– Ну, когда ему звонили.

– Кто?

– Да эти, из спасательного отряда…

– Он работал в спасательном отряде?

– Да, а потом бросил.

– А Сигюрвин? Бернхард когда-нибудь упоминал человека с таким именем?

– Сигюрвин?

– Это имя в новостях было. Его тело недавно нашли на леднике Лаунгйёкютль.

Даже если бы Конрауд внезапно ударил Йоуханну в челюсть – это едва ли ошеломило бы ее больше.

– Его…? Бернхард его знал?!

– Они когда-то были в одном скаутском отряде, – ответил Конрауд. – Очень недолго.

– Неужели?! А я и не знала.

– И Бернхард при вас это никогда не упоминал?

– Нет. Вот как странно. Я и понятия не имела…

– Когда вы жили с Бернхардом, он был состоятельным?

– Состоятельным?

– Деньги у него водились?

– Он всегда был ужасным сквалыгой. Этого не отнять. Нет, серьезных денег у него не бывало. Он держал эту лавку запчастей, и дела там шли ни шатко ни валко. И еще он там машины ремонтировал. Конечно, нелегально. И на этом он неплохо наживался, гораздо больше, чем на продаже запчастей.

Все это время Йоуханна смотрела на кучу одежды на полу, а сейчас подняла глаза на Конрауда. И в ее взгляде читался вопрос.

– Он был как-то с этим связан?

– С чем? – не понял Конрауд.

– С Сигюрвином? И всем этим вот?

Конграуд помотал головой.

– Я про это ничего не знаю, – ответил он.

– А зачем вы тогда спрашиваете, были ли у Бернхарда деньги? Откуда бы он их брал?

– Такой вопрос всем задают в обязательном порядке, – успокоил ее Конрауд.

– Извините, что здесь такой беспорядок, – произнесла женщина после непродолжительной паузы. – Надо бы мне тут прибраться. Просто… вот как-то руки не доходят.

– Наверное, я к вам лучше попозже зайду поговорить, – сказал Конрауд. Задерживаться у этой женщины чересчур долго ему не хотелось. Ей требовалось время, чтобы «переварить» этот внезапный визит, – и тогда она, может быть, вспомнит что-нибудь, полезное для Конрауда.

– У Бернхарда много друзей? – спросил он, собираясь уходить.

– Нет. Вообще нельзя сказать, чтоб они у него были. К нам на свадьбу пришло полторы калеки, – но она у нас была совсем скромная, мы у сислюманна[29] регистрировались. А родни у него мало. Единственный раз, когда он с кем-то виделся – это с бывшими одноклассниками на встрече выпускников. А у меня друзья были. Но ему было неинтересно с ними знакомиться.

Конрауд попятился к входной двери. Йоуханна смекнула, что он собирается уходить.

– А про измену вы спрашивать не будете? – спросила она.

– Какую измену?

– Ну, его, конечно.

– А Бернхард вам изменял?

– Я всегда его подозревала, – ответила Йоуханна.

– Ну?

– Я его спрашивала. И довольно часто. А он все отрицал.

– А почему вы решили, что он вам изменял?

– Женщины такое знают, – сказала Йоуханна. – Вот знают – и все.

– Он сам на это намекал?

– Нет, ничего он не говорил. Но у него на душе всегда была какая-то тяжесть, которая была мне непонятна. Он всегда был такой тяжелый, в дурном настроении.

– А вы его об этом спрашивали?

– Спрашивала. А он мне велел молчать. А потом у меня не стало сил терпеть, и я ушла от него. Он ни на что не был способен. Просто ни на что.

– А вы не знаете, кто это был? С кем он встречался?

– Да ему все время какие-то сучки названивали. Он говорил, что они по поводу автозапчастей. По-моему, это началось после той встречи выпускников.

– А вы знаете, кто были эти женщины?

– Нет. Разумеется, он мне их не представлял. Вы мне не верите, что ли?

– Почему же, верю, – ответил Конрауд. – Такие вещи бывают.

– Какие вещи? О чем вы?

– Бывает, что люди изменяют женам, – сказал Конрауд.

– Да… оно… вот однажды… какая-то девка позвонила ему по мобильнику, а когда ответила я, тотчас бросила трубку. А я… у него бы такой… определитель номера, и я пробила номер по компьютеру. И спросила его, что это за девка. Он ответил, что это по поводу автозапчастей.

– А вы помните, как ее звали?

– Звали?

– Ну, ту, которая звонила Бернхарду.

– Нет. А когда-то помнила… Ее звали… а как ее звали-то? Какое-то библейское имя. Вот, вспоминаю. Что-то библейское.

50

Уже начало смеркаться, когда Конрауд припарковался на значительном расстоянии от лавки автозапчастей Бернхарда. Сюда мало кто заходил. За те два часа до закрытия, пока он следил за обстановкой, туда зашли трое посетителей, а вышел с купленной запчастью только один. Если в таких лавках есть нужные детали, можно хорошо сэкономить. Однажды Конрауд столкнулся с этим, когда в его джипе испортился какой-то совершенно ненужный датчик, в фирменном магазине стоивший несколько десятков тысяч крон. Конрауд и не стал бы покупать новый, но на приборной доске в его джипе постоянно горела красная лампочка. Он обзвонил все лавки автозапчастей и наконец нашел нужный прибор всего за пару тысяч крон. Стало быть, деятельность Бернхарда была полезной, хотя, судя по всему, и не очень прибыльной.

Один раз Бернхард вышел из лавки, покурил, попил из пластикового стаканчика. Конрауд следил за ним издалека. На Бернхарде был комбинезон, судя по всему, никогда не знавший стирки. В час закрытия огни в лавке стали гаснуть, хозяин вышел и тщательно запер дверь. В руках у него были термос для кофе и контейнер для еды. Он прошел прямо к своей машине, сел и уехал. Конрауд последовал за ним в сумраке.

Бернхард проехал прямо к своему таунхаусу, не заметив преследования, а Конрауд припарковался на значительном расстоянии и стал ждать, сам толком не зная чего. Он не мог сказать, не закрыл ли Бернхард лавку в необычно раннее время: время было – меньше шести часов вечера. Может, сегодня никаких клиентов больше не ожидалось. Конрауд послушал радио, бросил на половине какую-то убийственно скучную передачу о вопросах культуры и стал пытаться поймать исландскую музыку. Потом посидел еще, следя за домом Бернхарда, и в конце концов решил, что на сегодня хватит.

По пути домой Конрауд проезжал мимо школы, в которую, по словам Йоуханны, ходил Бернхард, и заметил, что в ней везде горит свет. На окрестных улицах стояло множество машин, у главного входа теснились взрослые. Конрауд подумал, что там, наверное, родительский вечер или что-нибудь в этом духе – и тотчас решил воспользоваться моментом и заглянуть туда.

Всю вторую половину дня он ломал голову над словами Йоуханны о том, что когда-то Бернхарда искала женщина с библейским именем. Она была убеждена, что с этой женщиной Бернхард изменял ей и ходил к ней на свидания.

Конрауд подошел к дверям школы, когда там начиналась презентация для родителей. Перед небольшой сценой были расставлены стулья, а на сцене мужчина в костюме, очевидно, директор школы, возился с микрофоном, стучал по нему, проверял, включен ли он, и снова стучал. Родители на сиденьях болтали друг с другом. В зале преобладали женщины.

Конрауд пошел по школьному коридору, ветвящемуся во все стороны. Здесь при старом здании школы неоднократно возводили пристройки, и все эти длинные коридоры вели в новые крылья. Классы стояли открытыми, и в них висели работы учеников. На стенах красовались всяческие рисунки, демонстрировавшие, какие у школьников разнообразные успехи в рисовании. У сына Конрауда по этой части был талант, когда-то он и своего отца пытался научить рисовать, но результатов не добился: тот научился разве что более-менее сносно изображать машины. Эртна сохранила все рисунки.

В коридорах в старой части здания также висели старые фотографии классов в рамках, начиная с момента основания школы. Это были выпускные фотографии, каждый класс отдельно – их было много, они висели в два – в три ряда. Эти фотографии датировались разными десятилетиями, и по ним можно было проследить, как менялась мода на одежду и прически, от мужских стрижек через битловские патлы до современного отрицания моды. На некоторых старых фотографиях девочки-подростки были сильно накрашены и с зачесанными волосами.

Конрауд долго пытался разобраться, в каком порядке развешаны фотографии – и не спеша стал двигаться к году выпуска Бернхарда. Тот выпуск подразделялся на четыре класса. На одной фотографии он узнал лицо Бернхарда. Она была черно-белой. Снимок сделан в каком-то школьном кабинете, ребята улыбались фотографу, не подозревая, что этот миг будет храниться все время, пока открыта школа, и они потом смогут в любое время прийти туда на свидание со своим детством.

За все эти годы Бернхард изменился мало. Он стоял в середине в первом ряду – высокий, долговязый, волосы до плеч, расчесанные на прямой пробор. Он был одет в полосатый свитер и вместе с одноклассниками улыбался каким-то словам фотографа, которые тот сказал, чтоб расположить ребят к себе.

Йоуханна рассказала, что он ходил на встречи выпускников. Значит, всех этих людей он увидел вновь – уже позднее, когда утро жизни закончилось и уступило место хлопотливому дню.

Пока Конрауд стоял в одиночестве в коридоре и рассматривал фотографии, у него зазвонил телефон. Звонила Марта.

– Давно я с тобой не разговаривала, – сказала она. – Чем занимаешься?

– Да особенно ничем, – ответил Конрауд. – А ты?

– Аналогично. Я все думаю об этих ключах от машины.

– От машины?

– От джипа Сигюрвина. Почему их при нем не обнаружилось. По-моему, объяснение может быть только одно. Если, конечно, они не выпали у него из кармана.

– И какое же объяснение?

– Напавший на Сигюрвина собирался потом перегнать его джип. Отвезти его к леднику.

– Да, это вполне вероятно.

– Это ведь единственное объяснение? – спросила Марта.

– Нет ничего невероятного в том, что он решил обставить все так, чтоб казалось, что Сигюрвин сам приехал к леднику и замерз там. Правда, одет он был для такой поездки неподходяще, но это уже частности.

– Но в этом есть какая-то незавершенность, – ответила Марта. – В том, как спрятали тело Сигюрвина. И что джип в одном месте, а сам он в другом. Как ты говоришь, это как будто не доведено до конца.

– Возможно, точку в этом поставила погода, – сказал Конрауд. – В последующие дни после того, как Сигюрвин пропал, на леднике бушевал буран. Наверное, им пришлось уходить раньше, чем они смогли осуществить все, что задумали.

Взгляд Конрауда задержался на фотографии класса. Его внимание вдруг привлекло другое лицо на снимке – красивое лицо девушки, сидевшей на полу в переднем ряду. Она была единственной, кто не улыбался, а смотрел на фотографа серьезными глазами. Конрауд не был полностью уверен – но заметил достаточно сходства, чтоб его сердце дрогнуло.

Марта что-то говорила по телефону, но он не слышал. Он думал о словах Йоуханны насчет женщины, которая позвонила Бернхарду, притворившись, будто собирается покупать запчасти – женщины с библейским именем, которого Йоуханна не могла припомнить сквозь алкогольный туман, – женщины, в изменах с которой она подозревала мужа.

– …как будто не доведено до конца? – повторила Марта в трубку. – Дело ведь в этом?

Конрауд не мог оторвать глаз от фотографии.

– Да, – рассеянно ответил он, – ничего не доведено до конца, все грязное и гадкое.

51

Он был не в силах дотерпеть до утра и вознамерился поехать прямо в Верхний Бредйхольт к Йоуханне, чтобы проверить, подтвердятся ли его подозрения, и лишь потом решать, каков будет следующий шаг. Поспешно распрощался с Мартой и заторопился прочь из школы. Час был уже поздний, движение на дорогах стало меньше, но он не мог терпеть, все время обгонял другие машины, а один раз даже проехал на красный свет.

По пути он думал обо всем, что знал о деле Сигюрвина – а также о том, чего он о нем еще не знал, несмотря на годы расследований, работы, засад, допросов, общения с людьми из всех слоев общества, имевших хоть какое-то отношение к Хьяльталину и Сигюрвину. Разумеется, с обнаружением тела на леднике поступили новые сведения, сужавшие круг поисков, но Конрауд подумал про себя, что, если бы не Вилли – человек, с которым он сам никогда не встречался, расследование, наверное, никогда не пошло бы по тому пути, по которому оно двигалось сейчас.

Он думал о Бернхарде и скаутах, Сигюрвине и девушке с выпускной фотографии, спасательном отряде и пачках денег, спрятанных в кухне у Сигюрвина. О грязной лавке автозапчастей и неудачном браке Бернхарда. О загадочном упорстве Хьяльталина. О делах, в которые Сигюрвин влез и которые в конечном итоге свели его в могилу: каковы они были и почему он так скверно кончил.

Он думал о том, какой отпечаток это дело наложило на его собственную жизнь, сформировало его облик больше, чем он осознавал или хотел осознать, – о том, как неудачное расследование повлияло на него как полицейского, о причине, по которой его когда-то на время отправили в неоплачиваемый отпуск. Это было в один из тех немногих раз, когда он не смог сдержать себя.

Он помотал головой, выругал самого себя и посигналил машине впереди, которая, казалось, целую вечность не могла тронуться на зеленый свет. Он всегда жалел о том, что произошло. Его коллега Рикхард спрашивал: «Ты что, с цепи сорвался?» Видимо, так оно и было, когда он сбегал в свой джип, припаркованный за отделением полиции, принес оттуда монтировку, снова вошел с ней в здание, ворвался к задержанному и уже замахнулся, но его схватили, бросили на пол и не давали встать, пока он не успокоился и не был отправлен домой.

Конрауду не было никакого оправдания, даже хотя задержанный, на которого он замахнулся монтировкой, сам набросился на него, ударил в лицо и сломал нос, так что кровь брызнула, а боль была нестерпимой. Даже хотя этот задержанный обидно обзывал его и угрожал его семье. Даже если он насмехался над ним и отпускал по поводу расследования дела Сигюрвина унизительные комментарии, называл Конрауда «самым жалким слабаком и неудачником во всем этом поганом участке».

Даже хотя того задержанного звали Хьяльталин.

Конрауду надо было вытерпеть все – но он взорвался.

И разлетелся тысячей осколков.

В одну ночь незадолго до Рождества Хьяльталина задержали за вождение в пьяном виде. Он был несговорчив, при задержании сопротивлялся, и его отправили в камеру в отделении полиции – проспаться, и вдобавок взяли у него кровь на анализ – который показал, что он был в состоянии сильного опьянения. Когда Конрауд с утра пришел на работу, он узнал, что тот провел ночь в камере. Тогда Конрауд уже долго не встречался с Хьяльталином и сделал ошибку, решив заглянуть к нему. Он сразу почувствовал, что за ночь Хьяльталин не просох – он все еще был пьян, рассержен тем, как с ним обошлись, и готов вот-вот взорваться. Он тотчас начал выкрикивать в лицо Конрауду оскорбления и обвинил его в том, что он поломал ему всю жизнь.

– Я тебя укокошу, и семейку твою проклятую! – прошипел Хьяльталин, когда страсти накалились до предела. – Слабак сухорукий!

– Заткнись! – проорал Конрауд.

Они стояли друг напротив друга в тесной камере. Их недовольство, копившееся годами, снова поднялось на поверхность и забурлило.

– Вот угроблю тебя, придурок, если захочу! И бабу твою, и вообще всех!

– Если ты…

Но закончить фразу Конрауд не успел. Его застало врасплох нападение. Хьяльталин вдруг наскочил на него и ударил в лицо. Боль была жуткая, Конрауд громко вскрикнул, из глаз брызнули слезы, он почувствовал горячие струи крови. Хьяльталин отшвырнул его к стене, схватил за горло, сказал «Угроблю!», кинул на пол и пинал до тех пор, пока не примчался надзиратель и не ухватил его за шею.

У Конрауда в глазах помутилось от ярости. Он не помнил себя, когда сбегал в машину за монтировкой и набросился на Хьяльталина, который уже сидел в коридоре, и его руки были скованы наручниками за спиной. Конрауд размахнулся монтировкой – удар обрушился на стену и рядом с Хьяльталином, и на пол посыпалась цементная крошка. Нанести другой удар Конрауд не успел: его схватили и повалили.

Хьяльталин не стал писать жалобу на Конрауда – да и тот не стал жаловаться на нападение на сотрудника полиции при исполнении и на угрозы в адрес его семьи. Большую часть своего годичного отпуска он провел с Эртной в Швеции. Она когда-то говорила, что ей хочется обратно в Сткогольм, где она училась своей специальности. Она нашла работу в Каролинской больнице, и в конце февраля они выехали из страны, а возвратились лишь осенью. Спустя год с лишним Эртны не стало, а он уволился.

Конрауд припарковался у многоквартирного дома в Верхнем Брейдхольте и при мысли о том нападении на Хьяльталина тяжело вздохнул. В вечерней темноте дом выглядел еще более мрачно. В окне у Йоуханны горел свет, и Конрауд понадеялся, что она дома. Он взмыл к ней на этаж, перескакивая через две ступеньки, и, запыхавшись, постучал в дверь. Из квартиры не донеслось ни звука. Он постучал снова – чаще и сильнее, затем приложил ухо к двери. Услышал шорох. Принялся с нетерпением ждать. Собрался постучаться еще раз – но тут дверь открылась, и на пороге показалась Йоуханна, еще более неопрятная, чем прежде.

– Что за шум? – спросила она, щурясь. Судя по всему, ее разбудили.

– Я бы хотел поподробнее расспросить вас о Бернхарде и…

– Ты кто? Зачем в дверь так барабанишь?

– Меня зовут Конрауд, я заходил к вам сегодня днем. Извините, что мне пришлось пошуметь, я…

– Снова явился? Что это тебя сюда все время тянет?

– Да вот, хотел узнать, не смогу ли я помочь вам вспомнить имя женщины, которая звонила Бернхарду и притворялась, будто это насчет запчастей.

Йоуханна вытаращила на него глаза, не в силах понять, куда он клонит.

– Вы же сказали, что знаете, что он встречался с другими женщинами, – сказал Конрауд.

– Может, ты войдешь? – предложила Йоуханна. – Про такие вещи на лестничной площадке не говорят. Значит, ты Конрауд?

До Йоуханны только сейчас дошло, что происходит.

– Точно, – сказал Конрауд.

Во второй раз за этот день он вошел в захламленную квартиру вслед за женщиной, когда-то бывшей замужем за Бернхардом – продавцом автозапчастей, и закрыл за собой дверь. С тех пор, как они виделись в последний раз, Йоуханна не тронула ни одного предмета. Она тяжело опустилась на тот же стул.

– Имя той женщины? – переспросила она.

– Вы его помните?

– Пыталась вспомнить, когда ты ушел, – ответила Йоуханна.

– Вы сказали, что оно библейское.

– Это да.

– А помните, какое именно?

Йоуханна наморщила лоб. Конрауд с нетерпением ждал ответа. Лучше всего, если она сама вспомнит. Он переминался перед ней с ноги на ногу. Но ничего не случалось.

– Может, Салоуме? – наконец спросил он.

Йоуханна немного оживилась.

– Да, наверное, Салоуме, – произнесла она. – Ее ведь так звали? Он притворился, что не знаком с ней, а только запчасти ей продает.

– Вы уверены?

– Да, Салоуме. Припоминаю, что ее так и звали.

Йоуханна смущенно посмотрела на Конрауда, и он увидел, что она как будто пытается решиться что-то высказать.

– Вы хотите меня о чем-то спросить? – поинтересовался он.

– Ты раньше говорил, что…

Она не закончила.

– Да?

– Ты говорил… что Бернхард Сигюрвина знал.

– Немного. В детстве.

– А как ты считаешь, он ему что-нибудь сделал?

– Не знаю, – ответил Конрауд. – Возможно.

– Убил его?

– Не знаю.

– А того паренька на Линдаргате?

– Это я и пытаюсь выяснить. Вы же сидели с ним в машине, вам лучше знать.

– Да, – сказала Йоуханна, – конечно, но… тут вот что…

– Что?

– Я этому человеку ничего не должна, – сказала Йоуханна.

– Кому? Бернхарду?

– По-твоему, я ему что-то должна?

– Я не могу…

– Врун несчастный!

– О чем вы?

– Он со мной обращался как с дешевкой. И после этого я… и после этого я еще должна его выгораживать и врать.

– О чем врать?

Йоуханна выпрямилась на своем стуле.

– Однажды Бернхард позвонил мне и попросил сказать, что в какую-то ночь я сидела с ним в машине… Ух, ну вот я и высказалась! А раньше я про это ни одной живой душе не говорила!

Конрауд засомневался, что верно понял ее.

– Он вас попросил?..

– Меня ведь с ним в машине не было.

– И вам надо было так соврать?

– Да. Он попросил, чтоб я соврала ради него. С ним полиция разговаривала про какой-то наезд. Он сказал, что был за рулем пьяный и не хотел неприятностей, и попросил меня, если спросят, сказать им, что я была с ним и что он был трезв. И что он меня подвозил с работы или с вечеринки, уж не помню, и по дороге ничего не случилось, и ничего необычного мы не заметили. Я даже не знала, о чем он говорит.

– Это было в ту ночь, когда сбили того паренька на Линдаргате?

– По-моему, запросто могло быть и так. Это было когда-то в то время. Когда ты раньше приходил, я начала об этом думать. По крайней мере, то был единственный раз, когда он меня о чем-то таком попросил.

– И вы так и сказали полиции, что были с ним?

– Полиции? Нет, я им ничего не сказала.

А почему?

– А меня и не спрашивали. Так что мне этого всего говорить не пришлось.

– Что вы имеете в виду?

– Я с полицией вообще не говорила, – ответила Йоуханна.

– Никто не попросил вас подтвердить? – спросил Конрауд, вспоминая Лео, торопящегося в масонскую ложу.

– Со мной вообще никто не разговаривал.

– То есть, когда он сказал, что был вместе с вами, то на самом деле ехал один?

Йоуханна кивнула.

– Не знаю, зачем мне его без конца выгораживать. Ты это узнал – да ради бога! Мне все равно. Не знаю, попросил он меня соврать из-за этого парня или как.

– А вам не показалось странным, что вас просят о таком?

– Я его не расспрашивала. Он просто сказал, что был за рулем пьяный. С тем пареньком я это не связывала. Новости не слушала. По-твоему, это Бернхард его сшиб? И Сигюрвина убил? У меня в голове не укладывается. Я просто не верю. Не верю, что это он… Бернхард не такой. Он был… не думаю, что он бы такое держал в себе.

Конрауд не знал, что и ответить.

– А вы не помните, он в то время не изменился? – спросил он.

– Изменился?

– Стал более тяжелым в общении? Более мрачным? Более нервным? Стал больше пить?

– Нет. Да только вот лечиться от алкоголизма он пошел именно тогда. Это я помню. Причем буквально ни с того ни с сего.

Конрауд услышал все, что хотел. Он поблагодарил Йоуханну за помощь и подумал: сколько же ему в жизни встречалось женщин, которые говорили неправду и выгораживали своих мужей: оттого, что были созависимы или желали им помочь, или ни о чем не подозревали.

– Да, точно, ее звали Салоуме, – сказала она, беря его за руку. – Я помню, что из Библии что-то. У нее же… ну как там… я же в воскресную школу ходила, должна помнить… Она же его голову на серебряном блюде принесла? Иоанна-то? Это ведь она? Танцовщица? Это ведь ее Салоумеей звали?

Конрауд вышел из квартиры. Это вряд ли могло быть совпадение. Салоуме – редкое имя в Исландии. Она была невестой Хьяльталина. И она же – одноклассница Бернхарда.

– Да, это она, – сказал Конрауд. – Танцовщица, которая поднесла нам Хьяльталина на блюдечке, – пробурчал он себе под нос, закрывая за собой входную дверь.

52

Конрауд снова подъехал к дому Бернхарда и увидел, что его машины на месте нет. Какое-то время он не сводил глаз с этого таунхауса, но ничего не происходило, и он направился к лавке автозапчастей. Приехав туда, он увидел в окне огонек, а перед зданием – машину Бернхарда. Конрауд заглушил мотор. По улице позади лавки через равные промежутки времени проносились автобусы, а в остальном было тихо.

Он попытался осмыслить вновь обнаруженные, ранее не известные ему связи – и они все упирались в Салоуме, невесту Хьяльталина. Откуда она взялась? Какова ее роль на самом деле?

У Салоуме был собственный магазин женской одежды. А как она его приобрела? В разгар экономического кризиса в Исландии самым невероятным людям порой удавалось вдруг разбогатеть, – наверное, она могла принадлежать к этой группе: была прозорлива в финансовых делах и сама смогла купить магазин – за счет собственного экономического чутья и смекалки. Как выяснил Конрауд, ее воспитала мать-одиночка, после школы она не пошла учиться дальше, а начала работать, в основном в торговле. Так она познакомилась с Хьяльталином: в его магазине она работала. Она уже жила с Хьяльталином в то время, когда Сигюрвин пропал. В его деле она была ключевым свидетелем против Хьяльталина, и, сказав в самом начале, что он был у нее, она уже не отступала от того своего показания, что в тот вечер, когда Сигюрвин пропал, Хьяльталин собирался встретиться с каким-то другом «насчет каких-то вин». Хьяльталин настаивал, что она врет, и все же ее показание сочли надежным, и Хьяльталин в конце концов признал, что встречался с Сигюрвином.

Бернхард и Салоуме ходили в одну школу – очевидно, на протяжении всего детства. Как они относились друг к другу? А еще Бернхард знал Сигюрвина: они вместе были в скаутском отряде. Имеет ли он отношение к исчезновению Сигюрвина? Он ли сбил Вилли на Линдаргате?

Конрауд тихо сидел в машине, а вокруг ничего не происходило, только автобусы проезжали мимо каждые двадцать минут с грохотом, удалявшимся во мглу.

Уже перевалило за полночь, когда двери лавки открылись и на пороге показался Бернхард. Он осмотрелся по сторонам в темноте и закурил. У него зазвонил мобильник. Он вынул его из кармана брюк и ответил. Разговор занял некоторое время. Конрауд заметил, что Бернхард качает головой. По окончании разговора Бернхард продолжил курить, стоя на пороге. Он выкинул окурок, еще раз осмотрелся в темноте, снова зашел в помещение и закрыл за собой дверь. Вскоре Конрауд увидел, как огонек в лавке гаснет – и стал ждать, что Бернхард сейчас выйдет.

Прождав так некоторое время, он заметил, что на улицу въезжает машина. Она медленно проехала мимо него, развернулась и снова проехала мимо. Улица была освещена плохо, и Конрауд не разглядел водителя. Машина остановилась перед лавкой. Фары погасли. Время шло, но ничего не происходило.

Открылась дверца, водитель вышел и медленно направился к лавке.

Это была Салоуме.

Она тщательно осмотрелась по сторонам, словно ожидая, что за ней следят – но Конрауда не заметила. Затем она ускорила шаг. До входа в лавку она добежала уже бегом. Там было не заперто, и она юркнула за дверь.

Через полчаса, пока Конрауд раздумывал, что же ему предпринять, дверь вновь открылась, и Салоуме вышла из лавки. Закрыв за собой дверь, она решительно направилась к своей машине. Конрауд рванулся было выскочить и встать у нее на пути – но не стал. По соседней улице прогрохотал автобус. Салоуме села в машину, зажгла фары – и через миг ее уже след простыл.

Зачем Салоуме приезжала к Бернхарду в лавку так поздно ночью? Чем таким они там занимались? Конрауд пытался сообразить, что происходит. Он в упор смотрел на дверь лавки. Свет там по-прежнему был выключен, и Бернхарда было не видать.

Конрауд не спускал глаз с дверей, словно ожидал, что Бернхард в любой миг выйдет, сядет в машину и уедет. Но ничего не происходило, и Конрауд, перебрав все варианты действий, наконец вышел из машины и медленно направился к лавке автозапчастей. Во дворе и на рабочем месте Бернхарда царила тишина, везде было темно. Фонаря на здании не было, а на ближайшем фонарном столбе была поломка.

Конрауд подошел ко входу, на миг замялся, а потом взялся за дверную ручку. Дверь была не заперта. Его окутала темнота. И страх перед тем, что таится в этой тьме. Он вспоминл рассказы, где действие происходило в темноте.

Он вошел.

– Бернхард?! – позвал он в темноту.

Ему показалось, будто он услышал слабый шорох.

– Бернхард?!

Тот не отвечал.

– Я знаю, что ты все еще тут, – крикнул Конрауд.

Выключателя он нигде не нашел и на ощупь медленно подошел к прилавку. Он попытался вспомнить по своему первому визиту это место, какая там обстановка. Он помнил стеллажи с запчастями и свисающие на креплениях с потолка ряды глушителей, бамперов, крыльев.

– Бернхард! – снова позвал Конрауд, но не получил ответа. И снова ему почудился шорох.

– Я знаю, что ты здесь, – крикнул Конрауд. – Я тебя слышу.

Ответа не последовало.

Он зашел за прилавок и встал там. У него не было уверенности, стоит ли заходить дальше. По какой надобности сюда приезжала Салоуме? Почему они встречались после полуночи?

– Бернхард!

Ответа нет.

– Я знаю, что ты знаком с Салоуме. Я знаю, что она сюда к тебе приезжала. Почему ты не хочешь со мной говорить?

Конрауд на ощупь прошел чуть дальше, к окну в глубине помещения. Оттуда исходил слабый свет, но потом он погас.

– Зачем вы с ней встречаетесь? – выкрикнул Конрауд. – Почему погиб Сигюрвин?

Он приблизился к самому окну. Шорох и скрип, который он слышал раньше, теперь стал отчетливее. По обе стороны тянулись темные стеллажи с деталями двигателей. В нос била вонь железа, смазочного масла и резины. Он осторожно и медленно продвигался вперед шаг за шагом, поминутно оглядываясь на дверь: все-таки он был один, совсем беззащитный, окруженный темнотой.

Он услышал, как за домом с шумом мчится последний автобус, и перед тем, как он удалился, его фары на миг осветили сквозь заляпанное оконное стекло самый дальний закуток лавки. Конрауд в изумлении уставился туда.

И снова стало темно.

Неизвестно, сколько он простоял неподвижно на том же месте – но вот снова раздался шорох. Но он исходил не от Берхнарда – а от рваного целлофанового пакета, который прибило ветром к окну, он застрял в щели и при ночном сквозняке бился о стекло.

Шорох этого пакета был последним, что Бернхард слышал в своей жизни. Его тело свисало с крепления в потолке на тонком канате. Он залез на стеллаж, накинул на шею петлю, сделал шаг в пустоту – и теперь пребывал среди деталей, которые сам когда-то достал из старых поломанных машин и разложил по полкам.

Конрауд содрогнулся. Ветер холодными пальцами перебирал целлофан в окне, и в лавке раздавался шорох, словно заупокойная служба по грешным и осужденным.

53

Когда Конрауд наконец подъехал к дому Салоуме, начал падать первый осенний снег. Она жила богато: в просторном особняке в Гардабайре, одна, не замужем, без детей. Из всего дома он видел лишь огромную кухню, куда она пригласила его после препирательств у двери. Конрауд настоял, чтоб его впустили, несмотря на поздний час: ему срочно нужно с ней поговорить, и ждать нельзя. Насчет того, что ждать нельзя, была чистейшая правда. Конрауд уговорил Марту разрешить ему поговорить с Салоуме прежде, чем она сама примется за дело: он напомнил, что она ему обещала. Немного поупиравшись, Марта согласилась, но сказала, что времени ему даст немного.

Марте он позвонил еще в лавке автозапчастей. Вскоре туда уже приехала полиция. Про то, что здесь какое-то серьезное происшествие, пронюхали журналисты, и ночную мглу осветили вспышки фотоаппарата.

Конрауд рассказал Марте все, что знал о взаимоотношениях Бернхарда, Салоуме, Сигюрвина и Хьяльталина, начавшихся еще в школе и в скаутском отряде, и о том, как он напал на след благодаря сестре Вилли, о том, как судьба Вилли привела его к Бернхарду, который в свою очередь дал ему выйти на Салоуме.

– Даю тебе десять минут, – сказала Марта. – И не секундой больше.

И вот – он стоит перед Салоуме – годы спустя после того, как в полицию в один холодный февральский день поступило сообщение о Сигюрвине. Это ее он разыскивал добрую половину из тех лет, что провел на своей работе? Владелицу и сотрудницу магазина моды? Он не знал, какие чувства ему испытывать. Упрекать себя за то, что поиск ответов в этом деле давался ему с таким трудом? А может, чувствовать упоение победой? Он не стал спешить. Он не ощущал ни облегчения, ни радости – скорее, скуку и глубокую печаль.

Время приближалось к трем часам ночи. Салоуме еще не ложилась: сказала, что отлучалась из дому. Она беспокоилась и явно была очень удивлена визитом Конрауда в такое неподходяще время суток. Он сказал, что он только что из лавки автозапчастей Бернхарда – и заметил, что Салоуме трудно притворяться, будто ничего не происходит.

– Я видел вас около нее, – произнес он.

– Бедняга… а он… с ним все хорошо? – спросила Салоуме. – Вы с ним говорили?

– Насколько я понимаю, вы с ним дружили, – сказал Конрауд, разглядывая плиту с шестью конфорками, двойной холодильник и двухстворчатую печку среди мрамора и полированного дуба.

– В каком смысле дружили?

– Его жена подозревала, что он ей изменяет. И считала, что разрушительница их семейного очага – именно вы. Что вы с Бернхардом творили вместе?

– Я его знала с детства. Он… мы не были любовниками. Это какая-то ошибка.

– Какое отношение он имеет к Сигюрвину?

– Я сама об этом узнала буквально только что, – забеспокоилась Салоуме.

– Так я вам и поверил! – ответил Конрауд. – Что вы с Хьяльталином и Бернхардом замышляли и из-за чего Сигюрвину пришлось погибнуть?

– Хьяльталин? Он тут вообще ни при чем. Да и я тоже. Это… это просто глупость, что вы так считаете. Как вы вообще до такого додумались?

– Тогда что вы делали у Бернхарда среди ночи?

– Он мне позвонил. Сказал, что он у себя в лавке и хочет меня видеть. Просто умолял. Был не в себе. Говорил, что все кончено. Что вы к нему приходили. Я так и не поняла, о чем он. Только знала, что он боится, что у него какой-то шок, и он просит меня о помощи.

– А почему? Почему именно вас?

– В детстве мы были соседями, – ответила Салоуме. – В одном доме жили. И даже на одной площадке. У него семья была неблагополучная. Его папаша… в общем, он сильно злоупотреблял, и Бернхард с сестрой часто жили у нас. У него сестра была, сейчас она умерла. Потом мы вместе в школу пошли, но потом мама переехала в другой район, и мы перестали общаться, я Бернхарда много лет не видела, но однажды после миллениума у нас была встреча одноклассников, и с тех пор он решил поддерживать со мной контакт. Одно время он жутко пил, но потом завязал. А потом снова запил, стал просто несносным…

– А вы знаете, из-за чего?

– Тогда не знала. Только знала, что ему плохо, что он в депрессии. И лишь сегодня ночью узнала, отчего… почему ему так плохо. И почему ему захотелось со мной общаться. Почему… Это был кошмар! Он мне во всем признался. Я предложила ему поговорить с полицией, и, по-моему, он так и собирался сделать. Прямо завтра. Я вызвалась сходить с ним. Поддержать его. Ему было ужасно плохо. Он вам не рассказывал… о Сигюрвине?

– Мне с ним так и не удалось поговорить, – ответил Конрауд.

– Он уже ушел?

– Ну, можно выразиться и так. Когда вы уехали от него, он решил свести счеты с жизнью.

Салоуме вытаращила глаза.

– Что…

– Бернхарда нет в живых.

– Как?.. Что вы говорите!

– Он повесился в своей лавке.

Салоуме как будто не поняла слов, которые он произнес – и Конрауд понял, что мог бы проявить больше чуткости. Она оперлась на стол, села на стул и все смотрела на Конрауда: непонимающе, вопрошающе, испуганно.

– Я хотел с ним поговорить, – сказал Конрауд. – Но опоздал. Мне очень больно вам это говорить.

– Он… он же собирался рассказать полиции, – недоумевала Салоуме. – Всю правду, без утайки. Он же мне обещал. Он был рад. Рад, что наконец облегчит душу. Ведь он все эти годы жил с этим, а сейчас собрался рассказать, как было на самом деле.

– Что вы сказали, почему он хотел поддерживать с вами контакт? – спросил Конрауд. – По какой-нибудь особой причине? Кроме той, что когда-то вы были знакомы.

– Он хотел быть в курсе, – ответила Салоуме. – Он сам это признавал. Конечно, он знал, что я была с Хьяльталином и оказалась замешана в это дело, а ему хотелось знать, что там творится: расследуют ли это дело до сих пор, связывались ли вы со мной по этому вопросу. Он меня иногда об этом расспрашивал. Мол, как дела у Хьяльталина, с ним ли я сейчас, общаюсь ли с сестрой Сигюрвина. Вот про это все. Теперь я понимаю, что за этим стояло не просто обыкновенное любопытство… Он, бедняга, был совершенно раздавлен. Я помню, он иногда размышлял, что именно там могло произойти, и говорил, что вот так исчезнуть с лица земли значит напрасно погибнуть… Теперь я понимаю, что таким образом он все время просил о помощи.

– Он сознался, что причастен к гибели Сигюрвина?

Салоуме кивнула.

– Он это признал.

– Он совершил это один?

– Их было двое.

– Кто второй?

– Он не захотел мне говорить.

– И они его отвезли на ледник?

– Да, – сказала Салоуме.

– А о Вилли, о молодом парне по имени Вильмер, он что-нибудь говорил?

– Нет, – сказала Салоуме. – Он говорил кое о чем другом, довольно неясном. Что, мол, ему приходилось жить с этим и даже прибегать к крайним мерам, – но он об этом не распространялся.

Салоуме помотала головой.

– Наверное, мне следовало бы это предвидеть. Он позвонил мне в ужасном настроении, но мне показалось, что ему как будто немного полегчало, когда он рассказал мне про Сигюрвина и вознамерился пойти в полицию вместе со мной. На том мы и распрощались. Мне показалось, что ему стало лучше. И вот… и потом он поступил вот так!