Али Смит



Ирония жизни в разных историях

Посвящается памяти Сорли Макдональд Кэйт Аткинсон — другу на все времена и Саре Вуд от всего сердца Слова признания и благодарности Выражаю особую благодарность «ТЛС», «Скотсмэн», «Чэпмэн», «Дэмэдж ленд», «Граундсвелл», «Антологии шотландских авторов» и всем другим антологиям и журналам, которые помогли появиться на свет этому сборнику рассказов. Благодарю Фонд искусств за их столь важную поддержку и вознаграждение в виде принятия в члены организации во время написания этого сборника. Особенная благодарность Аластеру. Благодарю Королевский литературный фонд за предоставленную мне возможность укрыться в Ледиг- хаузе, Нью-Йорк, где я закончила писать эту книгу. Спасибо вам, Ксандра, Казия, Мег, Эллен и Беки. Спасибо тебе, Дэвид, и спасибо тебе, Саймон. Спасибо тебе, Дональд. Спасибо тебе, Сара. Все в мире начинается со слова «да». Одна молекула сказала другой молекуле «да», и родилась жизнь. Но до предыстории была еще одна предыстория предыстории, и там нет слова «никогда», только «да». Кларисс Лиспектор
УНИВЕРСАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

© Перевод О. Сергеевой

Там появился мужчина, который жил церковным погостом.

Ну, конечно, не всегда это был мужчина; на сей раз — женщина. Да-да, женщина жила церковным погостом.

На самом деле, сейчас уже мало кто использует такие слова — церковный погост. Все говорят кладбище. И никто больше не говорит жил чем-то. Другими словами.

Как-то появилась женщина, которая жила кладбищем. Просыпаясь утром, она всякий раз выглядывала в окно на заднем фасаде дома и видела…

Нет, все не так. Однажды была такая женщина, которая жила — не в нем самом! — букинистическим магазином. Ее квартира находилась на втором этаже, а весь нижний этаж здания занимал магазин, вот им-то она и заведовала. Изо дня в день она сидела среди «черепов и останков» подержанных книг, грудами лежавших на полках, что тянулись вдоль и поперек длинных узких комнат, шаткие книжные башни вздымались к потолку и слегка покачивались, едва не касаясь потрескавшейся штукатурки. Искореженные, или затертые, или все еще никем не тронутые корешки выцвели за годы безымянно и давно ушедшего света, хотя когда-то каждая из этих книг была новой, купленной в книжном магазине, полном сияния других таких же новых изданий. Теперь все они лежали здесь, чему было слишком много причин, как и тому, почему им приходится прозябать в пропитавшей воздух книжной пыли. В этот зимний день женщина сидела одна, ощущая вокруг себя весомость миллионов страниц, закрытых обложками, которые, возможно, так никогда и не откроются, чтобы позволить им снова увидеть свет.

Магазин находился внизу переулка неподалеку от центра маленькой деревушки, куда летом приехали всего лишь несколько туристов и где начиная с 1982 года деловая активность заметно упала; в тот год у королевы-матери был болезненный вид и, разрезая ленту на открытии объездной дороги, которая позволяла намного быстрее добраться в город и лишала смысла краткую остановку в деревне, ей приходилось рукой придерживать шляпу на голове из-за налетевшего вдруг ветра. Потом закрыли банк и со временем — почту. Осталась бакалейная лавка, но люди предпочитали ездить в супермаркет за шесть миль от этого места. Книгами там тоже торговали, хотя вряд ли на любой вкус.

Иногда в букинистический магазин кто-нибудь заходил, разыскивая то, о чем он или она слышали по радио либо прочли в газетах. Обычно женщине в магазине приходилось извиняться за отсутствие такой книги. Сейчас, к примеру, шел февраль. И четыре дня подряд никто в магазин не заглядывал. Порой бывало так, что какая-нибудь начитанная девочка-подросток или мальчик, приехав в половине пятого школьным автобусом, что курсирует между деревней и городом, толкнет дверь магазина и застенчиво стоит на пороге, оглядывая все вокруг восхищенным взглядом, который угадываешь даже сзади по плечам, спине и наклону головы человека, увидевшего бесконечное множество книг. Но какое-то время это уже не случается.

Женщина сидела в пустом магазине. Приближался вечер. Вот-вот начнет смеркаться. Она наблюдала за мухой в витрине. Как странно видеть муху в феврале. Муха сначала летала по треугольной траектории, а потом села. На «Великого Гэтсби» Ф. Скотта Фицджеральда, чтобы погреться под лучами солнца конца зимы.

Или — нет. Постойте.

Муха села ненадолго на старую книгу в бумажной обложке, лежавшую в витрине букинистического магазина. Она задержалась на миг, пригревшись, прежде чем снова взлететь в воздух, что теперь могла сделать в любую секунду. Муха не была какой-нибудь особенной или необычной на вид и не представляла собой какую - то разновидность с любопытным названием, например, муха-грабитель или муха-убийца, муха-пчела или тупоголовая муха, толкунчик, муха-кинжал, бекасница или сторожевая муха. Даже не стаут, не слепень или мошка. Это была обыкновенная домашняя муха из семейства двукрылых, musca domesticus linnaeus, что означает наличие двух крылышек. Она сидела на обложке книги и набирала воздух через наружные отверстия — дыхальце.

Она лежала за полторы мили отсюда на фермерском дворе в навозной куче в виде яйца длиною меньше миллиметра, превратившегося в безногую личинку, источником жизни которой стал тот самый навоз, куда было отложено яйцо. По приходу зимы с помощью полного сокращения мышцы она проползла почти сто двадцать футов. И пролежала в спячке около четырех месяцев прямо в гравии у основания стены сарая под стогом сена в несколько футов высотой. В прошлые выходные заметно потеплело, поэтому верхушка куколки лопнула и оттуда вылезла муха шести миллиметров длиной. Оставаясь под навесом сарая, она раскрыла и просушила свои крылышки и ожидала, когда окрепнет тельце, и тут неожиданно с Балеарских островов подул ветер и в воздухе запахло весной. Тем же утром через щель в крыше сарая она выбралась в большой мир, зигзагом преодолев более мили в поисках света, тепла и еды. Муха влетела в окно, которое открыла та женщина из магазина, желая выпустить из кухни скопившиеся за время приготовления обеда пары. Когда мухи усаживаются на что-нибудь, они, как правило, испражняются и срыгивают.

Это была не мужская, а женская особь: удлиненное тельце и красные, широко посаженные вытянутые глазки. Крылышки — тоненькие, совершенные, изящно испещренные прожилками мембраны. Серое тельце и шесть лапок с пятью гибкими суставами на каждой покрыты крохотными волосками. Мордочка размечена серебряными бархатными полосками. Продолговатый рот с губчатым окончанием, чтобы всасывать жидкость и разжижать сухие вещества — сахар, порошок или пыльцу.

Она протирала хоботком фотографию Роберта Редфорда и Миа Фэрроу на обложке «Великого Гэтсби», выпущенного издательством «Пингвин» в 1974 году. На самом деле домашняя муха малоинтересна, о чем нетрудно догадаться; так как эта муха должна быстро находить для себя еду и размножаться, она может переносить на своих лапках более миллиона бактерий и, таким образом, передавать все болезни, начиная с бенельной диареи вплоть до дизентерии, сальмонеллы, брюшного тифа, холеры, полиомиелита, сибирской язвы, проказы и туберкулеза; и она постоянно ощущает опасность быть пойманной хищником в паутину или раздавленной шлепком мухобойки, и даже если это ее минует, всегда есть опасность похолодания, достаточного для того, чтобы погасить ее жизнь и жизнь десяти поколений, которые она способна вывести в этом году, все девятьсот яиц, которые она способна отложить, предоставив им шанс прожить двадцать дней обычной домашней мухи.

Нет-нет. Подождите. Потому что:

Однажды в витрине тихого букинистического магазина в той деревушке, куда редко наведывались туристы, появился «Великий Гэтсби» американского классика Ф. Скотта Фицджеральда, опубликованный в 1974 году издательством «Пингвин». Сто восемьдесят восемь страниц, двадцатое издание этого великого романа — только в 1974 году его трижды переиздавали; такой популярности «Великого Гэтсби» частично способствовала экранизация романа, осуществленная в том же году режиссером Джеком Клейтоном. Когда-то ярко-желтая обложка сильно выгорела еще до того, как книга попала в букинистический магазин. И так как она лежала в витрине, обложка еще больше поблекла. На фотографии, украшенной витиеватой рамкой в стиле двадцатых годов, Роберт Редфорд и Миа Фэрроу — звезды фильма — тоже заметно потускнели, хотя Редфорд по-прежнему элегантно выглядел в кепи для гольфа, а Миа в изумительной шляпе с мягкими полями стала ярко-коричневого цвета, что произошло из-за случайной игры света и проникающих через стекло солнечных лучей.

Первой эту книгу купила в книжном магазине Девона в 1974 году за 30 пенсов Розмари Чайлд, двадцати двух лет, которая спешила прочесть роман до того, как увидит фильм. Спустя два года она вышла замуж за Роджера. Они объединили свои книги и те, что оказались в двойном экземпляре, передали в дар больнице Корнуэлла. Знойным июльским днем 1977 года четырнадцатилетняя девочка Шэрон Пэттен, которая неподвижно лежала в кровати на вытяжке со сломанным бедром и скучала, так как закончился Уимблдонский турнир, выбрала эту книгу на передвижном столике больничной библиотеки в палате номер 14. Увидев во время посещения книгу на ее тумбочке, отец Шэрон, похоже, остался доволен, и хотя она забросила чтение на половине, книга продолжала лежать возле кувшина с водой в течение всего времени пребывания девочки в больнице, а потом при выписке Шэрон тайком унесла ее с собой. Спустя три года, когда ей уже было безразлично, что думает о ее поступках отец, она отдала «Великого Гэтсби» школьному товарищу Дэвиду Коннору, так как тот собирался поступать в университет на отделение английской литературы, и вдобавок сказала, что это самая скучная книга на свете. Дэвид прочел ее. Великолепный роман! Все в нем точь-в-точь как в жизни. Одновременно замечательно и безнадежно. По дороге в школу он шепотом повторял особенно запавшие ему в душу фразы. Два года спустя, уехав на север учиться в Эдинбургский университет, уже зрелым восемнадцатилетним юношей Дэвид продолжал восхищаться «Великим Гэтсби» и несколько раз упомянул на семинаре о том, что еще в подростковом возрасте открыл его для себя, но истинным шедевром Фицджеральда считает недооцененный роман «Ночь нежна». Преподаватель, которому ежегодно приходится оценивать около ста пятидесяти плачевных эссе, написанных первокурсниками на тему «Великого Гэтсби», глубокомысленно кивал и на экзамене поставил ему высокий балл. В 1985 году, первым добившись всех почетных званий и получив работу в отделе по управлению персоналом, Дэвид продал свои старые книги по курсу литературы за тридцать фунтов девушке по имени Мэйрид. Мэйрид не понравилась английская литература-в ней не было точных ответов, — и она выбрала курс экономики. Перепродав книги, она заработала на них больше, чем Дэвид. «Великий Гэтсби» за 2 фунта, что в шесть раз дороже первоначальной цены, достался первокурснику по имени Джиллиан Эдгбастон. Мэйрид вообще не читала роман и когда в 1990 году съезжала из арендованного ею дома, то оставила книгу на полке. Следующий арендатор, Брайфт Джэксон, упаковал книги в коробку, которая пять лет пролежала в гараже за холодильником. В 1995 году к нему в гости приехала его мать, Рита, и, пока он освобождал гараж, она обнаружила эту книгу в открытой коробке, что валялась на усыпанной гравием подъездной дороге. «Великий Гэтсби!» — воскликнула Рита. Много лет потом она не брала эту книгу в руки. Но то, как она читала ее тем летом за два года до своей смерти — забиралась с ногами на диван и погружалась в чтение целиком, — Брайфт не забудет никогда. Дома у Риты вся комната была заставлена книгами. В 1997 году она умерла, и тогда он сложил их все в коробки и передал в благотворительный фонд. В фонде выбрали самые ценные, а остальные коробки по тридцать книг в мягкой обложке в каждой продали на аукционе по пять фунтов стерлингов за коробку букинистическим магазинам, разбросанным по всей стране.

В тихом букинистическом магазине женщина открыла коробку, которую купила на аукционе, и от удивления вскинула брови. Еще один «Великий Гэтсби».

Роман «Великий Гэтсби». Ф. Скотт Фиццжеральд. А теперь еще и знаменитый кинофильм. Книга была выставлена в витрине. Страницы по краям стали темно-желтого цвета из-за качества той бумаги, что использовали в издательстве «Пингвин» для публикации современной классики; в сущности, такие издания недолговечны. Теперь муха сидела на книге и грелась в слабых солнечных лучах, проникающих через стекло витрины.

Вдруг муха взлетела, так как в витрине букинистического магазина появилась мужская рука и забрала оттуда книгу.

В то время:

Появился мужчина, который просунул руку в витрину тихого букинистического магазина, расположенного в маленькой деревушке, и достал оттуда подержанный экземпляр «Великого Гэтсби» Ф. Скотта Фицджеральда. Направляясь к прилавку, он глянул на книгу с обратной стороны.

— Будьте любезны, сколько стоит эта книга? — спросил он у потускневшей женщины.

Она взяла у него книгу и открыла внутреннюю сторону обложки.

— Один фунт, — ответила она.

— Но здесь написано тридцать пенсов, — возразил он, указывая на обложку.

— Это цена семьдесят четвертого года, — пояснила женщина.

Мужчина пристально посмотрел на нее. Улыбнулся очаровательной улыбкой. Лицо женщины посветлело.

— Впрочем, книга сильно выгорела, — заметила она, — так что обойдется вам в полцены.

— Договорились, — согласился он.

— Вам нужен пакет? — спросила она.

— Нет, не беспокойтесь, — ответил он. — У вас есть еще?

— Еще что-нибудь Фиццжеральда? — уточнила женщина. — Да, под буквой Ф. Я только…

— Нет, — сказал мужчина. — Меня интересуют другие экземпляры «Великого Гэтсби».

— Вас интересует другое издание «Великого Гэтсби»? — переспросила женщина.

— Я хочу приобрести все издания этой книги, — ответил мужчина, улыбаясь.

Женщина подошла к полкам и отыскала еще четыре экземпляра «Великого Гэтсби». После чего зашла в складское помещение, расположенное в конце магазина, и проверила там.

— Не беспокойтесь, — сказал мужчина, — я возьму эти пять. Два фунта за всю партию, этого будет достаточно, как вы считаете?

Он приехал на старом «мини-метро». Заднее сиденье автомобиля было завалено различными изданиями «Великого Гэтсби». Он вытащил из-под водительского сиденья несколько завалившихся туда книг, чтобы те не скользили под ногами или педалями во время езды, а только что купленные бросил в общую кучу через плечо, даже не оглянувшись. Завел двигатель. Следующий букинистический магазин находился в городе за шесть миль отсюда. В позапрошлую пятницу ему позвонила сестра: «Джеймс, я сейчас в ванной, — сказала она. — Мне нужен «Великий Гэтсби» Ф. Скотта Фицджеральда».

— Какой-какой Ф? — не понял он.

Она повторила.

— Мне нужно как можно больше экземпляров, — добавила она.

— Ладно, — согласился он.

Он работал на нее, потому что она хорошо платила; она получила грант.

— Ты когда-нибудь читал этот роман? — поинтересовалась она.

— Нет, — ответил он. — А что, надо?

— «Так мы и пытаемся плыть вперед, — процитировала она, — борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое»[1]. Достанешь?

— Как насчет денег на бензин, ведь предстоит мотаться повсюду в поисках книг? — уточнил он.

— У тебя будет пятьсот фунтов на покупку пяти сотен книг. Если получится приобрести их дешевле, сдачу можешь оставить себе. Двести фунтов сверху получишь за хлопоты. «Борясь с течением». Скажи, здорово?

— Как насчет денег на бензин? — не унимался он.

— Оплачу, — вздохнула она.

Итак:

Появилась однажды женщина, которая просто позвонила из ванной своему брату и попросила его отыскать как можно больше книг «Великий Гэтсби». Опустив телефон через край ванны на коврик, она стряхнула с него капли воды и, ощутив холод, быстро спрятала руку под воду.

Она занималась сооружением полномерных лодок из материалов, абсолютно для этого не предназначенных, и в данный момент собирала книги. Три года назад она соорудила лодку длиной в три фута из бледно - желтых нарциссов, которые они с братом за ночь наворовали с окрестных садовых участков. Она забралась в лодку и спустила ее на воду в местном канале. Буквально сразу под ногами захлюпала вода, потом вода поднялась до колен, до бедер, вскоре женщина уже стояла по пояс в ледяной воде, так и не совершив путешествие, а вокруг нее плавали бледно-желтые нарциссы.

Впрочем, за погружением под воду наблюдала небольшая толпа зевак, и эта история привлекла к себе внимание местных и даже некоторых национальных средств массовой информации. На спонсорские деньги «Интерфлоры», которых было достаточно для того, чтобы оторваться от пособия по безработице, она соорудила другую лодку, на сей раз пяти футов длиной и уже из разных цветов — от лилий до подснежников. Результат был тем же, лодка затонула, но зато все действо засняли на пленку вместе с нею, постепенно уходящей под воду. Этот художественный проект позволил ей получить много заказов на изготовление самых непредсказуемых лодок. За последние два года она соорудила несколько лодок длиною десять и двенадцать футов из конфет, листьев, часов и фотографий и спустила их на воду в другом британском порту, организовав пышную церемонию спуска. Ни одна из лодок не проплыла более восьми футов в сторону моря.

Идея с «Великим Гэтсби» осенила ее в ванной. Эту книгу она читала еще девочкой-подростком, и теперь, нежась в ванной, переживала о том, что же еще придумать, иначе ее лишат фанта, как вдруг в памяти всплыл роман Фицджеральда.

Великолепно, подумала она, соглашаясь сама с собой. «Так мы и пытаемся плыть вперед». Это была последняя строчка «Великого Гэтсби». Желая согреться, она резко спрятала плечи под воду.

Итак, мы подходим к концу:

Лодка семи футов длиной, сооруженная из книг «Великий Гэтсби», скрепленных водостойким уплотнителем, спущена на воду весной в порту Феликсстоу.

Брату художницы удалось собрать более трехсот экземпляров этой книги, ради чего ему пришлось проехать от Уэльса до Шотландии. До сих пор трудно приобрести «Великого Гэтсби» в тех местах, где он побывал. Все это обошлось ему ровно в сто восемьдесят три фунта пятьдесят пенсов. Сдачу он оставил себе. К тому же он относился к тем мужчинам, что всегда моют руки перед едой, поэтому, возвращаясь к началу истории, следы мухи на обложке книги, которую он купил в тихом букинистическом магазине, не причинили ему вреда.

Тот особенный экземпляр «Великого Гэтсби» с именами последних владельцев книги, написанными друг под другом различными почерками на первой странице — Розмари Чайлд, Шэрон Паттен, Дэвид Коннор, Рита Джексон, — был вклеен в носовую часть лодки, которая продержалась на плаву триста ярдов, прежде чем дала течь и затонула.

Муха, что задержалась на книге в тот день, провела остаток вечера беспокойно: то усаживалась на осветительные приборы, то парила на уровне пяти футов от пола. Так ведут себя все мухи по вечерам. Эта муха не исключение.

Женщина, заведовавшая букинистическим магазином, была в восторге оттого, что удалось продать сразу все экземпляры «Великого Гэтсби», да к тому же такому симпатичному молодому человеку. На место Фицджеральда в витрине она решила положить «Божественную комедию» Данте и перед этим подула на нее. Взметнулась пыль. Еще больше пыли поднялось, когда она дунула сверху на страницы, после чего она смахнула пыль с прилавка. Женщина посмотрела на испачканную пылью руку. Пришло время почистить книги, хорошенько все стрясти. Это займет все ее время вплоть до весны. Художественная литература, затем научная, а потом все остальное. На сердце стало легко. В тот вечер она начала с буквы А.

Женщина, которая жила кладбищем, помните, в самом начале? Она выглянула в окно и увидела — ах, но это другая история.

И, наконец, что же с тем первым — мужчиной, с чего все началось, — мужчиной, который жил церковным погостом?

Прожил он многие-многие лета, одинаково счастливую и печальную, но очень богатую на события жизнь, прежде чем умер.

ВАРВАРЫ

© Перевод Е. Пучковой

Это произошло на самом деле.

Как-то весенним днем, в середине девяностых, в книжный магазин, где я работала, вошел мужчина. Он напоминал банковского служащего, или бухгалтера, или бизнесмена — идеальная стрижка, безупречный костюм, дорогой галстук. Я расправила плечи. У меня хватало неприятностей, и мне не хотелось их усугублять. А этот мужчина, похоже, вполне мог оказаться важной персоной.

В книжном магазине, в котором я тогда работала, превыше всего почитали патриархальность, и неприятности мои были связаны с тем, что я «неправильно» одевалась, внося своим видом дисгармонию в общую атмосферу старомодной затхлости. Незадолго до описываемых событий я пришла на работу в футболке с броской фразой на спине: «ВООБРАЗИ, ЧТО НАШЕЛ СПОСОБ ВЫЖИТЬ, И ПРЕИСПОЛНИШЬСЯ РАДОСТЬЮ». Это вызвало переполох среди старшего персонала, и начальник лично отчитал меня (что-то вроде того), осудив и мою футболку, и брюки вместо юбок, после чего (беспрецедентный случай!) выдал мне пособие в тридцать фунтов на покупку «приличной» одежды. В комнате отдыха все восприняли эту новость с бессильной злостью. Старые сотрудники беспрерывно курили, не скрывая своего возмущения, тем более что они и так считали меня возмутительной, раз я «неправильно» одеваюсь, а их молодые коллеги, обиженно сидящие в густом тумане сигаретного дыма, размышляли о несправедливости бытия, полагая, что им тоже не помешало бы пособие на одежду.

В день, о котором я рассказываю, на мне была «правильная» блузка — одна из двух, имевшихся в моем гардеробе. Обе вызывали у меня чесотку, к тому же, на мой взгляд, я становилась в них похожа на запуганную тупую клушу, что, естественно, мне не нравилось. Но я улыбнулась вошедшему мужчине. Он разительно отличался от другого посетителя магазина, стоявшего у стеллажа, где была выставлена «Хроника двадцатого века».

Прежде «Хроника двадцатого века», раскрытая примерно на середине столетия, всегда лежала отдельно, на специальной кафедре, предоставленной магазину издателем. Однако две недели назад мы (то есть трое сотрудников, обслуживающих первый этаж) решили убрать кафедру, потому что этот странный посетитель каждый день являлся в магазин, доставал мокрый носовой платок и вешал его на кафедру, пока читал «Хронику». Каждый день одно и то же: он несколько часов читал, потом проверял, высох ли платок, складывал его, убирал в карман пиджака и уходил.

В том магазине многие вели себя странно. Он существовал уже сотни лет, занимая три этажа старинного здания, полного укромных уголков, скрытых лестниц и потайных комнат. Некоторые люди там даже умирали. Старые сотрудники нередко сплетничали прокуренными голосами в окутанной клубами дыма комнате отдыха о том, как один из них нашел мертвую леди среди пакетов с покупками — ноги неестественно раскинуты, пальто сбилось, на лице застыло изумление; или о том, как другой обнаружил мужчину, сидящего на подоконнике лестничной площадки четвертого этажа — тело было уже холодным, а в безжизненных глазах застыла тоска.

Можно вспомнить целую галерею странных личностей, посещавших тот магазин. Например, человека, который все время воровал книги, но, прочитав, приносил обратно, распихивал по полкам и набирал новые. Мы называли его Маниоклептик. Или мужчину, любившего поспать, прислонившись к полкам. Мы называли его Нарколептик. А одна женщина постоянно сгребала все, что лежало на столе новинок, и очень быстро перелистывала, словно снимала глазами фотокопии. Мы называли ее Критик. Ей под стать были две старые леди, которые являлись на все лекции в магазине, чтобы выпить бесплатного вина. Мы называли их Дождевик и Миссис Трость (Миссис Трость всегда ходила с палочкой). Мне больше нравилось работать на первом этаже, куда меня сначала определили; в комнате за лестницей в глубине третьего этажа нам вечно приходилось подтирать за людьми, перепутавшими отдел «Настоящие преступления» с туалетом, — корешки «Смерти на закате», «Йоркширского потрошителя», «Резни», «Преступлений против человечества», «Идеальной жертвы», «Фейберовской книги убийства», что ни день, обтекали мочой под флуоресцентным светом. Мы называли писунов Варварами.

У мужчины с платком тоже было прозвище — Токсик. После того как убрали кафедру, мы втроем, пихаясь и шикая друг на друга, с нетерпением ждали, когда он появится, чтобы посмотреть, что будет. Наконец он пришел. Обескураженно замер там, где раньше стояла кафедра. Потом направился к стойке. Барбара уставилась в пол. Я — на свои руки. Он спросил Андреа, не подскажет ли она, где можно найти «Хронику двадцатого века».

Андреа была помощницей заведующего первым этажом. Покраснев, она указала на «Документалистику» и со вздохом произнесла:

— Пойдемте. Я вам помогу.

Она отвела его к стеллажу и достала с полки «Хронику». Мы с интересом наблюдали за ним. А он, не моргнув глазом, спокойно раскрыл книгу, примостил ее так, чтобы удобно было читать, встряхнул свой неизменно мокрый носовой платок и повесил его на край полки, словно не замечая, что тот свисает на книги, стоявшие внизу. Когда платок высох, он закрыл «Хронику», убрал ее на место и ушел.

В тот день, о котором я рассказываю, он снова был у нас. Впрочем, как обычно. Мне даже почудилось, что я вижу, как его сущность испаряется в воздух и циркулирует по магазину в древней грохочущей системе отопления (хотя уже наступила весна, холод еще властвовал в городе, и в то утро иней обильно посеребрил церковные шпили и крыши бесконечных многоквартирных домов). Глядя на типа с платком, я вновь подумала, не бросить ли мне эту работу. Стоит себе, как ни в чем не бывало, в дурацком пальто с серым обвисшим поясом. Передернув плечами, я отвернулась к окну, устремив взгляд на оживленные улицы Старого города, на обветшалую церковь и закопченные магазины, на снующие мимо такси, на людей, терпеливо ждущих зеленого света у пешеходного перехода, в то время как безжалостный ветер охаживает их своими розгами, на съежившихся от непогоды бедолаг, бредущих вверх и вниз по улице вдоль монументального здания музея. Блузка жала мне под мышками. При любом движении я боялась, что ткань порвется. Интересно, каково работать в музее, где тебя окружают горностаи с выпученными стеклянными глазами, набитые ватой ястребы, лисы, огражденные табличками «Руками не трогать», кости динозавров, скрепленные вместе в вышине огромного зала, где тишину нарушает только цоканье элегантных каблучков по мрамору и царит благоговейная атмосфера науки и порядка? Но, возможно, в музее тоже есть форма одежды. Возможно, там тоже типы вроде этого мужчины сушат свои носовые платки на лапах давно почивших животных и испражняются на хищников. Я стояла и гадала, есть ли вообще в этом городе место, где мне не будет казаться, что, пока я работаю там, настоящая, полная приключений, а не убожества, жизнь опять обошла меня стороной.

Вот тут-то на пороге магазина и появился элегантно одетый мужчина. Я улыбнулась ему. Он направился ко мне.

— Чем могу помочь? — спросила я.

Он поставил портфель на стойку. Большой, кожаный, но старый и набитый до отказу. Бизнесмены и банковские служащие не ходят с такими портфелями. Может, он и не бизнесмен вовсе, может, он ученый, подумала я, ведь книжный магазин всего в нескольких ярдах от средневекового городского университета; и стоило мне предположить, что он ученый, как я вдруг сразу заметила, что его волосы чуть-чуть отросли, костюм слегка поношен, а во взгляде светятся ум и незащищенность. Мужчина открыл портфель, внутри которого поблескивали корешками стопки новехоньких книг в твердом переплете. Может, он какой-нибудь распространитель религиозной литературы? Я нахмурилась.

— Вероятно, вы слышали обо мне, — сказал он. — Я — историк и автор исторических книг. В вашем магазине наверняка уже продавали некоторые из моих произведений.

Он назвал свое имя, абсолютно мне не знакомое, однако я уважительно кивнула и улыбнулась. В то время нас не часто баловали подобными визитами, не то, что теперь, когда авторы стали завсегдатаями в книжных магазинах. В наши дни любая книга ассоциируется с лицом или голосом (до чего же надоела такая навязчивость!), в результате получается, что и лицо, и голос, и имя, и тело автора — все скопом — продается как часть набора за 9,99: он или она всегда тут, между страниц, словно перечень опечаток или закладка.

Мужчина вынул книгу из портфеля и положил на стойку. На обложке красовалась фотография Гитлера. Я прочитала перевернутое название. Что-то о подлинной истории.

— Это моя последняя работа, — сообщил он.

Я открыла рот, чтобы перенаправить его в исторический отдел, но он опередил меня.

— Пока, — заговорил он, не дав мне вымолвить ни слова, — я вынужден сам продавать английский перевод моей книги торговцам и магазинам вроде вашего, потому и пришел к вам сегодня лично. Со временем появится более массовое издание, чем это, которое, как вы видите (он повернул книгу корешком, показав тисненую эмблему), было отпечатано в Америке небольшим тиражом. Но я бы хотел, чтобы уже сейчас, чем раньше, тем лучше, все мои читатели могли бы ознакомиться с ней, несмотря на то, что ее трудно найти и заказать. Понимаете?

Я кивнула.

— Столь солидные книготорговцы, как вы, — гнул он свою линию, — должны иметь на полках все достойные внимания издания, это дело принципа.

Похоже, он ждал моего кивка, поэтому я снова кивнула.

— Мы… — начала я.

— Видите ли, — прервал он меня, — многое из того, чем нас пичкают, многое из наших обычных познаний, от сведений о текущем состоянии дел до описания исторических событий, подвергается безжалостной цензуре.

Он наклонился вперед и, слегка понизив голос, продолжил:

— Моя книга — своего рода вызов такому положению дел.

Его лицо озарила по-мальчишески застенчивая улыбка.

— Цензура, — добавил он, глядя на меня в упор, — это смерть подлинной истории. Можно сказать, что это смерть истины. Мы все подвергаемся цензуре, каждый день нашей жизни. Вы понимаете, о чем я говорю.

— Да, — подтвердила я.

— Согласитесь, что с бесчеловечной цензурой наших личностей жизненно необходимо бороться. Повсюду всевозможные интриги и заговоры. Например, в этот самый момент существует заговор против меня. Во всем, что я делаю, мне приходится противостоять другим — тем, что противостоят мне.

Он кивнул с таким видом, словно призывал меня ответить тем же, и я, как послушная марионетка, тоже кивнула, хотя уже окончательно потеряла нить его рассуждений.

— Неудивительно, — сказал он, ставя передо мной свою книгу на попа, — что мои работы всегда под прицелом цензуры, потому что я пишу подлинную историю, о которой никто не хочет слышать. Я пишу правду, опубликовать которую никогда не осмелятся все эти наемные евреи-издатели, финансируемые еврейским большинством, в чьих исключительных интересах истина день за днем замалчивается, — им просто не хватит ни смелости, ни чистоты.

Он затаил дыхание. Его лицо покраснело. Я продолжала кивать, не зная, как улизнуть, и гадая, куда подевались другие сотрудники первого этажа. Казалось, в магазине никого больше нет: только я, мужчина в костюме и тип, чей носовой платок сушился на книгах, пока его владелец методично штудировал «Хронику двадцатого века».

— Вот видите, как оно, — вздохнул мужчина в костюме. И обворожительно улыбнулся.

Скользнув рукой под стойку, я нащупала пальцами так называемую «тревожную» кнопку, которая предназначалась на случай ограбления и ситуаций, грозящих, по мнению сотрудников, неприятностями. Но если нажать ее, примчатся охранники, и что я им скажу? Этот человек фанатик. Выведите его, пожалуйста. Или: Я не согласна с тем, что он говорит. Пожалуйста, избавьте меня от его опасной лжи.

Я погладила кнопку.

— М-м-м, — только и удалось мне произнести.

Он выгружал книги из портфеля, уже штук десять или даже больше лежали на стойке.

— Нет… — попыталась я остановить его.

Он пристально посмотрел на меня, сжимая в руке книгу.

— Вы еврейка? — спросил он.

— Н-нет… — замялась я. — Дело не… Просто я не книготорговец. Я не заведующий. Надо быть заведующим, чтобы закупать книги. Это не в моей компетенции, правда, ну не…

Взгляд мужчины стал колючим и злым. На мгновение его лицо приняло угрожающее выражение. Затем разгладилось.

— Вы не могли бы позвать заведующего? — спросил он.

— Могу позвать помощницу заведующего, — ответила я.

— А помощница заведующего может закупать книги? — уточнил он.

Я кивнула и, набрав нужный код на селекторе, попросила Андреа спуститься. Он, взглянув на свой ноготь, нетерпеливо тер его большим пальцем. Я стояла у кассового аппарата, не отводя глаз от старой облезлой наклейки, сообщавшей всем и каждому, как правильно считывать штрихкоды. Наконец спустилась Андреа и присоединилась ко мне за стойкой.

— Прошу прощения, — сказала она. — Мы не продаем такие издания, как ваше.

Мужчина выглядел почти довольным. Неопределенно улыбаясь, он убрал книги обратно в портфель, защелкнул замок и быстро ретировался.

Хлопнула дверь.

— Господи, — выдохнула я. — Иисусе.

— Он вернется через минуту, — сообщила Андреа. — Такие всегда возвращаются. Войдет в боковую дверь и попробует взять штурмом исторический отдел. Бьюсь об заклад. Что ты ему сказала?

— Ничего, — ответила я. — Ничего.

А дальше случилось вот что. Мужчина, которого мы звали Токсиком, сложил платок и закрыл «Хронику». Но вместо того, чтобы, как обычно, сразу уйти, он подошел к стойке и уставился прямо на меня. Затем, покачав головой, посмотрел на Андреа и красноречиво покрутил пальцем у виска.

— Рехнулась! — констатировал он. — Совсем рехнулась. — И вышел из магазина.

Как только дверь за ним закрылась, Андреа сказала:

— Знаешь, каждый раз, когда я вижу этого типа, мне становится стыдно за то, что мы сделали. Иногда я вообще ночами из-за него не сплю.

А потом добавила:

— Ладно, иди, устрой себе перерыв.

Во время перерыва я пребывала в ужасном настроении. Комната отдыха насквозь пропиталась стойким табачным дымом. На редкость антиобщественное место. В тот день я решила наделать табличек «Не курить» и обклеить ими желтые стены. Из-за чего едва не началась война всех против всех.

Но вскоре после бурных дискуссий о правомерности курения в комнатах отдыха меня перевели в новую сеть в Новом городе. Сначала я помогала устанавливать суперсовременные компьютеры, которые автоматически перезаказывали книги, если было продано более трех экземпляров. Потом меня назначили заведующей первым этажом. Теперь я могу носить, что хочу (кстати, не в ущерб элегантности), и лояльно отношусь к тому, как одеваются мои сотрудники, в пределах разумного, конечно.

Я жду того мужчину, Токсика, с тех пор как перевелась сюда. Но ни разу больше его не видела. Тут подобные типы вообще не появляются, не знаю, почему — может, их отпугивают сияющие чистотой просторные залы с деревянными полами и ровными рядами книжных полок; а еще здесь никто не мочится, да и трудно было бы проделать это незаметно. Кресла тоже в основном пустуют, поскольку, следуя политике компании, мы ставим их на открытых местах, чтобы у посетителей не возникало желания сидеть в них долго. Зато у нас есть проститутки; не помню такого в старом магазине. Возможно, там было слишком сложно договариваться, слишком явно пришлось бы прятаться по углам и щелям, не хватало свободного пространства, чтобы беспечно фланировать с невинным видом. А может, дело в том, что в старом магазине не было кафе.

Но, в любом случае, я готова. Я стою у компьютера за стойкой и жду. Если тот мужчина придет сюда, если он когда-либо осмелится появиться здесь, я выставлю его вон. Поверьте. Теперь у меня есть власть, и я, не колеблясь, сделаю это.

БЫТЬ ПРОВОРНОЙ

© Перевод О. Сергеевой

Я как раз шла по центральному туннелю на станции Кинг-Кросс, обходя потоки спешащих людей и разговаривая с тобой по мобильному телефону, когда мистер Смерть едва не сбил меня с ног.

— Извините, — вырвалось у меня.

— Извинить за что? — сказал ты мне прямо в ухо.

Он улыбнулся, чуть отступил и перешел на мою сторону, словно поджидая.

— Я сейчас не могу остановиться, — сказала я. — Говорю по телефону.

— С кем ты разговариваешь? — спросил ты.

Мистер Смерть возник неожиданно. Этот красивый, лысеющий мужчина средних лет в светлом костюме кающегося грешника, был непредсказуемым, нисколько не претендуя на утонченный вкус, точь-в - точь как руководство Би-би-си в те дни, когда телевидение все еще сулило благопристойность и эстетические амбиции, в те дни, когда в его драме еще присутствовало мужество, и можно было верить, что в вечерних новостях представлено именно то, что на самом деле произошло в мире, никаких там рейтингов, или денег, или протоколов канала. Те дни миновали, мы оба об этом знали, и все-таки я идеализировала их, как и его улыбку, меланхоличную, но, так сказать, цивилизованную.

Мы улыбнулись друг другу, и тут же мой телефон умолк. Я удивленно посмотрела на него; маленький экран погас. Минуту назад ты рассказывал мне о том, как прошел рабочий день и чем ты сейчас занимаешься дома, ожидая моего возвращения. Я говорила тебе, что иду по центральному туннелю, вполне возможно, успею на скорый поезд и буду дома к восьми и что по пути куплю на ужин что-нибудь в индийском ресторане. Мы обсуждали бхаджис с луком.

Я тряхнула телефон. На экране так ничего и не появилось. Приложила к уху, но оттуда донесся лишь треск пластмассы, как будто телефон был выключен. Нажала на кнопку. Ничего не произошло. Боком пробравшись через толпу к стене, я постучала о нее телефоном, сначала тихонько, потом изо всех сил. Результат тот же. Подняла глаза, ну что ж, мне не придется оглядываться, чтобы посмотреть ему в лицо. Высоко над витринами магазинов и людьми, которые торопились к поездам и от них, в самом верху стены через викторианский кирпич пробилась одинокая ветка какого-то растения или чего-то там еще.

Снова взглянула на телефон. «Алло?» — произнесла я в крошечное отверстие на случай, если ты все еще слышишь меня.

Пошла дальше. Он шел рядом, опрятный и застенчивый. Между девятой и одиннадцатой платформой, я нашла телефон-автомат и позвонила тебе, не обращая на него никакого внимания.

— Ты куда-то исчезла, — раздался в трубке твой голос. — Так ты будешь есть бхаджис или нет?

— У меня не работает телефон, — объяснила я. — Скажи, у тебя все в порядке?

— Все замечательно, — ответил ты. — Что случилось с твоим телефоном?

— Скажи, у тебя на самом деле все в порядке? — уточнила я.

— Да, — подтвердил ты. Потом спросил: — А что такое? В чем дело? Что-то не так? У тебя все нормально?

Теперь он стоял возле киоска с кофе. Он больше не смотрел на меня; сначала он разглядывал женщину с ребенком в очереди за кофе, затем двух женщин-полицейских, которые были одеты в люминесцентно-желтую форму и разговаривали у заграждения на перроне, потом мужчину, выпрашивающего возле банкоматов мелочь у прохожих. Я видела, как его взгляд переходил с одного человека на другого, и знала точно: то, что его внимание переключилось на других людей, вовсе не означает, что он потерял меня из виду.

— Я говорил тебе о нем. Ты смеялась.

— Это уже не смешно, — заметила я. — Поверь, я не придумываю. Вот что я пытаюсь сказать. Он сейчас в десяти ярдах от меня. Наблюдает за мужчиной, который готовит кофе в киоске. Смотрит, как тот чем-то посыпает кофе.

— Корицей? — спросил ты.

— Ради бога, понятия не имею, — взмолилась я. — Теперь он следит за тем, как тот накрывает кофе крышкой. Рассматривает, как он подкладывает под чашку салфетку, чтобы держать было не слишком горячо.

— Кому? — не понял ты.

— Женщине, — пояснила я, — которая покупает кофе.

— Почему ты решила, что это мистер Смерть? — спросил ты. — Как-то совсем не похоже на него. Звучит так, словно кто-то по указанию руководства проверяет работников киоска, все ли они делают согласно предписаниям.

— Нет, нет, что ты, на других людей он тоже смотрит, — возразила я, — не только на тех, кто стоит у киоска. Он наблюдает за разными людьми, ведь он же…

— Взгляни на него еще раз, — предложил ты. — Это не мистер Смерть. Обычный человек, не более.

Я посмотрела снова. И верно, мужчина, которого я приняла за Смерть, был обычным человеком, правда, он вел себя несколько странно, но как самый обычный человек.

— Действительно, — согласилась я, — обычный мужчина в костюме кремового цвета.

— Надо же, какая элегантность, — заметил ты. — Прямо-таки по-весеннему. Слушай. Позвони мне за двадцать минут до приезда, тогда я закажу ужин, и ты его сможешь сразу забрать, не надо будет ждать. Твой велосипед на станции?

— Я не смогу тебе позвонить за двадцать минут до приезда, — сказала я.

— Почему? — спросил ты.

— У меня не работает телефон, — напомнила я.

— Да, ты же говорила, я забыл. Слушай, что, если я позвоню в ресторан, приблизительно за двадцать минут до твоего приезда? Когда отходит твой поезд?

Электронные часы, отсчитывающие время над моей головой с резким металлическим звуком, показали 19:10:53. Потом появилось 19:10:54. И следом — 19:10:55.

— Через четыре минуты, — сказала я.

— Хорошо, — откликнулся ты. — Беги, а то останешься без места. До скорого.

Твой голос меня успокоил. Часы показали 19:11:00. Я повесила трубку и помчалась к поезду.

В вагоне я оказалась напротив девушки, которая сразу же начала кашлять, но свободных мест, куда можно было бы пересесть, уже не осталось. Девушка выглядела бледной, и, пока она набирала номер на мобильном телефоне, из глубины ее груди вырывался кашель. «Привет, — произнесла она (кашель). — Я в поезде. Нет, простыла. Простыла (кашель). Да, и вправду плохо. Да-да, на самом деле ужасно. Алло? (кашель) Алло?»

Когда поезд проезжал через туннель, она отрешенно смотрела на свой телефон. То же самое делали другие, прерванные на середине разговора в разных местах поезда, который был набит людьми, жалобно выкрикивающими свои «алло» сзади и впереди меня, как потерявшиеся или слепые. Но эти заблудшие «алло» так ни до кого и не добрались. Они безответно повисли в воздухе над нашими головами и сравняли всех тех, кому предназначались, но стоило нам выбраться из туннеля, как телефоны снова оживленно зазвенели, напевая известные мелодии из телевизионных шоу, упрощенные симфонии Бетховена.

Под этот перезвон женщина рядом со мной уснула, продолжая даже во сне держать спину прямо и сложив руки на книге, лежащей на коленях. Кашляющая девушка тоже прикрыла глаза. Сидевший напротив меня мужчина спал; он заснул сразу же, как только тронулся поезд, а теперь, прислонившись к окну, неуклюже сполз с раскрытым ртом в виде беззубой буквы «О». Я смотрела поверх его головы на предместья Лондона, призрачные в опускающихся на них сумерках, на бурьян, надписи на стенах, на мелькающие светящиеся квадраты вечерних окон, за которыми проходит жизнь сотен других людей. Надо же такое вообразить, подумала я, что мужчина, чуть не врезавшийся в меня, — это мистер Смерть, какая нелепость. Я рассмеялась. Кашляющая девушка открыла глаза и осуждающе посмотрела на меня. Я отвела взгляд, улыбнулась про себя, представляя, как чуть позже мы с тобой будем шутить по этому поводу, и принялась обдумывать те забавные подробности, что мы будем рассказывать потом, по прошествии нескольких недель, когда это станет обычной шуткой. Он похож на Смерть. Интересно, а как должен выглядеть мужчина, не похожий на Смерть: в черном капюшоне, безликий, он стоит с косой в руке на краю пруда, в котором плавает мусор, как в телевизионной рекламе в пору моего детства. И тут вдруг появилось беспокойство: а что, если это некое предзнаменование? Не будь такой уж глупой, сказала я себе. Постучала пальцами по ноге. Они онемели и не чувствовали боли, и пока я сидела с безучастным видом, пытаясь осознать все произошедшее, по затылку пополз пронизывающий холод, точно кто-то разбил ножом яйцо надо мной, вылил из скорлупы мне на голову прохладное содержимое, и оно потекло сзади по шее, и тогда я впервые поняла, что за всю жизнь никогда ни о ком не заботилась, кроме как о себе, и у меня не было ни малейшего представления, как это изменить или как все сделать иначе.

Тут я заметила, что наш скорый поезд замедлил ход. Он не спеша подъезжал в темноте к остановке. От этого некоторые проснулись, многие даже поднялись с мест и стремительно стали надевать пальто, пока не поняли, что они еще не приехали домой. И тогда они снова сели на свои места. Слева от нас стоял поезд дальнего следования «Интерсити 125», тоже полно людей, тоже остановлен. Справа — другой неподвижный состав, переполненный людьми. Кто-то в глубине вагона говорил кому-то по телефону подавленным тоном о том, что мы едем очень медленно, похоже, наш поезд остановят, вероятно, впереди произошла авария.

И тут раздался голос из громкоговорителя. На станции в двадцати или тридцати милях отсюда произошел несчастный случай. Все вокруг спешно начали звонить, чтобы рассказать о случившемся. Я вытащила свой мобильник, собираясь позвонить тебе, потом опомнилась и положила его обратно в сумку. «Запиши на пленку, ладно? — послышался чей-то голос позади меня. — Начало в девять». «Алло? — прохрипела кашляющая девушка в телефон. — Кто-то умер, поэтому мы опаздываем».

Снова раздался голос с потолка, правда, только ради повторения уже сказанного, уставший и осторожно звучавший голос. Новая информация еще не поступила. Пока известно только то, что на пути следования произошел несчастный случай, и все, более подробные сведения ожидаются, и как только появится дополнительная информация, о ней сразу же сообщат пассажирам.

Мужчина напротив меня открыл глаза, выпрямился от удивления, посмотрел в окно туманным мигающим взглядом, снова закрыл глаза и тут же уснул. Проснулась женщина рядом со мной. Она закуталась в пальто и уткнулась в книгу. «Как бороться с депрессией» — называлась ее книга, которую написал человек с научной степенью. Я пригляделась к лицу женщины. Вроде ни малейшего признака депрессии. Скорее она выглядела очень счастливой. На какой-то миг я подумала о том, кого не знала, никогда прежде не встречала и никогда, вероятно, не увижу вновь после этой поездки. Я взглянула на девушку, она вновь прикрыла глаза, в одной руке держа мобильный телефон, а другой сжимая носовой платок. Я попыталась разбудить в себе сочувствие по поводу ее простуды. Простуженное состояние — это ужасно, особенно когда предстоит работать. Вполне возможно, что кашель не давал ей уснуть ночью. Какой же у нее жуткий кашель! Я посмотрела на мужчину, который неуклюже развалился рядом с ней, большой и беспомощный, как тюлень на суше. Ну конечно, у меня нет права называть его тюленем или использовать какие-либо еще сравнения или метафоры. Я стала подбирать оправдания. Должно быть, он очень устал, поэтому так легко заснул в поезде. Вероятно, у него тяжелая работа. А дома, наверное, что-то заставляет его бодрствовать по ночам, и потому он может выспаться только в поезде, размышляла я. Возможно, у них с женой маленький ребенок. Я окинула взглядом его костюм. На костюме не было признаков маленького ребенка. Возможно, его жена, или подруга, или кто-то еще страдает от депрессии и с этим никак нельзя справиться. Возможно, его или ее мучает кашель, отчего они оба не могут выспаться ночью. Или он живет один, у него нет ни жены, ни подруги, и это одиночество не дает ему уснуть в темное время суток, и он спит в поездах по дороге на работу, туда и обратно, когда вокруг люди, пусть даже незнакомые.

И тут во мне пробудилось чувство вины: я ведь даже мимолетно не подумала о том человеке, что умер на станции в тридцати милях от нас. Кто это — женщина или мужчина? Как он (или она) умер? От сердечного приступа? Бросившись под поезд в будний день вечером во время обыденного возвращения домой или где - нибудь в другом месте, когда уже не было сил терпеть? Помнится, я слышала или читала, что именно весной увеличение светового дня становится для многих людей невыносимым. Или это был несчастный случай? Он (или она) хотел запрыгнуть на подножку поезда, чтобы вовремя попасть домой? И в самое неподходящее время нога неожиданно соскользнула с края платформы, потянув за собой остальную часть ее или его тела? Ждет ли кто-то ее или его сейчас дома, разогревая ужин на плите и включив в ожидании телевизор?

Я подумала о тебе. Ты полагаешь, что я там, где меня нет. Считаешь, что я гораздо ближе к дому, чем это на самом деле. Вот-вот ты позвонишь в индийский ресторан. Возможно, уже позвонил. Может, прямо сейчас набираешь номер. Мысль о том, как ты беспечно заказываешь еду, веря, что я буду там с минуты на минуту, чтобы забрать заказ, мысль об этой еде, стынущей в картонных коробках с фольгой, которые лежат в пакете на буфете или другом месте в кухне ресторана, мысль о том, как ты сидишь в передней, не сомневаясь, что я вот-вот вернусь домой, вызывала у меня гораздо больше горечи, чем любые предположения, связанные с этими не знакомыми мне людьми, даже если бы они умирали.

Я достала мобильный телефон, но он по-прежнему не работал. Тогда я повернулась к женщине, которая читала книгу о депрессии.

— Извините, пожалуйста, — сказала я.

Она подняла глаза.

— Не могли бы вы мне одолжить свой телефон, — попросила я.

— Нет, — ответила она.

— М-да! — произнесла я.

— Хотите знать, почему? — спросила она.

Кажется, я поняла, правда, слишком поздно, что она была одной из тех, кто громким шепотом напоминает о правилах и нормах поведения, если кто-то ест конфеты в библиотеке.

— Я принципиально не ношу с собой телефон, — объяснила она.

— Вот как?! — удивилась я.

— Связь между мобильным телефоном и появлением опухоли мозга пока что еще никто не опроверг, — сказала она.

— Да, это так, — подтвердила я.

— И даже если бы у меня был с собой телефон, не уверена, что я одолжила бы его вам, — заметила она. — Стоит им воспользоваться всего один раз, и можно нанести серьезный вред не только себе, но и многим другим людям в этом поезде, и сотням тех, кого я никогда в жизни не встречала, кто живет возле передающей станции.

— Да, — согласилась я, — Спасибо.

Она вернулась к чтению книги. Ее лицо сияло от удовольствия. Я посмотрела на девушку напротив. Ее веки чуть дернулись, но она быстро смежила их, чтобы я не заметила, что она слушает. И все же я заметила, она поняла это и открыла глаза.

— Я бы вам одолжила свой, — сказала она, — но на счету осталось мало денег, я и сама теперь не могу с него позвонить, даже если появится такая необходимость. Извините.

— Ну, что вы! — воскликнула я. — Не беспокойтесь. Очень любезно с вашей стороны предложить помощь. В любом случае, благодарю вас.

Она кивнула и опять закрыла глаза. Я окинула взглядом тех четверых, что сидели за столиком по диагонали. Все они куда-то пристально смотрели, кто в сторону, кто вверх на потолок либо вниз на пол, или, вглядываясь в темноту, рассматривали спящих, читающих, разговаривающих по телефону пассажиров в других, стоящих на параллельных путях поездах, и тут наш поезд, неподвижный уже более сорока пяти минут, вдруг ожил, и в окнах параллельных нам поездов люди стали двигаться назад, поскольку мы поехали вперед.

Под одобрительные возгласы люди в вагоне вновь потянулись к мобильникам. «Вот хорошо», — вздохнула женщина с книгой. Девушка напротив взглянула на меня, на женщину, читающую книгу, потом отвела взгляд в сторону, нажала какие-то кнопки на своем телефоне, приложила его к уху и тихо произнесла: «Алло?»

Мы набирали скорость. Нас качнуло, и поезд покатился по рельсам, которые, как казалось, находились подозрительно низко. Мы снова замедлили ход. Люди в вагоне охнули.

— Путь закрыт, — сообщила девушка по телефону и закашляла.

— Проклятье, такое происходит каждый раз, каждый раз, когда я еду поездом, — возмущался мужчина позади меня, возможно, разговаривая по телефону, впрочем, слишком громко, словно безумный. — Никто за это не несет ответственности, — не унимался он, — Нет ответственных. Никто не предпринимает никаких действий. Никто за этим не следит. Кто виноват? Никто.

Я рассматривала потертую дешевую обивку своего сиденья. «Неужели никого уже не будет дома, пока я доберусь туда?» — подумала я. Вхожу, а тебя нет. Открываю дверь, иду внутрь, снимаю пальто и сажусь с пакетом еды за стол, а тебя нет. Пока ты готовишь тарелки и вилки для сервировки стола, я аккуратно держу картонные коробки в руках, не снимая с них пропитанные жиром крышки, чтобы ничего не пролилось на пол, ведь ты поднялся в небо, как бывает в притчах; ушел туда, где, как мы полагаем, люди исчезают бесследно в придуманном волшебном мире, и такое, мы уверены, случается только с другими людьми, но та жизнь нас и нашей жизни никак не касается. Ты ушел, и ветром сдуло крышу с нашего дома, и треснули стропила, повиснув над перевернутой мебелью. Земля под домом разверзлась и поглотила все целиком. Я вернулась домой, а дома нет; осталась только воронка в земле между домами, как на тех старых фотографиях военного времени. Значит, умер кто-то, кого я совсем не знаю. Меня это не трогает, а разве должно быть иначе? Но я вдруг испугалась и мысленно попыталась представить свои чувства в минуту откровения: то, что я имела, мне уже не принадлежит — и более того, у меня было знание, столь же острое и бесспорное, как стекло в окне рядом со мной, что ничто из этого вообще никогда мне не принадлежало.

Я смотрела на свое отражение в окне и видела земную тьму, проникающую сквозь меня, позади меня. Это — конец. Я прошла, сколько могла пройти. Но вот вибрирующий поезд остановился на маленькой станции, и раздавшийся сверху голос сообщил, что мы пробудем здесь полтора часа, а может, и дольше, все зависит от поступления информации, — тогда открылись двери, и огромная волна сердитых пассажиров со всего поезда, требуя денег, такси, объяснений, хлынула на управляющего маленькой станции, который стоял снаружи и панически моргал глазами; я тоже поднялась и выбралась из вагона. Я протиснулась сквозь толпу людей, заполнявших платформу, и направилась по стрелке указателя к выходу. И покуда не вышла наружу, туда, где выстроились в ряд свободные такси, и не увидела название этого места, я не знала, на какой станции и в каком городе нахожусь.

Это был город-сад. Что-то связанное с деревьями, может, так точнее? Много деревьев и зеленых насаждений и что-то исторически важное, никак не могу вспомнить, что именно. Возможно, в уставе города заявлено какое-то количество деревьев, которое необходимо посадить здесь, возможно, следует озеленить какой-то участок земли; у меня об этом не было ни малейшего понятия, да и в любом случае сейчас мне вряд ли удалось бы отыскать в памяти нужную информацию.

Я посмотрела в одну сторону дороги, потом в другую, но, куда ехать, не знала. Так что пришлось вернуться на станцию, где не утихали сердитые голоса. Обошла толпу и направилась вдоль нашего поезда, кивая по пути тем, кто вышел из вагона покурить. Пожатием плеч, коротким кивком мы выражали солидарность друг с другом, все здесь в равном положении, ну, что ж поделаешь? Добралась до головы поезда. Машинист напротив окна читал газету. Прошла в самый конец платформы, как можно дальше. Настолько далеко, что шум станции неожиданно стих. Села на самый край платформы со стороны спуска.

Стоял апрель, и я это ощутила. Легкий холод пробирался с тыльной стороны рук и сквозь всю мою одежду — пальто осталось в поезде на сиденье. Предстояла самая светлая часть года, и все светлые месяцы простирались где-то далеко впереди меня. Я спрятала руки в карманы и стала пробираться к спальному вагону, ощущая звон при каждом шаге. Пришлось обходить кучи туалетной бумаги и скопления сточных вод, к тому же я поранила ноги о неровный щебень на откосах между спальными вагонами; ноги болели уже после того короткого расстояния, что мне удалось преодолеть. Впереди в отблеске городского освещения едва виднелись изгибающиеся рельсы, и, отойдя еще дальше от станции, я окунулась в кромешную тьму. Все, что я могла сейчас слышать, — темнота, проезжающие где-то вдали по дороге автомобили, случайный шорох листьев на кустах и шуршание мусора, валявшегося на железнодорожных насыпях по обе стороны путей. Я могла осязать все это, вдыхая холодный воздух, который расползался по нёбу со вкусом дизеля или бензина с примесью ароматов свежей древесины, травы и земли.

Как только раздался звонок, я тут же ответил.

— Алло? — сказал я.

Сначала прозвучал вопрос, приму ли я звонок за счет абонента, потом последовала пауза, и тогда я услышал твой голос, записанный на автоответчик в то время, когда ты там находилась, — ты представилась по имени.

— Да, — подтвердил я громко и уверенно в тот момент, когда это и полагалось сделать, так что никакой ошибки быть не могло.

— Привет, — сказала ты.

У тебя все прекрасно. С тобой вообще ничего не случилось. Ты звонила из телефона-автомата в работающем всю ночь супермаркете. Ты ехала поездом, который остановили из-за произошедшего где-то на путях несчастного случая. Тогда ты пошла домой пешком. Ты рассчитывала, что предстоит пройти тридцать миль. Несколько часов ты шла по рельсам, пока трое железнодорожников в флуоресцентных жилетах не бросились за тобой вдогонку, отчитали тебя и пригрозили преследованием в судебном порядке. Извинившись, ты пошла по обочине проселочной дороги и с другой стороны поля увидела огни супермаркета. Ноги испачканы грязью вплоть до лодыжек, туфли в грязи не только снаружи, но и внутри. От тебя пахнет фермой.

Одной рукой я прижимаю телефон к уху, а другой — протираю глаза. Я все еще думаю о твоем голосе, который шел в эфир с телефонной ленты и с ударением произносил имя, короткое и бесхитростное.

— Середина ночи, а здесь удивительно людно, — заметила ты. — Дюжина, может, даже больше, посетителей что-то покупают в магазине. Кто бактерицидный пластырь, кто апельсиновый сок. Только что рассчиталась у кассы одна женщина, она пришла сюда среди ночи, чтобы купить пару детских носков. Почему носки ребенку покупают среди ночи?

— Не знаю, — сказал я.

Я и вправду не знал. В этот миг ничего не приходило в голову, кроме звучания твоего имени. На самом деле всего лишь имя; но что-то в действии автоответчика причинило мне боль.

— Жаль, что я не спросила ее, — продолжала ты. — Она уже ушла. Теперь мне никогда это не выяснить. Вон там появился мужчина, в его корзине полно печенья, причем только французский бисквит. Он сказал, что объездил все города, покупая какой-то особенный вид печенья, потому что это печенье можно купить лишь в сети супермаркетов. Поразительно, чего только люди не придумают.

— Да уж, — согласился я. — Действительно.

— Здесь некоторые из служащих танцуют друг с другом в проходе между полками с кофе и чаем, — вновь заговорила ты, — они включили радио через громкоговоритель. Кругом разбросаны коробки с товаром, они их распаковывают, чтобы подготовить на завтра, то есть сегодня, раскладывая содержимое по полкам. В то время, когда мы обычно спим, кто-то вскрывает огромные коробки с товаром и раскладывает все по полкам или разрезает бечеву на кипах новых газет, чтобы распределить их по газетным киоскам в супермаркетах и магазинах, и, покупая газету или что-либо еще, мы никогда даже не думаем об этом.

— Угу, — промычал я.

— На самом деле очень интересно побывать в супермаркете без копейки в кармане, — засмеялась ты.

— Это точно, — подтвердил я. — Держу пари.

Ты сказала мне, что оставила в поезде кошелек и жакет, а также купленные книги, работу, которую брала на дом, очки и мобильный телефон.

— Так или иначе, но все это уже пропало, — посетовала ты. — Хотя надо будет попытаться вернуть очки.

— Тебе следует заблокировать твои банковские карточки, — посоветовал я.

— Но как? — спросила ты. — Наверху лежит моя чековая книжка, там на внутренней стороне указан номер телефона, по которому нужно позвонить в течение двадцати четырех часов. Слушай, я тебя разбудила? Я даже не представляла, что уже столько времени, пока не зашла сюда и не глянула на часы.

— Не переживай, все в порядке, — успокоил я. — Ты же знаешь. Я дремал на диване.

— Кстати, я слышала птицу, — сказала ты. — Я как раз шла мимо в ту минуту, когда она запела, ведь они поют по утрам, кроме тех дней, когда совсем темно и не слышно пения других птиц. Интересно, что это была за птица. Какие птицы могут так распевать ночью?

— Погоди, есть кое-что поважнее, — напомнил я. — Надо заблокировать твои карточки, и ты должна это сделать сама. Не думаю, что они разрешат это сделать кому-то другому. Если я позвоню, вполне возможно, мои слова не воспримут всерьез.

— Меня на самом деле это мало беспокоит, — сказала ты. — Мне все равно. Пусть тот, кто их нашел, пользуется ими. Пусть возьмут все деньги, что лежат в кошельке. Да на здоровье! В любом случае на счетах почти ничего не осталось. Ну, разве что за исключением одного. Впрочем, на нем довольно приличная сумма. Может, ты все-таки позвонишь насчет этого счета? Это — золотая дебетовая карточка. Тебе не трудно? Другой счет меня не беспокоит. О Господи! Моя кредитная карточка! Кажется, она тоже осталась там.

Я записал «кредитная карточка» и сказал, что, если они не разрешат мне их заблокировать, я попрошу зарегистрировать утерю, чтобы снять с тебя ответственность за все, что произойдет после моего звонка. Потом посмотрел на часы. Десять минут четвертого.

— Будет лучше, если я сейчас же все сделаю, — рассудил я.

— Нет, подожди, — попросила ты. — Подожди еще минуту.

— А что с тем мужчиной, который скупает печенье? Представляешь, вдруг он делает покупки с твоей кредитной карточкой? — предположил я.

— Меня это не волнует, — сказала ты. — Не уходи. Послушай. Тебе слышно?

— Что? — спросил я.

— Тс-с-с. Слушай, — прошептала ты.

Донесся монотонный приглушенный стук, напоминающий биение какого-то промышленного аппарата. Возможно, это было биение моего сердца. Что-то так сильно застучало внутри, что меня аж качнуло в сторону, когда я стоял в холле с телефонной трубкой в руке.

— Ну, что, тебе слышно? — спросила ты.

— Едва, — ответил я.

И вдруг ты запела под этот стук. В тот миг, когда я пришел в себя, ты уже пела вовсю. «Прежде чем наложить макияж, макияж…»

— Я слышу, что с тобой кто-то еще поет.

— Это Керри, — сказала ты.

— Кто? — спросил я.

— Керри. Она работает на кассе, — пояснила ты. — Ей только девятнадцать, но уже трое детей, причем самому старшему нет еще и пяти, им с мужем приходится работать день и ночь, только чтобы продержаться, вот ужас.

Часы в кухне показывали пятнадцать минут четвертого. Ты пела в телефон. Я помчался на автобусную остановку, дорогая. По дороге думал о нас, дорогая. Я вдруг понял, что ты вообще ничего не говорила, что у меня просто была галлюцинация. Сейчас ты рассказывала о Дэйве, муже Керри, начинающем художнике и дизайнере, и о том, как трудно в наше время из-за бума «самоделок» найти себе работу художникам и декораторам.

Я прервал тебя.

— Что произошло с мистером Смерть? — поинтересовался я.

— Они остановили поезд, — сказала ты.

— Из-за того мужчины? — спросил я.

— Это был мужчина? Тот, пострадавший? Об этом сообщали в новостях? Что произошло?

— Ну, ты же видела его, — напомнил я. — В светлом костюме на станции.

— Ох, — вздохнула ты, — надо же. Я вообще об этом забыла. Честно. Представляешь, случайно увидеть человека и подумать о нем такое. Похож на Смерть.

Ты рассмеялась.

— Все-таки пойду и позвоню в банк от твоего имени, — сказал я.

— Нет, не уходи пока, — взмолилась ты, и в эту минуту голос у тебя был кроткий и мягкий. — Скоро наступит утро. Вот-вот взойдет солнце.

— Знаю. Через четыре с половиной часа мне надо будет идти на работу.

— Ох, ладно. Тогда просто быстренько расскажи мне обо всем, — попросила ты. — Как прошел у тебя вечер? Чем ты занимался?

— Чем я занимался сегодня вечером? — повторил я твой вопрос. — Во-первых, меня выдернули из земли, так что мои руки и ноги болтались в воздухе. Я был как рыба на крючке.

— Вот как, — сочувственно произнесла ты.

— Казалось, что кто-то в небе наматывает меня на огромное удилище, — продолжил я. — Как будто меня обвязали за талию тросом, конец которого прикрепили к самолету. И после этого я наблюдал крушение нашего дома и какое-то время лежал на щебне. А затем полностью исчез. Меня вообще не стало. Потом ты позвонила.

— И что я? А ты? — не унималась ты.

Я глубоко вдохнул и стал считать до десяти. Пока считал, вспоминал все подробности вечера.

Один. Смеркается. Лежу на диване и смотрю телевизор, в ожидании твоего возвращения из Лондона домой. Идет программа о женщине, отправившей свою мать вечером в Дорсет, чтобы та встретила ее мужа, своего зятя, а тем временем работники с Би-би-си пришли и скрытно переделали сад, который находился за домом матери. Сад огромный, и пока они вскапывают длинную зеленую лужайку и начинают в этом месте класть плиты, телевизионщики качают головой, глядя в камеру, о, как трудно будет отснять это событие недели за столь короткое время, особенно при такой плохой погоде. Льет дождь не переставая. Слышны предположения телевизионщиков и той женщины, чьей матери принадлежит сад, — она укрылась под старым раскидистым деревом. Они решают, что дерево поражено болезнью. Во время очередного перерыва дождя они устремляются к нему с циркулярными пилами и вскапывают корневище дерева с помощью «Джей-си - би». В конце передачи все телевизионщики возбуждены, они прячутся позади пагоды, пока женщина готовит свою мать к тому, чтобы показать ей сад, который теперь похож на современное кладбище. Мать оглядывается кругом в изумлении. Когда выскочили телевизионщики и стали поздравлять ее, она разрыдалась. «Не могу поверить, что это на самом деле ты постаралась, — говорит она. — Не могу поверить, что это действительно их работа». До, во время и после идет монтаж предположений. Открыто шампанское. Телевизионщики нежно вытесняют женщину, ее мужа и мать. Мать все еще трясет головой, вытирает глаза и пристально смотрит на телевизионщиков.