Покидая «Седьмой Сисúд», Хафáй схватила прикрепленную у барной стойки фотографию, на которой она и инá были вместе. В тот самый момент, когда она вышла оттуда, одна из стен «Седьмого Сисúда» рухнула. Это была стена, обращенная к Дому на море. Принадлежавшие Хафáй баночки с травами, коллекционный кофе, чан с просяным вином, кровать, куча бумаги для писем, подобранные с берегов тайбэйской реки камешки, – все попадало в воду… В расположенном поблизости Доме на море, как будто ответным жестом, обрушилась часть стены передней комнаты, и все вещи тоже выбросило в воду: фотографии Тото, содержимое книжных полок, маленькая коробка для Охаё, альпинистские веревки Якобсена, первый сборник стихотворений Алисы, который она напечатала в молодости, старая одежда, которую забыли отнести в пункт утилизации, – все смешалось с разнообразным пластиковым мусором, принесенным морем. Казалось, здесь были собраны брошенные вещи со всего света.



Если разобраться, то огромных волн было всего две, и пришли они по очереди: сначала одна, потом другая. Затем все опять затихло, песчаный пляж появился снова. Но пляж изменился до неузнаваемости: он был завален всевозможными необычными предметами. Впечатление было такое, будто находишься на далекой планете. Как только А-хань вышел на берег и убедился, что с Лили все в порядке, он попросил жителей селения присмотреть за ней, а затем немедленно взял камеру, чтобы заснять эту странную картину. Когда объектив камеры был направлен на Дом у моря, в кадр попала мертвая белая цапля. А-хань показал ее крупным планом. Раньше он бывал в клубе орнитологов, и тут, к своему удивлению, он узнал редкую желтоклювую цаплю, поэтому А-хань из личного интереса решил задержать кадр на ней чуть дольше. В этот момент насквозь промокший котенок, черно-белый полосатик, выбрался из щели в упавшей стене и пробрался из левого угла кадра в правый.

Алисы не было в кадре. Она только что очнулась и пыталась приподняться с больничной койки, когда стала свидетельницей произошедшего. Всего несколько секунд она колебалась, в следующее мгновение оттолкнула зашедшую в палату маленькую медсестру и, как будто что-то увидела, бросилась к выходу из больницы.

Часть шестая

Глава 13

Ателей

Ступая по горной тропе, Алиса все время чувствовала какой-то запах. Но что это за запах? Чем-то напоминает солнечный зной, враждебность моря, рыбную вонь и дикий мускус… Такие разные, абсолютно несовместимые друг с другом элементы, но из них и состоял этот странный запах.

Алиса поняла, что так пахло от юноши, и запах его был настолько сильный, что не улетучивался даже тогда, когда юноша уходил вперед. Охаё то и дело предпринимал попытки выбраться из Алисиных объятий, но она боялась, что он опять убежит, и поэтому крепко сжимала его, замедляя шаг. Котенок был настоящим мягким клубочком. Неся его в охапке, Алиса вспомнила, когда она еще ходила в детский сад, как-то раз она подобрала на улице маленького черного котенка и принесла его домой. Она тайком ухаживала за ним, а на третий день, вернувшись домой, не нашла котенка. Но ни папа, ни мама, ни старший брат не признавались, что выбросили его. Из-за этого Алиса стала отказываться от еды, чем довела себя до обморока, а затем попала в больницу, где ее кормили через капельницу. Лишь когда однажды вечером Алиса увидела, как мама плачет рядом с больничной койкой и молится Будде, она снова начала есть рисовую кашу. Котенок так и не вернулся обратно. А потом всякий раз, когда она видела на улице какого-нибудь черного котенка, ей казалось, что это тот самый, то ли выброшенный, то ли потерявшийся котенок.

С трудом добравшись до места, откуда был виден Дом у моря, юноша увидел стоящих вдалеке людей, и показал на них Алисе. Это была толпа журналистов и жителей, собиравших мусор на берегу. Алиса колебалась, а потом встала на возвышение и увидела свою бросающуюся в глаза желтую машину.

– Кажется, Дахý уже помог мне зарядить машину, – пробормотала Алиса.

Алиса глубоко вздохнула. За такое короткое время столько поворотов судьбы, прямо как как будто какая-то сила подталкивала ее. Горная тропа была скользкой, дождь был таким мелким, что его практически не было видно невооруженным глазом. Стайка японских белоглазок пронеслась справа от Алисы и юноши, полетела вперед.



Алиса попыталась вспомнить, что произошло с ней в тот день, когда она увидела камеру, направленную на ее окно. Она не разозлилась, не пыталась скрыться, и тем более не собиралась покончить с собой… В тот момент она все еще ждала, когда Охаё вернется домой с прогулки. Важно быть живым, когда есть какая-нибудь причина, ради которой ты готов ждать. А может быть, она просто внезапно потеряла контроль над собственным телом, только и всего.

С Алисой так бывало и раньше. В университете несколько раз случалось нечто подобное. Один раз в День влюбленных она не дождалась парня, в полном смятении оплатила счет, а когда выходила из кафе, то ударилась о витрину, перепугав всех вокруг. Вернувшись домой, она словно в дурмане включила газ и не стала выключать, напугав домашних. Из-за столь бурной реакции Алисы ее парень вскоре предложил ей расстаться. Ее мама вспомнила, что в детстве у Алисы были прекрасные отношения с бабушкой, поэтому она решила на время отправить ее пожить у бабушки.

До сих пор Алиса так и не поняла, почему в тот день ее парень не пришел на свидание. Она даже не могла вспомнить, как он выглядел. Зато в памяти прекрасно сохранилась маленькая рыбацкая деревня. Стоило только закрыть глаза, как в памяти всплывали ее улочки; храм Мацзу, построенный в самом конце дороги у моря; грязные колеи от сновавших во все стороны повозок, запряженных волами; отдающий рыбой морской бриз… все мгновенно оживало. Может быть, вот тогда и зародилось появившееся у нее позднее настойчивое желание жить у моря?

Когда в детстве мама приезжала с ней в дом своих родителей, бабушка часто брала Алису с собой собирать устрицы. Бабушка сдирала раковины с каркаса для выращивания устриц, клала их в плетеный льняной мешочек, а потом мешочек за мешочком складывала на повозку. Вол тащил повозку по грязи совсем не так, как по асфальту, как будто переезжая что-то необычайно мягкое, живое. Только потом, через много лет Алиса узнала, что это очень похоже на ощущения, когда идешь пешком по подлеску.

В то время в другой деревне на юге уже строился нефтехимический завод. После того, как его построили, бабушкины устричные «поля» каждый год заиливались, а на поверхности моря время от времени всплывал слой нефти, а небо всегда было затянуто мутной дымкой. Бабушка через каждые несколько дней с волом ходила в холодное море, чтобы проверить, все ли в порядке на устричном «поле», или чтобы собрать устриц. Собирать устрицы очень тяжело, к тому же зимний морской бриз пронизывает до костей. Но зато на обратном пути, сидя на запряженной волами повозке, когда колея от нагруженной устрицами повозки остается намного глубже, чем две колеи, проложенные на пути к морю, в душе появляется чувство глубокого удовлетворения. Собрав устрицы, бабушка весь день сидела на стуле, «вскрывала устриц». Устрицы, такие твердые снаружи, внутри мягкие-мягкие. В те месяцы Алиса обычно питалась устричным супом, омлетом из устриц, обжаренными устрицами в хрустящей корочке, крабами, а еще листьями батата, растущего на заднем дворе. Так проходил день за днем, и в какой-то момент лицо парня просто исчезло из памяти.

Вспоминая об этом позднее, Алиса думала, что за те несколько месяцев, проведенных у бабушки, ее характер как-то незаметно изменился. Когда она вернулась в университет после отпуска, однокурсники не могли отделаться от мысли, что Алису как подменили.



В тот год, когда Якобсен и Алиса начали строить Домик у моря, старший брат по телефону сообщил, что бабушка умерла.

– От чего умерла?

– От старости.

«От старости», – повторила Алиса, будто учила наизусть. На самом деле бабушка уже десять лет страдала от болезней легких и почек, так же умерла и большая часть ее односельчан. И вот Алиса и Якобсен, выбрав выходной день, специально поехали в ту рыбацкую деревеньку на другой стороне острова. Проезжая на машине по улочкам, они увидели, что в деревне почти не осталось домов, ворота которых не были бы наглухо закрыты. С пляжа было видно, что на севере построен еще один нефтехимический завод, хотя Алиса смутно помнила, что многие жители долгие годы протестовали против строительства, но завод в конце концов построили. Алиса еще хранила воспоминания о том времени, когда бабушка была жива, а никакого завода еще не было. Зимой в те места съезжались орнитологи, кучкой стояли за телескопами, втянув головы в плечи, как будто ожидая, что в их жизни что-нибудь изменится. Но потом она слышала, как М. рассказывал, что даже птицы поменяли свои маршруты и больше не прилетают туда.

Хотя заводам и нужна рабочая сила, но старики им не требуются. Алиса вспомнила, как однажды, когда она вернулась в деревню навестить бабушку, та стала перечислять болезни своих соседей одну за другой. Бабушка, обычно молчаливая, в тот день говорила без умолку, как будто боялась, что ее перебьют, как только она замолчит. Алиса слушала и чувствовала, что старики, которые умерли раньше бабушки, вероятно, заболели из-за одиночества.

Якобсен стоял на пляже, занесенный песком устричный каркас едва доставал ему только до голени. Бабушкин дом, сарай для скота и пустые столбики от каркаса для выращивания устриц, торчащие из песка, были похожи на памятники, которые ни о чем не напоминают. Их обтачивали козлиные зубы и песок, но не было никого, кто взялся бы за хозяйство, привел бы все в порядок.

Якобсен сказал:

– Видно, что раньше здесь была симпатичная рыбацкая деревенька, а теперь тут только кино снимать.

Алиса сердито взглянула на него и произнесла:

– Вообще-то, их здесь просто ограбили.

Наверное, из-за того, что она долго стояла на одном месте, когда она собралась уходить, ноги увязли в глинистой жиже. Якобсен помог ей освободиться. Из видневшихся вдалеке труб валил черный дым. Алиса вдруг вспомнила, что раньше бабушка носила сапоги с разделенным большим пальцем – их называли тáби, – чтобы ноги не застревали в грязи.



В тот день, когда Алиса прыгнула в море, она здорово ударилась головой, руки и ноги онемели от ужасно холодной воды, в глазах потемнело. Очнувшись, она первым делом подумала об Охаё. В то самое мгновение в новостях по телевизору показывали разоренный волной пляж, и Алиса тут же заметила – не может быть! – там был Охаё.

«Охаё меня ищет. Ну конечно, Охаё хочет найти меня». Алиса повырывала иголки капельницы, хотя ей было очень больно. Она всегда боялась делать уколы, и если бы врач сказал ей, что надо поставить капельницу, когда она была в сознании, Алиса точно закатила бы сцену. Алиса сначала пробежала по коридорам, умышленно сделав крюк, чтобы запутать медсестру, а потом просто вышла из больницы, сделав вид, что она обычный посетитель. Хорошо еще, что в тот момент она была в собственной футболке. Правда, не в той футболке, которая была на ней, когда она выпрыгнула из окна.

«Наверняка это Дахý принес. Он знает, что я не люблю больничную одежду». Эти мысли вертелись в голове у Алисы. Она запрыгнула в такси и поняла, что у нее не было с собой денег. Она не подала виду, втайне беспокоясь и надеясь, что Дахý будет там, в Доме на море. Правда, водитель такси, подъехав поближе и увидев тот хаос, что творился на пляже, не стал брать с нее деньги.

– Девушка, вы здесь живете? Здесь нельзя жить-то. Дома все затопило. Ну ладно, денег не надо.

– Нет, что вы, просто у меня с собой нет денег, так получилось, – Алиса настояла на том, чтобы записать номер такси и телефон. – Завтра пришлю вам!

Подходя к Дому на море, она увидела давно заметивших ее Луну и Камня. Их лай обратил на себя внимание Дахý и нескольких полицейских. Дахý немедленно подбежал к ней. Рубашка измята, круги под глазами. Выглядел он как несчастный человек. Какие-то люди, то ли полицейские, то ли местные спасатели, натягивали желтую ленту оцепления вокруг дома.

Дахý сказал:

– Они только что расчистили место, чтобы сложить вещи, выпавшие из Дома на море. Твои вещи, те, которые нашли, все должны быть там, я проследил. – Он не спросит, почему Алиса здесь появилась. Алиса знала, ведь он никогда не спрашивал. Эх, Дахý, разве ты не знаешь, что женщине не нравится, когда мужчина совсем не пытается ее контролировать?

В воздухе витал запах, который Алиса не узнала. Наверное, это водоросли и мусор, вынесенный на берег волнами.

– Ты не видел Охаё?

Дахý покачал головой. Алиса не поняла, забыл ли он о том, кто такой Охаё, или вправду не видел его. Жители окрестных деревень что-то обсуждали на берегу, несколько человек, увидев ее, помахали рукой. Трудно сказать, были ли они расстроены или подавлены, как если бы морально уже были готовы ко всему этому.

Вообще-то после того, как несколько лет назад море подошло совсем близко к берегу, тут оставались только Дом на море и «Седьмой Сисúд». Практически все остальные жители переехали выше, в предгорья. Все хотели держаться от моря подальше, как от чумы. Но ведь и в горах не всегда безопасно: когда строили большой парк развлечений и гостиницу, разрыхлили склон, идущий под откос, и в нескольких местах на шоссе кювет проседал после сильного дождя. Дахý как-то сказал: «Горы здесь могут обрушиться практически в любой момент».

Алиса подошла поближе к Дому на море. Сотрудники береговой охраны и полицейские все время хотели спросить ее о чем-то, но она их полностью игнорировала, нарочно разговаривая только с Дахý:

– Хафáй в порядке?

– Ничего, пока поживет у меня. Ты тоже могла бы пожить у меня.

Алиса помолчала немного, потом спросила:

– Дахý, ты мог бы мне помочь?

– Не вопрос.

– Мне нужно, чтобы ты зарядил машину, а потом припарковал ее здесь, хорошо? А я потом на ней поеду.

– Ладно, только ты скажи, куда поедешь.

– Ну, потом скажу. Когда смогу, то скажу. У друзей на берегу все в порядке?

– В общем-то да. Только вот все беспокоятся, что внезапный град и волны – дурные предзнаменования.

Дурные предзнаменования. Многовато как-то их набралось, слишком много, так много, что уже и не считаешь за дурное предзнаменование. Алиса подняла с земли выпавший из дома синий туристический рюкзак, который они вместе с Якобсеном купили в Осло. Она стала собирать в него вещи, которые могли понадобиться. Переступив через оцепление, у рухнувшей стены Дома на море Алиса подобрала домашнюю аптечку, а еще повезло, что нашла кошелек и кредитки, которые обычно лежали в выдвижном ящике, недавно купленную для Охаё кошачью лежанку, водонепроницаемый жесткий диск с фотографиями Тото… Подбирая все это, она думала о том, что вся ее жизнь валяется на земле, и слезы подступили к горлу. Она поскорее заговорила, чтобы отвлечь внимание:

– Что вообще случилось? Откуда взялись все эти вещи?

– С моря… Мусороворот принес. Помнишь, какое-то время в новостях все говорили о мусоровороте? Ну, там, пластиковые отходы со всего мира, которые из-за океанических течений медленно собирались в одну кучу…

– А, я вспомнила. Большая была новость. Но правительство ведь обещало разобраться?

– Ты веришь правительству? – Дахý как будто вспомнил о чем-то, ударил себя по ноге и сказал: – А, Охаё, это же тот черно-белый котенок, которого ты подобрала?

– Ага, а я думала, ты помнишь.

– Ох, да ведь ты так неожиданно появилась, застала меня врасплох, вот я и не расслышал. А, кстати, вроде один журналист заснял его на видео.

– Так и есть. Я в больнице увидела эти кадры в новостях.

– Пойду найду этого журналиста, он все время у Хафáй вертелся, я его видел, – Дахý исчез в толпе стоявших на берегу людей.

Алиса посмотрела в направлении «Седьмого Сисúда». Дом, казалось, ежился от холода на скале в полном одиночестве. Хафáй вложила в него столько сил, полжизни, точно так же, как и у нее самой столько было связано с Домом на море.

Когда Дахý вернулся, Алиса почти закончила собирать вещи. С ним вместе пришел высокий мужчина с короткой стрижкой. Кивнув головой в знак приветствия, он открыл экран на видеокамере. На картинке появился Охаё: мяукая, он пробирался через заваленный мусором пляж, выглядел он очень напуганным. Это были те самые кадры из новостей. А дальше то, что не показали по телевизору: Охаё выбрался с пляжа и запрыгнул на дорогу, а потом пошел по той дороге, по которой Алиса обычно ходила за водой, и исчез в траве.

– Мне очень нравятся кошки, к тому же эти кадры держат в напряжении, так что я поснимал его. Видимо, он пошел в ту сторону.

– Спасибо, Дахý. Мне надо идти. Я иду его искать.

– Я пойду с тобой.

– Не надо, не надо. Ты нужен здесь. Если можешь, помоги мне собрать те вещи, что выпали из дома. А еще присмотри за Хафáй, может быть, друзьям на берегу какая-нибудь помощь нужна. Ну да ладно, что-то я слишком много говорю, ты это все и так делаешь.

– Вроде как. Тогда ты лучше мне скажи, куда ты. Я тебя так не отпущу.

Полицейский собирался было остановить Алису. Она повернулась, умоляющим взглядом посмотрела на Дахý.

У Дахý возникла идея.

– Вот тебе мой мобильник, – он вытащил свой телефон, затем помог Алисе уговорить полицейского: – Ничего, ничего, пропустите ее, все нормально. У нее самочувствие хорошее, так что я попросил ее поехать в полицейский участок и зафиксировать материальный ущерб. Полицейский знал Дахý, поэтому махнул рукой и больше ничего у нее не спрашивал.

Дахý повернулся к Алисе и сказал: – Если я тебе позвоню, обязательно отвечай, хорошо? – Алиса кивнула и быстрым шагом двинулась прочь. Луна и Камень подбежали и все не хотели отпускать ее.

Алиса прикрикнула на них:

– Домой, домой! Бегите назад к морю!



Алиса шла по тропинке к тому месту, где обычно набирала воду. «Охаё, Охаё!» – звала она. Небо потускнело, начал накрапывать мелкий дождик. Она натянула на рюкзак водонепроницаемый чехол, сама тоже надела дождевик. Идти было скользко, но Алиса прекрасно знала эту дорогу. Она думала только о том, чтобы как можно быстрее найти Охаё, ведь вечером будет слишком холодно, и с ним может случится какая-нибудь беда. Алиса шла и звала котенка по имени, а когда подошла к повороту на горной тропинке, заметила на склоне большой оползень: глина и камни практически закрыли путь. Так как еще не окончательно стемнело, она оценила обстановку и решила перебраться через насыпь. Но насыпь была довольно высокой, поэтому Алиса решила пролезть через густую траву рядом с дорогой. Тут она услышала звук хлопающих крыльев.

Через несколько секунд десятки… нет, сотни бабочек или мотыльков, которые прятались в траве и были потревожены Алисой, рассеявшись, но сохраняя порядок, полетели к другому краю насыпи. Из-за наступающей темноты трудно было разобрать цвета; было лишь видно, что создания эти величиною с ладошку. Все произошло так внезапно, что Алиса не смогла сдержаться и закричала. В этот момент она услышала мяуканье и еще крик, – похоже, что горного мунтжака. Этот крик был так близко, как будто исходил из-под насыпи прямо у нее под ногами.

Припав коленями к земле, Алиса постаралась освободиться от ветвей лиан и стеблей травы. Затем она обошла насыпь и увидела, как из травы ей навстречу вышел Охаё. У нее прямо сердце подпрыгнуло, когда рядом она увидела лежащего на земле юношу. Цвет его кожи напоминал глину. Очевидно, его придавило землей, так что теперь он не мог даже пошевелиться. Взгляд был очень испуганным, на глазах начали собираться слезы.

В памяти у Алисы возник один образ. Однажды на охоте в расставленную Дахý западню попался горный мунтжак. Они с Якобсеном застрелили его, а потом на своем горбу принесли тушу с горы. Они показали Алисе фотографию попавшего в западню мунтжака. У него была сломана нога, и в глазах застыло выражение крайнего отчаяния, по которому Алиса почувствовала его желание остаться в живых. Тем вечером Алиса отказалась готовить для них ужин. Она разозлилась на мужчин за то, что они так равнодушно отнеслись к этому. Ее раздражало, что они рассматривали фотографии в качестве трофеев и с интересом обсуждали случившееся.

И вот сейчас взгляд этого юноши был точно такой же, как у того горного мунтжака.

Глава 14

Алиса

Когда Ателей увидел перед собой женщину, он вспомнил о ритуале крика, которому обучал Кудесник земли. Тот учил, что если столкнешься с чем-то необъяснимым, то надо издать крик из глубины сердца, ведь если звук исходит от сердца, все злые духи отступят. Ателей попробовал издать крик, но тут же сердце и ноги пронзила такая боль, как если бы кто-то разрезал душу на рыбью мякоть каменным ножом. Оттого, прокричав несколько раз, Ателей вдруг заплакал.

Кудесник земли говорил: «Как только прольются слезы, это значит, что ты сдался и просишь о помощи. Тогда весь ритуал потеряет силу».

Правда, женщина сама вроде бы испугалась ритуала крика, сама закричала и упала на насыпь, а потом встала, вернулась и приняла в объятия какого-то очень странного, по мнению Ателея, зверька. Вскоре женщина заметила, что Ателей не может причинить ей вреда, и стала проверять его состояние. Она обнаружила, что нога Ателея была прижата камнем, и на лице у нее читалась тревога. Через некоторое время она через силу улыбнулась, словно желая снять напряжение Ателея, а затем стала убирать камни и грязь с его ног. Может быть, из-за боли, или из-за какой-то другой необъяснимой причины, у Ателея катились по лицу слезы, точно у морской черепахи, которой не дают вернуться в море.

Эта женщина выглядела совсем не так, как Ателей представлял белых людей, не совсем похожа на виденных им в книжках женщин. Она была другой: ее прозрачная кожа напоминала медузу. Роста она была невысокого, даже, может быть, чуть ниже Ателея. После того, как он освободился, женщина без конца говорила, жестикулировала, но он не понял ни слова. Единственное, в чем Ателей был уверен, так это в том, что в ее интонации не было враждебности. Ателей попробовал сказать ей несколько фраз, но она ничего не поняла. Тогда он опять, как только что, лежа и пытаясь избежать боли, стал подражать птичьим крикам, чтобы выразить благодарность. Ателей надул губы, пропуская воздух через горло и губы, издавая громкий, чистый и низкий голос, выражающий благодарность. Женщина удивленно глядела на Ателея, как будто на говорящую птицу.

«У всех звуков общая природа, точно у волн по всему свету», – говорил Кудесник моря, и эти слова навсегда врезались в память Ателея. Вне всякого сомнения, Кудесник моря был мудр.

У Ателея сохранилось свежее воспоминание о том, как он нырнул в море из страха быть обнаруженным. В тот момент его телу было необычайно жарко, а море было ледяным, поэтому, когда он прыгнул в море, ему показалось, что холодная вода обожгла его. Он плыл изо всех сил, как раненая барракуда, преследуемая акулой. Неизвестно, как долго он плыл, но ему было так больно в груди, точно душа вот-вот выскочит из глотки. В это время невиданная сила забурлила из-за спины Ателея. Почувствовав, что это была огромная волна, он немедленно расслабил тело, отдавшись на волю волн. Ателей ясно видел, что волна тащит его к суше, а в ногах, под мышками, за спиной, перед глазами вертелись странные предметы с острова. Он был внутри этого вихря, составленного из острова и моря, как будто сам стал частью острова.

Когда Ателей ударился о землю, он подумал, что его душа покинет его. Но, к счастью, когда волна отступила, душа была на прежнем месте. Он спрятался в большом камне, который был очень странным, полым, а рядом были похожие камни, как будто камни подражали друг другу. Возможно, находившееся в воде слишком долго тело становилось все более холодным. Ателею интуитивно захотелось бежать в сторону суши. Он понимал, что только так может надеяться на выживание. Вдалеке виднелась толпа людей, одетых в странную одежду, со странными инструментами. Ателей старательно избегал их и двигался, подражая движениям травы, насколько это было возможно.

В траве Ателей в первый раз, несколько опомнясь, осмотрелся. Вот это да, что за необычное место! С одной стороны очень высокая суша, за которой была суша еще выше, будто достающая до небес. Кудесник земли точно не поверит, правда, он, может быть, знает об этих местах? Знает ли он, что на этом свете есть такой большой кусок суши?

Ателей побежал туда, где высилась суша, и когда он добежал, его тело, казалось, уже не принадлежит ему. Спустя время, достаточное, чтобы рыба попалась на крючок, он вдруг почувствовал, что ноги отяжелели, будто придавленные чем-то, и вот-вот перестанут двигаться.

«Я пойман, бесчисленные камни поймали меня. О, досточтимый Кабáн, спаси меня!» – бормотал себе под нос Ателей.

Когда его схватила земля, он мог только лежать на боку и не мог пошевелиться. Ему вспомнилось, как старейшины на Ваю-Ваю учили отгонять боль, а именно медитировать, как будто ты превратился в рыбу. Они часто говорили, что рыба меньше других животных боится боли, ведь рыба, пойманная на крючок, все еще может изо всех сил нырнуть на дно моря, и рыбаку приходится долго бороться, пока рыбу не покинет жизнь. Если бы человек попался на рыболовный крючок, он бы, скорее всего, в мгновение ока прекратил сопротивляться.

«Ваювайцы должны быть как рыбы: сопротивляться до тех пор, пока кровь еще течет в теле. Ведь ваювайцы люди моря», – говаривал Кудесник моря.

Пока Ателей лежал на земле, он внимательно наблюдал за этим миром. Этот мир отличался от Ваю-Ваю цветом, запахами и звуками. Конечно, он отличался и от острова на море. Получается, что мир таков: ты преодолеваешь что-то, и он становится немного похожим, и в то же время не похожим на прежний мир. Ателея утешила мысль о том, что он смог осознать эту истину.

А потом он услышал шаги той женщины и увидел ее.

После того как Ателей освободился от земных оков, женщина снова и снова что-то говорила ему. По жестам Ателей догадался, что она просила его остаться там, где был, и дожидаться ее. Ателей не остался бы на месте, чтобы дожидаться ее, если бы у него не была сломана нога. Со сломаной ногой, понятное дело, далеко не уйдешь. Мало того, что ходить не сможешь, со сломанной ногой не будешь хорошим рыбаком, и нырять будет трудно. «Я больше не смогу быть хорошим ваювайцем», – думал Ателей. У него было такое чувство, что он потерял надежду, как чайка, пойманная куваной.

Глава 15

Даху

В тот момент, когда градины пробили крышу и упали в дом, Хафáй почувствовала тепло во всем теле, ее прямо пробрало до костей, совсем как в тот год, когда произошло страшное наводнение в Тайбэе. Она повернулась и увидела, что репортерская парочка все еще снимает, по глупости оставаясь на том же месте. Хафáй, не раздумывая, крикнула, чтобы они поднялись на чердак. Видно было, что эти двое не поняли, с чего это вдруг.

– Скорей, скорей, пока не поздно! – кричала им Хафáй.

А потом пришла большая волна.

Хафáй по опыту знала, что вторая волна намного больше первой, поэтому, как только первая волна схлынула обратно в море, Хафáй сказала им, чтобы быстрее выбежали на шоссе. А-хань взял камеру, взвалил Лили на спину, и, не оборачиваясь, пошел в сторону берега. Хафáй шла сзади. Оставшаяся позади волна снова незаметно поднялась.

На этот раз от одного звука волны люди впадали в ступор.

Стоя на подмытой водой больше чем на половину дорожной насыпи, Хафáй обернулась и увидела, как рухнула одна из стен «Седьмого Сисúда»… Стена рухнула, будто подчиняясь воле отступавшей волны.

– Ой, инá, инá, – пробормотала Хафáй, обращаясь к морю.



В тот год, когда произошло наводнение, инá с Хафáй вернулись обратно на восток Тайваня. Но они так и не поехали в родное селение, инá решила остаться в городе. Инá устроилась на работу в массажный салон, сняла небольшую квартиру. Каждое утро инá готовила Хафáй завтрак и ждала, пока та проснется.

Иногда Хафáй думала о том, вольны ли мы выбирать нашу жизнь, как считают многие? После того, как инá ушла из жизни, разве могла Хафáй выбрать другой путь, а не идти по ее стопам, работая в массажном салоне? Если бы Хафáй не работала эти несколько лет, как еще смогла бы она так быстро накопить деньги, чтобы построить «Седьмой Сисúд»? Наша жизнь иногда своего рода обмен: мы меняем то, что у нас есть, на то, что у нас будет в будущем, но чего нет в настоящем. Бывает, меняем одно на другое, а потом к нам снова возвращается то, что мы променяли однажды. Вот как размышляла Хафáй.

Когда Хафáй в ту ночь своими глазами наблюдала, как разрушился «Седьмой Сисúд», она не пролила ни слезинки. Пожалуй, она предчувствовала, что этот дом когда-нибудь придется вернуть обратно. В конце концов, не так уж и плохо возвратить его морю.

В тот день Дахý помог Хафáй подобрать кое-какие вещи, оставшиеся от «Седьмого Сисúда», затем поехал в университет, чтобы зарядить машину Алисы, вернулся и припарковал ее. После этого он подошел к Хафáй, сел рядом, вручил ей ланч-бокс. Взгляд Хафáй ни на секунду не покидал того места, где раньше стоял дом. Дахý спросил:

– У тебя есть где жить?

Хафáй лишь покачала головой.

– Поживи пока у меня. Я переезжаю в Тайдун, в селение, где живут бунун. Люди там решили строить традиционные дома, вот и я тоже такой построил. Построил, но не жил. Я могу в том доме пожить, а вы с Умáв поживите у нас, в доме дяди Анý. Там кондиционер, более-менее комфортно. Если Алиса вернется, и ей негде будет жить, я тоже предложу ей у нас пожить, – на одном дыхании выпалил Дахý.

Хафáй мотнула головой и сказала:

– Я в гостинице могу пожить.

– Не усложняй с деньгами. Надо экономить, чтобы заново отстроиться. Кто знает, может, восстановишь «Седьмой Сисúд».

Хафáй не кивнула, но и не покачала головой.

– Мы ведь еще живы, так? – Дахý начал запихивать собранные вещи в машину, потом открыл ей дверцу переднего сиденья.

Через много лет Хафáй казалось, что этот жест имел для нее особенное значение, так как в тот момент она просто не могла ничего решить самостоятельно и должна была положиться на кого-то другого, чтобы кто-то открыл ей дверь.

Они поехали на юг вдоль береговой линии. В машине Хафáй, повернув голову в сторону водителя, глядела мимо печального профиля Дахý на море за окном. Только тогда она увидела, что мусороворот накрыл практически все побережье. Солнце освещало берег скачущими пятнышками света, как будто украшая драгоценными камнями. Дахý всю дорогу не заговаривал с Хафáй, его дочь Умáв уснула на валявшихся как попало вещах Хафáй.

Подъезжая к городку Луе, Хафáй произнесла:

– Хорошо еще, что кофеварка осталась. – Дахý рассмеялся.

– Почему ты решил вернуться в селение? – спросила Хафáй.

– Так давно уехал оттуда. Поначалу думал поехать в город на учебу, а как отучусь, вернуться и учить ребятишек в селении. Но получилось так, что влюбился в свою жену, вот и уехал с концами. – Дахý тихим голосом рассказывал Хафáй историю своих отношений с Сяо Ми. Свет фар ложился на длинное шоссе почти прямой стрелой, уходящей вдаль.

– Таксистом здесь можно было бы заработать побольше, но, знаешь, я тут подумал, – да ну его! В селении ведь чем хорошо? Когда бы ты не вернулся, тебе всегда рады, и чем бы ты ни занимался, как-нибудь да проживешь. У меня как раз дядя Анý есть, в молодости он тоже в городе учился в магистратуре, а потом как-то вернулся в селение и узнал, что одна компания-застройщик собирается землю купить в очень красивом месте, чтобы построить там пагоду-колумбарий. Он занял у друзей денег, взял кредит в банке и сам выкупил эту землю. Устроил там Лесную церковь. Когда туристы приезжают, показывает им, как коренные жители бунун просо сажают или охотятся, как строят свои жилища. Так и живет все эти годы. Бывает, если дел важных нет, то езжу ему помогать. А теперь вот решил насовсем жить там остаться. Да и Умáв там есть с кем поиграть.

– Ты Алисе еще не говорил?

– Пока нет. Да ведь только что решил.

«Всё только начинается…» Так думала Хафáй.

Когда добрались до селения, уже стемнело. Дахý легонько растолкал Умáв. Жители селения дружно хлопотали, готовили ужин. Не только для Хафáй и Дахý, а еще для других соплеменников, которые ходили расчищать пляж.

К Дахý подошел коренастый мужчина средних лет с детской улыбкой, похлопал Дахý по плечу. Дахý тут же представил ему Хафáй.

– Анý, бунун. – Дахý показал на Хафáй: – Хафáй, амúс.

Анý был очень разговорчив, и ему удалось разговорить впавшую в хандру и не желавшую ничего слушать Хафáй. Он стал рассказывать обо всем подряд: почему решил создать Лесную церковь, сколько трудностей пришлось преодолеть, что до сих пор не расплатился с долгами, а банкиры все время приходят, чтобы опечатать его дом.

– Столько раз собирались мой дом на аукционе продавать.

– А чего не продали?

– Да не покупает никто, кому нужен дом в таком-то месте. Здесь только бунун и согласились бы жить. Ха-ха-ха, так им и надо. Сотрудника банка, который мне выдавал кредит, говорят, потом уволили! Ах-ха-ха!

Хафáй не смогла удержаться от смеха.

– Есть только два типа людей, которые могут дать деньги в долг Анý: это или добрые люди, или круглые болваны, – сказал Дахý.

Когда Анý напился, то остался без движения лежать на земле. Родственники и друзья разошлись по домам. Дахý отвел Хафáй в ее комнату, где стояли две одноместные кровати. Хафáй легла спать на одну кровать, а Умáв – на другую.

Ночью Хафáй никак не могла уснуть. Оказывается, Умáв тоже не спалось: она сидела на кровати и смотрела на луну снаружи.

– Тетя Хафáй, ты не хочешь сходить в Лесную церковь?

– В Лесную церковь? Сейчас?

– Ага, сейчас.

– А ключи есть?

Умáв удивленно посмотрела на Хафáй.

– Разве бывают ключи от леса?

Когда они добрели до конца дороги, то вышли на высокое место, откуда открывалась вся долина. Подойдя к двум огромным деревьям, Умáв сказала: «Вот это и есть вход». Тут Хафáй поняла, как она ошибалась. Оказывается, Лесная церковь – всего-навсего участок леса, никаких тебе ворот, никаких стен. Они вдвоем стояли перед лесом, как будто превратились в двух зверей.

– А я-то думала, что это настоящая церковь.

– А как это – настоящая церковь или ненастоящая?

– Я не это имела в виду… – Хафáй спросила: – А что внутри?

– Там деревья, которые умеют ходить, – ответила Умáв.

Глава 16

Хафáй

– Жила-была одна девочка. Всякий раз, выходя в поле, она несла корзинку и никому не позволяла в нее заглядывать, очень скрытная была. Но ее соседка все удивлялась, почему красивый юноша помогает ей пахать и сеять, когда она работала в поле. Поэтому она тайком решила рассказать об этом инá – маме девочки.

– А что она сеяла?

– Просо, наверное.

– Папа говорит, что здесь не сажают, а просто разбрасывают семена.

– Наверное, на той земле, где жила девочка, нужно было сажать просо. Подбирать камни, например, распахивать землю.

– Мне кажется, она бы не призналась, что ей кто-то другой помогал.

– Правильно, Умáв, умница. Инá девочки спрашивала, спрашивала, но так и не добилась от нее ответа. Инá догадалась, что девочка прячет в корзинке что-нибудь странное. Однажды, когда девочка заболела и не вставала с кровати, а корзинка лежала у нее рядом с подушкой, любопытная инá улучила момент, когда девочка крепко спала, и приподняла платок, лежавший сверху. И что она увидела? Это была большая рыба длиной два чи, шириной семь цуней[24].

– А это насколько большая?

– Вот такая. – Хафáй изобразила руками, какой длины была рыба, и Умáв осталась этим явно удовлетворена.

– Мой папа ловил рыбу еще больше.

– Инá взяла рыбу, сварила и съела ее сама, а потом положила косточки обратно в корзинку. Девочка проснулась и увидела, что рыба пропала, спросила: «Где моя рыба?» Инá во весь голос закричала на нее: «Ах ты, неблагодарная дочь, сколько дней толкли рисовую муку для лепешек, ничего другого не было, а ты утаила целую рыбину. Зла не хватает!»

– Девочка, наверное, рассердилась, ведь мама неправильно поняла.

– Может быть, она рассердилась из-за того, что ее инá сделала, а может, и по другой причине. Так или иначе, девочка так расстроилась после этих слов, что взяла и проглотила рыбьи косточки, лежавшие в корзинке, да и умерла. Оказывается, это рыба превращалась в того красивого юношу.

– А почему не бывает так, чтобы красивый юноша превращался в рыбу? – спросила Умáв.

– Хороший вопрос. Эту историю рассказала мне инá. Но я ее забыла спросить об этом.

Умáв, правда, умница.



Стоявший рядом Дахý не мог сдержать улыбки. И амúс, и бунун одинаково любят рассказывать истории. В детстве Дахý спрашивал отца:

– А кто тебе рассказывал истории?

– Старые люди рассказывали.

– А старым людям кто рассказывал истории?

– Им рассказывали истории еще более старые люди, чем они.

– Но ведь те более старые люди тоже когда-то были детьми, да?

– Да.

– Значит, они тоже слышали истории.

Отец подумал, подумал, и сказал:

– Правильно, Дахý. Те более старые люди тоже раньше были детьми. Истории переносят детей в такие места, где им еще не удалось побывать, и могут поведать им о том, что случилось с теми, кто старше их.

Дахý заметил, что Умáв очень внимательно слушала историю, расказанную Хафáй. Раньше он никогда не видел, чтобы она так слушала других людей. Было похоже, что она питает особое доверие к Хафáй. В первый день, когда Хафáй приехала жить к ним, Дахý немного беспокоился. Но когда он узнал, что Умáв ночью повела Хафáй в Лесную церковь, Дахý перестал волноваться. Ведь он хорошо понимал, что деревья, растущие там, пробуждают страх, уважение и благоразумие, и что люди, видевшие их, не захотят умирать.



Несколько дней подряд Дахý гонял по шоссе в город Х. и обратно в селение, неизвестно сколько раз. Вдоль береговой линии все заметнее распространялось зловоние, к тому же на побережье здорово припекало. Достаточно протяженный участок восточного побережья был завален волнопоглощающими блоками, и его было очистить особенно трудно. Природоохранные организации координировали участие нескольких университетов и колледжей в уборке побережья, и по всей дороге можно было увидеть молодых ребят и девушек, таскавших мусор. Зрелище было трогательное. Правда, машин не хватало, и было очевидно, что за короткое время не получится восстановить все так, как было прежде.

Бывший одноклассник Дахý по имени Али служил рядовым менеджером в компании, занимавшейся опреснением воды, добытой из глубинных слоев океана. Он тоже приехал оценить ситуацию на месте. Надев новенькую защитную маску, он сказал Дахý:

– Знаешь, хотя газеты еще об этом не сообщали, но у нашей компании вышло из строя девяносто процентов оборудования и труб. Мусороворот за прошедшее время смял все трубы. Мы запустили подводный дрон с видеокамерой, там такое! Ты бы офигел, что там под водой творится.

– Хуже, чем об этом говорят в уездном правительстве?

– Дахý, у тебя что, башка дырявая? Можно подумать, в уездном правительстве правду скажут. Честно говоря, я боюсь, что владелец компании сбежит, просто возьмет и бросит все трубы в Тихом океане.

– Не знаю, как другие, но вот ваш директор точно на это способен.

– Блядь, да в один прекрасный день и глава уезда сорвется и следом побежит.

У жителей побережья в прежние времена море вызывало страх, ведь оно обладало великой силой, способной изменить жизнь. Но теперь у моря выпали зубы, и оно превратилось в немощного старика. Порыв ветра поднял несколько легких, высушенных на солнце пластиковых пакетов, похожих на цветы с ужасно прогорклым запахом. В те годы, когда он жил в городе Х., он всегда чувствовал, что стал наполовину амúс, и теперь он не мог не беспокоиться о будущем выживании своих друзей из народа амúс, о сохранении их традиций рыбной ловли, и без того державшихся на честном слове.

Али поднял валявшийся на земле кусок жесткой пластиковой трубы, видимо, дрейфовавшей по волнам десятилетиями, и сказал:

– Вообще-то стеклянные бутылки и прочую тару легко переработать, но вот с этими твердыми пластиковыми трубами вообще непонятно, что делать. Представляешь, несколько лет назад правительство выделило нехилое финансирование, чтобы сократить количество мусора, но это все только для показухи. А почему? Так ведь после того, как соберешь мусор, куда его девать-то? На всем Тайване не хватило бы ни мусоросжигающих заводов, ни мусорных полигонов, ни современных пиролизных заводов по расщеплению пластика, даже близко не хватило бы. Что, думаешь, города Тайбэй или Илань достаточно большие, вот они и должны разбираться с этим мусором? Как бы не так, мать его! Япония и Китай вон уже друг на друга бочку катят, кто за что отвечать должен. Зато мусору в справедливости не откажешь: морские течения взяли и разбили мусороворот на части, так что каждому достанется своя порция мусора.

Вернувшись обратно из последней поездки, когда уже сгустились сумерки, Дахý заметил, что ярко-желтой машины Алисы не было на месте. Может быть, она уже уехала на ней. Как раз в этот момент зазвонил телефон. Дахý взглянул – входящий звонок от Алисы.

– Дахý, в твоей охотничьей хижине пожить можно?

– Можно, только давненько не пользовался, не знаю, цела ли?

– Ну хорошо. Спасибо!

– Ты хочешь там жить?

– М… Ну как бы да.

– Неудобно же жить там.

– Да нет, все нормально. У меня есть палатка, и все необходимое для горных походов есть, так что не волнуйся. Кстати, у Хафáй все в порядке?

– В общем-то да. Только вот «Седьмой Сисúд» обрушился.

– Я видела. Дом на море тоже, наверное, обрушится.

– Ну, наверно. Время придет, все когда-нибудь обрушится. А ты сейчас где?

– В твоей охотничьей хижине.

– Может, мне приехать к тебе, помочь?

– Нет, помогать не надо. Дахý, слушай, я собираюсь пожить немного в уединении, а как время придет, я тебя найду.

К вечеру Дахý возвратился в селение, и Умáв сказала ему, что утром отвела Хафáй посмотреть на деревья, которые умеют ходить. «Утром все совсем по-другому, не так, как вечером». Что касается «деревьев, которые умеют ходить», то речь шла о месте, где росли фикусы и феба, особенно фикус бенджамина. Ведь фикусовые деревья имеют воздушные корни, которые свисают до земли, а потом превращаются в настоящие корни, поддерживающие дерево. В прошлом жители селения установили границу поля по фикусу, и потом вдруг заметили, что это дерево «умеет ходить».

– Приезжай весной, и ты точно сильно удивишься.

– Ты имеешь в виду в лес?

– Ага.

– Бабочки будут, – вмешалась в разговор Умáв.

– Да, много бабочек. Здесь зимой собирается столько пятнистых фиолетовых бабочек[25]. Сначала везде появляются золотые куколки. Через некоторое время у них появляются крылья, и потом вся стайка, – вот это да! – уже складывает крылья, крылышко к крылышку. Такая красота, что не веришь глазам.

– Правда, тебе правда в следующем году надо это увидеть.

– А ты оставайся. У нас в селении не хватает рук, сейчас столько туристов приезжает, и мы выживаем благодаря этому лесу и той горе, вот так.

Хафáй не ответила. Дахý показалось, что это он сказал как-то вдруг, не подумав, но раз слово уже вылетело, значит, ничего не поделаешь.

Через несколько дней Дахý пошел разбираться в своем традиционном жилище, стоящем перед Лесной церковью, и встретил там Хафáй. Ей не спалось. Пока привязывали кукурузу под окном на просушку, разговорились. Дахý целую неделю занимался уборкой побережья, поэтому устал страшно. Хафáй, кажется, догадалась об этом, и сказала:

– Устал, да?

– Угу.

– От уставшего человека исходит особенный запах. – Она положила руки на плечи Дахý и начала массажировать их.

– Серезно? Никогда об этом не слышал.

– Я профессионал, ха! Раньше работала массажисткой, когда жила в городе Х. – Ветер проносился мимо Лесной церкви, и можно было слышать, как издалека доносились его завывания – «у-у-у». Дахý спиной чувствовал дуновения ветра. Его мускулы и жилы расслаблялись.

– Я вправду училась делать массаж, инá меня научила, а потом я у девчонок в массажном салоне училась. Рукой можно почувствовать много чего: суставы, мышцы, воздушные пузыри тоже можно найти, как будто под кожей какое-то живое существо ползает туда-сюда. Массажистам нужно пользоваться пальцами, локтями, коленями, чтобы поднажать на них и ослабить. Правда, правда! Я даже иногда видела, как у клиентов из тела выходит черная энергия ци. Бывало, сама надышишься этим, и на следующий день чувствуешь себя ужасно.

– Да ладно? Прямо что-то сверхъестественное.

– Так и было, ничего сверхъестественного.

– А что за клиенты приходили? – спросил Дахý, прекрасно зная ответ.

– Мужики, конечно. Но приходят, чтобы кончать. А массаж – это мимоходом.



Дахý не думал, что Хафáй будет с ним так откровенничать, даже испугался немного. Хотя все верно, в городе Х. массажистки делились на два типа: к первому относились те, кто делал только массаж. Но больше было вторых. К ним как раз и относилась Сяо Ми. Дахý про себя подумал, что Хафáй его вычислила, и непроизвольно покраснел.

– Эх, да что там говорить. Тоже ведь своим трудом зарабатываешь.

– Тоже верно, – Дахý не знал, как реагировать, поэтому рассмеялся и сказал: – Вообще-то, я тоже ходил. – Сказал, а сам испугался, не сболтнул ли он опять лишнего.

– Ты же говорил, в тот день, когда на машине ехали, про Сяо Ми.

– Я говорил? Ха, я тебе говорил про Сяо Ми?

– Ага. Кстати, ты знаешь, что значит Хафáй на языке амúс?

– Знаю. Когда первый раз пришел в «Седьмой Сисúд», как раз подумал: надо же, совпадение какое! На языке амúс хафáй значит «просо», то есть по-китайски cяоми.



Вдруг Хафáй запела песню, мелодия которой напоминала плач какого-нибудь растения. Слова песни Хафáй выдумала сама, они были на амисском языке:

Как рисовое зернышко, укатится,забыть легко о нем,пропажу сдует ветром и зальет августовским дождем.А когда ты мимо пройдешь,часы на запястье моем покажут ровно шесть десять,В этот час просо побегами прорастет.

Часть седьмая

Глава 17

История острова Ателея

– Меня зовут Ласу Киядиману Ателей, – сказал я. – Ты можешь называть меня Ателей.

– Меня зовут Алиса. – Мне показалось, такими были ее слова.

Алиса принесла мне еду и временную хижину. В ней было жарковато, но можно было не бояться дождя, как в жилище, которое я сам построил на том острове. Она намазала мои раны каким-то зельем со странным запахом, а еще попросила, чтобы я проглотил что-то.

Она живет в деревянной хижине, а я – во временной. Она хотела, чтобы я жил в деревянной хижине, но там лучше жить, а она спасла меня, и я не могу жить в хижине лучше, чем ее. Это против ваювайских обычаев, против ваювайских порядков. С самого начала она совсем не понимала, что я говорю, но постепенно мы начали разбираться в чешуе и хвостах слов, даже поняли, где у слов рыбьи глаза.

Этот необычный черно-белый зверек называется «кот». Алиса зовет его «Охаё». Я хотел спросить ее, «что это значит»? Она догадалась, что я спрашиваю, и что-то долго отвечала, но все-таки догадаться было нетрудно: когда утром просыпаешься и видишь другого человека, то это слово служит приветствием.

– Охаё. – Я стал учиться произносить, но язык чуть-чуть заплетался. Кот понял, что я его зову, но даже не повернул головы, взял и ушел.

– А вы? Ваювайцы как говорят? – Я догадался, что она спрашивает, раньше я уже объяснял ей, что наш остров называется Ваю-Ваю.

– И-Вагудома-силиямала.

– Что это значит? – Она пожала плечами. Я догадался, ведь этот жест совсем как у ваювайцев: так делают, когда чего-то не понимают.

Я пальцем указал далеко-далеко в море, потом ровным движением расправил руки в разные стороны и показал, что море спокойно. Сегодня море выглядит спокойным и святым, как будто крепко уснувший зверь, погибший кит. «Сегодня на море ясная погода».

– И-Вагудома-силиямала.

– И-Вагудома-силиямала. – Она повторила эти немного трудные для ее языка слова.

Алиса как будто не привыкла жить здесь. Я заметил, что по вечерам она не может уснуть. У нее была странная коробка, на которую нужно нажать, и видишь кусочек мира, как будто глаз с воспоминаниями. Она получает через нее отражения цветов, насекомых, разных птиц, а потом смотрит в книжках и сравнивает. В книжках тоже есть отражения других отражений. Я тоже хочу сделать такие рисунки, похожие на отражения настоящих вещей и людей.

Она принесла вещи, которые называет «стол» и «стул», поставила их рядом с хижиной, и в хорошую погоду сидит там, пишет «ручкой» (я наконец-то узнал, что эти маленькие палочки, которыми я рисовал на острове, называются «ручки»), пишет значки, очень похожие на те, в книжках. Как начнет писать, то долго-долго пишет, и в это время ее глаза как будто бы видят сон.

Я спросил у нее, что она пишет, она сказала, что «пишет историю».

– А зачем писать историю?

– Чтобы спасти одного человека. – Так, мне кажется, она сказала.



Ей нравится рассматривать рисунки у меня на коже. Она спрашивает меня, что они значат. Я рассказываю ей историю каждого рисунка: истории на плечах, истории на спине, истории на локтях. Но я не знаю, что она понимает из моих рассказов. Некоторые рисунки на теле уже поблекли, тогда я рисую новые. Слева на животе я нарисовал, как она в тот день спасла меня. Ручкой, которую она мне дала, я нарисовал себя, придавленного землей; нарисовал ее в моих глазах; нарисовал деревья, которые были позади нее. Она смотрела на рисунок с печальным выражением.

Она дала мне попробовать еду, которую я никогда не ел. Я стал привыкать к виду гор. Когда моя нога зажила, я попытался сделать хижину немного больше. Рядом с хижиной я построил навес из деревьев. Теперь она может писать значки, даже если идет дождь.

Иногда Охаё рано утром приносит крабов, мышей или что-нибудь еще, кладет перед деревянной хижиной на ступени. Я думаю, это он делает подношения Алисе.

Когда Алиса не пишет значки, она любит разговаривать со мной. Сначала мы не знали, что говорит другой, но постепенно начали «чувствовать». Она рассказывает свои истории, а я рассказываю свои. Я поведал ей о Ваю-Ваю, о Расуле, о моей матери, о Кудеснике моря и Кудеснике земли, о ките, выбросившемся на мель. Мне было не важно, понимает она или нет. Ваювайцы говорят, что слова можно понюхать, можно потрогать, можно вообразить, можно вплотную преследовать, как огромную рыбу, чуя нутром.

Мне нравится рассказывать истории о себе, а еще нравится слушать истории, которые рассказывает Алиса. Нравится слушать ее голос, видеть, как она гладит Охаё. Выражение у Алисы иногда такое, что напоминает мне о моей инá, а иногда напоминает мне о Расуле. Вот так, утро за утром, если дождь не слишком сильный, мы вместе сидим и глядим на море, и я говорю ей:

– Давай я расскажу тебе об острове Ваю-Ваю, чтобы у тебя в сердце появился образ острова Ваю-Ваю.



Наш остров – остров храбрых воинов, земля мечты, перекресток на пути рыбьих стай, указатель заката и рассвета, место успокоения для надежды и для воды. Наша земля соткана из кораллов, удобрена навозом морских птиц, а Кабáн своим слезами наполнил маленькое озеро, от которого зависит наша жизнь.

Давным-давно, в самом начале, все вещи подражали другим вещам: остров подражал морской черепахе, деревья подражали облакам, смерть подражала рождению. Так что все сущее не слишком отличалось друг от друга. А наши предки сначала жили в глубоком море, даже построили город в морской впадине. Кабáн ниспослал нам светящихся креветок, чтобы мы могли питаться, и сделал так, чтобы мы ни в чем не нуждались. Но в море мы были самыми умными существами, и вскоре заметили, что в нем живет очень много вкусных созданий, вкуснее светящихся креветок. Мы без конца продолжали размножаться, кормились, чем хотели, переселялись, строили город вширь, не ведали умеренности, и истребили практически все создания в близлежащих водах. Тогда Кабáн разгневался на нас.

Кабáн решил покарать нас. Однажды ночью на дне проснулись вулканы по обе стороны великого океана, и город был погребен под слоем пепла. Поэтому нашим предкам пришлось подняться на поверхность. Но в это время на беду мимо проплывала стая тоси-тоси. Чешуя этих рыб сверкала так ярко, что почти весь народ был ослеплен. Ослепленные, они не знали, куда двигаться дальше. Лишь несколько человек еще могли видеть, и они взяли на себя заботу о незрячих. Отважный воин по имени Саринини вонзил двузубец в одну из тоси-тоси, дал попробовать своим соплеменникам, но увидел, что на каждой чешуйке явственно проступает клеймо Кабáна. Лишь тогда предки догадались, что прогневали Кабáна, и он послал им наказание. Только испросив у Него прощения, они могли надеяться на избавление от бед. Отважный Саринини решил вплавь отправиться туда, где на краю дождя и тумана стоят Врата Моря. За ними, согласно преданию, находился Истинный остров, владения Кабáна. Саринини собирался молить Его, надеясь на прощение, чтобы его народ снова мог обрести место, где можно было бы жить.