Роб Биддальф
Крепкий орешек Джонс и нарисованный город
Джоди, благодаря которой всё это и случилось
Published 2021 by Macmillan Children’s
Books an imprint of Pan Macmillan
Text and illustrations copyright © Rob Biddulph 2021
Печатается с разрешения издательства
Macmillan Publishers International Limited
© Биддальф Р., 2021
© Биддальф Р., илл., 2021
© Шишин П., пер., 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Пролог
Мир, похожий на совершенно новенькую страницу, стоял весь белый. Бескрайнее полотно неба, украшенное несколькими бледными облачками, выведенными кисточкой, висело над снежной равниной. Всё вокруг тихо и неподвижно.
Вдруг – что-то зашевелилось. Разрезая долину надвое ровной линией, по снегу бежала маленькая тёмная фигурка. Какой-то зверёк. Ну, или набросок зверька. Каракули меха с лапами и хвостом. Может, собака. Кто бы то ни был, он двигался с определённой целью: спастись от того, кто его преследовал.
Прижимая к голове острые уши, он мчался что было духу к маленькой кучке деревьев возле указательного столба. Через каждый десяток прыжков он оборачивался и смотрел через плечо перепуганными чернильными глазами. Чем короче оставалось расстояние до деревьев, тем медленнее, казалось, бежало время. Сто метров. Пятьдесят метров. Десять метров. И вот… зверёк пулей метнулся в рощицу.
Десять секунд тишины.
А потом – звук.
Нет, ты ещё не слышишь его, ты его чувствуешь – лёгким трепетом глубоко в животе, а потом начинается тихий низкий гул. Постепенно гул становится громче. И громче. И громче. И через минуту вся долина начинает мерцать, когда миллиард снежинок затрепещет под нарастающий рокот.
И на горизонте появится громадная, чудовищная, вселяющая страх машина…
Часть 1
…в которой Орешек познаёт несколько удивительных истин
1. Наказание
«Нельзя рисовать огнедышащих вампиров-единорогов в тетради по физике».
Крепкий орешек Джонс только что написала это предложение в четыреста девяносто шестой раз. Это отняло у неё почти два часа и оставило на среднем пальце левой руки огромную мозоль. Не считая учителя, мистера Докинса, во всей школе, кроме неё, не было никого.
– Сэр, я закончила, – подняла она руку.
Докинс оторвал взгляд от кроссворда; его чёрную бороду усыпáли крошки от картофельных палочек с солью и уксусом.
– Сейчас проверим, Пернилла, – презрительно усмехнулся он. Он подошёл к девочке и принялся быстро пролистывать большую стопку бумаги, лежавшую перед ней на парте.
Орешек так разозлилась, что почувствовала, как её лицо заливает краской. Она терпеть не могла, когда её называли по имени. В свидетельстве о рождении, может, и было написано «Пернилла Энн Джонс», но с того времени, как она появилась на свет, её называли Орешек. И даже раньше, ещё до того, как она появилась на свет. Папа часто рассказывал: «Когда мама была беременна пару месяцев, мы узнали из интернета, что ты была размером с орешек. Так мы и стали тебя называть: Орешек». Так её все называли и в «Мелодии», её старой школе, однако было бы чересчур ожидать того же от Докинса – Духа Смерти.
Докинс торжествующе помахал перед ней листами бумаги:
– Ты заполнила тридцать одну сторону формата А4. Учитывая, что на каждой странице умещается максимум шестнадцать строк, простая арифметика мне подсказывает, что из пятисот строк, которые были тебе заданы, ты выполнила только четыреста девяносто шесть. Это 99,2 процента задания. А как тебе известно, любой ученик, которому повезло учиться в Школе Святого Хьюберта для бесповоротно одарённых научно-математически, обязан выполнять каждый аспект любой задачи, за которую он берётся. На. Сто. Процентов. А в данном случае очевидно, что ты не достигла результата на 0,8 процента.
И где-то под его усыпанной крошками бородой расплылась самодовольная улыбка.
– В качестве наказания за попытку увильнуть от полнейшего выполнения работы ты не только выполнишь задание целиком, но и напишешь дополнительно ещё сто строк. Этого времени должно хватить, чтобы я закончил кроссворд, съел яйцо по-шотландски и успел домой к телевикторине «Университет бросает вызов».
– Но, сэр…
– Никаких «но», Джонс. Выполняй. Я не знаю, до какой степени терпели безвольную расхлябанность в твоей прежней школе, но тебе следует осознать: точность превыше всего. Легкомысленному творчеству в «Святом Хьюберте» места нет. Нет места совершенно.
2. Роквелл Райли
Устало волоча ноги, Орешек прошла через школьные ворота и заметила высокого стройного мальчика с идеальным шаром буйных чёрных волос, окружавших голову; он ждал её на автобусной остановке. Увидев Орешка, Роквелл Райли улыбнулся, встал со скамейки и бросил ей яблоко:
– Я подумал, ты захочешь перекусить.
– Спасибо, – вздохнула она, – но всё равно не стоило тут болтаться.
– А, ерунда. Пока ждал, повторил кое-что из химии. Строение атома – это же так интересно, правда? Ты знаешь, что, когда натрий взаимодействует с неметаллами, например с хлором, он полностью теряет внешний электрон? Вся оболочка, которая его окружает, попросту растворяется, не остаётся вообще ничего. Ничегошеньки. Пустота. Ну, то есть это же просто взрыв мозга!
Орешек посмотрела на него без всякого интереса.
– Я совершенно не понимаю, о чём ты говоришь, – сказала она.
– Ага, ну да! – улыбаясь, ответил Роквелл. – Не надо меня дурачить. Хоть ты и скрываешь, я считаю, что ты умнее всех нас, вместе взятых. Тебе же поэтому не нравится вся эта штука про школьного товарища? Чтобы никто случайно не узнал, какая ты суперумная?
Орешек вздохнула. Программу «Школьный товарищ» придумали в «Святом Хьюберте», чтобы помогать новеньким освоиться. Товарищам полагалось встречаться на один час каждый день и обсуждать любые вопросы, которые появлялись у нового ученика, но с тех пор как в первый же день два месяца назад Орешка поставили в пару с Роквеллом, он сделался её тенью. Орешек, однако, старалась увильнуть от их встреч. Она подозревала, что Роквелла приставили к ней не только ради неё, но и ради него самого: насколько она сумела понять, друзей у него в школе не было. И даже неясно почему, ведь он казался таким милым мальчиком. Если б она искала себе друзей, ей бы наверняка могло повезти гораздо меньше.
Но она никого не искала, и этим всё объяснялось. У Орешка не было никакого намерения осваиваться в «Святом Хьюберте», хоть с товарищем, хоть без товарища. Уж как хотите, а она не задержится тут надолго.
– Слушай, ты сегодня опять пропустила встречу. Если в обед не выходит, тогда, может, будем встречаться по утрам перед школой? – спросил Роквелл, с надеждой широко распахнув глаза. – Давай прямо завтра? Неохота получать нагоняй за то, что опять пропустили, ага?
Снова вздох. Зная, что он не отстанет, пока она не согласится на встречу, Орешек сдалась.
– Ладно. Если так надо.
– Правда? Великолепно! – лицо Роквелла просияло от радости. – Я… э-э… я зайду тогда часиков в восемь, ага? На Мелодия-роуд, да?
– Да, – громко выдохнула она. – Дом номер восемьдесят.
3. Нерис и большой автомобиль
Не успела Орешек откусить яблоко, как на дорогу вывернул огромный серебристый автомобиль с затемнёнными стёклами и на полной скорости поехал к ним.
Когда автомобиль плавно остановился, Орешек и Роквелл невольно вытянули руки по швам. Заднее окно опустилось, и в нём показалось лицо, которое Орешек хорошо знала.
– Привет, красотка!
Орешек разулыбалась. Это была Нерис, мамин секретарь из бухгалтерской фирмы. Орешек её обожала. Она единственная с маминой работы разговаривала с ней как с нормальным человеком, а не как с ребёнком.
Орешек даже не представляла, сколько Нерис было лет. Её волосы были того самого пепельного цвета, который тут же делает человека семидесятилетним, а то и старше, однако лицо у неё было на удивление гладким, не считая нескольких мелких морщин в уголках глаз. Морщинки от улыбок. Нерис улыбалась часто.
– Мама отправила меня за тобой. Она получила из школы сообщение по телетексту, что тебя оставили после уроков, вот я и здесь. Я не знаю, эти учителя всё время на что-то жалуются, разве не так?
Нерис открыла дверь автомобиля.
– Ну что, красотка, умираю, как хочу чашку чая. Давай-ка забирайся, да поживее, и будем в офисе быстрей, чем успеешь сказать Лланвайрпуллгуингиллгогерихуирндробуллллантисилиогогогох.
Светлые глаза Нерис мельком глянули в сторону Роквелла:
– Твоего маленького друга куда-нибудь подвезти?
– А… а… – бессвязно залопотал Роквелл, – сп-сп-спасибо, но нет, спасибо, мадам. Э-э… мэм. Э-э… в-ваше высочество. Я на скейтборде. Увидимся утром, Орешек.
И с этими словами он оттолкнулся ногой и исчез в конце улицы.
– Ах, какой милый мальчик! – сказала Нерис, когда Орешек забралась внутрь. – Я рада, что ты наконец заводишь друзей в «Святом Хьюберте».
– Мы с Роквеллом не друзья. Это он со мной такой милый, потому что ему так сказали в школе и он не хочет получить нагоняй. И вообще, не хочу я заводить никаких друзей в «Святом Хьюберте», – глаза у Орешка наполнились слезами. – «Друзья» означает, что мне с ними весело и я не против остаться. А я ни за что не останусь!
Она выглянула в окно.
– И вообще это ни к чему. Папа скоро вернётся. Они с мамой всё выяснят, и тогда я смогу вернуться в «Мелодию» к старым друзьям.
Нерис нахмурилась.
– Девочка моя дорогая, не забывай, что мама отправила тебя в «Святого Хьюберта», потому что хочет для тебя самого лучшего. Она любит тебя, ты же знаешь. Не маши пока рукой на эту школу, моя хорошая. Всё ещё может измениться.
Она повернулась к человеку на переднем сиденье:
– Поехали, Хэммонд…
4. Закладки на клейких листочках из коробки с обедом
Орешку было непросто выразить словами, как сильно она скучала по папе. Он исчез год назад, и не проходило ни минуты, когда бы она не желала изо всех сил, чтобы он вошёл в комнату, схватил её на руки и сжал в своих медвежьих объятиях. Каждый раз, услышав звонок телефона или увидев, как открывается дверь, она затаённо надеялась, что это он. И всякий раз, обманувшись, чувствовала боль от его отсутствия заново. Папа у Орешка был художником, как и она. Живописцем, если сказать точнее. Причём хорошим – по крайней мере, Орешек считала так. Она унаследовала от него страсть рисовать и творить искусство. Папу Орешек боготворила.
Она любила часами просиживать в маленькой, залитой светом оранжерее позади дома, в которой папа устроил студию. Там царил беспорядок, но всегда находилось столько всякого интересного: и полупустые тюбики с краской, и старые кружки, полные кисточек, и цветовые диаграммы, приклеенные к стенам на скотч, и деревянные куклы, которые можно было усадить в какую захочешь позу, и мольберты всех мыслимых размеров. Но лучше всего были картины, тут и там расставленные по студии.
Некоторые закончены полностью, некоторые наполовину, а некоторые, уже, казалось, законченные, были перечёркнуты в последний момент. Орешек любила их все, но больше всего она обожала пустые холсты. Картины, которым ещё только суждено появиться. Таилось в них что-то волшебное.
Всякий раз, увидев широкое пространство чистейшего белого, она знала, что папа скоро превратит его во что-то гораздо большее. Во что-то новое. Как же ей повезло с отцом! Он умеет сотворить красоту просто-напросто из ничего.
А ещё были закладки на клейких листочках.
Когда Орешек была совсем маленькой, она очень боялась переходить из детского сада в школу. В детском саду ей приходилось проводить только утро, а в школе придётся проводить целый день. Это её страшно пугало. Ей же будет не хватать того времени после обеда, которое они с папой так весело проводили вместе! Неделю перед школой она проплакала. Родители очень встревожились.
– У меня есть идея, – сказала мама за день до школы. – А что, если папа будет рисовать тебе каждый день маленькую картинку на клейком листочке и класть в коробку с обедом? И тогда всё утро ты будешь ждать, когда сможешь открыть коробку, а после обеда тебе будет над чем посмеяться. Мне кажется, это поможет.
Вот так у Орешка начала складываться коллекция закладок на клейких листочках из коробки с обедом. Каждый день папа рисовал для неё картинку на маленьком квадратике жёлтой бумаги и прятал между бутербродами, йогуртами и фруктовыми батончиками. И каждый день она с нетерпением ждала новой картинки. Папа рисовал её любимых персонажей из книжек, из телепередач и из фильмов, портреты членов семьи, миниатюрные копии знаменитых картин и много всего другого. Всё-всё, что только могло прийти ему в голову. И на каждом из этих рисунков стояли спрятанные под штрихами слова: «Навеки люблю тебя! Х».
За всю начальную школу и за первое время в «Мелодии» папа не пропустил ни одного дня, и Орешек бережно хранила каждую закладку. День за днём она приносила их домой и складывала в полиэтиленовый пакет под кроватью. А в прошлом году папа смастерил ей деревянную шкатулку – складывать закладки, «чтобы не потерялись».
– Почему «Хвостик»? – спросила она, прочитав надпись на крышке.
– Это, – ответил он, – от одного латинского слова, которое означает «кисть художника», оно переводится на английский как «хвостик». От него и произошло английское слово «карандаш». Я подумал, оно будет здесь к месту, ведь я пользуюсь кисточкой и карандашом, когда рисую для тебя.
Орешек по-прежнему хранила эту шкатулку, которую заполняли до краёв больше двух тысяч рисунков. Разумеется, с тех пор, как папа исчез, никаких новых закладок не появлялось. Теперь, открывая коробку с обедом и не находя внутри никакого рисунка, она день за днём получала напоминание о его пропаже, и это было для неё будто нож по сердцу. Время обеда превратилось из лучшего времени дня в худшее. Каждый день она задавала себе один и тот же вопрос: «Где же папа?»
5. Исчезновение
Когда папа исчез, это ничем нельзя было объяснить.
Орешек с мамой, братом и сестрой отправились навестить тётю Джин. Папа решил остаться дома и закончить особенно сложную картину, на которой собака такса играла на скрипке.
– Не беспокойтесь обо мне, – сказал он. – Если честно, я не испытываю особой нужды слушать о том, чем занималась в ближайшем парке собака сестры водопроводчика тётки начальника брата Джеки, подружки Джин. Как вернётесь, посвятите меня в подробности, и это меня вполне устроит.
Однако, вернувшись домой, они обнаружили только записку на кухонном столе.
Лео, старший брат Орешка, тут же начал звонить ему, но едва он успел набрать номер, как мама обнаружила папин телефон – он звонил в коридоре. Мама поговорила со всеми, с кем только можно – с папиными друзьями, с бабушкой, с дядей Эдом, – вдруг папа что-то давно задумывал. Но никто ничего такого не видел и не слышал. Всё это было очень странно.
С самого начала Орешек поняла, что одно не складывается с другим. Во-первых, когда они уходили утром, папа с виду был совершенно счастлив. Даже шутил о том, как скучно им будет у тёти Джин! Во-вторых, если он ушёл навсегда, почему не взял ничего с собой (кроме паспорта, которого нигде не было)? Наверняка бы он захватил с собой телефон, кошелёк и хоть что-нибудь из одежды? Всё это сбивало с толку.
Но больше всего она не могла поверить, что он мог просто взять и вот так их бросить. Не объясниться. Не попрощаться. Он же такой замечательный папа! Ему всегда интересно, чем заняты дети. К нему всегда можно прийти, когда случаются беды. А ещё он вечно разговаривает дурацкими голосами и рассказывает ужасные анекдоты, как умеют одни лишь папы. К тому же, как думала Орешек, папа с мамой были по-настоящему счастливы. Они держались за руки при всякой возможности и, в отличие от соседей, мистера и миссис Герберт, почти никогда не спорили о том, чья очередь выносить мусор.
Мама поначалу наверняка чувствовала то же самое – тем же вечером она позвонила в полицию. Орешек слышала, как она говорила по телефону: да, последние пару месяцев он вёл себя несколько странно. Как будто его что-то заботило, и он выскакивал куда-то из дома на час-другой, ни слова не говоря ей о том, куда он идёт. Она решила, сказала она полиции, это из-за того, что за долгое время он не продал ни одной картины и очень расстраивался.
Расследование продолжалось день или два. Полиция проверила службу паспортного контроля и выяснила, что в день исчезновения он сел на самолёт в Мексику. Полиция сообщила маме, что, по их мнению, никаких подозрений в том, что совершено преступление, нет, а есть, судя по всему, человек, который сбежал от своих обязанностей, – ничего необычного. Ещё они сказали, что папа даст о себе знать, когда будет готов.
И, похоже, они были правы. Через два дня мама получила из Мехико вот такую открытку:
Вот тогда-то мамино беспокойство сменилось злостью. Огромной злостью.
– Как он мог с нами так поступить? Какой эгоизм! – покачала она головой. – Что-то произошло, как же я не заметила? Я понимаю, что много работаю в последнее время, но всё равно…
Орешек не разделяла маминой злости. Слишком уж всё подозрительно, это же ясно. Для начала: зачем лететь в такую даль, в Мексику, и без денег? К тому же буквы, написанные от руки на записке, – очевидно же, что это фальшивка. Папа никогда не писал заглавными буквами. Да неужто этих улик не хватает, чтобы возникло хотя бы малюсенькое подозрение? Почему полиция, а самое главное, мама не делают ничего, чтобы его отыскать?
– За последние двое суток я многое узнала о вашем отце, – объяснила мама Орешку и Лео, уложив спать их младшую сестру. – Я вчера открыла браузер у него на компьютере и прошлась по истории запросов. Стало ясно, что он планировал это несколько месяцев. Вот, смотрите.
Она показала им несколько страничек из интернета с заголовками вроде: «Как начать новую жизнь» или «Десять признаков, что вам пора уйти от жены и детей».
– НЕТ! – закричала Орешек. – Это неправда! Он не мог! Только не папа!
На этом, не говоря ни слова, Лео вышел из комнаты и исчез на втором этаже.
– Пойми, Орешек, – грустно сказала мама, – папа – не тот человек, за которого мы его принимали. Мы все жили во лжи несколько месяцев, может быть, даже лет.
– А я не верю! – заливалась слезами Орешек. – Папа бы никогда, НИКОГДА нас не бросил! Он просто не мог! Его надо найти.
– Ох, солнышко, я уже и не знаю, что думать, – сказала мама, подтянула к себе Орешка и обняла. – Не знаю. Правда.
* * *
Прошло два месяца, от папы не было ни слова, и каждую неделю мамина злость становилась капельку сильнее. И однажды она решила вынести все папины принадлежности для рисования в сарай.
– Пора избавиться от этого мусора! – сказала она. – Ясно уже, что он не вернётся. А оранжерею, пожалуй, можно использовать по назначению.
Прошло ещё несколько месяцев, и мама сбросила настоящую бомбу:
– Орешек, я решила забрать тебя из «Мелодии» и отправить в школу Святого Хьюберта.
– Что? Почему?! – закричала Орешек. Её школа оставалась единственным местом, которое помогало пережить исчезновение папы. – Мне нравится в «Мелодии», у меня там всё хорошо. Учитель по рисованию говорит, что я начинаю делать успехи.
– Краски, карандаши – это всё, конечно, неплохо, – воскликнула в раздражении мама. – Этим хорошо заниматься как хобби, а вот карьеру, Орешек, на этом не построишь. Посмотри на отца. Всё это творчество его погубило. Высосало из него и силы, и честолюбие. И в конце концов у него не осталось никаких устремлений. По крайней мере, до тех пор, пока он куда-то не устремился.
– Но, мама…
– Послушай, коллеги на работе мне говорили, что слышали много хорошего о том, как в «Святом Хьюберте» преподают математику, – с непреклонным видом сказала мама. – И преподавание естественных наук там тоже ни с чем не сравнится по результатам. Вот на какой сфере тебе надо сосредоточиться.
– Но так же нечестно! А Лео?
– У Лео в этом году экзамены, я не хочу его отрывать. И потом, меня гораздо меньше беспокоит направление, в котором движется он. – Мама стиснула зубы. – Извини, Орешек, решение принято. В «Святом Хьюберте» согласились дать тебе место. Я уже оплатила первый год обучения, ты приступаешь на следующей неделе.
Вот так Орешек Джонс и оказалась на заднем сиденье автомобиля за спиной у шофёра, рядом с маминым секретарём, которая заехала за ней в школу, которую Орешек ненавидела и в которой её оставили после уроков в наказание за нарисованного в тетрадке по физике огнедышащего вампира-единорога.
6. Блад, Стоун & партнёры
Всякий раз, оказываясь рядом со зданием, в котором располагалась мамина бухгалтерская фирма, Орешек чувствовала себя совсем крошечной. Здание вздымалось на такую высоту, что казалось, оно вот-вот рухнет и раздавит её.
– Маме надо ещё поработать, а после вы вместе отправитесь домой, – сказала Нерис и, шаркая ногами, направилась к зданию, где перед ней разъехались в стороны автоматические двери. – Можем подняться и подождать у неё в кабинете. Я поставлю чайник.
В фирме «Блад, Стоун & партнёры» мама Орешка работала немногим больше трёх лет. Орешек хорошо помнила день, когда мама получила эту работу, – хотя бы потому, что папа выскочил в магазин и купил бутылку шампанского и крем-соду детям. Орешку, Лео и их малютке-сестричке никогда не дозволялось пить газировку, и крем-сода – это было так здорово!
– За мою жену, бухгалтера высокого полёта! – прокричал, сияя от гордости, папа, и они с мамой звякнули бокалами. – Я всегда знал, что ты этого добьёшься!
Какой счастливый был тогда день! А теперь он казался далёким-далёким прошлым.
Орешек с Нерис вышли из лифта и по длинному стеклянному коридору направились к маминому кабинету. Орешек насчитала по шестнадцать дверей с каждой стороны. Каждая дверь открывалась в неотличимый от других кабинет-куб, в котором стоял неотличимый от других письменный стол с неотличимым от других креслом и неотличимым от других компьютерным экраном. Везде было пусто. И как только работники фирмы помнят, где их кабинет, подивилась Орешек.
В конце коридора была большая деревянная дверь с золотой табличкой:
Нерис постучала и вошла, не дожидаясь ответа. Орешек вошла за ней.
В отличие от стеклянного лабиринта снаружи, мамин кабинет выглядел очень старомодно. К примеру, все стены, весь пол и потолок были покрыты совершенно одинаковым деревом. От этого на Орешка тут же навалилась дремота, как будто она очутилась в огромной дубовой колыбели. К тому же всё вокруг немного сбивало с толку – можно было легко позабыть, где здесь верх, а где низ. Мешало ещё и то, что в комнате не было окон. Единственными источниками тусклого света были массивная круглая люстра из железа с десятью искусственными свечами (эту люстру как будто украли со съёмочной площадки «Игры престолов») и вмонтированный в одну из стен восьмидесятидюймовый плоский телевизор. В телевизоре постоянно работал только один канал – «Эн-Би-Би» («Новости Большого Бизнеса»). На этом канале, как замечала Орешек, только и делали, что показывали очень серых людей в очень серых костюмах, и эти люди без конца рассуждали о каких-то невразумительных цифрах, которые плыли бесконечным потоком внизу экрана. «Что за глупость, – размышляла Орешек. – Если бы я работала здесь, я бы весь день смотрела фильмы \"Марвел\"».
Мама сидела во вращающемся кресле из тёмно-зелёной кожи за рабочим столом – массивным чудищем из красного дерева, отделанным по сторонам кельтскими узлами из перламутра, – и что-то ожесточённо выстукивала на компьютере.
– Привет, дорогая! – сказала она, не поднимая головы. – Я скоро закончу. Ты посиди, а Нерис принесёт тебе чашку чая. О школе поговорим позже.
Орешек уселась в кресло, стоявшее в углу кабинета возле стола гораздо меньшего размера. Нерис подошла к стене позади Орешка и отодвинула одну из панелей. За ней, к восхищению Орешка, скрывалась маленькая, безукоризненно чистая кухня. Нерис шагнула в кухню и наполнила чайник.
В отличие от маминого, стол, возле которого сидела Орешек, был в совершеннейшем беспорядке. Всюду разбросаны ручки и карандаши, всюду лежат открытые гроссбухи с загнутыми уголками страниц. Перед ними стояла какая-то штука, похожая на шоколадку «Тоблерон», из чёрного пластика с напечатанными на ней словами: «Нерис Дженкинс, секретарь НОСБ». Орешек машинально взяла карандаш и принялась что-то рисовать в одном из блокнотов.
Вдруг она обратила внимание на компьютер Нерис. Экран был уклеен жёлтыми квадратными листочками, полностью исписанными и с крошечными окошечками для галочек.
Волна грусти захлестнула Орешка. При виде этих маленьких квадратиков жёлтой бумаги она ужасно затосковала по папе.
7. Мистер Стоун
В мамином кабинете хлопнула дверь, заставив Орешка вздрогнуть и пробудиться от воспоминаний. В кабинет уверенной походкой вошёл очень красивый человек очень маленького роста, в чёрном костюме, чёрной рубашке, чёрных туфлях и чёрном галстуке в тёмно-тёмно-тёмно-серый горошек.
Когда он заговорил, его голос оказался гораздо тоньше, чем могла бы предположить Орешек.
– Трейси, дорогая, как продвигается отчёт по расследованию потенциального участия «Глобалгород Лимитед» в карусельном мошенничестве с НДС? Надо прямо с утра положить его на глаза Бладу – пусть наливаются кровью.
С тех пор как Орешек начала учиться в «Святом Хьюберте», она почти привыкла слышать слова, в которых не могла отыскать решительно никакого смысла. Но это был какой-то другой уровень непостижимого. «Что ещё, во имя Мэри Поппинс, за \"карусельное мошенничество\"?» – думала она. Видимо, кто-то в парке аттракционов пытается выдать круговое движение за карусель.
– Скоро закончу, Мильтон, – ответила мама таким странным голосом, что Орешек её даже не узнала. – Надо только перечитать его ещё раз вечером.
– Ага! А кто это у нас тут? – Человек повернул голову к Орешку, и на его зализанных назад напомаженных благоухающих волосах заплясали отблески огоньков от люстры из «Игры престолов». Бледными серыми глазами человек оглядел её с ног до головы.
– Ой… Это моя дочь, Оре… э-э, Пернилла. Пернилла, это Мильтон Стоун. Мой шеф.
Орешек знала всё про Мильтона Стоуна. Знала, что двадцать лет назад они с мамой вместе учились в университете. Знала, что оба они изучали математику. Она даже подозревала, что он вынашивал планы на романтические отношения с мамой, пока на горизонте не появился папа. С чего бы ещё он стал звать её «дорогая»? От одной мысли, что так могло случиться, ей сделалось дурно.
– Пернилла? Прекрасное имя. – Его тонкий голос был таким же маслянистым, как и волосы. – И ты, я вижу, рисуешь в одном из наших фирменных блокнотов. В художники метишь, да?
– Типа того, – буркнула Орешек. Её всё ещё трясло – из-за того, что он называл маму «дорогая» и из-за всей этой ерунды с «Перниллой».
– Сбегаю принесу распечатки отчёта, – сказала мама, выбегая из кабинета к одному из стеклянных кубов в коридоре.
Стоун мельком взглянул на Нерис, которая что-то сосредоточенно черкала на очередном жёлтом квадратике, и вновь повернулся к Орешку. Он выдернул блокнот у неё из рук, вырвал лист бумаги, на котором она рисовала, скомкал и выбросил в корзину.
– Деточка, я прошу тебя впредь не переводить бумагу в моих блокнотах своими бесчисленными каракулями, – прорычал он. – Бумага, знаешь ли, не растёт на деревьях! А эти блокноты нужны моей фирме для настоящей работы.
Мама вернулась в кабинет, и Стоун мгновенно переменился.
– Очаровательная девочка, Трейси. Совершенно очаровательная. А какие яркие рыжие волосы! Поразительно.
– Э-э… – смотрела с изумлением мама, – очень приятно слышать. Оре… э-э, Пернилла, скажи спасибо мистеру Стоуну!
Но Орешек молчала – её опять затрясло, уже из-за второй «Перниллы».
– Пернилла! Что надо сказать?.. – прошипела мама.
– Спасибо, – пробормотала она в ответ.
– Не за что, – осклабился Стоун. – Не за что. Трейси, я буду с нетерпением ждать отчёт у себя на столе завтра в девять утра. Огромное спасибо, дорогая!
И с этими словами он вышел из кабинета и уверенно пошагал прочь по стеклянному коридору.
Орешек смотрела ему вслед.
– Вообще-то, – прошептала она, – бумага растёт именно на деревьях.
8. Лео
– Приехали, мадам.
– Спасибо, Хэммонд. Не хотите заглянуть на чашечку чая?
– Очень мило с вашей стороны, мадам, но надо вернуться в офис, отвезти домой мистера Стоуна. – Глубокий голос Хэммонда звучал тепло и успокаивающе. – Рано или поздно он закончит работу, не пройдёт, надеюсь, и четырёх часов, и мне надо быть наготове и ждать, а не то… хм… сами знаете…
Хэммонд провёл рукой, будто перерезая горло.
– Да. Конечно. Спасибо, что подвезли.
– К вашим услугам, мадам. И очень рад познакомиться с вами, юная мисс.
– И я с вами, – улыбнулась в ответ Орешек.
Семья Джонс жила в доме номер 80 на Мелодия-роуд пятнадцать лет. Это был ничем не примечательный викторианский дом среднего размера, и единственное, что отличало его от ряда других таких же домов на их улице, – это ярко-жёлтая дверь и выкрашенные ей в цвет оконные рамы. Мама с Орешком прошли по дорожке, выложенной чёрно-белой плиткой, и поднялись на крыльцо.
– Мы дома! – крикнула мама, как только они вошли в коридор. – Всё хорошо?
– Всё прекрасно, – ответил откуда-то из глубины дома низкий безжизненный голос.
Это был Лео, старший брат Орешка.
Лео уже исполнилось шестнадцать, и он, так же как мама, обожал математику. Особенно ту, что называлась чистая математика. Орешек воображала себе, что это как обычная математика, только ещё больше математическая. Математика в квадрате. Лео мечтал, когда вырастет, стать математиком-теоретиком.
Когда Орешек спросила у него, кто такие математики-теоретики, он радостно просиял и сказал ей:
– Ну, это такие люди, которые пытаются найти ответы на математические вопросы, на которые ещё никто никогда не сумел ответить.
– И зачем людям тратить на это время? – удивилась Орешек. – Я бы просто спросила учителя!
– Ха! Ты, голова (Орешек очень любила, когда он называл её так), хочешь верь, хочешь нет, только есть вопросы, на которые даже учителя не знают ответа. На самом деле математикам-теоретикам иногда приходится уделять больше времени прежде всего тому, чтобы сформулировать вопрос, а не тому, чтоб отыскать ответ.
– Так, ты меня пугаешь…
– Ха! Нет, это правда очень интересно. И можно найти кучу способов, как применить это в жизни. Вот, скажем, врачу надо выяснить скорость, с которой будет распространяться определённое заболевание, или инженеру понадобится узнать, как научить плавать определённый тип кораблей. А я мог бы всё это для них рассчитать – придумать какое-то совершенно новое уравнение.
– То есть если ты скажешь им, сколько будет шестью семь, то сможешь отправить корабль в Тимбукту? Тебе видней, Пифагор.
Так они могли дразнить друг друга часами, иной раз сопровождая подшучивания борьбой и всякий раз хохотом.
Теперь же Лео почти не смеялся. С тех самых пор, как ушёл папа. Сказать по правде, за последний год он изменился до неузнаваемости и уже не был тем весёлым и острым на язык братом, которого так обожала Орешек. На лице у него застыло выражение бесконечной озабоченности, и он почти полностью отгородился от семьи. Почти всё своё время он проводил один у себя в комнате или где-нибудь с друзьями.
Орешек не могла даже припомнить, когда он в последний раз называл её головой.
9. Лялябет
– ОРРРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕШЕЕЕЕЕЕЕЕЕК!
Крик начался в гостиной и, постепенно приближаясь, окончился в коридоре.
– ЛЯЛЯ-БЕТ! – прокричала в ответ Орешек, хватая радостную младшую сестру в объятия. – Ну, какие приключения были сегодня?
Привычка раздавать прозвища сидела у семейства Джонс в генах. Самая младшая в их семье родилась всего лишь пять лет назад. Родители назвали её Элизабет Мэй. Элизабет заговорила необычайно рано – своё первое слово («брюки») она произнесла, когда ей не исполнилось даже года, но вот выговорить собственное имя оказалось для неё бесконечной пыткой. В лучшем случае ей удавалось сказать «Лилибет». Со временем (и не без помощи старшей сестры) «Лилибет» сменилось на «Лялябет». Прозвище – что и говорить – прилипло.
– Такие, – принялась рассказывать Лялябет. – Сегодня в школе я играла в игрушечную кухню с Марли, и Марли сказал, что хочет приготовить на игрушечной кухне игрушечную яичницу, а я сказала Марли, что у него не получится приготовить на игрушечной кухне игрушечную яичницу, потому что я уже готовлю на игрушечной сковородке игрушечные сосиски, и Марли тогда сказал, что он будет готовить игрушечную яичницу в духовке, а я сказала, чтоб Марли не говорил ерунды: для этого нужна горячая ровная плоскость сковородки, и тогда молекулы яйца станут двигаться гораздо быстрее, начнут сталкиваться между собой, это ослабит связи между цепочками аминокислот, позволяя свободным протеиновым нитям перемещаться и образовывать сеть, отчего жидкое яйцо перейдёт в полутвёрдое состояние, а если делать это в духовке, яйцо в конце концов испечётся, но на это уйдёт слишком много времени. – Она остановилась перевести дух. – И знаешь, что сделал Марли?
– И что сделал Марли? – рассмеялась Орешек.
– Ушёл играть с Вероникой – наряжаться и кого-то изображать.
Орешек, хотя и была на семь лет старше, обожала проводить время с младшей сестрой. Лялябет была необычайной умницей, да и Орешек при всяком удобном случае охотно вспоминала себя в пять лет, и тогда становилось ясно, что у сестёр совершенно одинаковое чувство юмора.
Почти всякий раз они вовлекали в игры домашних животных. Собака Жиль, например, частенько оказывался в кепке и солнечных очках и, разъезжая по полу на скейтборде, пытался ухватить зубами собачье лакомство, привязанное к маленькой удочке, в свою очередь привязанной к кепке.
А их кошка (по имени Которяшка), наоборот, то и дело оказывалась в чепчике и, сидя за партой в воображаемой кошачьей школе, зубрила алфавит, который объясняла ей Лялябет. Чтобы придать игре достоверности, кошка получала имя Дженнифер Годачетыре. Орешку обычно доставалась роль Лаванды Богатствен, одноклассницы Дженнифер.
– Ну, так ему же хуже, этому Марли, – пожала плечами Лялябет. – Мама, а что на ужин?
10. Прерванный ужин
– Ну, так зачем ты это сделала? – спросила мама между куском пастушьего пирога и глотком красного вина.
– Сделала что? – спросила в ответ Орешек.
– Зачем ты намеренно сделала то, из-за чего тебя оставили после уроков? Уже четвёртый раз за три недели.
– А, это. Ну, в основном меня постоянно оставляют после уроков, потому что… ВСЕ УЧИТЕЛЯ В «СВЯТОМ ХЬЮБЕРТЕ» – ПОЛНЫЕ ИДИОТЫ!
При одной мысли о Духе Смерти Орешек впала в ярость.
– Не надо повышать на меня голос, юная леди. Я думаю, пора уже повзрослеть, – вот что я думаю. Хватит уже рисовать в тетрадках вампиров-зомби. Тебе давно уже не семь лет!
– Во-первых, я уже почти взрослая – вообще-то. Во-вторых, это был не вампир-зомби, а вампир-единорог. А в-третьих, может, оставишь меня в покое?
– Я согласна с Орешком, – добавила неожиданно Лялябет, не поднимая глаз от тарелки с хлопьями-динозавриками.
– Тебя не спрашивают! – отрезала мама. – Орешек, я понимаю, что тебе ещё только предстоит освоиться в «Святом Хьюберте», но я надеюсь, что ты приложишь хотя бы чуть-чуть усилий. Может, тебе подружиться с кем-то? Начни хотя бы с этого.
Послышался звонок телефона. Мама соскочила со стула и принялась копаться у себя в сумке.
– Да где же он? А, нашла. – Она провела пальцем по экрану: – Алло?.. О, привет, Мильтон!
Мама снова заговорила тем же странным голосом, так что Орешек снова её не узнала.
– Ты по поводу отчёта по «Глобалгороду»? Что-то ещё надо включить? А!.. А, вот оно что! Понятно. Ну… э-э… было бы… превосходно. Да, да, завтра в половине седьмого, отлично. Да. Спасибо. Ну… э-э… увидимся утром! Да, хорошо. Спокойной ночи!
Орешек с подозрением сверлила её глазами.
– Скажи мне, пожалуйста, то, что произошло, – это ведь не то, что, по-моему, произошло? – проговорила она, и на лбу у неё проступила капелька пота.
– Ну, это зависит от того, что, по-твоему, произошло, так ведь? Заканчивай ужин, Орешек.
– Ага, значит, снова «Орешек»? Уже не Пернилла? Интересно, как ты будешь называть меня завтра, на свидании с этим мерзопакостным мистером Сальноволосым?!
– Хватит! Мильтон пригласил меня завтра вечером на ужин, чтобы просто обсудить мои карьерные перспективы, – залилась краской мама. – И ничего больше. Лео, ты сможешь посидеть с сёстрами, когда няня уйдёт домой?
– Наверно, – ответил Лео, пожимая плечами и избегая встречаться глазами с матерью. Это было первое слово, которое он произнёс за ужином.
– О’кей! – закричала Орешек. – Остановите Землю, я сойду!
– Что, прости? – не поняла мама.
– Ты как будто совсем забыла о папе! Я поверить не могу, что ты собираешься притворяться, будто его никогда и не было, и станешь встречаться с этим гадостным человеком! Если бы папа был с нами…
– Папа вообще-то не с нами, – ледяным тоном ответила мама.
– Не с нами. Его, наверно, похитили и держат в каком-нибудь чудовищном подземелье против воли. Однако тебе это безразлично, только и бегаешь на свидания!
– Никто его не похитил, Орешек. Он от нас ушёл. Он сам так написал почти год назад.
– Он так никогда бы не поступил! – У Орешка задрожал голос. – Ты сама знаешь: никогда бы он так не поступил!
– Знаешь что? Я уже досыта наотчитывалась перед двенадцатилетним ребёнком. Если тебе не нравится, можешь взять и… пойти в свою комнату.
– Не беспокойся! Иду!
Орешек с грохотом выскочила из столовой и со всей силы затопала ногами по лестнице. Забежав к себе в комнату, она захлопнула за собой дверь и прыгнула на кровать.
Она лежала неподвижно и дышала глубоко, и мало-помалу сердце снова стало биться медленнее, ровнее. Через несколько минут она перекатилась на одеяле и дотянулась рукой до деревянной шкатулки, которая стояла на столике возле кровати, доверху наполненная закладками. Она медленно провела пальцами по буквам, вырезанным на крышке, а потом открыла шкатулку. Смотреть на картинки, которые папа нарисовал для неё за много лет, всегда было утешением. В такие минуты Орешку начинало казаться, что он где-то рядом. И пускай он написал «Навеки люблю тебя! Х» больше чем на двух тысячах рисунков, Орешек никогда не уставала читать эти слова.
– Я тоже тебя люблю, папа, – прошептала она. – Я найду тебя. Обещаю.
Она высыпала закладки на кровать и разложила на одеяле. Микки Маус, медвежонок Паддингтон, очаровательный пёсик из карандашных каракулей и ещё сотни и сотни знакомых физиономий смотрели на неё. Орешек потянулась рукой к особенно замысловатой миниатюрной копии картины Густава Климта под названием «Поцелуй» и случайно толкнула локтем пустую шкатулку, которая с грохотом упала на пол.
– Когда вы поймёте, что для вас хорошо, юная леди, – раздался громкий голос с нижнего этажа, – вы передумаете швыряться вещами!
Вздохнув, Орешек нагнулась и подняла шкатулку. Не успев положить её на кровать, она почувствовала внутри какое-то лёгкое движение. Она заглянула под крышку. Ничего. Пусто. Она потрясла шкатулку. И вот опять. Едва уловимый стук. Что это? Она ощупала шкатулку изнутри – длинные бока, короткие бока, дно. Ага. Кажется, поддаётся. Она попробовала приподнять края. Не выходит. Она нажала пальцами на основание. И вдруг что-то щёлкнуло, точно дверца у кухонного шкафчика. И открылось.
Секретное отделение было выложено тонким тёмно-зелёным бархатом, точь-в-точь как у мамы в шкатулке для драгоценностей. По центру пробегал длинный, узкий желобок, а в этом желобке уютно устроился…
…карандаш.
11. Хвостик
Карандаш оказался восемнадцать сантиметров длиной, ярко-жёлтый. Это был не тот знакомый всем карандаш, вытесанный на станке, – идеальный восьмигранный цилиндр из дерева с гладким остриём с одного конца и ластиком с другого. О, нет! Во-первых, он был очень старый. В том смысле, что очень-очень старый. Во-вторых, возникало ощущение, что его выстрогали вручную. Вырезали ножом. Ни одна из граней не была совершенно прямой. Он больше походил на скульптуру карандаша, чем на настоящий инструмент для письма.
Но самое примечательное, что было в нём, – заострённый кончик. Неокрашенное дерево в сантиметр длиной (жёлтое покрытие выглядело так, будто его стесали крошечным топором) окружало толстый чёрный грифель. Выступающий грифель оказался гораздо длиннее, чем привыкла Орешек: почти в половину большого пальца. Его тоже, судя по всему, сделали вручную: он довольно ровно выдавался из дерева на пару сантиметров и внезапно сужался в очень тонкое остриё.