Аннабель Эббс
Фрида
Annabel Abbs
FRIEDA: THE ORIGINAL LADY CHATTERLEY
© Annabel Abbs, 2021
Cover © Crow’s Eye Productions / Arcangel
© Таулевич Л., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Моей дочери Имоджен, которая всегда и всюду остается собой
Ты знаешь, что я бы умер за тебя.
Эрнест Уикли, письмо к Фриде Уикли, 1912 год
Любовь к тебе будет жить, как и прежде, сильнее, чем прежде, и если ты вернешься, пусть много лет спустя, даже если угаснет моя надежда, знай: я – твой.
Отто Гросс, письмо к Фриде Уикли, 1907 год
Если бы она меня бросила, я бы и шести месяцев не протянул… Господи, как я люблю ее и эту муку.
Д. Г. Лоуренс, письмо к Эдварду Гарнетту, 1912 год
Часть I
Ноттингем, 1907
Нет худшей трагедии для женщины, чем понять, что в ее жизни чего-то не хватает: вероятно, самого главного… Как страшно осознавать, что умрешь, не выполнив своего предназначения.
ДЭВИД ГЕРБЕРТ ЛОУРЕНС, «ПОДЛИННАЯ ЛЕДИ ЧАТТЕРЛЕЙ»
Глава 1
Фрида
Уже потом, когда разразился скандал и газеты превратили ее в парию, она мысленно вернулась назад и вспомнила день, когда все началось. И даже точную минуту. Временами это мгновение вставало перед глазами с головокружительной ясностью, будто фотография. Тринадцать лет семейной жизни и трое прелестных детей сливались в одну картинку. И Фрида задумывалась, как нечто столь грандиозное могло прорасти из такого пустяка.
День начался чрезвычайно волнующе. Вспыхнуло розовым огнем небо, взорвались листвой серебристые березы, в росистой траве замерцали желтые блестки чистотела, пробившегося из черной земли. Дети носились по дому, вопя: «Тетя Нуш едет из Берлина!» Монти скакал по дивану, Эльза размахивала длинными лиловыми бусами, и даже Барби во время завтрака стучала ложкой по столу, крича:
– Нуш едет!
Миссис Бэббит все утро что-то чистила, драила, вытирала пыль. Монти с Барби насобирали примул и колокольчиков, а Эльза расставила их по дому в баночках из-под варенья. Фрида испекла Apfelkuchen и щедро посыпала изрытую кратерами корочку пирога корицей и сахарной пудрой. Даже Эрнест, который обычно не выходил из кабинета, неприкаянно слонялся по дому, тыча пальцем в угольную пыль, осевшую на подоконниках, и отковыривая от плинтусов облупившуюся краску.
К полудню, когда должна была прибыть Нуш, погода переменилась. В окна сердито застучал дождь, и небо словно раскололось надвое: одну половину затянули тучи, а вторая оставалась молочно-голубой. Эрнест отправился на вокзал встречать Нуш, взмахнув перед уходом свернутым зонтом и воскликнув:
– Смотрите, не ослепните от блеска ее драгоценностей!
Он театрально прикрыл глаза, и все засмеялись, а Фрида преисполнилась смутной гордости.
Картина, увиденная час спустя, навсегда запечатлелась в ее сознании. Нуш выбралась из двуколки, приподняв подол и выставив на всеобщее обозрение изящные кружева нижней юбки и дорогие кожаные башмаки с резными каблуками и жемчужными пуговками. Отряхнув с дорожного костюма пыль и песок, она оглядела невзрачный дом с простыми кирпичными стенами, узкой входной дверью и крошечным садиком и сказала:
– О господи, бедняжка!
У Фриды не хватило духу возразить, и она повела сестру в гостиную, весело рассказывая о программе развлечений: прогулка по Шервудскому лесу, экскурсии в Ньюстедское аббатство и Уоллатон-холл.
Она прижалась к стене, чтобы пропустить Эрнеста с чемоданом сестры, и вдруг замерла, точно громом пораженная. Нуш, задрав голову, громко втянула носом воздух, будто подхватила простуду или грипп. Затем как бы подавила слабый рвотный позыв, сунула руку в перчатке в ридикюль, вытащила носовой платок и прижала ко рту.
– Дети насобирали для тебя полевых цветов, – сказала Фрида.
Еще не договорив, она поняла, что их семейный очаг вызывает у сестры стойкое отвращение, и никакие первоцветы Ноттингема не в силах заглушить въевшийся в стены запах вареных костей и кухонного газа. Она указала рукой путь в гостиную и внезапно увидела свой дом глазами Нуш: дешевые хлопчатобумажные шторы с окантовкой не в тон, вздувшаяся краска на стенах, почерневший от сажи узорчатый абажур. Даже собственноручно вышитые накидки на подушечки с алыми розами и лилиями в слоновую кость выглядели слишком непритязательными и простенькими.
Нуш оглядела комнату, брезгливо скривив губы и изогнув брови, и приподняла юбки, ступив на лысеющий ковер, словно опасалась, что на нее накинутся блохи или крысы. Придирчиво обследовала диван, вытерла носовым платком и опасливо присела на краешек. Ее взгляд вновь скользнул по комнате, отметив поднимающуюся от пола сырость, скудный очаг и дипломы Эрнеста в рамочках, гордо красующиеся на стене.
– Тебе не следовало выходить за него, он тебе не ровня. Его наглость…
Фрида уже хотела вступиться за Эрнеста и тут вдруг заметила в зеркале над очагом свое отражение: волосы скручены в растрепанный пучок, на лбу полоска корицы, поплывшие щеки не нарумянены, к губам приклеена натянутая улыбка. Почему она не умылась? И можно ведь было заколоть волосы изящными расписными гребешками, которые Эрнест подарил ей на свадьбу! А это клетчатое платье со слишком тесным после троих детей воротничком и бесформенной старомодной юбкой! Нужно меньше думать о пирогах и больше следить за собой.
Когда с улицы ворвались дети, капая дождем со шляп и мокрого платья, она с облегчением повернулась к двери.
– Раздевайтесь и высушите волосы, не то намочите тетю Нуш, – весело скомандовала она, прогоняя детей слишком небрежным взмахом руки.
– Их так взбудоражил твой приезд, дражайшая Нуш. Они хотят расспросить тебя о своей двоюродной сестричке. Как жаль, что ты не смогла взять ее с собой!
– Путешествия и дети несовместимы, – хохотнула гостья.
Она подалась вперед и слегка понизила голос.
– С тех пор как я сошла с корабля, никто не бросил на меня заинтересованного взгляда. Что случилось с английскими мужчинами?
– Они сдержанны, а ты слишком привыкла к военным. Но у меня есть для тебя кое-что получше: собственноручно испеченный пирог.
Скорее бы миссис Бэббит подала чай! Добрый кусок пирога придаст сил не замечать насмешек сестры; у Фриды потекли слюнки.
– Дети прелестны, несмотря на мокрые волосы. Они даже слишком очаровательны для отпрысков Эрнеста.
Нуш встала и расправила юбки; Фриду поразил безупречный наряд сестры; новенький, с иголочки, дорожный костюм с чересчур блестящими пуговицами и роскошными перьями цапли выглядел неуместным в их тесном, непритязательном доме.
Позже, когда Ида увела детей, а миссис Бэббит подала чай и вышла из комнаты, Нуш откашлялась и сообщила:
– Все женщины с современными взглядами в Берлине и Мюнхене имеют любовников.
Она с напускным смущением опустила глаза в чашку.
– Даже баронесса должна быть соблазнительной, иначе она никто. Я не намерена быть ничтожеством.
– Ты не ничтожество. И у тебя есть все, – возразила сбитая с толку Фрида.
– Я говорю не о себе. Как бы то ни было, мы, баронессы фон Рихтхофен, не созданы для скучной жизни. Нам это противопоказано.
У Фриды сдавило грудь, словно ее стянули металлическим обручем.
– Моя жизнь вовсе не скучная, – сказала она, указывая тяжелой, негнущейся рукой в окно.
В саду играли дети, и Фрида хотела показать Нуш, как они ее радуют. Но в голове настырно зудел тоненький тихий голосок, отвлекая от действительности: тоска, скука, ничтожество…
– Тебе следует навестить Элизабет в Мюнхене. Богемное кафе, где собираются анархисты и художники, обсуждающие свободную любовь, и твоя сестра в самой гуще событий. Я предпочитаю военных, а вот тебе, я думаю, понравится. Ты всегда отличалась радикальными настроениями.
Нуш сделала паузу, пристально разглядывая свои унизанные кольцами пальцы.
– Помнишь, как ты мочилась под грушу в отцовском саду? Ты задирала ногу, как собака. Бесстыдница!
Фрида откусила большой кусок пирога, пытаясь придумать достойный ответ. Нуш облокотилась на подушки и вновь заговорила о прошлом.
– Всегда поражалась, как ты не утонула, когда наш папаша бросал тебя в это озеро. Помнишь? Он прыгал с этого шаткого мостика, а ты цеплялась за него, как обезьяна… Да еще голые солдаты, которые там купались!
Подведенные брови сестры подпрыгнули и опустились.
– Мать ему запрещала, да что с него возьмешь. Тебе вправду нравилось? Или ты делала это в угоду старому мошеннику?
– Ладно тебе, я была маленькая.
– Он так отчаянно хотел наследника. Думаю, старый дурень надеялся превратить тебя в мальчишку!
Нуш сдернула с колен салфетку и бросила на стол.
– И вот ты здесь. Счастливая английская женушка!
Она потянулась и зевнула. Фрида размазывала по тарелке Apfelkuchen, наблюдая, как пирог рассыпается в бесформенную кучку желтых крошек и кусочков яблока. Когда в тишине резко щелкнула дверь и появился Эрнест – сутулый, с жидкой прядью светлых волос, упавшей на глаза, – она почувствовала неожиданное облегчение.
– Нуш советует мне навестить Элизабет в Мюнхене.
– Пока материнство не превратило ее в полную зануду, – кокетливо покачала плечами Нуш, и бриллианты в ее ушах пустили по столу стайку солнечных зайчиков.
– Почему бы и нет? – спокойно кивнул Эрнест. – Мы с миссис Бэббит справимся, а Ида присмотрит за детьми.
– А ты не хочешь поехать со мной, милый? – Фрида потянулась к руке Эрнеста, холодной и сухой, как пергамент.
Он редко позволял миссис Бэббит разжигать камин в своем кабинете, всегда экономил на себе.
– Мы могли бы посетить салон Элизабет и походить по театрам. Ты ни разу не отдыхал с тех пор, как мы вместе.
Он энергично помотал головой.
– Не могу, я занят. Поезжай сама.
– Одна?
Фриду охватило радостное возбуждение. Она еще никогда не оставляла детей, хотя Монти уже исполнилось семь, Эльзе – пять, а Барби – три года. Неужели это возможно? Она бросила взгляд на сестру. Нуш хладнокровно смотрела на нее, чуть склонив голову, будто кошка, узревшая мышь.
– Да, Фрида. Вернись к нам, пока не поздно.
– Гм, «поздно»… да, чрезвычайно любопытна этимология этого слова.
Эрнест замолчал и провел большим пальцем по усам.
– Скорее всего, оно берет начало от индоевропейской основы и восходит к латинскому post – после, потом, и является родственным современному английскому past – прошлый, прошедший. Производные: после, потом, опаздывать…
– Ну да: «завтра, завтра, не сегодня…» – фыркнула смешком Нуш, поправляя гребни из слоновой кости в гладко причесанных золотистых волосах.
– Когда у тебя трое детей, не так-то легко путешествовать в свое удовольствие. У тебя только один ребенок, так что тебе не понять, – уязвленно отвернулась Фрида.
Оконные стекла нервно задребезжали от острых капель дождя.
– Возможно, я все-таки съезжу в Мюнхен одна.
Сказав это, она почувствовала себя мятежницей.
– Да, пожалуй, поеду.
Глава 2
На следующий день Нуш объявила о своем намерении вернуться в Берлин раньше. Они шли домой через поля. Фрида обожала этот прогулочный маршрут из-за диких аметистовых орхидей, которые цвели здесь каждую весну. Сестру выводила из себя грязь, которая может испачкать ее кожаные сапожки и шелковые чулки. Вместо того чтобы любоваться орхидеями, она не сводила глаз с серой линии дымящего трубами горизонта.
– Ты же только что приехала, – обиделась Фрида. – Я запланировала несколько поездок. Англия весной прекрасна: вся природа расцветает, молоденькие листочки, ягнята на лужайках.
– Знаю, знаю, только мой любовник требует, чтобы я вернулась. Мы сейчас с трудом переносим расставания, – хихикнула Нуш и с деланым смущением прикрыла рот рукой.
Фрида оторопела: выходит, это и есть настоящая причина ее визита. Не повидать сестру или племянников, а похвастаться любовником.
– Мы встречаемся каждый день в наглухо занавешенной карете и ездим туда-сюда по Унтер-ден-Линден, пока не выбьемся из сил. Он страстен, ненасытен и безумно в меня влюблен. Наверняка наши крики слышит весь Берлин.
Нуш покачала головой, затем понизила голос и добавила:
– Он обожает, когда я сверху.
Фрида подумала об Эрнесте, который уходил по вечерам в гостевую спальню и лежал на узкой кровати с тощим матрасом и Библией под подушкой. Он придумал кучу отговорок, чтобы спать отдельно. У Фриды якобы беспокойный сон, она слишком громко дышит, от ее веса прогибается матрас. А ему нужно хорошо высыпаться, «особенно теперь, когда приходится кормить столько ртов». Поэтому он уходил спать в одиночестве. Фрида не собиралась говорить об этом сестре. Равно как и признаваться, что в жизни не была сверху. Нет, она не доставит Нуш этого удовольствия.
А еще… она любила ранние утра, когда дети врываются в комнату, прыгают по кровати, забираются под одеяло, выпрашивая сказку или затевая бой подушками. Если бы они с Эрнестом спали вместе, это было бы невозможно. Внезапно ее охватило нездоровое любопытство.
– Надеюсь, у Элизабет нет любовника?
– Конечно есть! Ах, бедняжка, ты и понятия не имела, правда? У нее самый необыкновенный любовник, известный на весь Мюнхен. Они исповедуют свободную любовь. Уж им-то карета со шторами без надобности!
– Ч-что?
Фрида потрясенно открыла рот. Элизабет, в числе первых женщин в Германии поступившая в университет, получившая докторскую степень и «мужскую» работу, вышедшая замуж за серьезного очкарика Эдгара! Нет, это уж чересчур. Нуш все врет.
– Мюнхен – храм свободной любви. Элизабет – новообращенная.
– И что же делают эти новообращенные?
Фрида почувствовала, что ее лицо вспыхнуло. Краснота спустилась под платье, все тело горело.
– Обмениваются любовниками. Ничего не скрывают. Открыто спят кто с кем хочет. Мне лично импонирует этот трепет, когда делаешь что-то предосудительное. – Нуш взглянула на Фриду из-под ресниц. – Разве тебя это не искушает? Эрнест такой сухарь.
– Я думала, Элизабет страшно занята своими суфражистками, двумя особняками, салонами и разбазариванием денег Эдгара, – возмутилась Фрида, которой внезапно расхотелось слушать о свободной любви и о поклонниках сестер.
– Да, она много работает в Федерации немецких девушек, но находит время и для удовольствий. Ты познакомишься с ее любовником, если поедешь в Мюнхен. Стоит поехать только ради того, чтобы его увидеть.
Нуш остановилась и принюхалась – как тогда, в холле.
– Что за ужасный запах?
– Ветер сегодня дует со стороны фабрик. Возможно, аммиак, или сера, или зольные ямы, или скотный рынок. Зато посмотри на деревья. – Фрида запрокинула голову, любуясь пыльными сережками и клейкими листочками, похожими на миниатюрные зеленые зонтики. – Разве они не прелестны?
Нуш поднесла к носу платок и помахала рукой.
– Элизабет не понимает, почему ты не хочешь открыть салон. Она принимает гостей каждую неделю – то в Мюнхене, то в Гейдельберге. Я ходила в прошлом месяце. Выступали Макс и Альберт Веберы. Аудитория гудела от возбуждения, я едва слышала собственные мысли. Тебе бы понравилось.
Нуш опустила носовой платок и вновь опасливо принюхалась.
– Она писала тебе о братьях Вебер? Макс – гений, и у него множество последователей. Элизабет убеждена, что его идеи изменят мир. По ее словам, все самые потрясающие идеи исходят сейчас из Мюнхена или Гейдельберга. По-видимому, Англия себя исчерпала.
Фрида пыталась успокоить пустившиеся вскачь мысли, глядя на пробивающиеся из земли фиалки и одуванчики, на крахмальные белые розетки терновника, на птиц, взмывающих в небо. Единственный способ выстоять – сосредоточиться на окружающей красоте, и тогда голос сестры смолкнет. Но перед глазами вставали то Нуш в занавешенной коляске с задранными выше головы бархатными юбками, то Элизабет, внимающая дискуссиям великих людей.
– Да, Элизабет часто пишет мне о Максе Вебере, о его книгах и статьях, – спокойно произнесла она, а про себя подумала: «Только о свободной любви никогда не писала».
– Макс и его брат Альберт всю ночь не давали мне уснуть, рассуждая о связи интеллектуального с эротическим. Я не поняла ни слова, но братья Веберы во всем прислушиваются к мнению Элизабет. Она говорит, что благодаря ее салонам началась новая эпоха – эпоха свободы.
Нуш громко откашлялась и взмахнула рукой.
– А может, тебе устроить салон здесь?
– Для кого? В Ноттингеме нет ни философов, ни поэтов, – ответила Фрида. – Мы тут живем спокойно.
«Чересчур спокойно», – подумала она и вновь вспомнила недавние слова сестры: скука… ничтожество… пока не поздно.
– Элизабет с Эдгаром каждый вечер обсуждают произведения Льва Толстого, если только она не с любовником. Эдгар во всем с ней советуется. Вы с Эрнестом тоже можете. Он ведь обсуждает книги со своими учениками, а ты чем хуже?
Фрида вздохнула. Разумеется, она делала все, что могла. Она пыталась обсуждать с мужем Шекспира, Стендаля и других авторов, книги которых читала одинокими вечерами. Ей хотелось поделиться своим пониманием героев, их чувств и проблем. Но Эрнест либо начинал читать ей лекции о жанрах литературы, либо исправлял грамматику. В конце концов ему надоедало, и он уединялся в кабинете, а Фрида облегченно вздыхала.
– Он слишком занят подготовкой своего монументального труда по этимологии, – опустив глаза, ответила она.
– Меня от твоей жизни в дрожь бросает, бедняжка, – передернулась Нуш и тут же облегченно рассмеялась. – Слава богу, я уже в эти выходные буду в Берлине!
Вечером Фрида забралась к Монти в кровать и обняла сына, вдыхая запах распускающихся почек и мыла. Глядя в темноту, она задумалась, каково это – быть хозяйкой салона в Мюнхене. Гул голосов, смех, толкотня, звон бокалов. Фруктовый пунш в хрустальных чашах, яркие лампы, горящие допоздна. И она сама, одетая в ослепительные шелка, с алыми маками в волосах, в самой гуще оживленных дебатов о будущем литературы. По позвоночнику пробежала дрожь.
Наутро после отъезда Нуш Фрида распахнула все двери и окна, как можно шире раздвинула шторы и подперла двери стопками книг. Комнаты залило светом, ворвавшийся в дом холодный апрельский воздух сдул с вешалки шляпы и разбросал по коридору бумаги Эрнеста. Когда Эльза спросила, что она делает, Фрида ответила:
– Хочу почувствовать в доме весну. Я уже забыла это ощущение.
– Но все же испачкается! – запротестовала Эльза.
Фрида ответила, догоняя улетевший лист бумаги:
– А ты не говори папе!
Глава 3
Монти
– Mutti, кто такие гунны? – шепотом спросил Монти.
Он не хотел, чтобы его услышали посторонние. Вокруг за столиками сидели дамы и джентльмены, а по залу кафе «Микадо» бегали туда-сюда официанты с пирожными, чаем и кофе на подносах.
– Что, любовь моя?
Мама оторвалась от книги. После отъезда тети Нуш неделю назад она много читала.
– Гунны. Это как монахи?
Монти взял очередной скон и начал выбирать из вазочки с клубничным вареньем ягоды и аккуратно выкладывать на булочку.
– Гунны – древнее воинственное племя. Свирепое и уродливое.
– А Барби назвали в честь варваров?
Он выстроил ягоды по кругу и потянулся за сливками.
– Барби – сокращение от имени Барбара, и оно не имеет ничего общего с варварами. Тебя что, дразнили в школе?
Монти задумчиво покачал головой. Он не хотел говорить маме, что старшие мальчишки обзывали его гунном и толкались, а потом отобрали ранец и подбросили так высоко, что тот открылся и книжки с тетрадками падали с неба, как листья с деревьев.
– Ты должен гордиться тем, что наполовину немец. Мы подарили человечеству великих мыслителей, к примеру этого.
Она указала на обложку книги. Это была история о человеке по имени Заратустра. Книга без картинок выглядела совсем неинтересной.
– Почему на нас так смотрят, когда мы говорим по-немецки?
– Понимаешь, сынок, – мама отложила книгу и налила себе еще чашку кофе из серебряного кофейника с крутящейся крышкой, – Германия стремится стать империей, а англичане привыкли, что империя – только у них. Они думают, что мы, немцы, становимся слишком сильными и могущественными. Англичане любят только себя.
Она бросила в кофе кусочек сахара и медленно размешала. Монти жевал и хмурился, пытаясь разобраться в маминых словах.
– Поэтому у тебя нет друзей?
Монти хотелось, чтобы она рассмеялась. Ему нравилось, когда мама смеется так сильно, что заколотые кудри вырываются на волю, а в зеленых глазах вспыхивают золотистые огоньки. Вместо этого она постучала по обложке книги и сказала:
– Почему нет? Господин Ницше – мой друг, Монти.
– Он скоро придет к нам на чай?
Мама долго не отвечала, поэтому Монти шумно проглотил крошки, прилипшие к деснам. Наверное, слова прилипли к ее рту, как крошки от скона. Он вновь громко сглотнул.
Фрида помолчала и вдруг выпалила на одном дыхании:
– Тебе уже семь, Монти, и я могу тебе сказать, только никому не говори, это будет наш секрет.
Монти кивнул и вытер испачканные кремом губы тыльной стороной ладони.
– Недавно я поняла, что во мне что-то растет и изо всех сил пробивается наружу. То, чем я могла бы стать. Трудно объяснить, mein Liebling.
Монти посмотрел на мамин живот и очень медленно кивнул. Ему не хотелось иметь еще одну сестру, а вот от братика он бы не отказался.
– Словно тайный огонь.
Она сделала паузу и приложила руку к груди, а потом к животу.
– Я боюсь умереть раньше, чем начну жить.
Монти сочувственно кивнул. Он знал, что некоторые женщины умирают родами.
– Я буду за тебя молиться, – сказал он, намазывая сливочным маслом новый скон.
– Мне помогает мой друг, мистер Ницше. – Она вновь взяла книгу. – И ты, Монти. Ты, Эльза и Барби.
Монти легонько похлопал маму по руке, как делал иногда отец. Его обеспокоило, что единственный мамин друг сидит в книге. Как может герой книги помочь родить ребенка?
– А папа знает?
– О чем, любовь моя?
Фрида подняла глаза от книги и рассеянно посмотрела на сына, как будто что-то читала, что-то очень сложное, а он мешал сосредоточиться.
– О том, что растет внутри тебя.
Монти дернул головой в сторону ее живота. Ему показалось, что живот вырос. И округлился.
– Пусть у нас будет секрет, Монти. Не стоило тебе говорить, но мне больше не с кем поделиться.
– А когда твой друг придет на чай?
Она улыбнулась и провела большим пальцем по его щеке.
– Господин Ницше давно умер, любовь моя.
Монти моргнул и стал жевать. Мама больше не читала. Она с отсутствующим видом уставилась в потолок, будто увидела там что-то страшно интересное, – очень уж долго сидела и смотрела. Он поднял голову, но ничего не увидел, даже паутины.
Глава 4
Эрнест
Эрнест решил вернуться из университета пешком. Дул пронизывающий ветер, моросил дождь, потемневшие булыжники на мостовой стали скользкими. Но ему нужно было время на размышления. После короткого визита Нуш Фрида ходила как в воду опущенная, и ему хотелось исправить ситуацию. Можно пройти через рынок и купить ей цветы. Вероятно, в цветочном киоске осталось немного тюльпанов. Или ранние гвоздики, кремовые и бледно-розовые. Пусть жена знает, что теперь они могут позволить себе настоящие цветы, культурные, выращенные специально на продажу. До сих пор Фрида предпочитала собирать жимолость с живых изгородей. Она даже рвала на лугу амброзию, несмотря на отвращение Эрнеста к сорняку, который, как известно любому английскому крестьянину, ядовит для скота.
– Мы не скот, дорогой, – смеялась она, – а цветы яркие и жизнерадостные.
Теперь этим занимались и дети. Тащили в дом вялые, поникшие полевые цветы. Расставляли по дорогим столам красного дерева банки с мутной водой. Сухие лепестки на полу. Пыльца на газете. Хорошо, что есть миссис Бэббит.
Мысли Эрнеста переключились на новую прислугу, снующую по дому: экономка, няня, садовник, который приходит косить газон. Он безуспешно пытался подражать жене, которая относилась к наемным работникам немного свысока и вместе с тем сочувственно. Эрнест завидовал и восхищался ее аристократической легкостью. Предпринимая неловкие попытки выглядеть столь же раскованно, он чувствовал себя не в своей тарелке и старался переложить общение с прислугой на плечи жены.
Ему нравилось думать о Фриде. Сколько у нее энергии! А удивительное свойство присутствовать в каждом уголке дома одновременно!.. Носится вверх и вниз по лестнице, как землетрясение. Конечно, все это отвлекало от работы, но в отсутствие жены он только о ней и думал.
После отъезда Нуш Фрида, казалось, утратила всю свою жизненную силу. Видимо, она почувствовала себя униженной из-за того, что Нуш выставляла напоказ свои роскошные костюмы и шляпки. Конечно, ее сестра сделала лучшую партию. Пусть старый, но богатый муж-аристократ с заметным дуэльным шрамом на левой щеке. О таком муже мечтал барон фон Рихтхофен для каждой из своих трех дочерей.
– Надо больше работать, – сказал себе Эрнест. – Взять больше часов в экзаменационной комиссии или попросить еще один класс в вечерней школе для рабочих. И тогда Фрида сможет заказать новую шляпу в Лондоне. С изысканным плюмажем по краю. С перьями белой цапли…
Когда Фрида играла с детьми, ее глаза так и сияли. Только вчера он пришел домой и увидел, что она лежит на полу с разметавшимися юбками, болтая в воздухе крепкими ногами в чулках. Монти объяснил, что мама изображает велосипед. Неприлично и недостойно матери семейства, конечно. Но Эрнеста так обрадовал ее беззаботный смех, что он промолчал.
Его всегда удивляла глубина материнских чувств Фриды. Она любила детей с неукротимой энергией, которую Эрнест не вполне понимал. Глядя на жену, он осознавал свою внутреннюю слабость, погребенную под слоями опыта, который он приобрел на неуклонном пути к респектабельности, к положению джентльмена. Эта слабость, неопределенная, толком не сформулированная, мучила, как комариный укус под тесной одеждой.
Мимо, нарушив течение мыслей, прогрохотал малиновый трамвай. Эрнест поспешил к рыночной площади. На мгновение перед глазами встали пышные бедра супруги. Он тряхнул головой. Нужно подумать, что такого могла сказать Фриде ее сестра? Ему не особенно импонировало сочетание хищной злобы и кокетливого высокомерия Нуш. В ней было что-то безбожное. Что-то смутно аморальное. В сознании всплыли слова из Библии. Даже в доме Моем Я нашел нечестие их, говорит Господь… По крайней мере, Фрида усвоила моральные устои матери, а не бессовестную распущенность отца или сестры.
По рынку пронесся порыв ветра, играя полями его хомбургской шляпы и норовя выдернуть торчащий из нагрудного кармана платок. Эрнест перехватил ручку зонта и оглядел оставшиеся открытыми киоски. Ни тюльпанов, ни гвоздик. Корзина с вялыми листьями щавеля и еще одна, с зелеными стеблями ревеня. Скелеты кроликов на прилавке; на костях остались кусочки полупрозрачной плоти.
– Скелет, – пробормотал он. – Происходит от греческого слова σκελετός: «остов, скелет», первоначально «высохший, сухой».
Эрнест поймал сердитый взгляд мужчины за прилавком и быстро отвернулся. Дождь припустил сильнее, нужно уносить ноги. Уже собравшись уходить, он заметил женщину, которая складывала в корзину вязаные крючком вещи.
– Я бы хотел купить кружев, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и в то же время безразлично.
Женщина сунула ему кружевной квадратик мышиного цвета.
– Последняя мода в Лондоне.
Эрнест откашлялся. Квадратики походили на носовые платки, однако что-то подсказывало ему, что это не они. Для подставок или салфеток великоваты.
– Накидки на стулья. Там, где спинка соприкасается с головой, – пояснила женщина.
– Я возьму четыре.
Эрнест отвлекся и задумался о происхождении слова «четыре». Вероятно, от греческого tetarēs. Или латинское quattuor? А до этого? Мысли пронеслись сквозь языковые хитросплетения ушедших времен – латынь, греческий, древнескандинавский, древнефризский…
Все еще думая об этимологии слова «четыре», он вдруг заметил, что стоит в прихожей и протягивает Фриде намокший сверток с кружевами.
Она разорвала бумагу и с застывшей улыбкой посмотрела на кружевные квадраты.
– Ноттингемские кружева считаются лучшими в мире, – объявил Эрнест, испытывая прилив гордости.
Это была гордость за Англию, за империю и за себя – английского джентльмена, взращенного им за годы брака. Он вел отсчет со дня своей свадьбы, когда увидел в глазах барона фон Рихтхофена неприкрытое сожаление.
Фрида бросила бумагу в мусорную корзину.
– Да, дорогой, – сказала она. – Наверное.
Она вышла из прихожей с поникшими плечами, будто одолеваемая смертельной усталостью. Да, надо отправить ее в Мюнхен. Пусть отдохнет от забот. Мюнхен – вот ответ на все вопросы.
Глава 5
Фрида
После визита Нуш Фрида постоянно вспоминала день, когда встретила Эрнеста. Чистя его шляпу, складывая зонты, полируя маленькое зеркальце, которое он держал у себя в кабинете, она закрывала глаза и представляла себе фонтан, где они впервые встретились. Она ясно помнила ощущение нагретого солнцем камня и упругого мха под пальцами. Эрнест, непринужденно опираясь на трость, рассматривал резной носик фонтана. Ей понравились задорно торчавшая в углу рта трубка, шелковый галстук-бабочка и лихо сдвинутое набекрень канотье. Он заговорил с ней по-немецки, потом по-французски и, наконец, по-английски. Это ей тоже понравилось – ум и утонченность.
Она бросилась домой и взахлеб рассказывала сестрам, какой он ученый – четыре университета, работает над множеством серьезных книг, а недавно получил должность профессора современных языков в английском городке с экзотическим названием.
– Он еще умнее, чем ты, – заявила она Элизабет.
Она не стала говорить ни о возрасте, ни о синих венах, бьющихся у Эрнеста на висках, ни о просвечивающем под редеющими волосами блестящем черепе.
Когда мать сказала, что мистер Уикли просит ее руки и хочет увезти в Англию, Фрида оторвалась от томика стихов и улыбнулась, вообразив себя женой-вдохновительницей, которая принесет в жизнь великого ученого легкость и радость. В свои восемнадцать лет, уверовав в его гениальность, она мысленно рисовала картины: они гуляют среди английских холмов, погруженные в дискуссию – философия, поэзия, политика, с легкостью переходя с одного языка на другой. Позже Фрида ощутила трепет победы над сестрами, поверив эту мысль одному только дневнику:
«Я первой выйду замуж, первой сброшу бремя девственности!»
– Конечно, он не нашего круга, – вздохнула баронесса. – С другой стороны, не требует приданого. Беднякам не до капризов.
Фриду деньги не волновали. Она хотела яркой жизни, приключений, разговоров, любви. Эрнест мог предложить ей все эти радости. А еще – Англия: само слово дышало тайной, славой, страстью. Она уже слышала зов земли Шекспира, Вордсворта и Байрона. Страна-королевство. Империя, которая простирается до самого края земли. Державный остров… почти рай… драгоценный камень в серебряной морской оправе. «Англия, Англия, Англия…» – вновь и вновь с трепетом повторяла она.
Позже, после знакомства с родителями Эрнеста в Дувре, во время которого его благочестивая матушка смущенно комкала заштопанные перчатки, а сгорбленный отец смущенно сутулился в прохудившейся от частых стирок рубашке, баронесса в бешенстве вернулась в Мец. Когда Фрида приехала домой, родители дали понять, что больше не одобряют Эрнеста. Они подшучивали над его очевидной девственностью, называли его родителей нищебродами, а низкое происхождение считали преступлением.
А Фрида увидела в скромном браке мистера и миссис Уикли надежду: трогательные жесты любви и преданности, заботливость, с которой отец Эрнеста чернил плиту для своей жены, а та каждое утро причесывала ему бороду и разглаживала складки на брюках, когда он вставал. Маленькие знаки верности и любви, которых она никогда не видела раньше.
В первые дни замужества Фрида пыталась делать то же самое: убирала крошки с усов Эрнеста и поправляла ему галстук. Собирала лютики и незабудки, делала букетики и ставила в подставках для яиц ему на стол. За завтраком клала рядом с почтой разрезной нож и срезала корки с его тоста. Появление детей все изменило. С Эрнестом что-то случилось. Она не знала, как и почему, но чувствовала, что медленно отодвигается на самую дальнюю периферию его жизни. Она потрясенно гадала: неужели он больше не любит? А любил ли когда-нибудь? Замешательство быстро сменилось гневом. Через несколько недель гнев утих, она смирилась с отдалением супруга и с головой ушла в материнские заботы.
Лишь временами спокойствие переходило в безмолвную печаль. Ей постоянно мерещилось, что она играет навязанную кем-то роль. Она чувствовала это подсознательно, хотя не могла сформулировать. Пока не приехала Нуш с провоцирующими разговорами о любовниках и салонах. И все эти намеки, что они с Элизабет – а ведь ни одна из них не обладала и долей мужества Фриды – сами выбирают себе роли. Они ведут свободную и счастливую жизнь, где есть место любви и страсти, о которых всегда мечтала Фрида.
«Я поеду в Мюнхен, – решила она, – и увижу, что они преувеличивают полноту своей жизни. Возможно, сестры просто хотят наказать меня за неравный брак».
Она положила трубку и кисет Эрнеста на дальний край письменного стола, рядом с латунной пепельницей и новым коробком спичек. Поправила серые квадратики кружева, которые лежали один поверх другого на подголовнике кресла. А что, если Нуш не врет и не преувеличивает?.. Ученая, серьезная Элизабет резвится с красавцем-любовником на глазах у всего честного народа? Что за бредовая идея!
Глава 6
Монти
Прошла неделя с тех пор, как мама поделилась с Монти огромным секретом, и ему становилось все труднее не думать о своем будущем брате или о том, что мамочка может умереть. Когда она говорила об огне внутри, то, видимо, имела в виду, что у нее жар. Монти вспомнил, как однажды болел с высокой температурой. Кровь будто кипела в жилах, и пламя лизало внутренности.
Вечером, когда отец пришел подоткнуть ему одеяло, у Монти вырвался вопрос, все это время не дававший покоя:
– Папа, откуда берутся дети?
Отец так и застыл у края кровати. В конце концов он сказал:
– Это подарок, который посылает Бог.
И кашлянул, как будто что-то застряло у него в горле.
– Если подарок, то почему так много женщин умирают?
– Это случается очень редко. Если… когда…
Папин голос прервался, он быстро зашагал к двери, как будто куда-то опаздывал. Ясное дело – в кабинет. К своим книгам.
– Женщина умрет, если у нее одновременно ребенок и лихорадка, да, папа?
Отец схватился за дверную ручку.
– Тебе пора спать. Доброй ночи.
– Но как такой большой ребенок может попасть ей в живот?
Монти услышал щелчок закрывающейся двери и торопливые шаги отца на лестнице. В голове пронеслись ужасные картины: младенцы в языках пламени, прорывающиеся сквозь мамину кожу, вылетающие изо рта, извергающиеся из головы, ноздрей, живота. А потом он увидел ее мертвой, с закрытыми глазами; она неподвижно лежала на кровати в своем лучшем воскресном платье с бархатными пуговицами. Подарок от Бога?..
На следующий день за завтраком он спросил маму, как она себя чувствует.
– Как… твой жар?
Он кивнул на ее живот и стал с преувеличенным вниманием намазывать тост джемом, равномерно распределяя кусочки цукатов.
– Жар? – удивилась она.
– Ну огонь, – понизил голос Монти.
Ида с Барби и Эльзой отправились на ферму купить яиц, отец работал, а миссис Бэббит гремела кастрюлями на кухне и могла войти в любой момент.
– Огонь?
Мама повернулась к затухающему очагу.
– Все-то ты видишь, Монти.
Она отодвинула стул, подошла к очагу и бросила в огонь маленькое полено, подняв столб искр.
– А детей посылает Бог?
– В каком-то смысле да. – Мама с любопытством посмотрела на него. – На самом деле ребеночка вкладывает в живот женщины мужчина. Потом он растет, растет и выходит наружу.
Она взяла нож и начала отковыривать желтые комочки масла, беспорядочно роняя их на тост. Монти задумчиво жевал.
– А какой мужчина его туда вкладывает?
– Ну конечно папа. Помнишь быка, которого мы видели на прошлой неделе? Он залез на корову, у дуба с веревочными качелями.
Монти кивнул.
– Он вкладывал в корову ребеночка. Теперь корова будет становиться все толще и толще, а потом у нее появится теленок. Как по волшебству!
– Да? – растерянно сказал Монти.
Он вспомнил быка с огромным красным пенисом, как тот кряхтел и сопел, и залился краской. Он все еще не совсем понимал, при чем тут Бог, но больше не хотел думать ни о младшем братике, ни о разъяренных быках, ни о папе, залезающем на маму.
– Мам, давай поедем сегодня в Шервудский лес? Вдвоем, без Эльзы и Барби. И возьмем с собой сливовый пирог!
– Ты еще позавтракать не успел! – Мама потянулась через стол и сжала его руку. – Мне нравится, когда у тебя хороший аппетит, Монти.
Она доела последний кусочек тоста и встала. Монти посмотрел на ее живот. Вырос или показалось? Нет, вроде бы такой же, как раньше. Он решил присматриваться к маминому животу каждый день. И если что, рассказать папе. Кто-то ведь должен ввести его в курс дела. Даже если Монти посчитают ябедой.
Глава 7
Фрида
Пока Фрида готовилась к Мюнхену – отдавала в починку шляпы и обувь, смазывала петли дорожного сундука, – от сестер продолжали приходить письма: Нуш сожалела, что не сможет выбраться в Мюнхен: ее не отпустят ни любовник, ни портниха. Элизабет велела немедленно ехать в кафе «Стефани», в любое время дня или ночи, и напоминала, что Мюнхен превратился в настоящий оазис интеллектуальной и культурной жизни. Фрида, хоть и выбросила письма в корзину для бумаг, чувствовала странное возбуждение. Она разрывалась между беспечным недоверием и нервным предвкушением. Вновь пыталась уговорить Эрнеста поехать с ней, однако тот уверял, что это совершенно исклю- чено.
Как-то ночью ее разбудила невыносимая жажда. Потянувшись к стакану рядом с кроватью, Фрида вспомнила сон, из которого так резко вырвалась. Она нахмурилась, моргнула, выпила воды. Нет, не сон. Явственное воспоминание. Воспоминание, которое она спрятала подальше десять лет назад. Видимо, предстоящая поездка домой каким-то таинственным образом открыла маленькую дверцу в прошлое. Вытащила из темного, тесного дома и мгновенно вернула в военный гарнизон Меца. Она легла и закрыла глаза.
Фрида в гостиной, мать расхаживает по комнате и говорит что-то резким голосом. Баронесса посылает Нуш просить у командира денег, нарумянив девичьи щеки, чтобы тот растаял от ее красоты. Все больше плохих новостей. Слуги уволены. Дом заложен. Нет денег на приданое. Шансов выйти замуж за армейского капитана больше нет. Придется занимать деньги, закладывая немногочисленное оставшееся имущество. Карточные долги барона слишком велики, просто невообразимы.
Фрида заткнула уши пальцами и поежилась под гагачьим пухом. Она не хотела вспоминать, что было дальше, но воспоминания хлынули, как вода, которая нашла трещину в плотине. Юбки баронессы яростно шуршат по половицам, руки обхватывают грудь под жестким корсажем. Она придумывает жалкие оправдания для супруга, и стыд в ее голосе смешивается с горечью. Раненым в бою нелегко. Военный человек публично несет свои шрамы…
Взгляд баронессы рыскал по комнате, будто ей невыносимо было смотреть на дочерей, видеть свое отражение в их глазах. У него есть внебрачный сын, и он вынужден покупать молчание матери… Если бы у него был законный сын, чтобы унаследовать баронетство… Его постигло тяжелое разочарование… Ела устриц до тошноты… Перед рождением Фриды цыганка клялась, что будет мальчик… Все из-за тебя, Фрида. Если бы только ты родилась мальчиком…
Фрида распахнула глаза и откинула одеяло. Холодный утренний воздух вывел ее из полубессознательного состояния. Думать о прошлом не хотелось. Не хотелось вспоминать переезд в жалкую квартирку с низкими потолками, тесную, неуютную и бедную, и бесконечные обсуждения вопроса, как найти женихов без приданого. В ушах вновь зазвучал голос матери. Нуш найдет богатого мужа, она красавица. Элизабет устроится в жизни, потому что невероятно умна, а вот Фрида…
Она рывком села на кровати. Надо думать о предстоящем дне. Впереди куча дел: оставить распоряжения для миссис Бэббит, обновить подписку на журналы для Эрнеста, заказать мазь у фармацевта – Барби опять обсыпало, купить мясо в мясной лавке.
Позже, когда она выполняла все эти скучные дела, ее вдруг осенило.
– Эрнест, – сказала Фрида за ужином, состоящим из бараньих котлет и жареного картофеля. – Я хочу, чтобы наши дети знали: мужество важнее, чем внешность и ум.
Эрнест, положив перед собой стопку тетрадей, пытался одновременно есть и проверять экзаменационные работы.
– Что ты сказала, мой снежный цветок?
– Они должны знать, что смелость дороже красоты и ума.
На лице супруга отразилось искреннее недоумение, и Фриде захотелось напомнить Эрнесту о его собственной смелости, когда он отважился просить ее аристократической руки, однако тот наконец оторвался от тетрадей и ответил.
– Полагаю, мужество пригодится Монти, если он захочет сделать военную карьеру. А девочкам вполне достаточно быть такими же чистыми и красивыми, как ты.