И теперь, глядя на щиток, я замечаю и столб, к которому он был прибит. На гвоздях желтые ошметки дерева, будто их только недавно вырвали. Дани такого никогда не сделала бы. Дани выбрасывает стаканчики из-под кофе, оставленные Хизер. Дани щеточкой для одежды чистит фланелевые рубашки. Дани подбирает листья на парковке и уносит их в лес, когда идет к своему пикапу.

Стеф бросает щиток, раскручивает цепочку со столба, распахивает ворота.

– Садись в машину, – кричу я в окно. – Нам нужно подъехать к ее дому.

Я не могу увеличить скорость выше пятнадцати, потому что у меня ощущение, что мигом полетит подвеска, так что мы ползем по дороге, оставив за собой открытые ворота. Вскоре мы видим дымок.

– Люди жгут листья? – спрашивает Стеф.

Столб черного дыма поднимается впереди над рощицей эвкалиптов. Машина ползет, пот стекает у меня из-под мышек, гладит своими призрачными пальцами мою липкую кожу.

Мы через рощицу подъезжаем к дому. Это небольшой фермерский домик на полянке, окруженный бревенчатой оградой, с большой круглой площадкой для парковки перед домом, с водяным насосом посредине. Вокруг насоса насыпи с дикими цветами. Почва под цветами черная, влажная и новая. Это те самые цветы, которые хотела увидеть перед смертью Мишель. Среди всей этой коричневой пыли они выделяются, словно фейерверк. Дом расположен на одиннадцать часов круга. Справа, часа приблизительно на три – тропинка, ведущая в конюшню. Пикап Дани припаркован между подъездной дорожкой и передней дверью, которая стоит открытой.

Нам обеим никак не оторвать глаз от костра, который горит в середине парковочной зоны. Деревянные обеденные стулья свалены в кучу, и слабое оранжевое пламя лижет их ножки под солнцем. Под ними чадит груда почерневших книг, а вокруг по голой земле ветер разносит пепел сгоревших журналов.

Мы опоздали.

– Ты не видишь машины Ская? – спрашиваю я.

– Я не знаю, какая у него машина, – говорит Стеф и вытаскивает.22. Она профессионально проверяет, заслан ли патрон в патронник. Нужно было мне самой перезарядить его.

– Сомневаюсь, что он все еще здесь, – говорю я. – Но давай проверим.

Мы выходим на горячий ветерок. Я заглядываю в кузов, вижу там уцененный домкрат из прессованного алюминия в замасленной картонной коробке. Это хоть чуточку лучше, чем ничего. Я беру его в правую руку, и мы вдвоем направляемся к дому, инстинктивно заходя с разных сторон.

Внутри какое-то движение, я упираюсь ногами в землю, привожу себя в состояние готовности. Стеф фиксирует взгляд на входной двери, поднимает пистолет и принимает стойку Вивера. Умница. Из дома появляется фигура – тащит громадный свернутый ковер. Тяжелыми шагами двигается по двору, ковер волочится сзади, как хвост динозавра, и я узнаю квадратные плечи, крепкую форму, отсутствие изгибов. Дани поднимает голову, чтобы убедиться, что все еще идет в нужном направлении – к костру, и видит нас, отирает пот с лица, потом опять опускает голову и продолжает движение к костру.

– Дани? – окликаю я.

Она роняет ковер на землю рядом с костром и переводит дыхание. Даже с расстояния в тридцать футов я чувствую жар, ударяющий мне в лицо.

– Дани? – Я предпринимаю вторую попытку.

Она наклоняется, берет ковер за середину, поднимает его и одним движением бросает вперед. Ковер падает на горящие стулья, груда которых рушится на землю прямо передо мной, расцветая тысячью бледных под лучами солнца искр, одна из которых попадает мне на запястье с тыльной стороны.

– Дани! – говорю я. – Что случилось?

Она останавливается, не закончив разворот в сторону дома. Ее рука падает к кобуре с «Глоком» на ее бедре, когда она видит Стеф, приближающуюся с другой стороны.

– Это Стефани, – говорю я Дани. – Лагерь «Красное озеро». Это она встретила Кристофа Волкера. – Дани делает несколько шагов назад, чтобы мы со Стефани обе находились в поле ее зрения.

– Что вам надо? – спрашивает она.

– Кто-то сорвал твой щиток, – говорю я.

– Все это должно исчезнуть, – говорит она и, ссутулившись, убирает руку от кобуры и бредет к входной двери дома. Стефани с пистолетом в опущенной руке смотрит на меня недоумевающим взглядом, а я пожимаю плечами. На полпути к двери Дани резко разворачивается и несется ко мне, ее руки висят по бокам, сжатые в кулаки.

– Что… – это все, что мне удается произнести, прежде чем она бьет меня в живот.

Я сгибаюсь пополам, упираю руки в колени, и меня рвет на мои туфли, домкрат выпадает из моей руки на землю. Дани стоит передо мной без движения, смотрит, как я выблевываю желчь, а когда я выпрямляюсь, она отвешивает мне пощечину с такой силой, что голова чуть не срывается у меня с шеи, а затем бьет меня еще раз в живот, и я падаю на колени в собственные нечистоты.

– Не надо, Стеф! – говорю я, поднимая руку, чтобы она не набросилась на Дани.

Это не помогает – в ней просыпается какой-то инстинкт.

– Эй, – пищит Стефани. – Не трогайте ее.

Дани даже головы не поворачивает, она просто отпихивает Стефани в грудь, отбрасывая ее назад. Стефани автоматически взмахивает руками, разжимая пальцы, и.22 летит, описывая дугу в воздухе, а сама Стефани приземляется на задницу.

Я пытаюсь подняться, но Дани поднимает ногу и глубоко вонзает ее носок мне в живот. Я остаюсь на земле.

– Ты написала эту книгу, – говорит она, стоя надо мной. – Эту чертову книгу. Что происходило в твоей дурацкой голове, что могло подвигнуть тебя на написание такой мерзости? Ты считаешь, что я нахожусь во взаимозависимых отношениях с моей Мишель? Которая для меня все? Что я пользовалась ею, чтобы изолировать себя от группы? Ты так думаешь?

Она еще раз бьет меня ногой. Я не сопротивляюсь. Я кладу свою распухшую щеку на землю. Я это заслуживаю. Она хватает меня за воротник, ставит на ноги. Я слышу, как рвется на мне рубашка. Я вижу ее серые глаза. Ее зрачки размером с булавочную головку.

– Ты думаешь, что чувство вины за убийство брата сожрало меня заживо? – спрашивает она и отвешивает мне еще одну пощечину. – Что я из-за этого свихнулась в политическом смысле? – Еще одна пощечина. – Ты думаешь, что я намеренно затмеваю собой Мишель?

Еще одна пощечина. Я ощущаю вкус крови у себя во рту.

– Мне жаль, – говорю я распухшими губами, капли влаги стекают по моему подбородку. – Это не предназначалось для чьих-либо глаз. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы привезти Мишель перед смертью сюда.

– Не смей называть ее имя, – рычит она, чуть не вплотную приближая свое морщинистое лицо к моему. – Не имеешь права.

Она отвешивает мне еще одну пощечину, а потом сбоку от нее возникает какое-то движение. Стеф подняла.22 и теперь приближается с пистолетом в вытянутой руке. Дани роняет меня на землю, словно я мешок с мусором, и хватает запястье Стеф, выкручивает его, потом вышибает из-под нее ноги, а когда Стефани падает, вытаскивает свой «Глок» и прицеливается ей в шею. Я должна остановить это. Немедленно. Я с земли показываю Дани свои пустые руки.

– Это был мой дневник, частные записи, а этот тип украл файл из моего компьютера, – говорю я. – Тот самый тип, который манипулировал всеми нами. Это он подговорил Волкера напасть на Стефани и убить Адриенн. Он сжег диспансер Хизер. Он ранил Джулию. Он заплатил Гарри Питеру Уардену, чтобы тот сообщил копам, что убийства, приписываемые Нику, совершил он сам. Это он старался убедить тебя, что ты беспричинно убила своего брата, Дани. Я видела Крисси. Она рассказала мне все это. Он с помощью шифра переписывался с Уолкером. Он пытается дискредитировать нас в глазах общества, а потом убить одну за другой.

Дани склоняет голову набок, словно взвешивая мою теорию. Стеф начинает подниматься с земли, готовясь снова броситься на Дани. Они смотрят в глаза друг другу. Дани крепче сжимает «Глок» в руке.

– А-а, кого это волнует, – говорит Дани, отрывая глаза от Стеф. Потом она разворачивается и продолжает движение к дому. Пистолет она возвращает в кобуру, а нас со Стефани оставляет лежать на земле.

– Я считала, что вы – душевнобольная, – говорит Стеф. – Но вот уж кто чокнутый по-настоящему.

Ковер чадит поверх стульев, посылая вверх грязно-черные облака сажи. Пахнет химией.

– Похороны Викинга, – говорю я, садясь.

Я выплевываю кровь изо рта. Никакого ущерба от ее кулаков, если не считать синяки, я не претерпела.

– Ей нужно научиться контролировать себя, – ворчит Стеф. – Это важнее, чем ее подружка.

– Не для нее, – говорю я.

Дани выходит из двери своего дома с матрасом в руках. Матрас огромный и мягкий, он застревает в двери. Она выталкивает его кулаками и ногами, потом тащит по земле к нам. Она роняет матрас, дотащив его до чадящего костра. Поднимается целая туча золы и пепла, пламя моментально гаснет. В голубое небо устремляется столб холодного дыма.

– Черт, – говорит она, протирая банданой грязное лицо.

– Поговори со мной, Дани, – прошу я, поднявшись с земли. Полностью я разогнуться не могу. – Я не знаю, знаешь ли ты, что происходит, но дела идут очень плохо. Нам нужно узнать, куда Джулия увезла всех.

Она смотрит на меня так, будто, кто я такая, не имеет значения.

– Вода из ее стакана исчезла, – говорит она. – Та, что стояла по ее сторону кровати. Это была последняя вещь, к которой прикасались ее губы. Она выпила половину, и каждый день, после того как ее увезли, уровень воды становился все ниже и ниже, и я знала, что произойдет, но пока оставалась хоть капля, этого не случалось. Но вот вчера я заглянула в него – и стакан оказался сух. Прежде это был ее стакан с водой, а теперь это просто пустой стакан. Не осталось ничего, Линн. Все ушло.

Ее лицо обмякает. Глаза становятся безжизненными. Я никогда ни к кому не испытывала таких чувств, какие испытывает она.

– Я не хочу оставаться здесь без нее, – говорит она. – Я больше не могу быть одна. Не могу.

Она разворачивается и идет к сараю, а мы со Стефани остаемся вдвоем после ее ухода, словно потерпевшие бедствие.

– Вы не можете заставить ее выслушать вас? – спрашивает Стеф.

Дани выходит из сарая с желто-красной бензиновой канистрой, которая с каждым шагом ударяет ее по бедру. Она останавливается у костра, вывинчивает крышку, поливает матрас, выливая весь бензин до капли, потом отшвыривает канистру в сторону, вытаскивает коробок спичек из нагрудного кармана, поджигает все и швыряет коробок на матрас.

ПУ-У-УХ!

Огненный шар возникает над матрасом, и запах бензина бьет мне в нос. Я чувствую, как подгорают волоски у меня в носу. Мы со Стеф делаем несколько шагов назад, но Дани остается на прежнем месте. Ее лицо в этом доменном жару обретает свекольно-красный цвет.

Я жестом показываю Стеф, что она должна оставаться на месте, а сама направляюсь к Дани, которая наслаждается своими разрушительными действиями.

– Я ничуть не хотела тебя обидеть, – говорю я. – Я никого не хочу обижать.

– Когда тело Мишель нашли, какой-то старый алкаш пытался ее поцеловать, – говорит Дани.

– Вероятно, это был Карл ДеВулф-младший.

– Не знаю, – говорит она, и наступает долгая пауза. – По крайней мере, это случилось на воздухе. Она не хотела бы умереть в тесноте. Но меня вот не было, когда она нуждалась во мне больше всего.

– Это из-за Ская, – говорю я. – Сына доктора Кэрол. Он устроил все это. Он псих. Он играет со всеми нами.

– Я хотела быть тут только ради Мишель, – говорит безутешная Дани. – Ничего другого в жизни я не хотела.

Она меня не слышит. Мы обе стоим, смотрим, как горит мебель. Стеф разглядывает нас с другой стороны костра сквозь вибрирующий от жара воздух.

– Сын доктора Кэрол – опасный тип, – говорю я. – Ты должна мне верить. И теперь он с Джулией, Мэрилин и Хизер, а я не знаю, где они. Мы должны их найти.

– Они на Красном озере, – говорит Дани.

Ну, конечно же.

Адриенн купила лагерь «Красное озеро», потому что знала, какие проблемы есть у выживших. Они отстраняются от других людей, уходят в себя, они полагают, что шаманство, а не медицинское лечение даст им видимость стабильности. Они цепенеют.

Эта ирония не проходит мимо меня.

Нас, женщин, прошедших огонь, влечет смерть. Иногда мы выбираем очевидные способы – самоубийство или передозировка; иногда действуем тоньше, выходим замуж за кого-нибудь, кто любит объясняться кулаками, или пьем, не зная меры, и садимся за руль, пока удача не изменяет нам.

Адриенн понимала эту проблему, а потому и создала ее решение. Она заново, на деньги, заработанные в кино, открыла лагерь «Красное озеро» и попыталась спасти нас всех. Психотерапевты разбили кемперов на группы, и кемперы держались друг друга все время, пока оставались в лагере, и курс лечения проходили вместе, отчитывались друг перед другом, несли ответственность друг за друга. Никто не заканчивает гонку и не выигрывает игру, пока финишную черту не пересечет вся команда и ее участники. Они называют себя семьей. Они называют друг друга сестрами. Дальнейшие шаги Адриенн показывают, что более шестидесяти процентов сестер потом долгие годы не теряют друг друга, сближаются на всю жизнь. Спасают друг друга. Первые семьи покинули «Красное озеро» в 1991 году. Женщинам этим сегодня около тридцати шести. Две из них замужем. Шесть из них работают на Красном озере. Все они пережили пребывание в лагере. Никто не умер. Адриенн спасла их жизни.

– Поедем со мной? – прошу я Дани. – Пожалуйста.

Я знаю, что произойдет, если я заберу Стеф и уеду. Когда вещи, обреченные Дани на сжигание, кончатся, она встанет на колени рядом с костром лицом к холмам, достанет свой «Глок» и отправится к Мишель. Хоть кого-то я должна спасти.

Она не сводит глаз с костра.

– Мэрилин, Хизер и Джулии грозит опасность, – говорю я. – Ты нас всегда защищала. Ты нужна нам теперь. В последний раз.

Когда Дани начинает отвечать, голос ее звучит очень тихо.

– Со мной покончено, – говорит она.

Спина у нее сгорблена, плечи сутулые, веки полузакрыты, уголки рта провисают. Не могу сказать наверняка – то ли она потеет, то ли плачет. То ли и то и другое.

– Пожалуйста, Дани, – говорю я.

Если мы уедем, она засунет пистолет себе в рот. Куда бы я ни приехала, там умирают последние девушки. Я уже устала от этого.

Дани отрицательно качает головой.

– Одной мне этого не поднять, – говорю я. – Пыталась всю мою жизнь, но ничего хорошего из моих попыток не выходило. Ты мне нужна, Дани. Одного мало, да и двух не слишком много – разве не ты меня этому учила?

Минуту спустя она перестает раскачиваться и смотрит на меня.

– Дай-ка я тут сначала закончу кое-что, – говорит она.

Она идет в свой сарай, а я возвращаюсь к Стефани.

– Она едет, – говорю я. – Только запрет там.

– Отлично, – говорит Стефани. – А что она делает?

Дани заходит в дверь, вынимает «Глок» из кобуры и исчезает в темноте сарая. Через какое-то время из сарая рысью выбегает шесть лошадей, они без всадников и без седел, их шкура лоснится на дневном солнце. Они чуют запах костра, толкутся некоторое время в нервном кружке, а потом пытаются вернуться в сарай. Дани становится у них на пути, поднимает свой «Глок», а потом раздается хлопок – она стреляет в землю между их копытами.

Мой желудок подпрыгивает с каждым выстрелом. Каждый выстрел попадает мне в сердце, а она опустошает магазин пистолета в землю, в воздух, приводя лошадей в движение, они скачут прочь галопом, их глаза широко раскрыты от ужаса, изо ртов идет пена.

– Шансов выжить у них побольше, когда они будут сами по себе, – говорит она, и в этот момент я понимаю, что она не собирается возвращаться.

В подменной машине почти нет бензина, поэтому мы садимся в пикап Дани. В салоне четыре места. Я сажусь на пассажирское рядом с водителем. Стеф садится сзади за Дани.

– Ты знаешь, как добраться до «Красного озера»? – спрашиваю я.

– С 1991 года, – отвечает она.

Движок ревет, она жмет на газ, и мы мчимся по ухабистой дороге от ранчо. Я поворачиваю голову и вижу обеспокоенное выражение на лице Стеф. За ней я вижу облако пыли, оставленное лошадьми, исчезнувшими среди холмов, и дымок костра, поднимающийся в ясное голубое небо.





Разговор доктора Филиппа Деккера с Даниель Шипман, которая чуть было не стала жертвой массового убийства, 8 ноября 1980 года

Группа поддержки последней девушки XXII: Последний кошмар

Дани в течение трехчасовой поездки почти не говорит, но мне удается выудить из нее, что происходит. Вчера ей позвонила Джулия и сказала, что она с Хизер едет на Красное озеро в одном из больших бронированных внедорожников Мэрилин. Они могут заскочить за ней, или она может приехать туда сама. Она сказала им, пусть ее не ждут.

– А что насчет Ская? – спрашиваю я.

– У него с матерью случилась крупная ссора, – говорит Дани, меняя полосу, чтобы обогнать ползущую «Субару». – Он сказал ей, что у них есть безопасное место, но не мог сказать ей, что это за место такое. Сказал, что дети могут поехать, но она – нет. Сочинил историю о том, что людей нужно держать подальше друг от друга. Она сказала им, что ее дети никуда не поедут без нее. Остановить старшего было выше ее сил, но младший остался.

– Это уже что-то, – говорю я.

Нас обгоняют другие машины. Если бы за рулем сидела я, то я бы уже утопила педаль до пола, мы бы летели, мы бы скрежетали покрышками, неслись спасать наших людей, но Дани ведет машину, будто едет куда-то взять немного сена. Я записала номера телефонов Джулии, Мэрилин и Хизер и дала их Стефани, которая набирает их по очереди с того момента, как мы выехали с ранчо.

– Ничего? – спрашиваю я, оглядываясь на Стеф.

Она сидит, наклонившись над телефоном, набирает эсэмэски.

– Отправляет в голосовую почту, – говорит она. – Я пыталась отправить эсэмэски, но пока ни одна не прочитана. Я их посылаю с опцией «сообщить о получении», но они, похоже, не проверяют эсэмэсок.

– А городской в лагере есть? – спрашиваю я.

– Я его погуглила, позвонила и опять попала в голосовую почту, – говорит Стеф.

Мне очень хочется, чтобы Дани посильнее нажимала педаль газа. Может быть, он уже начал, хотя еще и не стемнело. Большинство монстров дожидаются темноты.

– Нам нужен план, – говорю я. – Чтобы мы не попа`дали друг на друга, как Три Балбеса[72]. Ты не хочешь попытаться сделать какие-то наметки?

– Не хочу, – говорит Дани.

И уговаривать ее бесполезно. Мне хочется своей ногой нажать на ее правую, которой она недодавливает педаль газа, но мне нужно настроиться на волну Дани, если я хочу, чтобы из этого что-то получилось. Поэтому я жду.

Двадцать миль спустя она задает мне серьезный вопрос:

– Что ты предлагаешь сделать с сыном доктора Кэрол?

– Не знаю, – отвечаю я. – Я не хочу его убивать. Я не хочу, чтобы число убитых множилось. Я устала от того, что люди умирают.

– Смерти будут. И еще до завтрашнего рассвета, – говорит Дани. – Можешь не сомневаться.

Это так по-ковбойски, что я чуть не смеюсь, но я не смеюсь, потому что в глубине души знаю: она права. Она всегда права.

Мы попадаем в пробку на окраине Бейкерсфилда, и к тому времени когда направляемся в горы, уже вечереет. Долгая езда убаюкала нас, и когда пикап начинает петлять по серпантину, я чувствую, как адреналин испаряется из моей крови. Я чувствую себя как выжатый лимон.

– Вон там, – говорит Стеф. – Это оно?

Впереди мы видим щит с надписью лагерь «Красное озеро», и Дани сбрасывает скорость. Знак маленький и незаметный, как того и хотела Адриенн – желтые буквы на темно-красном щите. Дани крутит баранку, и машина съезжает с дороги на асфальт, ведущий к «Красному озеру». Эта дорога – к «Красному озеру» – не принадлежит округу, а потому выложена бесшовным черным асфальтом. Таким новым, что он даже сверкает.

На полпути в горы тени удлиняются, «Красное озеро» над нами, и Дани сворачивает с этой дороги.

– Что вы делаете? – спрашивает Стеф.

– Пописать надо, – говорит Дани. – Лучше это сделать до того, как мы попадем туда. И оружие сзади нужно достать.

Она паркуется на обочине, с которой открывается вид на долину. Тут есть столик, а на нем пустая банка из-под колы, знак панорамного обзора, а выложенная белыми меловыми камнями тропинка уходит в кусты.

– Ждите здесь, – говорит Дани.

Она, вытащив свое тело из машины, обходит ее, чтобы взять и выбросить банку диетической колы, потом протискивается в кустарник футах в тридцати перед машиной. Я обращаю внимание, что Стеф на заднем сиденье роется в своей поясной сумке.

– Нам вправду нужен хоть какой-нибудь план действий, – говорю я, начиная поворачиваться.

И в этот момент я получаю удар кувалдой по затылку, мои глазные яблоки сжимаются, потом в глазах становится темно. Когда зрение возвращается ко мне, моя голова наполовину торчит из машины, солнечный свет слепит мне глаза, и мне кажется, что моя черепная коробка приняла размеры воздушного шара. Я хочу повернуть голову, посмотреть, что происходит в машине на задних сиденьях, и мне на шею просыпаются осколки разбитого окна, попадают под рубашку. Стеф переползает на водительское сиденье и устраивается за рулем. В одной руке она держит мой маленький.22. Обоняние у меня начисто отсутствует. Мышцы моего лица не двигаются. Мое тело не слушается меня.

Она смотрит на меня и тянется куда-то через мое плечо. Я пытаюсь поднять руки, но в них вонзаются тысячи иголочек. Стеф дергает ручку, распахивает дверь и выталкивает меня наружу. Меня держит ремень безопасности, но она отстегивает его и выпихивает меня из машины.

Краем глаза я вижу Дани – она выходит из кустов, застегивая на себе джинсы. Я хочу закричать, предупредить ее, но даже этого не могу сделать. Где-то высоко надо мной захлопывается дверь машины, заводится двигатель. Машина проезжает по обеим моим ногам, но это не идет ни в какое сравнение с той болью, которая раскалывает мне голову. Покрышки терзают гравий, раздается металлический лязг и звук разбитого стекла, когда машина ударяет Дани, и та отлетает назад. Я вижу, как она врезается в ствол дерева, и ее тело сгибается так, как не должно сгибаться, а потом отлетает от ствола и приземляется лицом вниз на парковку.

Стефани сдает назад к тому месту, где лежу я, разворачивает машину, выходит. Я хочу увидеть, куда она идет, но не могу повернуть голову. Я слышу, как открываются двери, как они закрываются, а потом я вырубаюсь на какое-то время, а когда прихожу в себя, слышу хруст приближающихся ко мне шагов по гравийной дорожке.

– Ну что, глупый статистик? – говорит она, опускаясь на корточки рядом со мной.

Неужели она решила, что Дани опасна для нас? Или слишком склонна к самоубийству, чтобы ей можно было доверять? Или сбилась с толку? Или я сделала что-то такое, что ее обидело? Но я знаю правильный ответ. Она не одна из нас. Она никогда не была последней девушкой. Крисси была права. Она – монстр.

– Это не пистолет, а говно, но в счет идут мысли, – говорит она, держа мой маленький элегантный пистолет. – Вы идиоты с вашими мачете и боевыми искусствами. Если тебе нужно прошить тело взрослого человека, то тебе нужен «Смит и Вессон».

Я чувствую себя обезноженной, выжатой, пустой. Все, что я могу, – это лежать на земле и умирать. Я смотрю вдоль ее длинной руки и вижу, что ее лицо – это черное солнце, излучающее волны ненависти и презрения.

– Ты думаешь, ты такая крутая, – говорит Стефани. – Ты хоть представляешь, насколько ты глупа? Я видела, как один человек следом за другим водил тебя за нос, и когда пришел мой черед, это оказалось даже еще проще, чем я думала. Всю твою жизнь тебя держали за руку другие люди. Ты даже и последняя девушка не настоящая.

Она наклоняется и подносит палец к моему носу.

– Черт, – говорит она. – Ты еще дышишь. О’кей, пожалуй, мне нужно взять что-нибудь потяжелее. Никуда не уходи.

Она идет к машине, и гравий хрустит у нее под ногами, потом я слышу, как открываются и захлопываются двери. Слышу, как раскрываются молнии на оружейных футлярах. Потом я слышу, как надламывается ствол дробовика. Потом ее кеды хрустят по гравию в обратном направлении, и она появляется в поле моего зрения.

Мною манипулировали. Я была идиоткой. Я привезла ее сюда – прямо в сердце «Красного озера». Я ошиблась со Скаем. Я ошиблась во всем. И теперь я умру.

Смерть фактически есть мгновение ясности, и в это мгновение я понимаю, что Стеф права – я всю жизнь нуждалась в других людях, без чьей помощи я не могла обойтись. Я не могу отделаться от мысли, что отрезала себя от мира, но рядом со мной всегда были другие люди. Единственное, что я смогу сделать сама, – это умереть.

Голова у меня расширилась до громадных размеров и одеревенела, и даже моргание приносит мне невыносимую боль, поэтому я перестаю моргать и останавливаю немигающий взгляд на Стефани, которая стоит надо мной. Она очень, очень высокая, и я вижу, что она направляет мне в лицо один из дробовиков Дани. Она выравнивает ствол. Большая пустая дыра останавливается прямо над моим лбом. Мой мозг посылает сигналы моему телу – беги, двигайся, исчезни, но мои мышцы бастуют.

– Я, по правде говоря, испугалась, когда ты появилась в моем доме, – говорит Стеф. – Я подумала, что ты что-то там сообразила, но потом ты взяла меня в это супердушеединящее путешествие двух сестер. Ты хотела, чтобы кто-нибудь вывел тебя из твоего длящегося годами убожества и таким образом ослабил твои суицидальные устремления. Я последняя из последних девушек, а ты всего лишь последних лет… Ты что это лыбишься?

Последние слова она прорычала, потому мой взгляд сместился вправо, и я ничего не могу с собой поделать, рот у меня слегка кривится. Стеф прослеживает направление моего взгляда, и ее лицо опадает.

– Черт. – Она испускает вздох.

Дани исчезла.

Я надеюсь, она теперь бежит. Я надеюсь, она на пути к «Красному озеру», она предупредит остальных, она вызовет помощь, она подготовится к встрече с этим монстром. Пусть я стану той жертвой, которая позволит им выиграть время, пусть Дани доберется до них, и тогда они обрушатся на Стефани, как гнев Господень.

Стеф идет к кустам, прижав к плечу приклад дробовика и направляя ствол вниз под углом в сорок пять градусов, готовая поднять оружие и прострелить дыру в Дани в то мгновение, когда увидит ее. Она останавливается и поворачивается, чтобы посмотреть на меня, решая, что ей делать дальше.

Мне хочется крикнуть: «Дани, беги! Спасайся!», но у меня в голове какая-то каша, я думаю, что если сосредоточусь изо всех сил, то смогу пошевелить мышцами правой щеки. Интересно, как я буду выглядеть со снесенной половиной головы.

Видимо, я шевельнулась, потому что Стеф поворачивает ко мне голову, потом отказывается от меня и снова поворачивается к кустам, но слишком поздно. Она могла подготовиться ко мне, но к Дани она не готова. Шесть футов мускулов, закаленных фермерским трудом, возникают из куста, хватают ствол дробовика, ловко отворачивают его в сторону, после чего Дани наносит Стефани удар по горлу.

От этого удара подбородок Стеф ударяется в грудь, а дробовик стреляет. Дани стоит сгорбившись, тело ее перекошено, что-то в ней сломалось, и ее мучает боль, но она держит ствол дробовика, направляет его в сторону и одновременно сбоку молотит кулаком по голове Стефани. Потом она рывком выхватывает дробовик из рук согнувшейся Стефани и бьет ее прикладом в поясницу.

Стефани падает лицом на землю, и Дани, прихрамывая, направляется от нее ко мне. Ее лицо бледно, губы беззвучно двигаются, на зубах кровь. Она тяжело опускается на колени, кладет дробовик, и я вижу, что она плачет. Я не сомневаюсь, что от боли.

И тут я вижу фигуру Стефани за ней.

Дани чувствует какую-то опасность, она поворачивается прямо на приклад дробовика, который ударяет ее в лоб. Я хочу прокричать что-то, предупредить ее, но мое лицо не работает. Я думаю, мои мозги вытекли, просочились в землю через гравий. Приклад дробовика бьет ей ровно в центр лица, слышен хруст чего-то прочного. Стефани ухмыляется, и тут Дани хватает Стефани за щиколотки, дергает их, роняет ее на землю, потом встает и бежит, прихрамывая, припадая на одну ногу, оставляя за собой крупные капли крови. Она исчезает в кустах. Стеф поднимается на ноги, прицеливается, нажимает спусковой крючок. Дробовик взрывается огнем.

Стеф бежит к тому месту, где исчезла Дани, раз за разом заламывая ствол дробовика и стреляя, потом она останавливается, вглядывается в кусты в поисках Дани, потом снова стреляет. Я думаю, этот грохот никогда не кончится. Наконец наступает тишина. Начинает петь какая-то птичка.

Стефани снова становится надо мной. Я понимаю, что должна разыграть старейший трюк из книги, тот, что я использовала раньше с Рикки Уолкером. Я притворяюсь мертвой. Стефани наклоняется надо мной, проверяет дыхание. Но я перестала дышать. Я, как в тумане, ощущаю, как она дергает меня за правую мочку, кажется, колет ее чем-то, но моя голова сделана из дерева. Я не шевелюсь. Она плюет в мои широко раскрытые неподвижные глаза. Я лежу без признаков жизни. И тут она начинает смеяться.

– Эта не считается, – говорит она. – Она себя практически сама убила.

Она подходит к пикапу, бросает дробовик на пассажирское сиденье. «Дробовик на месте стрелка»[73], – приходит мне в голову глупая мысль. Она заводит двигатель, целую минуту движок молотит вхолостую, и я думаю, она решает, не пристрелить ли ей меня на всякий случай, но я не могу позволить себе повернуть голову, потому что знаю: она за мной наблюдает.

Облегчение наполняет мои вены, когда машина с ревом уезжает, оставляя за собой облако белой пыли. Я целую минуту лежу не двигаясь, мои мозги растеклись по земле, и я думаю, как предупредить «Красное озеро». Я думаю, может быть, Дани добралась туда, предупредила всех об опасности. Я думаю, что Стеф может добраться туда первой и посечь их всех, как косой. Я лежу и думаю: кто их спасет, и кровь разливается вокруг моей головы, и я умираю.



Теперь я понимаю, что страх может быть забавой. Сама я люблю американские горки. Этот всплеск предвкушения, когда поднимают шлагбаум. Восторг, когда ты летишь по большой кривой и чувствуешь, что на сей раз все уже точно вышло из-под контроля. А потом чувство облегчения, которое ты ощущаешь всем телом: ты в целости и сохранности доставлена к финишу. Но что вы будете думать, если я вам скажу, что таким же развлечением для нас является и убийство женщин? Я хочу, чтобы вы подумали об этом.



* речь Адриенн Батлер, Цинцинати, Огайо, январь 2010



Группа поддержки последней девушки XXIII: Воскресение

Кусты падают перед моей яростью. Я набрасываюсь на деревья. Я продолжаю подниматься в гору на подушечках пальцев ног, пока мои ноги не начинают болеть так же, как болит моя распухшая треснутая голова.

«Глупо», – говорю я сама себе.

Но я не произношу этого слова вслух, потому что от любого звука боль в голове усиливается. Весь мой мир поднимается в эту гору – шаг за шагом, и как бы ни жаловались мои мускулы, как бы ни жгло в груди, я не останавливаюсь. Я остановлюсь, только когда умру. А это может случиться раньше, чем я думаю.

«Глупая девчонка», – говорю я себе.

Я делаю еще один шаг.

Мир вращается вокруг меня.

«Глупая, трахнутая девчонка».

Подняться в вертикальное положение там, на месте для парковки, – ничто мне в жизни не давалось с таким трудом. Боль пригвождала меня к земле. Единственным человеком, который умел меня поднимать, была Адриенн.

– Ты чего там лежишь, Линнетт? – спросила она, глядя на меня.

– Не могу… – сказала я.

– Можешь, – сказала она. – Знаешь почему? Потому что, если ты не встанешь, то все время, что я отдала тебе, будет потрачено впустую. Это будет означать, что я потерпела фиаско. А я не терплю фиаско. Я выросла в доме, где к детям предъявлялись повышенные требования. Так что если ты не сдюжишь, то это будет означать, что и маленькая идеальная мисс Адриенн тоже не сдала экзамен, а мне будет очень трудно смириться с этим.

Она опустилась на колени рядом с моей головой, просунула руки мне под мышки, и я почувствовала, как гнется мое тело, только гнется как-то неправильно – стонут связки, мышцы дрожат, а потом я все же поднялась, стояла в луже собственной крови в середине парковочной зоны, раскачивалась. В одиночестве.

Теперь я поднимаюсь в эту гору, проверяю, убьет ли она меня, это ей вполне по силам, потому что у меня все невыносимо болит, а потом я падаю на колени, потому что лес остался позади, и я в сосняке близ лагеря «Красное озеро». По другую сторону забора большой сосновый щит приглашает: «Добро пожаловать», а за ним огромная зеленая поляна, за которой Главный дом, его бревенчатые стены отливают оранжевым цветом в розовых сумерках.

– Не подумала, что Билли Уолкер доберется туда первым, да? – спрашиваю я Стефани в моей мучительно пульсирующей голове. – У меня в голове стоит титановая пластинка, ты об этом знаешь, сучка?

Никогда не думала, что братец Уолкера спасет мне жизнь. Но после того как Рикки оставил меня с вмятой черепной коробкой, им пришлось вставить пластину, чтобы моя голова не распалась на части. Стефани шарахнула ровно по центру этой пластины из своего маленького.22. Раны на голове кровоточат, как заколотая свинья, и мне страшно посмотреть в зеркало, но пока я все еще жива.

Но голова болит. Она болит ужасно. Я заставляю себя встать и плетусь вперед на том, что представляется мне сломанными щиколотками, мои глаза устремлены на Главный дом. Наконец я бреду по жесткому асфальту и смотрю на круговую подъездную дорожку, которая проложена перед лагерем «Красное озеро», и я снова поднимаю взгляд и начинаю плакать.

«Несправедливо, – шепчу я. – Несправедливо».

Впереди я вижу громадный красный «Ф-150» Дани. Дверь водителя распахнута, ее колышет туда-сюда ветер, и моя сила воли покидает меня через ноги в землю, потому что Стефани уже здесь. Я не слышала никакой стрельбы, но в голове у меня стоит звон, ревет водопад боли.

Этот подъем в гору, это желание умереть на каждом шаге – все это было бесполезным, потому что Стефани уже здесь, а все, кого я знаю, мертвы.

Я прислоняюсь к стоящему здесь внедорожнику, вероятно, одному из бронированных монстров Мэрилин, и стараюсь не смотреть на мое отражение в его полированной поверхности. Несмотря даже на броню титановой пластины, пуля Стеф сделала свое дело. Мой мозг кричит от боли.

Даже если все остальные мертвы, я ее остановлю. Я начинаю хромать к Главному дому. Я не хочу никого убивать, но я должна остановить ее, прежде чем она увеличит счет убитых. Мои шаги становятся шире, мои ноги погружаются в мягкую траву, дом раскачивается из стороны в сторону, а моя голова – пузырь пульсирующей боли на конце моей шеи.

Я с трудом поднимаюсь по лестнице крыльца, прохожу мимо массивных кедровых колонн, на которых все еще остается желтая полицейская лента, едва поднимая ноги, добираюсь до террасы из сосновых досок, толкаю входную дверь и вхожу внутрь.

Все здесь пахнет деревом. Громадные отполированные временем балки поддерживают крышу в двух этажах надо мной. Стропила и брус конька. Высокая печь из плитняка главенствует в одном конце обширного холла, промежуточный этаж полукругом охватывает остальную часть. Кто-то ко всем пустующим поверхностям прикрепил поляроидные фотографии улыбающихся сестер и их семей, инкрустировал столбы-опоры оскаленными белыми женскими зубами, закинутыми на плечи друг другу руками, а от подписных листов, информационных досок, отксеренных расписаний и постеров с правилами по безопасности, здесь и там вырывающихся из тени, моя голова пульсирует еще сильнее.

Передо мной стоит полукруглый информационный стол, над которым к стене прибиты буквы из состаренного железа: СЕСТРЫ, ВСЕ.

Кроме Стефани. Она здесь белая ворона. Чужая.

Где же все? Где мои сестры? Прячутся? А персонал? Они закрылись после прихода Кристофера Волкера, но костяк должен был остаться. Восемь человек? Десять? Шепоток в моей черепной коробке говорит мне, что такая тишина воцаряется, когда все мертвы.

По обе стороны стойки регистрации висят указатели в виде стрел с рукописным шрифтом, справа написано Кондитерская, а слева – Обеденная веранда. То, что мне нужно. Уже почти пять часов. У людей разыгрался аппетит.

Я, беззащитная, вхожу в лабиринт Минотавра, хромаю влево, толкаю двустворчатые распашные двери грубого дерева, все еще неокоренного, и вхожу в обеденный зал. Крупные плиты бледной сосны ровными рядами уходят вдаль, как прозекторские столы, вдоль столов стоят пустые скамьи. На потолке днищем вверх висит брошенное каноэ, а вся дальняя стена состоит из стеклянных дверей, ведущих на обеденную веранду. Единственным признаком жизни является кровавый отпечаток ладони на одной из дверей.

Подвесной указатель «Салатный бар / Мороженое» чуть покачивается над грудой белья в стирку на полу. Я под треск колен опускаюсь на корточки и вижу, что этот мешок одежды без костей – окровавленное тело женщины. Я переворачиваю ее, вижу жалкие остатки ее черепной коробки. Ее лицо размазано по полу. Была ли она красивой, думаю я. Была ли она счастливой, думаю я. Кто были ее сестры, думаю я. На ней футболка «Красного озера», бейджик на правой груди изгваздан биологическим веществом, я стираю его большим пальцем.

– Прошу прощения, Марси, – говорю я, вкладывая в эти слова гораздо больше смысла, чем когда-либо прежде.

Я заглядываю в кухню – там тоже лежит кто-то лицом вниз в футболке, напитанной темно-красным. Кажется, это мужчина.

Стефани побывала здесь.

Сколько человек уже умерло потому, что я поверила ей?

Что-то тихонько ударяется об стену, и я резко поворачиваю голову, отчего боль пронзает ее от виска до виска. Я вижу плотно закрытую дверь в кладовку, подхожу и становлюсь сбоку, потому что в двери – круглое окно посредине, а я не хочу, чтобы тот, кто там прячется, видел меня. Я толкаю дверь. Она остается на месте, но, возможно, она тяжеловата для легкого толчка. Я собираюсь с силами, толкаю ее еще раз и теперь слышу, как она дребезжит на засове. Слышу, как что-то поскрипывает внутри. С какой стати Стефани запираться в кладовке? Она хочет находиться на свободе и убивать. Я прижимаю лицо к стеклу.

Внутри темно, и потому я с двух сторон выставляю козырьки для глаз из ладоней. Что-то движется там, в темное.

– Эй? – шепотом зову я.

Дай бог, чтобы мой голос не разнесся слишком далеко по дому. Я постукиваю костяшкой пальца по стеклу. И снова вижу движение чего-то внутри.

– Я вас вижу, – говорю я.

Тот, кто внутри, шарахается в глубь темноты.

– Вы ранены? – спрашиваю я.

– Линнетт? – Приглушенный голос проникает через дверь где-то на уровне моей поясницы.

– Джулия?

Щелкает засов. Что-то мелькает на периферии моего зрения, и я мгновенно опускаюсь на корточки и разворачиваюсь, вижу стайку птиц, вспархивающую с широкой лужайки за окном. Их крылья искрятся серебром. Джулия выезжает из кладовки на своем кресле-коляске, это низкая крепкая модель с большими, повышенной прочности колесами, установленными под углом. За ней стоят два оцепеневших подростка и нервная женщина, которая, судя по ее виду, немало времени проводит в лагере.

– Заприте за мной, – говорит им Джулия. – Мы вас позовем, когда будет безопасно.

Они подчиняются, а я чувствую такую усталость оттого, что это только Джулия, что есть и еще убитые, что Стефани все еще где-то там, продолжает убивать.

– Что за чертовщина происходит? – спрашивает Джулия.

– Это Стефани, – говорю я. – Стефани Фьюгейт.

На лбу Джулии собираются морщины, потом кожа на лбу разглаживается.

– Девочка с Красного озера? – спрашивает она. – Та, которую ты похитила? Господи Иисусе, Линнетт, ты совершенно не разбираешься в людях. Она тут разгуливает с автоматом.

– Я не думаю, что у нее автомат, – говорю я, вспоминая дробовики в кузове пикапа Дани.

– Ну, хорошо, давай постоим тут, порассуждаем о калибре оружия, которым девица – твой новый лучший друг, по твоему разумению, – убивает здесь всех, кто попадется ей на глаза.

В моем мозгу происходят какие-то темные пульсации, от которых рвота подступает к моему горлу.

– Говеный у тебя видок, так что я тебя прощаю, – говорит она. – Сигнал сотовой связи сюда не проходит, но в амбулатории есть проводной телефон, можем попробовать.

Мы трогаемся с места, и я бормочу онемевшими губами:

– А что с Хизер и Мэрилин?

– Они у озера вместе со всеми остальными, – говорит она мне. – Я поднялась сюда за кремом от загара. Человек двадцать персонала ушли на поминальную службу по Адриенн.

Я не слушаю. Я остановилась и стою, не двигаясь. С этого ракурса я вижу кровавый отпечаток на стеклянной двери, приходящийся на одинокое дерево, которое с других мест блокировало мне вид на середину широкой зеленой лужайки. В траве ползет человек. Я узнаю фланелевую рубашку. Джули смотрит туда же, куда и я.

– Это?.. – начинает Джулия.

– Ты давай к телефону, – говорю я. – А я – к Дани.

Я спешу из дома, но у стеклянной двери меня догоняет Джулия.

– Ты полагаешь, я не смогу спуститься по лестнице? – ворчливо говорит она и объезжает меня.

Джулия уже практически на краю веранды, когда я спускаюсь. Она откидывается в спинке своего кресла, одной рукой хватается за балясину и практически сбрасывает себя вниз через три ступеньки на землю, колеса ее кресла гасят удар. Я стараюсь не отставать от нее.

– Шевели задницей, – подгоняет она меня, повернув голову, а ее коляска пожирает пространство лужайки.

Я припускаю бегом, и мне становится нехорошо, тогда я перехожу на шаг, проверяю возможные направления атаки – слева, справа, спереди, сзади. На лужайке несколько деревьев, но в остальном она представляет собой совершенно открытое пространство. Линии прямой видимости во всех направлениях чисты. Вдали справа расположен амфитеатр лагеря с обложенным камнем местом для костра и сценой. Впереди – деревья, воздух между стволов уже приобрел темно-пурпурный цвет. Между этих деревьев лесные домики, а за ними озеро, где еще двадцать жертв поджидают Стефани.

Вид у Дани неважный, ноги вывернуты в разные и неестественные стороны. Она лежит лицом в земле, рот у нее открыт. Я с облечением отмечаю, что лопатки двигаются вниз и вверх. Она дышит.

– Положи ее ногами в кресло, я приму на себя часть ее веса, остальное понесешь ты, – говорит Джулия. – Мы должны вернуться и позвонить.

Я не могу.

– Мне нужно отдохнуть минутку, – бормочу я Джулии, взмахивая рукой.

Я слишком устала. Земля оттягивает мои бедра. Мне нужно посидеть. Я сажусь на корточки, не зная, как безопаснее опуститься совсем.

– Что ты делаешь, Линнетт? – кричит издалека Джулия.

Мне нужно отдохнуть.

– Что ты делаешь, Линнетт? – спрашивает Адриенн.

Она идет со мной по лужайке. Моя одежда пропахла порохом. На ней белый свитер и джинсы.

– Стараюсь не быть убитой? – сказала я ей.

– Для тебя этого достаточно? – спрашивает она. – Продолжать дышать? И это все, что ты можешь предложить миру?

– Для начала это неплохое место, – говорю я; мне хочется, чтобы она перестала постоянно прививать мне чувство вины.

«Ты должна защищать твою сестренку», – говорит мне мама, стоя надо мной, а Джилли тем временем ревет во все горло.

– Я не Йода[74], – говорит мне Адриенн. – Но ты решила, что если твоя сестра умерла, то ты можешь отойти в сторону? Ты думаешь, Томми умер, и ты теперь можешь остановиться, когда станет слишком страшно? Жизнь – это кое-что побольше, чем выживание.

– Заткнись, Адриенн, – вырывается из меня стон.

– Ты бы не чувствовала себя такой виноватой, если бы не знала, что я права, – говорит она.

Сила тяжести побеждает, моя задница ударяется о землю. От этого боль распространяется по всему моему позвоночнику. Моя голова заполняется горячей кровью. Лужайка превращается в карусель и уносит меня мимо дома.

От дома вдалеке на нас несется черное насекомое. На моих глазах оно увеличивается в размерах и приобретает распознаваемые очертания. Это мужчина в черной полевой одежде и в противогазе. На его спине подпрыгивает какое-то автоматическое оружие, но в руках у него топор, как у Рикки Уолкера. Его ноги двигаются, поедают траву между нами.

– О, черт, черт, черт, – говорит Джулия, сгибаясь в поясе, гладит Дани.

Он видел нас, и я не знаю, кто он, но он ускоряет шаг, а я чувствую ужасную усталость, но я поворачиваю голову к деревьям, и они не так уж и далеко.

«Ты можешь», – говорит Адриенн.

Я поднимаюсь на ноги, и мир совершает еще один поворот, моя голова плывет по морю боли, а я молюсь о том, чтобы не все здесь слишком изменилось за последние десять лет.

«Ты должна защищать сестру», – говорит мама.

Я хватаю Дани за пояс и поднимаю ее, стараясь не слышать скрежета позвонков, потом разворачиваю, и ноги Дани ударяют Джулию в грудь ложатся ей на колени, освобождая меня от части веса Дани. Так втроем мы и двигаемся вперед.

– В лесные домики! – кричу я. По крайней мере, кажется, что это крик.

Мой желудок волнуется, мой мозг пульсирует, и я ускоряю шаг в сторону деревьев. Джулия держится бодро, она обеими руками изо всех сил крутит колеса кресла-каталки, ее седалище летит рядом со мной, моя голова взрывается от сотрясения с каждым шагом, линия леса бешено раскачивается у меня в глазах, из-за стволов появляется задняя стенка первого лесного домика, и я корректирую направление нашего движения.

Что-то дребезжит у меня за спиной, и воздух над моей головой вибрирует. Он остановился, чтобы выстрелить. Я надеюсь, что он остановился, чтобы выстрелить. Каждый дополнительный фут, увеличивающий расстояние между нами – это наша повышающаяся безопасность.

Я вижу впереди Хизер – она, пригнувшись, выходит из леска, несет зеленую пивную бутылку в руке, рядом с ней возникает Мэрилин в каком-то летнем платье и большой соломенной шляпе. На плече у нее огромная сумка, и я говорю Джулии:

– Открывай домик!

– Этот деревянный домик? С кучей окон? – кричит она в ответ.

Я издаю резкий, сердитый звук, и она несется по траве на своем седалище, покрышки работают, как газонокосилка; она доверилась мне наконец, и теперь я плетусь под полным весом Дани, и тут вдруг возникает Мэрилин, ныряет под другую руку Дани, соломенная шляпа слетает с головы Мэрилин, а за спинами у нас снова дребезжит что-то, и Дани вместе с нами продвигается вперед, и я ощущаю, как боль распространяется по всему моему телу вплоть до подошв.

– Держи ее, Линнетт, – кричит мне в ухо Мэрилин, и мы с ней тащим Дани, мир мучительно подпрыгивает, а потом темные деревья смыкаются вокруг нас, и я вижу, как Джулия делает какой-то головокружительный поворот, и ее транспортное средство чуть не переворачивается, разбрызгивая в стороны комья земли, и она забрасывает себя на три ступеньки в лесной домик, ударяет дверь своим телом, открывая ее таким образом, и оставляет каталку лежащей на боку с одним вращающимся колесом.

Следующая – Хизер, потом я нахожу в себе силы подняться по ступеням и войти в дверь, таща за собой Дани, а Мэрилин закрывает дверь в тот момент, когда смерть ударяет в домик с другой стороны.

– Да он же из какого-то говняного дерева! – кричит Джулия с пола.

Мэрилин, оглядывая шесть больших окон по бокам домика, издает какой-то звериный стон, исходящий из глубины горла. Окна в деревянных стенах – по три на каждой стороне – расположены по вертикали, и через них внутрь попадает вечерний свет. Они видят деревянные стены, грубый пол, доски на двери, но никто из них не проводил здесь времени с Адриенн, как проводила я.

Я передаю Дани в руки Мэрилин и бросаюсь на кровать справа от меня, распластываюсь, тянусь, молюсь. Раздается удар ногой в тяжелом ботинке по двери, и та сотрясается в раме.

Мой палец проникает в дырку от сучка в доске в изголовье кровати, дерево царапает кожу на моем пальце, но я выдергиваю его вместе с деревянным колечком квадратной формы, а потом нажимаю на красную кнопку, которая скрывалась под этим съемным фрагментом.

Лесной домик распадается на две части. Мэрилин взвизгивает. Хизер роняет свое пиво. Джулия затыкает уши, потому что двигатели, шестеренки, засовы приводятся в действие воздуходувкой со звуком, грозящим порвать наши барабанные перепонки.