— Корзину заберешь в следующий раз. Мамочка будет ждать тебя с огромным нетерпением, да, Джейн?
Мама кивает, как послушный ребенок. Пустые глаза моргают, рот открывается, и она тихо произносит:
— Мне здесь очень хорошо.
— Само собой, Джейн, — хлопает ее по спине Фрэн. — Само собой.
— Пора вести ее обратно, — говорит щипальщица. — Скоро придет врач.
— Тебе ведь нравится врач, Джейн? — орет она, повернувшись к маме.
— Доктор приходит каждый день? — с облегчением спрашиваю я.
— Каждый божий день, как по расписанию, — кивает щипальщица. — А если она опоздает, нам влетит, правда, Фрэн? А твоя мама этого не любит. Мамуля хочет, чтобы мы были счастливы. Да, Джейн?
Мама непонимающе смотрит на меня, дергает носом и закатывает глаза. Сейчас наконец что-то скажет.
— Мама? — вновь произношу я.
Но она лишь быстро и отчаянно трясет головой: так сильно, что чепец съезжает набок и закрывает один глаз.
— Скорее, Фрэн. Она не хочет опоздать к доктору. Начинает волноваться.
Медсестры разворачиваются и быстрым шагом ведут маму к зданию. Неужели она даже не оглянется, не попрощается со мной? Она не оглядывается. Ни разу.
Провожая их взглядом, я замечаю какую-то странность. Мамин затылок. Там, где съехал чепец. Там что, лысина? Я пытаюсь разглядеть получше, но сестры спешат, и мамина голова расплывается.
Пятнадцать миль домой я иду в оцепенении, не зная, что и думать. Мама одета в чистое платье, руки вымыты, ногти вычищены. На ней приличные башмаки с целыми подошвами. В ее распоряжении две медсестры, каждый день приходит доктор. Она живет в большом доме с толстыми стенами, настоящими окнами и башней с часами. И все равно у меня тяжело на сердце. Мама похожа на жалкую тень самой себя. «Зато она не бегает полуголая по окрестностям и ей ничто не угрожает, — шепчет мне голос разума. — У нее надежная крыша над головой, вдоволь еды, и никто не задушит ее, если она нечаянно обмочится». «Чересчур худая, и запястья желтые, и какая-то слишком тихая», — перебивает его другой голос.
Через какое-то время я понимаю, что не могу больше слушать их перебранку, и заставляю себя вспомнить о Бордайк-хаусе. Что там делает мисс Элиза? Чем заняты Лиззи и Хэтти? Какие блюда будут стоять в кладовой, когда я вернусь? Когда я уходила, мисс Элиза как раз получила корзину свежайших куриных яиц, еще теплых. Да, она будет делать заварной крем, точно. Ароматизирует его мускатным орехом, или мелко натертым шоколадом, а может, лимонной цедрой? Медовым ликером или сладким немецким вином? Я ускоряю шаг: не терпится попасть домой. Домой.
Глава 29
Элиза
Индийское рыбное карри
Я три дня кряду обедаю с мистером Арноттом. Он развлекает меня забавными историями из своих путешествий, щедро сдабривая их сведениями о том, как растут специи, и своими обширными кулинарными познаниями, которые я впитываю с жадностью, не приличествующей леди. Он учит меня, как распознать кайенский перец, разбавленный кирпичной крошкой или опилками красного дерева. Объясняет, как готовить рис патна по-индийски, чтобы тот оставался рассыпчатым. Рассказывает о блюдах, столь невыносимо острых, что английская леди может упасть в обморок. По окончании беседы я спешу на кухню и делаю заметки, чтобы ничего не забыть.
Затем он уезжает в Гастингс, навестить родных, а по возвращении, три дня спустя, не приглашает меня разделить трапезу. Мать страшно расстроена — она убеждена, что до постояльца дошли сплетни. Однако на пике ее отчаяния гость передает через лакея просьбу, чтобы я к нему присоединилась. Признаюсь, мое сердце забилось быстрее — к моему собственному удивлению. Мама вскочила с кровати и обняла меня.
— Я знала, знала! Ты очаровала его остроумием и вскружила голову своим меню! Если ты добьешься от него предложения, твой отец сможет вернуться из Кале, а Кэтрин и Анна — уйти из гувернанток.
От этих слов у меня холодок пробежал по спине. Лишь тогда я поняла, как далеко заходят ее интриги, и почувствовала на своих плечах груз ответственности: мне суждено спасти семью Актон от бесчестия. Я решила воспользоваться моментом и перейти в наступление.
— А ты не хочешь вернуть мои книги?
Она сердито замахала руками, как на взбесившуюся кошку, которую надо утихомирить.
— Всему свое время, дорогая. Его слуга и камердинер всюду суют свой нос, мы не можем рисковать.
Я решила не настаивать, наши недавние стычки лишили меня всяких сил. А сегодня, если я собираюсь быть кухаркой, хозяйкой и будущей женой в одном лице, мне нужна ясная голова.
На кухне тихо и спокойно. Обследовав по всем правилам только что доставленного карпа, Энн осторожно предлагает огуречный соус.
— Сезон огурцов закончился, — говорю я, а она возражает, что видела в кладовой подходящий огурец, плотный и хрустящий.
Я не могу сдержать улыбку. После возвращения Энн превратилась в настоящую повариху и стала просто незаменимой.
Она начинает чистить карпа, затем останавливается и указывает на кладовую.
— Вам прислали специи, мисс. Из Лондона.
Я восторженно хлопаю в ладоши. Мистер Арнотт не бросает слов на ветер: пообещал — и сделал.
— Ну что, попробуем приготовить одно из любимых блюд мистера Арнотта?
— Можно спросить, мисс Элиза, вы сегодня вечером будете на кухне или в столовой?
Энн поднимает голову, и я вижу, что у нее под глазами залегли фиолетовые тени.
— Сегодня я должна ужинать с мистером Арноттом, — отвечаю я.
Она мрачнеет.
— Не бойся — карри лучше всего готовить заранее. Давай попробуем приготовить рыбу под соусом карри по рецепту, который он мне так красноречиво описывал.
Я открываю сундучок со специями и выставляю на стол черные эмалированные жестянки, крошечные стеклянные баночки, маленькие полотняные мешочки, подписанные от руки: гвоздика, куркума, кайенский перец, мускатный цвет, целые мускатные орехи, молотый имбирь, сушеные красные перчики чили, маринованный капсикум, перевязанные бечевкой палочки корицы, шарики черного перца, зеленый перец в маринаде, всевозможные смеси пряностей, составленные мистером Арноттом лично. Я ставлю на стол жестянку с этикеткой «Бенгальское карри мистера Арнотта».
— Давай попробуем это. Если получится удачно, включим рецепт в раздел «Зарубежная и еврейская кухня».
«Если мама не заартачится», — думаю я про себя и тут же вспоминаю, что меня ждет новая жизнь: я стану миссис Арнотт и не должна буду считаться с мамиными предрассудками. Из моей жизни навсегда уйдут досадные мелочи, которые приходится терпеть старой деве. Я поднимаю левую руку и воображаю кольцо на безымянном пальце. На секунду чувствую привычную пустоту на внутренней стороне локтя, но тут Энн спрашивает дрожащим голосом:
— Вы первая из своих сестер выйдете замуж, мисс Элиза?
Вопрос застает меня врасплох, напоминая о наших необычайно искренних отношениях, более приличествующих кухарке и ее помощнице, чем хозяйке с прислугой. Собственно, так и есть: я в этом доме скорее не хозяйка, а кухарка. А Энн слишком умна для прислуги.
Тут же спохватившись, она краснеет, просит прощения и проговаривается, что на кухне только и слышно, что о нас с мистером Арноттом. Мне нравится, что она так искренна и бесхитростна, и в то же время скромна.
— Тебе не за что извиняться.
Я открываю жестянку с порошком бенгальского карри, из которой пышет сухим пряным жаром.
— У меня есть младшая сестра, она замужем за доктором.
Я протягиваю Энн жестянку:
— Мистер Арнотт составил эту смесь сам. По-моему, она слишком острая на наш английский вкус.
— Тогда я лучше начну с ложечки для соли, а потом буду пробовать, да?
Я киваю и легонько сжимаю ее тонкую руку.
— Ты лучшая ученица на свете.
В ответ ее пальцы на секунду сжимают мои.
Мы целый день дружно готовим обед, действуя, как слаженный механизм. Меня только немного раздражают монотонные напевы Лиззи в буфетной, однако я говорю себе, что присутствие девочки позволяет Энн заниматься более квалифицированной работой. А я, в свою очередь, могу очаровывать нашего гостя. Пока Энн нарезает, жарит, перемешивает, поддерживает нужную температуру, я могу подумать о мистере Арнотте и о том, чего он ждет от жены. Разумеется, существуют определенные обстоятельства. Деликатные обстоятельства, которые следует обсуждать очень осторожно. Я не говорила об этом даже с матерью. Я не знаю, как о них заговорить, но это совершенно необходимо. Записывая время готовки, вес и меры, которые использует Энн, снимая пробу, высказывая свое мнение о приправах, я не перестаю думать о мистере Арнотте.
За обедом он сияет. По его словам, воды Танбридж-Уэллса принесли ему несомненную пользу. Он никогда себя так прекрасно не чувствовал. Затем он ловит мой взгляд и говорит:
— Мисс Актон, существует еще одна причина, по которой я сейчас пребываю в столь жизнерадостном расположении духа.
Я скромно опускаю глаза в тарелку с яблочным супом, искусно приправленным молотым имбирем из его коллекции.
— Рада за вас, сэр.
Господи, как отвратительно это притворство! Почему я не могу посмотреть ему прямо в глаза и сказать, что я — поэтесса с сомнительным прошлым, которая пишет кулинарную книгу по заказу издателя? Нет, я должна хранить молчание, как обещала матери. Ради несчастной семьи Актон, покрывшей себя позором.
— Это вы, Элиза. Могу я называть вас Элизой?
Я киваю, думая лишь о том, что он может мне предложить. Деньги. Свободу. Уважение. Семью. Возможно. Смогу ли я в таком возрасте родить здорового ребенка? Моя левая рука непроизвольно тянется к животу.
— Моя супруга, упокой Господь ее душу, скончалась в Индии три года назад. С тех пор я с головой ушел в работу, в ущерб своему здоровью. Поэтому я здесь.
Я встречаю его взгляд, не в силах больше смотреть на суп. Тем более что по поверхности змеится тонкий завиток жира. «Суп следует всегда процеживать от жира», — с легким раздражением думаю я.
— А теперь я воспрянул духом, и мое здоровье улучшилось. — Он замолкает, вытягивает из-за воротника салфетку и бросает на стол, будто показывая свою вновь обретенную силу. — Думаю, я вновь созрел для семейной жизни.
Жирная капля ползет, извиваясь, по поверхности супа, скручивается в блестящий локон. Мои щеки заливает румянец. Появляется Хэтти, начинает убирать со стола, и я отдаю себе отчет, что через минуту всем на кухне будет известно о театрально отброшенной мистером Арноттом салфетке и моих горящих щеках.
— С вами, мисс Актон, — добавляет он, как только Хэтти скрывается за дверь. — Если вы согласитесь…
От его прямоты у меня перехватывает дыхание, но если мы собираемся продолжать в столь прямолинейном ключе, я должна кое в чем признаться ему, не мешкая ни минуты.
— У меня нет приданого, — бормочу я.
— Ни пенни?
— Мой отец разорился. Этот дом мы арендуем.
— Я предполагал, что здесь может скрываться какая-то тайна, однако это не имеет значения. У меня более чем достаточно средств.
Мистер Арнотт откашливается, чтобы скрыть смущение. Интересно, теперь, когда он узнал, что я бесприданница, оставшаяся старой девой, он увидит меня в другом свете?
— Давайте будем честны, Элиза, — произносит он, поднимая салфетку и промокая уголки рта. — Мне нужна супруга, способная вести хозяйство, руководить слугами, присматривать за кухней, развлекать жен моих деловых партнеров, вдохновлять меня, когда я возвращаюсь с работы… Понимаете?
Он непринужденно обводит рукой стол.
— А чего еще вы ожидаете от будущей супруги? Я имею в виду, какую степень свободы вы ей предоставляете?
Бестактные вопросы срываются с моих губ помимо воли и повисают между нами в воздухе, точно клубы пара от супа.
— Она вольна делать все, что ей угодно, — поморщившись, отвечает он, — если это не порочит доброе имя моей компании.
Хэтти приносит блюдо с рыбой под соусом карри и миску пилава. Она очень медленно ставит блюда на стол и устраивает целое представление: передвигает бокалы и спецовники, полирует сервировочные ложки.
Я бросаю на нее такой взгляд, что она мгновенно испаряется. Еда — единственное спасение от этого разговора о супружестве, которое представляет собой всего лишь удобную сделку. Я пробую рыбу и испытываю прилив блаженства. Густой маслянистый соус раскрывает ароматы слоями: чеснок, белый имбирь, давленые семена кориандра, лимонный сок, тончайший намек на куркуму. Кусочки рыбы невероятно нежные, но плотные. Несколько секунд я не в силах думать ни о чем, кроме соуса, тающего на языке. Мистер Арнотт тем временем продолжает.
— Мне кажется, я легкий в общении человек. Моя супруга не жаловалась. Она была идеальной спутницей, а в вас присутствует множество ее черт, и я не вижу никаких препятствий для долгой и счастливой совместной жизни, Элиза.
Он вдумчиво жует рыбу.
— Великолепно. Не хуже, чем у моего повара. Вам понравится наблюдать за его работой, хотя он привык работать без чьего-либо контроля.
— Ваш повар — мужчина? — удивленно спрашиваю я, ведь поваров-мужчин держат только самые обеспеченные семейства.
— Да, его зовут Луи. Он любит, когда его называют шефом, а я предпочитаю привычное нам слово «повар».
Он откладывает нож с вилкой и ловит мой взгляд, однако я слишком взволнованна, чтобы посмотреть ему в глаза. На меня накатывает острое желание побыть одной. Сосредоточиться на вкусе, на том, как раскрываются специи и приправы у меня на языке. Что получится, если добавить больше чеснока, уменьшить количество масла, взять другой вид рыбы, а вместо лимонного сока добавить чили-винегрет? Мои мысли разбегаются в разные стороны… Французский шеф, который привык работать самостоятельно… возможность родить ребенка… супружеская любовь… мой обман… вызвать отца из Кале…
Сумбур в мыслях внезапно прекращается, когда мой слух улавливает шаги под дверью. Мать подслушивает.
— Как вы отнесетесь к предложению стать миссис Арнотт? — спрашивает наконец он.
Я вновь слышу скрип половиц в холле. Мать явно не может сдержать возбуждения.
— Мне нравится ваше предложение, сэр, — говорю я и внезапно понимаю, что это правда.
Я устала отчитываться перед матерью за каждый шаг и считать каждое пенни; унизительное положение старой девы невыносимо; мне надоело исполнять прихоти полковника Мартина и миссис Мартин; у меня нет сил в свои тридцать шесть лет мириться с пренебрежительным тоном мистера Лонгмана, который недавно прислал мне очередной словарь, точно я не умею писать. Я так от всего этого устала.
— Вас устоит непродолжительная помолвка?
Мистер Арнотт накрывает мою руку своей. На мгновение я представляю, какова она на ощупь — моя израненная рука кухарки. Но он держит ее очень бережно, будто все понимает.
— Я дам ответ завтра утром, — говорю я, не отбирая руки. Мне приятно его прикосновение.
Глава 30
Энн
Мавританское чатни
В Бордайк-хаусе все вверх дном. Мисс Элиза скоро станет миссис Арнотт, и мадам ведет себя как одержимая. Хэтти только и говорит, что о свадьбе, и даже малышка Лиззи взбудоражена, хотя я не понимаю почему: ей ведь придется целыми днями мыть горшки и кастрюли. Для обсуждений был призван мистер Торп, а его супруга щедро раздает советы по всем вопросам, от свадебного платья до украшения церкви.
Одна лишь мисс Элиза выглядит подавленной. Однажды утром я нахожу ее в кухне. Она сидит на стуле с деревянной спинкой за столом, где обычно записывает наблюдения. Только не пишет, а рассматривает свои руки. Наверное, переживает, как будет смотреться на фоне ожогов и порезов обручальное кольцо. За все эти недели ее руки, такие белые и красивые, стали походить на мои. Правда, они не красные, и мозолей у нее нет, только порезы, а на большом пальце еще не зажил блестящий розовый ожог.
— Я желаю ей доброго утра и добавляю, чтобы расшевелить:
— Попробуем сегодня тот рецепт индийского завтрака? Я оставила для него отличный кусок холодного палтуса.
— Как ты предусмотрительна! — хвалит меня мисс Элиза. — Думаю, мистер Арнотт обрадуется, ведь, как тебе известно, он сегодня нас покидает.
Она улыбается такой вымученной улыбкой, что я глазам своим не верю. Разве только что помолвленная девушка не должна быть самой счастливой на свете? «Наверное, она грустит из-за его отъезда», — догадываюсь наконец я.
Я нахожу в кладовой палтуса, рис патна, который любит мистер Арнотт, масло, кайенский перец и два яйца в крапинку — я уже знаю, это его любимые. Когда я возвращаюсь, мисс Элиза так и сидит, глядя на свои руки. Я начинаю выгребать золу, она не подает признаков жизни. В конце концов я спрашиваю, что с ней.
— Все хорошо, — говорит она. — Я задумалась о стихах, которые написала. Хочешь послушать?
Я киваю. Она читает своим нежным, мелодичным голосом, будто ветерок шумит в ветвях.
Помедли цепь себе ковать —
Ее не сможешь разорвать.
Хоть звенья вылиты из злата,
Но тем больней твоя утрата
— Очень красиво, мисс, — говорю я, надеясь, что она продолжит: ее стихи трогают за душу, и мне становится не так одиноко.
Мисс Элиза вдруг озабоченно хмурится:
— В этой суматохе я не выдала тебе жалованье, да?
— Да, — говорю я. — Не хотела вас беспокоить, в этой суматохе.
Я не признаюсь, что мысль о жалованье не выходила у меня из головы, ведь я должна отдать мзду медсестрам, когда пойду навещать маму, и нужны деньги для папы, который до сих пор не расплатился с плотником за новые костыли.
— Я совсем упустила из виду, — виновато произносит она. — Как я могла? Извини.
Она поднимается и так спешит к ящику комода, где прячет металлическую коробочку с деньгами, что не замечает упавшей на пол книги. Наверное, это рецепты, и она составляла меню. Мисс Элиза сосредоточенно отсчитывает шиллинги и пенни, заставляет меня принять в качестве извинения лишний шестипенсовик и закрывает шкатулку изогнутым ключиком.
— Можно, я отнесу деньги в свою комнату, мисс?
«Я не могу позволить себе потерять даже полпенни», — думаю я, спеша на чердак, где прячу под матрасом кошелек.
Вернувшись на кухню, я обнаруживаю там малышку Лиззи, завязывающую передник. Мисс Элиза ушла. Мой взгляд падает на темные очертания книги под столом. Надо же, какой рассеянной она стала! Моя хозяйка — самый организованный и аккуратный человек из всех, кого я знаю. Раньше она ни за что не оставила бы поваренную книгу на полу. Видно, расстроилась, что забыла о моем жалованье.
Когда я поднимаю книгу, у меня замирает сердце. Это не сборник рецептов, а стихи. Ее стихи, которые я мечтала прочесть, с тех пор как сюда попала. Я знаю, что это недостойно, но ничего не могу с собой поделать. Вместо того чтобы положить книгу на видное место, я прячу ее под передник и бегу наверх. Хэтти стоит перед умывальником и брызгает себе в лицо холодной водой. Я прячу книгу под матрас и с бьющимся сердцем возвращаюсь на кухню.
Я заканчиваю чистить плиту; почерневшие от угольной пыли руки ломит от холода. Я насыпаю угля и дую на огонь, пока не разгорится хорошенько. Когда я собираюсь выложить на блюдо палтуса, возвращается мисс Элиза. Она взволнованно оглядывается по сторонам.
— Энн, ты не видела здесь такую маленькую книгу? В голубом шелковом переплете?
Она обходит вокруг стола, придерживая юбки, шарит глазами по комнате.
Я еще могу признаться, исправить свою оплошность. Нет: язык немеет, в голове туман. И с моих губ срываются слова, как будто говорю не я, а кто-то другой.
— Нет, мисс Элиза.
— Ты не выходила из кухни?
— Я бегала в свою комнату, спрятать деньги.
Я вспыхиваю и радуюсь, что в кухне полумрак — здесь всегда не хватало света.
— Ну да, конечно.
Она начинает выдвигать и задвигать ящики.
— Наверное, сюда приходила миссис Актон.
Она идет в буфетную и спрашивает у Лиззи, не заходила ли мадам. Или кто-то из прислуги мистера Арнотта.
Лиззи отвечает, что все это время была в буфетной и никого не видела.
— Кажется, я схожу с ума, — говорит она мне. — Должно быть, сама ее куда-то переложила и забыла в этой кутерьме.
— Что переложили, мисс Элиза?
О, как я ненавижу себя за эти слова, вырвавшиеся из моих лживых уст! Я мысленно корчусь от ненависти к себе. Да теперь уж поздно. Я воровка, и теперь не могу признаться в своем преступлении. В прошлом месяце одного мужчину приговорили к пожизненной каторге за кражу бушеля яблок. Украсть книгу — гораздо хуже. Люди болтались на виселице и за меньшие преступления.
— Перед твоим приходом я читала стихи, — поясняет она, нахмурив брови и теребя юбки. — Должно быть, спрятала подальше и забыла куда.
Я киваю, не в силах произнести ни слова. Меня так и подмывает признаться, упасть к ее ногам и молить о прощении. Нет, меня тогда отправят в Ботани-Бэй или на виселицу. А мысль о том, что я огорчу мисс Элизу, просто невыносима. И я решаю вернуть стихи тайком. Побегу к себе в комнату, вытащу книгу из-под матраса, спрячу за блюдо или поднос, чтобы она нашла. Я понимаю: мисс Элиза боится, что книга попадет не в те руки, а именно в руки мистера Арнотта. Хотя что здесь такого? По-моему, любой мужчина гордился бы женой-писательницей.
— Она обязательно найдется. Просто слишком много всего в голове.
Мисс Элиза издает нервный смешок. Она сегодня как на иголках, а тут еще я со своим любопытством и враньем. Господи, прости меня грешную.
— Мы должны закончить приготовление кеджери. Мистер Арнотт желает позавтракать со мной пораньше.
Я тянусь к дощечке, чтобы записывать наблюдения, однако она поднимает руки и говорит:
— Не беспокойся о наблюдениях, Энн. Они больше не нужны.
Охватившее меня при этих словах смятение заставляет забыть об угрызениях совести и о тяжести на сердце. До меня вдруг доходит: никакой кулинарной книги не будет. Внутри все обрывается.
— О, мисс Элиза. Теперь, когда вы станете миссис Арнотт, книги не будет?
Она вздыхает, да так тяжело, что ей вторит вся комната, точно ветер в трубе, не находящий выхода. Затем в кухне воцаряется тишина. Я дрожащими руками разбираю палтуса.
— Надеюсь, что смогу взять тебя с собой, Энн. Правда, у мистера Арнотта есть повар-француз, который не потерпит моего вмешательства.
Мое будущее идет прахом. Из пересохшего горла вырывается сдавленный всхлип. Что я буду делать, если не смогу стряпать с мисс Элизой? Я хочу готовить еду…
— Ах, Энн! — восклицает она, и тут же берет себя в руки. — Все будет хорошо. Давай не драматизировать.
Не совсем понимая, что она имеет в виду, я смахиваю слезы и отправляюсь в кладовую, чтобы прийти в себя. Когда я возвращаюсь, мисс Элиза спокойно взбивает яйца и просит меня найти мавританское чатни, приготовленное на прошлой неделе. Мы заканчиваем готовить, погруженные каждая в свои грустные мысли. Она протягивает мне чистую деревянную ложку и просит попробовать кеджери.
Я подношу ложку к губам и мгновенно успокаиваюсь. Теплая, шелковистая мякоть палтуса тает на языке. Рисовые зернышки покрыты маслянистой нежностью. Тепло и пряность переносят меня в иной мир — далекие берега, экзотические страны, саблезубые тигры, заклинатели змей, верблюды и слоны, раджи в украшенных драгоценностями тюрбанах, раскаленные пустыни. Ложка кеджери воскрешает в памяти восток, рассказы о котором слышал Джек в Лондоне.
— Добавить соли? Перца? — возвращает меня на грешную землю вопрос мисс Элизы. — Как нам известно, мистер Арнотт имеет пристрастие к острому.
Я останавливаюсь и размышляю.
— Чуточку кайенского… буквально ложечку.
— Да! — Она складывает руки вместе, воспрянув духом. — Пойду приготовлюсь к завтраку. Выложи чатни в серебряный соусник и не забудь, мистер Арнотт любит очень крепкий чай.
Я киваю, вновь возвращаясь мыслями к украденной книге. Нужно вернуть ее на кухню. Пока ее не нашла под матрасом Хэтти. Пока меня не наказал Бог. Пока меня не поймали с поличным и не отправили качаться на виселице.
Глава 31
Элиза
Кеджери
Мистер Арнотт (которого я теперь должна называть Эдвином) получил неприятные известия. Он утратил свое всегдашнее веселое расположение духа и все равно восхищается кеджери. Я тоже вся на нервах. Не помню, куда засунула единственный экземпляр своих стихов, после того как вытащила книгу из материного тайника. Мать думает, что я ничего не знаю о тайниках и где она держит свои секретные ключи. Как бы не так! Она утверждает, что спрятала книги ради моего же блага, но прошлой ночью я ощутила столь непреодолимую потребность вспомнить, кто я, что мне захотелось хотя бы взглянуть на собственные стихи.
Я нашла книгу и перечитала свои жалкие, несмелые попытки, радуясь, что ужасные времена, когда меня спасало от безумия только сочинение стихов, давно позади. Мать говорит, что Эдвин, то бишь мистер Арнотт, не должен знать. Я этого не понимаю. Пусть между нами нет любви, но разве мы не должны доверять друг другу? Быть честными? У меня появляется странное чувство, что я лишилась всей своей сущности — стойкости, храбрости, отваги. Я уже не понимаю, кто я. И эту пустоту заполняет леденящий стыд.
Мать прагматична до мозга костей. Она давит на мою ответственность перед семьей и напоминает, что замужество принесет мне деньги и уважение, чувство собственного достоинства и спасение от одиночества. Когда она произнесла слово «одиночество», ее голос прервался, а на глаза навернулись слезы.
— Папа сможет вернуться из Кале, — сказала я, чтобы ее утешить.
И тут она бросилась в атаку, напоминая, что мы по-прежнему во власти последних кредиторов, владельца пивоварни и мясника, пропустивших публичные торги, когда все нажитое нами добро было выставлено на растерзание стервятникам.
— Только брак и деньги принесут тебе свободу, Элиза, — сказала она, промокая покрасневшие глаза. — Без них тебя ждет горькая, одинокая жизнь всеми ненавидимой старой девы, вынужденной угождать кому-то за кусок хлеба.
Когда она это сказала, я вновь услышала ужасные голоса пьянчужек, что преследовали меня, когда я бежала из пивной. «В Тонбридже старая дева жила…».
— Элиза, любовь моя…
Эдвин накрывает мою руку своей, большой и теплой. У меня по спине пробегают мурашки, хочется уронить голову ему на грудь, услышать ровное биение сердца, прижать к себе. На мгновение я представляю его в виде рецепта. «Взять состоятельного пожилого вдовца, владельца двух солидных домов и трех процветающих компаний, соединить с тридцатишестилетней неудавшейся поэтессой, отец которой обанкротился и сбежал, и добавьте практичную, беспринципную мать. Сдобрить парочкой секретов. Прижать его к себе. Перемешать…».
— Да, дорогой Эдвин?
— Я хотел бы открыть тебе счет у лондонской портнихи. Миссис Арнотт понадобится новый гардероб.
Я смотрю на свое платье его глазами. Старое, поношенное, давно вышедшее из моды. Платье старой девы.
— И у ювелира. Я заметил, что ты не носишь украшений. Миссис Арнотт должна сверкать жемчугами и бриллиантами. Все, что тебе понравится.
Как сказать ему, что я сама решила пожертвовать драгоценностями, чтобы сохранить книги? Как объяснить, что я радуюсь, надевая ситцевый передник и рассматривая связку кроликов или только что доставленного окуня? Я должна ему сказать. Надо быть честной…
— А ты позволишь мне заниматься благотворительной работой, Эдвин? Мне ведь нужно какое-то занятие, если я не буду помогать маме с постояльцами.
— Именно поэтому я заговорил о платьях и украшениях.
Он снисходительно похлопывает меня по руке, объявляет, что «наелся под завязку», и сдвигает половину кеджери на край тарелки. Его беспечная непринужденность, сопровождаемая скрипом ножа по фарфору, внезапно вызывает у меня приступ злости.
«Эту роскошную рыбу поймали, умертвили, почистили, выпотрошили, нарезали на кусочки, приготовили, чтобы ты мог утолить голод», — раздраженно думаю я, вспоминая, как пробовала кеджери час назад Энн. Ее лицо выражало восторг, почти неземное блаженство. Несомненно, она ела палтуса впервые в жизни. Я высвобождаю руку и принимаюсь за еду. Густое, маслянистое, сочное кеджери идеально сбалансировано по вкусу. Я уношусь мыслями к книге и задумываюсь, в какой раздел поместить это блюдо: «Зарубежная кухня» или «Рыба»? А может, сделать отдельную главу «Завтраки»? И вдруг, как гром средь ясного неба, приходит мысль: я уже не Элиза Актон, автор кулинарной книги, а без пяти минут миссис Эдвин Арнотт.
— А я смогу заниматься благотворительной работой, после того как покончу с обновлением гардероба? — допытываюсь я.
— Боюсь, дел будет значительно больше, чем ты себе представляешь, милая Элиза. У меня солидный штат прислуги и масса деловых партнеров, которых необходимо обхаживать и развлекать. Став миссис Арнотт, ты найдешь достойное применение своим женским талантам.
Он издает снисходительный смешок:
— После кончины супруги я пренебрегал этой стороной своей деятельности, встречаясь с партнерами только в клубе, где не хватает домашнего уюта.
Он умолкает и вытирает губы салфеткой.
— Боюсь, что мои конкуренты ушли далеко вперед, ведь в клуб нельзя приглашать жен. Я точно знаю, что супруга моего главного соперника прилагает огромные усилия. Дневные вечеринки для леди, приемы и обеды, о которых говорит весь город…
В мгновение ока мое воображение переносит новоиспеченную миссис Арнотт от портнихи и модистки в собственный дом.
В новом наряде из самой лучшей материи, сшитом по последней моде, она восседает за столом с деловыми партнерами мистера Арнотта и их разряженными в пух и прах женами.
Гравированное богемское стекло, вычурные серебряные канделябры, во весь голос кричащие о своей дороговизне, обеденные тарелки из тончайшего фарфора, тщательно отполированное столовое серебро. Разве не о такой жизни я всегда мечтала? Разве не для этого меня воспитывали?
— Мои дома содержатся в безупречном порядке, — продолжает он. — Однако им недостает… атмосферы, женской руки, изысканных штрихов, благодаря которым дом становится домом. Мне нужна ты, милая Элиза. Можешь делать все, что тебе заблагорассудится: менять драпировку на кроватях, заказывать шторы по своему вкусу, покупать турецкие ковры или новое фортепиано.
— Ты очень щедр, — бормочу я. — А твой французский шеф не станет возражать против моего вмешательства в его работу?
— Ну, Луи порой не слишком приветлив, он ведь француз, — стоически улыбается мистер Арнотт. — Впрочем, ты легко покоришь моего шефа, заговорив с ним на его родном языке. А приготовление изящных дамских завтраков и роскошных обедов позволит ему в полной мере блеснуть своими талантами.
— А слуги? — осторожно интересуюсь я. — Я могу их менять, если захочу?
Естественно, я прощупываю почву. Меня беспокоит упоминание о гениальном шеф-поваре. Я бы предпочла нанять обычную кухарку, в какую превращается Энн буквально на глазах. Простую кухарку, которая будет рада такой хозяйке, как я, со всеми моими странностями и причудами.
— Можешь заменить всех слуг, которые тебе не понравятся.
Он еще раз сжимает мои пальцы, отодвигает кофейную чашку и стягивает с шеи салфетку.
— Кроме Луи.
— Спасибо, — говорю я, и морщинка у меня на лбу разглаживается.
Остался последний вопрос. Я хочу спросить у мистера Арнотта, можно ли мне писать стихи. С другой стороны, зачем спрашивать разрешения? Я ведь могу писать стихи, когда он работает, в свободное время. Я же не буду целыми днями выбирать наряды, развлекать жен его друзей и добавлять изящные женские штрихи в убранство его домов. Разве не ради этого я выхожу замуж? Не ради свободы?
— Ах, милая Элиза! — нежно заглядывает мне в глаза мистер Арнотт. — Я так рад, что судьба привела меня в Тонбридж и я нашел здесь тебя. Ты просто находка для компании «Специи Арнотта»!
Мне становится чуточку легче на душе. В одном я могу не сомневаться: у миссис Арнотт всегда будут лучшие и самые свежие специи.
Глава 32
Энн
Лук-порей с мокрицами
Пока мисс Элиза в последний раз завтракает с мистером Арноттом, я бегу в свою комнату на чердаке, которую Хэтти, как всегда, оставила в беспорядке. Ее кровать не застелена, ночнушка валяется на полу, вокруг умывальника наляпано водой, лоскутный коврик сбился в кучу, ночной горшок не вынесен. Но у меня нет времени рассуждать о неопрятности своей соседки. Пошарив под матрасом, я достаю томик стихов.
Я решила тихонько вернуть книгу на кухню: якобы нашла на буфете, за блюдом для рыбы. Замотавшаяся мисс Элиза, скорей всего, не вспомнит, что не клала ее туда. Конечно, это нечестно, только ничего другого не приходит в голову. Книга предательски торчит у меня из-под мышки, будто видит, что я делаю, и выдала бы меня, если бы могла. Она переплетена в шелк нежно-василькового цвета, а на обложке написано изящными золотыми буквами: «Стихотворения Элизы Актон».
Боясь, что меня застанет Хэтти, я прислоняюсь спиной к двери и с трепетом открываю книгу. На первой странице написано, что она напечатана мистером Ричардом Деком в Ипсвиче. На следующей — вновь название и имя, элегантным шрифтом с длинными росчерками и угловатыми буквами. Я знаю, что надо остановиться, спросить разрешения, что я поступаю, как вор, однако меня влечет непреодолимая сила, будто я попала в течение могучей реки. Я провожу пальцами по красивым буквам, и сердце выскакивает из груди — сама не понимаю, от страха, раскаяния или возбуждения.
Я открываю первое стихотворение, веду пальцем по словам и читаю, чувствуя, как шевелятся губы. Смысл написанного доходит лишь через несколько секунд. Я потрясенно захлопываю книгу.
Затем открываю вновь, читаю дальше и медленно оседаю на пол. Ее стихи полны невыносимой боли. Какой ужас! В них говорится, что она хочет умереть… уйти в холодный мрачный мир опять… чтобы рабой бесчестия не стать… о раскаянии, нищете, позоре, презрении, подневольной жизни…
Я потрясена до глубины души. У мисс Элизы есть все, что только можно пожелать. Разве испытывала она когда-нибудь муки голода? Дрожала от холода так сильно, что не могла уснуть? Ей не нужно на целый день привязывать к себе веревкой сумасшедшую мать, чтобы та не бегала голая по полям. Откуда в ее голове столько печальных мыслей?
Оказывается, я совсем ее не знаю. И никогда не знала. А ведь мы провели столько дней, трудясь бок о бок на кухне. Я считала ее подругой… Внезапно я становлюсь маленькой-маленькой, будто поднялась высоко в небеса и смотрю оттуда на все, что происходит внизу.
Я резко захлопываю книгу. Любопытства как не бывало. Мне стыдно, что я без спросу заглянула ей в душу: эти стихи написаны не простыми черными чернилами, а кровью.
Вместе со стыдом меня охватывает растерянность. Точно я стою на зыбучем песке. Все, что казалось мне в жизни непоколебимым, пошатнулось.
Спрятав книгу под передник, я бегу по черной лестнице на кухню. Миссис Долби пришла забрать стирку и связывает белье в простыни. Хэтти тащит в буфетную поднос с грязной посудой от завтрака, которую должна вымыть Лиззи.
— Тебе, Энн, придется чистить этот чудесный порей, — ехидничает она и кивает на стол, где лежит самый грязный лук-порей, что я видела в своей жизни, весь в липких комьях земли, с ползающими мокрицами.
Чтобы его как следует отмыть, потребуется целый час, и мои руки окоченеют от холодной воды. Но сегодня я рада возможности отвлечься. Меня охватывает внезапный прилив дружелюбия к порею, к Хэтти и малышке Лиззи, к миссис Долби с ее красными мясистыми руками.
Я засовываю книгу за рыбное блюдо, а когда приходит мисс Элиза, говорю как ни в чем не бывало:
— Кажется, я нашла книгу, которую вы искали.
Ее лицо вспыхивает от радости, как свеча.
— Ах, Энн, где она была?
— Вон там, за рыбным блюдом, — отвечаю я, с преувеличенным вниманием рассматривая порей и стряхивая мокриц.
Я чувствую себя гадкой и подлой, лицо горит от стыда.
— Как странно! — удивляется мисс Элиза. — У меня просто камень с души свалился — это мой единственный экземпляр.
Она подходит к буфету и достает из-за блюда книгу.
— А у нас будут новые постояльцы после отъезда мистера Арнотта? — спрашиваю я, желая поскорее переменить предмет.
— Если все будет хорошо, мы сможем обойтись без жильцов.
Она улыбается своей нежной улыбкой, от которой у меня всегда становится тепло на сердце. Но сегодня только хуже.
— Миссис Актон считает, что нам следует отказаться от приема жильцов и уделять больше внимания мистеру Арнотту. Правда, я… не совсем уверена.
Я молчу — она говорит это больше себе, чем мне. Я несу порей в буфетную и начинаю снимать верхние листья вместе с прилипшими комьями земли и копошащимися в них насекомыми.
— О Господи, прости меня, — тихонько бормочу я, — и сделай, чтобы она была счастлива. Пожалуйста.
Глава 33
Элиза
Макаруны с апельсиновым цветом
Сегодня ее день рождения. Поскольку мы остались без жильцов, я могла понежиться в постели, сочиняя стихи. Начала сочинять стихотворение в ее честь, но никак не могла подобрать нужные слова. Первая строфа вышла столь неуклюжей и банальной, что я разорвала листок на мелкие клочки.
Меня не покидает ощущение, что я загнала свое горе, когда-то столь невыносимое и острое, слишком глубоко вовнутрь, и теперь оно втиснуто в узкую щель между сердцем и ребрами.
Я почти ничего не чувствую, кроме тупой боли под ложечкой. Для стихов этого мало. А может, я потеряла свой дар?
Эти вопросы не дают мне покоя; правда, когда я, одевшись, спускаюсь в кухню, становится легче. Недавно я заметила, что написание стихов сродни приготовлению пищи — ты чувствуешь, что по-настоящему живешь, полностью отдаешься своему делу и забываешь обо всем на свете. Это в равной степени относится к приготовлению блюд и написанию рецептов, когда нужно подобрать самые точные, верные слова.
Раньше я делилась своим поэтическим даром, а теперь дарю людям приготовленную мной еду. Значит, если я не могу написать хорошее стихотворение, то испеку в ее честь вкусный кекс.
— Мне нужно свежее масло, просеянный сахар, перебранный, очищенный от черешков мелкий изюм и три хорошо взбитых яйца, — говорю я Энн.
Она сегодня какая-то слишком тихая — понурив голову, перебирает и моет изюм.
— Проверим рецепт кекса на соде, — объясняю я. — Еще понадобится тертый мускатный орех, свежая лимонная цедра и самая лучшая сухая мука, не зараженная долгоносиком.
— Это… это для кулинарной книги? — спрашивает она, не поднимая головы от банки с изюмом.
— Да, — твердо отвечаю я. — Кекс на соде похож на фунтовый кекс, но значительно дешевле и полезнее.
Я просматриваю рецепты миссис Ранделл, миссис Гласс и доктора Китчинера, делаю заметки по количеству ингредиентов. Когда я пересчитываю вес муки, раздается громкий, настырный звон дверного колокольчика. Через минуту появляется Хэтти, как обычно, запыхавшаяся от возбуждения.
— Мадам требует вас в гостиную. Пришли его преподобие Торп с супругой. Подать горячий шоколад и тосты с маслом?
Я раздраженно вскидываю руки:
— Я только собралась печь кекс! Что им нужно?
Хэтти озадаченно смотрит на меня и осмеливается высказать предположение.
— Наверное, поговорить о вашей свадьбе, мисс Элиза?
Я виновато качаю головой:
— Извини, Хэтти, я не хотела на тебя кричать. Энн, продолжай без меня.
Я развязываю и бросаю на стол передник.
— И никакого горячего шоколада, пожалуйста. Не то они будут сидеть здесь вечно.
В гостиной я застаю неожиданную сцену. Его преподобие меряет шагами комнату, заложив руки за спину. Миссис Торп восседает на диване, чопорно выпрямив спину, и что-то лопочет.
Когда я вхожу, она умолкает, и на ее лице застывает натянутая улыбка. В гостиной воцаряется зловещая тишина, и я начинаю подозревать, что речь пойдет не о свадьбе.
— Элиза, милая, его преподобие хочет поговорить с нами об Энн Кирби.
Я напрягаюсь. Мать, звеня связкой ключей, знаком показывает, чтобы я села. Мистер Торп, сверкнув крепкими зубами, гладит усы.
— Отца Энн Кирби обвиняют в браконьерстве. Лесничий мистера Магриджа застал его с силками на кролика.
— А при чем здесь Энн? — мило улыбаюсь я.
Миссис Торп деликатно покашливает в кружевной платочек:
— Мой дорогой супруг, который так много сделал для семьи Кирби, забыл упомянуть, что в момент совершения этого преступления мистер Кирби был пьян. Мы считаем, что будет лучше, если Энн вернется домой присматривать за ним. Всем известно, в чем состоит долг незамужней дочери.
— Я не намерена отпускать Энн. Когда я стану миссис Арнотт и уеду отсюда, она поедет со мной.
Собственные слова, смелые и решительные, звенят у меня в ушах. Став миссис Арнотт, я сниму с себя бремя незамужней дочери…
Мать взволнованно подскакивает с кресла:
— Мы еще ничего не решили, дорогая моя. Если Энн Кирби унаследовала дурную кровь, то мы, возможно, не захотим подвергать ее искушениям, которые она найдет в доме мистера Арнотта, и соблазнам Лондона с его испорченными нравами.
Я таращусь на нее, потрясенная ее высокомерием и несправедливостью по отношению к Энн. Став миссис Арнотт, я буду избавлена от таких людей. Злых, узколобых…
— Мама, после замужества я буду решать сама, — говорю я. — Мистер Арнотт уже сказал, что я вольна нанимать, кого захочу, и увольнять его прислугу.
— Даже французского шеф-повара? — приподнимает бровь мама, и мне становится ясно, что она не пропустила мимо ушей ни одной моей беседы с мистером Арноттом.
Мистер Торп хрустит костяшками.
— Простите за вторжение, милые дамы. Мы с миссис Торп особенно гордимся трезвостью нашей паствы и хотели бы, чтобы так было и впредь.
— Разумеется, — говорит мама. — Моя дочь бывает своенравной, не нужно принимать все ее слова всерьез.
Я моргаю. Сжимаю кулаки. И прикусываю язык.