Мари Хермансон

Чудовища рая

Злоба — это просто отсутствие способностей. Бертольт Брехт. «Добрый человек из Сычуани»
Часть I

1

Получив письмо, Даниэль поначалу даже подумал, что оно из ада.

Конверт был самый обычный, довольно пухлый, из желтоватой крупноволокнистой бумаги. Назваться отправитель не счел нужным, однако небрежные, едва разборчивые прописные буквы, которыми словно бы в спешке были накорябаны имя и адрес Даниэля, выдавали почерк брата.

Вот только вряд ли письмо было от Макса. Насколько помнилось Даниэлю, он и открытки-то от него в жизни не получал. Если уж Макс и связывался с ним, то исключительно по телефону.

Марка была иностранной. При ближайшем рассмотрении оказалось, что на ней написано вовсе не «Helvete», «ад» по-шведски, как он сперва испугался. Плохо пропечатанный штемпель гласил: «Helvetia» — Швейцария.

Даниэль прошел с письмом на кухню, где бросил его на стол и принялся возиться с кофе-машиной. Дома вечерами он предпочитал полноценному ужину чашку кофе с парой бутербродов. Обедал он обычно в школьной столовой, а поскольку жил один, готовить по вечерам лишь для себя одного ему представлялось чересчур хлопотным.

Старенькая кофе-машина наконец-то затарахтела, и Даниэль принялся вскрывать конверт хлебным ножом, однако руки у него почему-то тряслись и не слушались. Стало вдруг тяжело дышать, словно в горле застрял слишком большой кусок. Ему даже пришлось сесть.

Вызванные так и оставшимся запечатанным письмом чувства в точности повторяли те, что охватывали его и при каждой встрече с Максом. Ликование, что наконец-то увиделись, порыв подбежать к брату и крепко его обнять. Тем не менее что-то неизменно удерживало его от подобного проявления чувств. Какая-то смутная пронизывающая тревога.

— Ну прочитать-то я могу, что он там пишет, — произнес вслух Даниэль на удивление твердым голосом, словно вместо него вдруг заговорил кто-то другой, более рассудительный.

Он крепко сжал рукоятку ножа и вскрыл конверт.

2

Гизела Оберманн сидела лицом к большому панорамному окну и созерцала горный массив по другую сторону долины. Она поймала себя на мысли, что гладкая и желтоватая скалистая стена здорово смахивала на лист бумаги, а в каких-то черных крапинках и вовсе мерещились буквы.

На самом верху каменный оплот венчала бахрома отважных елей. Некоторые подобрались слишком близко к обрыву и теперь нависали над ним, подобно сломанным спичкам.

Лица за столом для совещаний расплывались в льющемся из-за спин свете, голоса зазвучали приглушенно, словно кто-то повернул ручку громкости.

— Ожидаются какие-нибудь визиты на этой неделе? — осведомился кто-то.

Она чувствовала себя как выжатый лимон, мучительно хотелось пить. А все из-за вина прошлым вечером. Впрочем, не только из-за него.

— Значится один родственник, — отозвался доктор Фишер. — К Максу. Но на этом вроде и все.

Сонливость Гизелы как рукой сняло.

— И кто же к нему наведывается? — удивленно спросила она.

— Брат.

— А… Мне казалось, они не общаются.

— Визит наверняка пойдет Максу на пользу, — заметила Хедда Гейне. — Его у нас еще ни разу не навещали, так ведь?

— Возможно.

— Да, это первый гость к нему, — подтвердила Гизела. — Вот и прекрасно. Сейчас дела у Макса обстоят превосходно. На днях он меня просто поразил — такой счастливый и спокойный. Да-да, встреча с братом определенно пойдет ему на пользу. Так когда он приезжает?

— Сегодня днем или вечером, — ответил Карл Фишер и, бросив взгляд на часы, принялся собирать бумаги. — Так мы закончили?

Рыжебородый мужчина на пятом десятке обеспокоенно поднял руку.

— Да, Брайан?

— О Маттиасе Блоке никаких вестей?

— Увы, никаких. Но поиски все еще ведутся.

Закончив возиться с бумагами, доктор Фишер поднялся. Его примеру последовали и остальные.

Кто бы сомневался, сокрушенно подумала Гизела Оберманн. Сегодня приезжает брат Макса, а ее — на минуточку, его лечащего врача — даже не потрудились известить.

Вот все здесь так делается. Поэтому-то она так и устает. Ее безграничная энергия, некогда с легкостью преодолевавшая любые препятствия, здесь совершенно бессильна. Просто отскакивает от окружающих стен и замыкается накоротко в ней самой.

3

Поток пассажиров вынес Даниэля к выходу из аэропорта, возле которого дежурила группка таксистов, вооруженных картонками с написанными от руки именами. Даниэль указал на табличку со своим именем и произнес по-немецки:

— Это я.

Таксист кивнул и проводил его к восьмиместному микроавтобусу. Больше пассажиров как будто не ожидалось. Даниэль забрался внутрь, пока водитель возился с его багажом.

— Далеко ехать?

— Около трех часов. Мы сделаем остановку по пути, — ответил водитель и задвинул дверцу.

Выехав за пределы Цюриха, машина двинулась вдоль большого озера, окруженного лесистыми горами. Даниэль был не прочь расспросить водителя о кое-каких достопримечательностях по дороге, однако их разделяла стеклянная перегородка. Так что он сидел себе, откинувшись на спинку сиденья, и то и дело задумчиво поглаживал бороду.

Его решение об этой поездке, приходилось признать, было продиктовано отнюдь не только братским участием. Нынешняя финансовая ситуация Даниэля оставляла желать лучшего. Да и эта временная работа в школе должна закончиться уже осенью, когда вернется из декретного отпуска постоянная учительница. Может, потом удастся подрабатывать замещающим преподавателем, ну еще с переводов что-то получать. Как следствие, этим летом поехать отдыхать куда-либо Даниэль позволить себе определенно не мог, так что предложение Макса оплатить билет в Швейцарию оказалось весьма заманчивым. После посещения клиники он сможет поселиться на целую неделю в небольшом отеле в предгорье и наслаждаться не особо изнурительными походами по живописным окрестностям.

За окном микроавтобуса мелькали деревья — вязы, ясени, лещина. Берег озера усеивали аккуратные домики с ухоженными садами. Над дорогой лениво парили какие-то большие коричневые птицы.

Последние несколько лет Даниэль с братом практически не общался. Как и он сам, Макс проживал за границей — сначала в Лондоне, потом в других местах, где, насколько Даниэлю было известно, он занимался тем или иным бизнесом.

С самой юности Макса беспрерывно бросало от успеха к неудаче — причем и то, и другое, безусловно, являлось его собственной заслугой, а не какой-то игрой судьбы. Начиная любой проект, он проявлял поразительную изобретательность и почти нечеловеческую энергию — только затем, чтобы, добившись желаемого и даже большего, внезапно полностью утратить интерес и с эдаким небрежным пожатием плечами отойти в сторонку, в то время как его коллеги и клиенты отчаянно пытались связаться с ним по отключенным телефонам в брошенных офисах.

В ряде случаев долготерпеливому отцу братьев даже приходилось вмешиваться и вызволять Макса из очередных неприятностей. Возможно, именно волнения из-за непредсказуемости поведения сына в конечном счете и свели его в могилу. Однажды утром у него случился сердечный приступ, он упал на пол в ванной, и вскоре его не стало.

Проведенная в ходе одного из судебных разбирательств психиатрическая экспертиза выявила у Макса биполярное аффективное расстройство. Диагноз вполне объяснял тот загадочный хаос, что на протяжении всей жизни сопровождал его деятельность — дерзкие деловые предприятия, саморазрушительное поведение и, кроме всего прочего, неспособность поддерживать длительные отношения с женщинами.

Периодически телефон Даниэля разражался звонком от брата, причем всегда в какое-то несусветное время, и голос Макса звучал так, что казалось, он несколько навеселе.

Когда умерла их мать, Даниэль чего только ни делал, чтобы разыскать брата, но тщетно. В итоге похороны прошли без Макса. Тем не менее новость каким-то образом все же достигла блудного сына, поскольку через пару месяцев он позвонил и поинтересовался местонахождением могилы матери, чтобы принести цветы. Даниэль предложил встретиться и сходить вместе, и Макс обещал связаться с ним по приезде в Швецию, однако этого так и не произошло.

Стеклянная перегородка отъехала в сторону, и водитель, быстро оглянувшись, сообщил:

— Скоро по пути будет кафе. Как насчет остановиться и перекусить?

— Есть я не хочу, но от кофе не отказался бы, — кивнул Даниэль.

Перегородка скользнула на место, и через некоторое время они остановились возле небольшого придорожного кафе. Не обменявшись меж собой ни словом, оба заказали эспрессо, и Даниэль даже радовался оглашающим зал звукам слащавой попсы.

— Бывали прежде в Химмельстале? — нарушил в конце концов молчание водитель.

— Нет, ни разу. Я еду навестить брата.

Водитель кивнул, словно уже знал об этом.

— Часто возите туда людей? — осторожно поинтересовался Даниэль.

— Время от времени. Вот в девяностых, когда там располагалась клиника пластической хирургии, работы было побольше. Черт, таких мумий доводилось возить! Не каждый мог позволить себе оставаться там, пока не затянутся швы. Помню, у одной женщины за бинтами только и было видно что глаза. И какие глаза! Опухшие, заплаканные и такие грустные-грустные. Ей было так больно, что она плакала не переставая. Когда мы остановились здесь — я всегда здесь останавливаюсь, это как раз полдороги от Цюриха, — она даже из машины не выходила, я принес ей апельсиновый сок с соломинкой. Сидела себе на заднем ряду и причмокивала. Ее муженек завел себе молоденькую любовницу, вот она и решилась на подтяжку, чтобы вернуть его. Вот черт. Я держал ее за руку и говорил: «Все будет хорошо, не сомневайтесь. Вы будете прекрасно выглядеть». Эх, блин…

— А теперь? Что там сейчас за место? — продолжал допытываться Даниэль.

Чашечка водителя замерла в воздухе, и он бросил быстрый взгляд на собеседника.

— А вам брат не рассказывал?

— Да не особо. Кажется, говорил, это что-то вроде реабилитационной клиники.

— Точно, так и есть. — Водитель нетерпеливо кивнул и поставил чашечку на блюдце. — Так едем дальше?

Микроавтобус вновь двинулся в путь, и Даниэль задремал. Когда же он открыл глаза, вокруг простирались зеленые луга, залитые лучами заходящего солнца. Такого насыщенного зеленого цвета в природе он отродясь не видывал. Этот оттенок даже казался каким-то искусственным, созданным посредством химических добавок. Наверно, все дело в освещении, решил Даниэль.

Меж тем долина значительно сузилась, и пейзаж изменился. Справа от дороги теперь вздымался почти вертикальный скалистый склон, и из-за отбрасываемой им тени в машине разом потемнело.

Внезапно водитель затормозил: прямо перед ними на дороге стоял мужчина в форменной рубашке с коротким рукавом и фуражке. За его спиной путь преграждал шлагбаум, а чуть поодаль был припаркован фургон, из которого как раз выбирался его коллега.

Водитель опустил окошко и перекинулся парой слов с подошедшим, в то время как второй охранник открыл заднюю дверцу их микроавтобуса. Стеклянная перегородка так и оставалась задвинутой, так что разговора Даниэлю было не слышно. Он опустил окошко на своей дверце и прислушался. Мужчины дружелюбно болтали — похоже, о погоде. Немецкий диалект остановившего их человека Даниэль разбирал с трудом.

Затем мужчина в форме подошел к Даниэлю и попросил предъявить документы. Пролистав его паспорт, что-то сказал, но Даниэль снова не понял.

— Вы можете выйти, — перевел водитель, отодвинув в сторону перегородку.

— Мне обязательно выходить?

Водитель кивнул.

Даниэль выбрался из машины. Они остановились прямо у скалистого склона, поросшего мхом и папоротником. Кое-где вниз сбегали ручейки, и от горы исходил запах прохлады и чего-то кислого.

Охранник быстро проверил его металлодетектором, спереди и сзади.

— Долгий путь вы проделали, — произнес он довольно дружелюбно и вернул паспорт.

Его коллега тем временем просмотрел содержимое чемодана Даниэля, поставил багаж назад в салон, после чего закрыл дверцу.

— Да, сегодня утром вылетел из Стокгольма, — ответил Даниэль.

Мужчина с металлодетектором просунулся в открытое окошко и быстро провел прибором по заднему сиденью. Затем жестом дал понять, что закончил.

— Можете садиться обратно, — кивнул водитель Даниэлю.

Оба проверяющих отсалютовали, шлагбаум поднялся, и двигатель микроавтобуса снова ожил.

Даниэль подался вперед, намереваясь задать водителю вопрос, однако тот опередил его:

— Обычная проверка. Швейцарская скрупулезность, — и с этими словами нажал на кнопку, задвинув перегородку прямо перед носом Даниэля.

За окошком замелькала мшистая стена скалы, от которой звучно отражался шум двигателя.

Даниэль почувствовал себя неуютно. Проверка вновь пробудила его тревоги. Естественно, Макс позвал его отнюдь не ради дружеской встречи. Раз уж после стольких лет он все-таки решил с ним связаться, для этого должна была иметься веская причина. Даниэль был нужен брату.

Эта мысль одновременно и тронула его, и опечалила. Ну как он может ему помочь? После стольких лет, полных несбывшихся надежд, только и оставалось признать, что Максу уже ничем не поможешь.

Даниэль попытался утешить себя доводом, что его приезд сам по себе является знаком доброй воли. Он примчался на зов Макса. Выслушает его, поддержит. А потом, через пару часов, снова покинет его. Что за этим последует нечто большее, Даниэль и мысли не допускал.

Микроавтобус круто взял влево. Даниэль открыл глаза. Взору его предстали холмистые луга, еловый лес и, чуть поодаль, деревушка и шпиль церкви. Какая-то женщина работала в саду, склонившись над целым морем георгинов. Заслышав шум двигателя, она выпрямилась и приветственно помахала совочком.

Водитель свернул на дорогу поуже, ведущую вверх по склону. Они проехали через небольшой лесок, и затем подъем стал еще круче.

Совсем скоро Даниэль увидел саму клинику — окруженное парком внушительное строение девятнадцатого века. Машина подкатила прямо к парадному входу, и после остановки водитель вытащил чемодан Даниэля и открыл пассажирскую дверцу.

Хлынувший в салон воздух был таким чистым и свежим, что легкие Даниэля с непривычки даже вострепетали.

— Ну, вот мы и на месте.

4

Макс и Даниэль были близнецами, однако родились чуть ли не в разные дни. Когда их мать, тридцативосьмилетняя первородящая, после десяти часов тяжелейших родов в конце концов разрешилась одним из них, второй — Макс — так и оставался в ее утробе, явно намереваясь задержаться там подольше. Дело уже клонилось к ночи, и акушерка, тоже основательно вымотавшаяся, вздохнула и брякнула измученной матери:

— Похоже, их дни рождения вам придется отмечать раздельно.

Пока Даниэля мыли и взвешивали, после чего он сладко заснул в кроватке, акушерка приготовила вакуумный аппарат. Увы, присоска устройства категорически отказывалась закрепляться на упрямом и увертливом братце, вместо этого присасываясь ко внутренностям матери, угрожая вывернуть ее наизнанку, подобно свитеру. Когда же присоску наконец-то удалось приладить к нужному месту, Макс словно бы осознал, что на этот раз за него взялись серьезно, и тогда подстроился под новые обстоятельства и выдал первый из множества стремительных рывков, коими ему в будущем и предстояло поражать окружающих.

— Ага, попался, — довольно констатировал врач, однако добавить к этому ничего не успел, поскольку пойманная добыча совершенно самостоятельно и без всякой помощи вакуумного аппарата по водной горке из крови и слизи выскользнула наружу, набрала скорость и прилетела прямо врачу на колени.

До полуночи оставалось еще целых пять минут, так что день рождения у братьев все-таки получился один и тот же.

Без пяти двенадцать. Ну и как это стоило понимать?

Что Макс добивался неповторимости и ни за что не хотел рождаться в один день со своим братом, однако в последнюю минуту передумал и обособленности предпочел общность?

Или же это стоило понимать так, как понимали знакомые Макса, когда он являлся едва ли не в последнюю секунду на встречу, поезд или регистрацию на рейс и со смешком осведомлялся у паникующих друзей, чего еще они ожидали от родившегося за пять минут до полуночи: эдакий смертельный номер под куполом цирка, балансирование на самом краешке, способ добиваться внимания окружающих!

Первые годы жизни мальчики провели в родительском доме в Гётеборге. Отец их был успешным предпринимателем, владельцем собственной компании по производству электронного оборудования, мать же до рождения сыновей изучала в университете — пожалуй, без какой-либо определенной цели — различные предметы, связанные с искусством.

Близнецы отличались с самого начала.

Даниэль хорошо ел, редко плакал и образцово соответствовал шкале физического развития.

Макс же развивался медленно, и когда по достижении возраста в двадцать месяцев он так и не заговорил, равно как и не выказал попыток самостоятельно передвигаться, мать забила тревогу и принесла малышей на прием к авторитетному педиатру в родной Упсале. Врач же, едва лишь увидев мальчиков вместе, тут же смекнула, что проблеме имеется довольно простое объяснение. Стоило лишь Максу засмотреться на какую-либо игрушку, в исследовательских целях поставленную перед близнецами, как Даниэль вставал на свои коротенькие ножки и приносил ее брату.

— Теперь вы сами всё видите, — обратилась педиатр к матери близнецов. — Максу, — ее ручка указала на мальчика, — просто не нужно ходить, раз Даниэль, — импровизированная указка переместилась в направлении другого малыша, — все ему приносит. Он еще и говорит, наверное, за брата?

Мать кивнула и объяснила, что Даниэль чуть ли не сверхъестественным образом вычисляет потребности и чувства Макса и посредством своего ограниченного, но весьма умело используемого словарного запаса доводит их до сведения окружающих. Например, сообщает, что Макс хочет пить, что ему жарко или нужно сменить подгузник.

Врача симбиотические взаимоотношения братьев обеспокоили, и она предложила на какое-то время их разделить.

— У Макса просто нет естественной мотивации ходить и разговаривать, пока брат обеспечивает его всем необходимым, — обосновала она рекомендацию.

Поначалу мать близнецов сомневалась в необходимости подобного шага, будучи уверенной, что последствия для обоих мальчиков окажутся болезненными. Как-никак они всегда были так близки. Однако мнению врача — признанного авторитета как в педиатрии, так и в детской психологии — она всецело доверяла, и после продолжительных обсуждений с мужем, в свою очередь посчитавшим предложение весьма разумным, женщина в конце концов сдалась. Супруги решили разлучить малышей на лето, когда у отца будет отпуск. Он присмотрит за Максом дома в Гётеборге, а она с Даниэлем отправится к своим родителям в Упсалу. Тем более что врач заверила, что летом дети развиваются гораздо быстрее и наиболее подвержены изменениям.

Всю первую неделю оба малыша безутешно проплакали, каждый со своим родителем в своем городе.

Ко второй неделе Даниэль перешел к более спокойной стадии. Он, похоже, осознал всю выгодность быть единственным ребенком и начал наслаждаться безраздельным вниманием матери и бабушки с дедушкой.

Макс, однако, продолжал давать волю слезам. Дни и ночи напролет. С каждым телефонным звонком в Упсалу в голосе отца, совершенно неопытного в плане присмотра за детьми, отчаяние звучало все пронзительнее. Наконец мать решила, что эксперимент необходимо прервать. Однако педиатр, которой она позвонила, убедила ее не останавливаться. А отцу всего лишь понадобится помощь няни.

Однако нанять няню в самый разгар лета оказалось не так-то просто. Мать, понятное дело, не желала вверять сына кому попало. Уж точно не какой-нибудь безалаберной незрелой девчонке, жаждущей заработать на каникулах деньжат.

— Я посмотрю, что можно сделать, — отозвалась врач, когда мать поделилась с ней затруднениями, и через пару дней перезвонила, порекомендовав нанять Анну Рупке. Тридцатидвухлетняя женщина некогда нянчила детей с физическими недостатками, однако настолько увлеклась детским психическим развитием, что занялась изучением психологии и педагогики и сейчас уже трудилась над докторской диссертацией. Некоторое время назад педиатр курировала независимое исследование Анны, и талант и увлеченность новоиспеченной ученой произвели на нее неизгладимое впечатление. Проживала Рупке, естественно, в Упсале, но если семья сможет обеспечить ее жильем в Гётеборге, она была готова переехать туда на лето присматривать за Максом.

Двумя днями позже Анна Рупке поселилась в гостевой спальне семейного дома, привнеся существенное облегчение в жизнь отца мальчиков. Ее как будто совершенно не трогал детский плач: она могла спокойно читать научную статью, в то время как от воя сидящего на полу Макса содрогались стены. То и дело отец прокрадывался в детскую и осведомлялся, действительно ли всё в порядке. А вдруг малыш серьезно болен? С улыбкой знатока Анна лишь качала головой.

Но он наверняка голоден! Он ведь целый день не ел!

Не отрываясь от статьи, Анна указала на печенюшку «Сингуала» на скамеечке для ног в полутора метрах от мальчика. Печенье «Сингуала» Макс любил. Отец подавил в себе порыв дать сыну лакомство и стоически вернулся в свой кабинет наверху. Он мужественно терпел рев еще около часа, а когда понял, что больше не вынесет крик ни единой секунды, неожиданно воцарилась тишина. Мужчина бросился вниз, вне себя от ужаса, что малыш лишился чувств от истощения или голода.

В детской взору его предстал сын, который с неописуемо сердитым выражением личика предельно сосредоточенно наполовину ковылял, наполовину полз на четвереньках к скамеечке, не отрывая глаз от печенья. Наконец он вцепился в скамеечку, яростным рывком поднялся и схватил заветную печенюшку. Жадно откусил и повернулся с торжествующей улыбкой — такой широкой, что половина его добычи тут же вывалилась наружу.

Анна Рупке метнула на отца многозначительный взгляд и вернулась к чтению.

Следующая неделя выдалась довольно напряженной. Посредством стратегически размещенных печенюшек «Сингуала» Макс стремительно прошел все стадии от ползания до ходьбы.

Затем Анна взялась за речь подопечного. Поначалу Макс общался своим обычным способом, то есть тыкал пальчиком и заходился ревом. В отличие от родителей, няня не срывалась с места и не хватала различные предметы, пытаясь угадать требуемое, но преспокойно продолжала сидеть себе с книжкой. Малыш получал награду, лишь произнеся правильное слово. Как оказалось, в действительности Макс обладал довольно обширным пассивным словарным запасом и понимал едва ли не пугающий объем речи окружающих. Просто ему самому не приходило в голову заговорить.

К концу лета настало время воссоединения братьев.

И они как будто и не узнали друг друга.

Даниэль повел себя, как и в присутствии любого другого незнакомца, — застенчиво и сдержанно.

Макс же, судя по всему, воспринял брата как посягателя на личную собственность и на его попытки завладеть игрушками, упомянутую собственность и составляющими, реагировал весьма агрессивно. (Что само по себе не являлось столь неожиданным, учитывая то обстоятельство, что первым произнесенным Максом словом стало «моё», а первой связной фразой — «дай мне!».)

В период разделения каждый родитель, к несчастью, привык расценивать находящегося под его опекой сына как «своего». Потому при каждой стычке братьев семья разделялась на два противоборствующих лагеря: один представляли Даниэль с матерью да с маячащими на заднем плане бабушкой и дедушкой, другой — отец, Анна Рупке и Макс. Мать мальчиков полагала, будто Макс обижает ее маленького Даниэля. Отец же и Анна пребывали в уверенности, что агрессивное поведение Макса является положительным признаком его избавления от зависимости от брата.

После длительной безуспешной попытки воссоединения, при одобрении педиатра из Упсалы, было принято решение вновь разделить мальчиков.

Анна Рупке, вообще-то, должна была вернуться к работе над своей докторской, однако решила взять перерыв и продолжить выполнять обязанности няни Макса. Или, как она предпочитала называться, педагогического наставника. Отец близнецов выразил искреннюю благодарность, всецело отдавая себе отчет, что Анна временно жертвует собственной многообещающей карьерой. Женщина, однако, успокоила его, что Макс представляет собой такой интересный случай, что скорее пойдет на пользу, нежели воспрепятствует ее исследованиям.

Мать с Даниэлем снова уехала к своим родителям в Упсалу, и так супруги прожили раздельно всю осень, каждый со своим близнецом, ежедневно обмениваясь по телефону новостями об успехах мальчиков.

К Рождеству подошел срок новой попытки воссоединения. Вот только к тому времени раскол в семье достиг такой глубины, что поправить дела уже совершенно не представлялось возможным. К тому же за период продолжительного разделения пары отец мальчиков завязал отношения с няней сына.

Он и сам толком не смог бы объяснить, с чего все началось. Пожалуй, все-таки с произведенного впечатления. От обращения Анны с Максом, ее уверенности, спокойствия и рассудительности. С некоторым удовольствием мужчина констатировал, что, подобно ему, она обладает складом характера прагматичного исследователя и отнюдь не является излишне эмоциональной и неуверенной в себе особой вроде его жены.

Он даже не заметил, как впечатление переросло в увлечение. Высокими славянскими скулами Анны, свежим ароматом шампуня, что оставался после нее в ванной, ее манерой тщательно сдваивать бусы и звучными зевками, доносящимися из ее спальни перед сном.

Быть может, все это было не более чем увлечение мужчины женщиной, проживающей в его доме и присматривающей за его ребенком.

Мать же за осень устроила свою жизнь в Упсале. Пока бабушка присматривала за Даниэлем, она по нескольку часов в день работала секретаршей в Институте классических языков, где ее отец все еще занимал профессорскую должность.

Через год создавшееся положение узаконилось. Родители близнецов развелись, отец женился на Анне, а мать переселилась в квартиру всего лишь в десяти минутах ходьбы от своих родителей.

Так братья и росли, каждый со своим родителем, и встречались лишь раз в году на совместный день рождения, 28 октября.

Близкие неизменно нервничали перед подобными встречами. Похожи ли все еще братья? Что у них общего? А в чем различия?

Несмотря на то что они были близнецами, различия их по-прежнему сохранялись. Макс был компанейским, коммуникабельным и разговорчивым. Даниэль — замкнутым и настороженным. Даже в голове не укладывалось, что некогда Макс в своих жизненных потребностях всецело зависел от брата.

Однако, хоть в характерах мальчиков с каждым годом проявлялось все больше отличий, внешне они становились все более похожими. Макс, поначалу уступавший брату в росте и весе, вскоре нагнал его, и с трехлетнего возраста они если и различались по физическим параметрам, то на сущие пустяки. Как только в чертах Даниэля исчезла младенческая пухлость, еще более явно проявилось и сходство лиц. А что касается голоса, то у Макса в первые годы жизни он был пронзительный и визгливый, но к пяти годам понизился до приятного спокойного тембра, присущего и Даниэлю. На встрече в свой седьмой день рождения близнецы испытали смесь восторга и ужаса, когда осознали, что смотрятся в собственное зеркальное отражение.

Два лагеря — Макс, отец и Анна, с одной стороны, и Даниэль, мать, бабушка и дедушка, с другой — собирались вместе только на эту дату, и эти редкие встречи, само собой, будоражили их затаенные чувства. Бабушка и дедушка считали отца прелюбодеем и разлучником. Матери не нравилось, как Анна растит ее сына. Та же, считавшая себя профессиональным педагогом, была не намерена выслушивать советы дилетантки. А отца при виде собственного сына в двух экземплярах попросту охватывало смятение.

И пока взрослые препирались и спорили, мальчики убегали в сад, подвал или какое другое интересное место. Исполненные любопытства и предвкушения, они тянулись друг к другу. То и дело близнецы ссорились, какое-то время дулись по раздельности, но затем неизменно вновь мирились. Они дрались, смеялись, плакали и утешали друг друга. За один-единственный насыщенный день мальчики переживали такой всплеск эмоций, что на протяжении всей последующей недели оставались совершенно измотанными и зачастую страдали от сильнейших приступов лихорадки.

Хотя взрослые не соглашались между собой практически во всем, в одном они сходились безоговорочно: одной встречи в год вполне достаточно.

5

Даниэль оказался в зале, более походившем на вестибюль старой фешенебельной гостиницы, нежели на приемную медицинской клиники.

Его встретила молодая женщина в превосходно сидящем по фигуре голубом платье и туфлях на низком каблуке. Своим одеянием, прямой осанкой и улыбкой она напоминала стюардессу, но представилась «хозяйкой».

Судя по всему, ей уже было известно, кто такой Даниэль и к кому он приехал. Она попросила его расписаться в зеленом учетном журнале, после чего указала на кресла, выставленные перед роскошным открытым камином в стиле модерн. Стену над ним украшала скрещенная пара старых лыж с чучелами голов животных по сторонам от них — горного козла с огромными рифлеными рогами и бородой и оскалившейся лисицы.

— Ваш брат скоро появится. Пойду сообщу ему о вашем приезде. Мой коллега отнесет ваш багаж в гостевую комнату.

Даниэль собрался было сесть в одно из кресел, но тут появился блондин в рубашке с коротким рукавом и галстуке, тоже смахивающий на стюарда, и решительно подхватил его чемодан.

— Постойте, я же не собирался останавливаться у вас. После встречи я отправлюсь в отель, — запротестовал Даниэль. — Неужели мой чемодан не может постоять здесь всего лишь пару часов?

Мужчина остановился и обернулся:

— В какой отель вы собрались?

— Да пока даже не знаю. В ближайший, наверное. Может, порекомендуете какой?

Женщина и мужчина озабоченно переглянулись.

— Вам предстоит неблизкий путь, — покачала головой хозяйка. — Здесь, в горах, большинство отелей — санатории. В основном в них проживают постоянные клиенты, и номера бронируются на месяцы вперед.

— Я видел деревушку в долине внизу. Там нельзя снять жилье? — поинтересовался Даниэль.

— Мы не рекомендуем посетителям останавливаться в деревне, — ответила женщина. — Вам кто-то предлагал там проживание? — Она по-прежнему улыбалась, однако едва заметно напряглась.

— Вовсе нет, — заверил ее Даниэль. — Просто пришла в голову такая мысль.

Блондин откашлялся и невозмутимо проговорил:

— Если вам вдруг предложат комнату в деревне, тут же откажитесь. Вежливо, но твердо. Вы можете поселиться в одной из наших гостевых комнат. В основном наши посетители так и поступают. Можете даже задержаться на несколько дней, в данный момент у нас много свободных номеров.

— Я этого не планировал.

— Платить вам не придется. Большинство родственников наших пациентов живут довольно далеко, поэтому мы считаем разумным позволять им останавливаться у нас на несколько дней. Так посетители успевают немного обжиться и встречи проходят в более естественной обстановке. Вы ведь прежде не бывали в Химмельстале?

— Нет.

На протяжении всего разговора мужчина так и держал багаж Даниэля в руках и сейчас, судя по всему, счел проблему улаженной:

— Тогда не хотите ли посмотреть свою комнату и распаковать чемодан? Туда можно подняться на лифте. — Не дожидаясь ответа, он зашагал по ворсистому ковру.

Даниэль последовал за ним. В конце концов, подумалось ему в кабине лифта, провести здесь ночь не такая уж и плохая идея. Уже подошло время ужина, и перспектива заниматься поисками жилья в окрестностях на ночь глядя его совершенно не вдохновляла.

Гостевая комната оказалась маленькой, но светлой и со вкусом обставленной. На белом столике стояла ваза с живыми цветами, а вид на долину и горы в отдалении всецело отвечал ожиданиям любого туриста от отпуска в Альпах.

Химмельсталь. «Райская долина». Прекрасное название для прекрасного места, подумал Даниэль.

Он умылся в раковине и сменил рубашку, затем растянулся на кровати и на несколько минут расслабился. Кровать была современной и высококачественной, и тело сразу же ощутило комфорт. Даниэль был бы не прочь вздремнуть часок-другой перед встречей с братом, но хозяйка уже сообщила Максу о его приезде, так что со сном придется повременить.

Спускаясь на лифте в вестибюль, он вдруг осознал, в чем же заключалась странность недавнего разговора с хозяйкой и ее коллегой. То есть Даниэль чувствовал эту необычность на протяжении всей беседы, лишь не отдавал себе в этом отчета. Удивительно, но разговор велся на разных языках: он обращался к персоналу на немецком, считая таковой их родным, сотрудники же отвечали на английском.

Просто он настолько привык переключаться с одного языка на другой, что уже едва ли обращал на подобное внимание — лишь незначительный диссонанс, тихий щелчок в сеансе связи.

Языки всегда давались ему легко. В детстве он проводил много времени с дедом по материнской линии, лингвистом по профессии. Даниэль с матерью ужинали у ее родителей едва ли не каждый день, и пока женщины мыли на кухне посуду, дедушка отводил его в свой просторный прокуренный кабинет.

Даниэль обожал сидеть там на полу и листать книжки со множеством картинок — росписями египетских гробниц, греческими скульптурами и средневековыми гравюрами, — в то время как дед рассказывал о языках, все еще живых и давно уже мертвых. Об их связи между собой, прямо как у людей, и о древнем происхождении слов. У Даниэля просто дух захватывало от его рассказов, и он всегда интересовался, откуда появилось то или иное слово. Порой дед отвечал не задумываясь, а иногда ему приходилось покопаться в книгах.

К изумлению Даниэля, слова, что он так привык использовать в речи и считал совершенно естественными, оказывались гораздо старше его, и даже дедушки, и даже старого дома со скрипучими половицами. Прежде чем, словно бабочка на цветок, внезапно опуститься на его ротик, они проделали долгий путь через различные страны и эпохи. И будут еще очень долго продолжать свое путешествие даже после того, как не станет и самого Даниэля.

Уважение и восхищение языком он сохранил и во взрослой жизни. В школе изучал латынь и древнегреческий, а в университете немецкий и французский, и со временем получил работу переводчика в Европейском парламенте в Брюсселе и Страсбурге.

Выражение своим голосом чужих мыслей и взглядов, зачастую полностью противоречащих его собственным, довольно странным и отчасти пугающим образом распаляло Даниэля. Если сказанное несло сильный эмоциональный заряд, одного лишь языка ему казалось недостаточно, и для передачи посыла переводимого он прибегал к жестам и мимике. Порой он даже ощущал себя эдакой перчаточной куклой на чужой руке, словно его собственную душу попросту отпихнули прочь. В таких случаях Даниэль слышал перемену в своем голосе и ощущал работу лицевых мышц, о существовании которых доселе даже и не подозревал. Ах, зачарованно думал он, так вот каково быть тобой!

Иногда, по завершении перевода особенно жаркой дискуссии, перед возвращением к собственной личности он оказывался в своего рода вакууме. В течение нескольких головокружительных мгновений Даниэль испытывал, каково быть вообще никем.

Несколько раз его ошибочно принимали за человека, которого он переводил. Несогласные хамили и грубили лично ему, считая его альтер эго своего оппонента.

Обратное тоже было верно: симпатия к человеку, речь которого он переводил, заводила его точно так же. Даниэль подозревал, что именно таким образом ему и удалось заинтересовать женщину, впоследствии ставшую его женой.

Эмма была юристом, специализирующимся на международном праве по охране окружающей среды. Даниэлю выпало переводить ее переговоры с немецким экспертом по водопользованию, стильным джентльменом средних лет с бьющей через край эротичностью. В процессе работы у Даниэля возникло сильнейшее ощущение, будто он слился с немцем — до такой степени, что неким сверхъестественным образом едва ли не предугадывал, что тот собирается сказать.

Эмма как будто тоже расценивала их как одну и ту же личность, поскольку продолжала обсуждать с Даниэлем проблемы водопользования даже после ухода немца, как будто он был тем самым человеком, с которым она ранее вела переговоры, а не его тенью. Ему даже пришлось несколько раз напоминать ей, что в экологических вопросах он ничего не смыслит. Впрочем, к тому времени они болтали уже вовсю. Темы разговора менялись одна за другой, и потом они перекочевали в итальянский ресторанчик, а затем, изрядно набравшись, и в ее гостиничный номер. Во время занятий любовью пару раз Эмма шутливо обращалась к нему «mein Herr», что весьма уязвляло его.

Даже после свадьбы Даниэль не вполне мог избавиться от мысли, будто жена попросту перепутала его с кем-то другим и теперь расстраивается при малейшем напоминании об этой ошибке.

А потом он прознал, что она изменяет ему с биологом из Мюнхена, и они развелись.

Через год после развода у Даниэля произошел нервный срыв, причины которого он до конца так и не понял. От расставания с женой он оправился на удивление быстро и по прошествии времени нисколько не сомневался в верности подобного шага. Его высоко ценили как переводчика, на зарплату было грех жаловаться, и проживал он в современной квартире в центре Брюсселя. Заводил непродолжительные интрижки с женщинами, стремящимися сделать карьеру и столь же не заинтересованными в серьезных отношениях, как и он сам. И Даниэлю нисколько не казалось, что ему чего-то недостает, пока однажды, за один краткий миг, все не переменилось, и он вдруг ощутил, что жизнь его пуста и бессмысленна. Что все его отношения крайне неосновательны, а все выражаемые им по работе слова принадлежат другим людям. А сам-то он кто? Перчаточная кукла, которая изо дня в день по нескольку часов забавляет публику, а потом ее швыряют в угол. Он живет, только когда переводит, — но и это не его жизнь, а всего лишь заимствованная.

Ошеломляющее озарение обрушилось на Даниэля одним утром по пути на работу, когда он остановился возле киоска купить газету. Он так и застыл с мелочью в руке, словно окаменев. Продавец поинтересовался, какую газету ему нужно, но Даниэль напрочь лишился дара речи. Он сунул деньги назад в карман и рухнул на ближайшую скамейку, совершенно обессиленный. В тот день ему предстояла ответственная работа, но он вдруг ощутил, что переводить попросту не сможет.

В итоге он пробыл на больничном два месяца. Из-за депрессии, согласно бюллетеню. Однако сам Даниэль осознавал, что за медицинским диагнозом крылось нечто большее — ужасающая ясность. Откровение едва ли не религиозной природы. Как обращенные видели свет, так он увидал тьму, и озарение вселило в него точно такое же ощущение абсолютной истины, каковое описывали и познавшие Бога. Потрепанную пелену бытия отдернули в сторону, и он узрел самого себя и свою жизнь такими, какими они являлись на самом деле. Пережитый опыт потряс его до основания, и все же он был глубоко благодарен за него и содрогался от одной лишь мысли, что мог так и продолжать жить в иллюзии.

Даниэль уволился с должности переводчика, вернулся в родной город, Упсалу, и устроился в школу на временную работу преподавателя иностранного языка. Зарплата, естественно, не шла ни в какое сравнение с предыдущей, но ее вполне должно было хватать до тех пор, пока он не разберется, как же ему жить дальше.

В свободное время он развлекался компьютерными играми. «World of Warcraft» и «Grand Theft Auto». Поначалу просто чтобы убить время, но постепенно основательно втянулся. Чем унылее становилась его реальная жизнь, тем ярче представлялись эти вымышленные миры. Классная комната и учительская превратились в комнаты ожидания, где он лишь нетерпеливо коротал часы, словно сомнамбула спрягая глаголы да болтая о пустяках с коллегами. По окончании рабочего дня Даниэль опускал жалюзи в своей однокомнатной квартирке, включал компьютер и погружался в ту единственную жизнь, что была способна заставить его пульс учащаться от возбуждения, а мозг — блистать гениальными озарениями. Заваливаясь уже глубокой ночью в постель, изнуренный после жестоких схваток и головокружительных побегов, он неизменно дивился, почему же его столь захватывает несуществующее, в то время как реальное практически не трогает.

6

Даниэль вышел из лифта и направился было к креслам у камина, как вдруг двери парадного входа распахнулись и к нему устремился Макс.

Предстоящий момент встречи волновал Даниэля уже заранее. Хоть он и переживал подобное множество раз, но все равно так и не привык ко всему этому — идти навстречу самому себе, смотреть в собственные глаза, видеть собственное лицо со стороны.

К его величайшему облегчению, на этот раз все произошло по-другому. Торопливо идущий под хрустальными люстрами мужчина казался знакомым лишь отдаленно, а то и вовсе неуловимо, никак не более.

Даниэль пригладил бороду, словно бы убеждаясь, что она все еще на месте. Мягкая, но эффективная защита его чувствительного лица.

Своим загаром и небрежным одеянием — бермуды, толстовка да сандалии — Макс смахивал скорее на праздного туриста, нежели пациента психиатрической клиники. Аккуратная короткая стрижка и такая широкая и ослепительная улыбка на лице, что Даниэль немедленно поместил брата на маниакальный конец спектра, по которому беспрестанно металась его душа. Естественно, сказывалось и впечатление от письма, но Макс написал его почти месяц назад, а настроение у него менялось весьма быстро. Буквально через несколько часов он вполне мог погрузиться в непробиваемую апатию или раздражительную озлобленность. Тем не менее в данный момент брат явно пребывал в прекрасном настроении. И пока не наступала пора расплачиваться за последствия, такое его состояние уж точно было получше полярно противоположного.

Объятия Макса показались Даниэлю искренними и едва ли не страстными. За ними последовали энергичные похлопывания по спине и дурашливое боксирование.

— Бро! Хэй! Ты приехал. Ты в самом деле приехал! Да-а!

Макс громко рассмеялся и торжествующе потряс кулаками, задрав голову к потолку, словно бы благодаря некое незримое божество.

Даниэль осторожно улыбнулся в ответ:

— Ну конечно, приехал. Рад тебя видеть. Ты прекрасно выглядишь.

— Настройки по умолчанию вполне себе стабильные. Ты-то как? Черт, ты все еще носишь эту дурацкую бороду! Эй, да она еще страшнее стала! И как тебя только в самолет пустили? Ты ж вылитый талиб! — И с этим Макс дернул его за бороду.

— Мне она нравится, — ответил Даниэль, отступив назад.

— Что, правда? — вновь рассмеялся Макс. — А эти очки! Что за древняя оправа! Где ты их откопал? Почему бы тебе не носить контактные линзы, как это делает любой вменяемый человек?

— Линзы мне не по душе. Вставлять какие-то штуки себе в глаза…

— Да ты смеешься, что ли? А хотя есть в них и неудобство, это верно. Сам я то и дело подумываю о лазерной коррекции, да все возможности не выдается. Чтобы все зажило и пришло в норму, нужно две недели. А где я возьму столько времени? Ладно, давай закинем твое барахло ко мне да пойдем поужинаем в ресторан. Сегодня подают форель, я справлялся. Так где твой багаж?

— Персонал отнес его в гостевую комнату.

— Гостевую комнату? Что за бред! Ты мой гость, и больше ничей. Так что остановишься у меня.

— Где же ты живешь?

— У меня тут коттедж неподалеку. Сама простота, зато сплошной уют. Гостевая комната, ха! Это от нее ключ?

Макс выхватил у Даниэля ключ с латунной биркой и ринулся в направлении лифта.

— Жди здесь! — выкрикнул он и принялся раздраженно тыкать кнопку лифта.

Терпения, однако, ему хватило секунды на три, и он бросился вверх по лестнице, разом перепрыгивая через несколько ступенек.

Даниэль потерянно стоял на месте. Определенно, брат захватил его врасплох и взял над ним верх. Быстро же это произошло.

Через несколько минут Макс вернулся с поклажей и решительно вышел через парадные двери, спустился по декорированной лестнице и двинулся по парку. Даниэль покорно семенил за ним. Что еще ему оставалось делать?

— Здесь довольно неплохо, — произнес он для поддержания разговора, нагнав брата. — Персонал приятный. Никаких тебе белых халатов.

— Естественно, с какой стати им носить белые халаты? Насколько мне известно, белый халат еще никого не излечил. Мне нравится форма хозяек. Такая стильная. И сексуальная. Не находишь?

— Да, пожалуй.

В дальнем конце парка располагалось несколько альпийских домиков из необработанного бруса. Макс распахнул дверь одного из них и жестом пригласил брата внутрь.

— Вот здесь я и живу. Ну, как тебе?

Планировка коттеджа ограничивалась одной-единственной комнатой, обставленной деревенской мебелью из сосны. К стенам крепились скамейки, накрытые покрывалами с традиционным узором. Еще имелись камин, скромная кухонька и занавешенная ниша с кроватью.

— При желании жить здесь можно и гораздо шикарнее, но я предпочитаю так — просто и экономно, — пустился в объяснения Макс, с грохотом поставив чемодан на пол. — Спать можешь вон на койке. На одну ночь сойдет, так ведь?

— И ты живешь здесь один? — удивился Даниэль.

— Естественно. Жить с кем-то еще я не желаю. Кроме тебя сейчас, разумеется. Нет уж, мне необходимо единоличное жилье. Этим и удобны такие лечебницы — есть из чего выбирать. А теперь пойдем поужинаем. Надеюсь, ты ничего не ел в той тошниловке, где постоянно останавливается водитель? Подозреваю, он заключил с ними договор о поставке клиентов.

— Нет, только выпил кофе.

— Вот и прекрасно, значит, ты достаточно голоден, чтобы оценить свежую форель и какое-нибудь охлажденное вино из «рислинга». Или что ты там закажешь. Хотя я бы рекомендовал форель.

Перед ужином, однако, Макс решил провести брата по территории клиники.

Она была гораздо обширнее, нежели поначалу показалось Даниэлю. Помимо старого главного корпуса, на ней располагалось несколько современных застекленных высотных строений. Комплекс окружал красивый парк, по которому весьма бодро прогуливались люди. Большинство были одеты буднично и выглядели скорее как здоровые туристы, нежели пациенты реабилитационной клиники. Даниэль решил про себя, что их проблемы, как и у брата, в основном связаны с психикой.

— Кстати, ты в теннис, часом, не играешь? — поинтересовался Макс. — А то можно записаться на один из кортов и завтра с утречка размяться.

— Не, спасибо.

— Если что, тут и фитнес-центр имеется. Спортзал. Настольный теннис. И весьма недурственная качалка.

Макс указал рукой на крупное здание, мимо которого они как раз проходили. За строением даже располагался бассейн, возле которого на белых шезлонгах лежала парочка пациентов, наслаждающихся вечерним теплом. Даниэль с удивлением посмотрел на них, прикрывая ладонью глаза от солнца.

— Когда ты написал, что это реабилитационная клиника, мне представилось совершенно другое. Что-то вроде больницы, — признался он.

Макс кивнул:

— Это частная клиника, как ты уже наверняка догадался. Для тех, кто может себе позволить.

— И во сколько же здесь обходится лечиться?

Брат скривился и потряс головой — тема для него

явно была весьма болезненной.

— Вообще, несколько дороговато для моего бюджета. Пока-то платить я могу. Но если вскорости меня не выпишут, возникнут реальные проблемы. Потому я и стараюсь вести себя как совершенно нормальный. Держусь подальше от полных психов, флиртую с женским персоналом и еще научился правильно разговаривать с врачами. Теперь слышу, как они переговариваются у меня за спиной: «Какого черта он здесь делает? Вроде совершенно здоровый». Понятное дело, существует риск, что они будут держать меня, просто чтобы выкачать побольше денежек. Поэтому я ясно дал понять своему лечащему врачу, Гизеле Оберманн, что со средствами у меня уже туго, ну и что буду весьма благодарен, если они поскорее признают меня излечившимся.

Они продолжали прогуливаться по парку. В прохладном воздухе стоял аромат раскинувшегося внизу леса, от теннисных кортов доносился звук размеренных ударов по мячику.

— И как тебя здесь лечат? — осведомился Даниэль.

— Да никак.

— Но ты ведь принимаешь свои обычные таблетки?

По одной из дорожек в их сторону двигался какой-то мужчина и, судя по его виду, явно намеревался завязать с ними разговор. Макс, однако, обнял Даниэля за плечи и быстренько увел его в другом направлении.

— Как только я сюда приехал, Гизела отменила все прописанные мне раньше препараты. Хотела посмотреть, как я функционирую без них. Метод у нее очень простой: наблюдать за пациентами без воздействия лекарств.

Он остановился, встал перед братом и, положив руку ему на плечо, продолжил твердым назидательным тоном, подчеркивая каждое слово:

— Обследование психиатром находящегося под воздействием препаратов пациента так же нелепо, как врачу по телесным болезням осматривать одетого пациента. Очевидно же, что у больного могут развиться кожные заболевания и даже опухоли, а врач про них и не узнает. Главное назначение психотропных лекарственных препаратов то же самое, что и одежды, — скрывать. Они же ни черта не лечат, не убивают вредоносные бактерии и всякое такое, это ведь не какой-нибудь там пенициллин. Всего лишь покрывают болезнь защитным слоем.

Даниэль согласно кивнул и чуть отстранился, избегая брызжущей слюны Макса.

А тот не унимался:

— Вроде настила из использованных покрышек, которыми в карьерах глушат взрывы и предотвращают разброс глыб и камней помельче, чтоб никто не пострадал. Находящимся поблизости безопасно и удобно, понятное дело. Вот только…

Тут Макс вытянул шею вперед и, глядя брату в глаза, с чувством прошептал:

— Какой вред такие заглушенные взрывы причиняют внутри?

Какое-то время он молча сверлил Даниэля взглядом, затем снова двинулся по дорожке.

Навстречу им пробежал парень в спортивном костюме, и они уступили ему дорогу.

— И как, по мнению твоего врача, ты справляешься без лекарств? — осторожно продолжал расспрашивать Даниэль.

— Превосходно, я полагаю. Во время нашей последней встречи она сказала, что не видит смысла прописывать мне что-либо.

— Что, правда?

Поразился Даниэль искренне. Насколько ему было известно, препараты Макс регулярно принимал еще с подросткового возраста. Он то и дело пытался отказаться от них, но подобное решение неизменно оборачивалось серьезными проблемами, которые осознавал даже он сам, не говоря уж об окружающих. Благодаря приему назначенных средств он хорошо себя чувствовал и мог жить относительно нормальной жизнью. И вот теперь он заявляет, будто врач избавляет его от всех препаратов. Странно, очень странно.

Макс рассмеялся.

— Да не бойся ты. Есть такая вещь, как самоизлечение, не слышал? На него-то здесь главным образом и ориентируются. На целительную силу природы.

Он обвел широким жестом покатую лужайку, стеклянные здания и горы.

— Вкусная и сытная еда. Чистый воздух. Мир и покой. Проверенные на практике методы лечения, позабытые после изобретения химических препаратов. Почему-то считается, будто для успокоения или какой другой помощи нервной системе требуются огромные усилия. Будто мы эдакие массивные стальные конструкции, которые трудно свалить и еще тяжелее поставить обратно после падения. Но ты просто задумайся, что происходит с человеком даже от небольшого стресса. Здесь, в клинике, есть несколько пациентов с нервным истощением. Видел таких хоть раз? Одна женщина просто сидит да таращится перед собой. Даже имени своего не знает. Ее приходится кормить, потому что она не помнит, как пользоваться вилкой. Можно решить, будто она стала такой из-за какой-то ужасной психотравмы — ну там, на войне или из-за пыток. Ничего подобного! Обычный стресс. Слишком многого требуют, со всех сторон давят. Даже удивительно, что для полного опустошения достаточно столь малого. Просто штука в том, что люди сами по себе конструкции довольно убогие. И свалить нас не так-то и сложно. Как и восстановить в прежнее состояние. Время. Мир и покой. Природа. Все это простые вещи, которые часто упускают из виду.

Даниэль задумчиво кивнул.

— Так, значит… ты самоизлечился?

Макс повернулся к нему с широкой улыбкой:

— По словам доктора Оберманн, уверенно двигаюсь к этому.

— Весьма рад слышать.

Брат отрывисто кивнул и звучно хлопнул в ладони, давая понять, что тема закрыта.

— Так, а вот теперь нам точно необходимо поесть!

7

К удивлению Даниэля, ресторан на вид нисколько не отличался от любого другого подобного престижного заведения. Располагался он на первом этаже главного корпуса и сразу же пленял своим интерьером: потолок с лепниной, восточные ковры, белые скатерти, тонкое стекло и льняные салфетки. Кроме престарелого мужчины за столиком в углу посетителей в зале больше не оказалось.

— Это для пациентов? — изумленно воскликнул Даниэль, когда они уселись за столик.

— Да какие еще пациенты? Здесь нет пациентов. Мы — клиенты, выкладывающие целое состояние, чтобы немного отдохнуть. И потому мы в полном праве рассчитывать как минимум на пристойную еду в приятной обстановке. Мы будем форель, — отмахнулся Макс от официантки, пытавшейся вручить им меню. — И бутылку «Гобельсбурга». Охлажденного.