– Не важно, хоть с двадцатого…

Обогнув лифт, мы оказались у железной двери, выкрашенной белой краской. На ней висела деревянная табличка с надписью: «Запасная лестница. Посторонним вход воспрещен».

4. Прозвище моего отца Тупой Кабан

Как только мы открыли дверь, сразу же окунулись в жужжание несметного полчища оводов. Это был гул мотора, резонирующий в вентиляционной трубе. Находясь в торговых залах универмага, даже представить себе невозможно, что рядом есть эта голая и крутая служебная лестница. Некрашеная бетонная стена – лишь номера этажей выведены на каждой площадке. Запах сохнущей невыделанной кожи. Перила с левой стороны, что облегчало нагрузку на больное левое колено. На площадке шестого этажа мы остановились передохнуть, и я, выпрямив поврежденную ногу, попробовал на нее опереться. Казалось, в ноге скопилась вода, боль не исчезла, но локализовалась. Очки продавца насекомых запотели.

– Вы говорили, что догадываетесь, куда подевались беглецы, это верно?

– Нужно зайти в контору, есть здесь такая временная контора с телефоном.

– Там принимают заказы на зазывал?

– Содействуют развертыванию лотков на крыше универмага. Стимулирование торговли – вполне пристойное занятие.

– Обычное жульничество. Просто дали этому красивое название – «стимулирование торговли».

– Прямого сговора с жуликами, как мне представляется, у них нет. Если установят связь с преступниками, торговать в универмаге запретят. Хотя, наверное, мафия все же вкладывает деньги в это предприятие.

– Я так и думал. Грязные людишки.

– И баба тоже? – Это был слишком трудный вопрос, чтобы я мог сразу же на него ответить. Я сделал вид, что у меня разболелась нога, и остановился. Продавец насекомых переложил чемодан в другую руку и с улыбкой повернулся ко мне. – Я вижу, зацепила она вас. Меня, во всяком случае, – точно. Не пара ей этот тип.

– Ловят форель на живца.

– Да-а. – Он облизнул кончиком языка сначала верхнюю, потом нижнюю губу. Чемодан ударялся о ступеньки в такт его шагам. – Малый не промах, своего не упустит.

– Вы думаете, они прямиком пошли в контору, в такое время? Прежде чем идти туда, может, лучше позвонить по телефону?

Мы миновали пятый этаж, прошли площадку четвертого. Нам навстречу пробежали два охранника в форме. Видимо, торопились навести порядок, чтобы лифт снова мог работать. Застекленную крышу над лестницей заливал дождь.

– Я бы на вашем месте, не теряя попусту времени, прямиком направился в порт.

– В порт?

– Конечно. У вас же билет на корабль, значит вы собираетесь куда-то плыть. А корабли, как известно, стоят в порту.

– Но мой корабль не плавает по морю. Вернее сказать – он находится в доке. Да, именно в доке. Так и будем считать.

– Эти двое рано или поздно окажутся на борту.

– Вы думаете?

– У них же есть план – на обороте сертификата.

– Ну вы и ловкач. Уже успели рассмотреть?

– Рассмотрел. У меня привычка читать в уборной все что ни попадет под руку.

– Вы считаете, что по плану можно отыскать это место?

– Если ты рыболов – запросто. Я вот занимаюсь рыбной ловлей в море и поэтому разобрался в вашем плане до тонкостей.

– Вон оно что, а он тоже рыболов? Хотя он же сам говорил о ловле форели на живца.

– Там у вас наверняка много хороших мест для рыбалки. – Он театральным жестом похлопал по заднему карману брюк. Туда, видимо, он спрятал билет. – Я хорошо помню тот район. По-моему, там еще был старый рыбачий домик, верно?

Мне стало не по себе, точно кто-то заметил, что у меня расстегнуты штаны. Захотелось прекратить разговор. Тащить на корабль прошлое – нет уж, увольте. Когда будут подняты паруса, я хочу начать жизнь сначала, как бы снова стать ребенком, уподобиться чистому листу бумаги.

– Заболтался и забыл вернуть вам часы.

На площадке второго этажа мы передохнули в последний раз. Боль в колене почти прошла, осталась только слабость. Но чтобы усыпить бдительность попутчика, разумнее, пожалуй, делать вид, что колено все еще ноет. Продавец насекомых надел на руку часы, уселся на чемодан с юпкетчерами и зажал в зубах сигарету.

– Здесь курить запрещено.

– Я и не собираюсь. Просто пососу сигарету – в день я выкуриваю не больше пяти.

– Что, хотите прожить подольше?

– Да нет, боюсь умереть страшной смертью. Знаете, как мучительна последняя стадия рака легких?

Мы посмотрели друг на друга и бессмысленно рассмеялись.

– Может быть, вы и правы. Вместо того чтобы терять время на посещение конторы, разумнее поскорее вернуться на корабль, чтобы опередить их. Вы меня проводите?

– Разумеется, провожу. До медпункта. По-моему, он где-то на этом этаже. Если у вас вывих, то лучше не тянуть.

– Я говорю о другом. Вы ведь обещали пойти со мной туда, где эти двое.

– Обещал?

– Когда мне забинтуют ногу, я не смогу даже вести машину, а у меня джип. Он на стоянке, совсем рядом, но у него такое тугое сцепление…

– Как я понимаю, вы хотите, чтобы машину вел я?

– Неужели не умеете?

– Не смешите меня. Раньше я занимался доставкой товаров на дом. Но почему я обязан быть вашим провожатым – вот в чем вопрос.

– Я ведь вернул вам часы, а вы мне билет на корабль не отдали, верно?

– Если хотите, чтобы вернул, так и скажите. Но вы ведь просили отдать за него оставшихся юпкетчеров, считайте, что обмен состоялся.

Продавец насекомых чуть наклонился и начал рыться в заднем кармане. Вид у него был растерянный, точно по столу раскатились яйца и он не может их удержать.

– Никто и не требует, чтобы вы возвращали.

– Ну и нечего тогда орать. Терпеть не могу, когда вопят, лают, хрюкают.

– Хрюкают?..

Про хрюканье он упомянул зря. Ухо царапнуло, точно в него залезла мошка. В детстве меня не называли Свиньей. Тогда я был худ, не толще вертела, на который нанизывают мясо для жарки. Да и свинья не всегда бывает жирной. Действительно, в те годы, когда на фермах преобладала йоркширская порода, слово «свинья» стало прозвищем всех толстяков. Эта порода, именуемая также «сальной», служила важнейшим источником получения жиров до того, как начали использоваться синтетические масла. Свиной жир употреблялся очень широко, причем не только в пищу, но и как целебное средство, как сырье для приготовления медицинских свечей, как помада для усов и бороды. Но впоследствии спрос на сало стал падать, и повсеместное распространение получила беконная порода ландрас и беркширская ветчинная порода. У этих свиней слой сала тонкий, а мяса – толстый. Прибавилось четыре ребра, тело удлинилось, сопротивляемость организма увеличилась, не осталось и намека на избыточный жир.

У моего родного отца было прозвище Инотоцу – Тупой Кабан, жил он замкнуто, ни с кем особенно не сходился. Он и в самом деле походил на кабана – всегда шел напролом, не глядя, что происходит вокруг. Правда, прозвище он, возможно, получил не только из-за своего характера, но и потому, что содержал рыбачий домик (кстати, я был потрясен тем, что продавец насекомых знает об этом домике на мысе), который назывался Инокути – Кабанья Пасть. Это название возникло потому, что небольшая бухта у выдающейся в море скалы Инояма – Кабаньей горы – напоминала по очертаниям морду кабана.

У меня, конечно, есть кое-что общее с отцом. Например, вес, приближающийся к ста килограммам. Только Тупой Кабан ростом метр девяносто, шея такая толстая, что ни одна готовая рубаха не подходит, да и вид у него погрознее, чем у свиньи. На самом же деле действия его не отличаются агрессивностью, он даже малодушен, и от него стараются держаться подальше только из-за угрожающей внешности. Чтобы спрятать свои торчащие во все стороны волосы, которые не поддаются расческе, он постоянно носит щегольскую охотничью шляпу зеленого цвета, и это тоже отпугивает от него людей. В нем всегда жило стремление обратить на себя внимание, поэтому он вечно безо всякого дела вертелся в муниципалитете, а на своей визитной карточке, не имея на то никаких оснований, указал, что является его сотрудником. Аппетит приходит во время еды – в конце концов ему захотелось получить настоящий значок члена муниципалитета.

Его жена (моя мачеха), женщина решительная, вместо того чтобы воспротивиться этой блажи, заставила его переписать на ее имя рыбачий домик. Это была небольшая гостиница в японском стиле с маленькой кухонькой в каждом номере, что очень радовало любителей рыбной ловли. Кроме того, Тупой Кабан владел еще двумя рыболовецкими суденышками водоизмещением по двадцать пять тонн. Всякий раз, выставляя свою кандидатуру на выборах, папаша забрасывал все дела, менял охотничью шляпу на фетровую, но, как и предполагала жена, безрезультатно, а когда кошелек его опустел, он превратился в беспробудного пьяницу. Тупой Кабан и раньше-то не часто мылся, а теперь от него шла такая вонь, что даже собаки разбегались, к муниципалитету его перестали и близко подпускать. Однажды, напившись, он наступил на спавшую после обеда жену, упал, но отделался легко, лишь нос расквасил, а жена – умерла. Разрыв внутренних органов. Поползли слухи, будто Тупой Кабан забил ее ногами до смерти, но за недостатком улик его не привлекли к суду, однако все, кто у него работал, со страху сбежали. Тогда Тупой Кабан взял к себе меня и мать (мою родную мать). Она имела на окраине города, на Кабаньей горе, табачную лавочку; судя по всему, своим появлением на свет я обязан тому, что Тупой Кабан ее когда-то изнасиловал. На следующий год после того, как он взял нас в рыбачий домик, – в то лето мне как раз исполнилось двенадцать лет – на меня самого пало подозрение в изнасиловании. Речь шла о женщине за тридцать, торговке одэном[13]. На самом деле совершил это какой-то незнакомый мужчина, а я лишь наблюдал за происходящим, но мне, поросенку, в жилах которого текла кровь Тупого Кабана, оправдаться было непросто. Тупой Кабан неожиданно сам выступил в качестве вершителя правосудия: он схватил меня, запер в заброшенной каменоломне на горе (теперь это мой корабль) и держал на цепи целую неделю. Спасибо, мать тайком перепилила цепь.

С тех пор я начал толстеть. Разжирел, хотя в детстве не был склонен к полноте. Так мой организм отреагировал на несправедливое наказание, даже сейчас еще на левой щиколотке заметен шрам от цепи. В четырнадцать лет я ушел из дому. Но и после этого продолжал толстеть, а ненависть к Тупому Кабану становилась все сильнее. Говорят, он до сих пор не отказался от мечты стать членом муниципалитета. Но кому нужен дебошир, имеющий не то пять, не то даже семь судимостей, алкоголик, человек, распространяющий метров на десять вокруг себя нестерпимую вонь? Даже я, его родной сын, живя в том же городе, виделся с ним один раз за все эти годы.

– Очень прошу прекратить разговоры о свинье. От них я чувствую себя так, будто меня пропускают через мясорубку. Своих земляков, обращающихся со мной как со свиньей, я решительно вычеркнул из списка кандидатов в члены экипажа. Всех без исключения. Тех, кто называет меня Свиньей, я одного за другим превращаю в своем воображении в блох. И, превратив в блох, давлю ногтями.

– Не нужно так сердиться. Я не имел в виду ничего плохого. А собак я даже люблю, если только они не надоедают своим лаем. У меня и сейчас есть одна, дворняжка, честное слово.

– Я тоже держу собак.

– Шпицев, наверное?

– Черта с два.

– Если вам этот разговор неприятен, могу не продолжать. – Продавец насекомых передвинул незажженную сигарету из одного угла рта в другой и посмотрел на стену так, словно там было окно. Что, интересно, он там увидел? – Вообще-то, в это время дня медпункт всегда забит магазинными наркоманками. Знаете такую болезнь? Это хроническая болезнь женщин, которых дома никто не ждет.

– Так проводите меня до корабля?

– Не обещаю. У меня ведь есть билет на корабль, и будет еще случай попасть туда. Вечереет, нужно прежде всего пропустить стаканчик, ради этого я и веду изо дня в день такую жизнь. А юпкетчеров до машины вам донесу.

– Видимо, вы не понимаете всю серьезность положения.

– А вы ее преувеличиваете. – Он театральным жестом хлопнул в ладоши – мясистые и пухлые, будто на них были надеты резиновые перчатки, – и энергично вскочил на ноги. – Я не такой человек, как вы, не люблю загадывать наперед.

– Не будем об этом говорить, лучше проводите меня. На корабле найдется что выпить. Если поедем напрямик, это не займет и часа. Я знаю кратчайшую дорогу, по которой можно проехать только на джипе.

– Не понимаю, почему вы так мне доверяете?

– Вы человек, познакомивший меня с юпкетчером.

– Для меня юпкетчер – просто торговая операция, к тому же закончившаяся крахом, доказательством чему может служить хотя бы то, что я продал всего одного. Плохо рассчитал. Согласно теории одного немецкого психолога, сейчас мы переживаем эпоху «игры в реальность». Вот почему и происходит смешение реального и символического. Возникает жажда замкнутого пространства, желание забаррикадироваться, и, если к этому добавляется агрессивность, человеком овладевает жажда засесть в танке. Непонятно? И не нужно понимать, я прочел об этом в одной газетной статье. Вот тут-то и появилась мода, если это можно так назвать, на электронные чудовища, игрушечное оружие, телевизионные игры.

– Зазывала говорил, что юпкетчер не имеет рожек, поэтому-то его никто и не хочет покупать.

– Ну и ну. Мне кажется, вам лучше объединиться с этими зазывалами, чем со мной.

– Мне наплевать, что у жучков нет рожек. Когда придет время поднять корабельный флаг, я хочу изобразить на нем юпкетчера, он станет нашим символом.

– А что вы собираетесь делать с кораблем – продавать его или сдавать в аренду?

– Ни то ни другое – жизнь дороже любых денег.

Ступеньки кончились, мы оказались у двери в подземный этаж. Продавец насекомых взялся за ручку, но, не открывая двери, приложился к ней ухом.

– Там охранник, который следит, чтобы продавцы чего-нибудь не утащили. Нам опасаться нечего, противно только, что он станет нас обыскивать.

Он открыл дверь. Бесконечное множество звуков, под стать многообразию собранных на стеллажах продовольственных товаров, обрушилось на нас. Проход к стеллажам преграждал щит, но охранника не было.

– Пошли. – Продавец насекомых выставил перед собой чемодан, как форштевень корабля, и нырнул в лабиринт между стеллажами. – Пострадавший! Пропустите, пожалуйста! Пострадавший!..

Подлаживаясь к его выкрикам, я согнулся в три погибели и тяжело задышал.

На стоянке выстроились плотные ряды машин.

– У вас джип первой модели?

– Двигатель – две шестьсот, приемистый.

Однако у продавца насекомых, по-моему, не было желания садиться за руль. Он подошел к сиденью рядом с водительским, откинул его и вывалил содержимое чемодана прямо на пол.

– Коробочки отдаю бесплатно, в придачу.

Он даже не поинтересовался моим коленом. Мол, делай теперь что знаешь, а с меня довольно. Не хочет вести машину – не надо. Ему же будет хуже. Я дал человеку шанс, а остальное не мое дело. Если придется вступить в драку с зазывалой и его попутчицей, справлюсь и один. На крайний случай у меня все предусмотрено: в укромных местах, на пересечениях подземных ходов и на лестницах, устроены ловушки. Механические на пружинах, электрические, газовые – в общем, самых разных видов и систем. Это надежная защита от незваных гостей.

– Будьте здоровы. Если где-нибудь в Ливане сбросят атомную бомбу, я с удовольствием воспользуюсь вашим укрытием.

– Это не укрытие, а корабль. – Я повернул ключ зажигания и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. – Укрытие – штука временная. Корабль – совсем другое дело, он предназначен для жизни. Для нормальной повседневной жизни.

– Но когда корабль прибывает в порт, с него сходят. Транспорт – это средство передвижения.

– А разве не живут люди на воде?

– Нет уж, от такого черепашьего существования увольте. Сидеть в норе и видеть только морды друг друга – невыносимо.

– В норе действительно невыносимо. Но ведь речь идет о заброшенной подземной каменоломне в горе. Если нет желания, то можно и три, и четыре дня не только морды, но даже тени друг друга не увидеть.

Продавец насекомых выплюнул на пол машины изжеванную сигарету.

– Для такой маленькой горки замыслы слишком грандиозные. Сколько примерно человек может там укрыться?

– Я изучил все существующие подземные привокзальные улицы – ни одна из них не может сравниться по размерам с моим кораблем. В нем вполне смогли бы разместиться жители небольшого городка.

– Как осуществляется управление? Объединены ли жители в какую-то организацию? Вы что, отвечаете за рекламу?

– Видите ли, в настоящее время жителей-то всего я один.

– Быть такого не может. Существуют, я думаю, и другие люди, которые обладают сертификатами, но живут пока в других местах.

– Вы один. Если не считать зазывалу и его подругу.

– Не может быть.

– Но так оно и есть.

Я нажал на педаль сцепления. Боль в колене вполне терпимая.

– Подождите. В то, что вы говорите, не так просто поверить. Почему же вы один?

Пальцы продавца насекомых крепко вцепились в дверцу, не давая ее закрыть. Ситуация полностью изменилась. Я снял ногу с педали и глубоко вздохнул – ну что ж, посмотрим, что будет дальше.

– Все, кто прежде был связан с каменоломней, охотно вычеркнули ее из памяти. Гору терзали четверо предпринимателей, которые изрыли ее вдоль и поперек, но восемь лет назад после ряда обвалов все они отказались от права на добычу камня. Входы в подземные штольни завалили так, чтобы их невозможно было отыскать. Теперь земельные участки на горе распроданы, там строят жилые дома, а о том, что осталось под землей, никто и не вспоминает.

– Но после приостановки работ каменоломню следовало зарегистрировать на чье-то имя.

– Юридически ее как бы вообще не существует. Она вне поля зрения муниципалитета. Там ведь нет ни номеров домов, ни названий улиц…

– Но все равно это территория Японии.

Вместо ответа я снова нажал на педаль сцепления.

– Вы уж меня извините. – Продавец насекомых просунул в окно огромную голову и сжал мою руку, лежавшую на руле. – Давайте я поведу машину, для меня сейчас многое прояснилось, ваше предложение становится привлекательным.

– Поняли наконец, что приближается катастрофа?

– Конечно. Мир полон катастроф – это всем известно. Но вы молодец, здорово все придумали и будете теперь абсолютным… как бы это сказать, монархом, а может быть, неким подобием диктатора?

– В стране с призрачным населением… Да и не люблю я диктатуры.

Покачивая головой, он уселся на место водителя:

– Удивительное состояние, я чувствую, что мне повезло. Меня с детства, когда я еще учился в начальной школе, никто никуда не выбирал. Да и сейчас, в общем-то, это случилось только благодаря юпкетчеру.

5. Я путешествую, сидя на унитазе

Как только мы тронулись со стоянки, я сразу же почувствовал, что руль в надежных руках. Время то летело, то останавливалось. Недалеко от въезда на скоростную автостраду мы попали в пробку. При быстрой езде дырявый брезентовый верх еще спасал, но, когда джип еле полз, да еще под дождем, приходилось несладко. Мало того что отсутствовал кондиционер, вентиляции тоже не было, и постоянно приходилось вытирать то пот с лица, то запотевшее ветровое стекло.

– Бензина хватит?

– Хватит. Счетчик барахлит.

– Если эти двое едут той же дорогой, нам все равно не успеть. Может, поедим карри-райсу или еще чего-нибудь?

– Ну что вы, еще и получаса не прошло, как они выехали. К тому же я знаю короткий путь, по нему может пройти только джип, так что терять надежду рано.

– Да, терять надежду рано. – То ли продавец прикидывался таким сговорчивым, то ли чувствовал себя не особенно уверенно, во всяком случае, вел он себя как-то неестественно. – По дороге выйду и куплю что-нибудь на ужин. Мы, наверное, будем проезжать какой-нибудь продуктовый магазин?

– У меня там припасов полно. Корабль как-никак предназначен для дальнего плавания.

– Что вы говорите! У вас, должно быть, прекрасный аппетит. Ладно, потерпим. Думаете, есть у нас шанс? Сможем их обойти? Они ведь ни перед чем не остановятся, и к тому же у них ключ…

– Запремся изнутри на задвижку. Дверь железная.

– А что, если они устроятся снаружи и мы не сможем выйти?

– Я же сказал, что припасов навалом. Любую осаду выдержим.

Продавец насекомых рассмеялся. Кажется, я его убедил. Он смеялся заразительно, от души. Но мне было не до шуток. Что я буду делать, если зазывала попытается использовать женщину в качестве приманки? Смогу ли не открыть? Дверь, конечно, железная, но сердце-то не железное.

– Что мы будем делать, если они опередят нас? Удастся нам с ними справиться?

– Придется повозиться.

– Когда он разговаривает, у него изо рта брызги летят. Говорят, что люди, у которых выделяется много слюны, отличаются буйным нравом.

Проезд через контрольный пункт на платной автостраде был почему-то ограничен: словно опомнившись, пропустят три-четыре машины и опять закроют. Подбородок отчаянно щипало. Кожа воспалилась от пота. Посади пингвина в горячий источник – он сразу взбесится.

– Они, я думаю, тоже на машине.

– Скорее всего, но я не знаю, какой марки.

Да если бы и знал, через мокрое стекло – дворники работали плохо – можно было разглядеть лишь впередистоящую машину. Хотелось снять рубаху и выжать ее.

– Хоть бы ветер подул.

– Вы на своем джипе часто, наверное, ездите на дальние расстояния.

– Раньше – да. Когда работал у фотографа.

– А теперь?

– Теперь нет. С этим покончено. Стоит мне установить фотоаппарат, как сразу нападает невыразимая тоска. Может, я просто неисправимый лентяй?

– Я тоже лентяй. Не зря говорят, что наши далекие предки испокон веку были самыми ленивыми из всех животных. Оттого-то им и пришлось работать головой, и из обезьян они превратились в людей.

– Это тоже из газетной статьи?

– Фотограф, по-моему, прекрасная профессия.

– Это со стороны так кажется, к тому же я был всего лишь практикантом.

– Как это хорошо – иметь приличное занятие: полицейский спрашивает, чем занимаетесь, и вам не надо, запинаясь, что-то смущенно лепетать.

Проехали контрольный пункт. Пейзаж вдруг начал казаться прозрачным. Машина шла не очень быстро, но оттого, что автострада возвышалась над землей, ветер продувал кабину насквозь. Я снова с удовольствием подумал о жизни в заброшенной каменоломне. Естественная прохлада, нет необходимости беспокоиться, что кондиционер вызовет астму или аллергию. Скорее бы вернуться на корабль.

Придется немного отвлечься, но я хочу подчеркнуть, что не принадлежу к разряду домоседов. Наоборот, люблю путешествовать. Но не на своем джипе. Я ношусь из конца в конец по Японии, удобно устроившись на унитазе. Примерно так же, как юпкетчер, поедающий собственные экскременты, или продавец насекомых, который, сидя в уборной, любит читать или глазеть по сторонам. Итак, я путешествую.

Особенно мне нравятся цветные аэрофотоснимки, сделанные Топографическим управлением Японии. Выполненные тщательнейшим образом фотографии размером двадцать пять на двадцать пять сантиметров, которые изготовляют с помощью специальной швейцарской аппаратуры. В зависимости от места съемки они бывают разных масштабов: от 1:8000 до 1:15 000, и все сделаны с помощью линз, обладающих неправдоподобными разрешающими способностями, что позволяет различить на снимке не только каждый дом, но и автомашины и людей. Легко отличить сухие поля от рисовых, можно даже определить тип дорожных покрытий.

Еще интереснее рассматривать эти фотографии с помощью стереоскопических очков. Аэрофотосъемка производится через определенные интервалы (специальный прибор подает команду в среднем раз в десять секунд) – спускается затвор и дублируется три четверти рельефа. Складывая полученные снимки по номерам и пользуясь принципом параллакса, можно получить стереоскопическое изображение. Очки представляют собой прямоугольную металлическую пластинку с двумя выпуклыми линзами, вырезом для носа, как в карнавальной маске, и двумя пятнадцатисантиметровыми дужками. Вначале на двух изображениях нужно отыскать две одинаковые точки и расположить их горизонтально – в ряд, так чтобы расстояние между ними было меньшим, чем между линзами. Суть в том, чтобы точно выдержать определенное направление. Очки надо надевать на самый кончик носа, чтобы смотреть через линзы издали и, игнорируя находящееся справа и слева, сосредоточить все внимание на том, что расположено в центре. Фокусировка невозможна, поэтому близорукому человеку лучше надеть сначала свои обычные очки. Напрягая зрение, я осторожно сближаю края карт. В какой-то момент удается неожиданно найти нужное положение. И сразу же низины уходят вниз, а возвышенности всплывают вверх. Возникает не просто перспектива, а ощущение, что видишь макет натуры. Все несколько преувеличено по сравнению с истинными пропорциями, и при этом происходит некоторая аберрация: в глаза бросаются, если это город, многоэтажные здания и телевизионная башня, если горный район – вершины, утесы, верхушки криптомерий. Вначале, еще не успев привыкнуть, я даже откидывал голову и непроизвольно зажмуривался.

Довольно скоро глаза начинают болеть. Происходит некое пресыщение. Тогда я каждые тридцать минут кладу на глаза смоченное холодной водой полотенце, закапываю два вида глазных капель и благодаря этому могу часов пять в день блуждать по карте. Мое домоседство объясняется нежеланием перетруждать ноги, и, если бы мне удалось превратить глазные яблоки в колеса, я был бы счастлив.

Путешествие по стереоскопической карте сродни воздухоплаванию. Если хочешь, можешь в мгновение ока пересечь море, с острова перелететь на материк, с материка – на какой-то другой остров. Но я не жадничаю и предпочитаю внимательно рассматривать одну и ту же карту, пока не выучу ее наизусть. Вот, например, старый город, напоминающий лабиринт, где из-за множества подъемов и спусков нет ни одной ровной улицы, ни одного сходящегося под прямым углом перекрестка. В таком похожем на спутанную нить переплетении улочек и переулков ни за что не найти дорогу, даже если будешь спрашивать в каждой мелочной лавочке. Сами жители и те не в состоянии начертить точную карту городка, потому что видят пейзаж только с земли. Я по сравнению с ними нахожусь в привилегированном положении человека, который рассматривает все сверху. Если улица разветвляется, чтобы через некоторое время слиться вновь, можно, как бы раздвоившись, следовать обоими путями одновременно. Если забредешь в тупик, упирающийся в холм, снимай очки и возвращайся назад на ровное место. Не опасаясь посторонних глаз, ходишь по городку, заглядывая в каждый дом. Представляя себе, что бежишь, спасаясь от преследователей, можешь смело пересекать дворы, проходить даже через квартиры. Колонка, к которой ведет каменная лесенка… недавно надстроенный дом – это ясно хотя бы потому, что второй этаж выкрашен другой, яркой краской… внутренний дворик с колодцем под черепичным козырьком… огромный дом с плоской крышей, не имеющий сада… крестьянская усадьба, где из-под навеса выглядывает капот пожарной машины, переделанной из легкого грузовика… синтоистский храм, позади которого составлены штабелем двадцать четыре железные бочки… склад сельскохозяйственного кооператива с дырявой крышей… два корпуса деревообрабатывающего завода в излучине реки… дом под горой, куда никогда не заглядывает солнце…

Во все эти места попадаешь по улицам, которые и улицами-то не назовешь. Информация накапливается пропорционально времени. Как хорошо, когда, устав, можешь посидеть на скамейке приморского парка, глубоко вдыхая пронизанный солнечными лучами воздух. Неплохо и поплавать по реке у дамбы, где открывается такой прекрасный вид. Одноцветные пшеничные поля и пестрые огороды. Трава у реки – по цвету и густоте сразу можно определить, что это – мискант, или свиная трава (противное название!). Заманчиво совершить полет вдоль горных дорог, окаймленных вишневыми деревьями. Как приятно поваляться в густой траве, воображая себя сыщиком, прячущимся в засаде. А если обнаружат, можно снять очки и улететь к телевизионной башне на далекой горе.

Я всегда думаю: эх, если бы мир был как карта… Созданный с помощью стереоскопической аэрофотосъемки мир, на который можно смотреть сквозь очки, не отличить от экскрементов юпкетчера.

– У, чертово сцепление, совсем не отрегулировано. Слишком мало ездите.

– Осторожно, сейчас будет крутой поворот.

– Терпеть не могу тащиться за грузовиком. Всю машину забрызгает.

Мы выехали на дорогу, идущую вдоль побережья, дома кончились, и ветер задул сильнее. Дождь тысячей пальцев скреб хлопавший на ветру брезент. Чтобы услышать друг друга, приходилось не говорить, а буквально лаять, поэтому мы предпочитали молчать.

Ну вот наконец прямой склон, теперь недалеко. Гора осталась позади, и перед нами открылось море. Сегодня оно было неспокойно, гребни волн напоминали грязную мыльную пену.

Зеленый знак с надписью: «До выезда из района Кабуто 1,3 км».

– У следующего контрольного пункта сможете выйти, – сказал я.

– Как читается это название?

– Кабуто. Наверное, от слова «кабуто» – шлем.

В мчащихся тучах появились розоватые (может быть, следовало сказать: цвета свинины) просветы. Вечерний пейзаж стал снова светлеть – ведь еще не было и семи. Сверкнула молния. На площадке техобслуживания продавец остановил машину и опустил стекло. Задрав рубаху до самого подбородка, чтобы немного проветриться, я вытер пот. Вдруг перед глазами возникла привычная коричневого цвета стрелка: «У нас подают овощи в соевом соусе и карри-райс». Я испытал острое чувство голода, словно в желудке разверзлась дыра. Наверное, потому, что на глаза попалась вывеска закусочной.

– Пока ехали, живот подвело. – Видимо, у продавца насекомых возникло то же ощущение. – Может, заскочим в эту закусочную?

– Ничего не получится. Времени нет.

Главное – не показать своей слабости. Держаться так, как подобает капитану. Я должен проявлять твердость и непоколебимость, чтобы он сам признал меня капитаном, даже если я и не буду претендовать на это звание.

– Мы можем там не рассиживаться, захватим еду с собой. Поедим по дороге. Возьмем угря с рисом и по стаканчику кофе, согласны? – предложил продавец насекомых.

– Если уж есть сидя за рулем, то лучше тушеную рыбу в бамбуковых листьях, это удобнее.

Мне хотелось показать ему, что решаю здесь я.

– Ну что ж, можно и тушеную рыбу…

Он выскочил из машины. Я надеялся, что он хоть немного поспорит, и такая его сговорчивость меня неприятно резанула. Вскоре, улыбаясь во все лицо, продавец насекомых вприпрыжку возвратился назад, его голова была от дождя накрыта платком, большим и средним пальцем он держал что-то нанизанное на вертелы, на мизинце висел пакет, в другой руке – два бумажных стакана.

– Франкфуртские джамбо и кофе. И четыре порции тушеной рыбы по пять штук в каждой. Съедим по дороге, а что останется, пойдет как закуска к пиву.

– Что такое «джамбо»?

– Франкфуртские сосиски. На них много горчицы, так что постарайтесь не накапать на брюки. Такой цвет – подумают еще невесть что.

Я стал жевать. Эта штука прекрасно утоляла голод.

– Как ваше имя?

– О-о, как это мы до сих пор не представились друг другу! Меня зовут Комоя. Манта Комоя. К сожалению, визитные карточки кончились.

– Странное имя.

– «Комо» пишется тем же иероглифом, что и вторая часть слова «макомо» – тростник. Из него плетут циновки. Мои предки, я думаю, были бедными ремесленниками. А как вас зовут?

– Не будем говорить о моем имени.

Он выбросил в окно вертел от франкфуртского джамбо, облизнул пальцы, перепачканные горчицей и кетчупом, и нажал на акселератор.

– Что-то заставляет вас скрывать свое имя?

– Ничего подобного. Просто настоящим именем в последние годы я пользуюсь, только когда меняю водительские права.

– Прекрасно. Но мы ведь теперь приятели, и я должен вас как-то называть.

Он был прав. Его слова навели меня на мысль о том, что я всегда безотчетно избегал, чтобы меня называли настоящим именем. И если кто-то произносит его, меня словно током ударяет. Еще в то время, когда я работал у фотографа, меня все звали Кротом. Это все-таки лучше, чем Свинья, и поэтому я тоже начал звать себя так. В конце концов кличка превратилась в имя – я стал Кротом.

– …Ну что ж, если хотите, могу называть вас Капитаном.

В ушах звук шуршащей бумаги, как это бывает, когда хохочешь. И почему-то чувство одиночества, от которого защекотало в носу. По собственному почину совершенно незнакомый человек, с которым мы встретились случайно, назвал меня Капитаном. Пожалуй, это неплохо. Чаще всего чужими друг другу становятся братья, чем дальше люди по крови, тем счастливее брак. Случайный выбор максимально соответствует законам генетики.

– Самая близкая дорога, по-моему, вдоль реки, а потом – через ту гору?

– Как вы догадались? Неужели поняли из моего плана?

– Когда занимаешься доставкой товаров на дом, вырабатывается способность хорошо ориентироваться. – Он высморкался в платок, которым до этого накрывал голову. – Фу, выхлопные газы дизельного грузовика. Терпеть не могу скоростные автострады. Стоило бы ознакомиться со статистикой заболеваемости водителей грузовиков раком легких.

Со стороны города Кабуто, с двух сторон подступающего к реке, Кабанья гора, круто обрываясь, действительно напоминала шлем воина эпохи брани царств[14]. Именно поэтому жители Кабуто назвали гору Кабутояма – Шлем-гора. А на противоположном берегу высится Кабанья гора. На географических картах нет ни того ни другого наименования. Там значится холм Жаворонков.

Мы переехали реку по мосту Кабутобаси и оказались к северу от Кабаньей горы. На ее левом склоне растет мандариновая роща, у первой автобусной остановки мы свернули с широкого шоссе и по идущей через рощу горной дороге направились к вершине. Это и есть тот самый ближний путь. Если не знаешь его, приходится ехать до станции государственной железной дороги, проезжать под виадуком, возвращаться назад и огибать подножие горы. Это занимает минут на десять-пятнадцать больше. Я рассчитывал сэкономить таким образом время и оказаться на корабле раньше зазывалы и его спутницы.

Как только мы свернули с шоссе, асфальт сразу же кончился и начался ухабистый проселок. Трава на обочине промокла от дождя, и машину легко могло занести. Я включил передний мост. Недалеко от вершины дорога снова выровнялась. Вернее, это была не дорога, а огромная поляна. Дождь кончился, по небу неслись рваные облака, похожие на полотнища. Их края были резко очерчены, потому что уже всходила луна, а отблески только что зашедшего солнца еще не погасли.

– Что это там? Похоже на памятник.

Действительно похоже. Слева в лесу под темной скалой виднелось что-то, напоминающее некое фантастическое сооружение.

– Обнаженная горная порода. Видимо, здесь предполагалось сделать штрек. Но земля принадлежит владельцу мандариновой рощи, и от этой идеи пришлось отказаться. Единственное нетронутое место на всей горе.

– И теперь там трап на ваш корабль?

– Ну что вы! Видели ведь план. Трап у самого побережья, под горой.

– Странно. Я думал, что под землей штольни связаны между собой.

– Я все досконально обследовал, сюда штольня не доходит. Хотя и тянется больше чем на три километра.

В том месте, где кончался лес, стояла изгородь из колючей проволоки. За ней длинное здание на легком каркасе – по виду обычная общественная постройка (в нем расположена контора мусорщиков, в этот час там еще никого не было). Неподалеку находился проход в изгороди, и на земле виднелись следы от автомобильных шин. Отсюда снова начиналась асфальтированная дорога, пейзаж сразу же менялся. Теперь это действительно был холм Жаворонков. Плавно изгибаясь, он спускался к морю, весь усеянный крышами домов. В тусклом медно-красном свете, сочащемся сквозь разрывы облаков, они напоминали не столько шкуру кабана, сколько панцирь броненосца.

– Теперь уже совсем близко. Дорога ровная, отключим передний мост и поедем побыстрей.

Лет восемь назад здесь был густой смешанный лес, что очень подходило названию Кабанья гора. И, точно соревнуясь между собой, грохотали моторы машин, добывающих камень; поднимая клубы пыли, разбрызгивая потоки грязной воды, мчались по горной дороге мощные самосвалы, наводившие ужас на местных ребятишек, пока не установили знак «Въезд запрещен». Теперь тут оранжевые уличные фонари, тротуар, отделенный от мостовой желтой волнистой линией, стеклянные будки телефонов-автоматов, тихая вишневая аллея, по которой ходят только местные жители, ряды домов с небольшими огороженными дворами.

Неожиданно продавец насекомых гнусаво запел:

– Золотой жу-ук богате-ей… – Только это он и пропел, потом надолго замолчал и снова высморкался. – Привычка, до юпкетчеров я торговал жуками-оленями.

– Я уже слышал об этом от зазывалы. Это и есть рогатые жуки?

– С ними нужно обращаться так. – Он поднял указательный палец левой руки вверх и, весь напрягшись, продолжал сдавленным голосом: – Берете и сажаете на кончик пальца. С давних времен в детской песне поется, что эти жуки приносят счастье. Интересно, что насекомые почитаются не только в нашей стране, – в Древнем Египте поклонялись жукам-скарабеям как одному из воплощений солнечного божества. В любой энциклопедии можно прочитать, что известный энтомолог Фабр полжизни посвятил изучению скарабеев. Вам бы тоже нужно заполучить такого жука. Как талисман. Но самый удивительный из всех – золотой жучок, который водится в тропических джунглях. Вам не приходилось видеть его? Он настолько мал, что рассмотреть его невооруженным глазом почти невозможно, – утверждают, что увеличительное стекло было придумано именно для того, чтобы наблюдать за этим жучком. А совершенствование лупы привело в дальнейшем к развитию астрономии.

– Неужели кто-нибудь покупает их?

– Я их продавал. И шли они бойко, не то что юпкетчеры. Лучшие покупатели – мамаши с детьми. Детишки, улыбаясь, смотрят на матерей. А те поспешно достают кошельки.

– У вас язык хорошо подвешен, кого хочешь уговорите.

– Это уж точно. – Он высунул свой багровый язык и поводил им из стороны в сторону. – А мамаши – они все одинаковые.

У здания муниципалитета – сплошь черное стекло и черный искусственный мрамор – спускавшаяся под гору дорога кончалась, и до гавани прямо на юг шло широкое четырехрядное шоссе. Суда для перевозки камня теперь уже не использовались, рядом проложили новую дорогу на эстакаде, и поэтому движение по старому шоссе почти прекратилось, но все же у светофора скопилось несколько машин, главным образом небольших грузовиков – рыбный порт располагает самыми крупными морозильниками в префектуре.

– Ну вот наша гонка и закончилась. Какой бы дорогой они ни поехали, здесь наши пути сойдутся. Разумеется, если нам удалось их опередить.

– Боюсь, ничего у нас не вышло. Хоть мы и ехали кратчайшим путем, но переезд через гору все же отнял массу времени.

Мог бы и не говорить – я без него это знал. Никогда не следует разбивать вдребезги даже самую хрупкую надежду. Задержались-то мы по его вине.

– Государственная автострада далеко огибает железную дорогу с севера. Если бы мы выехали одновременно, то опередили бы их минут на пятнадцать.

– Понимаю, понимаю. Отсюда прямо к морю, верно, Капитан?

Хоть продавец назвал меня капитаном, это не улучшило моего настроения, на что он явно рассчитывал. В его тоне мне даже послышалась издевка.

– Вон там впереди ряды оранжевых огней. Это та самая новая дорога на эстакаде. От нее – налево.

6. Дверца брошенной машины

Как только мы переехали через узкую грязную речушку, асфальт стал неровным. Шоссе было сильно разбито, и местами обнажился гравий. Наконец над головой появилась покоящаяся на толстых железобетонных опорах новая дорога. Вначале шоссе идет параллельно ей, у второй опоры они расходятся, а дальше, описав дугу, пересекаются у самого залива. Внутренняя часть дуги является частным владением Тупого Кабана (моего родного отца), которому не удалось продать эту землю компании по строительству дорог.

Если бы здесь все еще стоял рыбачий домик, он оказался бы прямо под автострадой. Но теперь от участка, домика, причала остались одни воспоминания. Из всего имущества сохранился лишь зажатый между городским шоссе и автострадой клочок крутого склона, такой крохотный, что на нем и конуры не поставишь. Ничего не стоящая, никуда не годная земля, поэтому и сам Тупой Кабан не проявлял к ней ни малейшего интереса, что и позволило мне воспользоваться ею без его разрешения. В центре дуги – вход в заброшенную каменоломню. Именно через этот вход отец двадцать лет назад затащил меня в подземелье и посадил на цепь. Наверное, запасы хорошего камня истощились уже тогда, потому что разработки больше не велись. Лишь несколько рабочих занимались там изготовлением каменных фонарей, и я помню, как они тайком подкармливали меня. До сих пор не могу понять, какая была необходимость рыть проход в каменоломню из двора рыбачьего домика. Тупой Кабан, наверное, знает, зачем это сделано, но я не собираюсь его расспрашивать.

Поскольку Кабанья гора спускается к бухте крутыми уступами, шоссе проходит так, что внутренняя сторона дуги выше внешней. До нижнего уступа – каменный обрыв метров семь, и без веревки спуститься с шоссе прямо вниз очень трудно.

– У первой бетонной опоры – направо…

– Там нет никакой дороги.

– Не важно, это же джип.

Раньше здесь был вход в рыбачий домик, а теперь все заросло густой высокой травой. Нырнув под автостраду и обогнув песчаную отмель, мы должны были вновь вернуться к уступу.

– Зазывале придется поблуждать.

– Вот здесь останавливайтесь. И выключайте мотор.

Из ящика для инструментов, стоявшего за сиденьем, я достал фонарь и вышел из машины.

– Как колено? Полегчало?

– Да вроде бы.

Притворяться больше не было ни сил, ни желания. Наклонившись, я внимательно обследовал окрестности и прислушался. Если зазывала и женщина разобрались в плане и опередили нас, где-то здесь они должны были выйти из машины. Но незнакомых следов от шин нет. До ушей доносится лишь шум автомобилей, проносящихся по автостраде над головой, и свист ветра, дующего с моря. Не слышно рева мотора, надрывающегося на песчаных заносах, не видно никаких посторонних предметов.

Кажется, успели.

– Смотрите, следы…

Продавец насекомых (должно было еще пройти время, чтобы я мог называть его Комоя-сан) покинул водительское сиденье и показал на песок у опоры. Я направил туда свет фонаря. На песчаном заносе между уступами виднелись две цепочки небольших углублений, похожих на чьи-то следы. Поглощенный тем, чтобы не дать водителю сбиться с дороги, я сначала их не заметил.

– Может, собака?

– Для собаки следы слишком продолговатые. А может, и собачьи.

– Поехали скорее, – поторопил я продавца насекомых и сам сел за руль. Включил оба моста. На второй скорости двинулся к месту, засыпанному песком. Обогнул его, все время нажимая на газ, и помчался от моря к обрыву.

– Осторожно!

Продавец насекомых, который сидел, упершись руками в приборную панель, вдруг вцепился в руль.

– Отпустите, пальцы перешибет! – крикнул я.

Виляя из стороны в сторону, машина с трудом двигалась вперед. В свете фар мелькнула какая-то тень. Я поспешно затормозил, обливаясь потом. Бродячая собака, да еще трехногая – задняя лапа отрезана по колено, – пригнув голову до самой земли, неторопливо скрылась в траве. Костлявая старая псина с мордой, заросшей седой шерстью, – их тут целая стая, штук семь или восемь.

– Значит, следы все же были собачьи. – Продавец насекомых крепко уперся ногами в пол, его голос звучал напряженно. – Но какая кровожадная морда!

Я заглушил мотор. Послышался душераздирающий вой.

– Слышите?

– Это не один пес! – воскликнул продавец.

– Штук семь или восемь. А тот, первый, – вожак.

– Ничего, собаки могут только пугать. Если их не натаскали специально, они не способны загрызть человека.

– Загрызут. Здешние собаки не верят людям.

– Но к Капитану-то они привыкли?

– Возможно.

В его обращении ко мне явно звучала лесть. Все же это лучше, чем если бы он ни во что меня не ставил. Я снова включил мотор и подъехал к самой круче. Привлеченная светом мошкара билась о лобовое стекло. Примерно до половины девятиметрового обрыва была навалена гора хлама. Покореженная кухонная утварь… драные носки и велосипедное седло… бочка, выброшенная вместе с соленьями… рыбья голова с разбитой лампочкой во рту… в прошлом холодильник, а теперь гроб для собаки… пустая бутылка из-под кока-колы с надетым на ее старым башмаком без подошвы… вся в паутине, точно обернутая ватой телевизионная трубка…

– Унылое зрелище. Это что, свалка?

– Камуфляж. Где вход – ни за что не найдете.

– Не беспокойтесь, найду. Вон там, наверху, где валяется остов «Субару – триста шестьдесят».

Поразительная наблюдательность. Действительно, если присмотреться, можно было заметить, что из проржавевшего кузова свисает веревка. Но я не думал, что мою маскировку будет так легко разгадать. Даже забравшись в машину, только опытный сыщик по запаху свежего машинного масла, которым смазаны ручки и петли дверец, смог бы заподозрить неладное.

– Ну и интуиция у вас.

– Просто не очень тупой. Но как вам удалось собрать весь этот хлам?

– Поставил табличку: «Частное владение, свалка запрещена» – только и всего.

– Гениальная выдумка. Но не рухнет ли вся эта куча, как только мы возьмемся за веревку?

– Нет, на самом деле конструкция изнутри закреплена болтами.

– Ясно. – Продавец насекомых, хлопнув в ладоши, стремительно выскочил из машины. Расставив ноги, сцепив руки на затылке и делая повороты влево и вправо, начал разминаться. Он оказался более ловким, чем я думал, и голова у него была не такой уж большой. Судя по тренированному телу, возможно, он в прошлом занимался спортом.

– Давненько не ввязывался я в настоящую авантюру! – крикнул мне продавец.

– Откиньте брезент сзади – там должен стоять ящик. В нем резиновые сапоги и рабочие перчатки.

– Да, без резиновых сапог не обойтись. А то еще заберутся в носки какие-нибудь сороконожки или дождевые черви – жуть!

Залаяли собаки, точно дожидавшиеся, пока продавец насекомых зайдет за джип. Из темноты донеслись какие-то шорохи. Бродячие собаки, точно волейболисты, наделены способностью мгновенно переходить от обороны к атаке. Продавец насекомых, шаря рукой по брезенту, расстегнул задний полог и прыгнул в машину.

– Я же говорил: терпеть не могу, когда собаки лают. А если кусаются – и подавно.

– Ничего страшного, они ко мне привыкли.

В свете фонаря было видно, как растет возбуждение собак: одни наскакивали на брезент и царапали его когтями, другие зачем-то скребли землю, третьи лезли друг на друга. Дав продавцу немного потрястись от страха, я начал изображать далекий собачий вой. Почему-то собаки его пугаются и становятся смирными. Стоило мне приоткрыть окно, наполовину высунуться наружу и трижды провыть, как ближайшая ко мне собака стала подвывать, а остальные принялись жалобно скулить. Продавец насекомых затрясся от смеха. Я не мог понять, что это его так разобрало, – наверное, нервная реакция человека, только что избежавшего опасности.