Диана Максутовна Юмакаева

Проклятие Евы

Как рожали в древности: от родов в поле до младенцев в печи

Моему мужу и сыну: вы словно радуга на моих на плечах
* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.



© Д. М. Юмакаева, текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

Вступление

История акушерства начинается вместе с историей человечества. Когда на свет появился первый человек, тогда и зародилось акушерство. Долгое время оно не рассматривалось в качестве отдельной специальности, а было лишь частью общемедицинской науки, разделом хирургии: акушерство считалось слишком «легким» занятием для полноценного изучения и преподавания. А так как подавляющее большинство врачебной братии составляли мужчины, то они вовсе не желали посвящать свою деятельность вопросам родовспоможения. Немногочисленных же желающих осыпали упреками и обвинялись в развращенности.





Не существовало даже термина «акушерство», умение принимать роды именовалось повивальным искусством (ars obstetrica). Тех, кто оказывал помощь в родах, звали «повивальными бабками» или «повитухами». Аналогичных названий мужского рода не существовало и в помине вплоть до XVII века, когда во Франции вошло в употребление слово «акушер». В переводе с французского accouсheur означает «родить» или «помогать при родах».

Акушерство является частью гинекологии (gyn – «женщина», logos – «наука»), учения о женщине и женских заболеваниях.

Поведать весь процесс развития акушерской специальности – дело не из простых, но я постараюсь сквозь призму истории рассказать об одном из самых сакральных действ человеческой культуры – принятии родов. Родовспоможение не утратило своей таинственности до сих пор, по сей день сильны в обществе различные предубеждения и суеверия (сборник самых экстравагантных из них вы также найдете на страницах этой книги). Я получила огромное удовольствие, описывая историю профессии, к которой принадлежу и которую горячо обожаю. Надеюсь, и для вас чтение данной книги окажется приятным и увлекательным.

Часть I

Роды в истории медицины

Глава 1

Первые люди

Роды у человека значительно отличаются от родов у животных. Наши сородичи – приматы рожают на корточках, дополняя схватки силой тяжести. Плод проходит по прямой и рождается лицом вверх, имея прямой зрительный контакт с матерью. Это позволяет контролировать рождение, даже поддерживать детеныша руками. Самка сразу берет малыша на руки и в первый раз кормит грудью. Если во время родов потревожить животное, то оно может испугаться, убить или покалечить новорожденного.


У человека ребенок совершает ряд движений, проходя по родовым путям. Совокупность этих движений в акушерстве носит название биомеханизм родов.


Так как таз человека имеет овальное сечение, ребенок совершает поворот практически на 180 градусов, проходя своим меньшим размером головки в больший размер таза матери. Подвижно соединенные кости черепа смещаются относительно друг друга, способствуя прохождению головки через родовые пути. В момент рождения малыш может быть обращен к правому или левому бедру матери или даже вниз лицом. Женщина не имеет возможности контролировать процесс рождения, а значит, справиться в одиночку не получится. Возможно, проблему бы решил широкий таз, но узкий более удобен для прямохождения. Отсюда выражение, что боль в родах – расплата за хождение на двух ногах. Хотя во время беременности гормоны обеспечивают размягчение тазовых связок, благодаря чему таз становится шире на 4–5 см, этого все равно недостаточно для свободного и легкого рождения головки плода. Американская ученая Санхи Ли в книге «Близкие контакты далеких предков. Как эволюционировал наш вид» рассказывает о том, как в 2008 году Марсия Понсе де Леон и Кристофер Золликофер из Цюрихского университета провели компьютерную томографию черепа новорожденного неандертальца и обнаружили, что плоду приходилось во время родов делать поворот дважды из-за большого размера черепа. У широкоплечих, невысоких (примерно 160–165 см), с массивной челюстью и выступающими надбровными дугами, неандертальцев даже женщины обладали мощной физической формой. Они были плотоядными, постоянно охотились, в том числе на крупных животных – пещерных медведей и шерстистых носорогов [45]. Их мозг в объеме превосходил наш – 1200–1600 см³. Были ли неандертальцы первыми, кто испытывал сложности в родах?

Если брать за основу такой параметр, как размер черепа, то у первых представителей рода Homo – «человека умелого», или Homo habilis, – появившегося в Восточной Африке около 2,4 млн лет назад, рождение новых соплеменников должно было быть относительно свободным. Череп отличался плавностью линий и округлыми очертаниями, объем эндокрана[1] не превышал 600–700 см³. А вот у архантропов, объединенных питекантропов и синантропов, появившихся 1,7 млн лет назад, скелет по многим размерам и пропорциям напоминал человеческий. Останки архантропов находят далеко за пределами африканского континента, их прародины первые полмиллиона лет, например на Ближнем Востоке и Северном Кавказе. Подобные долгосрочные «вылазки» предполагают передвижение исключительно на двух ногах. Средний размер черепа составлял примерно 1000 см³. Это дает основание предполагать, что роды были связаны с некоторыми трудностями и требовали помощи со стороны. Выходит, родовспоможение появилось значительно раньше, чем мы могли себе представить. Однако не все так просто.

Биоантрополог Холли Дансворт в своей статье «Эволюция трудных родов и беспомощных детей гоминид» задается вопросом: что делает роды болезненными? Только ли дело в несоответствии размеров ребенка и таза матери? Холли недоумевает: раз роды настолько несовершенный процесс, то как население Земли достигло цифры в 7 млрд? Скорее всего, автор желает оспорить сложившуюся в 50-х годах акушерскую дилемму. В середине XX века врачи пытались измерить таз беременных женщин, совершив серию рентгеновских снимков. Тогда и появились зачатки теории о том, что в ходе эволюции объем мозга увеличивался, а размеры женского таза – нет. Следовательно, человек должен рождаться незрелым, чтобы пройти через родовые пути. Но беременность у человека – одна из самых длинных среди приматов. Холли Дансворт вместе со своей командой провела ряд исследований и выдвинула гипотезу о том, что малыш рождается в тот момент, когда его энергетические потребности вдвое превышают возможности материнского организма. «Женский организм работает на полную мощность в последние месяцы беременности. Тогда потребности плода превышают возможности материнского организма, и мать достигает предела максимальной устойчивости метаболизма, которая примерно в два раза превышает ее базовую скорость метаболизма. Судя по всему, это объясняет срок гестации у людей; осталось выяснить, объясняет ли это продолжительность беременности и у других видов. Это поможет понять, почему у шимпанзе новорожденный появляется на свет раньше, чем у женщины. Детеныш-шимпанзе рождается до того, как возникнет проблема с размером, – так что же заставляет его родиться? Может быть, это расход энергии, идущей на плод?» [70]

Ученые называют свою теорию гипотезой энергетики беременности и роста плода (EGG – energetics of gestation and fetal growth). Таким образом, Холли и ее коллеги ставят под сомнение теорию о женском теле как об эволюционной дилемме, опровергают стереотипы о женском тазе, давая понять, что организм женщины как нельзя лучше приспособлен к беременности и родам.

Возможно, одной из сторон теории «акушерской дилеммы» стало предубеждение, что роды в первобытной общине рассматривались как естественный процесс и отношение к нему было безразличным, даже жестоким. Когда наступал час родов, то, руководствуясь интуицией, женщина рожала легко и свободно.

Как выяснилось, дело обстоит не совсем так. С развитием палеопатологии взгляд на первобытные роды стал меняться. Палеопатология изучает болезненные изменения организмов растений и животных, существовавших на Земле в прошлые геологические эпохи. Иными словами, это патология ископаемых. В ходе радиоуглеродного анализа в скелетах людей каменного века ученым удалось обнаружить изменения, свойственные рахиту. Кроме того, находками стали признаки остеомиелита, периостита, экзостозов, анкилозов, сросшихся переломов, кариеса[2]. Патологию мягких тканей выявить оказалось сложнее, поскольку последние не сохранились даже в египетских мумиях.

Таким образом, можно предположить, что и миллион лет назад женщины страдали и умирали от патологических родов: деформированные рахитом тазовые кости препятствовали самостоятельному родоразрешению, искривленный сколиозом позвоночник причинял массу неудобств при вынашивании ребенка. При этом нельзя не отдать дань первобытным роженицам. В экстремальных природных условиях, при необходимости постоянно добывать пищу, тяжело трудиться человеческий род не вымер во многом благодаря невероятной выносливости женщин.


Сегодня в некоторых этнических группах женщины рожают так же, как и миллионы лет назад.


Например, индейцы племени команчи строят в отдалении от поселений хижины (ти́пи), предназначенные для родов. Иногда женщины изолируются там и в период менструации. Роженицам оказывают помощь их матери, старшие подруги (прообраз будущей акушерки). Они делают массаж живота, принимают ребенка, перерезают пуповину. Некоторые африканские племена по сей день практикуют грубый метод «выдавливания» плода: живот женщины обхватывают тканью и надавливают со всех сил, «помогая» роженице тужиться. Роды не у всех племен являлись интимным мероприятием. У аборигенов Сандвичевых островов было принято созывать публику. Причем зрители могли в голос комментировать происходящее и давать роженице советы. Говард Хаггард в книге «От знахаря до врача: история науки врачевания» приводит следующее описание:

«В середине XIX века один американский армейский хирург наблюдал беременную жену вождя племени умпква. Хирург свидетельствует, что роженица лежала в хижине, грубо сколоченной из бревен. В хижину набилась тьма народа. От потных тел исходил удушающий запах, в помещении было буквально нечем дышать. Хирург из-за духоты и дыма не мог находиться в хижине дольше нескольких минут подряд. Собравшиеся дико что-то вопили, сгрудившись вокруг страдалицы, муки которой только усиливались от доброты ее подруг» [61].

На протяжении веков женщины предпочитали рожать в самых разнообразных позах. Например, древние персиянки складывали из камней небольшую пирамиду, в которую упирались руками и коленями, – так проходили роды.



Рожающая персиянка



Египтянки рожали, сидя на корточках, иногда выбирая в виде опоры сложенные друг на друга кирпичи. Во многих племенах женщины рожали на коленях у своих мужей или у специально подготовленных людей, помощников повитух. Ацтекская богиня деторождения Тласольтеотль изображалась в позе на корточках, как и предпочитали рожать ее подданные. Китаянки, кстати, тоже предпочитали эту позу, поскольку она была удобна для проведения акупунктуры. Так китайские акушеры нейтрализовали родовую боль.

Широкой популярностью, особенно в XVIII веке, пользовались родильные стулья. Спинка в родильном стуле позволяла роженице сидеть прямо во время родов. Также женщина могла опуститься на корточки, держась за стул. Многие стулья были семейными реликвиями и передавались из поколения в поколение. В Голландии родильный стул был обязательной частью приданого невесты. Отменил родовые стулья французский акушер Франсуа Морис, заменив их на более удобные родильные кровати.



Родильный стул



Родильная кровать, заменившая родильный стул

Глава 2

Древние цивилизации

Древний Египет

В Древнем Египте медицина впервые выделилась в отдельную сферу знания, отсоединившись от религии. Искусство врачевания было неотъемлемой частью культуры наряду с литературой, архитектурой, математикой и формировалось на протяжении трех с половиной тысячелетий. Причем древнеегипетский лекарь выступал одновременно в роли врача, жреца и заклинателя. В. В. Ребрик в книге «Древнеегипетская магия и медицина» повествует о том, что такая тройственность объясняется тремя путями воздействия на болезнь: врача, при помощи его опыта, жреца, имеющего связь с богами, и мага, чудодейственно исцеляющего. Впрочем, автор также отмечает, что все три сущности могли существовать и отдельно.

Средневековая европейская медицина не имела доступа к знаниям такого уровня, что был достигнут в древней цивилизации. Чего стоит только мумификация, разработанная египтянами для предотвращения тления и гниения мертвого тела. Бальзамирование способствовало развитию химии. По одной из версий, само название этой науки восходит к древнеегипетскому слову chemy – «черная земля»[3]. Египтяне большое значение придавали гигиене человеческого тела, качеству еды и воды, признавали потенциал массажа и лечебной гимнастики, предполагали, что болезни могут быть результатом действия патогенных бактерий, задолго до того, как Антони ван Левенгук усовершенствовал первый микроскоп. В Древнем Египте имелись зачатки фармакологии: врачи готовили лекарственные препараты из трав, корений, плодов деревьев. Также применялись мед, молоко, кедровое масло и пальмовое вино, которые издревле культивировались на египетских землях. Кроме того, лекарства готовили и из органов и частей тела животных: печени, мозга и даже экскрементов.


Врачей в Древнем Египте называли суну или сину (предположения гипотетические, достоверных данных на этот счет нет).


Медицинская сфера предполагала четкую иерархию. Для тех, кто желал стать врачом, ключевым навыком была грамота. Умение читать и писать могло открыть двери в корпус чиновников или стать основой для карьеры писца или ученого. Из этой же среды появились и врачи. Помимо грамоты врачи должны были обучиться профессиональному мастерству. Молодые врачи могли обучаться этому у более старших коллег. Зачастую знания передавались от отца к сыну.

Некоторую роль в обучении древнеегипетских суну играли так называемые дома жизни, действовавших при храмах. Дома жизни существовали в Абидосе, Гелиополисе, Саисе. Там, внутри здания, обучались жрецы, на внешней территории – будущие лекари. Наряду с этим там получали знания будущие математики, художники и скульпторы. В домах жизни существовали лечебницы и санатории, в которых страждущих лечили «целительными ваннами и храмовым сном». Получившие образование врачи становились государственными чиновниками, им назначалось жалование из казны, они сопровождали войско в военных походах, заботились о здоровье фараонов, членах их семей и приближенных. Вопрос о существовании разделения на специализации у врачей древности остается открытым, но Геродот относительно устройства египетской медицины писал: «Искусство врачевания у них разделено. Каждый врач лечит только один определенный недуг, а не несколько, и вся египетская страна полна врачей». Врачи получали довольно широкую теоретическую подготовку, о чем свидетельствуют дошедшие до нас письменные источники. Настоящими памятниками древней письменности принято считать древнеегипетские папирусы Кахуна (1800–1850 годы до н. э.), Эберса и Смита (1500 год до н. э.), папирусы из Рамессумы (1850 год до н. э.).

Папирус Кахуна начинается словами: «Искусство лечения [женщины, чьи глаза] больны, так что она не может видеть и страдает в области затылка. Тогда ты должен сказать: это [избыточные вещества] матки в ее глазах. Что ты должен сделать против этого: окурить ее ладаном и свежим маслом; окурить ее вульву этим; окурить ее глаза бедрами иволги. Затем заставить ее съесть свежую ослиную печень» [15]. Во всех текстах, посвященных женскому здоровью, в центре внимания находится матка. Древние египтяне считали, что матка связана со всеми другими органами женщины с помощью кровеносных сосудов. Поэтому лечение любого недуга у женщин – от ушиба до головной боли – суну прежде всего начинали именно с матки. Занимательно, что при «водянистом» (неконтролируемом) мочеиспускании причиной заболевания считался не мочевой пузырь, а все так же матка. С ее «испражнениями» связывали даже боли в ногах при беге.

Существовал огромный арсенал рецептов по «охлаждению матки и устранению ее жара». Путем введения во влагалище особых лекарственных смесей, состав которых установить сейчас не представляется возможным, древнеегипетские медики «разрезали жар» в матке [47]. Другие рекомендации посвящались «возвращению матки» на свое место. Для этого опять же смазывали половые органы особыми маслами, натирали пупочную область охрой и миррой. В книге «Древнеегипетская магия и медицина» историка Виктора Ребрика описывается метод, при котором пальцы женщины натирались калом животных и пивом, а затем пациентка должна была приложить пальцы к больному месту.

Папирус Эберса содержит огромное количество процедур по определению фертильности[4] и ведению родов. Более восьми текстов содержат описание средств для стимуляции родов при доношенном сроке. Чтобы ускорить роды, женщина ела свежий миндаль, мед, смазывала промежность мазью, содержащей сосновую смолу, плоды можжевельника и некоторые другие ингредиенты, установить которые ныне не представляется возможным. Во время родов для предотвращения спазма жевательной мускулатуры, роженице давали растертые бобы. Мазь из желчи быка, охры и кала мух рекомендовали при лактостазе во время грудного вскармливания.

В рукописи можно встретить рецепты с заголовками вроде: «Заставить женщину прекратить становиться беременной на протяжении одного года, двух, трех лет» [47]. Метод включал в приготовление раствора из колючей акации, фиников и меда, которым пропитывали тампон из ткани и вводили женщине во влагалище. Финики также использовались при «разъедании влагалища»: лекарь готовил раствор для спринцевания, добавляя к ним свиную желчь и воду. Еще одно экзотическое средство контрацепции включало в себя кал крокодила – его так же рекомендовалось вводить внутрь при помощи тампонов.


Египетские суну умели определять беременность на ранних сроках по совокупности признаков: тошноте, рвоте, нагрубании молочных желез и даже изменению цвета глаз беременных.


«Метод по глазам» содержится в двух вариантах в Берлинском и Карлсбергском папирусах: «Затем ты должен рассмотреть ее глаза. Если вид ее глаз таков, что один (из них) как азиат, а второй нубиец, то она не родит. А если их цвет одинаков, то она родит». Существовали и некоторые рекомендации по определению пола младенца. Процедура пользовалась спросом, поскольку женщины предпочитали рожать мальчиков. Сыновья являлись продолжателями заупокойного культа[5], почитаемого египтянами. Когда женщина понимала, что забеременела, она прибегала к различным ухищрениям, чтобы сохранить беременность. В ход шли смеси из рыбы, сердца осла и неизвестных водорослей, вводимые во влагалище.

Такие компоненты лекарственных снадобий, как органы осла, говорят о силе магического мышления египетских врачевателей: в образе осла воплощался бог Сет[6]. По преданию, Сет пытался противодействовать рождению своего заклятого врага, бога солнца Гора, вредил ему, когда тот был в чреве матери Исиды[7]. Поэтому будущие матери и женщины, страдающие гинекологическими заболеваниями, поедая осла, как бы боролись с коварным Сетом. Исида же защищалась при помощи особого амулета, который вводила во влагалище, поэтому использование тампонов приобретало у египтянок сакральный смысл. Половой акт в Древнем Египте завуалированно изображали в виде ловли иволги, так что эта птица считалась связанной с беременностью и зачатием – вот почему в папирусе Кахуна советуют окурить глаза больной «бедрами иволги».


Чтобы избежать бесплодия, девушки из аристократических семей носили пояс, украшенный золотыми узорами в виде раковин каури, символизирующих женские половые органы.


С каури связана длительная и захватывающая история. Миниатюрное, белесовато-желтое, будто фарфоровое, вместилище мелководного моллюска с Индийского и Тихого океанов когда-то завоевало практически весь мир. В Китае во II тысячелетии до н. э. каури-монеты использовали как мелкие деньги (отсюда, собственно, и пошло название их вида). В некоторых провинциях (Юньнань) каури сохранили свои позиции вплоть до XIX века. В Африке каури в качестве денег стали применяться с XII столетия и приобрели особую популярность с расцветом работорговли. В XVI веке европейские торговцы, путешествующие к берегам только что открытого Нового Света, проворачивали сделки по продаже невольников при помощи каури-монет.

Не обошла каури-мания и территорию современной России: при раскопках погребений Новгородской и Псковской губерний находили каури (или подделки под них), относящиеся к XI–XII векам. Русское название каури-монет – ужовка, жуковина или змеиная головка.

Позатыльня – задняя часть головного убора башкирской женщины XIX века – в три ряда украшалась каури. Бесермянки, одни из представителей народностей Удмуртии, расшивали ими сумочки, чресплечные повязки и головные уборы. Ракушки в сочетании с черными бусами считались у мордовских девушек оберегом. Замужние эрзянки украшали каури набедренные повязки.

Как же каури попадали на эти земли из тропических стран? В огромных количествах каури заготавливали арабы. Вместе с караванами они отправлялись по побережью Персидского залива, в порты Каспийского моря, оттуда – по Волге до Булгарии, Балтики и острова Готланд[8], центра балтийской торговли. Раковины каури использовали в ритуальных обрядах и в Древнем Египте, украшали ими женскую и детскую одежду, свадебные наряды, люльки новорожденных. Люди верили, что каури приносят женщинам счастье материнства и покровительствуют детям.

Как и первобытные предшественницы, рожать египтянки предпочитали вдали от семьи, использовали для этого отдельную хижину или павильон. В обеспеченных или царских семьях стены павильона расписывали изображениями различных богов, которые должны были уберечь женщину и малыша от несчастий. Рядом с роженицей ставили статуэтку богини Таурт, покровительницы женщин и детей. Предполагалось, что она обеспечит легкие роды. Таурт изображалась в виде стоящей беременной самки гиппопотама, с женскими руками и грудью и задними львиными лапами (также иногда и головой львицы). Безграничная ярость гиппопотама, защищающего своего детеныша, символизировала всепоглощающую и всепрощающую материнскую любовь. Помимо Таурт, с родами связывали богиню Месхенет. Она, по сути, являлась олицетворением кирпичей, на которых рожала египтянка (вот почему иногда Месхенет представляют с кирпичом вместо головного убора или в виде кирпича с головой женщины).



Богиня Месхенет с кирпичом вместо головного убора



Считалось, что Месхенет надзирает за рождением ребенка и определяет его судьбу. Облик богини отличал особый головной убор, который трактуют как условное изображение коровьей матки. Богиня Хатхор, чьи рога напоминали корону, олицетворяла материнскую нежность и покровительствовала грудному вскармливанию.


Женщина рожала абсолютно голой, надев лишь ритуальный пояс. Поза для родов – сидя на корточках с опорой на кирпичи, иногда использовался родильный стул.


В родильном павильоне, кроме роженицы, находились еще несколько женщин, призванные облегчить ее участь. Они поддерживали ее, понукали тужиться, обливали промежность прохладной водой с целью уменьшить боль, принимали и обмывали ребенка. Отношение к плаценте было особенным. Ей приписывали огромную силу и почитали за брата-близнеца новорожденного. Плаценту торжественно хоронили во дворе дома или сохраняли, чтобы в будущем использовать для приготовления лекарственных снадобий и мазей. Такие рецепты передавались в семье из уст в уста. После родов мать оставалась в хижине на две недели для ритуального очищения.

Во многих культурах прослеживается традиция ритуального очищения женщины после родов. Обязательный элемент – изоляция молодой матери, что, по сути, позволяет ей отдохнуть после родов и наладить грудное вскармливание. Хотя некоторые традиции, нужно сказать, не имели ничего общего с безмятежным времяпрепровождением и релаксом. У сиамцев (тайцев) считалось, что мать и новорожденное дитя ожидают страшные муки, если женщина не будет в течение 30 дней после родов подставлять свою обнаженную спину и живот открытому огню. Расстояние до огня составляло примерно два фута (60,9 см). Поддерживать огонь достаточной силы полагалось мужу или специально обученной женщине. Женщина вертелась, как курица на гриле, добросовестно отрабатывая суеверия своих предков.

У коренных американцев женщине полагалось провести 20 дней после родов в своей комнате в абсолютной темноте. Солнечный свет не должен касаться кожи матери и ребенка. По окончании срока в доме устраивали торжество. Как только луч солнца касался лица младенца, старшие члены семьи брали его на руки и выбирали имя. Затем все приступали к праздничному пиршеству, а мать отправлялась в баню для завершения обряда.

В еврейской и исламской культурах женщине не разрешалось прикасаться ни к чему «святому» в течение определенного времени после родов. Срок, пока родившая женщина считалась «грязной», разнился – от 3 до 33 дней. Если в правоверной еврейской семье рождалась девочка, срок удлинялся до 66 дней. Это обстоятельство объяснялось тем фактом, что Бог сначала создал Адама и только спустя некоторое время отправил к нему в Эдемский сад Еву. Целью многих обрядов служила инициация – принятие женщины в новом статусе, что помогало ей осознать свою новую роль и лучше справляться с материнскими обязанностями.

В Таиланде в течение несколько недель после родов женщина соблюдает обряд ю-фай. Он включает в себя особую диету, полный физический и эмоциональный покой, освобождение от домашних обязанностей. Кроме того, женщине делают массаж травяными компрессами, ванны с ароматерапией, подвязывают живот для профилактики выпадения матки. Считается, что ю-фай помогает женщинам легче выносить следующую беременность и пережить менопаузу.

В Малайзии и Индонезии тот же обычай включает в себя прогревание живота горячими камнями. В Нигерии бытует омувго – традиция, согласно которой незадолго до родов в дом беременной женщины переселяется ее мать, бабушка или тетя и остается там некоторое время после, берет на себя ведение хозяйства. В Корее то же значение имел самчилиль – 20 дней после родов мать должна отдыхать и вкусно есть. Особенно полезным считался суп миекгук из морской капусты, ему приписывали свойство увеличивать лактацию. В Китае и по сей день существуют специальные пансионаты, где проживают молодые родители и малыш, покинув роддом. Их усиленно кормят, развлекают, выполняют различные косметические процедуры. У китайцев, если женщина выглядит усталой и изможденной, ей советуют: «Роди ребенка и хорошенько отдохни».

С точки зрения современной науки это имело смысл. Шейка матки закрывается примерно спустя три недели после родов, плацентарная площадка в полости матки[9] заживает к концу 6-8-й недели. Физическая активность и нагрузки до истечения срока могут привести к гинекологическим проблемам в будущем: опущению половых органов, недержанию мочи, запорам.

Древняя Греция

Древняя Греция унаследовала богатую медицинскую традицию Древнего Египта. Судя по «Корпусу Гиппократа» – первому сборнику сочинений древнегреческих врачей[10], составленном в III веке до н. э., много лет спустя после смерти Гиппократа, – греки в своих медицинских суждениях опирались на древнеегипетские папирусы. Из 72 текстов «Корпуса» 9 посвящены акушерству и гинекологическим заболеваниям. В них содержатся сведения о женской анатомии, родах, сложностях послеродового периода, невынашивании беременности и бесплодии. Таким образом, можно предположить, что качество оказываемой акушерской помощи было высоким.

Гиппократ «обвинял» матку во всех напастях. В «Корпусе Гиппократа» впервые встречается диагноз «блуждающая матка». Считалось, что она может свободно путешествовать по организму женщины. Все нюансы женского здоровья списывались на нерадивую матку: если та поджимала органы дыхания, у женщины возникала одышка; матка уперлась в правый бок – начинала страдать печень. Элинор Клегхорн посвятила целую главу в своей книге «Нездоровые женщины: почему в прошлом врачи не хотели изучать женское тело и что заставило их передумать» историям и методам возвращения женского органа на свое место и чудесного исцеления женщины вследствие этого. Автор отмечает, что в прошлом матка часто доставляла неприятности своим правообладательницам: оказывалась «пересушенной» из-за недостатка мужской спермы или «удушенной» девственностью. «Приблизительно во II веке, – пишет Клегхорн, – Аретей из Каппадокии, на тот момент римской провинции, развил гиппократовские идеи о матке и заявил, что это „животное внутри животного“. Из-за уверенности в ее способности двигаться „из стороны в сторону“ и реагировать на сладкие и зловонные запахи Аретей считал, что у матки есть собственные аппетиты и намерения. Чтобы вернуть блуждающую матку на свое законное место, часто использовались пропаривания растительными отварами. Одушевленная матка предполагалась нестабильной, а ее движения – резкими и мощными. Она могла плавать вверх-вниз и „наклоняться то в одну, то в другую сторону“, будто бревно. Если блуждающая матка сдавливала кишечник или горло, женщина теряла силы. У нее подгибались колени, болела и кружилась голова, а нос пульсировал от боли. Если матка душила женщину, сердцебиение замедлялось, и пациентка могла перестать говорить и дышать. В экстремальных случаях у страдалицы наступала „внезапная и неправдоподобная смерть“, после которой она выглядела не мертвой, а еще более румяной, чем при жизни» [33].

Центрами медицины в Древней Греции были храмы, посвященные богу Асклепию. В Трикке, Эпидавре, на острове Кос всего насчитывалось около 300 храмов. Асклепий почитался как покровитель медицины и врачевания. Существует несколько версий мифа, описывающих рождение бога врачевания.



Асклепий – бог медицины и врачевания



Согласно классическому мифу, отец Асклепия, Аполлон, вырвал младенца из чрева горящей на погребальном костре Корониды, которую убил за измену. По другой версии, Асклепий родился обычным способом, но был оставлен своей матерью и вскормлен козой. Наставником юному богу стал кентавр Хирон. Он-то и обучил юношу врачеванию. Асклепий столь преуспел в медицине, что смог воскрешать мертвых. Бог Плутон пожаловался на него самому громовержцу Зевсу: мол, сократилась численность подданных Аида. Зевс, разгневавшись на то, что Асклепий посягнул на законы природы, поразил его молнией. А люди, желая отблагодарить лекаря, стали повсеместно возводить ему храмы. Сыновья Асклепия, Подалирий и Махаон, упоминались как известные целители болезней. Дочь Асклепия носила имя Гигея и считалась покровительницей гигиены и профилактики болезней. Имя Асклепия стало синонимом верному и преданному служению людям: «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигеей и Панакеей, всеми богами и богинями… Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости…»[11]

Храмы Асклепия – асклепионы – были не только местом поклонения, но и больницами, где восстанавливали здоровье самые разные пациенты. В лечении использовали простые инструменты: чистый воздух, воду, закаливание, физические нагрузки. При этом жрецы Асклепия, асклепиады, владели некоторыми хирургическими навыками и могли провести примитивные операции. Внутри храма были сконструированы специальные площадки для паломников. Войти туда разрешалось только тем, кто «чист душой и телом». Вначале путникам предлагали помыться, а затем им предстояла долгая беседа со жрецом, во время которой он расспрашивал о болезнях и бедах паломника, узнавал, чисты ли его намерения и помыслы. После всех прелюдий и обязательной вечерней службы все пациенты погружались в «священный сон». Жрецы вводили страждущих в гипноз, окуривали помещение дурманящими травами. Наутро занимались толкованием их снов. Толкование сновидений долгое время было обязательной частью деятельности врачевателей. Люди верили в то, что во сне боги подскажут им решение проблем и освободят от несчастий. Посредниками между людьми и богами выступили сивиллы (или сибиллы). Сивиллы были жрицами, зачастую в храме бога Аполлона, завлекая своей красотой и очарованием, они рассказывали людям, о том, что произойдет с ними в будущем. Предсказательницы были известны по всей Греции и часто имели имена городов, откуда происходили родом. Они путешествовали, являя миру божью волю. За советом к сивиллам обращалась и греческие цари.

Единственные, кого не пускали в асклепионы, – умирающие и роженицы. Позднее, по указу императора Антония Пия, было построено специальное здание, где принимали беременных и рожающих женщин.


Покровительницей рожениц у греков считалась богиня Артемида. Она защищала новорожденных и поощряла целомудрие.


Вместе с тем существовала Гестия, богиня домашнего очага и семьи. Под защитой этих могущественных богинь находились и повитухи. Их называли «перерезывателями пуповины» (omphalotomoi, omphalo – «пуповина», tomos – «рассечение»). Деятельность повитух регулировалась врачами. Если акушерка предугадывала тяжелые роды, она могла обратиться к врачу. Правда, к докторам, практикующим акушерскую помощь, относились едва ли не с презрением, называя их «бабками мужского пола» [61]. Врачи не проводили влагалищный осмотр во время родов, его выполняли акушерки, а затем рассказывали врачу о своих наблюдениях. Круг профессиональных обязанностей акушерок был чрезвычайно широк: они принимали роды, оказывали послеродовый уход, выполняли аборты и даже решали вопрос о совместимости супружеской пары.

Методы порой были не самыми приятными. Например, натирание живота с целью ускорить процесс родов. Иногда даже поднимали роженицу на руки и со всей силы бросали на кровать, притом с самыми лучшими мотивами – помочь ей скорее разродиться. В случае негласных родов[12] повитуха приглашала роженицу к себе домой. После рождения ребенка акушерка могла помочь женщине избавиться от него: отнести младенца в ближайший приют или храм. Иногда ребенка оставляли прямо на дороге в надежде, что малыша подберет кто-нибудь из сердобольных прохожих. Фактически дома греческих акушерок можно считать прообразами современных роддомов.

Повитуху или повивальную бабку можно обнаружить в начале самых древних цивилизаций. Они испокон веков брали на себя заботу о роженице. Название этого старейшего женского ремесла происходит от слова «повивать» – пеленать, заворачивать ребенка в ткань после рождения. Согласно этимологическому словарю М. Р. Фасмера, «повитуха» берет начало от глагола «вить», «свивать». Имеется в виду обязанность повитухи заворачивать новорожденного в длинную пеленку.

Согласно существовавшему афинскому закону, повитухами могли стать исключительно рожавшие женщины, вышедшие из детородного возраста, то есть после менопаузы. Чаще всего это были вдовы. Если на этот путь вступали замужние женщины, то они должны были хранить духовную и телесную чистоту: быть верными мужу и усердно молиться, соблюдать пост. Иначе ребенок, принятый «нечистой» повитухой, мог родиться с физическими или психическими дефектами. Ценными качествами считались умение держать язык за зубами и полный отказ от алкоголя. Повитух, имеющих собственных детей, почитали за то, что они прочувствовали всю «прелесть» родовых мук.

Прибыть на роды повитухе полагалось по первому зову. В противном случае она «окаменеет». В детской смерти винили тяжелую руку повитухи. Частые смерти могли привести к тому, что та оставалась без работы.

Опытная повитуха без труда выполняла такие манипуляции, как поворот плода на ножку[13], прокалывание плодного пузыря, ручное отделение последа[14]. Повивальная бабка должна была перерезать пуповину так, чтобы у младенца не сформировалась пупочная грыжа. И, естественно, любая повитуха умела «править живот», устраняя и вытягивая любые изъяны у новорожденного. Считалось, что хорошая акушерка могла «вылепить» идеальные пропорции, чтобы ребенок не вырос горбатым или кривобоким. Некоторые народы приписывали повитухе мистическую роль проводника, медиатора между «иным» миром, откуда приходил ребенок, и миром живых. Она, по мнению предков, договаривалась с духами, чтобы те даровали малышу здоровье и благополучную жизнь.

Знания, связанные с принятием родов, хранились в тайне от посторонних и передавались строго из уст в уста. Секретность была обусловлена не только боязнью конкуренции, но и опасениями, что знание повитухи, как и все сверхъестественное и сакральное, уменьшится или исчезнет, если его открыть несведущим случайным людям.

Древний Рим

Акведуки, клоаки и термы, сохранившиеся до сих пор, являются неопровержимым доказательством того, что древние римляне большое внимание уделяли гигиене и санитарии и в совершенстве владели инженерно-строительным делом. А вот официальной медицины до III тысячелетия до н. э. в Риме не существовало. Зато были гаруспики – так называли жрецов, занимавшихся траволечением совместно с магическими ритуалами (лат. haruspex – «кишки, внутренности» и лат. specio – «наблюдаю»). Гаруспики гадали по внутренностям жертвенных животных, приговаривая заклинания, чаще всего они предсказывали будущее по печени. Данный вид гадания, гаруспиции, был заимствован римлянами у этрусков. Гаруспики лечили правителей, пользовались всеобщим уважением. Излюбленной рекомендацией считалось поедание капусты. «Первую из овощей» рекомендовали потреблять в сыром и вареном виде. Считалось, что моча тех, кто ест капусту, служит «лекарством от всего». При низком уровне теоретической подготовки гаруспики выполняли сложные стоматологические манипуляции: при раскопках были найдены зубные протезы – золотой мост с зубами из костей теленка. И все же вместо упорядоченной медицинской помощи римляне предпочитали жертвоприношения богам. Их можно назвать самыми суеверными из представителей древних цивилизаций. Покровителей было столько, что у каждой стадии одного заболевания было свое божество.

Женщины, чтобы избежать бесплодия, поклонялись богине матки Утерине, богине деторождения Диане, также Юноне и Кибеле[15]. Более того, для каждого положения плода в матке была своя покровительница-нимфа: если ребенок рождался головкой вперед, родами «заведовала» нимфа Поррима; при родах в тазовом, ножном и – самом критичном – поперечном предлежании плода присутствовала нимфа Постворта[16]. Во всех случаях роженица совершала различные приношения соответствующему божеству.


Первыми врачами в Риме были пленные греки, имевшие статус рабов. Каждому обеспеченному гражданину предписывалось иметь в доме раба-лекаря.


Если тот преуспевал в искусстве медицины, рос авторитет его хозяина. Постепенно рабы стали заниматься свободной врачебной практикой, отдавая часть жалованья своему хозяину. Медицина стала прибыльным делом, однако не для тех, кто врачевал, а для зажиточных людей, которые могли себе позволить содержать рабов.

Одним из первых свободных лекарей стал Архагат. Он был рожден на Пелопоннесе, в Рим прибыл примерно в 220 году до н. э. и сразу завоевал доверие римлян глубиной своих познаний в целебных снадобьях. Архагат получил римское гражданство, организовал даже некое подобие больницы, где содержал и принимал пациентов. Однако, добившись успеха в лекарственной терапии, он стал проявлять чрезмерное рвение в хирургических операциях и прижигании больных раскаленных железом. В итоге Архагат прослыл палачом и живодером и лишился всех клиентов.

Постепенно укреплялся авторитет собственно римских докторов, особенно с момента появления института архиатров. Archiatri palatini – должность старшего придворного врача. Затем появились archiatri provincials – главные медики населенных пунктов. Как и в Древнем Египте, основной их задачей была забота о здоровье военных и военачальников. Затем деятельность архиатров стала распространяться и на гражданское население, так в Риме появились народные медики. Они получали жалование от государства, но могли заниматься и частной практикой. Из имен римских врачей до нас дошли: Цельс, Соран, Гален, Асклепиад.

Соран Эфесский – древнегреческий врач, работавший в Риме и внесший фундаментальный вклад в развитие акушерства, гинекологии и педиатрии. Сочинения Сорана считаются непревзойденным стандартом медицинской литературы и имели широкое распространение не только в Римской империи, но и за ее пределами. Он обучался в Александрии, под крылом известного врача Адриана. Соран сформировал наставления повитухам, заостряя внимание на суеверных традициях Древнего Рима. «Повитуха не должна верить в духов», – утверждал ученый. В его трудах содержится значительное количество вполне точных знаний о женской анатомии. Это весьма удивительно, учитывая тот факт, что вскрытие человеческих трупов Соран не проводил – все его наблюдения основаны на исследовании трупов животных.

Соран не приветствовал жестких методов стимуляции и ускорения родовых схваток, выступая за щадящее ведение родов. Согласно его учению, относиться к роженице подобает с добротой и сочувствием. Он описал приемы профилактики разрывов промежности, разработал методы исследования состояния плода (пальпацию, выстукивание, выслушивание звуков были взяты им из терапии и адаптированы к акушерству), перевязки пуповины. Ввел в практику поворот плода на ножку при поперечном предлежании. Прием состоял в том, что акушер вводил в полость матки свою руку, захватывал одну или обе ножки плода, поворачивал их и немного подтягивал к раскрытому маточному зеву[17], чтобы ускорить и облегчить процесс родов. Прежде у таких младенцев не было шансов, роды в поперечном предлежании невозможны, что означало гибель матери и ребенка. Для спасения жизни матери акушеры проводили кровавые операции по разрушению плода и извлекали его из матки по частям. Появление поворота плода на ножку – это кульминационный момент в развитии античного акушерства, который положил начало признанию ценности жизни не только матери, но и ребенка.

Что устанавливают в палисадниках роддомов и рисуют на поздравительных открытках? Правильно, аиста. Иногда со спящим младенцем в клюве. Большие красивые белые птицы ассоциируются у людей исключительно со счастливым событием. Рейчел Уоррен Чедд и Мэрианн Тэйлор в книге «Птицы: мифы, предания и легенды» высказывают предположение, что образ аиста и его связь с деторождением так глубоко укоренились в европейской народной культуре благодаря ряду черт, присущих этим птицам: щепетильному родительскому поведению, а также тому, что аисты часто вьют гнезда вблизи жилищ человека [73].

Но почему аистам приписывают миссию «транспортировщика» новорожденных детей? Ответ можно поискать в древнегреческой мифологии. Согласно легенде, смертная женщина из племени пигмеев Герана за свою заносчивость была превращена Герой и Артемидой в журавля. Затем Герана много раз прилетала к своему сыну, но пигмеи прогоняли ее камнями и палками. Возможно, тогда и появилась некая взаимосвязь между птицами и детьми. Чедд утверждает, что в легендах возникла путаница. На самом деле с журавлем связан миф о похищении детей, а с цаплей связана легенда о возрождении мира.

Существует и более обыденное объяснение: свадьбы в крестьянских семьях раньше часто игрались летом, до сбора урожая. И к моменту прилета птиц следующей весной, примерно через девять месяцев, в молодых семьях появляются дети. Так, аисты стали предвестниками рождения новой жизни и светлого события.

В XIX веке Ганс Христиан Андерсен популяризовал этот миф, выпустив сказку под названием «Аисты». По сюжету аисты решили доставлять младенцев из прудов и озер в семьи, где дети вели себя хорошо. В одной семье мальчик травил птенцов аиста, и птицы принесли им мертвого ребенка. Этот текст положил начало новой литературной традиции – созданию поучительных детских сказок. Андерсен тем самым выручил множество родителей Викторианской эпохи, подсказав им ответ на неудобный вопрос «Откуда берутся дети?»

Есть еще одна – весьма неприятная – ассоциация. Аисты, будучи хищниками, уносят зайчат, оставшихся без присмотра матери. Те, в свою очередь, верещат или пищат перед смертью – иными словами, издают звук, похожий на крик новорожденного. Отсюда и поверье, что аист с добычей в клюве несет кому-то малыша.

Древняя Индия и Китай

Кроме того, Веды содержали брачный кодекс, которому следовали древнеиндийские супруги. Любовь, согласно трактатам, была основополагающим началом всего живого. Создавая семью и вступая в брак, мужчина и женщина приобщались к космическим силам, ассоциируясь с богами сотворения мира – Дьяусом (небо, мужчина-отец) и Притхви (земля, женщина-мать). От женщины зависело продолжение не только одного рода, но всей живой природы. В ранних ведийских текстах жена обозначалась словом «джая» – «рождающая». Свадебный гимн, представленный в XIV книге Артхарваведы, содержит слова:



Путь из лона этой матери разойдутся,
Рождаясь, разного вида животные!
Сиди у этого огня как приносящая счастье!
Вместе с мужем служи здесь богам! [6]



Таким образом, в индуистской традиции брак рассматривался в большей степени не как социальная необходимость, а как религиозная обязанность, священный ритуал жертвоприношения: только в браке женщина и мужчина могли исполнить свое предназначение.

Качество медицинской помощи в Древней Индии, судя по всему, было довольно высоким. Аюрведа[18] – медицинская и философско-религиозная система знаний, зародившаяся на Востоке, – рассматривала болезни как системный сбой, результат поражения сразу нескольких органов. А потому пациент воспринимался как единое целое, в котором все взаимосвязано. Врач должен был уметь оказать помощь любому человеку вне зависимости от пола, возраста, социального положения – специализаций не существовало. Индуистские лекари имели широкие познания в области астрономии, астрологии и ведической натуропатии[19]. На всем вышеперечисленном основывалась их деятельность. В аюрведическом труде «Сомараджа» указаны основные каналы акупунктуры и даны советы по вопросам лечения некоторых болезней. Созданный примерно в 700 годах до н. э. – I веке н. э. трактат «Чарака-самхита» состоит из 120 глав и содержит 8400 стихов, посвященных анатомии и физиологии человеческого организма. Одна из частей носит название Ниданастхана «О причинах болезней». Трактат содержит рекомендации относительно внутренних болезней и ранений головы, шеи, конечностей, и в нем описаны более 500 лекарств растительной, животной и минеральной природы. Также там есть методы обучения врачей, диагностики и лечения от различных болезней, предписания, как собирать лекарственные травы, сведения о пище и диете. Древнеиндийские врачи описывали приготовление эликсиров «вечной молодости», способы лечения импотенции у мужчин. Пациентам дробили камни в почках, вправляли грыжу. Пиком деятельности древнеиндийских умельцев можно считать проведение ринопластики, операции по восстановлению тканей носа. Ампутация носа применялась как наказание за супружескую измену.


Беременным в Древней Индии полагалось избегать сглаза. Им не разрешалось гулять в одиночку и уходить далеко от дома.


Исключение составляли походы в храм. Красивая одежда и вкусная еда, по мнению древнеиндийских жителей, благотворно влияли на состояние женщины и ребенка. Потому будущие матери часто наряжались и надевали украшения. Акушерскую помощь оказывала любая старшая женщина, владеющая знаниями. В случае сложных родов роженицы приходили к врачам-мужчинам. В рукописях древнеиндийского ученого Суршуты содержатся описание неправильных положений плода в родах. Врачи умели поворачивать плод на ножку, а при неудаче проводить плодоразрушающие операции. В индийской культуре поощрялось все, что могло помочь роженице разродиться: пение мантр, ароматические масла, массаж, свечи. Мантры, в которых основное внимание уделялось ритму, а не словам, способствовали правильному дыханию роженицы и улучшенному кровоснабжению в процессе родов. После рождения ребенка пуповину не перевязывали, а ждали полного рождения плаценты. После чего «детское место» выбрасывали в реку.

В Древнем Китае медицина также основывалась на философских представлениях о материальном мире. Значимым персонажем в китайской мифологии был император Шэнь Нун, якобы живший в первой половине III тысячелетия до н. э. Шэнь Нун выступал в роли знатока лекарственных растений и был автором «Канона о корнях и травах». Книга содержала в себе столько рецептов, сколько дней в году, – 365. Рецепты разделены на три группы: не наносящие вреда, те, что могут причинить вред при передозировке, и ядовитые, к которым стоит относиться с крайней осторожностью [8]. Состав лекарственных средств включал не только растительные, но и животные, минеральные компоненты. К древним трактатам относится и «Канон Желтого императора». Желтый император – это мифический персонаж по имени Хуан-ди, которого почитали предком всех китайцев. В «Каноне…» Хуан-ди ведет беседу с придворным врачом Ци Бо, путем диалога рассказывая читателю об основных положениях древнекитайской медицины, методах диагностики и лечения ключевых заболеваний. Причинами болезней в Китае считалось нарушение гармонии между ян и инь. При преобладании ян появлялась гиперфункция органа или организма в целом, при инь – гипофункция. Или, другими словами, ян было «теплым началом», а инь – «холодным». Если болезнь вызвана преобладанием ян, то ее стоит лечить «охлаждающими» средствами инь, и наоборот. Шпинат, тофу, листья бамбука – это «охлаждающие» средства; корень имбиря, корица, чеснок, тыква, лук – «разогревающие». Еще одним столпом китайской науки был «Канон о пульсе». Диагностический метод по пульсу до сих пор не сдает свои позиции и остается весомым элементом в медицине. В «Каноне о пульсе» подробно описаны 24 вида пульса.

Покровительницей рожениц и детей считалась Гуань Инь, богиня сострадания и милосердия, покровительница «женской части» дома[20]. Ее имя означает «та, что наблюдает за миром, слушает звуки мира». По легенде, она была третьей дочерью императора Мяо Чуан Венга из династии Шу и, вопреки желанию отца, посвятила свою жизнь религии.

Как во многих других культурах, положение китайской женщины зависело от того, родила ли она сына, продолжателя рода. Если мальчик не рождался длительное время, притеснения мужа и родственников могли превратить жизнь женщины в ад. Бесплодие жены входило в официальные причины развода. Если же в браке рождались только девочки, муж имел право привести в дом вторую жену или наложницу, участь которых была еще хуже, чем первой жены.


Когда долгожданная беременность случалась, то беременных старались всячески от всего оградить. Существовало значительное количество запретов и табу.


Им нельзя было ходить в гости, залезать на лестницы, не разрешалось шить, проводить перестановку мебели в доме. Такие меры должны были уберечь душу нерожденного младенца. Считалось, что новорожденный и его мать особенно подвержены козням злых духов. Двери комнаты, где проходили роды, держали закрытыми, дабы не запустить туда нечистую силу. Послед после родов заворачивали в красную ткань и закапывали в землю или топили в реке.

Рождение сына оборачивалось большим праздником в доме. Мальчика клали на нарядную циновку, возле него раскладывали игрушки. В случае рождения сына новоиспеченную мать и ребенка одаривали подарками и желали малышу здоровья. К рождению девочки относились с меньшим энтузиазмом. Ребенка после рождения было принято купать в целебных отварах, приготовленных из коры имбиря и грейпфрутового дерева. Если младенец родился слабым и недоношенным, было принято одевать его в одежду старших братьев и сестер, дабы укрепить его здоровье.

Глава 3

Акушерство в Европе: от Средних веков к Новому времени

Средневековье

Средневековые лекари стали обладателями наследия могущественной греко-римской цивилизации. А вернее, того, что от нее осталось. Теоретические знания основывались на трудах античных ученых. Их то и дело переписывали, комментировали, редактировали, обсуждали. Нового практически ничего не создавалось. Многие научные суждения толковались с точки зрения теологии и были пронизаны религиозными предубеждениями. А вот римские медицинские школы сохранились.

Одной из передовых школ Средневековья считалась Салернская школа. Авторитет ее был настолько велик, что второе название было civitas Hippocratica, в переводе «город Гиппократа». Обучение в школе длилось девять лет.

Прежде чем приступить к изучению медицинских предметов, будущие врачи в течение трех лет изучали логику, риторику, арифметику, геометрию, грамматику, астрономию и даже музыку – так называемые семь искусств. Только потом студенты приступали к пятилетнему курсу по медицине. Став докторами, на год оставались в школе, где занимались врачебной практикой под присмотром врачей. Этот год был чрезвычайно важен для карьеры средневекового доктора, поскольку за предыдущее время он ни разу не видел реального пациента, лишь читал Гиппократа и цитировал Галена. Обучение полностью было теоретическим.

Надо отметить роль Салернской школы в становлении женского медицинского образования. В отличие от других школ, в Салерно могли учиться женщины. Одной из первых женщин-врачей стала Тротула. О ней подробнее будет рассказано в последующих главах.

К концу XIII века первенству Салерно стали угрожать новые университеты, то и дело открывавшиеся по всей территории Европы. Центрами новой интеллектуальной мысли стали Болонья, Падуя, Оксфорд.

Акушерско-гинекологическая помощь того времени находилась на очень низкой ступени развития.


Женщина признавалась «ухудшенным» вариантом человека, созданным только для того, чтобы сбивать мужчин с праведного пути.


Клитор считался недоразвитым мужским половым членом. А женщину почитали за этакий «сосуд греха», возбуждающий в мужском сознании сладострастные мысли; бремя, передающееся из рук в руки от отца к мужу. Аквитанский святой Х века, аббат Одо Клюннийский, предостерегал монашескую братию словами Иоанна Златоуста: «Телесная красота ограничивается кожей. Если бы мужчины могли заглянуть под кожу, вид женщины вызвал бы у них отвращение… Если нам не нравиться прикасаться к плевкам и испражнениям даже кончиками пальцев, как мы можем заключить в объятия мешок навоза?» [14]

Правда, в период высокого Средневековья положение женщин все же несколько улучшилось: они могли заниматься торговлей и ремеслом. Дело переходило к женщине по наследству от мужа, если тот умирал. Учитывая неравные браки, в которых мужчина был значительно старше супруги, а также количество войн и крестовых походов, подобное случалось довольно часто.

Занимательно, что при всей неприязни к женщинам было принято почитать и поклоняться Деве Марии, Матери Божьей. Еве, как первой женщине в христианском мировоззрении, досталась роль коварной искусительницы, а Дева Мария была образцом святости и чистоты. В третьей части «Божественной комедии» Данте, посвященной описанию Рая, Ева сидит у ног Девы Марии, что символизирует идею искупления Марией первородного греха той, что вышла из ребра Адама:



Ту рану, что Марией сращена,
И нанесла, и растравила ядом
Прекрасная у ног ее жена[21].



Согласно христианским представлениям, Дева Мария принесла в мир Иисуса Христа, оставшись при этом девственно чистой. Целомудрие было одним из важнейших религиозных догматов раннего Средневековья. Правда, в то время как женщин, уличенных в прелюбодеянии, приговаривали к смертной казни, мужчин, совершивших то же самое, не наказывали вовсе. Сексуальная жизнь мужа и жены находилась под контролем церкви: исполнять супружеские обязанности можно было строго по специальному календарю, только в определенные дни, воздерживаясь во время постов и религиозных праздников. Позднее, когда представители духовенства смирились с мыслью, что каждому верующему все-таки нужно продолжать свой род и производить на свет потомство, взгляды на половую жизнь, а заодно и на женщину несколько смягчились. Однако, по мнению церкви, секс предназначен лишь для зачатия детей, а не ради удовольствия. Соответственно, основной функцией женщины также считалось деторождение: вплоть до XIII века муж мог запросто отказаться от жены, если та в течение нескольких лет супружества не родила ему ребенка. Интересно, что рожала женщина, но род продолжал мужчина.

Брачный союз был больше похож на торговую сделку: будущий муж платил выкуп за жену, оттого и воспринимал как собственность. Однако, если женщина была богатой наследницей и приходила в дом мужа с хорошим приданным, положение ее было несколько лучше. Женщина могла претендовать на роль спутницы жизни, даже партнера и союзника.

В книге «Жизнь женщины в Средние века. О чем молчат рыцарские романы?» Юлия Андреева описывает такое явление, как культ Прекрасной Дамы. Поэты воспевали женскую красоту, рыцари мечтали погибнуть, сражаясь за честь Прекрасной Дамы. Причем положение мужчин было нарочито ниже: рыцарь не имел права касаться Дамы или смотреть на нее, лишь посвящать стихи и песни, преклоняясь перед ней, как перед далекой прекрасной звездой. Казалось, это должно было привести к культу личности конкретной женщины и увеличению роли женщин в общественной жизни. Но увы… Преклоняясь Культу, на самом деле рыцари преклонялись образу Богоматери, а не реальной женщине. Поклявшись в вечной любви и преданности, рыцарь не намеревался добивать руки и сердца, а должен был теперь молиться Матери Господа Иисуса Христа, поскольку почитание святынь – высшая благодетель тех времен.

Распространенной формой взаимоотношений была платоническая любовь, дружба между мужчиной и женщиной без стремления к плотским утехам. Хотя сюжеты, где рыцарь и Дама выступают в роли любовников, пользуются огромным спросом среди литераторов. При этом всегда существует причина, некое оправдание – например, известные Тристан и Изольда преступили запретную черту, ненароком выпив коварного «любовного зелья».

Еще один интересный момент. Всем – по крайней мере, по фильмам про Средние века – знаком такой предмет женского гардероба, как ночная рубашка. Сшитая из плотной ткани, она полностью закрывала руки, шею и ноги. Доступ к телу обеспечивался лишь снизу, никаких лишних греховных прикосновений. Правда, Кэтрин Грей в книге «Средневековье. Полная история эпохи» утверждает, что люди тогда, несмотря на все догматы, были намного раскрепощеннее, чем мы о них думаем [14].

Средневековые лекари основывали свои суждения на трудах Галена (129 – около 216 года) – выдающегося римского анатома и врача греческого происхождения из города Пергама[22]. В родном городе ученого было организовано производство пергамента и находилась солидная библиотека, вторая по величине после Александрийской, – Эвнем II, – где Гален в возрасте 14 лет приступил к изучению философии. В Пергаме также располагался асклепион – там он постигал основы грамматики, математики и врачевания. Медицинское образование Гален получил в знаменитой медицинской школе Александрии. Врачебную практику он начал в школе гладиаторов. Отмечая заслуги Галена, стоит сказать: за все время его работы умерли лишь 5 гладиаторов, а за период работы его предшественника – 60.

Гален проводил операции по трепанации черепа, протезировал зубы, оперировал катаракту. Кроме того, он заложил основы фармации: Гален был не согласен с последователями Гиппократа, полагавшими, что лекарства имеются в природе в готовом виде. Он предложил способы обработки растительного и животного сырья, которые позволяют получать целебные смеси и избавляться от вредных компонентов. Настои и экстракты до сих пор носят в медицине общее название «галеновы препараты».

Также ученый описал влияние диеты, сна, продуктов питания на здоровье человека, опубликовал первую теорию кровообращения, разработал методы остановки кровотечения. Расцвета своей медицинско-научной деятельности Гален достиг в Риме, куда был приглашен Марком Аврелием в качестве придворного медика. Там Гален врачевал представителей знати и самого императора. Слава была настолько велика, что его изображение стали чеканить на монетах [37]. Хотя достоверного изображения ученого не существует. А ведь создание скульптур знаменитых людей было популярно в ту эпоху. Поговаривают, что Гален просто отказался позировать из-за скромности.

Источником анатомических знаний для него служило исследование трупов животных, так как вскрытие человеческих тел в Риме было запрещено. Поэтому долгое время врачи считали, что матка женщины имеет два рога, как матка собаки, а вход в малый таз – расширение книзу, как таз у коровы. Анатомические работы Галена впоследствии оказались значимыми для ветеринарии.

Теории Галена господствовали в европейской медицине на протяжении целых 1400 (!) лет. По созданным им анатомическим атласам в течение долгих лет занимались студенты-медики. За вклад в медицинскую науку католическая церковь причислила Галена к лику святых. Можно сказать, что работа Галена действительно «божественная». Именно на учениях Галена строилась теория о «несовершенстве» женщины: ученый полагал, что клитор – это недоразвитый половой член, а естественная смазка, выделяемая во время полового акта влагалищными железами, – «женское семя», то бишь сперма. Беременность наступала в результате смешения мужского и женского семени. Гален утверждал, что при отсутствии регулярного секса женское семя может загустеть и «задушить матку», что вызовет бесплодие.

Он заложил некоторые основы гинекологии и даже репродуктологии. Согласно учению Галена, чтобы женщина забеременела, она должна была испытать удовольствие во время соития. Поэтому мужчинам вменялось старательно исполнять супружеский долг – отлынивать от него означало идти против церкви. Причем само выражение «супружеский долг» не имело того иронического подтекста, который приобрело в современном мире. Это действительно был долг. Регулярная интимная жизнь укрепляла брак и защищала от блуда, полагало духовенство. При этом существовала и обратная сторона. В случае изнасилования мужчина оставался безнаказанным. Потому как если женщина понесла, значит, получила удовольствие – о каком насилии может идти речь? А если не понесла, то сам факт изнасилования доказать было, по сути, невозможно. Юридически женское слово против мужского не весило ничего. Мужчины тоже страдали от такого положения дел: импотенция, неудовлетворенность интимной жизнью были весомыми поводами для развода, аннулирования брака. Самым громким было дело о разводе Лукреции Борджиа[23] и Джованни Сфорца. Их брак был консумирован[24], Лукреция забеременела, но союз расторгли по причине импотенции Джованни. Даже несмотря на тот факт, что у него были дети от первого брака. Точную причину самооговора Джованни мы, боюсь, так и не узнаем. Поговаривали, что родня давила на мужчину, поскольку получила от католической церкви денежную компенсацию. Джованни, униженный и оскорбленный, в отместку пустил слух, что Лукреция вступила в кровосмесительную связь со своими братьями.

Теоретически муж мог доказать свою «боеспособность», занявшись сексом при свидетелях. Видимо, Джованни от такого варианта отказался. А вот в Кентеберри в 1292 году 12 «порядочных» знахарок присутствовали при интимной связи Вальтера де Фонте, затем перед судом заявили, что его «животворные члены» безжизненны. В 1433 году свидетели подробно описывали сношения некоего Джона с женой, притом «его пенис в любом состоянии поднятия не превышал длиной трех дюймов» [14]. Описанные случаи были единичными, но получали такую огласку, что ни один мужчина не пожелал бы подвергнуться столь унизительной процедуре. Можно предположить, что вывешивание простыни на балконе после первой брачной ночи имело целью не столько подтвердить невинность новобрачной, сколько удостовериться в способностях жениха.

Естественно, никто не заботился об оказании качественной помощи в родах. Родовые муки воспринимались как наказание за грехопадение Евы (см. главу «Анестезия в родах»). Доктор исторических наук О. С. Воскобойников в своей книге «Средневековье крупным планом» полагает, что сложно судить о количестве детей в семьях, особенно в ранний период, потому как данные отрывочны и противоречат сами себе. Позднее в крупных городах появляется кое-какая статистика, носящая крайне неутешительный характер. Согласно имеющимся сведениям, женщины беспрерывно рожали: «В 1461 году одна жительница Арраса в 29 лет овдовела с 11 детьми на руках. Возможно, это немного „особый случай“. Но все же итальянка, вышедшая замуж в 17, за 20 лет могла рассчитывать родить с десяток детей, француженка – чуть меньше». При этом материнская, как и младенческая, смертность оставалась крайне высокой. Если из 10 совершеннолетия достигали трое, это было хорошо. Основными причинами смерти выступали инфекционные заболевания, кишечные инфекции, но иногда от детей избавлялись сознательно. «Церковная литература донесла многочисленные свидетельства того, что детей выкидывали за дверь, подкидывали под дверь, а то и „чаянно“ или нечаянно душили в постели. Подобную дичь следует называть дичью, не разыскивая экзистенциальных объяснений. Но следует принять во внимание, что насилие над женщиной, ведущее к совсем не желаемой беременности, тоже было в порядке вещей и тоже дичь…»[25]


Родовспоможение оставалось в руках бабок-повитух, деятельность которых никак не контролировалась. Церковь запрещала и порицала аборты, в остальном же акушерки были предоставлены самим себе.


Любая женщина могла сделаться повитухой, не имея даже минимального уровня подготовки. Роды принимали даже скотники и пастухи – это было распространенной практикой. Правда, в Германии в 1580 году издали закон, по которому люди подобных профессий не допускались до принятия родов. Таким образом, обозначился тот факт, что роды у коровы и человека все же несколько разные мероприятия. В годы позднего Средневековья в некоторых городах повитухам назначалось жалование, что можно рассматривать как первые попытки организовать службу родовспоможения.



Повитуха участвует в принятии родов



Услуги повитухи сложно переоценить: роженице вручался амулет или заговоренная святая вода. На том полномочия заканчивались. В случае возникновения осложнений оставалось лишь уповать на Божью волю: «Когда роды Флорианы, польской знатной дамы середины XIII века, осложнились предлежанием ребенка, повитухи посчитали ее погибшей и оставили ее на милость Божию, так как только половина головы младенца показалась из тела матери и ее нельзя было втолкнуть назад, ни вытащить наружу. Флориана лежала в этом крайнем состоянии с девятого часа (около трех дня) до вечерни (шесть часов). Уровень медицинских сведений, доступных в Кракове того времени, подразумевает, что даже самая знатная дама должна быть оставлена на произвол судьбы… в данном случае на смерть» [25]. Ближе к XIV–XVII векам акушерки в случае трудных родов и необходимости провести плодоразрушающую операцию могли приглашать хирурга-мужчину. Но такое случалось не всегда, преимуществом владели состоятельные дамы-аристократки – простолюдинки часто оказывались без какой-либо помощи в родах, или за ними присматривали близкие подруги и родственницы. Показательным является тот факт, что на последних сроках беременности представительницы монарших семей писали завещания, а среди знатных дам было принято заказывать собственные портреты перед родами – на память мужу.

Существовали и другие методы, но они были скорее оригинальными, нежели эффективными. Насколько бы шокировало современную роженицу, если бы в родзал зашел акушер и плюнул ей в лицо? А в Средние века такое практиковалось. В «Естественной истории» античного писателя Плиния Старшего[26] содержится целая ода целебному действию слюны, особенно слюны натощак. В Библии сказано, что таким образом Иисус исцелял слепых. Плиний Старший давал не менее причудливые советы по обезболиванию родов: по его мнению, помочь роженице могла правая лапа гиены, положенная на живот. А если же возникали трудности с поиском гиен, можно было заменить их на перья грифа. Для приготовления лекарственного зелья Плиний рекомендовал использовать плаценту собаки, помет свиней и гусиную сперму. Правда, то, как именно следует добывать подобные ингредиенты, автор не сообщает.


Чтобы роды поскорее завершились, роженицу привязывали к скамье, поднимали вертикально, а затем стучали скамьей по разложенным на земле дровам. Кощунственный метод стимуляции родов дожил практически до эпохи Возрождения.


Отсутствие должного ухода, несоблюдение элементарной гигиены в родах – повитухи не удосуживались даже мыть руки – все это в совокупности приводило к катастрофически высоким показателям материнской и детской смертности. В работе «Город в средневековой цивилизации Западной Европы» под редакцией А. А. Сванидзе отмечается, что «в XIV–XV веках женщин в европейских городах было на 20–30 % больше, чем мужчин» [12]. Так, например, во Франкфурте 1385 года на 1000 мужчин приходилось 1100 женщин. Правда, при более подробном рассмотрении выясняется, что в возрастной группе 13–17 лет превалируют женщины, а от 23 до 27 лет – мужчины. Главной причиной такого демографического «перекоса» была высокая смертность женщин от родов и сопутствующих заболеваний. Автор также отмечает, что после 40 лет преимущество оказывалось вновь за женщинами: продолжительность жизни женщины, миновавшей опасности детородного периода, была выше, чем у мужчины.

В случае преждевременных родов, когда помощь не успевала прийти, или беременности в результате тайной связи, когда раскрытие факта прелюбодеяния сулило большие неприятности, женщина оставалась рожать в одиночестве, а затем ей приходилось доказывать суду, что она не убивала нежеланного младенца. Люси Уорсли в книге «Английский дом. Интимная история» ссылается на дошедшие до наших дней протоколы судебных допросов незамужних женщин, чьи дети скончались в результате травматичных родов [59]. В 1668 году суд поручил группе опытных повитух тщательно осмотреть одежду и постельное белье незамужней женщины, подозревая ее в убийстве незаконнорожденного младенца. Те пришли к заключению, что нижняя юбка действительно стала первым вместилищем ребенка. Поскольку малыш был рожден в результате адюльтера, местные власти предположили, что непременно имело место убийство. Женщина была признана виновной и осуждена.

Церковь контролировала подготовку будущих врачей, основным предметом в медицинских школах было богословие. Болезнь истолковывалась с точки зрения религии. Вскрытия находились под строжайшим запретом – почерпнуть сведения об анатомии было неоткуда. Впрочем, медицинская литература продолжала печататься: монах Альберт Великий (Альберт фон Болльштед) выпустил пособие для повитух. Однако издание было призвано не повысить образованность акушерок, а научить их сохранять жизнь новорожденного на время, достаточное для его крещения. Детская смерть не воспринималась как ужасающая трагедия – она была обыденным явлением, а вот похороны некрещеного младенца страшили, поскольку он считался возможным вместилищем для злых духов и бесовского отродья.

Еще один труд, содержащий наставления акушеркам, принадлежал перу лекаря из Вормса, Евхарию Ресслину Старшему[27] (1470–1526). Средневековый немецкий врач и ученый, не лишенный чувства прекрасного (и, очевидно, юмора), назвал свою книгу «Сад роз для беременных женщин и повитух» (1513). В ней он предписывал женщинам для лучшего самочувствия курить голубиный помет, а в остальном лишь вторил древнегреческим и древнеримским коллегам. Тем не менее трактат был переведен на французский, голландский и английский языки и стал стандартным учебником для акушерок. Правда, многое из этого учебного пособия или оказывалось плагиатом, или было пропитано средневековыми суевериями, несшими больше вреда, чем пользы.

Эпоха Возрождения

В эпоху Возрождения влияние религии на общество снизилось. На первый план вышло развитие естественных наук. Сбросив религиозную кабалу, естественные науки и медицина смогли наконец расправить плечи и отправиться на поиски новых идей. Эпоха научного эксперимента и наблюдений не могла не породить великих ученых, чьи труды продвинули научную мысль далеко вперед.

Одним из новаторов следует считать Андреаса Везалия (1514–1564), которого по сей день называют отцом научной анатомии. Везалий первым стал проводить вскрытия человеческих трупов. Родился будущий анатом в семье потомственных медиков[28]. С детства Андреас пользовался книгами из обширной библиотеки своего отца и деда. Чтение медицинских трактатов, передаваемых из поколения в поколение, прививало юноше любовь к профессии и уважение к семейным реликвиям. Это сработало, поскольку Андреасу было суждено прославить фамилию.



Андреас Везалий – врач и анатом, лейб-медик Карла V



В 1528 году Везалий поступил на факультет натуральной философии в Лувене[29], где он, ценитель классической культуры, изучал латинский и греческий языки, философию, риторику и получил степень магистра искусств. С 1533 по 1536 год Везалий обучался на медицинском факультете Парижского университета. Особенно юношу заворожило посещение секционных залов. В 1537 году в Падуе[30] Везалий защитил диссертацию и получил докторскую степень по медицине.

Вскрытия в эпоху Возрождения, конечно, проводились, но считались делом грязным и недостойным руки профессионального врача. Позднее Везалий шутил, что видел нож в руках у преподавателей только во время обеда. Препарировать трупы в анатомических театрах доверяли малограмотным цирюльникам[31], пока профессор зачитывал соответствующие отрывки из учебника. Неудивительно, что различные огрехи, а порой и грубые ошибки оказывались незамеченными. Андреас оказался первым, кто не пошел на поводу у стереотипов и сам взялся за секционный нож. Заметив у студента страсть к анатомии, профессор анатомии Яков Сильвий (1478–1555) предложил ему должность в анатомическом театре. Так Андреас Везалий стал заниматься любимым делом за скромную плату. Перед каждым рассечением трупа он горячо молился, прося прощения у Бога за свой научный интерес. Hic locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae – «Вот место, где смерть охотно помогает жизни». Так гласила надпись, украшавшая главный вход Парижского анатомического театра, и Везалий, взяв ее на вооружение, столь же охотно искал смысл жизни в смерти.

Поначалу, обнаруживая неточности в академических знаниях, Везалий не мог поверить собственным глазам. Авторитет Галена был настолько велик, что подобное казалось немыслимым. Везалий и сам с радостью бы согласился с галеновской анатомией, но то, что он видел на вскрытиях, противоречило написанному в учебниках. Накопив опыт и преодолев неуверенность, Андреас Везалий стал фиксировать собственные наблюдения (этому в свое время учил студентов Гален!). В его трудах были представлены верные сведения о системе кровообращения, дыхания и выделения. Везалий стал первым, кто описал анатомию женского таза, в частности строение матки.

Результатом многолетней работы стал трактат «О строении человеческого тела, в семи книгах» (1543). Атлас Везалия произвел эффект разорвавшейся бомбы. Трактат начинался со слов: «Сколько ребер у Адама?» – чем знатно пощекотал нервы всему католическому духовенству. Смелость научной мысли настолько обескураживала, что встретила яростное сопротивление даже среди близких друзей и преподавателей Везалия. Яков Сильвий назвал своего бывшего подопечного Везанус, что в переводе означает «безумный». Он отрекся от Везалия и написал едкий памфлет «Опровержение клеветы некоего безумца на анатомические работы Гиппократа и Галена, составленные Яковом Сильвием, королевским толкователем по медицинским вопросам в Париже» (1555).


Согласно Священному Писанию, Творец создал женщину из ребра мужчины. Значит, у представителей сильного пола одной кости должно недоставать. Удивительно ли, что Андреас Везалий настроил против себя весь христианский мир, сказав, что в телах женщин и мужчин одинаковое количество ребер.


Естественно, Везалий не был первым, кто обнаружил противоречие, но прежде анатомы отмахивались от этого обстоятельства, полагая, что им попадаются какие-то «неправильные» тела мужчин. А может быть, просто опасались гнева общественности. История запомнила только Везалия – как первого, кто не побоялся выступить против церкви, а значит, практически отделил религию и науку.

В ту пору царило убеждение, что в организме человека присутствует косточка, которая «не горит в огне и в воде не тонет» и вообще неуничтожима. В ней якобы заложена таинственная сила, позволяющая человеку воскреснуть в день Страшного Суда. Андреас и здесь сказал свое слово, отрицая наличие такой чудо-кости, а значит, и возможность воскрешения из мира мертвых.

Уж такого церковь стерпеть не могла. Андреас Везалий стал мишенью для испанской инквизиции. Однажды она сумела достать ученого. Везалию было предъявлено обвинение в диссекции живого человека – ассистент лжесвидетельствовал против него, утверждая, что на вскрытии у трупа несколько раз сократилось сердце. Инквизиция приговорила анатома к смертной казни. И только личное заступничество короля Испании Филиппа II позволило сменить высшую меру на паломничество к Гробу Господню. Везалий отправился в Иерусалим, но на обратном пути попал в кораблекрушение. Он оказался заброшен на далекий, необитаемый остров Закинф, где и скончался.

В сознании многих цивилизаций бытовало убеждение, что роды – сознательный, волевой акт со стороны новорожденного. Начало родов обусловлено лишь желанием малыша поскорее покинуть утробу матери. Гиппократ считал, что младенец отталкивается от дна матки ножками и таким образом появляется на свет. Поэтому в некоторых народных культурах практиковались методы по «выманиванию» ребенка из чрева обещаниями вкусной еды или угрозы хорошей трепки в случае осложнения. Если же роды затягивались, то это списывали на «вредный характер» ребенка.

Тогда медики уже верно полагали, что, рождаясь, младенец проходит через костное кольцо материнского таза. Но до точных анатомических описаний было далеко. Так, было распространено заблуждение, что во время родового акта у женщины расходится лонное сочленение[32], расширяя проход для головки новорожденного. Этот процесс является причиной боли в родах. Только анатомические атласы Андреаса Везалия содержали подробное описание тазовых костей и опровергли данную теорию.

Семена, посеянные Везалием, вскоре дали свои всходы. Вслед за великим ученым врачи стали больше практиковаться в анатомии, сами проводили вскрытия, перестав делегировать это дело цирюльникам. Появлялись новые подробные описания той или иной части тела. Так, итальянский анатом Габриэль Фаллопий (1523–1562) впервые описал строение маточных труб. Позже их станут называть фаллопиевыми трубами. Кроме того, он исследовал развитие зародыша и, по сути, оказался предвестником эмбриологии. Нидерландский ученый Ренье де Грааф (1643–1671), изучая строение женских половых желез, установил, что они содержат пузырьки различных размеров – фолликулы яичников. Созревший фолликул получил в медицине название «граафов пузырек».

Все это дало мощный толчок к развитию хирургии. Величайшим хирургом эпохи Возрождения считается Амбруаз Паре (1510–1590). Удивительно, но этот человек даже не имел медицинского образования!

Случай Паре показывает, что добродетель иногда оказывается выше образованности. Что отличало Амбруаза Паре от современников? Во-первых, он был добр, так добр, что обратил свое внимание на стоны рожениц и крики раненых. Раненым он перестал вливать в раны кипящее масло, как делали его коллеги. Считалось, что масло поможет ране затянуться скорее. А роженицам он проводил поворот плода на ножку при поперечном предлежании, тем самым вернув в акушерскую практику манипуляцию, спасающую жизни. Прием поворота плода на ножку – это проявление высшего акушерского мастерства, пример того, как, не убивая, не калеча ребенка и мать, можно оказать роженице необходимую помощь. Без преувеличения можно утверждать, что с возрождением приема поворота плода на ножку акушерство стало самостоятельной наукой, отделившись от хирургии.

Начинал Паре как подмастерье цирюльника, затем практиковался в хирургии на протяжении трех лет в больнице Отель-Дье, где соседствовали нищие, преступники и умалишенные. Основана больница в 641 или 645 году парижским епископом Ландри из самых чистых побуждений. Но по итогу Отель-Дье превратилась в мрачное заведение, где отбросы и бродяги доживали свой век в самых чудовищных условиях. Больница находилась на попечении церкви и зависела лишь от пожертвований прихожан. Скудные взносы не могли обеспечить необходимого, зачастую пациенты голодали. Хорошо поесть удавалось лишь в дни церковных праздников. После длительного голодания плотные обеды зачастую заканчивались смертью несчастных. Условия содержания также оставляли желать лучшего. В плохо освещенных, непроветриваемых помещениях часть пациентов лежали по 4–6 человек в одной койке (кровати были широкие). Оставшиеся – прямо на полу, на грязных соломенных тюфяках или подстилках. Дети вместе со стариками, мужчины с женщинами, здоровые с умирающими. Нередко в родовых схватках корчилась женщина, а рядом метался в бреду больной брюшным тифом. Бывало, что человек умирал и тело выносили не сразу – приходилось несколько дней лежать рядом с трупом. Двери Отель-Дье были открыты сутки напролет: туда мог зайти любой и принести или взять все что угодно. Хотя посетителями в основном были лишь студенты-медики или просто желающие попрактиковаться в медицине, за персоналом особо не следили. Амбруаз Паре позднее вспоминал, как однажды провел четыре ампутации носа подряд, не имея никакого навыка. Двое из несчастных скончались, но никаких взысканий не последовало. Выздоровление в Отель-Дье в целом было редкостью.

После такого больничного вертепа Паре попал на фронт. Во время Итальянской войны (1536–1569) его талант развернулся в полную силу. Основным достижением Паре можно назвать разрыв с устоявшимися правилами военной хирургии, которые на тот момент безбожно устарели. Огнестрельные раны, как считалось, приводили к заражению крови, так как в них оседали ядовитые продукты сгорания пороха. Единственное, что могло стать противоядием, – это кипящее масло (или раскаленное железо). У каждой палатки в военно-полевом госпитале можно было обнаружить котел с таким «антисептиком». Помощники хирургов собирали дрова, чтобы поддерживать необходимую температуру масла. Описан случай, как один из работников споткнулся в темноте и угодил прямиком в котел.

Однажды у Паре закончилось масло, вместо этого он обработал раны солдат холодной смесью из яичных желтков, розового масла и скипидара. Паре сильно переживал, что к утру обнаружит всех пациентов мертвыми. Каково же было его удивление, когда оказалось, что их самочувствие было гораздо лучше по сравнению с теми, кому все-таки досталась порция масла: «К своему удивлению, рано утром я застал раненых бодрыми, хорошо выспавшимися, с ранами не воспаленными и не припухшими. В то время как других, раны которых были залиты кипящим маслом, я нашел лихорадящими, с сильными болями и с припухшими краями ран. Тогда я решил больше не прижигать несчастных» [55]. С этого момента хирург прибегал только к перевязке ран, смазывая их хвойно-яичным бальзамом по собственному рецепту. Паре опроверг идею о ядовитом действии пороха на организм человека, полагая, что кипящее масло лишь усугубляло положение пациентов и причиняло им ужасные страдания. Объясняя свой подход, Паре утверждал, что организм способен сам справиться с раной: «Я перевязал его, а исцелит Бог».

За такое незначительное, казалось бы, нововведение на него обрушилась жесточайшая критика. Паре, конечно, припомнили все: отсутствие медицинского образования, низкое происхождение, сомнительный контингент первых пациентов. Поводом для отдельных упреков служило также то, что книга Паре «Способ лечить огнестрельные раны, а также раны, нанесенные стрелами, копьями и др.» был написан на простом французском языке, тогда как медицинскую литературу было принято издавать на латыни. Латинского языка Паре не знал, за что прослыл невеждой, несмотря на то что к тому времени он успел прослушал цикл лекций в медицинском колледже, обучился анатомии у именитых анатомов Франции. В отличие от медиков, французские монархи благоволили и покровительствовали Паре. Франциск II, Карл IX, Генрих III – у всех Амбруаз Паре служил личным хирургом. Поговаривали, что гугенот Паре был укрыт Карлом IX в одной из комнат Лувра в мрачную Варфоломеевскую ночь[33].

Паре ввел в хирургию перевязку сосудов, использовал в своей практике массаж, сконструировал первые глазные протезы. Он впервые выполнил ампутацию верхней конечности на уровне локтевого сустава, оперировал «заячью губу» и «волчью пасть» (расщелину твердого и мягкого нёба). Существует мнение, что Паре возобновил проведение кесарева в случае смерти матери. Хотя некоторые авторы утверждают, что Паре пытался проводить кесарево и на живой женщине, что в отсутствие асептики и наркоза, естественно, приводило к летальному исходу. Несомненной заслугой Амбруаза Паре стало возвращение в практику поворота плода на ножку. Это вывело акушерство на уровень античной Греции, повитухи в акушерской школе, основанной Паре, стали вновь обращать внимание в родах не только на женщину, но и на ребенка. История не запомнила имена критиков и злопыхателей, зато сейчас мы чествуем Амбруаза Паре как самого милосердного и передового хирурга своей эпохи.

Новое время

Акушерство набирало обороты. Многие врачи стали публиковать труды, посвященные женскому здоровью, появился целый ряд акушерских пособий. Во многих европейских городах были открыты родильные дома, хотя из-за высокой смертности от родильной горячки женщины предпочитали рожать дома, на улице, где угодно, только не в больничных палатах, за которыми закрепилась дурная слава. Постепенно акушерская помощь переходила из рук повитух в распоряжение врачей-мужчин. Однако первопроходцам приходилось несладко.

Мужчины-акушеры на протяжении истории сталкивались с невероятным ханжеством. Согласно традиции, врач или просто руководил, пока всю работу делала повитуха, или вмешивался, когда нужно было провести операцию по извлечению мертвого ребенка. Обычай, а иногда и даже закон запрещал мужчинам выступать в роли акушера. К тем, кто имел наглость пренебречь общественными устоями, относились пренебрежительно, придумывали язвительные прозвища. Вильяма Смелли, организовавшего в XVIII веке в Лондоне школу повитух, его конкурентка, миссис Найхелл, повитуха с Сенного рынка, окрестила «повивальным дедом лошадиной богоматери» [61].

В Средние века и даже в начале Возрождения последствия могли оказаться намного серьезнее обидного прозвища. Известна история некого доктора Вертта из Гамбурга, который переоделся в женское платье, чтобы присутствовать на родах, за что был сожжен на костре. Амбруаз Паре в течение своей карьеры заложил традиции «мужского» акушерского дела, но стереотипы было не так просто искоренить из общественного сознания. Считается, что некоторый вклад внес король Франции Людовик XIV, который на роды к своей фаворитке вызвал мужчину-акушера. Парижане оказались восприимчивыми к «модному» новшеству. Но даже тогда врачу вменялось требование – повязывать на шею край простыни и вслепую принимать роды.

Даже в 1929 году Говард Хаггард пишет о предвзятом взгляде на профессию акушера: «Не далее как в сороковых годах XIX века Джон Стивенс написал и опубликовал в Лондоне памфлет об „опасности и безнравственности“ участия мужчин в „повивальном деле“. Свои усилия он посвятил Обществу подавления пороков. Сегодняшние акушеры уже не подвергаются презрению и осмеянию. Тем не менее в странах, отставших в своем культурном развитии, до сих пор остаются отголоски прежнего отношения; проявляется оно очевидным, хотя и не высказываемым вслух умалением достоинства врачей, занимающихся родовспоможением. Их считают низшей врачебной кастой, уступающей врачам других профессий – например, хирургам. Такое отношение сказывается на качестве преподавания акушерства в медицинских учебных заведениях, а подчас приводит к тому, что в акушерство идут люди, не блещущие способностями. Сказывается это отношение и на статистике детской и материнской смертности» [60].

Многим мужчинам удалось вписать пару строчек в главу об истории женских болезней. Нидерландский акушер Хедрик ван Девентер (1651–1724) изложил нормальное анатомическое строение женского таза, охарактеризовал его патологии и их значение для родов, впервые ввел понятие «предлежание плаценты»[34]. Появились акушерские щипцы (см. главу «Акушерские щипцы»). Французский акушер Морисо предложил рожающим женщинам кровати вместо устаревшего и неудобного родильного стула.

Выдающимся акушером XVII века принято считать Франсуа Морисо (1637–1703). Так же как и Амбруаз Паре, первые шаги в медицине он сделал в стенах родильного отделения больницы Отель-Дье. Но, в отличие от предшественника, Морисо не «отвлекался» на хирургию – его интересовало исключительно акушерское дело. В 1668 году он опубликовал фундаментальный труд по акушерству – «Трактат о болезнях беременных и о родах», который стал признанным руководством для нескольких поколений европейских акушеров. Морисо детально описал механизм родового процесса, усовершенствовал технику принятия родов, описал некоторые формы внематочной беременности, разработал алгоритм действий при выпадении петель пуповины, изложил оказание помощи при приращении плаценты. Он обращал внимание на послеродовой период, грудное вскармливание и уход за новорожденным.

Франсуа Морисо первым заявил, что во время беременности стенка матки утончается, а не утолщается, как считали ранее. Ключевая роль ребенка в начале родов была опровергнута ученым: Морисо отвел основную роль сокращениям гладких мышц матки. Опроверг он и идею о расхождении костей таза в родах, подтвердив тем самым анатомические постулаты Андреаса Везалия. Акушер разработал методику приема ребенка в тазовом предлежании, сделал поворот плода на ножку при поперечном положении ребенка рутинным для акушеров. Также Морисо разработал прием особого выведения головки плода. Прием этот, используемый и поныне, был усовершенствован другими врачами и известен сегодня как прием Морисо – Лавре – Лашапель.

В «Трактате о болезнях беременных и о родах» Морисо рассказывал о своих наблюдениях относительно послеродового периода. Интересно, что он рекомендовал тугое пеленание новорожденных, полагая, что это способствует правильной осанке. Морисо первым развеял миф, что семимесячный плод выносливее и жизнеспособнее, чем восьмимесячный, – корнями это убеждение уходит еще в учение Гиппократа и в сознании современных акушеров сильно до сих пор.

Заслуги Морисо не имели числа, а популярность стремительно росла. К сожалению, будучи прославленным доктором и искусным акушером, Морисо не смог спасти свою сестру, которая скончалась от послеродового кровотечения: «Сегодня самый тяжелый день в моей жизни, воспоминания кошмарны… Кажется, чернила, которыми я пишу, превращаются в кровь… Сегодня в родах от кровотечения, на моих глазах, погибла моя родная, любимая сестра… В родах, которые принимал я… Я, великий, всемирно известный ученый, врач, акушер Франсуа Морисо» [39]. Так и не оправившись от трагедии, Морисо оставил прибыльную практику в городе и поселился в маленькой деревушке, где и прожил до конца жизни.

С изобретением наркоза, развитием асептики и антисептики более успешно внедрялись оперативные техники родоразрешения, в частности акушерские щипцы, ручное обследование послеродовой матки, рассечение промежности. Вскоре врачи стали пробовать производить операцию по извлечению плода сквозь брюшную стенку – кесарево сечение. Об этом и многом другом вы прочтете в следующих главах.

Глава 4

Что происходило на Руси?

Медицинские знания и опыт Древняя Русь переняла у скифов. Скифами древние греки и римляне называли обширную народность, проживающую на территории Восточной Европы в I тысячелетии до н. э.[35] Они вели кочевой и полукочевой образ жизни, заселяли степи Приазовья, Причерноморья и Предкавказье.

«Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами!» – пламенно восклицал поэт Александр Блок. Хотя достоверные изображения скифов, найденных при раскопках, уверяют, что народ принадлежал к европеоидной расе.

Геродот, ученый и философ Древней Греции, бывавший в Скифии, писал, что лечением у них занимались колдуны и жрецы. Скифы использовали в медицинских целях прижигание каленым железом и кровопускание. Были хорошо знакомы с лекарственными растениями. Если лечение не приводило к выздоровлению, то лекарей безжалостно сжигали на костре. В сочинении «О воздухе, водах и местностях» он описывал быт и хозяйственную жизнь скифов. Например, он сообщает, что у женщин из племени савроматов[36] нет правой груди. Вероятно, что они специально удаляли ее, как амазонки, чтобы было удобнее стрелять из лука.

Судя по данным раскопок, на территории Скифии существовали лечебницы, подобные древнегреческим асклепионам. Там же проходило обучение медицине. Основными направлениями были хирургия и борьба с заразными болезнями. Историки медицины Н. А. Богоявленский и М. Б. Мирский в книге «Медицина Древней Руси» отмечают, что наряду с ранениями, переломами, «расшиблениями коленок» хирурги занимались изучением «томлением женок при родах» [42]. Надо отметить уровень развития хирургии: например, на хранящейся в Эрмитаже Куль-Обской вазе изображена операция – скиф вправляет челюсть воину, перевязывает раненую голень. Скифскую медицину исследователи называют праславянской, подчеркивая таким образом ее значимую роль в последующем развитии медицины у славян.


В Древней Руси медициной занимались волхвы, помогали им колдуньи или ведьмы (от слова «ведать» – знать). Позднее их стали называть «бабы богомерзкие».


Согласно былинам, легендарного богатыря Илью Муромца исцелили именно волхвы, дав ему «испить чарочку питьица медвяного». Надо отметить силу меда, почитаемую волхвами: практически все лекарственные снадобья содержали мед. Мед с молоком кобылицы рекомендовали при простуде. Наряду с этим популярностью пользовались панты – рога молодого оленя – и сырая печень. При так называемой куриной слепоте, снижении зрения в сумерках, волхвы рекомендовали употреблять рыбью печень. Печень трески действительно содержит значительное количество витамина А, необходимого для синтеза родопсина, светочувствительного зрительного пигмента. С принятием христианства волхвы не исчезли, к ним долгое время обращались все слои общества – от дворянского до крестьянского сословий, – хотя их существование официально признавали преступным. В летописях сохранился случай суда на Новгородском вече в 1227 году: четыре волхва были обвинены в поклонении дьяволу, отравлении людей и сожжены на городской площади.

Когда на территорию Древнерусского государства пришло православие, усилилось влияние византийской, а вместе с ней и западной культуры. Например, в XVII веке иеромонах и богослов Епифаний Славинецкий (1609–1675) перевел анатомический труд Андреаса Везалия «О строении человеческого тела». На территории Восточной Европы труд получил название «Врачевская анатомия». Известно, что русские лекари основывали свои некоторые рекомендации на учении Парацельса[37]: назначали при заболевании уха специальный эликсир для закапывания.

Главную роль играла монастырская медицина. В «Степенно́й книге»[38] упоминается о том, что Владимир Святой установил долю церкви от налогов – «десятину». «Десятая часть от всего стяжания нашего» переходила монастырям. Там же говорилось об «церковных людях» или «лечци», о «монастыреве и больницы и гостинницы и странноприимницы». «Лечци» оказывали основную медицинскую помощь, во всем подчинялись церкви, к ним приводили нищих, обездоленных и больных. Хотя, несомненно, существовали и отдельные, «мирские» лекари. В ту пору медицина приобрела исключительно семейный характер. Знания передавались от отца к сыну, тайну «врачевания» строго берегли.

Надо отметить, что медиками были не только мужчины, на Руси женщины также были причастны к выхаживанию лежачих больных, сбору лекарственных растений и приготовлению снадобий. Женщины-лечцы умели вправлять вывихи и делать массаж. Постоянным лекарем того же Ильи Муромца выступала некая Марина. «В Новгородской переписи» от 1583 года говорилось о «Натальице Клементьевской, жене лекарьице».

Акушерская помощь была сосредоточена в руках знахарок и бабок-повитух. Принятие родов, уход за молодой матерью и младенцем – все это входило в обязанности повитухи. При нормальном течении родов роль повитухи заключалась в том, чтобы ободрять роженицу, растирать ей поясницу, приговаривая «расступитесь, разойдитесь косточки». Повитуха вводила во влагалище женщины кусочки мыла «для размягчения». Местом для родов чаще выбиралась баня, на худой конец амбар, сеновал, погреб. Когда не находилось подходящего уголка, то роды проходили в избе, при этом всех домашних требовалось сослать «с глаз долой», например отправить к соседям с каким-либо поручением. Хотя иногда вся семья подолгу молилась, в том числе и дети, прося у святых благополучного разрешения родов. Вообще религиозные представления играли существенную роль. Повитуха, расположив роженицу на лавке, полу или соломе, переодевала ее в чистую рубаху, окуривала ладаном, поила крещенской водой. При этом непрерывно крестилась и отвешивала земные поклоны. При каждой схватке укрывала живот, чтобы «не было остуды».

О начале родов старались не распространяться. Существовало мнение, что чем больше людей знает, тем тяжелее и болезненнее будет процесс. Особенно тяжко пришлось бы роженице, если бы о родах узнала девушка. Считалось, женщине пришлось бы отстрадать «за каждый волосок» на ее голове. «Безнаказанно» в тайну могли быть посвящены двое – бабка-повитуха и мать роженицы. Отсюда в более зажиточных крестьянских семьях, где можно было обойтись без пары рабочих рук, или очень больших, где было трудно укрыться от посторонних глаз, бытовала традиция отправляться рожать в дом матери. В книге «Русская народно-бытовая медицина», составленной по этнографическим материалам, Г. И. Попов описывает случаи, когда женщина обнаруживает, что роды начались на людях, например во время работы в поле: «Сноха, почувствовав приближение родов, сообщает об этом свекрови. Та, как бы нечаянно, ломает свою косу и словами: „Дай-ка мне, Марьюшка, свою косу, а ты сбегай домой и принеси другую“ – дает ей повод, не обращая на себя внимание присутствующих, удалиться с поля»[39] [45]. Автор восхищается выносливостью и необыкновенным терпением русской женщины: крестьянка, застигнутая родами врасплох, могла не обмолвиться близким ни единым словом и втайне, одна, родить ребенка где-нибудь на дворе.

Пышным цветом расцветало магическое мышление. Вереница совпадений, снов, суеверий, предзнаменований складывалась в единую картину мира, где любые незначительные мелочи оказывались взаимосвязанными и несли какой-то второй, потаенный смысл. Существовал целый ряд примет, связанных с беременностью и родами. Так, верили, что если у женщины во время переодевания завернется платье, то в этом году она выносит ребенка. То же с ней случится, если она наступит на мужские штаны или ей привидятся журавли. Приметы, охраняющие беременность, запрещали беременным пинать собак и кошек – из-за этого у нее будут болеть ноги и спина. Если беременная женщина смотрит на пожар и почешется, то в этом месте у ребенка будет темное родимое пятно, «обожженное». Если женщина наступит на вожжи или канат, ребенок может в утробе запутаться в пуповине и умереть. Если выплеснет воду с крыльца – ребенок будет страдать рвотой. Будет чесать голову в праздник – ребенок будет вшивым. В те же дни будет шить, малыш родится слепым или глухим. Беременным нельзя смотреть на юродивых и больных, иначе на ребенка перейдут их недуги. Испугается волка – какая-то часть тела у младенца обрастет волчьей шерстью.

Приметы предсказывали пол: «острый» (небольшой и выдающийся вперед) живот указывал на мальчика, широкий – на девочку. Выпирает правый бок – родит мальчишку, левый – девчонку. Женщина с чистым лицом носит под сердцем сына, если лицо во время беременности покрывалось пятнами, то в семье стоит ожидать дочь. Женщина, предпочитающая есть селедку, беременна мальчиком; если охотлива до редьки – девочкой. Если же женщина желала родить сына, она должна была во время полового акта надеть шапку; дочь – повязать своим платком голову мужу.

Приметы охраняли других от беременных: например, им нельзя было присутствовать на пробивании новых колодцев, иначе вода станет непригодной для питья. Если женщина переступит через седло, лошади будет тяжело работать в поле. А если уж беременная перейдет кому-то дорогу, то его точно ждут неприятности. Представления о ритуальной нечистоте беременной или родившей женщины были характерны для многих традиционных культур, в том числе и славянской. Способность к деторождению делала женщину причастной к круговороту жизни и смерти, к потустороннему миру. Вот почему она воспринималась как двойственное существо, которое дает благо, дарит новую жизнь, но одновременно – таит угрозу.

В остальном жизнь женщины не сильно менялась. Беременность не была поводом для освобождения от ежедневного труда. В зажиточных семьях беременная могла рассчитывать на то, что ей поручат нетрудную, «детскую» работу. И что суровая свекровь и муж на время перестанут поучать ее шлепками и оплеухами, что, возможно, за обедом ей достанется самый добрый кусок. Иначе дело обстояло у нищих крестьян. Для того чтобы не умереть с голоду, каждый член семьи обязан был трудиться.

Во второй половине беременности муж не стремился разделить с женой супружескую постель, поскольку считалось, что в этот срок ангел вкладывает в младенца душу. Как только становился заметен живот, соседи разносили новость по округе. Ожидание ребенка было своеобразным общим событием. Соседки из любопытства чаще заходили в гости, приносили гостинцы.


Мужчины при встрече с беременной посмеивались над ней, шутили за глаза, какая она стала «широкая и неповоротливая».


Помимо суеверий и обрядов, существовали и некоторые зачатки акушерской науки. Примером того может служить трактат «Алимма», содержащий ряд медицинских советов. Считается, что авторство принадлежит внучке Владимира Мономаха, Евпраксии. Девушка интересовалась медициной и целебными травами, готовила снадобья из кореньев и растений. В 1122 году Евпраксию выдали замуж за императора Византии Алексея Комнина, при коронации она получила имя Зоя. В Византии Зоя изучала греческий язык, читала в оригинале медицинские сочинения Галена, Гиппократа. А затем сама написала книгу. Однако некоторые историки оспаривают эту версию, полагая, что «Алимма» написан Зоей, но не внучкой Мономаха, а дочерью византийского императора Константина VIII, жившей в XI веке [40]. Трактат состоял из пяти частей: в первой содержатся рекомендации по личной гигиене, уходу за ребенком и лечению детских недугов; вторая часть – размышления об институте брака, о беременности и родах; третья посвящалась гигиене питания и рецептам; четвертая – наружным болезням (рекомендации по применению мазей и лечению кожных заболеваний); пятая – болезням сердца и желудка, лечебному массажу.

Императрица в рукописи предостерегала беременных и рожениц от переутомления. Советовала посещать баню каждые три дня, соблюдая чистоту тела. Кормящей матери стоило усиленно питаться и принимать помощь от родных. После родов женщина должна провести в кровати несколько дней ради собственного здоровья – считалось, что, если женщина встанет, матка займет неправильное положение, что в будущем повлечет гинекологические заболевания. Можно предположить, что выпадение половых органов приписывали не многочисленным и травматическим родам, а нарушению постельного режима в послеродовом периоде. Интересным является тот факт, что после родов, особенно если они произошли вне дома («раньше в поле рожали, и ничего!»), женщины носили особую перевязь. Она представляла собой нечто вроде поддерживающей повязки и проходила через промежность, завязывалась на плече. Ее функция – поддержание внутренних органов, профилактика выпадения.

О том, как протекал послеродовый период, пишет В. Бердинских в книге «Крестьянская цивилизация в России»: «Порчи боялись чрезвычайно. Поэтому в некоторых деревнях матери после родов выполняли довольно замысловатые обряды. Считалось, что малые дети и роженицы очень урочливы (на них легко напустить порчу). Бабки-повитухи защищали от такой напасти. „А после родов роженицы кладутся на пол на ржаную солому, где лежат неделю. Во все это время каждый день по два раза согревается баня, куда она ходит в самой изорванной одежде с костылем в руке, чтобы показать, что роды дались нелегко – избежать „уроков“, отчего можно заболеть. Из бани возвращаясь, нужно опираться на плечо повитухи или мужа“. ‹…› (Н. Н. Коснырева, 1920)» [7].

Баня в Древней Руси была не только заведением для гигиенических процедур, но сакральным местом, почти святилищем. Кроме прямого назначения – мытья, – посещение бани использовалось в качестве оздоровительной процедуры.


Поскольку баня считалась пограничным местом – пространством между явью и навью, миром живых и миром мертвых, – там было принято проводить свадебные, родильные, похоронно-поминальные обряды, гадать.


Сельские целители прописывали посещение бани при различных кожных заболеваниях (угревая сыпь, лишай, перхоть, чесотка), при суставных поражениях вроде ревматизма и артроза. Там хранились лекарственные травы и коренья, иногда даже продовольствие на зиму. А деревенские самогонщики прятали в банях бражку.

Были известны даже «похоронные бани»: у восточных славян, как отмечает этнолингвист М. А. Андрюнина, среди других поминальных обрядов существовал обычай топить баню для покойника: «Мифологические представления о символическом обмывании души умершего параллельны обряду обмывания тела: вода смывает нечто, принадлежащее жизни, этому миру живых, и готовит для перехода в иной мир. Ритуальные омовения, „смывающие“ с человека прошлый статус и готовящие его к принятию нового, „меняющие“ его природу, являются неизменными и важными частями всех обрядов перехода» [5].

В Заонежье в день похорон родственники усопшего до захода солнца ходили в баню и вели себя так, будто покойный находится рядом с ними. После мытья они оставляли в предбаннике для умершего чистую рубаху и веник. Детям объясняли, что так «душа в последнюю баню ходит». Русские также топили баню для покойных накануне родительского дня – разумеется, никому из живых в ней мыться не разрешалось.

Естественно, что и для такого интимного и важного процесса, как роды, лучше бани в деревенском подворье не найти. В ней было чисто и тепло, что так необходимо для новорожденного и матери. Полумрак и тишина снимали лишнюю нервозность и беспокойство. В послеродовом периоде в бане можно было «схоронить от постороннего глаза» родильницу вместе с младенцем. Провожая роженицу в баню, повитуха брала с собой икону, крестила углы и печку. Новорожденного бабка мыла, приговаривая: «Ангел с тобой, хранители с тобой». Иногда нашептывания носили магический характер: «С гуся вода, с Нины худоба, вода вниз, а Юля кверху. Все твои болезни – на калену каменку» или «С гуся вода – с младенца худоба. Окачишь! Окачишь! Вымойся! Уйди окачишь во имя Отца и Сына и Святого Духа!» [18] Согласно обычаям, после родов женщина должна вымыться трижды, в течение этого срока ей запрещалось кормить ребенка грудью, потому как молоко считалось непригодным для малыша (см. главу «Грудное вскармливание»). Повитухи были уверены, что, если родильница в бане станет кусать ворот своей рубахи, у новорожденного не будет грыжи – она ее «загрызет». А если первую из трех бань затопить осью от телеги, женщина скорее оправится после родов.

Баня считалась чудотворной и для новорожденных. Интересен обряд «перепекания» младенцев в печи (реже назывался «допеканием» и «запеканием»). Сказка, где злая Баба-Яга собирается посадить в печь Аленушку и Иванушку, существует неспроста. Оказывается, она является отголоском старинного обряда, распространенного среди восточных славян (и европейских народов). В России ритуал был известен преимущественно в Поволжье, центральных и южнорусских губерниях, а также в Сибири.

Больных и недоношенных младенцев воспринимали как «недозревших» в материнской утробе. Чтобы довести его до нужной кондиции, ребенка нужно трижды на лопате отправить в печь «допекаться». Русская печь, очевидно, ассоциировалась с маткой, куда ребенка помещают, чтобы он родился заново.

В этом контексте «перепекание» детей символически отождествляется с выпечкой хлеба. Бабка-знахарка перед тем, как совершить обряд, выпекала в печи хлеб. Затем на хлебную лопату сажали малыша и отправляли в теплую (не горячую) печь.

Согласно фольклористу А. Л. Топоркову, символика ритуала «перепекания» младенцев многослойна: «…в разных вариантах на первый план выступают то одни, то другие аспекты его смысла. Согласно большинству описаний, главной целью ритуала было сжигание болезни, ср. формулы: „Собачья старость[40], припекись в печи!“, „Как хлеб печется, так и собачья старость пекись!“ и под.» [57].

С принятием христианства разительных изменений в родовспоможении не произошло. Вся ответственность за роды лежала на повитухе. Если роды замедлялись, повитуха стимулировала схватки. Метод зависел от времени года, если летом, то роженицу следовало «остудить»; если роды происходили зимой, то женщину отводили в баню и распаривали. Повитухи были убеждены, что роды должны сопровождать тошнота и рвота. Поэтому давали женщине собственную косу в зубы «давиться». Иногда щекотали горло своими пальцами или заставляла дуть в бутылку. Развязывали все узлы на одежде роженицы и членов ее семьи, снимали кольца и серьги, отпирали все замки в избе, снимали цепи, вынимали из печи заслонку, открывали сундуки, распахивали окна и двери. Предполагалось, что это помогает раскрыться телу роженицы.


Деревенские роды редко проходили в постели, повитуха заставляла женщину ходить по избе и выполнять работу, требующую физических усилий (например, месить тесто, молоть жерновами, мыть пол).


Бабка была уверена, что, если роженица будет лежать, ребенок обязательно «закатится под ложечку». Иногда, когда женщина совсем обессиливала, ее водили под руки вплоть до самых потуг. В тот момент, когда уже показалась головка младенца, использовался прием – через потолочную балку перекидывалась веревка, роженица цеплялась за нее обеими руками, упиралась ногами в низкую скамеечку, пол или кровать и рожала в полувисячем положении. «Каждая вещь упадет наземь, коли ни на чем не держится… потому и ребенка, тут, тоже к земле тянет, а коли лежит баба, как есть, ну, и он лежит смирно», – объясняли повитухи [45].

При затянувшихся родах применялся обряд «перешагивания» и его вариации: «…иногда… муж становится посреди избы, растопыривает ноги, а жена проползает между них… иногда же, наоборот, перешагивает через мужа, растянувшегося на полу, мучающаяся родами жена»[41] [45]. Если же это не помогало, то повитухи проводили обряд «прощения». Считалось, что роды затянулись по причине греха, совершенного мужем или женой. Повитуха допрашивала супругов с пристрастием, выясняя, на ком грех, а затем приглашала в избу мужчин или женщин, живущих по соседству. Если виноват был муж, он падал на колени и молил прощения «перед всем православным народом». Или то же самое делала роженица. Выслушав, соседи хором повторяли: «Бог простит» и расходились по домам.

Как мы видим, у повитухи в арсенале был целый ряд своеобразных способов помощи роженицам. С целью направить ребенка по родовым путям под спину женщины подкладывали клубок из старого тряпья или ступу; для правильного положения младенца в утробе будущая мать, опять же по велению повитухи, вставала на четвереньки, прыгала с лавки или «перекидывалась на кровати мужа». Чтобы «вытряхнуть» ребенка из утробы, муж брал жену под мышки, приподнимал над полом и встряхивал. После родов для выманивания последа бабка располагала у половых путей родильницы кусочек сахара. Г. Попов описывает уж совсем диковинный способ отделения «детского места»: конец пуповины привязывался к кочерге, а кочерга к хвосту дворовой собаки. Собака, стремясь освободиться от кочерги, тянула за собой послед [45]. Иногда, переусердствуя, повитухи могли и вовсе оборвать пуповину.

Пуповину повитухи перерезали ножом на топоре (у мальчиков) или на гребенке (у девочек) и связывали прядями льна, переплетенными с волосом родильницы, чтобы «ребенок всю жизнь был к матери привязан». Иногда для предупреждения грыжи у младенца пуповину перегрызали зубами. Изначально перерезание пуповины считалось основной функцией повитухи, поэтому их называли «пупорезками», «пупковыми, пуповыми» бабками[42].

Послед, или детское место, воспринимали как двойник матери и ребенка, а потому после отделения его полагалось похоронить. Место для захоронения выбиралось укромное, под полом избы, в подвале, около печи, под порогом, поскольку «похоронить посреди двора, на проходе, где ее могут вырыть собаки, означает, что женщина „свово тела не понимае“: в сущности, она бросает на съедение часть себя и своего ребенка, так как дитя, чей послед съела собака, не выживет» [27]. Вместе с последом хоронился кусок ржаного хлеба, луковица, иногда яйца. По преданию, если детское место не хоронить три дня, то и детей не будет потом три года. А если зарыть пуповиной вниз, то женщина больше не забеременеет. В некоторых случаях перед зарыванием послед клали на голову или лицо родильницы, чтобы «не болела голова». После родов женщине давали поесть посоленного хлеба, порцию водки, головку лука или редьки.

Стоит отличать деревенских бабок-повитух от акушерок. Акушерки, как правило, имели начальное образование, обучались повивальному делу в смотровых земских докторов или – позднее – в школах повитух. Их было не много, чтобы охватить все население. В отдаленных регионах о них вовсе и слышали. А потому всегда на помощь приходили бабки-повитухи, неграмотные и не очень чистоплотные, набивали руку на принятии родов у домашних животных. Это, кстати, было похвалой: «У меня хорошая бабушка была, ее к скотине водили».

Профессия повитухи была почетной в русской деревне. А потому кандидаток отбирали тщательным образом. Обычно более опытная бабка выбирала себе ученицу. Замужняя не могла стать повитухой, поскольку телесные наслаждения были для них под запретом. При этом у повитухи должны были быть свои дети, но возраст ее должен предполагать невозможность деторождения. Как и в Древней Греции, предпочтение отдавали женщинам в менопаузе. В идеале это должна была быть вдова. Уделялось внимание и нравственному образу женщины – повитуха не должна была сквернословить, пить спиртное, браниться, плести интриги. Скромная, тихая, она являлась в каждый дом, куда ее звали. Возможности отказать не было. Повитуха водила в баню и парила, нянчила новорожденного, прибирала в доме, сопровождая дела молитвами и ласковыми словами – это было близко и желанно для каждой женщины. В народе так и говорили: «Бабка походит – всему делу пособит» или «Бабка повивальная – родня всем дальняя!» [66]

В конце XVI века появился Аптекарский приказ. Точная дата основания приказа до сих пор остается предметом дискуссий среди историков, однако самые ранние упоминания об «оптекарской избе» относятся к 1581 году [63].

Во времена правления Ивана Грозного на территории Московского Кремля была организована придворная Государева аптека, обсуживавшая царскую семью. Она, судя по всему, и была прообразом Аптекарского приказа. В XVII веке Аптекарский приказ постепенно расширял свои полномочия, став в итоге общегосударственным ведомством. К его функциям относилась медицинская забота о боярах, царских приближенных, военачальниках, царском войске; заготовка лекарственного сырья и производство лекарств; руководство аптеками и аптекарскими огородами; приглашение ко двору врачей и контроль за их работой; проверка «докторских сказок» (историй болезни); судебно-медицинское освидетельствование; собирание и хранение медицинских книг; подготовка российских лекарей (с 1654 года).

Одним из первых докторов Аптекарского приказа стал английский врач Роберт Якоби, он же Роберт Джейкоб. Родился Якоби в Лондоне, обучался в Кембридже, получил степень доктора медицины (аналогична современному диплому врача). Став личным врачом королевы Елизаветы I, Якоби смог быстро завоевать ее расположение. Отправляя в 1581 году лейб-медика к Ивану Грозному, королева написала следующее: «Мужа искуснейшего в целении болезней уступаю тебе, моему брату кровному, не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему свое здравие» [30]. Якоби была подготовлена должность в Аптекарском приказе и назначено немалое жалование. Он сумел приобрести благосклонность Ивана Грозного и даже, по легенде, предлагал царю, уже несколько раз женатому к тому времени, в очередные невесты леди Мэри Гастингс, дочь графа Гунтингтона и дальнюю родственницу королевы Елизаветы. Сватовство, однако ж, не состоялось в связи со смертью царя.

Роберт Якоби обладал широкими знаниями в гинекологии, много занимался здоровьем царицы Марии Федоровны Нагой. После смерти Ивана Грозного Якоби вернулся в Лондон, однако в 1586 году опять приехал в Москву. Елизавета I писала преемнику Ивана Грозного, Федору Иоановичу, и царице Ирине Федоровне (сестре Бориса Годунова) о том, что «из дружбы к ней снова отпускает в Москву медика своего Якоби, особенно искусного в целении женских и родильных болезней» [31]. В письмах Ирина Федоровна горячо ее за это благодарила. Якоби всю жизнь преданно прослужил английскому и заодно русскому престолу и скончался в 1588 году в одной из своих командировок.

Вне царского двора врачей в собственном смысле этого слова на Руси в то время практически не существовало, так как никаких врачебных школ не было и в помине вплоть до середины XVII века. Список медицинских специальностей, согласно переписным книгам, был, мягко сказать, невелик. Историк А. Н. Медведь в работе «Болезнь и больные в Древней Руси» отмечает: «„Кровопуски“ (они же „рудометы“), „зубоволоки“, „зелейщики“[43] – вот скромный „джентльменский набор“ русских врачей XV в. – первой половины XVII в.» [40].

Аптекарским приказом впервые было утверждено, что мужчина не может заниматься акушерским делом, а роды должны принимать повитухи. Следующая попытка урегулировать деятельность повитух была предпринята аж в XVIII веке. Петром I были учреждены первые госпитальные школы, которые положили начало систематической подготовке русских докторов. Приглашать на службу иностранных врачей было в России обычным делом. Считалось, что русские не склонны к врачеванию в силу чрезмерно «удалого» характера. Поначалу это были англичане: Ральф Стендиш (ок. 1522–1559), Линдсей Арнульф (ум. 1571), Ричард Рейнольдс (ок. 1529–1606), Сэмюэл Коллинз (1619–1670), тот же Роберт Якоби. Всех объединяла докторская степень по медицине, полученная в одном из европейских университетов, и то, что вместе с медицинскими знаниями они привозили в Россию свою культуру. На смену им пришли немцы, голландцы, поляки. Все приглашенные доктора предпочитали консервативные методы лечения, презирая хирургию как низшую врачебную специальность (что было обычным явлением в Европе вплоть до XVIII века). Хотя из России и посылали запрос на докторов, которые «во всяком лекарском деле искусны», хирургов при дворе было совсем немного. Об их деятельности и вкладе в развитие русской медицины ничего неизвестно.

В России не было ни одного института, где бы готовили отечественных врачей. Вот и придворным врачом Петра I был голландец. В 1702 году русский посол в Амстердаме подписал контракт с Николаем Ламбертовичем Бидлоо (ок. 1670–1735), согласно которому Бидлоо должен был прослужить при дворе личным врачом царя, или, как тогда было принято говорить, лейб-медиком, в течение шести лет. Доктор сопровождал Петра I во всех походах и путешествиях. Жалование Бидлоо было на порядок выше, чем у прочих профессоров медицины.

В 1706 году Петр I подписал указ, в котором велел построить в Москве «военную гошпиталь»[44] за рекой Яузой, напротив Немецкой Слободы – в Лефортово, – по проекту Николая Бидлоо. Спустя год, в 1707 году, ворота госпиталя открылись для первых пациентов. Ими стали подьячие, монахи, военнослужащие и студенты. При госпитале была открыта первая госпитальная медико-хирургическая школа, в которой Бидлоо являлся инспектором и преподавал анатомию и хирургию по своему рукописному «Наставлению для изучающих хирургию в анатомическом театре» (1710). Русским языком голландский хирург не владел – занятия велись на латинском, немецком или голландском языках. Поэтому первый комплект учеников набирался преимущественно из детей иностранцев. Правда, их не хватило: пришлось добирать из студентов Славяно-греко-латинской академии в Москве, где готовили будущих священнослужителей, переводчиков и государственных деятелей.

Причем получил Бидлоо самых непутевых: пьяниц, лодырей и вообще тех, от кого духовенство с радостью избавилось [67].

Новоиспеченные студенты-медики узнали почем фунт лиха. Учебных пособий не существовало, бумагу завозили из-за границы, и была она «дороже глаза». Гусиные перья, пригодные для письма, студенты сами собирали вдоль берега Яузы. Помимо перьев, ученики Бидлоо собирали лечебные травы и пиявок, самый популярный медицинский «инструмент». Деревенским мужикам подобная охота казалась подозрительной, поэтому случались нападения на медиков. Срок обучения в среднем составлял 5-10 лет. Первый выпуск состоялся в 1712 году. Сам Бидлоо докладывал Петру I следующее: «Лучших из студентов моих рекомендовать не стыжусь, ибо они не токмо имеют знание одной или другой болезни, которая на теле приключается, и к чину хирурга надлежат, но и генеральное искусство о всех тех болезнях, от главы даже до ног, с подлинным и обыкновенным обучением, как их лечить, тако ж приключающиеся язвы завязывати и ко оным завязывание сочинять, где повсядневно от ста до двухсот больных суть, зело поспешно научились. Взял я в разных годах 50 человек до науки хирургической, которых 33 осталось, 6 умерло, 8 сбежали, 2 по указу взяты в школу, один за невоздержание отдан в солдаты» [54].

При госпитале был организован анатомический театр, где проводили вскрытия «подлых людей» (на которых, к слову, государь присутствовал лично и даже учился препарировать трупы). По распоряжению Петра I со всей округи туда свозили казненных преступников. Как относилась к этому православная церковь, история умалчивает. Можно предположить, что представители духовенства негодовали, но Петру I было недосуг выслушивать жалобы. Он закладывал основы отечественного здравоохранения.