Юлия Касьян

На отшибе всегда полумрак

Мечты не всегда воплощаются в жизнь так, как мы себе это рисуем
Тело Алена больше ему не подчинялось, его сковало изнутри, словно кровь превратилась в бетон и намертво застыла в венах. Он не мог шевелиться; ни руки, ни ноги, ни даже язык больше его не слушались. Веки чугунными створками закрыли глаза. Голова лежала на автомобильной подушке, а тело было пристегнуто к пассажирскому сиденью. Ему казалось, что он парит в черном оке урагана, а вокруг кружат звуки реального мира — то слышится звук мотора и движение машин на трассе, то негромко играет радио, а убийца, хрустя арахисом, подпевает в тон мелодии. Он чувствовал запах подгоревшего дешевого кофе, которым пропитался воздух. Вязкий страх, неведомый ему ранее, сжимал горло, туманил мысли. Обездвиженный, беспомощный, он ждал, что вот-вот захлебнется чернотой этой ночи, но удары сердца по-прежнему предательски стучали в ушах, а воздух плавно втекал в легкие и вытекал из них. Ален пытался думать об отце, его доме и просторе бескрайних полей, вспоминал задорный смех Агнес и ее удивленно вскинутые брови, последнюю улыбку матери, тепло ее рук. Но, как он ни вызывал в себе эти воспоминания, их тут же гасил липкий ужас осознания случившего.

— Мы отправимся в путешествие, — услышал он словно откуда-то извне. — Хотелось, чтобы все было по-другому, детектив. Ты мог бы познакомиться с ней и за чашкой кофе или, может, чая, выслушать наши объяснения, наш рассказ, нашу историю, но, увы, ты выбрал свой путь ищейки. Рыскать до самой последней минуты, вместо того чтобы вершить правосудие. Только не переживай, я не собираюсь тебя убивать. По крайней мере, пока… — В ушах Расмуса раздался тихий, но леденящий сердце смех. — В твоем теле всего-то парализующий препарат, поэтому ты не можешь шевелиться сейчас и в ближайшее время. Не трать силы зря, просто слушай. Ты теперь отличный слушатель.

Радио замолчало, и только механический голос навигатора известил, что впереди их ждет долгий путь.

— Зачем все это, наверное, спросил бы меня ты. У меня пока нет точного ответа. Мне приходила мысль бросить все и сбежать, но так делают только трусы. А мы с тобой не из их числа, не так ли? Я думаю, ты должен знать правду. Нет, ты достоин знать правду! Я делаю тебе одолжение, ты — тот, кому я собираюсь рассказать обо всем. Знаешь, меня всегда вдохновляла работа детективов. Мне казалось, что вы боретесь за справедливость. Но, увы, вы всего лишь следуете правилам и выполняете чужие приказы. А должны бы защищать слабых и наказывать виновных. Но вы никогда не приходите вовремя, не появляетесь в нужный момент, не делаете то, что должны. Мне казалось, что детективу так же важно узнать кто, как и узнать почему. Надеюсь, тебе важно, Ален Расмус!

Он хотел бы ответить, повлиять, сделать хоть что-то, но ему оставалось только слушать голос, улавливать настроение, интонацию и надеяться, что ему выпадет хоть один шанс на спасение.

— Интересно, твоя жизнь стоит этой правды, этого одолжения?

Глава 1

Месяц назад

В этот весенний солнечный день в маленькой квартирке на четвертом этаже пятиэтажного дома собралась целая толпа мужчин в форме. Кто-то делал снимки, кто-то внимательно разглядывал убогую обстановку. А кто-то, застыв от ужаса, смотрел на обнаженный труп молодой женщины, напоминающий тряпичную куклу, которую посадили на пол, прислонив спиной к кровати. Бледно-серую кожу исполосовали многочисленные порезы, руки лежали ладонями вверх, голова была закинута на край кровати, а ноги напоминали чуть раскрытые ножки циркуля. На лице жуткой улыбкой чернел длинный разрез, мутные потухшие глаза смотрели в потолок. Дополняли эту пробирающую до нутра картину губы девушки, все в проколах, из которых торчали толстые черные нити. Складывалось впечатление, что вначале ее рот был грубо зашит, а потом в награду или же в наказание за что-то распорот одним движением, высвобождающим так и не прозвучавший крик о помощи.

— Что скажете? — спросил детектив Ален Расмус коронера Фридрека Пальта, склонившегося над телом.

— Скажу, что приблизительное время смерти десять — четырнадцать часов назад, точнее укажу в своем отчете. Предполагаемая причина смерти — потеря крови от многочисленных порезов, но это вы и сами видите, Ален, — серьезно ответил коронер.

Фридрек Пальт был уже немолод и обладал чуть писклявым от природы голосом. Коллеги и знакомые звали его просто доктор Фил, не утруждаясь произнесением не самого звучного имени.

Ален достал планшет из кармана длинного темно-коричневого пальто и что-то отметил в нем.

— Понятно, Фил, — хрипло сказал он. — Когда будет отчет?

— Не напирай, Расмус, всему свое время, — ответил с ноткой раздражения Фил. — Сам видишь, тут работы — непочатый край. А у меня почти все холодильники заняты ожидающими.

— Значит, завтра в восемь утра, и ни минутой позже. Остальным клиентам придется еще подождать, — сухо бросил детектив и, не слушая возмущенного ответа, направился к патрульным.

— Личность жертвы установлена?

— Да, сэр. Это Линда Смит. Двадцать девять лет, проживала в этой квартире. Ее паспорт лежал в сумочке. — Молодой патрульный указал в сторону небольшой черной сумки из потертого кожзама, все еще висевшей на крючке в коридоре.

Детектив кивнул и внимательным взглядом обследовал скудно обставленную комнату, где у кровати сидела растерзанная Линда. У стены справа стоял видавший виды серый шкаф — дверца повисла на одной петле. Напротив кровати располагался небольшой комод, лишившийся ножек, вероятно, в далеком прошлом, а на нем громоздился старый телевизор. Справа от кровати прямо на полу стояла жестяная банка из-под фасоли, наполненная бычками от сигарет, и валялась пустая упаковка от чипсов. Узкий подоконник был заставлен пустыми бутылками и банками из-под дешевого пива и наполовину пустой бутылкой хорошего виски. Ален, поправив резиновые перчатки, подошел к подоконнику и аккуратно приподнял бутылку — не эксклюзив, но дороговата для такой обстановки. Продается, скорее всего, во всех крупных магазинах, но стоит проверить.

Он вернул бутылку на место и продолжил осмотр. Стены грязно-серого цвета — в потеках, потолок, пожелтевший от дыма, пол — липкий и грязный. То там, то здесь валялись упаковки от презервативов, а в углу пылилась пустая пачка сигарет.

— Ну и местечко, а запах — аж глаза режет, — произнесла, осторожно входя, Агнес Крус — бахилы с трудом отдирались от липких пятен на полу. Это была невысокая подтянутая женщина лет тридцати пяти, с ясными карими глазами и густыми русыми волосами. Короткая стрижка подчеркивала красиво очерченные скулы.

— Ужасного тебе дня, — произнес с подобием улыбки Ален.

— И тебе того же, напарник. Подбросила нам судьба дельце, — угрюмо констатировала Агнес, рассматривая тело.

В отличие от своей напарницы Ален был высоким и крупным. Ему уже стукнуло тридцать семь, и его послужной список насчитывал множество раскрытых, но «незначительных» дел, как он нередко отмечал в разговорах с отцом. Уже лет пять он мечтал о повышении, о «том самом деле», которое вытолкнет его из списка обычных детективов, работавших в Центральном полицейском управлении Пятого округа. Крупный нос, крупный рот и волевой подбородок делали его лицо приятным и располагающим, а зеленые глаза с характерным прищуром придавали загадочности и особого шарма. Правда, из-за казавшейся многим высокомерной манеры общения, коллеги часто считали его неприятным и отталкивающим типом. Он обожал порядок в делах, но при этом не слишком заботился о чувствах других людей и был не особо тактичен, если полагал, что это мешает ему соблюдать тот самый порядок. С Агнес они работали в паре уже больше трех лет, и только она со своим легким, ироничным отношением к жизни смогла приспособиться к суховатому напарнику, к его повадкам, привычкам и, само собой, правилам.

— Что думаешь, Агнес? — сердито спросил Ален, после того как глянул на часы и отметил про себя, что она прибыла на место преступления аж на десять минут позже, чем ожидалось.

Уловив направление его взгляда, девушка усмехнулась, потом подошла к напарнику и, чуть прижавшись плечом к его плечу, тихо произнесла низким голосом:

— Если ты спрашиваешь про мое опоздание, то, каюсь, не могла сорваться мгновенно после звонка. Войска моего дружка уже были подняты и требовали схватки.

— Агнес, ты знаешь, я спрашивал не об этом, — пробурчал Ален, пытаясь скрыть улыбку.

Иногда она сводила его с ума своим нахальством и непредсказуемостью, но это же зачастую разряжало напряжение.

— А-а-а, так ты о деле, — насмешливо протянула девушка. — Итак, что же я думаю? Думаю, что жертва была убита.

— Агнес, я серьезно, — закипая, прошипел детектив Расмус.

Что-то подсказывало ему, что дело предстоит серьезное. Внутри уже билась мысль, что именно это расследование может стать его взлетной полосой.

— Я тоже. Множество хаотичных порезов по всему телу, ее поза, нитки, торчащие из губ, распоротый рот — жуть полнейшая. В общем, все говорит, что это не самоубийство, не несчастный случай и, скорее всего, не случайное бытовое убийство. Теперь тебя мой ответ устраивает? — Агнес постояла еще минуту, осматривая комнату, и, не дождавшись реакции напарника, добавила: — Судя по скудной обстановке, квартирка выдана ей в социальный найм, мебель, думаю, с барахолки. Грязь повсюду — ну, это уже вопрос к хозяйке. Могу предположить, что ее жизнь была далека от идеала. — Она взглянула на напряженное лицо Алена. — На ограбление не похоже, но отработаю и эту версию, хотя даже в голове не укладывается, что тут можно украсть. В общем, преднамеренное убийство, как я и сказала ранее.

— Да, — сухо согласился детектив, давясь смрадным воздухом.

Ален и Агнес обсудили с коллегами вопросы по осмотру квартиры, опросу соседей, поиску информации и улик. Ален хотел тщательно осмотреть место преступления, но, чем дольше он оставался в комнате с жертвой, тем сильнее в нем росла необъяснимая смутная тревога, какая-то давно забытая неуверенность.

Он вспомнил свое первое расследование убийства, как впервые увидел место преступления, жертву. Тогда каждый шаг давался ему с трудом, хотелось сбежать и больше никогда не возвращаться. Его единственной мыслью было подавить подступающую к горлу желчь, но она все равно вырвалась наружу. К тридцати семи годам Ален повидал множество преступлений, убийств и трупов, но это, последнее, отличалось особой жестокостью и сумасшествием, больной игрой воображения. А от въевшегося в стены тлетворного запаха гнили, канализации и мертвого тела желчь вновь, как когда-то, подступила к самому горлу.

Ален быстро вышел из комнаты и, достав из кармана сигарету, поднес ее к носу. Делая неглубокие вдохи и более глубокие выдохи, попытался сдержать приступ тошноты. Она чуть отступила, но все еще была где-то неглубоко.

Детектив осмотрел гостиную, где стоял разобранный бордовый диван, покрытый грязными разводами и следами, оставленными когда-то тлеющими сигаретами. Ален подошел к старому темно-коричневому серванту, заваленному всяким хламом. На полках валялись упаковки таблеток, письма о неуплате коммунальных платежей, счета за телевидение и телефон, стояло две банки с окурками и пластмассовый стакан с мелочью. На серванте среди толстого слоя пыли гордо возвышался горшок с засохшим растением. Детектив прошел в крохотную кухню, где увидел несколько тарелок с заплесневелыми отходами, раковину, полную грязной посуды, и тумбу с пустыми пластиковыми контейнерами.

Желчь вновь поднялась к самому горлу. Ален задержал дыхание и шагнул в ванную, где обнаружил только маленький кусок мыла, старую зубную щетку с растрепанной щетинкой и пластмассовую расческу с клочками высветленных волос.

Зафиксировав общую картину, Ален в сопровождении Агнес быстро вышел из квартиры, потом из дома и только на улице сделал большой глоток чистого воздуха, после чего закурил сигарету, которую крутил в руках последние десять минут.

Глава 2

На отшибе

Все мое детство прошло на отшибе — отшибе города, отшибе жизни, отшибе существования. Я, как и моя сестра, были нежеланными детьми. У наших родителей просто не было денег на презервативы, так они объясняли наше появление на свет. Сестра заменила мне отца и мать, и поверь, была куда лучше их обоих вместе взятых. Она была старше всего на три года, но мне казалась такой взрослой, умной, недосягаемой.

Воспоминания из детства начинаются с покосившегося домишки, который наша семья заняла не совсем законно. Может, когда-то он был приспособлен для нормальной жизни, но это было задолго до нашего появления на свет. Мне дом казался большим и уютным, но это потому, что сравнивать было не с чем. В нем пахло жареными картофельными оладьями, рыбой и табаком. Нам с сестрой была отведена маленькая комнатушка в подвальном помещении по соседству с кладовкой, где хранились овощи с огорода и прятались бутылки самогона, который гнал отец. В комнате имелось окошко на одном уровне с землей, но для нас оно было дверью в мир солнечного света, чистого воздуха и надежды. В комнате стояла сколоченная отцом из деревянных поддонов кровать, где мы с сестрой спали. Вдвоем было теплее и уютнее. Еще у нас был стол с полками, так мы считали. На самом же деле — просто еще три деревянных поддона, поставленных друг на друга. Поначалу мы к этому столу почти не подходили, потому что занозы от него очень больно впивались в кожу. Но потом сами ошкурили его до гладкости, убив на это занятие не одну неделю и стесав не один слой кожи со своих детских рук. Постелили поверх найденную на свалке клеенчатую скатерть оранжевого цвета и были счастливы. Апельсиновая скатерть придала комнате хоть какую-то радостную нотку. На голые бетонные стены нам позволялось клеить вырезки из найденных старых журналов и наши рисунки. Поэтому к тому времени, когда мне стукнуло десять лет, вся стена, у которой стоял стол, была украшена «цветными обоями». Может, тебе она показалась бы аляповатой и некрасивой, но нам она представлялась картой мира, счастливого другого мира.

Наш дом стоял на отшибе вымирающего городка. Чтобы добраться до асфальтированной дороги, нужно было пройти через лес примерно два километра по петляющей дорожке. Подъезд к дому давно зарос высокой осокой, у родителей машины не было, да и знакомых или других людей, которые могли бы приехать к нам на машине, тоже не имелось. А все, что долгое время не используется человеком, возвращается в лоно природы, уж так устроена жизнь.

Сестра с самого детства брала меня с собой гулять в лес, так, по крайней мере, она мне рассказывала. А я помню тот особенный день, когда мы бродили среди солнечных лучей, которые пробивались меж листьев деревьев, словно пушистые золотые птицы. Мы играли в «поймай лучик», улыбаясь, бегали по лесу, потом вышли на затерянную в глубине леса поляну. Сестра сказала:

— Хочешь, покажу фокус?

Улыбка просияла на моем лице, хотя мне тогда было неизвестно, что такое фокус. Но у меня всегда было безграничное доверие к сестре. Это чувство живет во мне по сей день, пусть с тех пор прошел уже не один десяток лет. И конечно, мне очень хотелось узнать, что такое этот самый фокус.

— Скажи «да», повторяй за мной: да-а-а.

Ее голос звенел, как ручей, к которому мы иногда ходили, а улыбка согревала. Она и сейчас согревает меня самыми темными ночами, отвлекая от мрачных мыслей и поступков.

К пяти годам мной так и не было произнесено ни одного слова, так, мычалось что-то на своем языке. Но отцу и матери было не до меня, только сестра пыталась привить мне человеческую речь и другие человеческие качества. Не знаю, насколько у нее это получилось.

Я помню свои попытки выдавить из себя нужный звук, но после очередной неудачи следовал кивок, который четче выражал мысли.

— Ничего, скоро получится, — сказала сестра и взяла меня за руку. — А теперь нагнись и загляни под красивые резные листики, вот эти, вдруг там что-то есть?

Она всегда умела сделать из будней праздник, из тяжелых ежедневных обязанностей — игру, увлекательную и интересную.

Мы, широко раскрыв глаза, заглянули под зеленые листья, и нам открылась сокровищница. Спрятанные от всех висели маленькие красные ягоды. Сестра сорвала одну и дала мне попробовать. Ягодка была сладкая и душистая. Даже сейчас я помню этот неповторимый вкус земляники. Никакой фрукт и никакая другая ягода не сравнится с этими маленькими красными жемчужинами. Мы ползали на коленках, заглядывали под листья и собирали их в ладошки, а потом закидывали сразу по несколько в рот. На одной ягоде сидел блестящий жук, их постигла одна судьба. Что-то твердое оказалось на моем языке, жужжащее и движущееся. Рот мой с воплем распахнулся, пытаясь избавиться от незваного гостя. Сестра рассмеялась и сказала, что лучше жучков не есть, но и страшного в этом ничего нет, после чего вытерла мне язык краем платья и протянула самые крупные ягоды, которые собрала.

Они были такие вкусные, пахли конфетами и ее заботой. Дома у нас никогда не водились сладости из магазинов, на это просто не было денег, но лето баловало ароматными дарами. Через дорогу от нашего дома скрывался среди елей заброшенный фруктовый сад. Ветви деревьев сгибались под весом яблок, персиков, абрикосов и слив. Мы — спасители — освобождали ветки от тяжести, и в награду нам доставались сочные, сладкие, наполненные солнцем плоды. Помню, как персиковый сок сбегал дорожками по ладоням, мы громко смеялись, облизывая пальцы и руки до самых локтей.

Каждый день мы уходили с сестрой в лес, собирали грибы, ягоды и плоды, рвали травы, чтобы положить в салат и заварить чай. Ты знаешь, что молодые листья одуванчика вкусны и вполне съедобны? Впрочем, откуда тебе знать.

В еловом пролеске, который клином распарывал лиственный лес, мы собирали шишки для растопки печи и для коптильни, на которой отец готовил пойманную в реке рыбу. Рыба шла в основном на продажу или отцу с мамой, нам с сестрой она доставалась только по праздникам. Но мы не расстраивались, к рыбе и мясу были абсолютно равнодушны, предпочитая лесные плоды или овощи, выращенные на огороде.

В тот год осенью сестра пошла в школу. Каждое утро мы вместе добирались до асфальтированной дороги, возвращаться мне приходилось уже без нее. Часы без сестры были самыми грустными и одинокими, мне оставалось только рисовать палкой на земле всякие загогулины, рассматривать букашек в траве, бродить вокруг дома. Или, как верному псу, сидеть на крыльце и ждать ее возвращения. Сестра взяла за правило, сделав домашнее задание, час уделять занятиям со мной. Мне доставляло удовольствие быть ее тенью, сидеть рядом с ней и наблюдать, как она что-то пытается писать в тетради или решает задачки, слушать, как она читает вслух, особенно стихи. Мне лично учиться не хотелось, это же не сравнится с прогулкой по лесу или купанием в реке. Но она так радовалась, когда у меня получалось выговаривать более-менее понятные звуки, а потом и слова, или, когда мне удавались наипростейшие вычисления на пальцах. Ее похвала рождала во мне щенячий восторг и пробуждала желание учиться, стараться, запоминать все подряд. Мне хотелось делать ее счастливой, рассказывая ей о проделанной мной «важной» работе. Мои рассказы всегда вызывали у нее улыбку и смех, дружеский отклик, сестринское умиление. Это была чудесная осень, когда она научила меня говорить и привила любовь к знаниям.

Глава 3

Детектив Расмус оторвался от монитора и взглянул на часы. Было уже пол-одиннадцатого ночи, и он давно мог уехать домой. Но у него всегда находилась масса предлогов задержаться в кабинете, в офисе, в этом старом здании Центрального полицейского управления Пятого округа. Ален посмотрел в окно, на желтый свет фонарей, хрустнул затекшими суставами и закрыл ноутбук. Несмотря на приятную мужественную внешность и завораживающий взгляд зеленых глаз, он так и не нашел женщину, которая была готова разделить с ним дом и свою жизнь. Не сказать, что у него были завышенные требования к семейной жизни. Скорее, счастливому браку препятствовала цель стать известным и всеми уважаемым детективом. Это отнимало все его время, а путь к цели лежал не через званые ужины и семейные обеды, а через трущобы, преступления и трупы. Он был детективом из криминального отдела, и этим все было сказано. Да, мимолетные встречи, бурные ночи и короткие романы временами возникали на страницах его жизни, но ни к чему серьезному так и не привели. Не существовало ни одного человека в этом душном городе, ради кого Расмус был готов уйти с работы хотя бы в девять вечера. И его такая жизнь устраивала.

«Может, если бы отец жил где-то поблизости», — подумал Ален про себя.

Его отец жил в пятидесяти километрах от города в небольшом бревенчатом доме, отстроенном на своем участке земли в два гектара. Хирург на пенсии выращивал овощи, радуясь каждой завязи огурцов, фрукты и виноград, из которого делал домашнее вино и граппу.

«Кого я обманываю. Я бы все равно был тут, в своем кабинете, или на вызове, рассматривая разлагающиеся тела, раны, кровавые следы, места преступлений. Я ведь сын своего отца. Он всю жизнь провел на работе, в ночных сменах, со скальпелем в руке у операционного стола. А у меня в руке пистолет. — Ален машинально провел ладонью по кобуре. — Я все равно не поехал бы к нему», — подумал детектив, чувствуя горьковатый вкус застарелой обиды.

Он встал, задвинул стул и нехотя вышел из кабинета.



В девять утра весеннее солнце светило вовсю, нагревая поверхности столов в боковой переговорной комнате Центрального полицейского управления. Четыре стула были уже заняты членами группы по раскрытию убийства Линды Смит. Начальник управления, несмотря на негодование Алена, выделил детективу еще троих человек, пояснив, что такое преступление будет под пристальным контролем прессы, а значит, следует раскрыть его как можно скорее. Ален чертыхнулся, подумав, что его недооценивают, поджал губы, неохотно кивнул и вышел из кабинета Якоба Скара.

Итак, детектива уже ждали его напарница Агнес Крус, перелистывающая свои заметки с места преступления, Роберт Смарт — молодой детектив, всего несколько месяцев назад прибывший по назначению из соседнего городка, Том Су — специалист по информационным технологиям, кореец по национальности, но гражданин этой страны по рождению, и упитанный весельчак Чак Брэйв, который, как и Ален, уже три года пытался заслужить повышение, хотя ничем особым пока не отличился. На это дело Чак напросился против воли Алена, надеясь показать себя перед начальником управления.

Дверь открылась, и в комнату вошел мрачный детектив Расмус с тонкой папкой в руке. Дойдя до столов первого ряда, он небрежно бросил папку на стол.

— И это всё? — спросил он грубо, посмотрев в широкое окно, за которым неторопливо просыпался город.

Агнес, откашлявшись, сказала:

— И тебе доброго утра, Расмус.

— С обнаружения трупа прошло двадцать четыре часа, а у меня от четырех человек информации только на тоненькую папку, включая фотографии с места преступления. Как я должен это понимать?!

Агнес закатила глаза и чуть поджала губы. Напарник не в духе, а это значит, что следующие двадцать часов ей придется бегать по городу как ужаленной.

Расмус тяжело вздохнул обвел сотрудников своим пронзительно-недоверчивым взглядом.

— Раз никто не желает дать пояснения, начинаем планерку. Для чего? Чтобы пройтись хотя бы по тем данным, которые у нас есть о жертве и об обстоятельствах ее смерти. Линда Смит, двадцать девять лет, проживала на Пятой улице в доме номер четырнадцать в квартире сорок три, где и был обнаружен ее труп вчера, третьего апреля в девять часов пять минут утра. Время смерти примерно с двадцати часов воскресенья до двух ночи понедельника, второго апреля. Отчет коронера получен? — Он строго посмотрел на Агнес.

— Пока нет, Фил обещал управиться сегодня до десяти и направить его мне.

— Я говорил ему до восьми, — возмущенно произнес Расмус.

— Ну, значит, он с тобой не согласился, — спокойно констатировала Агнес и пожала плечами.

— Ясно. Что у тебя, Агнес? — рявкнул Ален и отвернулся к окну.

Агнес встала, обошла стол и посмотрела на своих коллег.

— Всем доброе утро. — Она бросила многозначительный взгляд на детектива. — Начну с того, что квартира была предоставлена Линде Смит пять лет назад в социальный найм, как малоимущей и матери-одиночке. Жертва нигде не работала, по крайней мере, официально, получала пособие по безработице. Другого жилья, по официальным данным, у нее не было, как и иного имущества. Замужем не была, но есть ребенок, девочка Милли Смит, которой сейчас тринадцать лет, она находится в приюте Святой Марии уже около полугода.

— Девочке сообщили? — прервал ее Расмус.

— Я звонила в приют и оповестила заведующую. Лично с Милли еще не разговаривала, — недовольно ответила она.

— Надо поехать и побеседовать с девочкой и заведующей, — вставил Расмус.

— Сделаю сегодня. У меня на этом все.

— Соседей опросили? — продолжал детектив. — Роберт, Чак?

Роберт встал и, чуть сутулясь, занял место Агнес, которая уже села обратно на свой стул. Открыл записную и неуверенно произнес:

— Соседей опросили, тех, кто был дома. Остальными займусь сегодня. По их словам, Линда вела разгульный образ жизни, постоянно употребляла алкоголь и иногда наркотики. Мужа не было, как утверждают соседи из сорок второй и сорок пятой квартир, но к ней постоянно приходили разные мужчины. Раньше с ней жила дочь, но соседи уже много месяцев не видели девочку. Сосед из тридцать восьмой, пожилой мистер Раст, сказал, что Линда была ужасной матерью, за дочкой почти не следила, поэтому ее забрали в приют. Он подкармливал ребенка, когда мать сутками не появлялась дома.

— Кто-нибудь обращался в опеку? Жалобы в полицию? Приводы?

— В полицейской базе значатся неоднократные жалобы на шум в квартире и пьянство. Официальных обращений в опеку не поступало.

— Тогда как девочка оказалась в приюте? — уточнила Агнес.

— В октябре прошлого года Милли нашел патруль в Центральном парке без сознания. Они отвезли ее в госпиталь, где оставили на несколько недель в связи с рядом заболеваний и полным истощением организма. Придя в себя, девочка сказала, что сбежала из дома и не вернется обратно, и у нее случился нервный срыв. После чего Милли передали в приют Святой Марии, и ее делом занялась опека, — объяснил Том со своего места. — Я получил отчет от патрульной службы и звонил в госпиталь.

— Что у нас еще? И желательно об убийстве, — сухо добавил Расмус.

— Ну не совсем об убийстве, но еще я выяснил, что жертва состояла на наркологическом учете, ей выделили место в программе по реабилитации, но, посетив один раз реабилитационный центр, она больше не появлялась.

— Понятно. Роберт, соседи не заметили ничего странного в тот день?

— Нет, абсолютно ничего.

— Никого подозрительного? Может, в этот вечер кто-то видел входящего неизвестного мужчину, незнакомую машину у дома? Или, может, они что-то слышали — крики, шум? Хоть что-то.

— Никто ничего не слышал и не видел. Все опрошенные соседи сказали, что в этот вечер все было тихо и спокойно. Линду в воскресенье никто не видел.

Расмус тяжело вздохнул:

— Негусто.

— У тебя что-то есть, Чак? — Детектив внимательно посмотрел на него.

— Я только вчера вечером присоединился к расследованию и…

— Это не оправдание, нам не нужны люди, зря тратящие время, — сухо кинул он.

— Но…

Брови Расмуса приподнялись, а суровый взгляд, казалось, сверлил в побледневшем лице Чака дыру.

— У тебя есть хоть что-то по делу? — медленно проговорил Расмус, четко выговаривая каждое слово.

— Нет, — выдавил сконфуженно Чак.

— Чтобы больше я такого ответа не слышал, или проваливай разгребать бумажки и не мешайся.

Чак кивнул, краснея от подступающей злости. Его гладкое бледное лицо с каждой секундой все больше покрывалось пятнами, глаза блестели от гнева, а кулаки, спрятанные под столом, машинально сжимались и разжимались. Никто не смел с ним так разговаривать, тем более этот высокомерный недоделанный детектив, этот выскочка, этот громила Расмус. Чак — тоже детектив, а не какой-нибудь там патрульный.

— Тогда за дело. К обеду у меня должны быть все данные с места преступления, а к вечеру обсудим версии, варианты, предположения, которые будем отрабатывать. Роберт, опроси всех чертовых соседей, всех! Агнес, мы поедем в приют. Том, запроси записи видеокамер поблизости. А ты, Чак, — он зыркнул на раскрасневшегося парня, — узнай обо всех, мужчинах и женщинах, с которыми Линда встречалась последние месяцы, и найди их. Кого успеешь, опроси. Всем понятны задачи на день?

Сотрудники с кивками потянулись из кабинета. Агнес подошла к Расмусу.

— Ален, ты слишком суров с ними.

— Агнес, мы не в игрушки играем, мы расследуем жестокое убийство, — попытался возмутиться он. — И не называй меня по имени перед командой, не дай бог, они решат, что тоже могут так ко мне обращаться. Я — детектив Расмус.

— Ой, только не надо. Мы — напарники, и я буду называть тебя так, как называла все эти до-о-олгие три года, Ален. И это дело, как и прошлые дела, — наша обычная работа, а мы — коллеги. От того, что ты скажешь всем доброе утро, земля не пойдет трещинами и метеорит не рухнет на Пятый округ. Два слова приветствия никак не повлияют на ход расследования, а вот на климат в коллективе… — Она приподняла широкие брови.

— Что за словечки, Агнес? Не знаю я ни про какой климат, — уже с улыбкой ответил Расмус, выходя из кабинета.

— Ладно, надеюсь, ты понял. Я привыкла к твоему «теплому» общению, но им еще только предстоит, так что не перегибай палку. И, если хочешь, я могу называть тебя Рас, — хихикнула она.

— Только попробуй, — угрожающе рявкнул детектив, приподнимая в улыбке кончики губ, вокруг которых чернела двухдневная щетина.

Глава 4

На отшибе

К семи годам сестра научила меня не только говорить, но и писать, читать и считать. Все лето мы были неразлучны, как два бутона на одном стебле. Наши родители окончательно от нас отстранились и все глубже и глубже тонули в болотной трясине алкогольного дурмана. Мать забросила огород и все домашние дела, а отец полностью перестал зарабатывать даже крохи на продаже рыбы. Не потому, что рыба не продавалась. Он просто перестал утруждать себя ее ловлей, да и иными занятиями тоже. Ну кроме самогоноварения. В этом он преуспел.

Каждый день, если отец был дома, мы убегали. Если же не успевали убежать, то прятались в подвале, в нашей комнате, придвигая стол к двери, в надежде, что про нас просто не вспомнят, а если вспомнят, то не смогут открыть дверь. Мы никогда не знали, что принесет нам новый день. Иногда между родителями царил мир, и они идиллически кормили друг друга с ложечки, не задумываясь о наших потребностях, но мы не огорчались, ведь это были тихие и мирные дни. Мы с сестрой уже давно научились добывать себе пищу сами и довольствоваться тем, что имеем. А вот дни, когда родители воевали, были мучительными и страшными.

Таким днем стало жаркое и сухое второе июля. В то лето солнце было огромным, беспощадным и яростным. Огненный шар, сжигающий все под собой. Дождя не было уже больше трех недель. Растения на нашем огороде, за которыми мы с сестрой ухаживали несколько месяцев кряду, тратя время и силы, засохли окончательно и восстановлению не подлежали. А ведь для нас овощи и зелень были очень важны, это была единственная возможность наполнить желудки. Тебе, наверное, этого не понять. И хорошо, никому не пожелаю такой жизни.

Все живое сгорело под палящими лучами солнца. Река обмелела, ближайший ручей из бурлящего потока жизни превратился в тонкую жалкую струйку теплой воды. Поскольку отец уже как месяц не просыхал, помощи в ремонте сооруженной им когда-то водокачки мы не ждали. Теперь, когда вода в реке далеко отошла от берега, длины шланга не хватало метров на пятнадцать, а может, и больше. Другого у нас не было, и мы не знали, как дотянуть его до усыхающей реки. Таскать воду ведрами оказалось непосильным трудом, нас хватило всего на пару заходов, и то с горем пополам. Куда уж было нам, тощим скелетам, тягать тяжелые ведра с водой. Пробовали носить воду бутылками, но это оказалось утомительным и бестолковым занятием. В то утро мы пораньше выбрались из дома и поспешили в лес на поиски еды. В доме уже дня два ничего не было — ни крупы, ни остатков овощей, ни муки, никаких банок или залежавшихся продуктов. В желудках громко урчало.

— Давай поищем грибы или какие-то ягоды? Или, может, остались фрукты в заброшенном саду?

— Будем искать, — со вздохом ответила сестра.

— Сейчас бы яблок или персиков, ну или слив, — вырвалось у меня жалобное бормотание.

Сестра не любила нытья, и мне не хотелось ее расстраивать. Но все немногочисленные деревья, которые росли поблизости, мы уже обчистили, съели даже зеленые кислые яблоки. Как-то попытались пожарить на костре зеленые сливы, было весело, но не очень вкусно, скорее даже, несъедобно. Грибы на костре — куда вкуснее. Но постоянное неумолимое солнце этого лета и весенние проливные дожди лишили нас обычного урожая, на который мы рассчитывали и в этом году.

Добрались до сада и заново обошли деревья, но нашли всего пару мелких яблок на земле, уже принадлежащих насекомым. Нас это не смущало, и мы покусали еще целые места. Но, скажу честно, от голода это не спасло, только раздразнило желудки. Я и сейчас помню то навязчивое, болезненное ощущение голода, когда тошнота и слабость накатывают волнами, когда ты можно на все пойти ради еды. Буквально все.

— Что будем делать?

Она с грустью пожала плечами и присела на корягу, положив лицо на свои тонкие кулачки. Потом подняла голову, и ее ясные глаза смотрели в меня, в мою душу, пытаясь найти ответ. В то время она была такая… растерянная, но при этом сильная.

— Как думаешь, малыш, — сказала она вдруг. — Если мы отправимся в путешествие, ты сможешь долго-долго идти? Нам придется пройти километра три-четыре, а может, и все пять только в одну сторону, а потом еще обратно.

— Конечно, — вырвалось у меня. — Я же не ребенок! — Мои бледные впалые щеки раздулись от гордости.

Хотя мне нравилось, когда она звала меня малышом, своим малышом.

Она взяла меня за руку, и мы пошли сначала к дороге, а потом по пролеску вдоль нее. Шли долго, ноги болели и саднили, мы были босиком. Мне дважды в ногу впивались толстые занозы, и приходилось останавливаться. Сестра проводила операции по их извлечению, после чего мы продолжали наш путь. Перешли по мосту через реку и опять свернули в пролесок. Шли, сворачивали, отдыхали недолго и вновь шли. Через какое-то время настроение у меня испортилось, эта затея уже не казалась прекрасным и волшебным путешествием. В животе постоянно бурчало, во рту скопилась кислая слюна, тошнота от голода и невыносимой жары накатывала все чаще, а силы и желание идти испарились.

— Куда мы идем, Си? Я больше не могу.

— Да, малыш, я тоже. Но уже скоро. Мы идем на свалку.

— Свалку?

— Да, — грустно ответила она. — Это место, куда привозят вещи, которые уже никому не нужны. Люди в городе выкидывают всякую всячину, и еду тоже. Может, мы там что-то и найдем.

— Выкидывают? Они что, дураки, выкидывать еду? — вырвалось у меня.

Она только пожала плечами.

— У них ее много, не то что у нас.

Мы пошли дальше, но вопросы так и сыпались из меня.

— А почему у них много еды?

— Они покупают еду в магазинах, у них ее слишком много, больше, чем они успевают съесть. И через какое-то время еду выкидывают и вновь идут в магазин. Так принято в городе.

— Ох, как жаль, что мы не живем в этом городе.

Уже года три или четыре родители не брали нас с собой, когда шли в магазин за самым необходимым. А о прошлых походах по магазинам мне изредка рассказывала сестра, из моей памяти эти воспоминания испарились бесследно. Иногда, лежа в кровати темным вечером, когда желудки наши урчали от голода, а ноги и руки мерзли под тонким одеялом, она рассказывала, как раньше мы с родителями ездили в большой гипермаркет и закупали продукты на целый месяц. Мы с ней сидели в тележке, полной продуктов, а мама катила нас по магазину и разрешала выбрать что-то сладкое. Тонкий голосок сестры казался пропитанным волшебством, ее воспоминания напоминали чудесные сказки, под которые сон приходил быстро и уносил в удивительный мир изобилия.

— А зачем они покупают много еды?

— Я не знаю, малыш.

— А почему мы не покупаем еду в магазине?

— Зачем ты задаешь эти глупые вопросы? — рассердилась она.

— Почему они глупые? Мои вопросы не глупые.

Мне было слишком мало лет, чтобы понять ее.

— Потому что ты прекрасно знаешь, что у нас нет денег на магазины, — резко сказала сестра и остановилась.

В ее глазах стояли слезы, поблескивая на солнце, как папина блесна. Сестра обняла меня, и мне расхотелось задавать глупые вопросы, хотелось выхватить из воздуха уже вылетевшие слова, и спрятать их поглубже в карман. Мне повезло в жизни, в отличие от многих. У меня была она — моя сестра, целый мир, принадлежащий мне.

— К черту магазины. Кому они нужны, когда есть лес, огород и рыбалка. А?

Она улыбнулась и, пройдя еще немного, мы увидели за деревьями горы чего-то разноцветного, почувствовали жаркий смрадный запах, такой горько-приторный, что запершило в горле.

Мы стояли у огромной, необъятной горы мусора и не верили своим глазам.

«И это все выкинули, а могли бы съесть или поделиться с нами».

Над всем этим богатством кружили птицы, тоже, наверное, удивляясь человеческой беспечности и глупости.

Мы аккуратно спустились с холма, прямо в развалы вонючего мусора. Звучит не очень, но в тот день впервые за несколько недель мой желудок был полон. Конечно, потом мне стало плохо, но это было привычно. Всего лишь побочные эффекты неправильного питания, вот и все.

Мы взяли немного еды про запас, столько, сколько смогли положить в снятую с меня футболку и в косынку сестры, и побрели домой. Добычу спрятали неподалеку от нашего дома, в лесу, под большой корягой. Даже сейчас помню, что это было: банка зеленого горошка, сухари, банка консервированных персиков, увядшие яблоки, почерневшие бананы и проросшая картошка. Вот был наш клад, который мы тащили всю дорогу обратно.

Наконец сокровища были спрятаны, и мы в сумерках, опустившихся на лес, весело направились по тропинке к дому. Внезапно послышался душераздирающий крик, истерический вопль загнанного зверя — нашей матери, а следом — ругательства, вылетающие из пасти отца. Мы рванули к дому, хотя понимали, что лучше бы нам рвануть в обратную сторону. Но какой ребенок не кинется на крики матери, даже самой плохой?

Влетев в дом, увидели разъяренного отца, который бил лежащую на полу маму по уже окровавленному лицу. Что он говорил ей заплетающимся, гнусным языком, мы не понимали. Сестра кинулась к отцу, попыталась расцепить его кулак, в котором были зажаты спутанные темные пряди — он придерживал мотающуюся голову мамы за волосы. Но он был силен и вдребезги пьян и только отшвырнул Си в сторону. Она поднялась на тонкие ножки и снова бросилась к нему, умоляя остановиться. Мне кажется, в тот вечер в него вселился сам дьявол. А как еще объяснить, когда родной отец хватает свою девятилетнюю дочь и выбрасывает в окно?

Закрываю глаза и слышу лязг, скрежет, звон разбитого стекла и быстрый кроткий вскрик Си. Меня больше не волновало, что творилось внутри дома. Мне кажется, в тот вечер отец выключил мое детство, и какая-то дверь навсегда захлопнулась прямо перед моими глазами.

Мыслей не было, только механические движения. Сестра лежала на твердой вытоптанной земле, ее посеревшая от времени футболка покрылась темно-красными разводами. Она не плакала, не кричала, только тихо скулила и пыталась встать, прижимая ладонь к окровавленному лицу. Меня шатало и метало из стороны в сторону. В ноги впивались осколки стекла, но боли не было, в тот миг ее просто не существовало. Физической боли для меня вообще больше не существует. Она осталась там, на отшибе, когда мне шел седьмой год.

Сестра остановила мои метания, схватив за руку липкой влажной ладонью. Нужно было что-то делать. У меня получилось поднять ее с земли, она обхватила мою шею одной рукой, и мы медленно пошли к реке. Си хромала и вздрагивала. Через каждые несколько шагов мы замирали, чтобы она могла немного отдышаться, а я прийти в себя. До сих пор помню липкость крови и запах ее страха. Тот запах, который хотелось поскорее смыть раз и навсегда. В ту ночь ребенок, который живет в душе каждого из нас, вылетел в окно вместе с сестрой, разбив вдребезги детские мечты и сказочное голубое небо. Именно тогда во мне впервые зародились гнев и жестокость. Такая вот смесь в одном флаконе. А еще проснулась лютая голодная ненависть…

Глава 5

Прибыв в приют Святой Марии, Ален и Агнес поднялись на третий этаж в кабинет заведующей. Из-за стола им навстречу поднялась крупная высокая женщина в строгом платье ниже колен, с темными, почти черными волосами, уложенными в каре.

— Проходите, детективы, я ждала вас. Меня зовут Самира Мом, и я заведую данным учреждением.

— Здравствуйте, я — детектив Агнес Крус, а это — детектив Ален Расмус. — Агнес показала на Расмуса.

Тот кивнул и сразу начал бесцеремонно рассматривать многочисленные фотографии девочек рядом с женщинами в строгих платьях, которыми была увешана вся стена.

— Спасибо, что сразу приняли нас. Мы расследуем смерть Линды Смит и хотели бы побеседовать с вами и ее дочерью Милли, — продолжила Агнес.

Заведующая глубоко вздохнула, кивнула и, вернувшись в свое кресло, жестом указала на стулья для посетителей. Агнес тут же села, а Расмус остался стоять у стены.

— Мы оповещены о печальной кончине матери Милли, — проговорила заведующая. — Девочке уже сообщили.

— Спасибо, — сказала Агнес.

— Чем я могу вам помочь?

— Расскажите, как девочка попала к вам в учреждение? — спросил без церемоний Расмус.

— Ох, у нас в приюте сто пятьдесят детей, и каждый ребенок с тяжелой историей. Кого-то родители бросили в больнице, кого-то — на ступенях приюта или оставили на улице.

— Нас интересует Милли Смит, — перебил Расмус и был награжден неодобрительным взглядом Агнес.

— Да, да, конечно. У Милли тоже было непростое детство. Она попала к нам из городской больницы, после того как ее подлечили. Но девочка оказалась истощена не только физически, но и эмоционально. Она была одинока, сбита с толку, напугана, о ней никто не заботился, она недоедала, не посещала школу, и сейчас мы пытаемся заполнить огромные пробелы, просто дыры, в ее развитии. Ее мать отстранилась от воспитания и содержания ребенка. Милли нуждалась в заботе, которую получает у нас в приюте.

Заведующая тяжело дышала, ее большая грудь вздымалась в такт словам.

— Девочка почти не разговаривает, хотя прошло уже почти полгода, как она у нас. Наши специалисты делают все возможное, чтобы вернуть ее к нормальной жизни, но пока мы движемся очень медленными шажками.

— Мы можем с ней побеседовать? — спросил Расмус.

— Запретить я вам не могу, вы же представители власти.

— Кроме того, мы расследуем убийство, — вставил несдержанно Расмус.

— Убийство? — удивилась заведующая, ее глаза широко открылись, брови взлетели вверх. Она сцепила руки и встряхнула головой, словно стряхивая с себя эту информацию. — Я думала, ее мать умерла от болезни, вызванной пагубными привычками, которые заполонили ее жизнь.

— Мы не можем разглашать детали следствия, но она умерла не от естественных причин, — ответила Агнес более мягко, чем сказал бы Расмус.

— О, Святая Мария, — испуганно пролепетала заведующая и прижала левую руку к груди.

— Вернемся к разговору с девочкой, — напомнил Расмус.

— Да, еще раз повторю, что не могу вам запретить, но я бы рекомендовала провести беседу только вашей коллеге. Без вашего присутствия.

— Это почему же? — удивился Расмус.

— Ну у нас приют для девочек, и Милли, как и многие наши постоялицы, не очень доверяет мужчинам. Откровенно говоря, она им совсем не доверяет и очень боится. Поэтому если вы хотите услышать от нее хоть слово, хотя и этого обещать не могу, то предпочтительнее, чтобы вы обождали в коридоре или саду и не попались ей на глаза.

Расмус демонстративно задумался, провел крупной рукой с выступающими венами по небритому лицу.

— Хорошо, так и поступим, — сказала за него Агнес.

— И еще, при разговоре будем присутствовать я и наш психолог миссис Пимс. А вы, детектив, можете пока побеседовать с внештатным специалистом по поддержке и адаптации детей мисс Иллаей Стоун. Она тоже занимается Милли, и, возможно, поможет вам в чем-то.

Расмус кивнул.

— Где я могу ее найти? — сухо спросил он.

— Подождите во внутреннем саду, я ее позову. А мы с вашей коллегой пойдем к Милли.

Детектив Расмус принялся расхаживать по внутреннему двору перед приютом. По периметру здания цвели яблоневые и вишневые деревья, под окнами красовались аккуратные клумбы с разноцветными яркими тюльпанами. Напротив здания на огороженном сеткой поле играли одетые в одинаковую форму девочки, периодически настороженно поглядывая в его сторону. Он попытался им улыбнуться, но они все разом отвернулись и с визгом побежали к противоположному краю.

Среди звуков звенящего в воздухе задорного смеха и болтовни Ален расслышал ровный стук каблуков и обернулся. По ступеням к нему направлялась молодая, лет тридцати, девушка с каштановыми кудряшками, которые весело блестели на солнце, как шоколадные завитки. Светло-карие глаза ее улыбались и светились какой-то детской добротой, маленький курносый нос был чуть присыпан веснушками, уголки четко очерченных губ цвета были приподняты к солнцу. Детектив замер, невоспитанно уставившись на ее милое лицо, пока она не окликнула:

— Детектив?

— Да? — опомнившись, произнес Расмус, сам не ожидавший от себя такого поведения. — Прошу прощения, меня зовут Ален Расмус, и я детектив Центрального полицейского управления Пятого округа. — Он неуклюже попытался достать из кармана удостоверение.

— Не надо, поверю вам на слово, — усмехнулась она. — А я — Иллая Стоун, занимаюсь адаптацией детей в этом приюте.

— Приятно познакомиться, миссис Стоун, — выдавил, к своему удивлению, Расмус и протянул ей руку.

— Мисс Стоун, — уточнила она и вложила свою небольшую ладонь с бежевыми аккуратными ноготками в его крупную лапу.

Ален почувствовал бархатистость кожи, хрупкость пальцев, и его как током ударило. Пожав нежную ладонь, детектив быстро убрал руку.

Ее брови чуть приподнялись от удивления.

— Пройдемся по территории? — спросила она.

— Да, конечно. Расскажите, чем вы занимаетесь в приюте?

— Я специалист по социализации детей, по поддержке в адаптации к окружающему миру и принятии себя и окружающих. В приюте я внештатный работник, посещаю детей примерно один-два раза в неделю.

— А если сказать проще, чем вы занимаетесь? — уточнил он скорее для себя чем для дела.

— Помогаю детям принять себя и приспособиться к внешним обстоятельствам и окружающему их обществу. Стать его частью.

— То есть вы психолог или психотерапевт? Что-то такое? — сумбурно переспросил он.

Мысли его разлетались в разные стороны от сладкого аромата, который исходил от нее, а может, от цветущих деревьев, окружающих их.

— О нет, — серьезно ответила девушка. — Если бы я была психологом или, не дай бог, психотерапевтом, я бы так и сказала. А я специалист, оказывающий помощь в адаптации. Да, по квалификации я — дипломированный психотерапевт. Но психотерапией давно не занимаюсь. По крайней мере, с детьми.

— И в чем разница? — бесцеремонно прервал ее Расмус.

Она улыбнулась.

— Разница в сути. Я думаю, вы не обладаете излишком времени, чтобы вдаваться в подробности. Поэтому объясню просто и кратко. Я не лезу детям в душу и не тревожу их память. Этим пусть занимаются другие специалисты. Если дети желают, то могут рассказать мне все, я всегда к их услугам. Но в основном говорю я, показываю им этот мир, даю советы и подсказки, как выжить в нем. К примеру, пересаживая растение из горшка в клумбу, мы не можем просто положить его на землю и ждать, что он сам все сделает. Мы должны выдернуть сорняки, выкопать ямку, оставив достаточно места для корней, налить воды, потом поместить внутрь цветок, засыпать землей и так далее. Вот и я помогаю детям приспособиться к новой земле, а взрослым даю советы, что нужно сделать, чтобы цветок прижился.

— Теперь стало немного понятнее, — неуверенно констатировал детектив. — И вы занимаетесь с Милли Смит?

— Да, именно поэтому я и беседую с вами, — чуть насмешливо произнесла Иллая.

И Расмус, вместо того чтобы испепелить ее в ответ взглядом, лишь улыбнулся.

— Мы расследуем убийство матери Милли. Скажите, почему девочка сбежала из дома? Может, она вам что-то рассказывала? Вдруг ей известно, кто желал ее матери смерти?

— Вы задали мне сразу три объемных, не связанных друг с другом вопроса одним махом, — констатировала задумчиво специалист.

— Да? — Расмус широко улыбнулся. — Вы предпочитаете все раскладывать по полочкам?

Она пожала плечами и продолжила:

— На первый вопрос я не дам ответа, не имею права, поскольку это может рассказать только сама Милли. Но я сообщу общеизвестные факты и выскажу сугубо личное мнение.

— Я бы очень хотел выслушать ваше мнение, — произнес детектив.

В его голосе промелькнула игривая нотка, но он остановил себя и прервал улыбку, и нотка растаяла в воздухе, а девушка сделала вид, что не заметила ее.

— Насколько я знаю из данных, которые мы получили от службы опеки, мать Милли употребляла алкоголь и наркотики, водила в дом мужчин, удовлетворяла все свои низменные потребности. А вот свой основной долг, долг матери, она не исполняла. — Ее мягкий голос стал жестче, словно в нем натянулась невидимая металлическая пружина. — Женщина забывала кормить ребенка или, может, не забывала, а просто не хотела. Она не водила Милли в школу, не покупала ей вещи, не мыла ее, не лечила. Как девочка продержалась тринадцать лет с такой матерью, не знаю. Она сильная и добрая девочка, которой не повезло с родителями, вот и все. Вот мое мнение. Причин для побега было достаточно. Что стало спусковым крючком, лучше вам спросить у нее, но не думаю, что она когда-то и кому-то об этом расскажет. Может, больше не могла терпеть такое отношение. А может, случилось что-то еще. Но девочка сделала свой выбор, и я ее в этом поддерживаю. Тут ей намного лучше, тут ее кормят, одевают, учат, учитывают ее интересы, о ней заботятся, — закончила Иллая решительно.

— Понятно. А другие мои вопросы?

— Может ли она подсказать вам, кто желал ее матери смерти, я не знаю. Она здесь уже около шести месяцев, и за эти шесть месяцев мать ни разу не приезжала к ней, не писала и не звонила. Я полагаю, она была рада, что избавилась от дочери. Поэтому — еще раз повторю, это только мое мнение — Милли вряд ли сможет вам помочь. Но ваша коллега сейчас разговаривает с ней, и вы сможете уточнить ответ на этот вопрос у нее.

Девушка остановилась у поля, где девочки играли в мяч.

— Спасибо вам, Иллая, — зачем-то сказал детектив.

— Не за что, всегда готова помочь. Как детям, так и доблестным детективам, — снова мягко сказала она и с улыбкой, чуть внимательнее посмотрела на Алена.

Они развернулись и направились обратно к зданию приюта.

— А вы давно занимаетесь с детьми? — спросил Расмус, чтобы не прерывать беседу, которая по какой-то странной причине, доставляла ему удовольствие.

— Вы хотите убедиться в моей компетенции? — с вызовом спросила Иллая.

— Нет, что вы! Я бы не посмел. Просто хотел продолжить разговор, — признался он смущенно.

— Вот оно что. Скажу откровенно, у меня сегодня еще очень много дел, и мне пора возвращаться к девочкам. Но иногда, — она чуть улыбнулась, — вечерами, я бываю свободна для простой беседы за чашечкой кофе, но не в качестве допрашиваемой, конечно.

Он не ожидал такого ответа и застыл, утопая в янтаре ее глаз. На верхней ступени лестницы появилась Агнес и позвала его. Очарованное мгновение прервалось, и девушка, шагнув на первую ступень, мягко добавила:

— Вам тоже пора, детектив, до встречи.

Она, легко постукивая каблучками, взбежала по лестнице и исчезла за дверью. Расмус смотрел ей вслед, не произнося ни слова, словно надеясь продлить встречу.

— Ален, ты чего замер? — еще раз окликнула его Агнес.

— Иду я, — уже обычным для себя сухим тоном проворчал он.

Было обеденное время, и напарники в полном молчании заехали в закусочную, купили по комплексному обеду и сели за стол.

— Ну, что узнала? — спросил наконец Расмус, забрасывая в рот куски тушеной говядины.

Агнес неторопливо поедала рис с курицей и ухмылялась.

— Агнес, — нетерпеливо окликнул ее детектив.

— Как тебе мисс специалист? Очаровательна? Ты хоть слюни подбирал? — веселилась напарница.

— Прекрати, иначе я за себя не ручаюсь, — выдавил Расмус, пытаясь скрыть улыбку. — Мы просто беседовали о деле. Да, она приятная девушка, умная, любящая свою работу и детей.

— Вот, вот.

— О деле, Агнес, — пробурчал он, опуская глаза и безуспешно пытаясь остановить уголки губ, ползущие вверх, и выступающий на лице румянец.

«Где женщин учат вычислять чувства мужчин по одному взгляду? Наверное, пока мы в школе мастерим табуретки, они проходят специальные курсы по управлению мужским сознанием. И взрослые особи передают молодым секреты бытия. А все Ева, наверняка началось все с нее, — подумал Ален, внимательно глядя на Агнес. — Вот они, эти хитрые коварные женщины».

— О деле, — сказала напарница, как ни в чем не бывало отодвигая тарелку с недоеденным рисом. — Девочка замкнутая, за всю беседу толком не произнесла ни слова. Иногда кивала или качала головой. В общем, ничего нового. Она ничего не знает или не хочет рассказывать. Про жизнь с матерью совсем отказалась говорить, просто смотрела в окно или на свои руки. А эта психолог, миссис Пимс, нет, чтобы помочь, так она только повторяла: «Все хорошо, если не можешь, не говори. Мы с тобой», — передразнила женщину Агнес. — Мне лично показалось, что Милли очень боялась мать и как-то даже облегченно вздохнула, когда я спросила, знает ли она, что ее мама умерла. Но это только мое ощущение. Да и кто ее осудит? Куда смотрит наша опека, Ален?

— Никуда, вот и ответ, — гневно буркнул Расмус, делая пометки в планшете. — Надо бы навестить представителей опеки, — дожевав мясо, кинул он.

Прихватив контейнер с лимонными кексами и большой бумажный стакан черного ирландского кофе, детектив вышел из-за стола.

Глава 6

Сидя в кабинете у начальницы отдела опеки по Промышленному району, детективы рассматривали длинные шкафы, забитые папками, и стол, заваленный бумагами.

— Интересно, куда они поставят предложенные нам чашки с кофе? — спросила Агнес товарища, криво ухмыльнувшись.

Он только покачал головой. Его настроение оставляло желать лучшего, а о накатывающем гневе можно было догадаться по побелевшим костяшкам сжатых в кулак пальцев.

— Добрый день, детективы, — важно произнесла вальяжно прошествовавшая к своему месту начальница отдела. — Чем могу быть полезна?

— Добрый день, мы бы хотели узнать подробности дела Милли Смит, которая сейчас содержится в приюте Святой Марии, — спокойно произнесла Агнес.

— Для получения материалов ее дела вам понадобится официальный запрос, таковы правила, — холодно ответила дама, разводя мясистые ладони. Ее пальцы были унизаны золотыми кольцами с крупными камнями разных цветов. Взгляд Алена машинально упал на полную шею, обвитую толстой золотой цепочкой необычного плетения. Дорогие украшения, пухлые румяные щеки, поджатые губы, надменный взгляд и приторный голос только сильнее распалили детектива.

— Да, конечно, и потрудитесь сразу подготовить объяснительную, почему органы опеки бездействовали тринадцать лет, — рявкнул Расмус. — Таковы правила, — добавил он таким же надменно-холодным голосом, сдерживая клокочущую внутри злость.

— Что вы имеете в виду? — взвизгнула пораженная его обращением женщина.

— Я имею в виду то, что говорю, — скрежеща зубами, процедил он. — Почему органы опеки не знали об обстановке в семье, почему неблагополучная семья не стояла у вас на учете, почему вы не знали, что девочку не кормили, не лечили, не учили? Разве это не зона ответственности органов опеки? Разве основной целью вашего отдела не является забота о детях? Тема объяснительной понятна?

Она покраснела, надулась, как рыба фугу, вскочила со своего большого кресла, резким движением откинула с лица длинную челку и пошла к шкафу. Порылась на полках и вытащила тонкую серую папку.