Мария Орунья

Скрытая бухта

Тебе, любовь моя, хоть ты никогда и не прочтешь эту книгу. И всем тем юношам и девушкам, что, сидя на скамеечках в парках, хранят глубоко внутри древние секреты и удивительные истории
У психопатов есть общая черта: виртуозная способность выдавать себя за обычных нормальных людей, тогда как за этим фасадом – жестокой и великолепной маской – бьется холодное сердце безжалостного хищника[1]. “Мудрость психопатов”, Кевин Даттона, доктор философии и член Королевского медицинского общества
María Oruña, Puerto escondido

© 2015, Editorial Planeta, S. A. U.



Книга издана при содействии Pontas Copyright Agency, S. L.



Перевод с испанского Марины Кетлеровой





© Марина Кетлерова, перевод, 2023

© Андрей Бондаренко, оформление, 2023

© “Фантом Пресс”, издание, 2023

Лето. Наши дни

Пейзаж все сильнее и неумолимее погружал его в летнюю атмосферу, в эту особую расплавленную радость, от которой ты чувствуешь необыкновенную легкость.

Ему почти удавалось различить гомон маленького, бурлящего жизнью приморского городка, из лета в лето оживавшего с наплывом отдыхающих, что сбегали сюда, на короткое время возводя стену забвения, отделявшую их от работы и череды дел, и оставались только море и солнце. Открыточный вид был чуть хаотичен: домики, разбросанные по-над морем, без намека на планировку застройки, напоминали цветы, яркими пятнами рассыпанные на зеленом просторе.

Оливер немного расслабился, хоть поначалу правостороннее движение вызывало напряжение у лондонского жителя. Позади уже осталась гора Масера-де-Кастийо, северный склон которой смотрел на деревушку Кортигера, а южный сбегал к городку Инохедо. Необычное плато Кастио, похожее на темный у основания параллелепипед, вырастало из земли, точно гигантская табуретка, забытая после посиделок каким-то местным богом.

По мере того как Оливер продвигался вперед, дома теснились все плотнее, стараясь захватить участки, откуда открывались роскошные виды на прибрежную идиллию.

Движение встало ровно в тот момент, когда Оливер увидел плакат “Добро пожаловать в Суансес”; он сообразил, что раз так отчетливо пахнет морем, то впереди наверняка пробка – длинный душный червяк из машин, набитых пляжными зонтиками, кремами для загара, разноцветными полотенцами, игрушечными ведерками и лопатками, которыми дети скоро примутся возводить кособокие замки.

Предвидя долгое топтание на месте, Оливер вздохнул. Он пригладил густые темные волосы, его темно-синие глаза пристально всматривались в открывавшийся справа пейзаж. Широкое устье реки Сан-Мартин-де-ла-Арена – или Ворчуньи, как называли ее местные – плавными излучинами расширялось к морю, Оливер отчетливо видел, как внизу, под обрывом, река избороздила почву, образовав эстуарии. Чтобы скрасить ожидание, он решил поизучать машину, которую взял напрокат, черный “фиат 500L”, – на его взгляд, типично дамское авто. Он принялся нажимать на кнопки радио. Зазвучали гитарные аккорды, вступило фортепиано, а следом машину заполнил уверенный и проникновенный мужской голос.

Оливер узнал печальную композицию – “Дай ей уйти” группы Passenger. Песня была о том, что люди ценят лишь то, что утратили. Оливер не нуждался в песенках, чтобы вспомнить Анну, ее длинные рыжие волосы, гладкие, как линия горизонта в пустыне. Она всегда была с ним, частью его самого – глубокая, но невидимая рана, которая все никак не затянется, пусть даже черты Анны уже начинали размываться в памяти. И все же музыка перенесла Оливера в их последние дни. В прошлое, казавшееся теперь таким далеким, утонувшее в бездне памяти.

– Иди сюда. Ты в порядке?

– Конечно, я в порядке. Что за вопрос. Важно, в порядке ли ты, – отозвался Оливер, стараясь, чтобы голос звучал не слишком заботливо.

– Нам нужно поговорить. – Она смотрела на него с умудренностью человека, осознавшего, что ему уже нечего терять. – Я хочу, чтобы ты отвлекся, познакомился с новыми людьми. С кем-нибудь познакомился. Мне неважно когда, но я не против, понимаешь?

– Ну что за глупости. Не будь тебя, я бы встречался с двадцатью девушками разом, – улыбнулся Оливер. – И вообще, все у нас наладится. Либо так, либо я потону в распутстве. – Он подмигнул.

Она тоже улыбнулась, но взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, нездешний взгляд.

– Оливер, мы оба знаем… – Анна вздохнула, устало, посмотрела ему в глаза. – Оливер, настоящее счастье только то, что взаимно.

– Не поступай так со мной.

– Как не…

– Не прощайся, – перебил он.

СТОП. Очень вовремя: белые буквы на красном восьмиугольнике возникли на столбе справа. При такой скорости знак выглядел насмешкой. Оливер вынырнул из прошлого, вернулся на дорогу, к пейзажам и к пиликанью мобильного телефона.

– Да? Я слушаю. – Он нахмурился, прищурился, словно это могло как-то улучшить качество связи.

– Оливер Гордон? – Мужской голос в трубке звучал далеко-далеко, фоном ему служило подобие оркестра из молотков, дрелей и еще чего-то, напоминавшего визг циркулярной пилы.

– Это я. Кто говорит?

– Рафаэль Бернандес, партнер Антонио из строительной фирмы… Помните? Мы с вами несколько недель назад созванивались.

– Ах да, точно. Конечно, я вас помню. Вы прораб? Как там все продвигается?

– Ну… (Пауза.) Я как раз на вашей вилле, сейчас работает бригада каменщиков и плотников. Мне нужно вам кое-что сообщить… срочно. Вы можете разговаривать?

– Я за рулем, но в пробке, так что да, могу поговорить.

Собеседник откашлялся, будто подыскивая слова.

– Эээ… А вы, кстати, скоро вернетесь из Англии?

Оливер, начавший уже терять терпение, невольно улыбнулся.

– Смотря что для вас значит “скоро”. Я первым утренним рейсом прилетел в Бильбао, а сейчас нахожусь минутах в пятнадцати езды от Суансеса. Так что, будем надеяться, вернусь скоро, если получится выбраться из пробки отпускников. А можно узнать, что происходит? Какие-то проблемы с перепланировкой?

– Как хорошо, что вы уже здесь, я не ждал вас раньше чем через неделю или две.

– Да уж. Выкладывайте, Рафаэль, в чем дело?

– Дело в том, что мы кое-что нашли между стенными перегородками в подвале… Где вы велели освободить место для детской зоны, ну, для игровой зоны.

Оливер тяжело вздохнул и удивленно приподнял бровь, переключился на первую скорость – движение окончательно замерло.

– Так, и о чем речь? О твердой породе, которую невозможно пробурить, о проржавевших трубах или о мрачной тайной комнате? Что там такого важного? – спросил он, скептически улыбаясь в ожидании какого-нибудь абсурдного ответа. На заднем плане играло радио; музыка, тихая и тоскливая, совершенно не сочеталась с их странным разговором.

– Сами увидите, с такими вещами нужно обращаться осторожно, потому что нам могут остановить все работы, но, ясное дело, только вам решать, стоит ли обращаться к властям и что предпринять. Вот так, в общем.

Оливер начал злиться.

– Могу я, черт возьми, узнать, что вы там такое обнаружили в подвале? Если римские амфоры, то оставим их себе. Или там дремлет братец Дракулы?

– Нет. – Прораб проигнорировал сарказм. И в трубке снова воцарилось молчание, нарушаемое только стуком молотка. – Там… тело ребенка, сеньор Гордон. Гребаное тело ребенка, – выдохнул строитель, словно освобождаясь от давившей на него информации.

В этот момент песня сменилась голосом радиоведущего, принявшегося болтать о последних хитах и музыкальных чартах. Оливер, велев прорабу дожидаться его, дал отбой и уже ничего не слышал; его окутала тягостная тишина, он вел машину точно сомнамбула, лишь глухо стучало сердце, пока, промучившись четверть часа за рулем, не добрался до виллы, где, сопровождаемый Рафаэлем, прямиком направился к страшной находке. Его не покидало чувство, будто он спускается не в подвал своего дома, а в чью-то могилу.

Время от времени стоит сойти с дороги и углубиться в лес. И ты найдешь что-то, чего еще никогда не видел. Александр Грэм Белл (1847–1922)
Сержант Ривейро припарковал патрульную машину, без полицейских знаков не отличимую от авто туриста, у ворот, рядом с которыми висела небольшая табличка: Вилла “Марина”.

Удивительно, что кости нашли в доме, мимо которого каждый день проходили десятки людей, направляясь к маяку Суансеса, к Пляжу безумцев и к прочим достопримечательностям небольшого полуострова, выдающегося в море. Особняк стоял у самого перешейка, на последнем изгибе Ракушечного пляжа.

Да и сам Ривейро, вместе с женой и двумя маленькими детьми, много раз проходил тут, полагая, что дом необитаем, владельцы его, должно быть, умерли, а для всякого нормального человека цена на него неподъемна. Однако теперь все выглядело так, будто дом наконец-то обзавелся хозяином, который пытается вдохнуть жизнь в эту развалину, но вдруг наткнулся на мертвеца.

Ривейро работал в отделе убийств Сантандера, в полицейском округе Кантабрии, так что, когда тело обнаружили, старший лейтенант Валентина Редондо, шеф отдела, отправила на старую виллу именно его – не только из-за опыта по части расследования убийств, но и потому, что несколько лет назад сержант служил в Суансесе и хорошо знал городок и его окрестности.

Выйдя из машины, Ривейро потянулся и внимательно посмотрел на Оливера: тот, не проявляя к нему никакого интереса, нервно расхаживал по саду, в глубине которого стояло внушительное здание, прикрытое зарослями из одичавших гортензий, инжировых деревьев, пальм и разросшихся кустов мирта.

Понаблюдав за ним, сержант направился к капралу Антонио Масе, служившему в Суансесе, – тот первым приехал в сопровождении патрульного. Капрал с задумчивым выражением смотрел на открывающийся внизу Ракушечный пляж, усыпанный разноцветьем зонтиков, несмотря на то что день был будний. Масу, улыбчивого рыжеватого парня под тридцать, явно интересовали не зонтики, а женские формы под ними.

– Эй, Маса, очнись.

– Извините, сержант, загляделся на пляж. Живут же люди! Представляете, отсюда есть собственный спуск к берегу.

Он указал на тропинку, сбегавшую по крутому склону и едва различимую в зарослях. За садом, как и за домом, явно очень давно никто не ухаживал. Ривейро проследил взглядом: тропка начиналась от боковой темной двери особняка и исчезала в буйно разросшейся зелени, выныривая там, где деревья отступали перед нагретым солнцем песком Ракушечного пляжа.

У тропинки, тоже прикрытое деревьями и кустами, темнело еще одно строение – довольно необычное, нечто среднее между бревенчатой хижиной и крепким каменным кантабрийским домом. Стены небольшого строения были из крупного камня и бревен. Странное, на взгляд Ривейро, сооружение, словно бы из другой эпохи. Наверное, этот дом гораздо старше большого особняка, в подвале которого нашли кости. Он перевел взгляд на впечатляющее здание, стоявшее на самом верху холма, – рамы широких окон, выкрашенные в коричневый цвет, контрастировали с белыми стенами. Не слишком обычно для здешних краев, есть в этом то ли что-то французское, то ли южноамериканское. Интересно, когда его построили? С полвека назад, а то и раньше, наверное.

Он снова оглядел Ракушечный пляж, устье вдававшейся в море реки, каменистый Кроличий остров, угрюмо темневший вдалеке. От этих видов и в самом деле захватывало дух.

– Маса, расскажи, что уже известно.

– Только то, что я сообщил по рации. Останки, похоже, детские. Завернуты в старое тряпье, точно мумия. Выглядят очень старыми.

– Ясно, – кивнул Ривейро. – Ты, полагаю, проследил, чтобы никто там ничего не трогал, а место огородили. – Он вопросительно посмотрел на капрала.

– Конечно. И сразу же уведомил Управление Сантандера, попросил связать нас с криминальным отделом.

– Криминалисты уже выехали? Прекрасно, ты молодец. А судья и судмедэксперт?

– Их тоже предупредили, они едут. Все под контролем. – Маса едва каблуками не щелкнул.

– Черт, Маса, да тебе медаль полагается сегодня. А внутри кто… Мартин? – Ривейро имел в виду патрульного, которого знал по прежней службе в Суансесе.

– Да, следит за всем, а заодно опрашивает рабочих, которые нашли кости.

– А чем они тут занимаются? Перестраивают дом, как я понимаю, – сказал Ривейро, оглядывая строительные леса, бетономешалку и груды стройматериалов.

– Да, работы ведутся уже два месяца. Хозяин вон тот, что все ходит-бродит. – Маса ткнул пальцем в Оливера, который, словно услышав его, вдруг остановился и посмотрел на них.

– Ты его уже опросил? – спросил Ривейро.

– Нет, взял только личные данные. Ждал вас, сержант.

– Хорошо. Сначала я взгляну на находку, а ты пока предупреди этого типа, что я хочу задать ему несколько вопросов. И еще… Маса, можешь сделать мне одолжение? Перестань мне “выкать”. Мы уже лет восемь знакомы.

– Да, сержант. С сегодняшнего дня буду обращаться к вам на “ты”.

Ривейро улыбнулся:

– Ну, вперед.

Маса, кивнув, направился к Оливеру, а Ривейро зашагал к дому. Внутри его встретил Мартин, охранявший место возможного преступления.

Войдя, Ривейро ощутил разочарование: он ожидал чего-то невероятного, замысловатой старинной мебели, накрытой пожелтевшими холстинами, но вместо этого увидел только разложенные повсюду стройматериалы. Пустые комнаты заливал солнечный свет.

Мартин указал Ривейро на лестницу, ведущую в подвал, и они вместе спустились туда. Внизу, среди очередных груд стройматериалов, свежего цемента и бесконечной паутины труб, полицейский показал на перегородку, которую рабочие начали сносить утром, закрепив подпорки, – видимо, чтобы расширить пространство. Внутри снесенной стены и обнаружилось спеленатое тело.

У Ривейро вдруг возникло чувство, будто он вторгается во что-то личное, очень интимное. Воздух в подвале был плотный и тяжелый, в лучах света, лившихся сверху от двери, плясали пылинки.

Нечто, похожее на череп, цвета слоновой кости в бурых разводах, взирало на полицейских из погребального кокона пустыми глазницами.

– Взгляните, сержант, тут все истлело, одни кости. – Мартин указал на то, что проглядывало из-под пожелтевшего, изъеденного савана.

– Похоже, так. Вы, надеюсь, ничего не трогали? – спросил Ривейро.

Мартин глаз не мог отвести от маленького свертка, из которого на них смотрело существо, покоившееся сейчас на фанерном щите, который строители положили подле стены, служившей мумии саркофагом.

– Разумеется, нет, сержант.

– Отлично. Надо вызвать судебного антрополога, судмедэксперт вряд ли что-то сможет определить.

– Хорошо.

– И биолога.

– Чтобы взять ДНК? – удивился Мартин. – Но, сержант, ведь это, может, лежит тут со времен гражданской войны, шут его знает.

Ривейро взглянул на почти двухметрового полицейского, на его чернильную острую бородку, и вздохнул.

– Как знать, Мартин, как знать. К тому же, хоть тело и выглядит человеческим, может, это и не так.

– Думаете, это может быть животное? – Патрульный пригляделся. – Да нет, сержант, череп явно человеческий. Но пусть это решает эксперт.

– Пусть, – согласился Ривейро. – Ладно, я пойду в сад, поговорю с владельцем дома. Ты с ним знаком, видел его раньше?

– Нет, думаю, он нездешний. Тот еще франт. Красавчик упакован исключительно в дорогие бренды, а пострижен как итальянский модник. Вы, кстати, видели его тачку?

– Какую? Тот черный “фиат” снаружи?

– Ага, он самый. С такой тачкой и с такой внешностью стопроцентно педик.

– Мартин, держи себя в руках. Не завидуй. А то потом окажется, что ты от него без ума, – улыбнулся Ривейро.

И, не дав тому возможности ответить, развернулся и стал подниматься по лестнице.

Снаружи, несмотря на жару, Ривейро ощутил легкость и свежесть, как это бывает, когда выйдешь из склепа после похоронной церемонии, на которую пришлось тащиться из чувства долга. К своему удивлению, слева от дома и чуть выше Ривейро обнаружил теннисный корт, потрескавшийся и заросший травой. Поскольку участок занимал склон горы, владельцы дома соорудили террасы, спускавшиеся к пляжу: на верхнем уровне – теннисный корт, на следующем – дом. Чуть ниже – бассейн изогнутой формы. Его огибала тропка, нырявшая в заросли. Выныривала она у хижины, а обрывалась уже у самой кромки песка.

Оливер ждал его, стоя у пустого бассейна, который, судя по слою плесени на стенках и бурой жиже на дне, давно не чистили и не наполняли водой. Сержант в открытую разглядывал парня, который двинулся ему навстречу. Привлекательный тип, сложение вполне атлетичное, но напоказ его не выставляет. Из тех, что умудряются отменно выглядеть даже в старых джинсах и растянутой футболке, – вылитый Ричард Гир при полном параде в фильме “Офицер и джентльмен”. Ривейро, несмотря на свою завидную форму, уже разменял пятый десяток и не мог не позавидовать энергии, что свойственна молодости.

– Добрый вечер, я сержант Хакобо Ривейро из следственного отдела гражданской гвардии[2], – представился он и пожал Оливеру руку.

– Оливер Гордон, владелец дома.

– Вы англичанин? – спросил Ривейро.

– Наполовину, а наполовину испанец. У меня двойное гражданство. Мой отец англичанин, а мама испанка.

– Вот как. – Ривейро достал из кармана блокнот. – А проживаете вы не здесь, а в другом месте? Я имею в виду Англию.

Оливер улыбнулся.

– Прежде я часто проводил лето здесь, в этом самом доме, – он кивнул на особняк, – хотя родился в Лондоне и обычно живу там. Или в Шотландии. Но сейчас подумываю поселиться здесь.

– Вы говорите совсем без акцента, вполне сойдете за испанца. Я имею в виду, за местного.

Оливеру явно было приятно это слышать.

– Да, мама всегда говорила со мной по-испански, с самого детства. А потом я изучал испанскую филологию в Университетском колледже в Лондоне.

– Ясно. – Ривейро восхитило, как ловко Оливер переключается на английское произношение, выговаривая названия. И поразило, до чего открыто держится этот парень, как прямо смотрит в глаза. Чертовски приятный малый. – Хорошо, давайте обсудим ситуацию. Ваши строители обнаружили в подвале человеческие останки, и, как вы понимаете, нам нужно установить их происхождение и причину смерти. Как давно вы являетесь владельцем дома? Вы или ваша семья, – уточнил он, сообразив, что Оливеру лет тридцать.

– По правде говоря, я и не знаю. Дом достался моей матери в наследство, а после ее смерти перешел ко мне. Вот я и решил привести его в порядок и устроить тут небольшой отель, место ведь идеальное.

– Отель? Значит, вы думаете остаться в Суансесе? Я имею в виду… вы собираетесь работать здесь, перебраться из Англии насовсем? – недоверчиво спросил Ривейро.

Оливер вздохнул:

– Да, решил заняться домом, который мне достался от матери, обосноваться в Испании и начать новый этап в жизни.

Сержант решил, что тут наверняка кроется какой-то давний конфликт. Новый этап в жизни? Сбежать из дома в другую страну – поступок не назовешь ординарным. У всех свои демоны, подумал он.

– Вы женаты? У вас имеются здесь родственники?

– Нет, не женат. Думаю, где-то в Испании живет мой троюродный брат, но связь мы не поддерживаем.

– Вот как… То есть, если я правильно понял, семья у вас в Англии.

– Да, отец, два дяди и брат. Хотя где сейчас он, я понятия не имею.

– Он? Ваш брат?

– Да, Гильермо.

– Он что, исчез? – Ну хоть что-то интересное.

– И не в первый раз. Он регулярно исчезает. Иногда надолго. После операции “Телик” он немного… не в себе, – сказал Оливер, помрачнев.

– Операция “Телик”? – изумленно переспросил сержант.

– О, конечно, извините, – Оливер улыбнулся, – вы ее называете иначе. Я имел в виду военную операцию в Ираке.

– Ну да, ну да. – Ривейро пометил, что следует порыться в интернете. – А как давно вы не знаете о его местонахождении? – спросил он с любопытством, хоть эта тема, скорее всего, никак не была связана с костями, найденными в подвале.

– Полтора года, – коротко ответил Оливер.

– Сочувствую. И у вас нет никаких соображений, где бы он мог находиться?

Оливер пожал плечами:

– С моим братом никогда не знаешь наверняка. Ибица, Австралия, Южная Африка… зависит от благотворительной организации, к которой он примкнет. Или какой-нибудь секты. Мы чего только не предпринимали, чтобы его найти. В последний раз он исчез на девять месяцев, а потом вдруг как ни в чем не бывало в сочельник заявился в дом нашей бабушки.

– Ваши родители, наверное, места себе не находят.

– Мама умерла в прошлом году.

Ривейро готов был влепить себе оплеуху: ведь парень только что сказал, что унаследовал дом от матери.

– Точно, вы говорили. – Сержант поколебался. – Получается… Ваш брат не слышал о смерти матери?

– Думаю, нет. Разумеется, нам не удалось его разыскать, а он не звонил ни отцу, ни мне. Но это, полагаю, никак не связано с тем, что нашли в подвале.

– Этого, приятель, мы не можем знать наверняка, – покровительственным тоном произнес Ривейро. Но Оливер прав, пора сосредоточиться на находке. – Скажите, почему вдруг вы решили снести стену в подвале?

– Я собирался устроить там детскую игровую зону для постояльцев. Если люди путешествуют с детьми, тем нужно где-то играть. Например, если на улице дождь, – объяснил Оливер.

– Звучит разумно. – Ривейро задумчиво покрутил в руках блокнот. – Не хочу опережать события, но в зависимости от того, что скажет антрополог, мне потребуются все данные о доме, чтобы установить, кто был его владельцем в тот период времени, когда захоронили тело. Мы, разумеется, все проверим, но вы очень поможете, если предоставите документы, которыми располагаете.

– Конечно, но придется подождать несколько дней, потому что все бумаги у моего адвоката, а он сейчас в отъезде. Но я сегодня же позвоню ему. Копии всех документов я передам вам, как только получу их от него.

– Договорились. И еще имейте в виду, что, вероятно, на какое-то время нам придется приостановить строительные работы, чтобы все обследовать и убедиться, что больше никаких тайников нет. Где мы сможем вас найти? Где вы остановились?

– Здесь.

– Здесь? – удивился Ривейро и невольно оглянулся на разоренный особняк, в котором хозяйничали строители.

Оливер улыбнулся почти весело.

– Ну то есть там. – Он указал на хижину.

– Но разве там можно жить?

– Еще как. Пусть вас не смущают заросли и странноватый вид дома. С садом я буду разбираться после завершения ремонта.

– Да уж, работы вам хватит.

– И не сомневаюсь. – Оливер снова улыбнулся. – А еще бассейн, парковка, да и ограду надо укрепить… Поэтому первым делом я привел в порядок этот дом, – он указал на хижину, – поскольку собираюсь в нем жить. Особняк станет отелем. Еще одним курортным отелем. Но надеюсь, отелем с изюминкой, отличающимся от прочих. Подумываю устроить тематический пансион – например, для тех, кто изучает испанский или английский. Посмотрим. Я уже проанализировал местный рынок, и дело выглядит перспективным. Сейчас как раз обдумываю рекламу, нужно будет сделать сайт, вникнуть в систему студенческих обменов. Хотелось бы запустить все поскорее.

Ривейро был искренне поражен. Да у этого малого все просчитано. Вот только сегодняшняя находка явно не укладывалась в расчеты.

– Итак, вы живете в хижине? – уточнил он, словно не мог поверить в такое.

Очередная усталая улыбка.

– Хижина? Ну, в этой хижине два этажа. С этой стороны это непонятно, но дом стоит на склоне, и на другую сторону выходят два этажа. Внутри прекрасно все оборудовано, в скандинавском стиле, как из буклета “ИКЕА”. Хотите взглянуть?

Ривейро принял бы приглашение, если бы в этот момент к воротам не подъехали три машины. Он издалека увидел, что в одной сидит добродушный толстяк судья Хорхе Талавера и судмедэксперт Клара Мухика, с пшенично-золотыми волосами, такая крошечная и тоненькая, что казалось, ее унесет легкий порыв ветра. Во второй машине прибыл судебный секретарь, который всегда держался отстраненно. Его задачей было проследить за работой судмедэкспертов и транспортировкой останков. В третьей же машине приехали криминалисты из лаборатории Сантандера. Сержант отправился им навстречу, знаком показав капралу Масе, чтобы тот держался поближе к хозяину дома.

Развернулось сложное и кропотливое действо: эксперты фотографировали, снимали видео, фиксировали отпечатки пальцев, брали пробы, проводили первичный осмотр останков. Ривейро ни на шаг не отходил от судмедэксперта – он хотел узнать хотя бы примерный возраст костей. Сержанта не покидало странное, но очень возбуждающее чувство, что эти останки хранят зловещую и давнюю тайну, что меж окаменевшими тряпками прячется какая-то сложная история.

Дневник (1)

На тот случай, если со временем утихнут отголоски прошлого, погаснет его свет и рассеются воспоминания о лицах людей, подаривших нам жизнь, должно сохраниться письменное свидетельство всего, что случилось. Свидетельство того, что продолжает происходить, – до меня долетела весть, что на вилле “Марина” обнаружили маленький скелет. Из моей памяти почти выветрилось, что он покоился там с миром. Но у любой истории есть начало. Я помогу тебе погрузиться в прошлое, чтобы увидеть, как проступила Сущность. Чтобы понять ее, тебе придется отправиться в прошлое вместе со мной.



Ты чувствуешь это? Этот запах селитры и эту беспечную людскую радость? Мы вернулись в лето 1936 года.

Волны нескончаемой чередой накатывают на красивый пляж в северной части Испании, прежде эта территория называлась провинцией Сантандер. Солнце ласкает крупный песок, на котором весело играют дети.

Ракушечный пляж приморского городка Суансес по-матерински тепло принимает семьи. Прячет их от могучих волн Кантабрийского моря в объятиях бухты, окруженной скалами, оберегает от бушующей стихии, атакующей другой, открытый берег, куда более суровый и дикий, прозванный Пляжем безумцев. Макушку выступающего в море полуострова венчает мыс Торко, с которого старый маяк в темноте подмигивает берегу, шлет световые свои поцелуи.

С высоты мыса видно, что Суансес состоит из двух частей. На склоне плато, спускающегося к побережью, небольшой городок, с мэрией, и рыночной площадью, и полицейским участком. Но ниже, за портом, там, где заканчивается протяженный Ракушечный пляж, у речного устья прячутся крошечные, уютные пляжи и бурлит иная, отпускная сезонная жизнь, выплескивается из новеньких отелей и летних домиков, окруживших пристань и рыбацкие лодки.

Суансес… Мысленно я могу нарисовать эту землю даже с закрытыми глазами. На севере – Кантабрийское море; на юге, вверх по реке, – городок Торрелавега; на востоке – старинная деревня Миенго; на западе – прекрасный Сантильяна-дель-Мар. Кантабрийское море омывает россыпь рыбацких деревушек: Инохедо, Кортигера, Онгайо, Пуэнте Авиос и Тагле. О каждой из них сложено немало легенд.

Вновь обратим свой взор к деткам, что играют на теплом песке, к плавным дюнам, подернутым зелеными брызгами травы, сбегающим на золотой берег.

Ты узнаешь эту девочку по ее движениям, по выражению глаз. Ей почти восемь; она такая тщедушная, такая маленькая, такая хрупкая. У нее длинные и волнистые каштановые волосы. Ее повсюду сопровождают взгляды, словно за ней тянется невидимый шлейф. И не скажешь, что она писаная красавица, но перед этой улыбкой, перед этими глазами не устоять.

Ее зовут Хана. Имя это никогда не забудешь.

Она застенчива. Она играет с братьями и сестрой, сражается с волнами, а блики солнца играют на ее коже. Она грациозна от природы, в ней пока еще спит та красота, которой все будут любоваться, и никто не ведает, что таится в этих больших зеленых глазах.

Это особый день, выходной, – подарок их отца. Тот почти час греб к Ракушечному пляжу по реке Сан-Мартин-де-ла-Арена, к которой несут свои воды речки Саха и Бесайя. Через несколько часов им придется вернуться в Инохедо, к тяжкому труду, из которого состоит каждый день крестьянина и рабочего.

Но вдруг происходит что-то странное. Среди людей пробегает волна испуганных возгласов и суетливых движений, и вот пляж пустеет в мгновение ока и теперь будет отсчитывать пустые одинокие часы в ожидании лучших времен.

– Дети! Идите сюда! Сейчас же! – отчаянно кричит кто-то.

Это Бенигно, отец Ханы, – высокий мужчина, худой и жилистый, с темными глазами и орлиным профилем. Дети, мгновение назад безмятежно игравшие в прибое, изумленно смотрят на отца. Еще же рано. Когда зовут обедать, так не кричат, любой дурак догадался бы. Дети испуганно замолкают.

– Идите сюда, я сказал! Давид, Клара, Антонио… Хана! Ну-ка, вылезайте из воды! – Отец торопится к воде, лицо у него бледное, на нем написан страх. – Живо, нам нужно домой! Давайте! Сейчас же! Марш одеваться! – Он срывается на крик и указывает в сторону расстеленных полотенец, где Кармен, их мать, в спешке собирает вещи.

Это невысокая женщина с темно-русыми волосами, взгляд ее ярко-голубых глаз беспокойно мечется по сторонам, она напоминает перепуганную мышку.

– Папа, что случилось? Что мы сделали? – спрашивает Давид, старший, выходя на берег. Он напуган.

– Ничего. Вы ни при чем. Мы возвращаемся домой – и помалкивайте.

– Но папа! – подает голос Хана. – Мы же недавно приехали!

– Уходим! Живо. – Отец замолкает, хватает Антонио и Хану за руки, взглядом приказывает Давиду и Кларе следовать за ними.

Дети в ужасе смотрят, как все люди вокруг лихорадочно собирают вещи.

– Пап, но что?..

– В стране переворот. Республика пала. Война. Поняли? Война. Проклятая гражданская война. Гром их разрази, Бога и всех архангелов, – бормочет отец, тщетно пытаясь сдержать беспокойство.



То утро 18 июля 1936 года Хана запомнит не из-за игр в ласковых волнах, не из-за терпкого соленого и сияющего солнца, а из-за выражения ужаса и потерянности на лицах родителей, из-за спешного возвращения домой на взятой внаем лодке. В тот день мир погрузился в тревожную настороженность.

Когда я вижу мертвого человека, смерть кажется мне уходом. Труп словно оставленный костюм. Человек ушел, и ему более не нужен тот особенный наряд, что он носил при жизни. Фернандо Пессоа (1888–1935)
Клара Мухика, судмедэксперт-антрополог, была в полном восторге от находки в Суансесе. Она вовсе не утратила эмпатию к жертвам любого насилия, но давно научилась отделять работу от чувств.

Обычно ей не удавалось применить на практике свои антропологические знания, так как трупы, с которыми приходилось работать, были свежими, а причины смерти вполне обыденными – домашнее насилие, наркотики или уличные разборки. Сейчас же ей предстояло иметь дело с останками явно очень старыми.

Проведя около часа в запущенном поместье, судья Талавера распорядился вывезти останки. Клара, притворившись занятой, уклонилась от расспросов сержанта Ривейро, жаждавшего узнать, сколько лет костям. Она не собиралась из-за спешки дать ошибочную оценку. Клара всегда стремилась к максимальной точности и мнение высказывала, только опираясь на результаты экспертизы.

Сидя в машине, направлявшейся обратно в Сантандер, она мысленно прокручивала, что предпримет, вернувшись в свою лабораторию в Институте судебной медицины Кантабрии. Наконец-то можно пустить в ход знания и опыт, что она получила в прошлом году, когда работала с лучшей в мире, по ее мнению, командой антропологов-криминалистов – Аргентинской группой судебной антропологии. Тогда у Клары было ощущение, что за неделю в Буэнос-Айресе она узнала больше, чем за все годы в университете.

Скорее из любознательности, нежели из соображений, что это как-то пригодится ей в работе, в тот месяц, что они с мужем провели по другую сторону Атлантики, Клара сначала посетила семинар в Аргентине, а затем побывала в США, в штате Теннесси, в Центре антропологических исследований, прозванном “Фермой трупов”.

– Мухика, твое молчание обычно означает, что ты что-то замышляешь, – сказал судья Талавера.

Он вел машину, а Клара сидела на пассажирском сиденье. Темные, цепкие глаза Клары блеснули, она едва заметно улыбнулась.

– Женщины все немного Макиавелли.

– Да уж, мне ли не знать. У меня дома их три. – У Талаверы с женой были две дочери-подростка.

– Бедняжки, из всех мужчин в мире им выпал именно ты, – усмехнулась Клара.

С судьей они были знакомы уже семь лет, между ними возникло что-то вроде дружбы, и изредка они устраивали совместные семейные ужины.

– Ну вы и шутница, сеньора судебный археолог.

– Антрополог, с твоего позволения.

– Еще бы я не позволил. Не я же целыми днями играю с мертвецами в подкидного. Ну так расскажи, о чем ты сейчас думала? Сколько лет этим костям? Наверное, еще времен гражданской войны?

Клара задумчиво покачала головой:

– Возможно, что и так, но я не уверена. Надо подождать результатов из лаборатории, но могу сказать, что тело пролежало в стенной нише несколько десятков лет как минимум. Надеюсь, рабочие ничего не повредили, когда раскрыли сверток.

– Сверток?

– Ты разве не видел? Тело было завернуто в старые простыни, и рабочие их частично размотали, прежде чем увидели, что внутри.

– Ты имеешь в виду – увидели череп.

Клара рассмеялась.

– Так точно, ваша честь, череп.

– А ты можешь оценить возраст ребенка? Ну, с учетом погрешности, сколько ему было? Месяц, год, пять лет?

– Это не так просто. Вечно вы все одно и то же… Что судейские, что полиция. Никто не задается вопросом, кто перед нами, что это был за человек, какая у него история.

Талавера помолчал.

– Но ведь это уже следующий шаг.

– Да. А сейчас я думала о своих заметках, которые привезла с “Фермы трупов” в Теннесси.

– Откуда? С “Фермы трупов”? Ты мне об этом не рассказывала. Это так ты отпуск проводишь? Черт, и как только Лукас тебя выносит. Бедняга, наверное, опасается, что однажды ты его утопишь в формалине.

– Напомню тебе, что Лукас врач.

– Ага, но имеет дело с живыми, ну ты в курсе, это которые шевелятся и все такое.

Клара скорчила гримаску и продолжила:

– Мы с ним провели пару дней в Теннесси, а “Ферма трупов” – это центр антропологических исследований, где изучают, как происходит процесс разложения тела в разных условиях.

– В каких условиях – например, если труп стоит на голове? Или потягивает под землей свой утренний кофе?

– Да ты сегодня в ударе. Хотя вообще-то примерно так. Тела кладут в разные позы и создают различные условия: помещают их в воду, в багажник машины, закапывают в землю… Голыми и одетыми. В результате создана уникальная база данных, используя которую, по состоянию трупа можно определить, как долго в конкретных условиях он находился. Ты очень удивишься, узнав, каких результатов удалось добиться и каких ошибок избежать благодаря этим исследованиям. А курирует их Университет Теннесси.

– Университет?

– Вот именно. Кстати, территорию тоже предоставил Университет Теннесси.

– Охренеть. Кому это вообще в голову пришло? Наверняка руку приложил какой-нибудь твой кузен.

– Нет, конечно. Мой кузен, думаю, ни разу не бывал за пределами Паленсии[3]. Нет, идея такой фермы пришла в голову американскому судмедэксперту, который в восьмидесятые годы допустил серьезную ошибку при установлении возраста скелета. Ошибся лет на сто, скелет был времен американской Гражданской войны. Тогда-то он и решил, что хватит экспериментов на свиньях, пора переходить к людям, чтобы результаты были более достоверные.

– Ты меня убиваешь. Какие еще свиньи?

– Свиньи более всех прочих животных схожи с людьми. Глядя на тебя, я понимаю почему. – Клара беззастенчиво уставилась на пузо Талаверы.

Он нахмурился, но тут же рассмеялся.

– Ладно, давайте заключим мир, сеньора судмедэксперт. Через пять минут мы будем в твоей лаборатории. Франкенштейн уже, поди, изнывает от нетерпения. – Они проехали перекресток. – Скажи-ка, а на этой ферме им что-то удалось обнаружить или трупы там просто сваливают, как, типа, в “Техасской резне бензопилой”?

– Много чего. Благодаря им мы знаем, например, что летом тело разлагается быстрее, чем зимой, и что наличие одежды влияет на скорость разложения.

– Тоже мне открытие. Об этом даже я догадывался.

– Еще мы знаем, что можно каждый день проходить мимо трупа, даже не подозревая об этом, потому что зловоние распространяется лишь на десять метров.

Талавера открыл было рот, но Клара продолжила:

– Мы узнали, ваше сиятельство, что чем глубже в земле лежит тело, тем дольше оно разлагается; что труп толстяка, – тут Клара снова глянула на судейские телеса, – быстрее превращается в скелет, чем тело худого, и может терять до восемнадцати килограммов в день. Узнали, что труп может пролежать почти нетронутым всю зиму и весну, а с наступлением первых жарких дней разложиться целиком чуть ли не за сутки… Представь, сколько там насекомых. Первыми, кстати, появляются…

Судья Хорхе Талавера прервал ее:

– Ладно, ладно, хватит. Черт, меня от твоих объяснений чуть не стошнило. И кстати, мы уже на месте. – Он приготовился припарковаться во втором ряду, чтобы высадить Мухику у Института судебной медицины.

– Ну ты и неженка, – сказала Клара, вылезая из машины.

– Ага. Позвонишь, как что-нибудь узнаешь?

– Непременно.

Клара захлопнула дверцу машины и поспешила к себе в офис. Кости ребенка вот-вот должны были доставить, а ей еще нужно закончить два отчета для суда. Все вокруг воображали, что она целыми днями расчленяет трупы, как в сериале “CSI. Место преступления”, но на деле большую часть времени она сидела в кабинете, строчила отчеты, проверяла экспертизы и решала текущие проблемы лаборатории.



Два часа спустя, закинув в себя бутерброд с тунцом и каким-то непонятным соусом – подарок от кафетерия в Университетской больнице Маркес-де-Вальдесилья, – Клара Мухика вошла в отдел патологоанатомии, занимавший нижний этаж больничного морга, чтобы провести экспертизу найденного в Суансесе крохотного скелета. Проходя по коридору, она в который раз мысленно пожелала, чтобы у нее дома на кухне было хоть вполовину так же чисто, как в лаборатории, хоть та и была тесно заставлена стеллажами, на полках которых красовались бедренные и берцовые кости, челюсти и прочие, с трудом узнаваемые, останки как в банках, так и в открытом виде. Что-то было материалом для изучения, а что-то – уликами.

Клара подошла к столу для вскрытий, где уже лежал крохотный скелет. С трудом верилось, что в нем когда-то теплилась жизнь. Возле стола ее ждали помощники – Педро Мигес и Альмудена Кардона. Там же безмолвной тенью маячил Ульоа, агент из лаборатории криминалистики. Он почти не раскрывал рта, а участвовал в процессе и того меньше и потому оставался столь незаметен, что работавшие в зале аутопсии не обращали внимания на его присутствие, словно он был призраком, приглядывающим за трупом.

Обменявшись с коллегами приветствиями, Клара попросила Педро Мигеса подготовить резервуар, чтобы прокипятить кости и удалить остатки мягких тканей.

Пока Мигес занимался приготовлениями, Мухика с Кардоной начали разворачивать затвердевшие и пожелтевшие простыни, в которые было запеленато тельце. Когда первый слой ткани был снят и они принялись за второй, женщины так и застыли. Такого они не ожидали. Первой очнулась Кардона.

– Мухика, ты тоже это видишь?

– Глазам не верю, – изумленно отозвалась Клара.

– Что это за штуковина? Фигурка майя или что-то подобное?

Кардона нахмурилась, наблюдая за тем, как Клара Мухика осторожно берет в руки странную маленькую фигурку тусклого зеленого цвета. Ульоа, обычно сидевший в своем углу, тоже подошел взглянуть. Фигурка была размером с большой палец руки и, возможно, изображала представителя какого-то экзотического племени – с перьями у пояса и на голове. Две змеи то ли вползали внутрь через непропорционально огромный разинутый рот, то ли выползали из него.

– Да… – наконец заговорила Клара, – похоже на какой-то символ ацтеков или инков… Очень странно. Останки найдены в доме около Ракушечного пляжа, в Суансесе, особняку не более восьмидесяти лет. Надо будет привлечь кого-то из Управления культурного наследия.

Клара взглянула на Ульоа, затем на Кардону, а потом ее взгляд вернулся к гротескной фигурке. Та, казалось, безучастно насмехалась над ними.

– Смахивает на сувениры, которые нам впаривали в Тулуме или на Плайя-дель-Кармен, уже не помню. Когда мы ездили на Ривьера-Майя, – сказала Кардона, которая пару лет назад провела отпуск в Мексике.

Клара Мухика кивнула, не отрывая взгляда от этого необычного артефакта, внушавшего ей беспокойство.

– Смотри, – она показала Кардоне, – он, наверное, висел на этом шнурке. Напоминает подвеску.

– Довольно уродливую подвеску. – Кардона поморщилась.

Клара усмехнулась.

– Да уж, не шибко красив этот зеленый карлик, – сказала она, изучая со всех сторон фигурку. – Надо бы выяснить, что это за материал… на изумруд не похоже. Зеленый цвет… оливин? Нужно показать эксперту.

Наконец Клара отложила статуэтку, и они с Кардоной продолжили разворачивать саван. Больше сюрпризов не было. Судя по всему, крошечное тело при жизни весило килограмма два, сохранилось немало фрагментов мягких тканей, сухих и потрескавшихся, будто выделанная кожа.

– Видишь? – показала Кардона. – Тело почти мумифицировано.

– Да, и это наводит на мысль…

– Что где-то рядом находился источник тепла, так? – предположила Кардона.

– Возможно. Но я имела в виду другое. Младенец либо родился мертвым, либо умер сразу после рождения.

– Почему это?

– Потому что тела новорожденных ведут себя иначе, они разлагаются не совсем так, как организмы взрослых. У них еще нет микрофлоры, которая ускоряет разложение. А потому тело, в которое никогда не поступало пищи, обычно мумифицируется, если находится в сравнительно сухом помещении.

– Понятно. – Кардона постаралась скрыть досаду от того, что сама не сообразила.

– Разумеется, причина может быть и в источнике тепла, как ты и сказала. Не исключено, что рядом со стеной, в нише которой лежало тело, находится труба или отопительный котел. Но я ничего такого в том подвале не заметила. – Она помолчала, глядя на тело. И прошептала: – Бедный малыш.



У Клары Мухики, которой исполнилось сорок восемь лет, детей не было. Проблемы начались еще в молодости, ее дважды оперировали, но безрезультатно. В конце концов она решила, что счастлива и без детей, хватит ей мужа и трех его сумасшедших племянниц. К тому же материнский инстинкт особо не напоминал ей о себе, за исключением того дня, когда она осознала, что не сможет иметь детей. Но этим вечером, стоя у стола для вскрытий, на котором лежали детские кости и загадочная зеленая статуэтка, она ощущала острую жалость и к этому крошечному скелету, и к себе.

Дневник (2)

В учебниках истории пишут, что гражданская война в Испании продлилась три года. Для Ханы она началась в тот момент на пляже в Суансесе, когда всех смело, точно песчаной бурей, и закончилась в апреле 1939 года. Не стоит верить тому, что написано на бумаге – за обрывками правды там часто скрывается ложь. То, что написано в учебниках, не всегда точно. Ведь именно оттенки и детали придают событиям масштаб и реалистичность. То были смутные времена, которые тяжело вспоминать.

Оденься потеплее: на дворе раннее и холодное утро октября 1936 года. Война идет уже три месяца.