— У моего мужа тоже был мобильный телефон, — сказала Назнин, — но он перестал им пользоваться. Сказал, что это очень дорого.

— В-в-в-аш муж прав.

— Полезная вещь, — перешла она на английский.

— Д-д-да, но оч-ч-чень дорогая.

Назнин тут же поняла свою ошибку. Она невольно привлекла внимание к его изъяну. Сейчас он не перейдет на английский. Чтобы не признавать свою слабость. Назнин думала, что бы сказать и как сказать. Но Карим положил на стол деньги и ушел.

Когда он пришел в следующий раз, ей оставалось подшить еще пять штанин. Открыв дверь, сразу поняла: что-то случилось. По выражению его лица. Он бросился мимо нее в гостиную. Схватился за оконную раму:

— Ушли, они ушли.

Он резко опустил плечи и тяжело задышал, хотя все уже было позади.

— Что случилось?

Карим повернулся. Пот над верхней губой. Пот на волосах сверкает в луче солнца. Похоже, не масло. Скорее, именно пот. Карим рассказал о двух парнях, которые суют листовки под входные двери. Заталкивают свои вонючие листовки в почтовые ящики. Схватил у них коробку, прямо-таки вырвал, и — бежать.

Опять та же поза. Ноги пошире, застучал правой ногой. Назнин увидела, как напряглась мышца под джинсовой тканью, тут же перевела взгляд на свою незаконченную работу. Они погнались за ним, но не догнали. Бросил коробку с вонючими листовками в мусорник, где им самое место. Петлял по району, чтобы запутать след, снова сделал петлю, проверяя, есть ли погоня, но никто не видел, как он прибежал сюда. Все вроде тихо. Кажется.

— Они еще свое получат. Господи. Так это все не кончится.

— Что там написано? В листовках.

Забыла покрыть голову.

Карим сел за стол, напротив, солнце теперь било ему в спину, и краем глаза она увидела его силуэт. Впервые в ее доме он сел. Назнин подумала, не предложить ли чаю. Но что будет означать чаепитие с этим парнем? Ведь он не родственник.

— Я знаю, кто они.

— Эти люди?

— Господи. Знаю я, кто они. Знаю.

— Кто?

— «Львиные сердца». Кто же еще? Господи. Они нам еще за все заплатят.

— Кто они?

— Организация. Обычная организация. Мы знаем о них все. Все.

Карим положил руки на стол ладонями вверх, слегка согнул пальцы, они дрожали. Обдумывал, а может, замышлял что-то.

Спрятал руки под стол.

Назнин искоса за ним наблюдала.

— В нашей стране прохожие бы остановились. Пришли бы вам на помощь.

— Это моя страна. — Он откинулся на спинку кресла.

Назнин сказала, что ей нужно подшить еще пять штанин, Карим ответил, что подождет. Она не отрывала глаз от своей работы, но все же чувствовала на себе его взгляд. От солнечных лучей, которые ловила игла, на ногтях играли радужные пирамидки. Назнин быстро строчила и думала, что неплохо бы опустить штору, но эта мысль смутила, и она продолжала работать. На последней штанине порвалась и запуталась нить, и Назнин пришлось встать за ножницами.

Оказывается, что все это время он читал, и лицо обдало жаром. Карим поднял на нее взгляд, и Назнин отвернулась.

— Такое сари, — сказал он, — было у моей матери. Я имею в виду такой же материал.

Сари на ней нежно-голубое с темно-зеленой каймой. Материал выбирал Шану. Сказал, что цвет очень нежный, сказал, что так же нежна и ее красота. Комплимент пришелся ей по вкусу, хоть она и догадалась, что Шану просто понравилось само слово «нежный».

Назнин промолчала.

— Мать умерла. Господи.

Карим посмотрел в журнал, как будто ему до лампочки, что мать умерла.

— Как жаль.

— Да. Господи. — И он перевернул страницу. — «Хороший ли вы мусульманин? Двадцать способов это определить».

Карим поднял журнал, и Назнин увидела, что это всего несколько тонких листиков с черно-белым шрифтом, скрепленных в верхнем углу.



Водитель номер один шесть один девять часто дежурил по вечерам. Вечера в квартире стали поспокойней. Девочки делали уроки перед телевизором. Шахана говорила, что это помогает ей сосредоточиться. Биби грызла колпачок у ручки. Смех за кадром никогда не вызывал у нее ответной улыбки, а Шахана научилась ухмыляться со всезнающим видом. Назнин сидела за машинкой. Если работать, не отвлекаясь, если не делать ошибок, то в час получается целых три фунта пятьдесят пенсов. Может, больше. Назнин краем уха слушала телевизор и украдкой смотрела на Шахану, которая лежала на животе, задрав голени, то скрещивая их, то разводя. Назнин вспомнила о пятифунтовых банкнотах, завернутых в тряпочку, засунутых в пластмассовую коробочку, втиснутую в прозрачный контейнер, который спрятан за раковину на кухне. Вспомнила о деньгах в конверте на верхней полке возле Корана, решила, что держать там деньги — харам (запрещено), надо бы убрать. Пересчитала деньги в носке колготок, которые скатала в клубок и сунула поглубже в ящик с нижним бельем. Еще пять отложены сегодня. Еще пятнадцать в пищевой оберточной бумаге в коробке для сандвичей — в дырке в стене рядом с баком для кипячения. Все деньги она отнесет завтра утром в банк «Сонали». Хасина получит их где-то в конце месяца. Часть денег даст Шахане, чтобы та купила и перестала уже клянчить шампунь, крем для тела и заколки для волос.

Иногда Шану и по ночам не приходил домой. Тогда Назнин вставала очень рано, разогревала еду, варила рис, чтобы к его приходу все было готово.

«Сейчас поем», — говорил Шану с порога. Садился за стол прямо в куртке и ел, подскакивал, вспоминая, что не помыл руки, набирал целую горсть еды, не успев опять сесть за стол, просил уксус, чатни[35], дольку лимона, нашинкованного лука на блюдечке, стакан воды.

«А, да, поставь рядом, — говорил он, когда она показывала, что это уже на столе, — поставь рядом, чтобы мне не тянуться».

Он ничего не рассказывал о «Кемптон каре». Ни о мистерах дэллоуэях, ни об уилки. Клиенты оставались тайной за семью печатями. Единственное, что о них было слышно, — все они невежи.

Но Шану настроился философски.

— Понимаешь, я всю жизнь боролся. И за что? Какой прок от этой борьбы? Хватит. Сейчас я просто зарабатываю деньги. Я говорю спасибо тебе. Я веду им счет.

Он отправлял в рот еще горсть риса и держал его за щекой.

— Понимаешь, англичане прибыли в нашу страну, но жить не собирались. Они хотели заработать и все, что зарабатывали, увозили из страны. В принципе, они так и оставались у себя на родине. Душой. Они просто вывозили деньги. Тем же занимаюсь и я. Что уж тут поделаешь?

Теперь Шану говорил языком простого — но образованного — человека. Если случалось провести вечер дома, Шану доставал книги, и его язык менялся.

Шахана переворачивает страницы, отец на диване. Биби в спальне, забралась под стол, села по-турецки и жует кусочек бумажки. У Шаханы на лице полное безразличие, превратившееся в маску. Она на коленках возле дивана, держит книгу под углом к отцу. Он поднял брови. Снова поднял, выше, так что они разошлись на середине лба. Шахана перевернула страницу.

— Ага, — сказал Шану, — поиск знаний. Разве есть на свете более приятные путешествия? Позови свою сестру. — И тут же сам ее позвал: — Биби. Иди сюда, скорее.

Биби прибежала и встала за Шаханой. Шану взял книгу у дочери, сел и пережевал горстку знаний, чтобы выдать в свет:

— Вот что я вам скажу. Люди, которые смотрят на нас свысока, не знают, что я вам сейчас скажу. Здесь черным по белому написано. — Он помахал книгой. — Кто, интересно, сохранил работы Платона и Аристотеля для западной философии в Средневековье? Мы. Мы сохранили. Мусульмане. Мы сохранили их труды, чтобы ваш так называемый святой Фома[36] мог воспользоваться им для собственных умозаключений. Вот что мы дали, и вот какова благодарность.

И Шану, дрожа от возбуждения, поднял палец.

Биби взяла кончик косички и затолкала ее в рот.

— Мрачное Средневековье, — сказал Шану, и его передернуло от обиды, — вот как в своих проклятых христианских книжках они называют этот период в истории. И вас учат этому в школе?

Шану швырнул книгу на пол:

— Это был золотой век ислама, вершина расцвета цивилизации. Не забывайте. Гордитесь, иначе все пропало.

Он снова лег, эта откровенная ложь отняла силы, и девочки отправились было к себе.

— А вы знаете, что ответил Ганди, когда его спросили, что он думает о европейской цивилизации? — спросил он, глядя им вслед.

Девочки остановились.

«Европейская цивилизация? Неплохая идея».

Шану засмеялся, Биби тоже улыбнулась.

— Я вас научу, вы больше узнаете о нашей религии. Будем изучать индийскую философию. Потом буддистскую мудрость.

Он подложил под голову подушку и принялся что-то напевать себе под нос.



Назнин вместе с девочками прибиралась у них в комнате. Над кроватью Биби от стены отошел кусок обоев и свернулся в трубочку. Назнин подняла с пола куклу и положила на край кровати. Под стулом лежала еще одна кукла, уже без глаз, с одной рукой, голая, заляпанная грязью. Назнин увидела ее, но не подняла.

— Не поеду, — сказала Шахана. — Убегу из дома. Открыла шкаф и вытащила сумку. В сумку положила ночную рубашку, пару обуви, джинсы, футболку.

— Я сбегу.

Биби потерла щечки кулачками. Глаза ее покраснели.

— Я хочу с ней.

— Прекратите говорить глупости, — шикнула Назнин.

— Это не глупости! — закричала Шахана. — Не поеду.

Назнин выровняла стол. Взяла в охапку грязную одежду, прижала к груди. Биби ковырялась ногой в тонком ковре, Шахана чесала руки.

— Подождем, а там посмотрим. — Назнин присела на кровать Биби с грязной одеждой в руках. — Мы не знаем, что у Бога на уме.

Этого недостаточно, и Назнин думала, чем бы еще утешить. Вдруг на одну секунду от прилива сил закружилась голова: для своих девочек она сделает все. От приступа силы внутри все так напряглось, как будто ее сейчас стошнит. И так же внезапно вернулось прежнее состояние.

Подошла Биби, села рядом, и Назнин почувствовала тепло от ее тела. На ее школьной блузке чернильное пятно, на щиколотках белые лоскуты пересохшей кожи.

— А ты хочешь уехать? — Биби обратила к матери широкое личико, словно собралась губами поймать материнский ответ.

Назнин рассказала девочкам семейную притчу. Притчу о том, «как была предоставлена Судьбе». Девочки уже не в первый раз слушали историю, но сидели тихо. Она начала со слов «я родилась мертвой» и закончила: «Такова была Господня воля». Она всегда так начинала и заканчивала.

Биби обнаружила корочку на коленке и принялась ее трепать. Назнин раскладывала одежду, вспомнила, что это в стирку, свернула в комок и встала. Уже у двери ее окликнула Шахана:

— Ты не ответила. Это не было ответом на вопрос.

— Это был мой ответ, — сказала Назнин.



Деревня потихоньку отпускала. Образ ее иногда возвращался к Назнин. Такой насыщенный и полный, что слышался запах. Но представить себе деревню получалось все реже. Деревня будто запуталась в огромную рыбацкую сеть, будто Назнин ее тащит, окровавив пальцы о мелкую ячейку, щурясь на солнце, и в глазах мельтешит от сети и ресниц. С годами складок сети все больше, и Назнин начала вспоминать о родных местах по-другому. Начала вспоминать то, что знала, но уже давно не видела.

Только во сне деревня приходит к ней целиком. В эту ночь приснилась Мамтаз и ее птичка майна. Птичка лежит у Мамтаз на ладони, Мамтаз хлопает ее по сияющей черной грудке. Цоканье птичьих ножек по крышке банки из-под масла, белый воротничок вокруг горлышка.

— Не смеши меня. Ха-ха-ха.

Птичка запрокинула голову и с размаху наклонилась, и еще раз.

— Не смеши меня.

Мамтаз кормила ее из рук. Птичка спала на крыше хижины Мамтаз, и Мамтаз каждое утро за ней подметала. Пару лет они были неразлучны.

Мама втянула воздух сквозь сомкнутые зубы:

— Хлопот с ней, как с ребенком, но она скоро улетит. Всю любовь отдашь, она тебя в ответ любить не будет. Улетит.

— Ты плохая, — сказала Мамтаз птице, — уходи.

И улыбнулась маме в ответ:

— Будет на то Господня воля, улетит.

— Ужасное зрелище, — сказала мама Назнин. — Вдова, бездетная, пришлось вернуться к родному брату. Всю любовь отдает птице. И зависит от такого человека, как твой отец.

— Ужасное зрелище, — ответила Назнин.

Но Мамтаз было все равно. Она пела своей птице, а птица ее смешила.

— Не смеши меня, — хохотала она, и птица подражала ее смеху.

Они играли маленьким резиновым мячиком. Мамтаз бросает, птица ловит клювом.

— Улетит, — повторяла мама, перемалывая специи и закусив нижнюю губу.

Пальцы ног ввинтились в мягкую грязь двора. В тени гранатового дерева проходит очередная порция минут ее несчастной жизни. Накричала на мальчика-прислугу: двор не выметен как следует, накричала на эту новоявленную вдову (ну и что, что дальняя родственница, ее здесь просто терпят): неправильно разложен огонь. С мукой в голосе мать продолжала молоть специи.

— Ты плохая, — однажды сказала птица Назнин, — уходи.

И Назнин послушно удалилась.

Все засмеялись. Назнин решила вернуться и тоже посмеяться со всеми, но ноги почему-то несли ее вперед. Она дошла до конца деревни, посмотрела на поля, реку, на сампан[37] с изорванным парусом, который лениво болтался в неподвижном воздухе, на задумавшегося лодочника на корточках. Над холмом поднимался дымок отдаленной деревни, и при мысли об ужине Назнин повернула обратно.

— Ну, скажи мне, мой серьезный человечек. Ты все еще не жалеешь, что вернулась к жизни?

Птица не улетела. Кто-то подучил ее ругаться. Мама пришла в ярость. Отец рассмеялся:

— Конечно, она будет в ярости. Она ведь из святого семейства.

И пропал на два дня, по возвращении расхаживал с гордостью. Птицу научили еще одному ругательству. Она повторяла его вслед всякому прохожему и смеялась, уже по-новому: где-то в горле переворачивался комочек, и, если рядом смеялся отец, казалось, что рядом клокочет птица.

На большой двор вынесли стол. Вокруг поставили стулья. Женщины держались отдельно, мужчины жевали трубки. Назнин и Хасина наблюдали, как приходят старшие и занимают места. Хасина натянула на себя воображаемую бороду, кашляла и сплевывала. Назнин хлопала ее по руке. Заговорил отец, мужчины посильнее затянулись кальяном и отхлебнули из чашек дымящийся чай. Отец закончил речь, слово взял другой мужчина, еще один присоединился, пока не стало трудно различать, кто говорит. Визг с женской стороны рассыпал их слова, как горсть семечек: рассыпались, растерялись, что из них вырастет, станет известно позже. А сейчас тихо, отец поднялся, быстро прошел через двор, Назнин и Хасина позади, и с разных сторон они в одну минуту подошли к дому Мамтаз. Птица лежит у Мамтаз на ладони, а та гладит ее по грудке. Они подошли ближе и увидели, как свисает с ладони птичья головка. Все стало ясно. Теперь она точно не улетит.



Назнин проснулась и посмотрела на сплющенное лицо мужа на подушке. Ноги касаются его ног, она отодвинулась. Встала, отправилась в гостиную, взялась за шитье. Через некоторое время машина замедлила ход, совсем остановилась, Назнин просто сидела за ней.

Сбоку куча блестящих жилетов. В три из них она уже вшила молнию. Взяла один, расправила. Крохотные круглые блестки в лучах света переливаются белым и розовым. Пошла с жилетом в ванную, закрыла дверь, расстегнула ночную рубашку, стянула рукава, повязала их на талии. Молния у жилета сзади, застегнуть ее сложно, но у нее получилось. Посмотрела в зеркало и быстро отвела взгляд. Нашла на полочке ленту для волос, завязала на макушке хвост. Снова посмотрела на себя: грудь сплюснулась. Подтянула сначала левую, потом правую, чтобы грудь была на одном уровне, в блестящем декольте легла глубокая впадинка. Снова посмотрела на себя и увидела только горящие блестки, закрыла глаза, ото льда пахнуло лаймом, и летит она, как пушинка, и кто-то рядом держит ее за руки, и они кружатся вместе, руки на талии, и из-за полуопущенных ресниц она видит его. Тончайшая золотая цепочка на шее. Назнин открыла глаза и сняла жилет. Присмотрелась: блестки дешевые. Перевернула жилет. Блестки похожи на рыбью чешую.



Дханмонди, Дакка




Январь 2001 года
Бисмилляхи рахмаани рахим.
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.
Как часто я молюсь Ему! Как много Он мне дал! Я постояно делаю ошибки, сколько раз я сходила с прямого пути и Он опять дает мне шанс и опять. Вот ище один шанс.
Меня забрали из Дома падших женщин который очень бедный в раене Хазарибагх под присмотр брату Эндрю который приехал сюда из Канады штобы нас спасти. Подруга Лапушки взяла оттудова женщину и Лапушка сказала што ее подруга не единствиная благотваритеница в Дакке. Мы тоже ковонибудь возмем. Так и сказала мужу Джеймсу.
Вобщето мужа зовут Джемшед Рашид но все ево называют Джеймсом. Лапушку зовут Анвара Бегам но ее по имени никто не называет. Все ее зовут Лапушка даже дети.
Дом в раене Дханмонди. Хорошее прихорошее место и дом тоже очень хороший. Внизу большая комната в ней много много деревяной мебели тилевизор и видиомашинка. Дерево для мебели не простое я ище не видила штобы так сияло. Эта комната как приемная. Маленькая комната с игрушками и с книшками это для игр. Ище одна комната только для детей штобы они играли. Внизу ванная и рядом кухня. Моя комната рядом с кухней. Там есть элитрический свет.
Наверху комната Лапушки и Джеймса. Она называитса хозяйская. Мальчика зовут Джимми. У нево вторая большая комната. Малышку зовут Дэйзи. У ние своя большая комната только для ние. Другая спальня называитса для гостей. Каждый день я туда захажу и трушу простыни штобы постель была свежая. Лапушка говорит в хорошем доме постель гостя хорошо вытрушена. Каждый вечер я должна не забывать вытрушивать простыни.
Ах сестричка Он не отвернулся от меня. Сколько я сделала ошибок. И я все равно жива.
Наша улица хорошая и широкая. Но пакет всегда лопаитса снизу. Иду по улице пять десеть минут и падаю на пакет лежу на нем животом ногами и руками. Мы все ненавидим эти пакеты но што поделает никуда от них ни детса. Аллах создал комаров и прозрачные пакеты штобы и те и те были на свете.
В конце улица становитса узкая здесь есть один два магазина и ище мастерская рикш. Там рисуют на задних стенках рикш и детских такси. Часто рисуют Тадж Махал или мечеть ище павлина тигра слона и кинозвизду. Один рисовал лицо женщины и я остановилась и спросила кто это. Он сказал што певица из Американской страны Бритня Спир. Очень она красивая. Я когда там прохожу иду медлено но помню што мне надо быстро и што для меня у Лапушки поручения. Сколько Он будет мне ище посылать удачу? И поэтому надо спешить.
В доме я должна смотреть за детьми убирать мыть посуду стирать ходить в магазин делать всякие поручения и ище всякое такое. Вот и все. Ище есть человек который готовит ище он очень много работает в саду и я только немношко поливаю пропалываю и сажаю немношко овощей за домом. Вот видиш. Какая у меня харошая работа.
Сестричка жду твоево письма и молюсь. Прошло столько времени ты уже периехала и эти слова только слова потому што ты их не слышиi и ты все равно чуствуиш только мою любовь. Ты будет где угодно и всеравно она всегда с тобой.
Хасина.





Февраль
Держу твое письмо. Все другие пропали. Потерялись когда у меня ничиво не было. Держу твое письмо. Я так много от ниво хочу што даже сичас съем и штобы оно стало мной. Но тогда ево не будет штобы на нево смотреть.
Ты гордишся девочками. Скажи им што тетушка их очень любит и всегда вспоминает Ты пишиш што муж их учит поэзии. Почему от этово ссоры? Он хороший человек йесли этим занимаетса. Нас никогда не учили поэзией но всегда она нам часто встречаитса на пути. Она у нас в позваночнике. Ты пишиш што ничево не изменилось. Мне кажетса што ты растроина изза этово. Но сестричка этому надо радоватса. То што ничево не меняитса это значит тебя благословили. И ище к вам ходит врач и кушаит. Как мне нравитса об этом думать. Моя сестричка кормит врача! Наверное у мужа большая должность. Развличение с врачом. Так говорит Лапушка.
Она очень любит развличения. Она любит устраивать обеды и делать приемы хоть она и сильно устает. Несколько лет назад Лапушка стала Мис Комилла в Ригиональном соревновании красоты. Она бы обезательно стала Мис Бангладеш но вышла замуж и все. Она говорит я бы весь мир об\'ехала йеслибы не мой Джеймс. Он меня так любит и не мог больше ждать. Это так хорошо. Он такой хороший.
Иногда она лежит на диване в комнате для игр. Дети на ней скачут и обнимают ие маленькими ручками за шею. Крошки (она их так называет) это очень мило но вы только посмотрите на свои игрушки. Она права. Попробуй их сощитать и не вспомниш цыфры а игрушки ище не кончатса.
Джимми только три годика с половиной и он носитса как муха в банке. Он постояно играет в войну и любит штобы взрывом отрывало ноги и руки. У нево из игрушек только ружья и мечи. Столько много инергии в этом мальчике. Когда он устает и падает я несу ево в постель. Малютка Дэйзи только научилась ходить. Теперь она ходит за мной везде как утенок и постояно под ногами и йесли меня нет она начинает вижжать. Однажды Лапушка взела ее на улицу но привела обратно и сказала што я не знаю што с ней происходит. Сначала Дэйзи скучала по старой служанке которую уволили потому што она воровала сдачу из магазина. Но со мной все хорошо. Когда Лапушка берет детей в гости она им кладет в рот конфетки и поэтому не так сильно кричат когда уходят.
Я хорошо работаю. Лапушка говорит ах ты меня спасла ты ангел. Она очень хорошая добрая леди. Я поговорю с Джеймсом штобы он достраивал нам дом штобы он был больше. Штобы прислуге было где развернутса. Этот дом слишком маленький. Я сейчас не сплю в своей комнате. Малышка Дэйзи начала просыпатса по ночам и из моей комнаты я ее не слышу. Сначала я спала на лесничной площадке но муж спотыкался и наступал мне на голову. Поэтому я взела матрас и сплю в децкой на полу. Это даже лучше чем у меня. Теперь когда я ночью переворачиваюсь я не стукаюсь об дверь. И ище здесь есть окно. Такая хорошая комната. Зэйд (это повар) положил в мою комнату мешки с рисом и мукой и все на мои вещи и я с ним поговорила. Но он сказал комната? Какая комната? Шкаф вижу. Полку вижу. Но комнату чертпобери не вижу. Зэйд спит в кухне на столе. Это йесли он дома ночью. Он часто по ночам уходит и приходит только к обеду. Как ты думаеш у нево есть женщина? Это меня спросила Лапушка. Как ты думаеш он от нас уйдет? Он везде может найти работу. Ево кичури[38] известно по всей Буриганге[39]. Ево ктото переманивает. Я знаю. Я знаю.
Как непросто вести дом. Иногда мне кажетса што на Лапушке такая нагруска.





Апрель
Дети спят сичас послеобеда и поэтому я взела ручку и пишу тебе. Дети спят в разное время и поэтому я постояно занета. Малютка Дэйзи просыпаетса рано может в пять иногда в полшестова. Ее брат пожже и очень поздно идет спать вечером. Когда я ложусь ночью и моя голова на полу две три секунды и я засыпаю. Вчера у Лапушки был прием на двенацать гостей. Зэйд носился по кухне как суфий в танце. Дети тоже возбуждины изза гостей подарков и конфет. Их очень сложно успокоить. Потом надо все мыть и чистить. Зэйд на меня смотрел смотрел. Потом говорит придет мое время а потом ушел.
Только што приходила Лапушка посмотреть на детей. Она меня увидила с ручкой и я потскачила но она меня успокоела. Я ей все про тебя сестричка расказала. Лапушка сказала как мило. Она такая добрая. Ниразу не поругала. Она села со мной и говорила. На ней халат как спелый персик ище не платье потому што развличение будет вечером. Волосы распущины и лежат на спине очень красиво. Ты видела Бритню Спир? Она очень похожа на Лапушку. В мастерской рикш теперь часто рисуют эту пивицу.
Я иногда думаю как сильно эта Бритня похожа на девушку из Бангладеш у ние тоже длиные черные волосы и черные глаза.
Лапушка делает упражнения для лица. Однажды судья на Ригиональном соревновании красоты сказал ей што у ние подбородок слабый. Она каждый день делает упражнения для лица штобы он стал сильней хотя он итак сильный потому што она много ест говорит и ище много чиво делает. Когда она закончила упражнения то сказала ты знаеш мы жывем в столице но она такая деревенская. Потом она расказала мне о большом модном показе БАТЕКСПО[40]. Это значит ткань и одежда Бангладеш. Она так вздыхала какбутто увидела кусочек рая. Показ был в гостинице Пан Пацифик Сонаргаон. Это очень красивое место и почти недеревенское. Как она ево расписывала! Она показала как ходят модели и сказала што у ние такая походка была всегда а некоторым тежело научитса так ходить. Очень она красиво ходила с рукой на бедре какбутто сичас растаит и ее можно заварить и разливать в чашечки. Там очень извесные модели. Мис Индия там была. Она извесна на весь мир. Лапушка описала мне все наряды еду танцы и музыку. Ты слышала песню про куклу барби[41]? Все так любят эту песню.
Лапушка все время сидела рядом со мной. Она спросила ты мне ответиш на вопрос тольк чесно чесно? Я сказала што никогда ие не обманываю потому што она хозяйка. Как ты думаеш Бетти красивей меня? Ее лицо стало таким серьезным. Бетти это ее подруга и она была Мис Читтагонг 1997. Я сказала ей нет и это правда потому што Лапушка красивей как мне кажетса. Ей это понравилось. Она сказала я слышала много раз што Бетти красивей чем Мис Улыбка. Потом она об\'еснила што Мис Улыбка это дочка министра в правителсве. И ей совсем совсем не стыдно она заевила што будет юристом и будет помогать падшим женщинам и все фотографы и журналисты собрались вокруг и начали ее распрашивать што она вообще делает в жизни и как помогает падшим женщинам и бутто у Лапушки падшая женщина прямо в доме не живет. Я тоже сказала как ей не стыдно. Лапушка говорит што эта дочка так высоко поднялась в Ригиональном соревновании потому што изза папы. Я с ней согласна. Потом она сказала што на БАТЕКСПО была телекамера и снимала фильм. В камеру говорил индийский дизайнер моды и ее мнение там записали што люди в Бангладеш должны лучше следить за модой. Лапушка вздохнула и сказала как такое может случитса йесли даже столица здесь как деревня.
Она теперь часто со мной говорит и расказывает о своих трудностях. Йесли я мету пол тогда малютка Дэйзи катаетса у меня на ноге Джимми носитса вокруг и прыгает по кучкам мусора а Лапушка иногда садитса на стул и расказывает мне. Бетти лучшая подруга и у ние есть все и все она получаит как так и надо. Вот пример у мужа Джеймса есть водитель и иногда водитель приходит к Лапушке и отвозит ее куда она хочет. Но у водителя своя работа и у ниво не всегда есть время для Лапушки. Бетти попросила у мужа машину и тутже получила ее без вопросов. А Лапушка все ище ждет водителя. А ище этот дом не самый большой на улице и здесь много домов которые больше. Дом Бетти больше этова. А ище Лапушка должна вести дом и следить за детьми а у ние только одна служанка и один повар. Муж Джеймс говорит што айя[42] не нужна и служанка тоже. Но вобщето Лапушке очень нужна айя. И она хочет больше денег тратить на благотваритильностъ и на приемы которые важны для работы мужа и ево положения.
Джеймс работает в фирме Бангла Нэшэнал Пластикс. Название как у большой пребольшой фирмы но вобщето это среднево размера фирма. Лапушка говорит што только название у фирмы как у очень большой. Она так несколько раз говорила. Она очень любит мужа Джеймса и такая грусная потому што он много часов должен работать и ево нету дома. Этово мужчину я знаю только до колен. Когда он дома он отодвигает стул подальше от стола и закидывает ногу на ногу и ево лицо не видно изза газет. Даже когда он ест почти всегда он с газетами. Я всегда вижу только ево колено. Йесли он проходит и я мою пол или играю с ребенком я опускаю глаза на ево колени. Я знаю на ево брюках каждую складку.
Лапушка говорит у нево на работе сложное время. Два года ждут когда суд вернет Бангла Нэшэнал Пластикс доброе имя. Также говорят што хотят запретить прозрачные пакеты. Лапушка говорит они будут довольны только когда пустят нас по миру. Она столько думает обо всем.
Но нисмотря нинашто она почти всегда в хорошем настроении особено на приемах когда она постояно со всеми красиво смиетса. Однажды она сказала мне я свое упустила в жизни Хасина. Нет нельзя так говорить я ей сказала. Аллах всегда даст ище один шанс. Он мне дал и вам Он даст. Она только улыбнулась и сказала какая ты милая.
Она волнуетса што повар найдет другую работу в доме с настоящим штатом слуг. Он очень искусный повар и ево еда всегда восхищает гостей и друзей. Но мне кажетса што Зэйд останетса. Он приходит и уходит потому што ему так нравитса. Он иногда опаздывает на завтрак а иногда и на обед. Лапушка мне говорит ах как хорошо што ты здесь приготовь пожалуста твой чудесный нирамиш[43] на ужин.
Он страный человек. Он постояно тренирует удары по кунфу удар ногой назад боковой удар кулаком размалывающая ладонь даже когда готовит Он маленький и жесткий человек какбутто сделан из проволоки и сверху чучутъ кожи натянули. Он везде твердый даже может пальцем ноги раздробить орех. Когда Лапушки нет дома он смотрит кунфу на видео-машинке. Джимми смотрит вместе с ним и только в это время он сидит тихо. Ночью очень часто Зэйд уходит. Он сказал што в следущие несколько месецев будет постояно уходить потому што скоро выборы и ево время скоро придет. А за какую ты партию я ево спросила но он не сказал. Может за НПБ может за АЛ или за Джамаат-э-Ислами[44] так он говорит. С утра у нево новый порез или синяк но он ничево не говорит а я не спрашиваю. Джимми бежит к нему и руки как крылышки и орет УБЕЙ УМРИ УБЕЙ УБЕЙ УБЕЙ. Они вместе занимаютса кунфу. Севодня перед сном мальчик меня обнял и поцеловал. Малютка Дэйзи всегда мне дает свое личико и сидит у меня на коленях весь день только йесли у меня нет работы. Когда она смиетса она запрокидывает голову и показывает все зубки. Всю жизнь я хотела только любви штобы давать и штобы получать а она такая всегда опасная любовь и может тебя заживо с\'есть и теперь когда я ие больше не хочу она ко мне приходит и показывает все свои крохотные зубки.




Назнин перечитывала письма Хасины, когда пришла Разия. Она их читала уже по сотому разу и каждое слово знала наперед.

Назнин спрятала письма под катушки с нитками.

Разия обмахивалась книжкой. На ней фуфайка с английским флагом на груди и штаны салвар. Сзади Разия кажется необъятной из-за свободных складок просторных штанов. Носить такие штаны предполагается с длинной рубахой, но для длинного рукава сегодня слишком жарко.

— Проклятая медицинская проверка, — сказала Разия, — закрывают они эту проклятую фабрику. Заявились с переводчиком и давай каждому вопросы задавать. «Всегда ли здесь так жарко?» Я я им в ответ: «Нет. Зимой надо брать долото и выколачивать лед между пальцев». А они себе все в книжечку, в книжечку.

— На сколько ее закрывают?

— По крайней мере, глаза успеют отдохнуть.

Разия сняла очки. Она часто заморгала. Взяла поближе рассмотреть один жилетик с блестками.

— Шефали однажды изъявила желание показаться на улице в такой штуковине. Я ей сказала: только через мой труп.

Она снова надела очки и закатила глаза:

— Дочки! Одни сплошные проблемы.

— Как у Тарика дела?

— Сыновья! — воскликнула Разия.

Она положила жилет на место и закурила.

— Фабрику якобы закрывают из-за несоблюдения норм охраны труда и безопасности, но люди говорят, что причина совсем в другом. Комиссия, которая к нам приходила, из службы иммиграции. Но паспорт-то у меня есть. Я и сказала, что принесу паспорт, но им это было неинтересно.

Она одернула топ:

— У меня британское гражданство. Мне нечего скрывать.

Она снова обмахнулась книгой и помахала Назнин сигаретой:

— Как все-таки жарко в этой фуфайке. Ужасно жарко.

— Да, даже со стороны видно.

Разия вздохнула:

— Но я буду ее надевать, хотя бы время от времени. Я слышала, что обо мне говорят: «Разия тронулась слегка. Чокнутая, чокнутая».

Она усмехнулась и что-то промычала себе под нос.

— Разия у нас теперь англичанка. Скоро в королеву превратится.

— Люди всегда что-нибудь скажут.

Назма, к которой неожиданно недавно приехал деверь, заскочила вчера за щепоткой шафрана. Она пробежала в гостиную, сложив руки на груди: «Ой, не могу, не могу совсем у тебя посидеть», и приготовилась вырываться из лап гостеприимства. Но просидела все-таки достаточно, чтобы ввернуть про Разию:

«Ты не в курсе? Эта женщина курит!»

— Пусть сколько угодно говорят, — ответила Разия, — если я перестану ее носить, они решат, что мне небезразлично их мнение.

— Раз у них есть на это время, пусть себе сплетничают.

— Да ну их. Давай я тебе лучше помогу. Иначе точно сойду с ума от этого бесконечного безделья. Давай вставлю пять молний, а ты мне за это чашку чаю.

Назнин пила чай и наблюдала за подругой. Сквозь открытое окно доносились обрывки то каких-то мелодий, то ароматов карри. Работают посменно. Основные блюда готовятся постоянно, несмотря на любое время дня и ночи. Процесс на кухне не остановить никакими силами. Со двора доносятся голоса, и она выглянула посмотреть на группу бенгальских парней. Один из них стоял на коленях перед целой кучей листовок, которые раскладывал на мелкие кучки. Назнин отвернулась и подумала, что там может быть и Карим, и заставила себя не смотреть туда снова.

— У них нет работы, — сказала Разия, — они не учатся и не работают.

— Тебе повезло с сыном.

— О\'кей-ма, мне повезло. Лучше бы он куда-нибудь выходил и завел себе пару-тройку друзей. Говорила ему, чтобы пошел в мечеть, познакомился бы с кем-нибудь, но он все равно дома сидит.

— А колледж? Разве там у него нет друзей?

— Может, и есть, — подумав, ответила Разия.

Обе слушали стрекот швейной машинки. Назнин думала о Хасине. Вспомнила, как была счастлива Хасина на швейной фабрике. Вспомнила свою мачеху, молодую женщину с большим кольцом в носу, толстыми золотыми браслетами на щиколотках. Она появилась в селении и спала вместе с отцом. Она ушла внезапно, как и появилась, с тех пор о ней не было слышно ни слова. Ничего не оставила о себе в памяти эта женщина, кроме кольца в носу и золотых браслетов на щиколотках. Куда она ушла? Куда ее отправили? Сколько протянула, прежде чем сдала браслеты и потратила вырученные деньги? Через сколько времени она была там же, где и Хасина?

Назнин надавила на виски. Снова ум рассеивается, мысли прыгают с одного на другое, и нельзя их утихомирить. Начала про себя читать Открывающую суру:

«Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой…»

— И покажи, куда дорога нас приведет, — добавила она тихо.

— Что? — спросила Разия.

Назнин вертела в руках чашку. Интересно, возьмут ли они чашки с собой, когда поедут в Дакку, или оставят здесь?

Разия вставила последнюю молнию, выпила причитающийся ей чай, хоть он уже остыл.

— Мне надо на работу. Детям нужны деньги. Тарик закатывает истерики. Сегодня утром он даже не соизволил встать с кровати. Ему нужны деньги на книги, иначе завалит экзамен.

— Когда закрыли фабрику?

— Три дня назад. Времени совсем мало прошло, а Тарик уже нервничает. Я сама туда вломлюсь, если раньше не откроют. Или пойду на поклон к миссис Ислам.

Назнин прижала чашку к губам и прикрыла ею лицо. В чашке уже ничего не осталось. Назнин снова ее наклонила. Но успела заметить, что Разия, видимо, ни на что не намекает. И не знает ничего о «небольшом уговоре» Шану с миссис Ислам. Назнин же, как соучастница преступления, должна молчать. Разия потерла бедро и слабеющим голосом сказала:

— Можете меня похоронить. От меня толку как от мертвеца.

— Не волнуйтесь, — засмеялась Назнин, — сироп от кашля любого поставит на ноги.

— Когда я была молоденькой, — пролаяла Разия, — старших уважали. Но я уже одной ногой в могиле, — снова слабым голосом заговорила Разия. — Смейтесь. Делайте что хотите. Бедро режьте. Только оставьте мне мой спрей от растяжения.

Назнин прыснула, но Разия задумалась.

— Мы ведь постоянно спрашиваем: и как этой женщине удалось так высоко подняться? Разве люди, которые поднимаются высоко, задумываются, почему такие, как мы, остаются так низко? — Разия размяла плечи. — Но мы-то все о ней знаем. Просто в это трудно поверить.

Миссис Ислам была здесь накануне. Пришла со своими сыновьями. Шану прыгал по комнате, как будто пол усеян гвоздями. Он громко считал деньги и дошел до семидесяти пяти, когда миссис Ислам подняла грязный платок, который плавно опустился на величественные останки ее груди. Один из сыновей раскрыл сумку. Другой сказал: «Клади сюда». Шану положил оставшиеся деньги в сервант. Сыновья повели мать к выходу. Одному было оказано высочайшее доверие по транспортировке сумки.

— Сколько мы платим? — спросила Назнин.

— Это дружеская сделка, — ответил Шану, — она оказывает мне услугу. Я был знаком с ее мужем.



На следующее утро пришел Карим за жилетами. Не успели они обменяться и парой слов, у Карима зазвонил телефон. Он разговаривал в прихожей. Назнин заметила, как он прислонился к стене и кроссовкой наступил на плинтус. Вернулась в гостиную, но не знала, сесть ей или стоять. Когда Карим вошел, притворилась, что складывает белье.

— Это отец. — Он захлопнул мобильник и сунул его в футляр.

Назнин не сводила с него глаз. Волосы торчат спереди на лбу, маленькие короткие черные перышки.

— Постоянно звонит мне на мобильный. Я его прошу, чтобы он не тратил деньги лишний раз. Но он не слушается.

Карим осторожно вытянул ногу, будто проверяя, не отказала ли она.

— И зачем он мне только звонит? Ему и сказать мне нечего. Господи.

— Волнуется. Наверное.

— Нуда. Господи. Волнуется. Нервы. Скоро совсем с ума сойдет от волнения и нервов.

Назнин села. Сложила руки на коленях. Разгладила мягкую голубую ткань сари и снова сложила руки. Опять забыла покрыть голову.

Карим присел на ручку дивана. Она не знала, говорить ей или молчать. Карим сел как раз на то место, куда Шану ложится головой. Полиэтиленовых чехлов на подушках уже давным-давно нет, и материя, натертая маслом для волос, сияет. А Назнин решила, что ему звонят по работе или по другим делам, не представляя даже, по каким еще; в общем, по имеющим отношение к миру за окном, который она до конца так и не поняла. Звонил же ему отец, и от этого Карим стал на один шаг ближе к ней, к ее миру. И все равно не знает, что сказать.

— Он вышел на пенсию из-за нервов. Не мог больше работать. Двадцать пять лет кондуктором, а теперь даже из квартиры не выходит. Вот что нас ждет в конце концов. Господи. Вот что в итоге.

— Да. Вот что в итоге.

Он кивнул с удвоенной силой, как будто в голове возникла идея, которая в корне изменит его жизнь.

— Я понимаю, о чем вы. Вот что получается. Столько лет на автобусе, тебя постоянно обзывают по-всякому, и всем только и знаешь, что подставляешь щеку. Дети могут заехать. Постарше могут вообще все разворотить. Ему однажды выбили зуб. Кого-то однажды стошнило ему прямо на ботинки. Господи.

Карим посмотрел на свои кроссовки. Чистые.

— Я сделаю чай.

Назнин пошла на кухню, он следом. Прислонился к шкафу. Шану, когда приходил на кухню, тоже так прислонялся, но смотрел в другую сторону и животом прижимался к столу.

— Он рано ушел на пенсию, теперь он сидит дома, обкусывает ногти и звонит по мобильному: «Смотри, не ввязывайся ни во что». Сам никогда ни во что не ввязывался. И всегда все взваливал на себя.

Назнин обошла его, чтобы взять молоко. От него пахнет чистотой. Хрустящий цитрусовый запах свежей одежды.

Он помотал головой:

— «Смотри не ввязывайся».

Чай готов. Но Карим не пошевелился. Они что, будут стоя его пить на кухне? Или пригласить его в гостиную? Прилично ли? Может, лучше посадить его с чаем, а самой продолжать шить? Да, пожалуй, так будет лучше всего.

— Считает себя Махатмой Ганди. Иисусом Христом. «Подставь щеку. Подставь щеку».

Она взяла чашки.

— А как же Мохаммед? Покойся душа его с миром, но он был воином.

— Да, — отозвалась Назнин.

Карим посмотрел на нее так, будто, чтобы лучше понять ее ответ, потребуется время. Потер шею.

Назнин продолжала стоять с чашками в руках, когда у него запищал телефон. Он раскрыл его:

— Напоминает мне о саляте[45].

— Что-что?

Назнин так удивилась, что перешла на бенгальский.

— В т-т-телефоне. Есть такая функция. Напоминает, что пора на молитву.

— Хотите совершить здесь намаз?

Назнин предложила, не задумываясь, так же как и в прошлый раз, когда инстинктивно перешла на английский.

Карим размял плечи:

— Да, хочу.

Он отправился в ванную совершить омовение перед молитвой. В гостиной на маленьком клочке пространства между диваном и дверью Назнин раскатала коврик для молитвы.

— Я помолюсь позже, — сказала она.

Ничего в этом страшного нет. И почему бы ему здесь не помолиться, а она попозже.

— Аллах акбар.

Карим сосредотачивался на молитве, подняв руки на уровень плеч.

Правой рукой накрыл левую на груди. Назнин пыталась справиться со словами молитвы, которая срывалась с губ. Молиться с мужчиной-неродственником, не разрешается. Помолится позже.

— Слава и хвала Тебе, о Господи: благословенно Имя Твое и несравненно величие Твое. Нет Бога, кроме Тебя. К Тебе иду в поисках убежища от сатаны, отверженного.

Сердце билось так громко, что она задрожала при мысли: вдруг Карим услышит. Закрыла глаза. И тут же увидела маму, которая проливала свои знаменитые слезы и стенала, прикрывая рот рукой.

— Он — Бог Единый, Господь превечный, — продолжал Карим без запинки.

И на молитве он не заикается, подумала Назнин. И тут же поспешила: не отстать бы от его слов.

— Не родил Он и не был рожден, и нет никого, равного Ему.

Карим поклонился, руки на коленях, выпрямился. Как хорошо он двигается. Еще раз и еще. Наклоняется он, а голова кружится у нее.

Назнин свернула коврик и положила его в шкаф. Коврик скоро понадобится самой, но все равно надо убрать его как положено. Позже, меняя после него простыни, вспоминала все, что было. Каждую секунду. Эту боль можно заглушить только одним способом — новой болью.

Он уложил жилеты сам и собрался уходить. Перебирал ремешок на рубашке и дотрагивался до мобильника. На выходе, поправляя сумку, сказал:

— Хочу вас с мужем кое-куда пригласить. На собрание. — И провел рукой по волосам. — Вас с мужем. Собрание проводится для всех мусульман. Мы хотим, чтобы пришли абсолютно все. И у нас нет женщин в возрасте.

И только после его ухода она поняла. Под женщиной в возрасте он имел в виду ее.

Глава одиннадцатая

Разумеется, никуда она не пойдет. И речи о том быть не может. Назнин и слова не сказала Шану о собрании, потому и речи быть не может, что она туда пойдет. Смысла затрагивать тему нет.

В день собрания работы было мало. Ночью Назнин закончила очередную партию одежды, то вставала на кухню за едой, то возвращалась обратно к машинке. Заглянула в спальню, забрала книгу у Шану с подушки. Вернулась, получше укрыла его покрывалом. И в третий раз заглянула и ушла, как только он пошевелился. Устала за сегодня: весь день не находит себе места. Холодильник набит упаковками с едой из магазина — готовить не надо. Постирала несколько пар носков в ванной и ушла.

Собрание проходило в маленьком здании на окраине района. Его строили без претензий на красоту архитектуры в расчете на то, что все равно здесь будет грязно. На окнах, которые никогда не открывали, толстые металлические решетки, прямо на кирпичи привинчено уведомление на английском и бенгальском языках: «Вандализм преследуется по закону». Но угроза, видимо, оказалась номинальной. Табличка покрыта красными и черными каракулями. Одно из слов зацепилось закорючкой за последний оставшийся болт. Кто-то аккуратно вывел по всей стене серебряным спреем: «Пакистанцы». Рядом не так красиво, но более уверенно черной краской дописано: «Правят». Двери в здание открылись, и две девушки, укрытые хиджабами[46], вошли внутрь.

Назнин, ища, куда бы скрыться, бросилась за ними вслед. Вход ярко освещало солнце, внутри в зале сумрачно. Девушки прошли прямо к сцене и устроились на стульях. Назнин колебалась и осматривалась. Никто на нее не смотрел.

— Садитесь, сестра, в поезд раскаяния, покуда он от вас еще не ушел.

Во рту сплошная слюна, и она никак не может сглотнуть.

Невысокий молодой человек с куцей бородкой широко ей улыбнулся. Он почти утонул в своих пенджабских штанах, в руке сжимает тюбетейку. Помахал ею Назнин:

— Добро пожаловать. Добро пожаловать, сестра. Идите, садитесь.

Она неуверенно прошла мимо раскладывающихся стульев. Четыре ряда у самой сцены заняты в лучшем случае наполовину. Куда сесть? С кем-нибудь рядом. Но не с мужчиной. Нет, не надо рядом. Через сиденье от кого-нибудь. А не то будет слишком грубо. Нет, будет так, словно я кого-то жду. Моего мужа. Но ведь он не придет, и все начнут на меня оглядываться. Разговоры начнутся. Я еще уйти не успею, а уже пойдут разговоры. Она взялась за край стула. Людей различала неясно и слышала голоса, но слов не понимала.

И вдруг — его лицо. Что-то говорит. Показывает.

— Вот, сюда, — сказал ей Карим.

Она с трудом уселась.

Карим пошел вперед и запрыгнул на небольшую сцену. Похлопал в ладоши:

— Отлично. Спасибо за то, что пришли.

Сзади хлопнула дверь. Тот же голос, который здоровался с ней:

— Садись, брат, в поезд раскаяния, покуда он от тебя еще не ушел.

Назнин набралась храбрости и осмотрелась. В основном молодые мужчины, джинсы, кроссовки, некоторые в куртах[47], несколько девушек в хиджабах. Всего человек двадцать.

— Отлично, — повторил Карим, — попрошу Секретаря зачитать план сегодняшнего собрания. Если у кого-то предложения, поднимайте руку.

Невысокий с невразумительной бородкой выбежал на сцену:

— Сегодня у нас по плану. Номер один — выбор названия. Номер два — определиться с целями. Номер три — выбор комитета.

Тут же подняли руку. Секретарь кивнул:

— Да, пожалуйста.

— А почему мы говорим не на родном языке?

Секретарь широко улыбнулся. Посмотрел на Карима: