Али Смит



Как

Эми

Посвящается Саре Вуд от всей души моего вымысла и Дону Смиту с пожеланием хорошего улова Что такое прямота? Прямой может быть линия или улица, но человеческое сердце — о нет, оно извилисто, как горная дорога. Теннесси Уильямс В моем рассказе есть урок — По другу я тоскую. Эмили Дикинсон. Exegi то, exegi се. Скажем лучше, что я влюблен, раздавлен весом любви или ликую в тишине ее. Не просто скажем. Это правда. Толпы, потомки, судьи зря толкутся там, где моя любовь, и я вчера сбежал. Эдвин Морган Деревья в почках, осенние листья, снежинка-другая — все, что вижу я, напоминает мне о тебе. Дана Все архетипы сомнительны, но некоторые гораздо сомнительнее других. Анджела Картер
Эми стоит у края платформы и смотрит на рельсы. Они такие чистые, серебристые; наверное, это колеса проносящихся поездов отполировали их до такого блеска. Неуклюжие деревянные шпалы лежат поперек рельсов, будто ступеньки лестницы-стремянки. У нее над головой, на стропилах станционной крыши, дерутся воробьи. В воздухе чувствуется дым от дров, а может быть, это где-то жгут листья.

Вот замечательный городок. Поезда не всегда здесь останавливаются. Иногда поезд проносится мимо, даже не замедляя скорости, — так быстро, что голос из громкоговорителей предупреждает пассажиров и просит отойти от края платформы, чтобы их не утянуло в попутный воздушный поток.

Она поворачивает голову и смотрит вдаль параллельно перрону, наблюдая, как расстояние растягивается, будто стремясь к небу. Она оглядывается назад, и расстояние тянется в противоположную сторону, образуя прямую линию света и пространства, которая прорезает городскую застройку. Она представляет себе этот тоннель, полный пространства, который мчится мимо квартир, домов и новых офисных зданий, будто состоящих из сплошного окна, сквозь брошенную промышленную зону с ее запахами горелых шин, а потом проносится дальше — в захудалые поля.

Она стоит у самого края, ее носки нависают над полотном. Она покачивается на пятках, проверяя себя. Но теперь уже люди посматривают на нее, и — на тот случай, если кто-то вдруг ее узнает, ради Кейт — она делает вид, будто выглядывает на рельсах какую-то выпавшую или потерянную вещь. Нет, что-то не видать. Или вон там? Нет, нет, значит, пропала. Она отступает со смирившимся видом и покидает вокзал, пройдя под викторианскими часами, висящими над автоматическими дверьми перед вестибюлем. Который там час? Не опоздать бы к приходу Кейт. Пора с этим кончать.

Эми Шоун. Такая фамилия способна бросить тень на всю твою жизнь[1]. Все как будто становится чем-то таким, что у тебя выходило гораздо лучше раньше — в прежние, блестящие времена. Если никак с этим не бороться.

Эми Шоун и Кейт Шоун. Когда Эми нужно где-нибудь подписаться, ее имя больше походит на «Эми Шор»[2]. Это единственные слова, когда-либо написанные Эми в присутствии Кейт, а теперь они живут совсем рядом с морем, и ей это кажется очень забавным. Кейт нравится, когда ее называют Шоун. Кейт Шоун, Кэтлин Шоун, Кейт Шоун, повторяет она. (Уж скорее Кэтлин Хулиганка, смеется Эми и тычет ей в ребра пачкой ватных палочек — она вытирает ее после душа.) Кейт Шоун — это как слова из какой-нибудь сказки, говорит ей Кейт. Как будто наступил такой момент в сказке, говорит она, когда я вхожу в комнату, полную людей, и тут рассказчик должен произнести эти самые слова, потому что просто не могут придумать ничего лучшего.

Ты говоришь «не могут», а нужно «не может», поправляет Эми, расчесывая ее влажные волосы. Впрочем, не важно, добавляет она. Это не важно, совсем не важно.

И вот, когда дверь раскрылась, продолжает Кейт, все сразу обернулись. Кейт Шоун — Кейт Сияла. Она сияла весь вечер. От нее исходил такой яркий свет, что все вокруг было видно, он освещал дворец, так что люди, жившие за много миль оттуда, диву давались — что случилось, и птицы, спавшие в своих гнездах за много миль оттуда, проснулись, решив, что начался новый день, и принялись петь. Она сияла, потому что на ней было очень красивое бальное платье — самое красивое во всем бальном зале.

Кейт сейчас просто одержима бальными залами и бальными платьями. На прошлой неделе она посмотрела в гостях у подруги Диснееву «Золушку», и вот теперь, когда Эми выглядывает из окна каравана и видит, как Кейт играет сама с собой в дюнах, она угадывает, что в одной из этих игр Кейт — Золушка, и ее окружают добрые зверюшки, которые мастерят ей красивое платье из разных остатков и обрезков, найденных на пляже.

Вот последняя шутка Кейт: Почему Золушку выгнали из футбольной команды? Потому что она убежала с бала[3]. Это она в школе услышала. Здешняя школа ей нравилась гораздо больше, чем та, куда она ходила раньше, когда они жили в подвальном этаже гостиницы, где Эми работала и где от сырости на стене над кроватью проступали узоры наподобие листьев папоротника. Соученики уже перестали дразнить ее за акцент и за то, что она живет в караване, а не в обычном доме; кое-кто из них даже начал заходить сюда и тихонько скрестись в нижнюю часть двери, вызывая Кейт выйти и поиграть с ними. Кейт хорошо адаптируется. Кейт делает большие успехи по этому предмету. Кейт заметно подтянулась. Кейт — многообещающий ребенок. Они прожили здесь достаточно долго, чтобы накопилось столько подобных школьных отзывов — записок, которые Эми скручивает и кладет в шкаф, после того как Кейт зачитывает их ей. Кроме того, произношение Кейт становится заметно округленнее, гласные звучат чище, более по-шотландски. Пару недель назад она затащила Эми на почту, чтобы показать ей одну открытку — ту, где изображен приморский парк для отдыха, и хотя нельзя хорошенько рассмотреть, потому что это снято издалека, человеческие фигурки немного похожи на них: будто это Эми (с темными волосами) и Кейт (со светлыми) кружатся, взявшись за руки. Они купили такую открытку и приклеили ее скотчем к дверце шкафа в спальне каравана.

Эми называет этот караван подарком судьбы. Приехав сюда, они сперва сделали то, что всегда делали на новом месте: осмотрели территорию кемпинга для караванов, откуда всегда можно позаимствовать всякие полезные вещи — веревки, воду в пластиковых емкостях или одежду, развешанную сушиться. Они проходили мимо конторы кемпинга как раз в тот момент, когда Энгус пришпиливал к двери объявление. Кейт по слогам прочитала ей то, что там было написано. Требуется помощник. Эми спросила у Кейт, нравится ли ей здесь. Потом отправила ее на пляж, через дорогу, а сама немного постояла. Обошла контору и огляделась. Осторожно покрутила шайбу на одном из уличных умывальников, пока холодная вода не брызнула фонтаном из трубы и не заструилась в дренажную канаву. Просунула голову в открытый люк перед конторой. Человек, сидевший за столом, Энгус, от удивления привстал, оттолкнув стул; стул чуть не опрокинулся. Простите, сказала она. Там один из кранов протекает. Если у вас найдется гаечный ключ, могу починить.

Самое хорошее в этой работе — бесплатное жилье, подарок судьбы, даже в течение зимы, когда кемпинг закрыт, когда Эми должна присматривать за территорией и за другими старыми стационарными караванами — не повредили ли им непогода или вандалы, и отвечать на сообщения, которые оставляют на автоответчике в конторе люди, желающие забронировать места на следующий сезон; письмами Энгус занимается сам. Это самая легкая работа, какая только выпадала Эми за последние годы, а к ней в придачу ей досталось две просторные комнаты с мебелью — спальня и кухня - столовая-гостиная. Здесь есть электричество и газ, хотя мыться и принимать душ приходится в корпусе с уборными, напротив. Летом трудно принять душ или воспользоваться стиральной машиной, когда тебе хочется. Зима в прошлом году выдалась холодная, но здесь внутри воздух быстро нагревается, если включаешь газовые обогреватели. Кейт нравятся эти обогреватели — от них пахнет теплом и апельсинами. В прошлом году на Рождество на пляже, кроме них, весь день никого не было, и пока совсем не стемнело, они рисовали на песке деревяшками, выброшенными морем, — от волнолома до самых скал, а когда стемнело, они долго шли по песку и пели все подряд рождественские песенки, какие только могли вспомнить. А когда они забывали слова, то Эми придумывала новые. Мы — веселых три волхва. В животе у нас халва. День-деньской пыхтим, пыхтим. В эту дверь пройти хотим. Ох, и тесен этот дом! Не пролезем, не пройдем.

Кейт приходит с улицы, где дует ветер, и вслед за ней врывается струя холодного воздуха. Песочные следы тянутся по обрывкам ковра от двери до кухонного уголка. Эми велит ей выйти за дверь и там как следует отряхнуться. Но даже после этого на одежде и в проборе у Кейт блестят песчинки. Крошечные песчаные блестки прилипли к лицу.

Эми поджаривает бекон и варит картошку и стручковые бобы.

Фу, говорит Кейт.

Ты будешь это есть, Кейт. Ничего другого нет, говорит Эми.

Кейт бросается на кушетку, сбросив оттуда морскую деревяшку, и лениво рисует на запотевшем стекле новые рожицы поверх старых.

Эми, говорит она. Какой у нас почтовый индекс?

Не знаю, отвечает Эми. Спроси у Энгуса.

Просто мы играем в «Древние могильники», говорит Кейт.

Не знаю такой игры. А с кем ты играешь? — спрашивает Эми.

С Родди и Катрионой, говорит Кейт. Она цепляется пяткой за старую книгу, подложенную под шаткую ножку стола для устойчивости. На корешке книги — золотые буквы длинного слова. Ге Рак Лит. Уж слишком это старинная и красивая книга, чтобы класть на нее ноги.

Знаешь мисс Роуз? — спрашивает Кейт. Знаешь, как мы проходим Скара-Брей[4] в школе?

Бекон шкворчит. Проходите что? — переспрашивает Эми.

Ну, это то место на Оркнейских островах, где шторм вымыл весь песок, и знаешь что? Археологи нашли это самое место — нашли целую деревню, которая лежала там, под песком.

Кейт шепчет сама себе слово «археологи», чтобы убедиться, что правильно выговорила его, и только потом продолжает.

Знаешь, как мы готовим задание? Мы представляем себе, каково было жить в ту пору.

На Оркнейских островах, да-да, кажется, я знала когда-то про это место, говорит Эми.

Ну так вот, говорит Кейт, стоя у окна, где она размашисто нарисовала птиц поверх рожиц. В «Древние могильники» играют так. Ложишься на песок и лежишь плоско-преплоско, так плоско, будто на тебе тонна песка и ты пошевелиться не можешь. Ну, лежишь ты себе вот так, а тут начинается шторм и сметает с тебя весь песок, и ты просыпаешься на берегу, где уснула, встаешь и оказываешься в совершенно новом месте, которое никогда раньше не видела, хотя это то самое место, где ты заснула и где все это время пролежала. И тогда ты заново осматриваешь это место. Эми?

Тот факт, что Кейт называет Эми по имени, когда разговаривает с ней на улице или в магазинах или говорит о ней кому-нибудь на школьной площадке для игр, — одна из причин, по которым кое-кто в округе не очень-то хочет, чтобы их дети общались с Кейт Шоун, которая — хоть и не похожа на проблемного ребенка — живет, по сути, не лучше их.

Ты, например, знала, что всего одно дерево дает пропитание для четырехсот видов разных насекомых и других живых существ? Кейт произносит «пропитание» так, словно это очень важное слово, которое она только недавно выучила. А знала о том, что всего одно дерево дает воздух для десяти — да, кажется, для десяти человек, но на весь год? — спрашивает она. Эми, а еще…

Да? Что еще? — откликается Эми.

Кейт целый день представляла себе, как задаст этот вопрос. Можно мы заведем кошку? — спрашивает она.

Пока еще нет, отвечает Эми.

Кейт понимает, что это значит. Она толкает вилкой по тарелке стручковые бобы. Это нечестно. Ей же нравится здесь.

Что будешь делать после ужина? — интересуется Эми. Хочешь погулять?

Терпеть не могу гулять в темноте, отвечает Кейт, надувшись. Пойду к Анджеле смотреть «Байкер-гроув»[5]. У всех есть телевизор. А у Анджелы даже в ее комнате телевизор стоит.

Волосы Кейт пахнут осенью. Живя здесь, можно по запаху ощущать смену времен года. Эми даже не способна вспомнить, когда с ней такое было в последний раз.

Однажды — года три назад, примерно в это же время года, она оставила Кейт на улице, около одного крупного магазина, «Бритиш хоум сторз», возле украшенных к Рождеству витрин. Где это было — в Бирмингеме?

Она сама точно не помнит. Когда она возвратилась спустя четыре часа — так, взглянуть, так, на всякий случай, — толпы покупателей уже схлынули, а Кейт по - прежнему была там, свернувшись клубком в своем ворсистом анораке на пороге закрытого магазина.

Море — черное и огромное — движется, подкатывая пенные языки волн прямо к ногам и вновь откатывая. Вдали, в темноте, виднеются огоньки. Она обнаружила Кейт на пороге магазина, а возле ее ног лежала кучка мелочи. Улыбаясь, сонная от холода, разжимая холодную ручку над серебряными и медными монетками, Кейт сказала: Я говорила им, что мне не нужны деньги. Я говорила, что у нас есть деньги.

Это был последний раз, когда она где-нибудь ее оставляла. А в первый раз, когда Кейт была еще совсем маленькая, когда еше только громко кричала и не умела говорить, Эми положила ее, спящую, на траву напротив полицейского участка — под дерево, возле мусорного бака, а сама села неподалеку на скамейку и принялась наблюдать. Остановилась какая-то женщина. Вроде бы какая надо. Она потрогала ногой сверток с Кейт. Не успела та женщина толкнуть дверь в полицейский участок, как они исчезли. Исчезли еще до того, как женщина перешла дорогу.

Море сегодня густое, темное и соленое, оно раскатывает мусор и гальку ровными слоями. Твердые края скал врезаются через одежду прямо в кожу. Эми чувствует пальцами какие-то процарапанные линии на поверхности скалы, неразборчивые граффити.

Она снова ловила себя на бесцельных действиях. На самый верх многоэтажной автостоянки, запыхавшись после бетонной лестницы, на четвертый этаж, где ступеньки заканчиваются под открытым небом. Глядишь вниз, и воздух бросается в голову. Внизу распластан город, а с севера подступают горы. Садишься на кочку твердой земли в зарослях утесника и высокой желтой травы, среди щебня и мусора заброшенной стройплощадки, за рядами домов и магазинов — заколоченных досками, забрызганных краской. С безопасного расстояния за тобой наблюдают три девчонки. Одна из них лупит палкой по траве и кричит: С вами все в порядке, а? Ложишься навзничь в траву. Над тобой — утесник на фоне серого неба. Смотришь на него.

Возле торгового центра — наблюдаешь, как на цифровом дисплее в витрине строительного товарищества время меняется, секунда за секундой, а температура остается все той же, 8 °C. Откидываешь голову на спинку сиденья, шеей ощущая холод металла, люди смотрят на тебя, проходя мимо. Стоишь на станции, глядя с платформы на рельсы. Все остальные находятся здесь потому, что встречают кого-то, или едут куда-то, и у них в руках, в карманах, в сумках билеты. А у тебя билета нет. Это твой секрет.

Она думает о трех девчонках, глазеющих на нее: самая старшая что-то шепчет подружкам — кажется, слова «чокнутая» и «шлюха». Она думает о крыше заброшенной автостоянки. Она могла бы забраться еще дальше на север. Вершины гор уже окутаны снегом.

Или скрыться под воду. Она могла бы войти прямо в море и ощутить, как почва с радостью уходит из-под ног, а холод обступает ее, пока поверхность воды не сомкнётся над головой, как будто ничего и не случилось.

Никто не явится и не отыщет тебя там.

Потом она смеется и слышит собственный смех, сливающийся с шумом моря. Кейт входит, хлопая дверью, и говорит, ну и ветер дует, такого сильного ветра еще не было; показывает через окно на деревья, стоящие между кемпингом и главной дорогой, и говорит, погляди-ка туда, видишь, всякий раз, как они трясут листьями, ветер снова задувает. Если б только эти деревья перестали трясти ветками, тогда ветер тоже прекратил бы дуть так сильно. Когда они впервые оказались здесь, Кейт смотрела, как туман опускается на холмы, а потом прибежала сказать: это же история, надо же приехать и увидеть историю!



Всегда мне будет что-то напоминать
всегда мне будет что-то напоминать
Я родилась
чтобы любить тебя
и я никогда не
освобожусь
ты всегда будешь
частью меня врозь от меня



Эти слова бегут и бегут по кругу, с одинаковыми трещинами пустот между ними. Строчки разлетаются, как бьющаяся посуда. Эми сердится, потом заходится беспомощным смехом. Какая пошлость. Ей в голову вонзается иголка.

Кейт чем-то возбуждена, она забегает вперед, когда они возвращаются на территорию кемпинга от дома Анджелы. Анджела Мак-Экни — одноклассница Кейт, девочка с довольно нежным лицом, к которой Кейт, кажется, привязалась. Возможно, предполагает Эми, это как-то связано с тем, что дома у Анджелы есть спутниковое телевидение. Ей уже приходится привыкать к тому, что по вечерам Кейт отсутствует все дольше.

Мать Анджелы Мак-Экни далеко не в восторге от Кейт Шоун. Ей не очень-то нравится, что та все время приходит к ним в дом, и об этом она сообщает мужу после того, как Шоуны уходят. Живут они в караване, в кемпинге. Папаши поблизости и не видать. Выговор у них уж слишком английский. Хотя, сказать по правде, они совсем не похожи на ту козью труппу, что поселилась на ферме Патерсонов, уж те-то — англичане из англичан: жонглируют, массаж делают и со своими овощами разговаривают.

И вот теперь Анджела всякие вопросы задает — явно от этой девчонки Шоун набралась. Ну, вроде: зачем они в церковь по воскресеньям ходят, какой в этом прок? И зачем люди живут в домах, если можно жить в караване и ездить куда захочется? Они купили билеты в цирк, который приедет в город на следующей неделе. Миссис Мак-Экни любила цирк, когда ей было столько лет, сколько сейчас Анджеле. Упрашивала братьев сводить ее на представление. Львы, моржи и все такое. А вот теперь Анджела заявляет, что не хочет идти в цирк, потому что — догадайся, кто ей внушил такое — в цирке мучают животных.

Они самых невероятных вещей набираются друг у друга, правда? Вот что она сказала, когда Эми пришла к двери их дома забрать Кейт.

Эми ответила миссис Мак-Экни широкой улыбкой.

Вот вчера, например, продолжила мать Анджелы. Вчера Анджела заявила мне, что существуют два вида торговых центров. Одни — обычные, с прилавками, цветами и эскалаторами, а другие — наполовину магазины, наполовину кони.

Эми задумалась. А потом рассмеялась. Ну да, я поняла, сказала она. Торговые цент-ав-ры. Я поняла.

А, ха-ха, конечно, откликнулась миссис Мак-Экни, явно ничего не понимая.

Кейт и Анджела сидели, глядя, как отец Анджелы, развалившись в кресле, листает телеканалы. Передача с музыкой шестидесятых задержалась на экране чуть дольше, чем куски с других каналов: отец Анджелы пытался нащупать сбоку от кресла свои сигареты. Кейт и Анджела принялись смеяться над высоким зачесом певицы. Они стали передразнивать ее манеру театрально взмахивать руками под конец каждой фразы из песни. Вскоре девочки уже валялись на полу, беспомощно хохоча.

Ну, это вы сейчас смеетесь, сказала мать Анджелы, а когда-то такая прическа была последним писком моды. Может, вы тоже заведете такие прически, когда чуть-чуть подрастете.

Только не я, заявила Кейт.

И не я, поддержала ее Анджела.

А вот мне нравилось так зачесывать волосы, когда я была девчонкой, сказала мать Анджелы. Может быть, и твоей маме тоже, Кейт.

Ну уж нет, сказала Кейт.

Миссис Мак-Экни поглядела на мужа. Потом — на Эми. Эта девочка с каждым днем делается все более похожей на мать, громко сказала она, улыбаясь.

Да, согласилась Эми, да, пожалуй. Более похожей, подумала она. Такая мысль по-прежнему заставала ее врасплох, по-прежнему удивляла. Она всмотрелась в телеэкран: Сэнди Шо ступала босиком по сцене, над головами качавшихся подростков. Она остановилась у края сцены, собираясь запеть.

Нет, вы, наверное, слишком молоды, миссис Шоун, приятным голосом продолжила мать Анджелы. Вы, наверное, красили волосы в зеленый цвет и втыкали булавки, да? Или какая тогда мода была?

Эми вежливо улыбнулась, вежливо кашлянула. Пойдем, Кейт, — она потянула девочку за ворот джемпера. Где твое пальто?

Она пришла без пальто. Я еще сказала, когда она пришла, — правда, Кейт? — что вечер сегодня жуть какой холодный, как же можно ходить без пальто, снова затараторила миссис Мак-Экни.

Мне не холодно. Мне не нужно пальто, возразила Кейт.

Спасибо, что терпите ее, сказала Эми, она такая шалунья.

Что же, она хотя бы забирает своего ребенка по вечерам, говорит мать Анджелы своему спящему мужу после того, как они уходят. Девчонке хоть не приходится в темноте идти одной по приморской дороге. Надо отдать ей должное. А, Стюарт? А?

Снег — это хорошо. Снег все укроет, вот благодать. Тихо ляжет повсюду, все успокоит, охладит все до бездействия, забьется в трещины в коре деревьев, заполнит пустоты между светлыми низкими травинками, отяготит их и пригнет к земле, без спросу осядет на все холодное, что осталось под открытым небом. Хороший сухой снег будет падать беззвучно и оставит все белым. Здесь он может на несколько дней прилипнуть к стенам домов или к верхушкам оград и заборов, в зависимости от того, куда будет дуть ветер.

Пока еще недостаточно холодно для снега. Эми выключает свет, подходит к окну. Показалась луна. В ночи вроде этой видно, как освещается поверхность океана, как она колышется за автостоянкой и за дюнами.

По внутренней стороне запотевшего стекла медленно струятся два ручейка влаги; до того, как они успели скатиться к подоконнику, Эми преграждает пальцем путь одному из ручейков, и он соединяется со вторым. Она снова садится на кушетку, вытирает мокрый палец о дорожный коврик — дешевый тартан, на котором кричаще-синие полоски пересекаются на фоне красного, желтого, белого и черного, походя на карту какого-то кошмарного города. Между ворсинками ковра набился песок — будто обозначая пляжи или Сахару на карте.

Уже очень поздно, слишком поздно, Кейт наверняка спит. Эми встает, когда слышит этот звук, медлит у двери спальни, заглядывает внутрь сквозь узкую щелку между дверью и дверным проемом. В спальне темно, ее лишь на мгновенье освещает свет фар машины, выруливающей с автостоянки (туда обычно люди из города приезжают, чтобы окна их машин запотели от любви).

В тот миг, когда свет пробегает по Кейт, Эми видит, что та лежит на спине, руки — поверх одеяла, а пальцы шевелятся в воздухе. Похоже, она играет в какую-то считалку: что-то считает на пальцах и одновременно что-то тихонько бормочет. Эми не может разобрать, что именно. Звучит ритмично — вроде таблицы умножения или какого-то стишка.

Эми прислоняется к двери, осторожно, молча, протискивается в комнату. Кейт произносит названия улиц и городов. Одно за другим, она перебирает все места, в которых они раньше жили. Когда же доходит до того места, где они живут сейчас, начинает все сначала и снова повторяет весь перечень.

Кэтлин Шоун, тебе пора спать, тихо говорит Эми. Она садится на край кровати. Кейт утыкается головой ей в колени. Какую сказку ты сегодня хочешь? — спрашивает Эми, расправляя одеяло.

Ту, про девочку, убегающую изнутри горы, ну, сама знаешь, сонно шепчет Кейт в кардиган Эми.

Ладно, говорит Эми. Слушай. Жила-была девочка, которая отправилась гулять к другой стороне горы. Она думала, что там ежевика будет слаще, а мир будет полон чудес — совсем иных, не таких, как на ее стороне горы. Но она все шла и шла, и никак не могла понять, где же заканчивается ее сторона и начинается другая. Она присела на камень, чтобы отдохнуть, вытереть лоб носовым платком и съесть бутерброды. И тут гора под ней разверзлась, трава и земля расступились и поглотили ее, а потом снова сомкнулись над ней, а когда она раскрыла глаза, то увидела, что заперта в темной сырой пещере внутри горы, стены там из камня, земли и кусков скалы и такие толстые, что ей больше не слышно ни пения птиц, ни шума шагов, не слышно ничего, ни единого звука.

Эми даже не нужно глядеть на Кейт, чтобы понять, что она спит, согревшись у нее в объятиях.

Белизна — сплошь от одного берега до другого, от востока до запада, и всюду на север и всюду на юг. Белизна — сплошь до края страницы. Внизу страницы, в углу страницы, изрисованной разными цветами, грубыми карандашными линиями. Плоский квадратный дом с четырьмя окнами и трубой. Дым, поднимающийся из трубы оранжевой спиралью. Цветы в саду — почти такой же высоты, как и сам дом. Дорожка в саду, ограда, ворота. Зеленое — трава. Красная входная дверь, черная кошка. Над домом — желто-восковое, блестящее, улыбается солнышко.

Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

Если запомнишь эту фразу, значит, выучишь правильный порядок цветов. Кейт больше всего нравится фиолетовый. Хотя, когда она пытается хорошенько вспомнить, то уже не может точно сказать, какой же бывает фиолетовый цвет. Фиолетовый — это ее любимое слово, а вот любимый цвет — голубой. Фиолетовый. Фиалка. Голубой. Голубь. Мисс Роуз написала на доске это предложение про охотника. Фазан — такая птица вроде курицы. Билли Джеймисон спросил — это потому, что их разводят на фазендах? Мисс Роуз сделала вид, будто ей не смешно, и ответила, что ничего подобного. Потом она рассказала им про радугу. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.

В женском туалете на территории кемпинга пахнет сыростью и дезинфекцией возле двери. Летом, когда стояла настоящая жара, пахло несессерами разных мам и старушек, которые оставляли следы на росистой траве своими тапочками или шлепанцами, выглядывавшими из-под халатов; а еще пахло самыми разными зубными пастами. Они с Эми покупают «Аквафреш», у нее наиболее приятный вкус. А в мужском туалете всегда пахнет дезинфекцией — и летом, и зимой.

Это случилось однажды летом. Рейчел и Ники махали ей с заднего сиденья машины, когда родители увозили их вместе с караваном домой, и она тоже махала им на прощанье, а тут, в этот же самый момент, въезжала другая семья, и в той машине сидел мальчик — Сэнди из Данди, она позже встретила его в сувенирном магазине, — и вот, когда их машина въезжала, он принялся махать, потому что решил, что она машет ему! Но это были летние друзья, потом они уезжают, и их уже больше не видишь. Как страшно было тогда, с Рейчел и Ники, в поле, когда пришли из жилого района большие девчонки, и одна из них толкнула Рейчел на камни, а та здоровячка, старшая сестра Джеки Робертсон из школы, заявила, что сейчас они все будут есть эту зеленую штуку. А ну-ка! Если не послушаетесь, то вам влетит. А ну-ка! Это вкусно, из этого леденцы делают. Ну ты, давай ешь! И она ткнула Кейт в плечо, Ники заплакала, а Кейт просто стояла и глядела на ту девчонку, и когда та засунула ей в рот эту зелень, она продолжала стоять и глядеть. А потом одна из мам позвала их обедать, и другая девчонка — не сестра Джеки — пихнула Ники и сказала: чтоб были здесь, когда мы вернемся, а не то отлупим вас, и они с Рейчел и Ники убежали и спрятались за женским туалетом, где были в полной безопасности, потому что те девчонки не посмели бы сунуться на территорию кемпинга, и у Кейт еще целый день оставался во рту жуткий зеленый вкус. Может, это просто такой вкус у зеленого цвета? Ну, а если это вкус зеленого, тогда синий цвет должен быть соленым на вкус, как море. Но настоящее море скорее серого цвета. Тогда у белого — вкус сливок или молока. Хотя белый — это даже не настоящий цвет. Оранжевый на вкус должен напоминать апельсин. А фиолетовый? Эми наверняка знает. Этим летом стояла такая жара, что, казалось, предметы вдали плывут. Это называется маревом, оптическим обманом. Тот мальчик, Сэнди, прислал потом открытку с замком. Он очень долго тут жил — почти две недели. Энгус принес эту открытку из конторы. Там было написано: Сейчас мы в Форт-Уильяме, и здесь разные представления.

Кейт перелезает через запертые ворота кемпинга, спрыгивает вниз, перебегает дорогу и бежит к пляжу. Там, где накануне вечером горел большой костер, теперь почерневший круг вне пределов досягаемости прилива. По песку разбросаны сгоревшие фейерверки, еще очень рано, и никто их пока не нашел. Кейт радуется своей удаче. Она быстро подбирает один за другим. От них все еще пахнет гарью, хотя они сырые и холодные оттого, что всю ночь пролежали на берегу. Она стряхивает песок с одной хлопушки — вокруг дырки, откуда вылетали цветные искры и огни, все почернело, а там, где бумага не обуглилась и не отслоилась, еще видна краска. Кейт вымазывает пальцы черным.

Она быстро нагибается и подбирает шутиху, которая лежит у ее ноги. Подбрасывает в воздух и смотрит, как она падает. Бросает ввысь еще одну и смотрит, как та шлепается обратно в песок. Подбирает те, что почернели меньше других, и засовывает их под платье и под свитер, оглядывается по сторонам. Далеко-далеко по берегу прогуливается мужчина с собакой на поводке; мальчишки на велосипедах едут вдоль кромки воды, слышно, как они кричат и дерутся. Кейт опускает голову, придерживает подбородком и руками останки фейерверков и бежит по песку к скалам и лужицам возле скал, старясь не шуметь.

На большинстве фейерверков все еще можно прочитать названия. Что-то в цвету. Счастливые птички. Римская слава. Ваза с Венерой. Вулкан. Падучая звезда. Ракета на Луну. Кейт выстраивает их в ряд около большой скалы. У Римской славы, Ракеты на Луну и Падучей звезды есть пластмассовые штырьки, которые можно воткнуть в землю; она втыкает их в песок вертикально. Потом карабкается вверх и наклоняется над большой скалой, заглядывает в трещину. Пластиковый пакет по-прежнему на месте; она осторожно вытаскивает его.

Морю до этой скалы не достать, поэтому в пластиковом пакете и библиотечная книжка, и звери остались сухими. Она запускает туда руку, нащупывает кенгуру. Ей он нравится больше всех зверей, которых она взяла. Подойдя к лужице под скалой, она опускает туда его нос. Ложится животом на песок, где посуше, и оставляет в песке отпечатки длинных лап и хвоста кенгуру.

В сумке есть еще клайдесдейльская лошадь-тяжеловоз с дырочками в боках и с пластмассовой повозкой (упряжь крепится как раз к этим дырочкам), и львенок, и овчарка, замершая с согнутыми лапами и поднятыми ушами. Львенок крупнее всех остальных животных, он даже крупнее ломовой лошади, у него один хвост, наверное, длиной почти с целую лошадь. Кейт выстраивает их всех в ряд у самой воды. Потом ставит овчарку на скальный уступ. Сажает кенгуру в телегу и везет ее вдоль лужицы до того места, куда может дотянуться. Распрягает лошадь, впрягает вместо нее кенгуру, и теперь кенгуру везет лошадь обратно к тому месту, откуда они начали путь. Львенок плывет на боку, над поверхностью воды торчат его голова и одна огромная лапа. Кейт вытаскивает его. Лапой львенка она пытается отодрать от скользких подводных скал моллюсков-прилипал.

В караване у нее есть и другие звери, но эти ей дороже всего. Ведь каждый из них проделал тайное путешествие сюда, к этим скалам, в ее темном кармане, и никто об этом не знает. Каждый из них тайком переправился к ней в карман во время утренней молитвы: Кейт втихаря похищала их с узкого подоконника в классной комнате, уставленного дикими и домашними игрушечными животными. Она умеет закрывать глаза и все-таки кое-что видеть через щелочку, убеждаясь, что, пока произносятся слова, никто на нее не смотрит, что мисс Роуз тоже глядит в другую сторону, обычно в окно. Нужно только выждать подходящий момент. Нужно только руку протянуть. Потом Кейт обязательно переставляла фигурки зверей, чтобы расстояние между ними оставалось одинаковым и никто не смог бы ничего заметить. Она совершит нехороший поступок еще только один раз. Из всех зверей, стоящих на подоконнике, ей по-настоящему хочется лишь обезьянку.

Она понимает, что не следовало брать эти игрушки. Возможно, они нравятся другим ребятам из класса. Она это понимает, но все равно хочет играть ими больше, чем остальные. И именно потому, что ей не разрешается владеть ими единолично, именно поэтому она взяла сперва оранжевого кенгуру. Но иногда по ночам, когда не спится, ее мучают спазмы в животе, стоит лишь подумать об этих животных. Это же воровство — это так же плохо, как говорить неправду или причинять зло другим людям. Этого нельзя делать.

А Родди все время говорит неправду. Не учителю, не другим взрослым, нет: он врет, когда с ним играешь. Он все время плетет небылицы — так это называет Анджела. Его отец ушел в море ловить рыбу. Или его отец — шкипер нового судна и уплыл в Новую Зеландию. Или его отец уехал в Абердин, чтобы купить новый трейлер, и вернется к Рождеству на новенькой машине, на серебристом «воксхолле», разработанном специально для нового тысячелетия. Все знают, что его отец плавал на рыболовецком судне, у некоторых ребят в старших и младших классах отцы и братья тоже утонули. Эми говорит, что выдумки Родди никому не вредят. А мой отец тоже умер? — спросила ее Кейт. Не знаю, ответила Эми, я не знаю, жив он или умер, Кейт, я даже не знаю, кто он, какая разница? И в следующий раз Кейт сказала Родди: ну и что, что у тебя нет отца, это не важно. Тогда Родди с плачем убежал домой и больше не хотел ни говорить с Кейт, ни играть на улице, ничего не хотел, но теперь-то он ее лучший друг, даже лучше Анджелы, хотя теперь мать Родди не разрешает Кейт приходить к ним в дом, чтобы играть в компьютерные игры или даже просто посмотреть телевизор, так что ей за этим приходится ходить к Анджеле.

Когда еще не было ни телевидения, ни радио, в прежние столетия, когда не было даже градусников или они оставались редкостью, доступной только богачам, люди — например, министры или лорды — записывали, какая стояла погода, в особые дневники наблюдений. Они записывали, когда поспевал урожай, отмечали очень жаркие или очень морозные дни, записывали, как долго пролежал снег в таком-то году. Мисс Роуз говорит, что на земле делается все жарче, и в этом году лето было пятым по счету самым жарким — ну, может быть, не за все время вообще, а с тех пор пятым, как люди начали наблюдать погоду. В школе Кейт сидит между Катрионой и Анджелой, а у Катрионы дома огромная коллекция кукол, но они принадлежат не самой Катрионе, а ее маме, и Катрионе и ее подружкам запрещено прикасаться к ним. Некоторые даже не вынуты из коробок, а некоторые стоят в большом стеклянном шкафу в холле. Холл. Кейт произносит вслух это слово, смакует его на языке. Она пытается представить, как это было бы, если бы у них с Эми был холл — и холл, и гостиная, и кухня, причем все эти комнаты по отдельности. Например, очень хорошо, наверное, иметь собственную спальню. В доме у Анджелы гостиная и холл объединены в одну большущую комнату, потому что отец Анджелы разрушил стену между ними. В караване стены совсем тонкие, такую стенку было бы легко разрушить. По ночам, когда дует сильный ветер, с полок и из шкафов в караване падают всякие вещи. Хорошая игра — пытаться добежать до них и поймать, прежде чем они грохнутся на пол. В пятницу Кейт быстро справилась со своим заданием и могла бы пересесть в «золотую зону» и начать новое задание с чистого листа, или помочь Анджеле закончить работу. Но тогда Катриона и Джемма увидели бы, что Анджела сильно отстает, поэтому Кейт взяла с библиотечной полки книгу и стала читать ее.

Она сидит на песке и разглядывает обложку книги. «Сто одно великое Чудо Света». В книге полно черно - белых и цветных фотографий. Кейт видит пирамиды и Сфинкса; под картинкой со Сфинксом написано, что его нос разрушили французские солдаты, которые стреляли по нему как по мишени. Она перелистывает страницы. Вот здесь художник нарисовал, как он себе представляет Атлантиду — это такое место под водой, в море, с рыбами и водорослями в разрушенных стенах; а вот другая картинка, где художник изобразил какие - то древние сады. Тут на фотографии видна огромная стена. Кейт читает, что это плотина, которую возвели Для электростанции. Вот кратер посреди пустыни размером с двадцать футбольных полей, как тут написано. Его оставил упавший маленький метеор. Вот первый телефон — рядом с фотографией рисунков, сделанных пещерным человеком. А вот горы. Одна из них похожа на гигантский задний зуб. Гора Червино, Альпы, Швейцария. Высота 4476,9 метра. Эта гора черная и нескладная, под отвесными утесами прячется снег, а на вершину уселась туча.

Зачем люди ка-раб-каются в горы? — написано в книге. — С первых дней своего за-рождения чело-вечество страстно мечтало покорять мир природы. Возможно, английский поэт Редь-ярд Кип-линг знал ответ на этот вопрос, когда написал:



Что-то скрыто — но найдешь ты!
Звонки бубны за горами!
Что-то скрыто за горами,
Что-то ждет тебя. Иди![6]



Она засовывает в рот прядь волос, стряхивает рукой песок со страницы, поднимает книгу повыше — так, чтобы сдуть песчинки, забившиеся между страницами. Здесь недалеко тоже видны горы. Редь. Ярд. Интересно, только мужчины страшно мечтают что-то покорять? Не может быть. Летом в новостях рассказывали о детях, чья мама любила лазить по горам, и вот она потерялась в снегах. Кейт и ее одноклассники молились об этих детях, о мальчике и девочке, когда женщину так и не нашли. Но она потерялась не на той горе, что на картинке. Не на Червивой. Кейт смеется над собственной шуткой.

А может быть, нужно произносить Рад-Ярд? Забавно, что иногда слова звучат совсем не так, как выглядят на письме. Забавно, что буквы, из которых складываются слова, иногда напоминают человечков. Они бывают похожи на разных человечков — смотря в какой книжке или на какой вывеске попадаются, смотря как написаны или напечатаны. Например, в этой книжке маленькие буквы «а» похожи на маленьких милых человечков с толстыми животиками. А бывает по-другому, когда буквы «а» более вытянуты, и тогда у них как будто длинные рожицы. Заглавная «Ч» в слове «Червино» выглядит как острые рога, приготовленные к бою. Некоторые «е» улыбчивы, но обычно у них такой вид, как вот здесь, — гадкий, словно они смеются над чем - то ужасным. Маленькие «р» будто смотрят на что-то во все глаза. Буква «б» похожа на человечка, у которого вихор развевается над лысиной, а «ф» — на человечка, уперевшего руки в боки.

Кейт нравится стоять в дальней части газетной лавки, где пахнет бумагой от страниц толстых книг в мягких обложках. Она представляет себе, как здорово, наверное, оказаться запертой на ночь в этой лавке. Иногда Эми вырывает страницы из книг, чтобы заткнуть щели в обшивке каравана, или в крыше, или в двери, или чтобы разжечь костер на берегу, а когда они переезжают на новое место, она заворачивает в книжные страницы мелкие бьющиеся вещи. Кейт всегда старается прятать от Эми книжки, которые читает, потому что она запросто может выбросить их. Если это школьный учебник, то ей потом приходится как-то объяснять, куда он подевался или почему у нее в учебнике не хватает какой-нибудь страницы, которая есть у всех остальных. Если бы Эми знала, о каких хороших вещах рассказывается в книгах, она бы не выбрасывала их. Но Эми не может даже прочесть слова, написанные на магазинах или автобусах, она только всматривается в буквы, качает головой и просит Кейт прочесть их для нее. Она не может прочитать рассказ в книжке. Она говорит, что ей это и не нужно, что она и так обо всем знает, и ей незачем для этого глядеть на слова или на картинки в книжках. Это правда, потому что Эми знает тысячи и тысячи разных вещей. Эми говорит, что в голове помещается гораздо больше вещей, чем можно, например, навьючить себе на спину, так что приходится решать — что тащить, а что оставить на обочине.

Но все равно Кейт не оставляет книги лежать без присмотра в караване. «Ста одному великому Чуду Света» куда безопаснее лежать в тайнике на берегу или в ящике кровати с той стороны, где спит Кейт, и куда Эми никогда не заглядывает.

Она подносит картинку с горой близко к лицу. Кажется, гора Червино только что выдохнула и оставила след своего дыхания на морозном небе.

Там, вдоль скал, скрываются отличные тайники. Кейт захлопывает книгу и подскакивает. Она встряхивает клайдесдейльскую лошадь, чтобы вытряхнуть воду из дырочек, вытирает всех зверюшек о рукав и край свитера, складывает обратно в пластиковый пакет. Пустые фейерверки она кладет туда же, потом скатывает пакет и засовывает его на прежнее место, в трещину между скалами. Книгу, большую и квадратную, заталкивает себе под свитер. Она с трудом забрасывает песком собственные следы, пятясь задом и подволакивая одну ногу, до того места, где скалы сходятся с остальной частью пляжа, и отпечатки ног перемешиваются с кучей чужих отпечатков, так что они все перепутываются. Насвистывая и прижимая к животу книгу, Кейт принимается бежать и несется наперегонки с чайками, рассекая ясный холодный воздух.

Энгус лежит на спине, заложив руки за голову. Пижама сверху расстегнута. Он созерцает свою грудь.

Внизу Авриль готовит ему кофе, звякает чашками и тарелками. Он поворачивается, вздыхает, снова вытягивается на спине. Где-то далеко за его затылком звонит церковный колокол.

Энгус, непреклонный Энгус, как дела, приятель? Донни обнял Энгуса за шею, подмигнул Линде, стоявшей за стойкой бара. Будь добра, Линда, порцию выпивки для непреклонного Энгуса. Это все его предки, сказал он Биллу, Уилли и Хью в переполненном по случаю субботы пабе, он тут ни при чем, продолжал Донни, это все голоса диких горцев зовут его через века, пробиваются сквозь глину и землю. А, приятель Энгус, что, разве не так? Донни звякнул мелочью о стойку бара и заговорил с интонациями жителя западного побережья. Будь непреклонен ныне, Энгус Мор, провыл он, таков завет твоей семьи, твоего рода, таков девиз: Непреклонен до Смертного Часа. Хотя как проскочить преклонный возраст? — спросил Донни, и все рассмеялись. Но Энгус насмешил всех еще больше, когда, сохраняя на лице полную серьезность, проговорил: что ж, Донни, и я, и мои северные предки очень благодарны тебе за любезность, сегодня вечером здесь со мною в духе присутствуют мои предки за три последних века, и каждый из них тоже выпьет по полторы рюмки и вежливо тебя поблагодарит, большое спасибо.

Редкость — перепалка с Донни, большая редкость.

Потом, возвращаясь домой мимо гавани, Энгус видел, как в легких волнах прилива лодки качаются, будто большие лошади, и тычутся друг в друга носами. Дальше, мимо сосисочной, мимо гаража, он осторожно пробирается между автомобилями, припаркованными бок к боку, бампер к капоту, потом шагает по дороге и по траве, вдоль ограды кемпинга, мимо темного участка, где проступают громоздкие очертания караванов, сдающихся внаем. У ворот он остановился. Подержал в руке висячий замок. Дернул за цепь, проверяя ее прочность.

Нужно зайти и проверить, думал он. В любом случае я могу тут постоять. Я могу стоять тут сколько угодно. Если мне захочется, я могу хоть всю ночь тут простоять. Имею право. Это все мое.

Он перегнулся через ворота, вгляделся в темноту. Ничего не видно. В проволочной ограде гудел ветер. Энгус оттолкнулся от ворот и отправился туда, куда ему и нужно было, — к домам над парковкой, с освещенными квадратами окон, оставив позади закрытый на зиму кемпинг, просторный, тихий и погруженный во мрак.

Энгус снова переворачивается, когда входит Авриль. Она выглядит усталой. Она уже начинает походить на свою мать. На нижнем этаже, в застекленном шкафу стоит фотография, на которой они все втроем сняты возле церкви. У него большой свисающий воротник, рубашка с гофрированным жабо спереди заправлена в килт: тогда это еще не выглядело как наряд педика, все такое носили. Прическа у него — как у Кевина Кигана[7]. А у нее волосы, как бы это сказать, словно распушенные — как будто кто-то надул их велосипедным насосом.

Он садится на постели, берет чашку. Наблюдает за тем, как она аккуратно закручивает кончики волос внутрь с помощью расчески.

Как называлась, спрашивает он, та прическа, которую ты сделала на свадьбу?

Что? — откликается она.

Какая у тебя тогда была прическа? Не могу вспомнить, как она называлась, говорит Энгус.

Такая с перьями? — спрашивает Авриль, не отрываясь от зеркала.

Энгус, снова растянувшись на кровати, уставляется на потолочные светильники.

Смешно, правда, говорит он, увидеть себя такими, какими мы были тогда? Завязли в прошлом, как старенькая «кортина».

Авриль застегивает на себе что-то модное. Всасывает воздух сквозь зубы.

Я не буду тебе больше напоминать. Мы должны быть там к обеду.

Теперь Энгус ненадолго выскочил из дому, чтобы успеть купить газет. Но он идет длинным путем — через парковку, вдоль прибрежной дороги. Там, возле береговых скал, он замечает Кейт — во всяком случае, ему кажется, что это Кейт, фигурка очень похожа. Он осматривает окрестности, но больше никого не видит: с ней никого нет. Он снова глядит туда, где она только что была, и ему приходится оглядеть все побережье, чтобы снова найти ее взглядом: фигурка уже далеко, она несется к воде.

Дойдя до ворот, он ставит ногу на одну из перекладин и грузно переваливается на другую сторону. Ему нужно только проверить кое-что. Он просто проверит. Это займет меньше минуты. Он отпирает контору и входит, оставив дверь за собой открытой. На автоответчике никаких сообщений. Он какое-то время топчется на месте. Потом снова запирает дверь, направляется к каравану. Смотрит на часы. Подходит — быстрым, деловитым шагом, дважды стучит в дверь, стоит и ждет.

Наконец он находит ее в прачечном корпусе — она выгружает белье из стиральной машины в бельевую корзину. Она стоит к нему спиной, склонившись перед машиной, потом нагибается, чтобы поднять корзину с влажным бельем.

Давай я отнесу, предлагает он, не поднимай такую тяжесть.

Ой! — говорит она, ты меня напугал. Нет, я лучше сама…

Но Энгус уже взял у нее груз и несет его из одного конца комнаты в другой, от стиральных машин к сушилкам.

Эми улыбается. Спасибо, благодарит она.

Энгус стоит, переминаясь с ноги на ногу. Ерунда, отмахивается он, и проходит совсем близко к ней, направляясь к двери. У тебя все в порядке? — спрашивает он.

Да, все отлично. Спасибо, отвечает Эми.

Ты не стесняйся, продолжает Энгус. В любое время. Если что-то понадобится, сразу говори, ладно?

Хорошо, спасибо. Эми отворачивается и бросает мелочь в машину. Уходя, Энгус слышит, как монеты проваливаются в прорезь.

У ворот он снова хватается за верхнюю перекладину и, перевалившись на другую сторону, приземляется ловко, хоть и немножко болезненно, на ноги. Вот так, поощряет он сам себя. Он всегда умел это делать, с детства.

По дороге к газетному киоску он думает, что порой англичане очень даже милы, когда узнаешь их поближе, по отдельности. Нельзя, конечно, сказать, что ее он знает хорошо. Наоборот, странно: можно больше года работать с каким-нибудь человеком и совсем его не знать — ну, кроме того, что ей нравится получать зарплату наличными, что она не любит добавлять много молока в чай, не любит, когда ей задают много вопросов, и тому подобное. Ее любимое — красное с мороженым внутри, как-то раз он купил ей и даже убедил сразу же спрятать кошелек, и ей не пришлось отдавать ему 57 пенсов, он не хотел их брать. Подумаешь, какие-то 57 пенсов! И ведь странно — можно почти совсем не знать человека, и в то же время знать, что он — не такой, как все. Энгус берет у нее письма и газеты, говорит, не беспокойся, я сам с этим разберусь, Эми. Ему нравится произносить ее имя. Он старается не произносить его слишком часто, поэтому когда он все-таки произносит его, то кажется, что оно означает что-то особенное. Он уверен, что она сбежала от мужчины — от мужчины, который, может быть, бил ее или ее девчонку. Он в этом уверен. От мужчины, который слишком часто поднимал руку на нее, от такого кто угодно подался бы в бега. Или от мужчины, который забрал у нее все деньги. А может, это она забрала у него все деньги. В общем, какие бы у нее основания ни были, наверняка они веские. Иногда Энгус даже представляет, как в его кемпинг заявляется эдакий учтивый англичанин, хорошо одетый, с вкрадчивым голосом (а порой это лысеющий коренастый головорез с боксерским телосложением), и спрашивает, здесь ли она. Говорит о ней что-нибудь неприятное со своим ист - эндским выговором или своим шикарно-ресторанным, с шикарной водостойкой поверхностью, голосом. Энгус оглядывает его с головы до ног, чувствует, как раздуваются и пышут гневом ноздри, он уже замахивается и сильно бьет его под дых, так что тот падает на землю, вернее, падают оба — и головорез, и хлыщ, и ощупывают себе челюсти, пока Энгус разминает кулак. Чтоб я больше не слышал, как ты говоришь гадости о даме, ясно? — спрашивает он. И смотри у меня, если я снова увижу, что ты возле нее ошиваешься. Смотри, если я тебя замечу где-то рядом!

Хьюи говорил в пабе в прошлом году: Значит, Энгус, у тебя теперь новая помощница.

Донни: Англичаночка, да? Задирается, наверно?

Хьюи: Еще нет, но скоро начнет задираться. А, Энгус? А, Донни? А?

Энгус, уставившись в стойку бара, глядя, как распускаются в воздухе колечки дыма от его сигареты, ничего не отвечал.

Когда он доходит до газетного киоска и вынимает руку из кармана куртки, то с удивлением видит маленький белый носок, влажный, теплый, смявшийся у него в ладони. Детский школьный носок — он глядит на него в изумлении. Разглаживает складки. Выискивает влажную мелочь для девушки-продавщицы, сворачивает носок в еще более тугой комочек и бросает его во внутренний карман куртки. Выбирает мятные пастилки, которые особенно любит Авриль. Потом бежит трусцой домой — коротким путем — и напевает себе под нос.

*

Эми открывает дверь и оказывается в каком-то выжженном, почерневшем помещении. Дверь за ней захлопывается и глухо стукается о дверную раму; и рама, и сама дверь покоробились от огня. Но дверь хотя бы уцелела. Все, что раньше находилось в этой комнате, обратилось в мусор, хлам, в ничто. Она делает шаг вперед. Далеко зайти она не может, потому что посреди пола зияет дыра, через которую видно другое помещение, внизу. Над головой у нее тоже дыра — прожженная крыша обвалилась. Стены обуглены. Она осторожно ступает обратно, хватается за дверь, чтобы не потерять равновесие. Лак на двери растрескался и полопался.

Когда она убирает руку с дверной ручки, то видит, что пальцы почернели от сажи, так что тонкими белыми полосками проступил узор линий на коже.

Она не может понять, где находится. Не может понять, что все это значит. Такое ощущение, будто изнутри ее голова, опаленная тем же внезапным пожаром, сделалась пористой и покоробленной, и дым все висит, а через сорванную верхушку черепа внутрь ломится небо.

Эми Эми Эми.

Кейт будит ее, зовя из соседней комнаты.

Что? — кричит Эми, что? Что?

Она смотрит на свои руки — у нее в руках свитер, иголка и шерсть. Она втыкает иголку туда, куда, по-видимому, сама иголка хочет устремиться, — от одного края дырки к другому.

А ты знала, кричит ей Кейт, что мы — ну, наши тела, — состоим из воды и камня? Ты знала, что мы все время едим камни?

Да, кричит Эми в ответ, знала. Я тебя отправлю чуть-чуть попозже на берег, наберешь ведро камней. Приготовлю их на ужин, тебе, наверное, понравится.

Ей слышно, как Кейт за стеной смеется. Она сама тоже смеется. Какие будешь есть — жареные или вареные? — кричит она. Печеные тоже неплохо. Или, может, сделать из них чипсы? Тогда надо будет одолжить у кого-нибудь долото.

О, снова кричит Кейт. Погоди, я забыла тебе сказать. Что за гора… Нет, не так. Погоди. В какой горе завелись черви? Сдаешься?

Сдаюсь, говорит Эми.

В горе Червино! — Нет, опять неправильно. Как называется гора, в которой черви наделали дырок и ходов?

Кажется, ты уже проболталась, смеется Эми. Ты там не мерзнешь? Хватит кричать. Иди лучше сюда.

Кейт приходит. Плюхается рядом с ногами Эми и раскрывает большую книгу.

Это гора Червино, объясняет Кейт. Понимаешь, она звучит почти как «червивая», да? Понимаешь?

Вот твой свитер, говорит Эми. Только он грязный. Мне придется стирать его. Можно подумать, ты в нем уголь таскала.

Она глядит на Кейт. Подойди сюда, зовет она. Встань здесь, вот так. Отчего это у тебя шея такая чумазая, а? Что ты делала?

Она слюнит палец и скребет ключицу Кейт, торчащую над платьем.

Можно мне завести дневник? — спрашивает Кейт.

Дневник? — переспрашивает Эми.

Я буду записывать в нем погоду, говорит Кейт. Сегодня было и солнечно, и дождливо.

Она берет свитер и осматривает свежую штопку Эми. Хорошая работа — нитки почти точно такого же цвета, как сам свитер.

Мисс Роуз говорит, что зимой становится все холоднее и холоднее, а летом — все жарче и жарче, рассказывает Кейт. Появляются новые насекомые и все такое, и новые пауки из-за этого появляются.

Только не притаскивай их, пожалуйста, домой, говорит Эми. Наверное, водяной насос опять сломался; Эми наливает воду в раковину из большого пластикового контейнера.

А еще появляются всякие новые растения, продолжает Кейт. Появляется такая зеленая штука в реках и в прудах, и собаки, если они будут там плавать, могут отравиться и даже умереть.

Сними-ка этот свитер, говорит Эми.

Но я же только что его надела, возражает Кейт.

И найди мне свою тряпицу для вытирания.

Кейт кладет раскрытую книгу на пол, обложкой кверху, и подходит к раковине. Она стоит неподвижно, пока Эми трет ей шею. А как ты думаешь, что, если… Как ты думаешь — люди тоже могут отравиться этой зеленой штукой? — спрашивает Кейт.

Я никак не могу смыть с тебя эту черную грязь, говорит Эми. Можно подумать, ты вся в нефти вывалялась. Подожди…

О-у, вздыхает Кейт.

Ну вот, говорит Эми. Так-то чуть-чуть получше. А потом добавляет: Кейт, погляди-ка сюда, погляди на изнанку своего платья! Где ты ходила?

Просто гуляла по берегу, отвечает Кейт.

Ну-ка живо снимай, я его замочу. А ведь я только что разделалась со стиркой. Ну можно ли на тебя положиться! Теперь-то я точно знаю, где ты была.

Где? — спрашивает Кейт. Она думает про это слово, «положиться»: может быть, оно — от слова «ложь»? И сразу же думает про пластиковый пакет с животными, засунутый в темную щель между скал. Я там не была, пытается защититься она.

Ты побывала внутри дымохода, говорит Эми. Ты играла в игру под названием «Вываляйся в Самом Грязном Месте, Чтобы Эми Пришлось Все-Все Стирать».

Кейт морщится от прикосновения холодного полотенца. Но если бы я побывала в дымоходе, возражает она, то моя одежда почернела бы снаружи, а не изнутри.

А ты нарочно вывернула ее наизнанку, чтобы провести меня, говорит Эми, слегка стегнув ее полотенцем. А потом сказала угольщику, что у него завелась новая маленькая помощница. Ты же испортила платье. Я никогда не выведу эту грязь.

Эми бросает платье в угол для грязного белья. А кто такой угольщик? — спрашивает Кейт. Она сидит на корточках на полу, возле газового обогревателя, в одной майке и трусиках; она прижимает к себе книгу. Она поет: червивая гора, червивая гора.

Эми шарит в гардеробе, извлекает оттуда зеленое платье.

Может, наденешь свое любимое? — предлагает она.

Кейт опять утыкается в книгу. Нет, я не хочу надевать его сегодня.

Обычно Кейт очень радовалась, надевая это платье. Они нашли его в магазине поношенной одежды в Абердине; это было платье, сшитое для какой-то девочки по случаю чьей-то свадьбы или какого-то особенного семейного торжества, — что-то вроде миниатюрного дамского вечернего платья: нарядное, любовно сшитое вручную из толстого зеленого атласа, с оборками везде, где полагается. Эми удивлена. Не хочешь? — спрашивает она. Можешь надеть его. Надень, если хочешь.

Кейт не поднимает головы. В последний раз, когда я его надела, признается она, мальчишки дразнили меня из-за него.

Эми видит отражение Кейт в длинном зеркале на дверце шкафа, она ковыряется в полу. Мальчишки? А что они говорили? — спрашивает она.

Ну, рассказывает Кейт, я играла на пляже в «Лучшего покойника»…

Одна? — спрашивает Эми.

Да, отвечает Кейт, если играешь в эту игру одна, то сама выбираешь, как именно умирать, и поэтому всегда выигрываешь. А мимо проходили мальчишки…

Какие мальчишки? — спрашивает Эми.

Я их не знаю, просто довольно большие мальчишки, может, из шестого начального, объясняет Кейт, и один из них мне сказал: ты, наверное, в гости так вырядилась, попадет тебе, смотри, у тебя же все праздничное платье в песке. А я ответила, что ни в какие гости не иду. Тогда они рассмеялись надо мной, и один сказал: ну надо же, вырядилась в такое дурацкое праздничное платье — а сама даже в гости не идет!

А-а, протянула Эми. Понятно.

Она закрывает дверцу гардероба, подходит ближе и садится на кушетку.

Иди сюда, зовет она, погрейся.

Кейт берет книгу и устраивается под боком у Эми, обхватив книгу и прижимая ее к себе. Она раскрывает книгу на разделе про горы и снова читает о них, шепча про себя трудные слова.

Это и есть гора Червино? — спрашивает Эми, поглядев на раскрытую страницу.

Да, подтверждает Кейт, выгибаясь еще больше. Вот она.

Там несколько снимков гор; она тычет пальцем в ту, на которую села туча. Почитай мне про нее, просит Эми.

Пока Кейт читает ей тексты под картинками и стишок, рука Эми, лежащая у нее на шее, вдруг наливается неуютной тяжестью. Кажется, все тело Эми внезапно цепенеет. Кейт поднимает на нее глаза. Эми, не отрывая взгляда, смотрит на книгу.

Кейт перелистывает страницу.

Нет, подожди, говорит Эми. Переверни назад.

Кейт перелистывает страницу обратно.

Что это — Везувий? — спрашивает Эми тихим голосом.

Кейт смотрит, что написано под картинкой. Она читает текст про себя. Да, вон та, говорит она, рассматривая цветной фотоснимок возвышающейся над городом и над морем зеленой горы с трещиной в вершине.

Нет, Эми тычет пальцем в соседнюю страницу, туда, где текст, в какое-то слово.

Да, пораженно говорит Кейт. Да. И показывает на другое слово. А это ты можешь прочесть? — спрашивает она.

Эми не отвечает.

Кейт упирает палец еще в одно слово. А это можешь прочесть?

Эми встает.

Как же ты можешь прочесть одно-единственное слово? — спрашивает Кейт. Раз ты сумела прочесть одно слово, значит, и другие слова должна разобрать. Должна!

Эми подходит к большому окну и смотрит вдаль. Потом возвращается к кушетке. Берет у Кейт книгу и пристально вглядывается в страницу.

Раз ты можешь прочесть некоторые буквы, значит, прочтешь и другие, говорит Кейт. Она хмурится. Когда Эми отдает ей книгу, она пристраивает ее поудобнее, и читает то, что там написано: В августе 79 года до нашей эры в (трудное слово) южной И-та-лии земля начала трястись, и море вокруг горы Ве-зу-вия забурлило. 24 августа вулкан начал из-вер-гаться, вершина горы треснула и отвалилась. Высоко в воздух полетели рас-каленные камни, дым и огненная лава. Они разлетались на расстояние многих миль. Под ними оказались полностью по-гребены города (трудное слово) и (трудное слово).

Хочешь, я тебе это прочту? — спрашивает она Эми.

Эми все еще ходит взад-вперед, уже обеими руками прикрыв лицо. Нет, не надо, говорит она. И оборачивается, а когда отнимает от лица ладони, взгляд у нее совершенно безумный.

Послушай, говорит Эми. Собери-ка все вещи, какие тебе могут понадобиться, и сложи их в большой синий портплед.

Кейт вдруг становится холодно. Она медленно закрывает книгу. Смотрит на обложку. Там собраны разные картинки с изображением чудес света. Она водит пальцами по полоскам, разделяющим эти картинки, сверху донизу, слева направо, справа налево. Эми уже ищет что-то в соседней комнате. Кейт крепко прижимает книгу к груди. Книга такая большая, что доходит от ее живота до самого подбородка.

Эми с грохотом возвращается. В руках у нее синий портплед. Она подходит к гардеробу и начинает вынимать оттуда вещи и класть их в сумку. Собирайся, Кейт, говорит она.

Когда она смотрит на Кейт, чтобы узнать, что та делает, то прерывается, откладывает сумку. Подходит к Кейт и наклоняется к ней. Втягивает руку в рукав кардигана и обшлагом вытирает слезы Кейт.

Да мы не уезжаем отсюда насовсем, успокаивает она. Не бойся.

Кейт издает горлом какой-то жалобный звук, словно ей больно, закрывает глаза. Не уезжаем? — спрашивает она.

Нет, подтверждает Эми. А теперь послушай. Я хочу задать тебе один вопрос.

Кейт влажно хлюпает, открывает глаза.

Если бы тебе чего-нибудь хотелось, говорит Эми, если бы тебе очень сильно чего-нибудь хотелось, но ты бы понятия не имела, как это получить. Если бы тебе было нужно что-то, но, скажем, у тебя не было бы денег на это. Что бы ты сделала?

Кейт не знает, что ответить. Похоже, это хитрый вопрос.

Что лучше всего было бы сделать в этом случае? — спрашивает Эми. В таких обстоятельствах?

Кейт вытирает нос о рукав, перестает плакать. Может быть, просто взять ту вещь, которую тебе так хочется? — спрашивает она.

Эми смеется. Нет, не в этот раз. Так что бы ты сделала?

Кейт всерьез задумывается. Ей приходит на ум только один ответ. Я бы спросила у тебя, говорит она.

Правильно, Эми чуть не подпрыгивает. Правильно.

Ответ правильный; Кейт чувствует облегчение. Эми подходит к гардеробу, снова достает любимое платье Кейт. Она крутит его и так, и сяк на вешалке, и оно мерцает. Надень его, говорит Эми.

Кейт глядит в пол. Куда мы поедем? — спрашивает она.

Отправимся в путешествие, отвечает Эми.

Во что? — спрашивает Кейт.

Я вернусь через минуту, говорит Эми.

А как же школа? — спрашивает Кейт, но дверь уже захлопнулась. Она пытается высмотреть через окно, куда это пошла Эми, но снаружи слишком темно, и ничего не видно.

Завтра уроки в школе, говорит Кейт сама себе.

Она садится в этой новой тишине, по-прежнему прижимая к себе книгу.

Кейт закрывает глаза и открывает их, закрывает глаза и открывает, закрывает и открывает. Всякий раз, когда она открывает их, вид из окна уже другой. А когда глаза закрыты, ей еще громче слышится шум от поезда, и голоса людей, и еще сильнее чувствуется запах еды: почти все пассажиры в вагоне едят, хотя до обеденного времени далеко. Когда глаза у нее раскрыты, она не так сильно чувствует этот запах или то, как мчащийся поезд слегка мотает ее из стороны в сторону в кресле. Вот от нее несутся прочь пугливые овцы. Потом — пустое поле. Потом — неподвижные коровы. Потом — деревья. Потом — поля и холмы. Потом — влажные кусты, сцепившиеся между собой, высаженные вдоль железнодорожного полотна. Чем ближе все это к окну, тем быстрее уносится вдаль. Только горы вдалеке да небо над ними, кажется, едут вместе с ней, в ту же сторону.

Она закрывает глаза и затыкает уши. Можно вот так тихо сидеть и одновременно ехать, как сейчас. А лучше всего, когда тихо сидишь и вовсе никуда не едешь, как бывает дома. Но даже когда тебе кажется, что ты сидишь совсем тихо дома, ты все равно движешься, потому что земля ведь непрерывно вращается, хотя мы этого и не замечаем.

Сквозь пальцы она слышит людей. Она чувствует скорость, ощущает запахи хрустящей картошки и гамбургеров. Что-то легонько касается ее головы; она открывает глаза. Увидев, что это рука Эми, хотя прикосновение и приятно, Кейт отстраняется и снова закрывает глаза, прижимает к ним кулаки и кладет голову на столик. Тихо сидеть. Ехать тихо. Надо спросить у Эми, почему это слово значит разные вещи. Но ей пока не хочется открывать глаза, не хочется разговаривать с Эми.

Эми снова легонько касается головы Кейт, легонько почесывает ее пальцем. Кейт еще крепче вжимает кулаки в глазные впадины, но на сей раз не отдергивает голову.

У них там сейчас математика, вздыхает она. Сегодня мы должны были приступить к новому разделу

Мне казалось, ты терпеть не можешь математику, говорит Эми.

Если вдавить кулаки в глаза, то можно заставить себя заплакать. Кейт уже чувствует, как слезы подступают, и кулаками удерживает их внутри.

Да, соглашается она. Я терпеть ее не могу.

Когда она снова приоткрывает один глаз над влажными костяшками пальцев, то все вокруг словно колышется под водой, и отдельные предметы сливаются воедино — небо и земля, окно и то, что за ним, и все движется и меняется. Кейт сдается. Она поворачивается и утыкается головой под мышку Эми, вытирает глаза о свитер. Теперь все, что ей видно, — это шерстинки черного свитера, тянущие в стороны свои тонкие изогнутые шеи, поднимающиеся над животом и грудью Эми. Кейт представляет себе, что это колоски на большом черном поле. У основания этих колосков-шерстинок живут крошечные зверюшки. Мышь-полевка с мышатами, они спят в своем гнездышке. Маленькие дикие кролики — вроде тех, каких можно увидеть на травянистом берегу, в дальнем конце пляжа, и каждый такой кролик щиплет траву, подняв торчком ворсистое ухо и вслушиваясь в крики пустельги.

Сегодня Эми удалось разобрать еще несколько слов. Ей удалось прочитать одно слово из газетного заголовка — кто-то оставил сложенную газету на столике напротив. МИР. Она даже может разобрать несколько слов из подзаголовка. ПРОЦЕСС ОПАСНОСТЬ. Она нагибается, чуть-чуть увлекая за собой Кейт, и некоторые слова из рядов расплывающегося черного шрифта словно отрываются от остальных и бросаются ей в голову: театр политический урон Израиль. Они выскакивают из хаоса букв так неожиданно, так беспорядочно и отчетливо, что это причиняет ей боль — так бывает, когда в глаза ударяет слишком яркий свет. Она глядит в сторону — вниз, в темноту под столиком. На полу, возле ее ноги, валяется брошенная обертка от еды; соблазн слишком велик; она силится прочесть, что написано на этой бумажке. И не может разобрать ни слова. Возвращается, думает она, и при этой мысли ее охватывает волнение, она цепенеет от страха. Как долго это длилось. Вот уже восемь лет — целую маленькую жизнь — она видела утратившие всякий смысл очертания слов, принимая как данность эту утрату.

Одно из кресел напротив Эми и Кейт сломано, там никто не сидит. Женщина у окна, напротив Кейт, читает бульварную газету, ее лица не видно за раскрытыми страницами. Еще одно слово ясно и грубо врезается в голову Эми. ЗАПАД. Она нечаянно произносит его вслух.

Что? — ворчит Кейт, поднимая голову.

Ничего, отвечает Эми. Это я сама с собой говорила. Но настоящая перемена, настоящая беда, думает она, начнется, когда слова снова станут возникать в связке друг с другом, когда будут показываться целые предложения. А может, даже фраза, всего лишь фраза.

Запад — это там, где построили тот мост, думает Кейт, мост, который тамошние жители даже не хотели строить, а вот теперь им приходится платить, если нужно по нему проехать. Это там можно попасть в «Макдоналдс», где все на гэльском. Если только Эми когда-нибудь разрешит тебе зайти в «Макдоналдс».

Значит, мы туда едем, на запад? — спрашивает она.

Нет, отвечает Эми, сегодня мы едем на юг.

В Южную Шотландию? — спрашивает Кейт.

Нет, еще дальше на юг, говорит Эми. Там Шотландия уже кончается.