Максим Замшев

Вольнодумцы



© Максим Замшев, текст, 2023

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2023

© А. Веселов, обложка, 2023

www.limbuspress.ru

Часть первая

Февраль 2019 года



День был полон вязкого снега и внезапного горя. И вот теперь, в этом неприятно покачивающемся купе, он совсем растерялся. Молил Господа, чтобы всё кончилось хорошо.

Слепая, бессмысленная мольба.

Подобно многим русским мальчикам, он рано начал негодовать от бездействия Бога. Если Он есть и Он всемогущ, почему чудесные люди страдают, а мерзавцам выпадают длинные, сытые и весёлые судьбы? Как Он это допускает?

Но сейчас просить о пощаде некого.



Такое не часто случается, но купе с ним никто не делил. Нераспакованные комплекты белья в целлофановом смирении лежали на двух верхних полках и на соседней нижней.

Он выключил весь свет. Надеялся, темнота подействует успокаивающе. На грязноватом окне – трогательные, почти декоративные шторки. Вдали, сквозь толстое стекло, поблёскивали огни фонарей. Что они освещали? Многокилометровые автобаны с белой разметкой, где автомобили подчёркивают всеобщее отчуждение; крошечные посёлки с сиротскими избами, в которых ставни годами заколочены, а на стенах тут и там приклеены много раз уже вымокшие объявления о продаже; бензозаправки с невкусным кофе и чёрствой выпечкой, стаи собак, рыскающих в поисках пищи, или что-нибудь ещё, диковинное и невиданное, чего себе не представишь?

Мимо стремительно проносились невесёлые полустанки с пустыми перронами. Ему не прочесть их названия на такой скорости, но где-то на картах, в расписаниях, в паспортах местных жителей они значились.

В дверь с дежурной настойчивостью постучали. Он нехотя встал с жёсткой неудобной полки, отодвинул дверную панель. Проводница принялась выспрашивать, не желает ли он чаю или купить сувениры. Голос звучал так, словно внутри у неё ожил портативный магнитофон. Он попросил принести один стакан чая с лимоном. От сувениров отказался.

Горькие мысли о болезни сестры, о её тяжкой участи сменялись беспокойством за любимую девушку, которая, слава Господу, здорова, но то, что он недавно узнал о ней, крепко расстраивало. Надо же ей заниматься такой чудовищно опасной чепухой! Да и он ещё, старый дурак, потакает ей.

Двойная тревога. Двойная боль.

Всё страшно, всё серьёзно, всё, скорее всего, кончится плохо. И он не в состоянии противостоять этому. Он утратил что-то. Он совсем к этому не готов, сейчас это ясно. Боже! Верни! Ты так часто забирал!

Когда-то у него были и брат, и сестра.

Но Веня попал под электричку. Давным-давно он живёт без старшего брата. Только сестра. После смерти родителей единственный родной человек. И она – в беде.

Он плохо помнил своё детство, слишком ровным и счастливым оно выдалось. От него сперва, разумеется, как от маленького ребёнка, гибель брата утаивали. Потом отец ему открыл правду, убедив, видимо, себя, что благостный обман больше ни к чему. После этого день за днём, год за годом боль избывали тем, что не будили её. Он привык, что смерть Вениамина просто факт, ни с чем не связанный и ни на что не влияющий. О ней никогда никто не напоминал.

С каждым часом, проведённым им в этом купе, духота нарастала. Воздух, теряя кислород, набирался тягостной силы, наваливался на него всей своей плотностью, душил, сковывал грудь. Он дышал как можно глубже.

В детстве он иногда задыхался ни с того ни с сего. Почему это происходило – он не помнил, но повторения той паники боялся по сей день. Сейчас потребовалось немало усилий, чтобы дыхание хоть как-то восстановилось. Тень того старого ужаса едва не воскресла.

Колёса между тем застучали яростнее, будто у них кончались силы и надо было дотянуть до ближайшей станции во что бы то ни стало. Внутри поезда что-то заскрежетало, купе резко качнулось, и комплект белья, шурша целлофаном, свалился с полки на пол.

* * *

Сегодня, несколькими часами ранее, сестра, как он её ни отговаривал, поехала с ним на вокзал и оставалась на скользком, заваленном окурками перроне до самого отправления поезда. Потом, когда он зашёл в вагон, отыскала окно его купе и смотрела через стекло со спокойной ясной любовью. Как всегда. Во взгляде – ничего необычного. Будто всё как надо. Энергично и почти дежурно помахала ему на прощание. Так машут, когда расстаются на короткое время.

Ему не нравилась Самара. Он жалел, что Вера вышла замуж за самарца и поселилась в этом волжском разлапистом, вытянутом, но в то же время тщетно стремящемся к вертикальности городе. Он с трудом принимал, что его сестра, очевидно, счастлива в Самаре, сжилась с городом, прикипела к нему. «Почти ничего московского в ней не осталось», – иногда расстраивался он. Сама Вера, кстати, этого не поддерживала. Настаивала, что оба города для неё важны. Но жила тем не менее в одном. Хорошо, что не в Нью-Йорк подалась. До Самары меньше двух часов лёта. Хотя вряд ли на планете Земля существовало расстояние, способное ослабить их кровную молчаливую связь.

Иногда завидовал ей: он до самой смерти родителей жил с ними, и это во многом сдерживало его, разжижало, мешало нащупать своё, то, что нужно только ему. А когда они исчезли из мира этого, перейдя в мир иной, оказалось, что ему поздно начинать то, чего он ещё не начал. Семья, дети, устройство быта, социальный рост – ему, на тот момент уже давно разменявшему пятый десяток, всего этого толком не успеть. Прежде его отношения с женщинами не приводили к чему-то серьёзному из-за распространяемой на него оберегающей и в то же время подавляющей воли отца и всегда согласной с ним матери. Это не позволяло ни одной претендентке вылепить из него главного мужчину своей жизни.

Конечно, полюби он сам навзрыд, безвозвратно, то ничего бы не помешало этому чувству. Но он, человек начитанный и тонкий, такую любовь боязливо полагал реальной лишь в книгах.

После того как вышла замуж, сестра сразу, без обсуждений, уехала из родного дома и родного города, но отношения с братом и родителями сохранила теплейшими. Часто навещала их, звонила обязательно каждый день, какими бы хлопотами ни была поглощена. И это не мешало ей строить семью, растить детей, отлаживать быт, всё помнить, всё предусматривать, никогда не показывать, что чем-то удручена, никогда не срывать свою досаду на других.

Её муж занимался писательством ещё до развала страны, очень рано по меркам тех лет вступил в Союз писателей СССР и на местном самарском уровне звездил не на шутку, собираясь вот-вот засиять и на всесоюзном небосклоне. Новую жизнь, наступившую после 1991 года, молодой литератор впитывал тяжело, но к середине девяностых освоился, купил небольшую типографию и даже немного разбогател. Потом полиграфическое производство местные бандюганы отжали, но он не унывал: всё время чем-то занимался, и порой весьма успешно. С Верой у них родилось двое детей, мальчик и девочка. Евгений, старшенький, как только женился, съехал от родителей, но относился к ним весьма трогательно – навещал, заботился. Лизка же, младшая, с этого года училась в Питере и давала о себе знать лишь по необходимости или когда заканчивались средства. Вера, иногда шутя, иногда почти всерьёз, рассказывала, что Лизавета изображала нестерпимую обиду на родителей, якобы они приспособленцы, никогда ничего не противопоставляли омерзительному путинскому режиму, ни за что толком не боролись, кроме своего мнимого благополучия, и посему жизнь прожили зря. Ей, как она декларировала, с ними не по пути.

Говоря об этом, Вера неизменно вздыхала и качала головой.

Скоро ли Вера посвятит Лизу в то, что с ней случилось? Об этом они не говорили.

Лиза, её нрав, повадки, всегда импонировала ему. Он жалел, что теперь у неё с родителями всё так напряжённо. Но дело молодое. Может быть, ему не хватало всю жизнь этого раннего бунта против старших?

И вот он едет в поезде в Москву, а сестра осталась в Самаре, больная, несчастная, удручённая, ищущая силы для борьбы.



По купе бродил сон, подстерегал его, высматривал как добычу, подбрасывал воображению свои заставки. Привиделась волжская набережная в Самаре, одно из немногих там мест, не лишённых изящества. Парапет вдруг разомкнулся и медленно, как в рапидной съёмке, обрушился в Волгу, разбрасывая шумные и сильные брызги, обладающие фантастической силой и сметающие все строения на берегу – от прибрежных палаток до высоких домов. А зелёная полоска острова вдалеке с нереальной скоростью разрослась почти до неба, целиком закрыв его собой. Его засасывало болото вязкой дрёмы, кошмар пугал, походил на модный апокалиптический кинопроект, веки его тяжелели, он, засыпая, всё же силился вернуться в реальность, но беспомощно проигрывал в этой битве. Если бы не голос проводницы, он бы проснулся, возможно, только утром.

– Чай, пожалуйста. – Женщина, не обратив внимания, что пассажир спит, зашла в купе, включила свет и поставила на стол стакан в алюминиевом подстаканнике.

Он открыл глаза. Ужас разрушения не отпускал. Купе, проводница, весь антураж – совершенно незнакомы. Где он? Секунды текли, он застрял между сном и явью. Наконец всё встало на свои места.

Проводница оглядывала его, как ему показалось, с насмешливым осуждением. «Вот, мол, заказал чай, а сам дрыхнет».

– Восемьдесят рублей.

Он сунул руку в боковой карман брюк, нащупал тонкую пачку, вытащил её, отделил сильно смявшуюся сторублёвку и дал проводнице. Она сообщила, что сдачу потом принесёт, он отрицательно замотал головой: не нужно.

– Скажите, а вагон-ресторан работает?

– Работает, а чего же ему не работать? – Доблестная служащая РЖД улыбнулась, на секунду обнажив золотую коронку.

– До каких?

– Надраться все успевают. – Она явно претендовала на панибратство.

Судя по запаху, не исключено, что сама уже дёрнула. Хотя вряд ли. Сейчас с этим строго у них. Это в девяностые они и сами пили, и продавали, и пассажиров за мзду брали в своё купе. Просто такая тётка попалась, любящая позубоскалить.

Она вышла, оставив дверь в купе чуть приоткрытой.

Он сделал глоток, обжёгся, решил подождать, пока остынет. Вкус лимона куда-то потерялся.

Вагонная тряска не ослабевала. Ложка в стакане немного позвякивала, а сам стакан чуть-чуть двигался к краю стола. Он смотрел на это как заворожённый.

* * *

Всё это время, после того как полковнику полиции Ивану Елисееву доложили, что внучка его начальника, генерал-майора Крючкова, пропала, он сам просматривал все сводки, надеясь втайне, что Вика Крючкова всё-таки найдётся сама по себе, что нигде не отыщется её труп и что какие-нибудь отморозки не объявят о выкупе. Мало ли почему отключён телефон? Может, зря генерал так настроен? Один день всего. Однако Крючков выяснил, что на учёбе её нет, съездил к ней домой – там тоже. И понеслось. Сослуживцы говорили ему, что один день – это ничего страшного, что рано подключать полицию, но он только мотал головой и настаивал. Ссылался на то, что они опоздают, что она никогда не нарушала обещание писать ему каждый день, что она не может не сообщить ему о себе просто так, только если что-то случилось, будто уже заранее знал: всё плохо. За долгие годы работы в полиции Елисеев приучил себя не поддаваться эмоциям – они только мешали. Но сейчас внутри всё бушевало, и справиться с этим пока трудновато.

И вот теперь к нему в кабинет, в кабинет заместителя начальника Главного следственного управления МВД России по Москве, придут участники будущей следственной группы по делу об убийстве Виктории Крючковой. Придут посмотреть друг на друга, примут распределение ролей, удостоверятся, что дело особое и нет ничего важнее, чем довести его до конца. Почти как с любым другим делом. Почти.

Подозреваемые уже арестованы. Опера из отделения Раменки, несомненно, довольны таким поворотом: чем быстрее удаётся поймать виновного, тем скорее следователи приступят к работе, а опера займутся чем-то другим. Вероятно, они в недоумении от того, что их попросили прибыть в ГСУ, да ещё в неурочный час. Зачем?

К вечеру здание Управления опустело. В коридорах не суетились люди, из открытых дверей кабинетов не доносились разговоры.

Елисеев пил уже третью чашку растворимого кофе, и, хоть каждый раз насыпал две ложки, напиток не бодрил. Представлял, что сегодня пришлось пережить его шефу. У него самого не было детей, но родители здравствовали, и он даже мысль о том, что рано или поздно останется без них, яростно отгонял. А тут внучка… Говорят, любовь к внукам сильнее, чем к детям…

Следственная группа наконец собралась. Информации пока немного, в основном то, что сообщил о погибшей её дед.

Из докладов судмедэкспертов и комментариев следователей складывалась первичная картина преступления. Картина, честно говоря, малообъяснимая, со множеством странностей.

Тело Вики обнаружили случайно. Оперативники Раменского УВД получили сигнал об одном наркопритоне и поехали брать торговцев. Когда, повязав хозяев с поличным, они зашли в ванную, то увидели мёртвую девушку, утопленную в холодной воде. Судя по первым признакам, тело там пролежало совсем недолго, хотя, когда труп находится в холоде, процесс разложения замедляется. Сначала думали, это очередная наркоша, из числа тех, что ошиваются на наркохатах, но потом, приглядевшись, признали ту, что проходила в свежих ориентировках. (Крючков настоял, чтоб фотографию Вики разослали по всем отделениям.) Держатели притона сначала угрюмо молчали, а потом заявили, будто только что возвратились домой из Майкопа, где навещали больного отца, и не успели даже руки вымыть, как к ним ворвались полицейские. Всё происходящее для них – полный ужас. Они никогда не видели эту девушку прежде. Как она попала в квартиру, для них – загадка. Причастность к изъятым наркотическим веществам хозяева также отрицали. Мол, кто-то подбросил. Однако эту песню запевают почти все, кого ловят с поличным на наркоторговле.

Вику сначала, по всей видимости, задушили, потом погрузили в ванну, чтобы изобразить, будто та под дурью утонула сама. Вены исколоты, но при первом же взгляде не оставалось сомнений, что делали это быстро и небрежно, и явно не сама девушка. Ни один мало-мальски опытный человек, глядя на её руки, не заподозрил бы, что она наркоманка. Однако кто-то, пусть крайне неумело и даже глупо, но всё же толкал следствие к версии, что Вика умерла от передоза? Почему всё так нелепо? Убийцу кто-то вспугнул? Помешал закончить имитацию естественной смерти? Но зачем? Следы на горле сразу же говорили об удушении. Тогда разумнее было бы инсценировать повешение. Или это только фантазия и на самом деле никто ничего не инсценировал? Что тогда?

Хозяев квартиры, разумеется, отправили в камеру. Хранение наркотиков! Как ни отпирайся, нашли зелье именно у них. Тем более за двумя братьями- адыгейцами по фамилии Рахметовы тянулась масса тёмных делишек. Старший даже отмотал срок за мелкую кражу несколько лет назад.

Никакого сопротивления захвату и последующему аресту они не оказали. Их предстояло ещё допрашивать, проверять алиби, сверять отпечатки. Завтра будет вскрытие тела Вики, эксперты проанализирует всё, что удалось собрать, следователи займутся просмотром записей с камер, примутся искать малейшие зацепки, способные доказать виновность арестованных. А сделать это будет ох как непросто. Совсем не факт, что Рахметовы – убийцы. Зачем им душить внучку генерала и оставлять в собственной ванне? А если кто-то подставляет их? Но зачем?! Елисеев поражался абсолютной нелогичности преступления, будто кто-то взял и объединил разные дела в одно без всяких на то оснований, но упорно при этом доказывает, что они связаны.

– А где те опера, что получили сигнал о наркопритоне? – спросил Елисеев у майора Давида Шульмана, одного из самых опытных и удачливых следаков в их Управлении.

– Здесь, товарищ полковник, ждут в коридоре, – бодро отреагировал Шульман.

– Пусть зайдут.

Два молодых парня неуклюже, что выглядело забавно при их атлетичных комплекциях, прошли в кабинет и встали недалеко от двери.

– Доложите подробно, что за информатор вас вывел сегодня на наркопритон, где… – Елисеев осёкся, не поворачивался язык назвать Вику трупом, – где произошло другое преступление.

Один из оперативников почему-то смутился, второй начал несколько лениво объяснять:

– Сегодня утром на связь вышел один из моих агентов, Тигран Алиханов. По его сведениям, на этот адрес ожидалась большая партия наркоты.

– Почему не представились? – Елисеева начинал злить младший по званию. C чего этот опер цедит слова так, будто объясняет двоечникам урок по десятому разу?

– Капитан Багров. – Ни малейшей попытки изобразить почтительность.

– Лейтенант Соловьёв. – Этот вёл себя вежливее. В их паре он явно ведомый.

– Почему вы ему сразу поверили?

– Он никогда не давал пустых наводок.

– И вот так сразу решили ехать брать?

– А что не так? Там наркоты ведь уйма. Да эти суки ещё и девушку уморили.

– Как вы разговариваете со старшим по званию? – наконец вмешался Шульман.

– Виноват, товарищ майор.

Елисеев устало потёр глаза. Ввязываться в перепалку несолидно. В конце концов, опера правда недоумевают. Они свою работу сделали. Задержали Рахметовых чётко, без форс-мажора. Сообщили о трупе. Но всё равно здесь что-то не так. Что-то не сходится. Так слепо доверять информатору…

– Когда он передал наводку?

– Сегодня днём. Часов в двенадцать или позже. Точного времени сказать не могу. Не помню. Не до этого было. Но мы отреагировали сразу. Получили санкцию – и вперёд. Если бы тянули, они бы уже распродали всё. – Багров всё больше раздражался, но старался сдерживаться.

– Так быстро такую огромную партию? Не лучше ли было выяснить всех покупателей? – Елисеев не стал дожидаться реакции Багрова, чтобы не оставить тому возможности возразить. – Надеюсь, вы знаете, где он живёт, этот Тигран. Съездим, пожелаем ему спокойной ночи. – Елисеев поднялся, давая понять остальным участникам совещания, что на сегодня всё.

Он мог бы что-то уточнить для судмедэкспертов, кинолога, молодого следователя Сергея Туманова, также входящего в группу, но они в этом не нуждались. Все люди опытные. Всем известен свой манёвр и свой участок работы.

Поехали на машине полковника. Пробки ещё не рассосались, и Елисеев вёл автомобиль нервно, время от времени чертыхаясь. Февральская Москва выглядела замызганной, утомлённой, безрадостной. Небо давилось искусственным светом города.

Осведомитель жил в районе Мосфильмовской улицы, в блочном, но довольно респектабельном по московским меркам доме. В квартире они Алиханова не застали. Им долго не открывали, потом взъерошенная женщина, видимо жена, недовольно пробурчала через щёлку (дверь она поставила на цепочку), что он пошёл в аптеку: голова разболелась, а таблетки нет.

Они решили не вламываться. Похоже, тётка не врала. Если в аптеку – скоро вернётся. Так и вышло. Спустились во двор. Минут через двадцать он вышел из-за угла и не спеша направился к своему подъезду. В руке он держал маленький фирменный пакетик аптеки «36,6». Смотрелось это немного комично. Быстро, видимо, голова прошла. Багров окликнул его:

– Эй, Тигран! Поговорить надо.

Информатор явно насторожился, увидев, что опер не одни. Смиренно сел в припаркованную неподалёку машину. Опера остались снаружи, готовые в любой момент присоединиться к следователям.

Заместитель начальника ГСУ, не глядя на Тиграна, бросил:

– Откуда у тебя инфа, что в квартиру Рахметовых завезут столько наркоты?

Алиханов ответил, не задумываясь:

– Так два торчка туда собирались. Это знатные торчки. Они всегда в курсе, где товар появляется. Они, похоже, не только сами ширяются, но снабжают ещё кого-то. Я их расспросил, что да как…

– А чего это они с тобой разоткровенничались?

– Сказал, что мне самому нужно. Вот они и посоветовали.

– Трогательно. Они взяли и поверили, что ты такой же, как они?

– Убедил. Они мне доверяют.

– Почему? – Полковник стремился поставить Тиграна в тупик, чтобы оценить, врёт ли тот.

– Они часто ошиваются у Дорогомиловского рынка, где у меня точка. Как-то я – ради дела, разумеется, чтобы контакт с ними улучшить, – пожрать им дал.

– В смысле?

– Голодные они были.

– Где же они деньги на наркоту берут?

– Где-то берут…

– Что о них скажешь?

– Имена, фамилии и адреса не спрашивал. Одного кличут Толяном, второй – Тузик. Смешно – правда? Тузик… Они говорили, многие собираются закупиться.

– Прямо магазин какой-то. Хоть вывеску прикрепляй.

– Обычное дело. Вы не в курсе? Это только в кино наркотой торгуют по-особому. В жизни всё просто. – Он то ли усмехнулся, то ли поморщился.

– Ладно. Свободен.

Алиханов ещё некоторое время посидел молча, будто собираясь в чём-то признаться, потом аккуратно открыл дверцу и, не обращая никакого внимания на Багрова с Соловьёвым, пошёл к своему подъезду.

Елисеев, говоря с ним, с трудом сдерживался, чтоб не врезать ему по морде!

Оперативников, весьма ошарашенных происходящим – можно же засветить агента, – Елисеев и Шульман отпустили.



– Ну, что скажешь? – Полковник курил крайне редко, но сейчас был как раз такой случай. Пепел стряхивал в открытое окно. Наедине они с Шульманом переходили на «ты». При подчинённых полагали это излишним. Хотя с годами «ты» укоренялось между ними всё больше.

– Жаль генерала.

Елисеев никак не отреагировал. Давид редко сразу говорил то, чего от него ждали. Иван выпускал дым, рассматривал его – густой.

– Я смотрю, тебя тоже не впечатляет идея с братьями-убийцами? – Шульман принял вид чуть ли не мечтательный. Его мимика почти никогда не соответствовала ни его словам, ни его мыслям.

Елисеев угрюмо кивнул.

– Однако найдутся ведь те, кто примется их колоть, вышибать показания? Или нет?

– Пока дело у нас, – Елисеев жадно затянулся, – беспредел никому не позволю. Если в этом деле невиновные возьмут вину на себя – грош нам всем цена.

– Это ясно. Удивил! Я как бы в курсе. Хм… Но сам понимаешь. Ты не министр внутренних дел. Ладно… Давай сначала попробуем начать. Всегда полезно. Что нам известно о Вике? – Шульман немного поёрзал, стремясь сесть поудобнее. – Дедушка – генерал-майор Крючков, родители служат по дипломатической части, сейчас в командировке в Сербии. Училась в РГГУ. Жила в родительской квартире на Цветном бульваре. С дедушкой и бабушкой отношения тёплые, часто ночевала у них. Потом бабушка умерла. Отношения между дедом и внучкой сохранились, но чаще раза в неделю она у него не бывала. Жила самостоятельно, но без проблем, никаких происшествий, загулов, наркоты и прочего. Это всё со слов генерала. Но ничего другого не имеется. Как она попала к Рахметовым – непонятно. Такие девушки по таким местам не ходят. Однако её одежда аккуратно висела на вешалке. Загадка.

– И мобильный телефон её исчез.

– Да. У арестованных братьев его нет.

Полковник выбросил сигарету в окно.

– Одни домыслы. Тебя подвезти куда-нибудь?

– Не надо. У меня тут ещё парочка дел образовалась.

Шульман вылез из автомобиля. Дверь не закрыл. Пришлось Ивану тянуться через весь салон.

Елисеев не стал ничего спрашивать у Давида. Шульман любил работать в одиночку. Это вызывало у начальства неизменный гнев, в том числе и у самого Елисеева, пока он не привык, что майор неизменно достигает результата и лучше ему не мешать.

* * *

Он ни в чём не мог отказать Майе. И виной тому не её настойчивость, а его убеждённость, что, не исполни он что-то, между ними всё кончится. Надо сказать, до последнего времени её желания не отличались излишней прихотливостью.

И когда она попросила, чтобы в его директорском кабинете в библиотеке собрались её друзья, поскольку им негде обсудить одно важное дело, он тут же согласился, не успев осмыслить странность подобной просьбы. Он удивился, когда Майя пригласила его присутствовать. Какое он имеет отношение к ним, к их делам? И представила она его диковато: городской служащий, сочувствующий нам.

До того дня он едва ли мог себе представить, что она – член тайной антиправительственной молодёжной организации. Хотя какая она тайная, если они так легко пустили его на свои собрания? Выходит, он ничего про неё не знал? Спал с ней и не знал?

Его потрясение от услышанного на сборище было таким сильным, что он и не попытался возразить, когда Майя решила собрать всех в следующий раз здесь же, в его кабинете.

Похоже, в горячих и бестолковых головах будущих революционеров радостно созрела неосмотрительная мысль, что здесь они в полной безопасности. Они думают, что в органах работают такие же идиоты, как показывают в сериалах. Весь фильм идут по ложному следу, а потом их осеняет? В жизни вряд ли всё так. И он не даст и ломаного гроша за то, что их ещё не выявили и не разрабатывают. За себя он не боялся, что-нибудь придумает. Но Майя-то сознаёт, во что ввязалась? Исключением из РГГУ дело точно не ограничится. Хотя и его могут прижать. Кому интересно разбираться? Покрывал – значит, виноват.

В тот вечер, два дня назад, после сбора вольнодумцев Майе захотелось проветриться – душно очень было в его кабинете. Она, или не чувствуя раздражения любимого, или делая вид, что не чувствует, как ни в чём не бывало спрашивала, как ему показались её друзья. Он отвечал уклончиво, ребята, мол, интересные, но разговоры ведут странные. Майя в ответ взвилась:

– Да сейчас почти вся молодёжь об этом говорит! Если мы не будем оказывать организованное сопротивление режиму, то… – она потратила несколько секунд, чтобы сформулировать, – всему придёт конец. Вся эта нечисть восторжествует.

– Какая нечисть?

– Все эти путинисты, чиновники, коррупционеры.

– Ты преувеличиваешь.

– Тебе, конечно, виднее. Вот с нами, например, внучка крутого генерала полиции, Вика Крючкова, симпатичная блондинка, что у окна сидела. Полностью разделяет наши идеи. Ты её наверняка заметил. Она красавица. Моя однокурсница, кстати. Она тоже преувеличивает?

Он действительно обратил внимание на девушку, которая вела себя активно, твердила, что они мало работают в соцсетях, что надо кидать в Сеть протестные пост за постом, наращивать аудиторию, что Навальный действует неправильно, слишком топорно, что через соцсети провернули арабскую весну, а мы чем хуже? Ей возражали: так их легко вычислят, но блондинка только морщилась в ответ.

– И в чём ваша цель? – Он пока не выбрал, как ему с ней себя вести: будто ничего особого не произошло или же продемонстрировать своё подлинное отношение к этому бардаку.

– Собрать как можно больше людей.

– Для чего собрать?

– Ты сегодня невыносим. Думала, ты сочувствуешь протестам.

– С чего это?

– Иначе я бы тебя не полюбила.

Она впервые тогда сказала о любви к нему; так, впроброс, небрежно, как будто это и не особо знаменательно.

Раньше, в юности, он частенько не мог заснуть. Мысли и впечатления переполняли, вытесняли сон. Потом он наловчился справляться с этим: почитать книгу, послушать барочную музыку (особенно нравился Куперен с его самой изысканной из современников мелодикой), а если уж не получалось выспаться, он не разрешал себе спать днём, чтобы к вечеру падать с ног.

Но в ту ночь, после ошеломляющего явления Майи в образе смутьянки, бессонница, как строгая учительница без косметики, вся в сером, металлическим голосом диктовала свой диктант и ни одним намёком не выдавала, скоро ли последнее предложение.

Он размышлял о том, что ему выпало наблюдать. Что это вообще за идиотизм – собираться и обсуждать, как они начнут организовывать митинги? Они надеются, что власть испугается их, осознает свою ничтожность, дрогнет и уйдёт сама? Бред! Или он не разобрался и они готовят себя к роли мучеников? Не похоже.

Конечно, не только о протестах они говорили. Там слышалось что-то ещё, иное, сильное, безжалостное, уверенное в своей правоте. Восстанавливая в памяти сегодняшние разговоры, он немного жалел, что не принял в них участие. Вероятно, если бы он не был так поражён, мог бы порассуждать кое о чём с ними на равных. Майя не так уж и не права. Он и сам всё чаще задаётся вопросом: куда всё катится? Но что бы они о нём подумали? Кто он? Наверняка сейчас расспрашивают у Майи в каких-нибудь чатах, кто он ей. От этих мыслей ему стало противно, будто поймали за чем-то постыдным. Нет. Всё же они опасные глупцы.



После смерти сначала папы, а вскоре мамы он в квартире пользовался только своей комнатой. В остальных ему как-то нечем было заняться, заходил изредка, старался ничего не трогать, и комнаты постепенно приобретали всё более нежилой вид. Майя же, навестив его жилище впервые, освоилась в гостиной на удивление быстро: сразу взялась что-то перебирать на старом массивном комоде, переставлять в книжном шкафу, не реагируя на его вялые протесты и объяснения. Добралась и до родительской спальни, правда, там хозяйничать постеснялась, словно те, кто здесь когда-то спал, вот-вот вернутся и укорят её за то, что прикасалась к их вещам.

Её поведение расстроило, показалось беспардонным, но уже после ухода Майи он открыл для себя, что его снова ничего не пугает дома, будто здесь никогда не гостила смерть. Вещи, умершие для него вместе с родителями, внезапно ожили. Выходит, девушка оказалась права. Смерть уходит от нас вместе с теми, кто умер. Задерживать её ради памяти – глупо. Память об ушедшем внутри нас, и ей не требуется ничего внешнего, никаких зацепок, артефактов, уловок…

Поняв в ту ночь, что скоро не уснёт, он устроился в гостиной с новым романом Водолазкина, которого всегда читал в охотку, но смысл предложений ускользал. Пришлось отложить том в белой обложке с загадочным названием «Брисбен».

Майя и её друзья живут с уверенностью, что сторонники нынешнего режима уже старятся, теряют силы и скоро уйдут в небытие. Этим, по их мнению, необходимо воспользоваться. Они обмусоливали свою идею со всех сторон, видно было, что не первый раз. Компания делилась на тех, кто рекомендовал не торопиться и выжидать, и на тех, кто требовал решительных действий. Кстати, блондинка, что, как выяснилось, приходилась внучкой какому-то полицейскому начальнику и училась вместе с Майей в РГГУ, придерживалась радикальных взглядов. Забавно! Ей-то чего не хватает?

Голод, верный спутник стресса, напомнил о себе ближе к двум часам ночи. В холодильнике, как назло, ничего не нашлось. Он открыл пачку гречки, насыпал в кастрюлю, залил водой и поставил на средний огонь. Придётся подождать, пока сварится.

Он положил три подушки одна на другую и удобно устроился перед телевизором. По каналу «Звезда» демонстрировали советский прибалтийский детектив «Двойной капкан». Снято было качественно, и он засмотрелся. Прибалтийские детективы – особая статья советского кинематографа. В них большинство прибалтов любит русских и советскую власть как избавителей от всего самого плохого, а проклятые европейцы постоянно пробуют эту любовь подорвать. Здесь милиционеры назначают встречи в барах, делают это неохотно, но им по долгу службы надо знать, как ведут себя прожигатели жизни, как тратят незаконно нажитые средства… Только острый дух из кухни заставил его чертыхнуться и побежать выключать огонь. Гречка, слава богу, пригорела не сильно.

Еду принёс в комнату. Разместил тарелку на прикроватной тумбочке. Вспомнил, как мать всегда ругалась с ним из-за этого, призывая трапезничать или в столовой, или, на самый крайний случай, на кухне. «Это неправильно – есть там, где спишь. Потом крошки, пятна. Антисанитария», – сокрушалась она. Хозяйственные дела были чуть ли не единственной областью, где она не заставляла себя делать всё, как отец, думать обо всём, как отец, приходить к таким же, как он, выводам.

Фильм между тем захватывал всё больше, и, когда злоумышленников разоблачили, он даже расстроился. Смотрел бы ещё и смотрел.

Притягательна советская жизнь на экране, где добро всегда одолеет зло, где все чётко осведомлены, кто друг, а кто враг, и кого надо жалеть, а кого нет.

Наконец он уснул. Снилось, кто-то куда-то его зовёт, называя Шепелевым. Во сне он удивлялся: почему Шепелев, ведь он же Шалимов… Артём Шалимов.



Вера позвонила в девять утра. Минута в минуту. Голос её звучал с обычной спокойной твёрдостью. Однако сама просьба появиться в Самаре как можно быстрее и нежелание что-либо сообщать по телефону не оставляли сомнений: случилось нечто из ряда вон.

Ближайший рейс на Самару из Домодедова в 19.10.

Он написал Майе, которая, по его предположениям, в тот момент томилась на первой лекции в своём РГГУ, что ему надо срочно навестить сестру и его несколько дней не будет в Москве. Его любимая сразу же перезвонила. Голос взволнованный. Судя по всему, занятия она прогуливала. Вряд ли во время лекции разрешают разговаривать по телефону.

– Как несколько дней? – Голос звучал возмущённо. – Не забыл, что послезавтра мы снова собираемся у тебя? Нас же туда не пустят! Вернись, пожалуйста, чтобы успеть нас принять. Умоляю тебя!

Артём заверил девушку, что к утру послезавтрашнего дня вернётся. (Конечно, он мог попросить Сашу Синицына открыть им кабинет, учёному секретарю библиотеки он доверяет, но Майя восприняла бы это как оскорбление. Такое важное дело поручить незнакомому ей человеку!)

После его слов она успокоилась, затараторила, что нежно целует его и ждёт. А потом ещё прислала кучу сообщений с поцелуйчиками.

Он зашёл на сайт РЖД и купил себе билет на завтрашний вечерний поезд из Самары в Москву. Это был единственный вариант вернуться в Москву так, чтобы не сорвать мероприятие друзей Майи. На подходящий авиарейс билеты уже распродали.

В тот день он ненадолго заехал на работу, захватив с собой дорожную сумку с вещами, чтобы уже не возвращаться домой. Выполнил все необходимые для предстоящей короткой отлучки формальности и вызвал такси в аэропорт.

В Домодедове изнуряюще долго, вместе с неприятными кургузыми людьми, простоял в очереди на регистрацию, проклиная себя, что поленился зарегистрироваться онлайн. Незадолго до вылета позвонил мужу Веры, попросив не встречать его – он спокойно доберётся на такси. Тот запротестовал: нет, это невозможно, пусть даже и не помышляет.

* * *

Генерал-майор полиции Павел Сергеевич Крючков только что поговорил по телефону с сыном. Когда голос Михаила исчез, утонул в пространстве между ними, показалось, что тишина сдавила голову, как железный обруч. Это уже не первый их разговор сегодня. Трудно определить, какой самый тягостный. Пока между ними не созрело солидарное горе, только боль и недоумение: как? Он воспитывал его по-мужски, чтоб вырос твёрдым, спокойным, правильно реагировал на трудности, умел терпеть. Но как подготовить к такому?

Невестку Крючков не жаловал. Пока не похоронил жену, подыгрывал ей, изображал дружелюбие, а потом просто вычеркнул. Для сына это не секрет, но он не переубеждал отца. И вот завтра безутешные родители Вики прилетят в Москву…

После смерти супруги он почти не бывал в их загородном коттедже, но сегодня приехал. Почему? Может быть, душа Клавдии ещё наведывается сюда и он найдёт не только утешение, но и выход?

Дом выглядел неуютно. Всё в нём соскучилось по прежней жизни, когда он был жилой.

Крючков тонул в глубоком кресле. Боль безостановочно грызла его изнутри. Зачем он так рано решил, что Вика уже взрослая и следует дать ей возможность жить, как она желает? Но ведь не имелось ни малейших причин переживать за неё, подозревать в чём-то тёмном и опасном или же опасаться её излишней беспечности. Отличница, тихоня, с родителями всё время на связи, к деду раз в неделю в гости, на чай. Аккуратная, продвинутая, умненькая… Посвящала себя в основном учёбе. Или это была видимость?

Он не шевелился, но ему чудилось, что кресло скрипит под ним. Безмолвие за окнами не успокаивало, а наоборот, заставляло вслушиваться в каждый шорох. Где-то далеко страстно залаяла собака, потом перестала.

Через год он планировал выйти в отставку. Да, он это давно решил. Хватит! Чем будет заниматься на гражданке, особо не задумывался. Но, конечно, собирался больше внимания уделять внучке, если это ей потребуется. Клавдия наверняка радовалась бы этому, если оттуда, где она теперь обретается, было бы возможно хоть изредка посматривать на тех, кого любил.

Он пришёл в органы в конце семидесятых. Совсем молодым. С идеалами. Но вскоре иллюзии разбились вдребезги. Советская милиция в жизни сильно отличалась от той, что показывали в кино. Его непосредственным начальников был Володя Родионов. Они сразу подружились. Потом к ним присоединился Петя Елисеев, отец нынешнего его зама. Всем троим служба в районном отделении быстро приелась, хотелось чего-то героического. А расследовать приходилось лишь пьяные драки и мелкие кражи. Иногда они наведывались в пивбар на Поклонной улице. Дружеское пиво почти не горчило.

А потом жизнь предоставила им выбор. И они выбрали разное…

Пётр Викентьевич Елисеев давно уже пенсионер, они много лет не общались. За исключением одного раза, когда он просил Павла дать слово, что тот возьмёт Ивана под свою опеку и не допустит, чтобы с парнем случилось что-то страшное. Полковник Елисеев уже много лет не нуждался в опеке, но Крючков обещание своё помнил. Иван Елисеев вырос в идеального служаку, добросовестного, неглупого, выдержанного. Через сына Пётр Викентьевич приветов никогда не передавал. Крючков не удивлялся этому. Были причины.

А Владимир Михайлович Родионов теперь заместитель министра МВД, курирует антитеррористическое направление. Не сказать что они сохранили дружбу, скорее, это что-то вроде зависимости, вроде необходимости никогда не терять друг друга из поля зрения.

Пиво они вместе больше не пьют. Но после больших совещаний Родионов покровительственно обнимает Крючкова, интересуется делами, здоровьем, родными. Предлагает зайти к нему в кабинет махнуть по пятьдесят. Павел Сергеевич всегда отказывается. Высшие офицеры Главка МВД ориентируются на то, что Крючков и Родионов старые товарищи.

За десятилетия службы он научился закрывать глаза на многое. Знал ли он, что его коллеги частенько нарушают закон? Знал. И ничего не предпринимал. Когда самой паскудной цыганке, сажающей молодёжь на наркоту, что-то подбрасывали, чтобы закрыть, он не возражал. Хоть какая-то справедливость. Но если кто-то попадался на этом, безжалостно наказывал.

А теперь кто-то убил его внучку…

Он обязан справиться с собой. В его жизни ничего больше не осталось, кроме цели. Елисеев и его группа приложат, разумеется, все силы для раскрытия. Но получат ли результат? Хватит ли им сил, терпения, ярости? Их надо держать в тонусе постоянно.

Пока задержали двух кавказцев.

В их квартире нашли его девочку.

И там же обнаружили кучу наркоты.

В кармане запищал мобильник. Номер скрыт.

– Здравствуй, Паша. Я очень тебе соболезную. – Голос генерал-лейтенанта Родионова звучал сочувственно. – Я потрясён. Это ужасно. Места себе не нахожу.

Крючков не ждал этого звонка. Не готовился с кем-то разговаривать о своей потере. Слёзы чуть было не захлестнули, но он справился. Не хватало ещё всплакнуть.

– Спасибо, Володя, – всё, что он смог вымолвить. А что ещё скажешь?

– Ты где сейчас?

– На даче. Завтра Михаил с женой прилетят.

– Какая же мразь это сотворила?! Держись! Я сегодня говорил с министром. Он взял дело под личный контроль. Звони мне в любое время дня и ночи. Знаю, что подозреваемые арестованы. Крутите их по полной. И держись, пожалуйста. Звони в любое время.

Крючков застыл с мобильником около уха. Снова собачий лай, но уже намного дальше и тише, словно для порядка. Труднее всего сдерживать себя. Поехать бы сейчас в изолятор и выбить без всяких протоколов и формальностей из арестованных братьев всё, о чём они молчат. Как Вика попала в их квартиру? У неё не было друзей, подобных Рахметовым. Это точно. Елисеев уже доложил ему, что кавказцы всё отрицают, но он ждал чего-то ещё… Сегодня… Вдруг уже что-то прояснилось?

Когда-то он мечтал скоротать с супругой старость в этом доме. Уже не придётся. Потом он надеялся, что Вика выйдет замуж, начнёт рожать, и молодым будет куда вывезти детишек на воздух. Ничего этого не случится. Сейчас дом не разговаривал с ним, обиделся, не пускал по-настоящему внутрь. Дом не виноват, что Клава умерла, что Вика погибла.

Внешне Вика щемяще напоминала Клаву в молодости. Особенно в те годы, когда они только поженились и жили в коммуналке на улице Мясковского. К тому времени коммуналок в Москве оставалось немного, но им всё никак не выделяли отдельную квартиру. Одним из соседей по тому многолюдному житью был молодой поэт Грушин. К нему, к нарастающему с каждым месяцем неудовольствию соседей, частенько захаживали шумные товарищи по перу, позвякивая бутылками в тёмных авоськах. Когда терпение жильцов переполнилось, Грушин велел дружкам залезать к нему через окно. Первый этаж: в тёплое время года проблем никаких. Зимой чуть тяжелее было это проворачивать, но они всё равно практиковали, только бы не слышать коммунальное шипение в коридоре: «Алкаши, алкаши, алкаши!» Молодого лейтенанта Крючкова поражало, как интеллигентные люди, писатели, всё время спят в одежде и то, какой на них налипал скорбный и пристыженный вид, когда они пытались занять у него на опохмел. Он был единственным из соседей, кто им всегда добавлял. Удивительным образом по утрам им неизменно хоть чуть-чуть, но не хватало на бутылку.

Он так живо и чётко представил себе ту их жизнь, непростую, но ещё ничем не омрачённую, что захотелось выпить водки, залпом, чтоб обожгло. Но нельзя! Не стоит ему тут ночевать! А за руль выпившему генералу полиции садиться совсем негоже.

Почему Вика погибла? Это нелепая случайность или что-то другое? Кто-то мстит ему? За долгую милицейскую, а потом полицейскую карьеру, ясное дело, накопилось немало бандитов, жаждущих ему отомстить. Надо вспомнить всех, составить список, каждого проверить. Но это так долго!

Завтра прилетят сын с невесткой, и, если в квартире, где жила Вика, остался какой-нибудь след, намёк, улика, отыскать их возможно только сегодня. Пока квартира такая, какой Вика её покинула. Когда это случилось? Куда она пошла?

Дом, отгоняя его от себя, делал всё правильно. Вместе им сейчас хуже, чем порознь.

Он вернётся сюда, только когда поймает убийцу. Так обещал он себе и дому.

* * *

Он вспоминал теперь, что всё время до прилёта в Самару жил надеждой, что с Верой ничего не случилось непоправимого (о страшном сказала бы сразу, наверное, не удержалась бы). Логика подсказывала, что всё, скорее всего, ровно наоборот, но он противился логике.

После приземления самолёт невыносимо долго катился по полосе. Огромный, модернизированный к чемпионату мира по футболу аэропорт блистал пустотой коридоров, залов и вестибюлей. Пассажиры терялись в нескончаемых пространствах.

Прибывший заблаговременно Александр деловито прохаживался по залу прилётов. «Верка заставила, – подумал Артём, разглядывая его невысокую коренастую фигуру, – а он не может её ослушаться».

Мужчины дежурно обнялись при встрече, обменялись ничего не значащими фразами о том, как рады друг друга видеть. Никаких «Ты уже знаешь?» или «Что теперь делать?». Вера всё скажет сама. Ясно, что на все разговоры об этом сейчас – табу. Или супруг не в курсе? Ну это вряд ли.

Артём некоторое время поджидал Александра, подгонявшего машину к выходу из терминала. По небу взбирался самолёт, равномерно и приветливо мигая. Набитая машинами парковка плавно переходила в суету столбов и фонарей.



Ехали в полном молчании. Под негромкую музыку местной музыкальной волны Артём то и дело проваливался в дрёму.

В детстве он стремился во всей чёткости запоминать то, что мерещится перед сном, когда уплываешь по мягкой серебристой реке на другой берег сознания. Все детали, повороты, преображения. Но после пробуждения забывались не только впечатления, но не вспоминалось и само намерение.

Самара начиналась задолго до центра, город растягивал себя, как мог, рукавами автотрасс, прирастающими новостройками, заводами, но всё в нём так или иначе стремилось к Волге, вниз к воде, быстрой и нетерпеливой, но в то же время величественной, помнящей Стеньку, который хоть и наречён злодеем, но остался в народных песнях на века. Будет ли народ слагать песни о злодее?

Постепенно город обретал свои подлинные черты: низкие купеческие дома с лепниной, красивые перекрёстки, заснеженные деревья в парках, уютные вывески.

Видно было, что Вера сильно и нетерпеливо ждала его. Засветилась взглядами, улыбками, чуть заметными морщинками у глаз. Долго прижимала к себе.

Потом слегка всплакнула. Не расстроилась – растрогалась.

Он уж было успокоился: может, просто соскучилась?

Прошли в комнату. Артём, не выдержав двусмысленности её молчания, спросил:

– Что? Почему такая срочность? Что-то с детьми?

Она стыдливо потёрла глаза.

– Нет, с ними всё в порядке, – вымолвила, улыбаясь.

«Значит, что-то всё-таки с ней самой». Внутри Артёма всё словно переключили на другую скорость, когда тормоза не срабатывают, и мчишься прямиком в большую бетонную стену.

Уставший Александр быстро ушёл спать, оставив их вдвоём. После этого Вера призналась, что у неё диагностировали рак лёгких.



После того они ещё долго сидели, пытаясь что-то преодолеть, с чем-то смириться, пили чай, говорили то о болезни Веры, то хаотично переходили на что-то другое, иногда выходя на холодный, с кусками сырого снега на перилах балкон, где Вера курила, клятвенно обещая бросить завтра же, хоть Артём и не требовал от неё никаких обещаний.

Произошедшее с Верой поражало своей обыденностью: побаливало горло, кашляла, пеняла на хронический бронхит, полагала, что само пройдёт, а оно не прошло. Муж и сын уговорили всё же пойти к врачу.

Доктор долго слушал её, хмурился, прикладывая неприятно прохладный фонендоскоп то к одному месту на груди, то к другому, потом отправил на рентген, КТ и другие анализы. Она навсегда запомнит, как он глянул на неё во второй визит, когда располагал уже всеми данными о её состоянии. Во взгляде мешались жалость и безразличие. Будто она уже мертва.

Вылечить такую разновидность рака можно только во Франции, так врач говорит. Есть агентство, которое туда отправляет пациентов. Доктор обещал посодействовать. У него налажены контакты с этой конторой. Но надо для начала внести сто тысяч евро. А потом платить уже за циклы лечения. Всего четыре цикла. Почему только в Париже? Доктор объяснил, что в Центре Кюри именно такой рак, как у неё, лечат эффективнее всего. Он – крайне редкий. Сашка хочет взять кредит, но она так боится, что потом не осилит, не отдаст. А сейчас коллекторы эти – хуже бандитов. Убить готовы тех, кто вовремя займы не отдаёт. У Женьки свободных денег нет сейчас. Но он тоже что-то найдёт со временем. Да и у неё самой хоть и не грандиозные, но кое-какие накопления остались после того, как Женьке квартиру приобрели. Одним словом, не всё так плохо. Что-то наскребём. Она не сдастся.

Обо всём этом Вера рассуждала с таким видом, с каким домохозяйки судачат о коммунальных проблемах соседей. Слёзы, что она себе позволила в самом начале, были единственными в тот вечер.

Артём, конечно же, утешал её: обнимал, гладил по волосам, лгал, что уверен в её непременном выздоровлении. Она кивала в ответ.

В ней много силы. Но на сколько её хватит?

На следующий день сестра закатила царский обед, какой и не всякая здоровая хозяйка осилит. Евгений, племянник Артёма и сын Веры с Сашей, грозился заскочить (он работал в двух шагах от Вериного дома), но в последний момент позвонил раздосадованный: срочно вызвали к начальству.

Перед самым отъездом Артёма составили план: кто, когда и сколько сможет найти денег. Вернее, план составлял Александр. Артём только соглашался. В конце пообещал, что будет переводить с каждой зарплаты некоторую сумму. Вера почти не участвовала в обсуждении. Не обольщалась: главное, дадут ли мужу кредит и как скоро. Она никак не вняла просьбам мужчин остаться дома и не провожать Артёма на вокзал. Не спорила, просто оделась и пошла с Артёмом к такси.

Александр выпил за обедом, поэтому не повёз их.

* * *

Крючков ехал по Кутузовскому проспекту.

Справа одиноко торчала стела Поклонной горы с похожей на циркачку богиней победы, рядом белел храм с аккуратным золотым куполом и хмурилось длинное серое здание музея. Тёмные комья небосвода угрожали разбиться о холодную землю и заполнить всё мутным серым маревом. Ёлки удерживали снег на лапах с усердием солдата роты почётного караула.

Машины, несмотря на достаточно поздний час, бестолково толпились на этом участке проспекта. Водители нервничали, одни перестраивались, другие не пропускали, от этого поток двигался медленнее, чем ему положено.

Впереди несла изящную колесницу Триумфальная арка.

Он во всех деталях восстанавливал в памяти тот день, когда последний раз видел внучку. Тогда его ничего не насторожило. Они, как обычно, пили чай с принесёнными ею овсяными печеньями, так любимыми Крючковым с давних пор; когда будущий генерал был маленьким, отец часто покупал их. В СССР по части десертов особого разнообразия не наблюдалось, и эти печенья воспринимались как изысканное лакомство.

Он никогда не спрашивал Вику о личной жизни, хотя иногда размышлял: есть ли у неё парень? Скорее всего, есть. Такая красотка…

Надо напомнить Елисееву, что все, кто с ней учился в РГГУ, должны быть проверены самым тщательным образом. Хотя он и сам об этом знает.

Ночь входила в город, как огромный всесильный полк. Где-то здесь притаилась тварь, которую он обязан отыскать.

Когда переступил порог квартиры, приказал себе: не смотреть на фотографии, ничего не вспоминать, ни на что не отвлекаться. Искать то, что наведёт на след. Превратиться в ищейку.

У них было заведено, что каждое утро они обязательно созваниваются или пишут друг другу в Ватсапе. Крючков настоял на этом: ему так спокойнее, а если она вдруг не выйдет на связь, значит, что-то случилось. Вот оно и случилось. Самое страшное. Он не медлил, но всё равно не успел.

Её комната. Что он здесь ищет? Он вглядывался в каждый сантиметр пространства, представлял, как Вика провела здесь последние часы, о чём думала, чем тревожилась.

Он внимательно изучил столик около зеркала, здесь она накладывала макияж, кое-какие флаконы и коробочки остались незакрытыми. Куда она спешила? Постель при этом тщательно застелена (девочка была аккуратная). Когда она ушла отсюда? На кровати лежал ноутбук, надо забрать его, пусть компьютерщики поколдуют. Хотя что там может быть?

Как только он представил себе, что тело внучки сейчас в морге, что-то рухнуло вниз от сердца. Он присел на аккуратно застеленную кровать. Слава богу, нитроглицерин в кармане.

Отдышавшись и приняв таблетку, он открыл изящную крышку ноутбука. Экран сразу загорелся. Никаких паролей не требовалось.

Крючков впился глазами в то, что выскочило на первой странице. Телеграм-мессенджер, где Вика переписывалась с неким человеком под ником Райский клоун. Он читал и отказывался признавать, что всё это наяву. Это писала Вика? Он несколько раз порывался закрыть эту страницу, но руки будто каменели. В переписке Райский клоун перечислял, что с ней сделает, когда они увидятся. На редкость пошло, грубо, с матом, с явными наклонностями садиста, со смачными сальными подробностями. Но Вика отвечала, что мечтает об этом и всё такое. И так долго-долго. Об одном и том же. В конце Клоун обещал ждать её возле какой-то библиотеки. Хоть бы адрес, сволочь, написал. И время… Но нет…

Он захлопнул эту мерзость. Дальше не стал изучать. Такое и так трудно пережить. А что там ещё найдётся? Невольное надругательство над памятью Вики, над её образом. Причём с её собственным участием. Где они этим занимались? Здесь? Или в другом месте? Надо отдать компьютер спецам, пусть ищут этого Райского клоуна где хотят.

Почти всю дальнюю комнату занимала беговая дорожка. Сейчас она вся будто сгорбилась, застыла в недоумении. Вика попросила его купить эту огромную конструкцию, убеждая, что будет заниматься каждый день. Крючков заметил, что на экране много пыли. Видимо, ей последнее время стало не до занятий спортом, вообще ни до чего, судя по переписке с Райским клоуном. Как же так?! Почему нет пароля? Он пересилил себя, открыл ноут снова. Увидел, что есть ещё Телеграм, видно, на другой номер. Он попытался сообразить, пользовалась ли она другой симкой, но так ничего не вспомнил. Или дело не в симке. Он не так силён в этих компьютерных премудростях. Тут нужен спец. Понажимал на значок, но безуспешно. Нужен был пароль. Один Телеграм-мессенджер открыт, другой запаролен. Выходит, этой своей переписки она не стыдилась, ни от кого не скрывала, а было ещё что-то, где она не предполагала чужих глаз? И почему на ноутбуке? Ведь телефон у неё новомодный, со всеми функциями. Телефон могут украсть, а ноутбук всегда дома. Логично, если хочешь полной конфиденциальности.

Мало-помалу он успокаивался. В конце концов, то, что происходит между двумя людьми, – только их дело. Возможно, то, что под паролём, – ещё более личное. И она не хотела, чтобы это читал тот, кто бывает у неё дома. Кто это? Райский клоун. Надо было ставить камеры в квартире, надо. Однако этот тип наверняка в курсе многого. Его позарез надо расспросить, а возможно, для начала понаблюдать за ним. Райский клоун – что за чушь?



Он продолжил осмотр, обследуя каждый угол, открывая каждый шкаф. Последним осмотру подвергся гардероб в прихожей. Заглянув в него, он ахнул: два охотничьих карабина и два травматических пистолета. Откуда они здесь? Что за чертовщина!

Он присел на табуретку. Что ещё его ждёт?

* * *

Вера Колесникова, урождённая Шалимова, несмотря на норовистый мороз, вышла на балкон в одном халате. Холод не страшил. Внутри всё горячее, как на сковороде. «Бог даст, не простужусь», – подумала она. Да и что такое простуда в сравнении с тем, что у неё нашли!

Сегодня Александр заснул необычайно рано. Когда она вернулась с вокзала, он даже не заметил её прихода, так крепко сон прижал его к простыням и подушке. Её несчастье вымотало его.

Он всегда спал, сколько она его помнит, тишайше, не сопел, не кряхтел, почти не ворочался. Она же, наоборот, с детства, после гибели старшего брата, часто просыпалась среди ночи и долго не засыпала. Тогда они жили с Артёмом в одной комнате. Бывало, подолгу болтали, беззвучно смеялись, вместе отгоняли сон, казавшийся скучным и ненужным. Но это случалось довольно редко. После некоторых событий Артёмке давали на ночь валерьянку с пустырником, какие-то ещё лекарства, и он чаще всего спал как сурок, маленький симпатичный сурок. А она боялась, что он проснётся, и опять начнётся ужасное…

После замужества это мучение не ушло, только немного уменьшилось. Она знала причину, но открыть её пока никому не могла. В эти минуты она тихо-тихо, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить мужа, вглядывалась в него, постепенно различая в почти полном мраке удивительную остроту его черт. Она была счастлива с ним. Без всяких «но». Все невзгоды, которых у них, как у всех соотечественников, заставших конец века прошлого и начало нынешнего, хватало, находились под куполом общего семейного благоденствия и под ним же избывались или преодолевались. В таких семьях, как у них, каждый уверен, что лучше, чем его родные, никого нет. Даже Лизка, по природе бузотёрка, никогда не нарушала этой идиллии. Да, теперь она звонит матери или отцу только с требованием денег и с неизменными упрёками в том, что они неправильно живут, но это другое. Пройдёт со временем. Бунт – свойство юности очень хороших людей, оправдывала мама дочку.

Сашка по первости заводился, переживал, что дочь отдаляется, спорил с ней, защищался, потом просто горевал, стоически выслушивая её нападки, и в ответ на просьбы сразу же переводил ей деньги, словно от этой скорости зависело виртуальное преображение Лизы в хорошую девочку, папину дочку, какой та, признаться, в полной мере никогда не была.

Вера сохраняла спокойствие. Не видела смысла изводиться. Лишь иногда её подмывало поинтересоваться, зачем же дочь регулярно просит деньги у таких никчёмных людей? Но она себя останавливала. Хорошо, что Лиза уехала из дома далеко. Таким, как она, необходимо пройти испытание самостоятельной жизнью. Женька, он другой, ему лучше под крылом.

Их квартира находилась на двенадцатом этаже. Вид на Волгу открывался незабываемый. Они перебрались сюда не сразу, несколько лет мыкались по съёмным, потом жили в небольшой двушке на окраине, доставшейся мужу от рано умершего брата, и только в начале нулевых, во время недолгого периода бизнес-успехов Колесникова, они купили эту довольно-таки габаритную трёхкомнатную, где с балкона можно взором охватить столько простора, что бескрайность и бесконечность мира не вызовет ни малейших сомнений. За Волгой, после уютного острова с песчаными берегами, за вторым рукавом, суша, прежде чем перейти в небо, прятала в зелени небольшие деревни, сваливала в кучу пригорки и маленькие холмы, клубилась лёгким туманом. «Смотрите вдаль долго и пристально, покуда хватит глаз», – наущала она детей, когда они росли рядом с этой красотой.