми с торговцами на короткой ноге – так что, возможно, именно в этом всегда и состоял его план. Возможно, он хотел посмотреть, сможем ли мы все выйти отсюда вместе с ними в конце дня. Неудивительно, что он озабочен тем, как спрятать кузнеца.

Реми поворачивается, чтобы уйти, но тролль выходит следом, держа в руках свои карты таро.

– Позволь мне предсказать твою судьбу, красотка.

– Не сегодня, Лестер, – говорит Колдер. – У нас есть дела.

– Я обращался не к тебе, – отвечает он и раскрывает колоду веером. – Выбери одну карту, – предлагает он мне.

– О, вряд ли…

– За счет заведения, – перебивает он меня, взмахнув рукой. – Ты здорово похожа на мою любимую внучку.

Я понятия не имею, как к этому относиться, ведь он тролль, но я только улыбаюсь и говорю:

– Благодарю вас. Но нам надо идти.

– Куда тебе спешить? – Он смотрит на свои часы. – У тебя есть одиннадцать с половиной часов до того, как надо будет вернуться в камеру. Ты вполне можешь уделить три минуты старине Лестеру.

Я хочу опять сказать «нет» – ведь если учесть, что мы собираемся предпринять, рискованно давать какому-то гадателю возможность заглянуть в мое будущее.

Но Реми чуть заметно кивает мне, давая добро, и видно, что он питает слабость к Лестеру. Поэтому, хотя я знаю, что пожалею об этом, я сдаюсь и беру карту. Затем вздрагиваю, поскольку все вокруг меня напрягаются – в том числе и Лестер.

– Что она означает? – спрашиваю я, поскольку не так уж хорошо разбираюсь в картах таро.

– Неприятности, – отвечает Хадсон, глядя на карту с изображением башни, в которую ударяет молния.

– Большие неприятности, – говорит Лестер, схватив меня за руку и поднеся ее к губам. Но затем он нюхает меня, и у него округляются глаза. – Ты не сказал мне, кто она, – укоряет он Реми.

Реми не отвечает и улыбается едва заметной улыбкой. Неужели так очевидно, что я горгулья?

Видимо, Лестер понимает, что Реми не ответит, потому что он опять поворачивается ко мне и говорит:

– У тебя есть только один путь, моя королева.

Глава 131. Бюро находок и связей

Помимо моей воли у меня учащается сердцебиение, и я слегка подаюсь вперед. Потому что если этот малый может сказать мне, каков мой единственный и истинный путь, то я обеими руками «за». Видит бог, сама я так и не сумела его отыскать.

Заметив, что ему удалось безраздельно завладеть моим вниманием, он кладет свои карты в карман и накрывает ладонью наши сомкнутые руки – Хадсона и мою.

– Ты должна отыскать этот путь и последовать по нему, моя красавица, пока не стало поздно.

Я жду, чтобы он продолжил, но тут он делает шаг назад и ухмыляется.

– Вот видишь, я же говорил, что это займет всего пару минут. – Он подмигивает мне. – Иди, девочка, и найди этот путь.

Реми кидает ему монету, и мы все машем ему и идем прочь, но, как только поворачиваем за угол, он прыскает со смеху.

– Выражение твоего лица сейчас – это самая забавная штука, которую я когда-либо видел, – говорит он мне. – Не зря я дал ему монету – оно того стоило.

– Но откуда мне было знать, что он трепло? Ведь мы окружены сверхъестественными существами.

– О, не знаю, – усмехается Флинт. – Может, потому что он тролль?

– С этим не поспоришь, – соглашаюсь я и тут, повернув за еще один угол, чую восхитительный запах. – Тако? – спрашиваю я, потому что аромат тако я могу уловить за сто шагов. – Вы не говорили мне, что в Яме есть тако.

– Тако и пицца, – отзывается Реми.

– Пиццу я не люблю, но я готова почти на все, лишь бы полакомиться тако прямо сейчас.

– На все? – переспрашивает Реми и подмигивает Колдер.

– Я куплю тебе тако, Грейс. – Хадсон проходит вперед. – Сколько ты хочешь? Пять? Десять?

Я смеюсь, потому что со стороны Хадсона это просто смешно. Что бы в обмен на тако ни рассчитывал получить от меня Реми, это определенно не то, о чем думает Хадсон.

– Как насчет трех? – спрашиваю я, прибавив шагу, чтобы догнать его.

На это уходит несколько минут – похоже, сверхъестественные существа любят тако не меньше, чем девушки из Южной Калифорнии, – но в конце концов мы все-таки располагаемся за столом для пикника и начинаем уплетать одни из самых вкусных тако с жареным мясом, которые я когда-либо ела. Даже у Хадсона проснулся аппетит – он купил целый термос крови в соседнем лотке.

Но Хадсон почти не обращает внимания на свою пищу. Вместо этого он смотрит, как ем я, с широкой улыбкой на лице – хотя сам он не употребляет обычную еду, он явно получает немалое удовольствие, наблюдая за тем, как ем я. Когда наш обед наконец заканчивается, он поворачивается к Реми.

– Поскольку от твоего приятеля-тролля толку было мало, то я спрошу тебя. Ты уже что-то видел в своих снах?

Реми качает головой.

– Только то, что все будет зависеть от Грейс.

Я подавляю страх, растущий в груди, боясь, как бы не выблевать съеденное. Если план Реми состоит в том, чтобы во всем положиться на меня и ожидать, что я всех спасу… то мы обречены.

– А что именно ты видишь? – спрашивает Хадсон, беря меня за руку.

Реми подается вперед, сложив руки на груди.

– Как я уже говорил, нам понадобятся деньги и большое везение.

– По-моему, это не очень-то внятный план, – говорит Колдер, впервые по-настоящему вступив в разговор. Как будто сейчас она в кои-то веки начала думать не только о себе. – Если учесть, что нам нужно вытащить отсюда шестерых человек.

– Знаю. – Реми качает головой. – Но у нас есть три цветка, так что нам надо придумать способ вытащить не шестерых человек, а только трех. Ясное дело, один цветок должен достаться кузнецу, ведь его-то тюрьма точно будет готова выпустить из своих когтей только в том случае, если у нее не будет выбора. Мои видения из раза в раз показывают мне одно и то же – сам я выберусь отсюда при помощи цветка. Но для всех остальных должен быть другой путь. – Радужки его глаз снова начинают вихриться подобно тому, как клубится дым. – Иногда я вижу, как вы сбегаете отсюда, а иногда нет. – Его глаза снова обретают свой обычный травянисто-зеленый цвет, и он продолжает: – Так что нам точно надо что-то сделать, и исход этого еще не определен.

– Может быть, они уже достаточно искупили свою вину, – говорит Колдер. – Может быть, именно так отсюда выйдут Хадсон и Флинт. А последний цветок возьмет себе Грейс.

– А как же ты? – спрашиваю я.

– Может, у меня это была просто несбыточная мечта. Может, тюрьма не может допустить, чтобы я из нее куда-то ушла. – Она изображает на лице широкую улыбку и игриво встряхивает волосами – так игриво, что с заднего стола раздается восхищенный свист. – Я хочу сказать – стала бы ты отказываться от всего этого, если бы это не было необходимостью?

– Без тебя мы не уйдем, – говорю я, и Реми тут же поддерживает меня.

– Что ж, тогда давайте сделаем то, что сможем, – предлагает Хадсон. – У нас есть десять с половиной часов до того, как все полетит к чертям, так что давайте будем решать проблему. Каким станет наш следующий ход?

– Кузнец, – отвечает Флинт. – Правильно? Ведь наши планы будут зависеть от того, сможем ли мы убедить его бежать с нами или нет. Так что давайте уговорим его, прежде чем беспокоиться обо всем остальном.

Он прав. Этот ход напрашивается сам собой. Поэтому, выбросив образовавшийся после нашего обеда мусор, мы вслед за Реми выходим на улицу, запруженную народом.

Вскоре он сворачивает в узкий темный переулок и ведет нас мимо двух огромных вендиго. Я ожидаю, что они остановят нас, но один из них кивает, а второй гладит Реми по голове. И я снова вспоминаю, что эти малые – эти существа – воспитали Реми после того, как умерла его мать, когда ему было пять лет. Это место является для него не только тюрьмой, но и домом.

И невольно я начинаю гадать, каково это – понимать, что, уйдя, он никогда больше не увидит этих людей, хотя некоторые из них практически заменили ему семью.

Несколько дней назад Колдер сказала одну вещь, которую я поняла в Кэтмире – то, что тем, кто ты есть, тебя делает не только та семья, в которой ты родился, но и та семья, которую создаешь ты сам. Часто именно последняя помогает тебе наполнять ветром паруса в солнечные дни и предоставляет тебе надежную гавань, когда на море бушует шторм.

Ужасно, если тебе приходится отказаться от всего этого ради возможности начать жить по-настоящему.

Мы делаем еще два поворота, пока вокруг нас грохочет что-то похожее на гром. Я хочу спросить Реми, что это, но он быстро идет вперед, и я понимаю, что мне, вероятно, не следует его отвлекать. К тому же, если честно, я совсем не уверена, что мне действительно хочется это знать.

Мы сворачиваем на дорогу, идущую между зданиями и такую темную, что мне приходится держаться за руку Хадсона, чтобы не споткнуться в кромешной черноте. Странно, что, будучи тем, что вроде бы называют «порождением тьмы», я не могу видеть в темноте.

Правда, по мере того, как мы движемся, дорога понемногу становится светлее, но источник этого света становится виден, только когда мы доходим до ее конца.

Свет и тепло исходят из самой огромной печи, которую мне когда-либо доводилось видеть. Рядом с печью стоит великан в сварочной маске. Увидев Реми, он приподнимает маску…

И я резко втягиваю в себя воздух.

Его лицо от лба до подбородка расчерчено ужасными шрамами.

Глава 132. Разбиваются не только цепи

Это дело рук Сайруса. Я это знаю. Все внутри меня кричит, что это был он. Он мучил этого человека – как тысячу лет мучил Неубиваемого Зверя – просто потому, что мог.

Это мерзко. Уму непостижимо. Однако вот оно, лишнее доказательство того, что Сайрус гнусен, бесчеловечен, что он олицетворение зла. И что его надо остановить, притом любой ценой. Потому что человек, который так мучает другого человека, который веками использует и унижает своего собственного сына, способен на все.

Когда я думаю о том, за что он приговорил нас к заточению, пока сам он может делать все что заблагорассудится, я еще больше укрепляюсь в своей решимости остановить его. Лишить его возможности и дальше причинять вред другим. Когда мы выберемся отсюда и я снова обрету мою горгулью, клянусь, я заставлю Сайруса заплатить за это.

– Что тебе надо, сынок? – спрашивает кузнец, обращаясь к Реми. Голос его при этом так басовит и громок, что окна в соседних зданиях дребезжат. Еще бы, он же такой огромный. Не такой огромный, как Неубиваемый Зверь, но куда крупнее, чем обычные великаны. Я понимаю, насколько он громадный, только когда Реми подходит близко к нему. Росту в Реми не меньше шести футов четырех дюймов[8], но это едва составляет треть от роста этого малого, в котором, наверное, немногим меньше двадцати футов. Пожалуй, его рост можно назвать гигантским даже по меркам великанов.

Неудивительно, что в своей работе он использует такую огромную печь.

– У нас есть к тебе одно предложение, – кричит Реми.

– У меня нет времени для каких-то предложений. Мне надо изготавливать камеры. – Он поворачивается и берет громадную круглую форму из штабеля, возвышающегося за его спиной, затем кладет ее на свою наковальню.

Я узнаю эту форму – я несколько дней смотрела на ее отливку в нашей камере. Это часть стены камеры, а этот малый передвигает ее, как будто она ничего не весит.

– Камеры, – произношу я одними губами, обращаясь к Хадсону, лицо которого сделалось суровым. Браслеты внутри браслетов, в которых заключены мы все? Неудивительно, что он трудится здесь как раб – ведь без него тюрьма просто перестала бы существовать… что, на мой взгляд, стало бы выигрышем для всех.

– Зачем тебе изготовлять камеры? – спрашивает Реми. – Мавика говорит, что у нас впервые за много лет есть свободные.

– Это затишье перед бурей, – отвечает кузнец и опять надвигает на глаза свою маску, открывая огромные двери печи. Оттуда вырывается такой жар, что я не понимаю, как Реми может продолжать стоять так близко от топки. Лично мне кажется, что он наполовину растопил меня, а ведь я стою футах в двадцати от топки.

– В каком смысле? – кричит Флинт, чтобы перекрыть рев огня, бушующего в печи.

– Это значит, что кто-то планирует прислать сюда кучу новых узников, – угрюмо отвечает Хадсон. И, судя по его тону, этот кто-то не кто иной, как Сайрус.

– Из Кэтмира? – спрашиваю я, чувствуя, как к моему горлу подступает тошнота.

– Откуда угодно, – отвечает Реми.

Кузнец медленно заполняет форму расплавленным металлом, затем отставляет ее в сторону и кладет на наковальню кусок раскаленного металла и начинает бить по нему молотом размером с Флинта. Он молотит и молотит по металлу своей кувалдой, производя грохот, похожий на гром – пока не образуется очень узнаваемая кривая.

Но к этому времени металл уже начинает остывать, так что он открывает дверцы печи и засовывает его обратно. Что радует меня – ведь стук его молота так громок, что я почти не могу думать.

– Вам надо идти, – говорит кузнец, взяв десятигаллонный кувшин с водой и быстро утолив жажду.

– Думаю, ты все-таки захочешь услышать то, что мы собираемся тебе сказать, – отвечает Реми.

Кузнец смотрит на нас с таким видом, будто он готов отказаться, но в конце концов садится на большой камень, при этом на его лице отражается раздражение.

– Ладно, говорите, чтобы я наконец смог вам отказать и отправить вас восвояси.

Это не самый радушный прием, который мне оказывали, но это все же лучше, чем то, что, как я думала, мы получим от него, поэтому я стараюсь сохранить оптимистичный настрой.

– Нам нужно, чтобы ты изготовил для нас ключ, – медленно говорит ему Флинт. Интересно, клюнет ли он?

К счастью, он клюет.

– Какой такой ключ?

В разговор вступает Хадсон и объясняет, что нам надо освободить Неубиваемого Зверя, который уже тысячу лет скован цепями, изготовленными им.

Но как только кузнец слышит о Неубиваемом Звере и его цепи, он качает головой.

– Я не могу этого сделать, – говорит он. – Это невозможно.

– Почему? – спрашиваю я. – Не кажется ли тебе, что просидеть на цепи тысячу лет – достаточно для кого угодно? – Я говорю это нарочно, потому что знаю, что и он сам провел в рабстве тысячу лет.

– Тысяча секунд – и то слишком долго для того, кто стал рабом, – огрызается он. – Но моей веры в это еще недостаточно для того, чтобы я мог вам помочь.

– Но это же твоих рук дело. Это ты выковал кандалы, которые носит Неубиваемый Зверь.

– Верно, а еще я раб этой тюрьмы. По большей части они не трогают меня, пока я кую стены их камер и браслеты. Мне это нравится, и я не стану рисковать той жизнью, которая у меня есть, чтобы потрафить кому-то, кто разозлил Сайруса. Кому-то, кого я даже не знаю.

Но ты его знаешь, хочу сказать я. Во многом он похож на тебя. Однако я знаю, что ему это неважно. Люди редко сострадают другим, когда сами испытывают боль.

– Если ты не хочешь сделать это ради того, кто тебе не знаком, то как насчет того, чтобы сделать это ради той, кого ты знаешь, Вендер? – спрашиваю я. – Ради той, кого ты любишь?

– Откуда вам известно мое имя? Никто здесь не знает, как меня зовут.

– Оно известно мне, потому что я знаю Фейлию, – отвечаю я. – Она хочет, чтобы ты вернулся домой, вернулся к ней.

– Ложь! – ревет он. – Зачем вы обманываете меня? Моя Фейлия далеко, отсюда до нее тысячи миль.

– Да, я знаю, она живет в секвойном лесу. Я была там несколько недель назад и говорила с ней. – Я показываю на Хадсона и Флинта – Мы трое были там.

– Я тебе не верю. Зачем вам было видеться с Фейлией? И как вам это удалось? – В его голосе звучит презрение. – Вы же сидите в тюрьме.

– Мы попали в эту тюрьму только несколько дней назад, – отвечает Флинт.

– И отчасти мы оказались здесь из-за тебя, – добавляет Хадсон. – Чтобы уговорить тебя изготовить для нас ключ и помочь нам освободить тебя отсюда, чтобы ты вернулся к Фейлии.

– Ложь! – опять ревет он и, повернувшись, сжимает Хадсона в одном из своих могучих кулаков и трясет его. – Никто никогда не сбегал из этой тюрьмы. Никто. И я заставлю вас дорого заплатить, если вы лжете мне о моей Фейлии.

– Мы не лжем! – Хадсон силится освободить свои руки из хватки великана, но я вижу, что это ему не удастся. И спешу коснуться свободной руки кузнеца.

– Честное слово, так оно и есть. Она просила меня передать тебе это. «Я по-прежнему помню».

Он разжимает кулак так быстро, что Хадсон едва успевает сгруппироваться для падения.

– Что ты сказала? – шепчет Вендер, и его глаза наполняются слезами.

– Она сказала, что ты поймешь, что это значит, – говорю я.

– Она все еще помнит то стихотворение. – Его дыхание становится неровным. – Она все еще помнит меня?

– Она любит тебя, Вендер, – отвечает Хадсон. – Она никогда не переставала любить тебя. И это заставляет ее страдать.

Великан бессильно опускается на соседний валун, его руки дрожат.

– А наши дети?

– Мы не смогли с ними поговорить, – тихо отвечаю я. – Только с Фейлией, которая убита горем от того, что ты далеко. Которая держится за обещание, которое ты ей дал – за кольцо, которое ты ей подарил.

Его глаза наполняются такой мукой, такой неприкрытой болью, что мне невыносимо на это смотреть.

Но я продолжаю:

– Ты дал ей обещание… а сама я пообещала ей, что помогу тебе выполнить его. Что я освобожу тебя и отправлю домой, к ней. – Я делаю паузу, понимая, что еще не уговорила его. – И это не просто обещание. Я будущая королева горгулий, и мое обещание – это закон. – Я замолкаю, глядя в его лицо.

Но на нем все еще написан скептицизм.

– У нас есть план побега, – быстро говорит Реми.

– Но нам понадобится ключ, – добавляет Хадсон.

Поначалу кузнец ничего не говорит. Он только глядит в пространство, и по лицу его текут слезы размером с мой кулак. Затем, когда мне уже начинает казаться, что мы до него так и не достучались – что достучаться до него уже нельзя, – он шепчет:

– Этот ключ – когда он понадобится вам?

Мы пятеро быстро переглядываемся.

– Сегодня вечером, – говорит Реми. – Если ты считаешь, что тебе это под силу.

Кузнец переводит взгляд на металлические стропила, затем снова смотрит на нас.

– Мне нужно шесть часов.

– Шесть часов, чтобы изготовить его? – уточняет Хадсон. – Если мы вернемся через шесть часов, мы получим ключ?

– Если вы вернетесь через шесть часов, вы получите ключ. И меня в придачу. – Его взгляд скользит по остальным и встречается с моим. – Стало быть, убегая, вы возьмете с собой и меня, да?

– Я тебе это обещаю, – говорю я. – У нас есть способ освободить тебя.

Он кивает и говорит:

– Шесть часов, и я буду готов.

Я мягко улыбаюсь ему.

– Спасибо тебе.

Он кивает.

– Это вам спасибо.