Мейбел улыбнулась. Глаза у неё сияли.

– Есть ещё кое-что, – сказала она. – Просто я не стала записывать.

– Почему?

Мейбел вздохнула:

– Я не знала… не знала, сколько успею… и где вообще буду. Я не знала, смогу ли. И не хотела зря надеяться.

– Что это за желание?

И опять, как в тот раз, когда она назвала Вандер адресата любовного письма Джорджианы, Мейбел наклонилась к ней и зашептала на ухо.

– Но тебе придётся остаться здесь на ночь, – сказала Вандер. – Разве твои родители не забеспокоятся?

– Не думай о них, – сказала Мейбел. – Ты со мной?

Вандер кивнула.

– Конечно, – выдохнула она. – С тобой – куда угодно.

Мейбел улыбнулась.

– Мне хочется вписать это в свои стихи, – сказала она.

– Они про меня? – тихо спросила Вандер, широко раскрыв глаза.

Мейбел склонила голову набок:

– Вообще-то я думала, что про меня, но, наверное, и про тебя тоже. Я начала их писать, когда нас наказали, потом написала ещё немножко в следующий раз, но так и не закончила… а я люблю доводить дело до конца. А сейчас особенно важно заканчивать начатое. День ото дня всё важнее. У тебя есть бумага?

Вандер протянула подруге листок, а Мейбел передала ей Педро.

Мать-скворчиха – трудно было ожидать такой смелости от этой небольшой птички – подошла к Вандер и с упрёком чирикнула.

Вандер на мгновение растерялась.

Нужно вернуть Педро матери? Или у неё в руках ему гораздо лучше?

В конце концов Холлоу подтолкнул её и сказал:

– Он маленький. Ему нужна материнская любовь.

При этих словах Вандер ощутила резкую боль в груди. Но всё-таки посадила Педро на пол, и мать ободряюще подтолкнула его клювом. Оба явно были так счастливы, что Вандер поняла: она поступила правильно. Но всё-таки она по-прежнему ощущала в руках тельце Педро.

Когда Мейбел закончила, Вандер попросила разрешения посмотреть, однако подруга покачала головой:

– Не сейчас. – И добавила: – Но скоро.

Глава 25

Холлоу наблюдает

Холлоу сидел на ветке серебристой берёзы.

Он видел, как две девочки, перекрикиваясь, бежали в темноте.

Он видел, как лунный свет превратил обеих в звёзды.

Он видел, как волоски на их обнажённых руках стояли дыбом. Хотя одна из них не чувствовала холода, а другая уже больше ничего не боялась.

Холлоу знал, что Вандер страшно. Ему хотелось спуститься и перекусить её страх пополам, как червя.

Он любил Вандер и не хотел, чтобы её сердце разбилось. Но он с самого начала знал, что так будет. Холлоу знал, что прав, но предпочёл бы ошибиться.

Он знал, что ничего нельзя сделать.

Девочки были в одних ночных рубашках с короткими рукавами, тонких и лёгких, почти прозрачных. Когда Холлоу спросил у Вандер, почему Мейбел хочется пробежать при лунном свете в одной ночнушке, она ответила: родители никогда не выпускали её из дома ночью. Они не позволяли ей бегать. А она хочет свободы.

И тогда Холлоу ощутил в сердце каменную тяжесть. Потому что свобода – это чудесно. Свобода – это жизнь.

Но свобода опасна. Холлоу подумал, что на сей раз она всё испортит.

Ему хотелось удержать Вандер. Посадить её в клетку, подрезать ей крылья, крикнуть «Вандер, не надо!», рассказать о своих страхах… Но Холлоу знал, что потеряет её навсегда, если сделает это.

Он знал, что Вандер должна полететь.

И, возможно… возможно, это единственный способ. Иногда птица обретает крылья, только если ломается ветка.

Холлоу вздохнул, как часто бывало. Он вздыхал о том, чем был раньше. О том, чем мог бы стать, если бы всё не пожрал огонь. Чем могла бы стать Вандер. Раньше она так ярко сияла, а теперь была странным, нескладным, чудаковатым существом. Но он любил её не меньше прежнего. Возможно, даже больше.

Холлоу видел, как две девочки достигли края школьного двора.

Одна из них – та, что тяжело дышала, кашляла и задыхалась, – крикнула что было сил:

– Я свободна!

А потом Холлоу увидел, как она упала. На мягкую, росистую, изумрудную траву.

Он услышал, как Вандер завыла.

И тогда его сердце тоже разбилось. Оно разбилось от любви к Вандер.

Глава 26

Госпожа Гэллоу

Всвоём крошечном домике позади Дирлиф-Холла госпожа Гэллоу тоже услышала Вандер.

В первый и единственный раз.

Она бросила вязание, поставила на стол кружку. И выскочила из дома, оставив дверь распахнутой. Она бежала, бежала, бежала, пока не обнаружила источник звука.

Госпожа Гэллоу увидела маленькую бледную девочку, которая лежала в лунном свете, сияя как звезда.

Её голова покоилась под странным углом. Как будто лежала на чьих-то коленях.

Но никого рядом не было.

Глава 27

Вандер и Мейбел

Ещё некоторое время она дышала. Мелко, с дрожью, робко, совсем как тот птенчик.

А Вандер чувствовала себя как скворчиха. Она одновременно боялась, хотела защитить своё дитя – и была полна любви… В том-то и дело, да? Любовь такая страшная штука. Потому что любить значит потерять.

Но ещё некоторое время Мейбел дышала.

Она дышала, когда госпожа Гэллоу взяла её на руки и побежала с ней в Дирлиф-Холл.

Она дышала, когда прибежали врачи со своими коричневыми саквояжами. Змеившиеся за ними стетоскопы напомнили Вандер про железную цепь, которая по-прежнему соединяла её сердце с сердцем Мейбел.

Она дышала, когда её положили на пол и стали прижиматься ртом к её рту, и давить на маленькую худую грудь, и выкрикивать слова, которых Вандер не понимала.

Вандер хотела сказать им, чтобы они прекратили. Они того и гляди поломают Мейбел кости. Разобьют её на кусочки.

Она знала, что часы сломались и танец заканчивается.

Ей хотелось взять Мейбел на руки и танцевать с ней до самого конца. Мейбел бы это понравилось. Она любила танцевать.

Но Вандер могла только смотреть.

И она смотрела, пока Мейбел не перестала дышать.

И только тогда Вандер оставила её, потому что никуда не ушла.

Потому что Мейбел не стало.

Глава 28

Под грозовым небом

Вандер Квин и Холлоу сидели рядом на крыше Дирлиф-Холла. Над ними темнело грозовое небо. Тучи содержали огромное количество непролитого дождя. Казалось, они в любой момент могли оборваться под собственной тяжестью, упасть на крышу Дирлиф-Холла и разнести всё вдребезги.

И это было бы правильно.

Исключительно справедливо.

Вандер удивлялась, почему мир до сих пор не рассыпается на части.

Почему остальные девочки по-прежнему здесь? Почему они играют, смеются, бегают, дышат?

Почему здесь Джорджиана Кинч – живая?

Казалось несправедливым, что мир продолжает жить, а Мейбел Клаттершем – нет.

Вандер полезла в карман и достала листок. Это был не список Мейбел – он уже не имел никакого значения. Возможно, и никогда не имел. И не любовное письмо Джорджианы.

Этот листок был сплошь исписан мелким, плотным, прекрасным почерком. Эти буквы вывела маленькая бледная ручка Мейбел Клаттершем.

Это были её стихи.

Она их дописала.

Жизнь слишком малаДля штрафных строчек,Для клеточек,Для того, чтобы быть незначительным…Жизнь слишком огромнаДля маленьких людей вроде меня,Которые не могут оставить в ней даже крохотный след.Но птица, летящая в облаках,Не оставляет следа на земле – и всё-такиОна счастлива,Свободна,И рядом со звездойОна кажется точно такого же размера.Я птица.Я счастлива.Я свободна.И Вандер тоже.Вандер гораздо больше похожа на птицу, чем я.Вандер достойна целой Вселенной.Я её вижу.Я её люблю.Ей должно принадлежать небо.Она оставила в моей жизни след.Она поставила точку,Идеально круглую.Не знаю, удалось ли мне оставить в её жизни след.Не знаю, дала ли я ей то, чего она достойна.Но она дала мне всё.Она дала мне всё, в чём я нуждалась.Она завершила меня.Чудо моё.Чудо всей моей жизни.Когда она сияет рядом со мной,Я бесконечна.Когда мы летим вместе к звёздам,Мы бесконечны.

– Она тоже оставила в моей жизни след, – сказала Вандер Холлоу, в сотый раз складывая листок и в сотый раз убирая его в карман. – Как землетрясение. Почему она этого не заметила?

– Может быть, в этом и заключается красота людей, – ответил Холлоу. – Ты оставляешь следы, как от землетрясения, в жизни тех, кто тебя любит, но исчезаешь без следа. Ты была – и в то же время тебя не было.

– Это не красота, – возразила Вандер. – Это трагедия.

– Такова жизнь, – сказал Холлоу. – Красота и трагедия… всё такое огромное, когда мы есть и когда нас нет…

– Я ещё чувствую её, – прошептала Вандер. – Чувствую её прикосновение. Ты ошибаешься. Мы огромны… всегда.

Глава 29

Потом

Вандер Квин сидела в классе госпожи Гэллоу.

Барсук на парте, казалось, уже не смотрел так осуждающе. В общем, вид у него был сочувственный и грустный. Вандер погладила его по голове. Милый старый барсук.

Речь на уроке шла о волшебных сказках. Вандер следила за мелком, который, танцуя, выводил на доске:

Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, –Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того[4].

Вандер отвела взгляд от доски и посмотрела на место рядом.

И пустота стала последней каплей. Пустота на том месте, где раньше было столько жизни. А теперь ничего, кроме воздуха.

Отсутствие Мейбел.

Последняя капля.

Размером с целую Вселенную.

И Вселенная взорвалась.

Казалось, взорвалась душа Вандер.

Казалось, разлетелись вдребезги последние кусочки её сердца.

Спустя столько времени.

Наконец-то.

Она сделала вдох.

А затем вышла из класса и поднялась по лестнице. Вандер открыла дверь архива и нашла своё грубое шерстяное одеяло, а рядом с ним – стопку книг.

«Девочка с серебряными глазами».

«Крылатое сердце».

«Чернила и кости».

«Повесть об огромном счастье».

И ещё ту книгу о девочке, которая была воительницей и спасла весь мир.

Вандер зажгла свечу и стала читать. Она читала и читала, а над ней – хоть Вандер и не поднимала головы – в самом центре лабиринта теней ждала её мать с вороном на плече.

Свечка мигала.

Вандер читала все эти прекрасные слова. И все чудеса, и вся печаль мира наполнили её, и из глаз Вандер хлынули слёзы.

Спустя много часов и много слёз её веки затрепетали, и книга со стуком упала на пыльные половицы – совсем сухие, как будто слёзы Вандер не капали на пол. Как будто её вообще не было.

Но она была.

Была.

Она была, и жила, и была золотой и лёгкой.

Необыкновенно лёгкой.

И она шепнула, обращаясь к Холлоу и к темноте, прежде чем заснуть:

– Если честно, я рада, что моё сердце разбилось. Хотя это хуже всего на свете.

Ей снилось, что мать манит её к себе.

Ей снилось, что Мейбел манит её к себе.

И она вошла в их тёплые объятия.

И это было главное.

Но свечка ещё горела, потому что Вандер забыла её задуть. Она горела, горела и горела. Страница книги, которую уронила Вандер, стала тлеть с уголка, а затем вспыхнула.

Но всё было правильно. Именно так, как должно быть, если хорошенько подумать.

И пламя начало танцевать, как танцевали Вандер и Мейбел, как танцевали Вандер и её мать; и оно танцевало по всей комнате, пока список Мейбел не превратился в пепел и ничто, словно его никогда и не существовало. Словно он никогда не был самой важной вещью на свете.

Потому что история Мейбел закончилась.

Теперь это была история об одной Вандер Квин. И о том, что случилось с ней потом, когда свечка перестала гореть, и чердак перестал гореть, и всё погасло.

Что же стало с Вандер Квин?

Глава 30

Конец

Вандер Квин сидела на крыше Дирлиф-Холла.

Она посмотрела вверх, на звёзды, и увидела знакомый силуэт, устремлявшийся к ней.

– Привет, Холлоу, – сказала она.

Вандер провела пальцами по блестящей новенькой черепице. Она скучала по старой кровле. Но ту пожрал огонь. Наверное, в каком-то смысле это было правильно. И разумно. Новая крыша – новый год и новая жизнь. Без Мейбел.

– Ты жалеешь, что встретила её? – спросил Холлоу. – Я ведь тебя предупреждал. Предупреждал, что будет больно.

– Откуда ты знал? – спросила Вандер.

– Потому что она увидела тебя. Другие не видели. А она тебя увидела, потому что в каком-то смысле была как ты. Или близко к тому. Она уже почти стала такой, как ты.

Вандер оперлась подбородком на колени.

– Мне больно, – признала она. – Но не плохо. Я всегда гадала, почему я здесь, а моя мать – нет. Теперь я знаю: потому что меня тянуло вниз. Потому что я не была свободна. Моя мать свободна. Мейбел свободна. Я теперь тоже свободна. Мне жаль, что Мейбел умерла. Страшно жаль. Я бы очень хотела её оживить. Но я не грущу оттого, что плакала. Не грущу оттого, что мне больно. Моё сердце разбито – но заодно разорвались узы, которые держали меня здесь. Это странно?

Холлоу покачал головой. Он запрыгнул на колено Вандер, и она погладила его.

– Хочешь проделать это ещё раз? – спросил он.

Вандер посмотрела вниз. Она наблюдала за ученицами, входящими в высокие железные ворота. Девочки напоминали стайку сине-серых рыбок, которые, резвясь и сверкая, плыли прямо в пасть кита. С того места, где сидела Вандер, было трудно разглядеть, кто есть кто.

Конечно, среди них были и незнакомые. Новенькие из первого класса.

Возможно, одна из них была не хуже Мейбел.

Но Вандер не искала новую подругу. Она вообще никого не искала.

– Нет, – сказала она. – Мне нужна только Мейбел.

Она закрыла глаза и принялась напевать:

Мой милый, милый птенчик,Спи в своём гнезде,Скажи «спокойной ночи»Золотой звезде.

Со звёзд донеслась музыка. Негромкое пение. Ещё один голос. Вандер помнила его.

Она посмотрела на звёзды. Она знала, что пришла оттуда и что её место там.

– Я могу улететь, – сказала она. – Прямо туда. Я могу.

Холлоу коротко кивнул. И произнёс лишь одно слово:

– Можешь.

– Моя мама там? – спросила Вандер. – И Мейбел?

Холлоу очень долго молчал. Наконец он ответил:

– Возможно.

Вандер снова посмотрела вниз. На девочек. На жизнь. Там было так шумно, беспорядочно и прекрасно.

Но звёзды пели…

– Вдруг я полечу туда, а их там не окажется? – пробормотала Вандер. – Вдруг они в каком-то другом месте? Там, где оказываются люди, которые уходят сразу. Что, если я не встречусь с ними просто потому, что мне понадобилось больше времени? Я боюсь, Холлоу.

Ворон положил голову ей на грудь:

– Я тоже. Но я полечу, если ты полетишь.

– Я всегда хотела отправиться за моря, – задумчиво произнесла Вандер. – В далёкие-далёкие страны. Может быть, звёзды – это как далёкая страна? Как Абиссиния, Пруссия или Сиам. Может быть, звёзды – это целая Вселенная и по ней можно перемещаться мгновенно?

– Да, – сказал Холлоу. Казалось, он улыбнулся. – Я думаю, так и есть. Я думаю, ты свободна как птица.

– Она где-то там, – продолжала Вандер. – Я отыщу то место, куда она отправилась. И мы станем настоящими друзьями. Навсегда. И мать я тоже найду. И мы будем одной семьёй, и ничто никогда не разлучит нас, и моё сердце больше никогда не разобьётся. А может быть, оно разобьётся миллион раз, но это будет не важно. Важно будет только то, что мы есть друг у друга и я больше не останусь одна. Мы будем вместе, Холлоу. – Она посмотрела на ворона. На того, кто всегда был рядом с ней. – И ты с нами, Холлоу. Мы все будем вместе.

– Что ж, – негромко ответил тот. – Это будет здорово.

И они сидели молча, глядя вниз, а маленькие живые существа продолжали танцевать.

А над ними танцевали звёзды.

И тогда Вандер Квин и Холлоу раскрыли крылья. И полетели. К звёздам. В далёкую-далёкую страну. Которая немножко походила на Абиссинию, Пруссию и Сиам.

И совсем не походила ни на одно знакомое место.

А внизу, под ними, тучи над Дирлиф-Холлом пролились слезами, и те упали на старый дом. На новенькую крышу. На ярко-зелёную траву. На серебристую берёзу Холлоу.

А потом дождь прекратился. И вышло солнце.

Колыбельная зазвучала тише. И наконец совсем затихла.

Эпилог

Пожарные, которые тушили огонь в старом архиве, сказали госпоже Гэллоу, что пожар начался из-за свечки. И она им не поверила, потому что туда много лет никто не ходил.

Она не смогла объяснить пожарным, почему на полу лежали открытые книги.

Но она обрадовалась, что старый шкаф для документов, который они обнаружили, был сделан из стали и бумаги внутри уцелели. Разумеется, в кабинете госпожи Гэллоу стоял новый шкаф, и в нём хранились документы всех девочек, которые учились в Дирлиф-Холле последние пятьдесят лет.

Но о старом шкафе все позабыли. Потому что истории, хранившиеся в новом шкафу, были нужными, они происходили прямо сейчас, а истории из старого шкафа случились давным-давно. Они были покрыты пылью и утратили всякую значимость.

Но, глядя на старый шкаф, госпожа Гэллоу не могла не думать про крик, который услышала в ту ночь, когда умерла Мейбел Клаттершем. И про то, как странно лежала голова Мейбел – как будто она покоилась на чьих-то коленях.

И внезапно она поняла, что это кричала не Мейбел.

Госпожа Гэллоу стала вспоминать…

Иногда, засидевшись в библиотеке допоздна, она явственно слышала шелест переворачиваемых страниц. И несколько раз, зайдя в класс, чтобы навести порядок после уроков, она обнаруживала, что стул за пустой задней партой слегка отодвинут. И в воздухе было некое… ощущение. Запах, похожий на воспоминание. Как будто классная комната хранила чьи-то следы.

Как будто там кто-то был.

И у госпожи Гэллоу возникло странное ощущение, что истории, лежащие в старом шкафу, вовсе не утратили смысл. Отнюдь нет. В душе – а может быть, всей кожей – она чувствовала, что эти истории не ушли в прошлое.

Они происходили сейчас.

Они были важны.

Старый шкаф был важен.

В нём хранились истории всех девочек, которые жили в Дирлиф-Холле за пятьдесят лет до того, как купили новые шкафы. В этих документах рассказывалось, как они жили. В нескольких случаях даже рассказывалось, как они умерли.

Первая папка, которую взяла госпожа Гэллоу, была отмечена штампом, означающим, что девочка умерла в Дирлиф-Холле.

Она погибла во время точно такого же пожара.

Упавшая свечка. Много золотого света, который уничтожил всё. Пожрал всё.

Столько света – а потом сплошная тьма.

И гибель маленькой девочки по имени Вандер.

Но это было не так важно. Важна была жизнь. Жизнь, полная золотого света.

– Вандер Квин, – негромко произнесла госпожа Гэллоу. – Ну-ка посмотрим, как ты жила.

И она прочла про жизнь Вандер Квин – дочь учительницы по имени Констанция Квин. Она прочла про ясноглазую улыбчивую девочку с ямочками на щеках, и про её очаровательную мать, и про то, какие они обе были умные и как любили друг друга… так, что для их любви, казалось, не хватало места на земле.

Закончив, госпожа Гэллоу не стала убирать папку. Она положила её рядом с собой и взяла следующую, потом ещё одну, и ещё. Она читала их и складывала в стопку.

Стопка становилась всё выше и выше.

Столько историй.

Госпожа Гэллоу понятия не имела, как поступит с ними. Она знала лишь одно: что больше никогда не запрёт их и не спрячет.

А вокруг неё собирались тени девочек, чьи истории она читала.

И они наблюдали, как госпожа Гэллоу читала – до глубокой ночи.

Они видели, как она зажгла свечу и продолжила читать.

А за окном серебристая берёза гнулась от ветра, и дождь стучал по крыше Дирлиф-Холла.