— Тут много фишек. — Его теплое тело льнет к моей спине, как магнит к железу, пока мы ждем, когда очередь двинется дальше. — Мы с Марком сегодня на пробежке нашли баню. Я проберусь за тобой после отбоя.

— Голый?

— Такие правила.

Шутка вырвалась у меня прежде, чем я успела прикусить язык, но меня охватывает трепет. Да, за нарушение правил наказывают, и иногда это только на пользу. Но побег — это уже не бунт. Теперь это погоня за желаемым. Я желаю провести эту ночь наедине с любимым.

— Как пройти к онсе? — перекрывает приглушенный гул разговоров чересчур громкий мужской голос с британским или, может быть, южноафриканским акцентом.

Через двойные двери входят турист и его жена-брюнетка. Рядом с ними беспомощно разводит руками лысеющий портье, бормоча что-то по-китайски. Турист теребит белую шляпу, точно путешествует по австралийскому бушу. Его жена кутается в китайскую шелковую шаль.

Мужчина обращается к Мэйхуа, которая в этот момент входит в ресторан, похожая на птичку в своей красно-желто-зеленой тайваньской блузке:

— Как пройти к онсе?

Вожатая выдергивает наушники из ушей:

— Простите?

Он преувеличенно громко повторяет вопрос. Мэйхуа смущенно морщит лоб и перебрасывает через плечо длинную косу:

— Простите, я не поняла.

Турист нетерпеливо повышает голос:

— Мы ищем онсе.

— Она тоже не понимает. Пошли, — шипит жена и тянет его за руку.

— Хоть бы кто нормально говорил по-английски, — зычно жалуется турист, так что его слышно в самом Тайбэе. — Ни черта не соображают.

Краска отливает от щек Мэйхуа. Словно тяжелый занавес, опускается тишина, и все разговоры в помещении смолкают. У меня перед глазами плывут красные пятна. Да, в отличие от Тайбэя, в тайваньской глубинке сотрудники отелей, как правило, не говорят по-английски. Но большинство западных туристов, с которыми я сталкивалась, вели себя воспитанно — даже лучше, чем кое-кто из цзяньтаньской молодежи. Мне доводилось слышать подобный тон: от женщины в «Макдоналдсе», огрызнувшейся на мою маму, от продавца, назвавшего папу тупым китаезой.

Мой первый инстинктивный порыв, как обычно, притвориться, что ничего не было, чтобы пощадить чувства Мэйхуа: ведь иногда кажется, что если мы не замечаем хамства, то его как будто и не существует. Но затем я ставлю свою тарелку на буфет и направляюсь к ним.

— Вы должны перед ней извиниться. — Я сжимаю руки в кулаки. — Она вам не прислуга. И остальные тоже.

Мужчина краснеет, как перец чили. Наконец хоть кто-то говорит на безупречном английском!

— Мы не к тебе обращались.

— Вы обращались ко всему залу. И на заметку: если человек, находящийся у себя на родине, не говорит на вашем языке, это не значит, что он глупее вас.

Сзади подходит Рик и кладет руку мне на спину. Он с неодобрением глядит на мужчину, тот в ответ хмуро косится на двухсотфунтового футболиста и через минуту цедит сквозь зубы в сторону Мэйхуа:

— Извините.

— Без проблем, сэр. — Вот такой Мэйхуа человек! — Надеюсь, вы найдете, что ищете.

Женщина в шелковой шали окидывает меня злобным взглядом и торопливо уводит благоверного прочь. Мэйхуа прижимает руки к щекам, робко улыбается мне и начинает тараторить по-китайски, но обрывает себя на полуслове:

— Ой, я всегда забываю, что ты не понимаешь… Спасибо тебе.

— Посидишь с нами?

— Звонили мои родители. Мне нужно перезвонить им, но я подойду к вам позже.

Мэйхуа запечатлевает на моей щеке благоухающий цветами поцелуй и исчезает.

Вернувшись в очередь, Рик протягивает мне тарелку и тут же забирает обратно, потому что я чуть не роняю ее на пол. У меня трясутся руки. Вокруг нас стоит приглушенный гул голосов. Наверное, мне не следовало затевать скандал.

Но к тому времени, когда мы садимся за стол, к нам уже подходят Спенсер и Марк. Софи разговаривает с Ксавье за его столом, потом берет свою тарелку и присоединяется к нам.

— Одна женщина крикнула моему отцу: «Проваливай к себе в Китай», — говорит Рик. — Мы просто шли по тротуару. Мне было шесть лет.

— С моей мамой тоже такое случалось, — признаюсь я.

— Папа не сказал ни слова в ответ, — продолжает Рик. — Тогда я ненавидел его за это. Но теперь мне кажется, он просто устал бороться.

Мы нарушаем еще один запрет, говоря о расизме. Впрочем, я только что нарушила куда более значительное табу: публично, перед всем рестораном, наехала на того типа, пренебрегая пресловутой азиатской бесконфликтностью. Но с этими табу необходимо бороться! Что творится в душе ребенка, когда он видит, как третируют его родителей? Что творится в душе родителя? Адская мука, отвечаю я. Как странно: надо было улететь на далекий Тайвань, чтобы понять это. Рик берет мою руку и крепко пожимает.

— У моей семьи вечно возникали трудности с пересечением американо-канадской границы, — говорю я. — Однажды нас — маму, Перл и меня — задержали на всю ночь, когда мы возвращались от дяди.

Бесцеремонные вопросы, пистолеты в кобурах, которые я пожирала глазами, мама, от страха уронившая и разбившая очки, ночь в загаженном мотеле, который был нам не по карману…

— Когда я подросла и получила права, на границе садилась за руль сама. Ко мне относились чуть снисходительней. Нужно только усвоить определенное выражение лица и тон, чтобы тебя оставили в покое, верно?

— Или играть в футбол, чтобы тебя уважали, — тихо добавляет Рик.

Я сжимаю его руку еще крепче. Танцы научили меня очаровывать ради самозащиты. Как бы то ни было, возможно, это сходство и свело нас.

— У нас в Лос-Анджелесе не так плохо, — замечает Марк. — В некоторых районах азиаты, даже полукровки вроде меня, составляют большинство. Меня дразнили на баскетбольной площадке, только и всего, но дети ведь жестоки.

— Некоторым приходится куда тяжелее, — вставляет Спенсер, разламывая печенье с кунжутом. — Один мой приятель непременно надевает деловой костюм, когда проходит через службу безопасности аэропорта. Он говорит, что в противном случае его будут обыскивать, потому что он чернокожий, а это отнимает слишком много времени. Когда окажусь в Конгрессе, первым делом возьмусь за реформирование иммиграционной службы и управления транспортом.

— Я бы поспособствовал твоей кампании, — говорит Марк, — но собираюсь стать голодающим журналистом. Хочешь, буду тебя пиарить? «Голосуете за Сюя — голосуете за себя!»

— Рик будет финансировать вашу предвыборную кампанию, — говорит Софи.

— А ты — ее проводить, — предлагаю я.

— Я бы справилась. — Софи встряхивает волосами. — И как только ты водворишься в Овальном кабинете, Эвер станет главным военным хирургом[104].

— Мой отец на радостях вскрыл бы себе вены.

Я представляю себе, как консультирую Президента Соединенных Штатов в качестве его главного врача. Никакой крови, только мудрые рекомендации. Я бы солгала, сказав, что подобная перспектива меня совсем не занимает, но впервые отчетливо понимаю, что это — из чьей-то другой жизни. Не из моей.

— Если Эвер хочет быть хирургом — пожалуйста.

И Рик целует меня в ухо, удивляя всех сидящих за столом. Как получилось, что он еще не знает, какой у меня любимый цвет, но прекрасно понимает мои устремления — даже лучше, чем я сама?

Я улыбаюсь ему:

— Первым делом распоряжусь сопроводить саке со змеиной кровью предупреждающей этикеткой: «Опасно для здоровья!»

Ребята смеются. Мы, конечно, только мечтаем. Вся жизнь наших родителей была сплошной борьбой. И все же нам хочется верить.

Привычный шквал ветра сотрясает здание, заставляя белые бумажные лампы раскачиваться над нашими головами. Капли дождя все яростнее барабанят по стеклам. Затем свет гаснет, и ресторан погружается во тьму. Раздаются испуганные возгласы.

— Электричество отключили, — говорит Софи.

За столиками начинают вспыхивать огоньки зажигалок.

Менеджер отеля обращается к нам на китайском, и Рик переводит для меня:

— Над Тайдуном, на юго-восточном побережье, очередной тайфун. Затопило шесть деревень.

— Шесть деревень! — Я вспоминаю куклу, плавающую в мутной воде. — А что будет с людьми?

— Кто знает? — говорит Спенсер. — Наш гид говорил, что из-за тайфунов береговая линия меняется каждый сезон. Местные постоянно живут под ударом.

— Как такое вообще возможно?

— Нам очень повезло со страной, — говорит Рик, и даже после наших разговоров о расизме он прав.

Мы выходим из ресторана в подавленном настроении. Коридор освещен бледно-желтыми аварийными лампами. Я натыкаюсь на Мэйхуа, которая тащит за собой чемодан на колесиках. Ткань так изношена, что вожатой пришлось обвязать чемодан веревкой; моя мама поступила бы так же, чтобы сэкономить деньги, а не покупать новую вещь.

— Ты ведь не уходишь? — испуганно спрашиваю я.

Мэйхуа и бровью не повела, когда на нее орал турист, но сейчас ее глаза наполняются слезами.

— На наш дом в Тайдуне обрушился тайфун. Мою деревню смыло. Я возвращаюсь туда, чтобы помочь родителям.

— О нет! Твои сестры! А родители — они в безопасности?

— Да, но мы потеряли все: одежду, фотографии, мебель. Все пропало.

Мэйхуа — точно пустая сцена, с которой ушли танцоры, всю ее жизнерадостность как ветром сдуло. Из горла вожатой вырывается судорожное рыдание. Я обнимаю ее, вдыхая цветочный аромат, когда она прижимается ко мне.

— Я живу на университетскую стипендию, — говорит Мэйхуа. — Как я теперь смогу учиться? Как они выживут? Что будут делать?

Я представляю себе ее родителей, которые и так перебиваются с хлеба на воду, принадлежа к меньшинству в собственной стране, жертвуя собой, чтобы дать дочери образование. Не родись я по счастливой случайности в Штатах — вполне могла бы оказаться на месте Мэйхуа.

Ветер распахивает дверь, обдавая нас потоками дождя. Я ощущаю собственное бессилие, прощаясь с вожатой.

— Мы танцуем под «Луг орхидей», — говорю я. — Спасибо тебе за эту песню.

На ее лице мелькает искренняя улыбка, прежде чем снова исчезнуть в сумраке.

— Тебе спасибо, Эвер.

— Пожалуйста, дай нам знать, если мы можем что-нибудь сделать для вас.

Мэйхуа кивает, вытирает слезы и вытаскивает свой чемодан под неослабевающий ливень.

Глава 32

В темноте эхом разносится журчание воды. Рик зажигает свечу. Она освещает каменный пол, окруженный прочной стеной из бамбуковых жердей, и крышу-пагоду, частично перекрывающую квадратное помещение бани, расположенной почти в четверти мили от термального курорта.

Рик уже вложил сто долларов из своих сбережений в пожертвования, которые я собираю для Мэйхуа. Начало положено. Но пока я развязываю пояс юкаты, меня не отпускают мысли об этой девушке, ее родных, нашем разговоре за ужином. Я погружаю палец ноги в каждый из двух бассейнов, выложенных плоскими камнями. Тот, что поменьше, — теплый, большой же горячее любого джакузи. В углах — источники, непрерывно пополняющие каждый бассейн. От воды исходит минеральный запах.

Рик закрывает раздвижные японские двери.

— Сначала ты. Обещаю, что не буду смотреть.

Сквозь освещенную свечой темноту я чувствую, что он улыбается. Мои опасения уступают место волнению: я здесь, с ним. Быть может, борьба с бедами этого мира отчасти заключается в том, чтобы наслаждаться счастьем здесь и сейчас.

Рик поворачивается ко мне спиной и изучает три душевые лейки, нависшие над тремя каменными табуретами, а я в это время раздеваюсь и погружаюсь в соблазнительно шелковистые воды. Они обдают меня восхитительным жаром. Мои босые ноги скользят по гладким камням, я захожу в воду по плечи и нащупываю подводный выступ, чтобы сесть. Бамбуковые стены и закрытые двери отгораживают нас от всего мира.

— М-м-м… — стону я. — Давай останемся здесь навсегда.

Рик входит ко мне в воду. Его рука скользит по моей. Я стараюсь не думать о его обнаженной груди, о твердых мышцах живота. О нашей невидимой наготе и о том, что между нами нет ничего, кроме воды.

— Мы впервые наедине с тех пор, как ты вернулся из Гонконга.

— Но мы же пробыли вдвоем три минуты в моей комнате? Надо было остаться там. И зачем только я потащил тебя в поместье Линь?

— Потому что это главная фишка Тайбэя, — поддразниваю его я.

— Точно. — Рик погружается в воду до самого подбородка. В его голосе появляется лукавство: — Знаешь, в некоторых онсэнах[105] половые отличия упразднены. Просто для ясности. Хотя раздельное купание в источниках существовало с тех пор, как реставрация Мэйдзи[106] открыла Японию для Запада.

Харлан Кобен

— Откуда ты так много знаешь, чудо-мальчик?

Победитель

— Разве? Наверное, много читал. Всё подряд.

Harlan Coben

И помню уйму всякой бесполезной ерунды.

WIN

— Не бесполезной. — Я брызгаю на него водой. — То есть теоретически, профессор У, если бы два человека вздумали заниматься тут запрещенной деятельностью, они бы бросили вызов вековой традиции?

Copyright © 2021 by Harlan Coben

— Да, традиции уже сто тридцать лет. Это считалось бы серьезным нарушением правил.

This edition is published by arrangement with Aaron M. Priest Literary Agency and The Van Lear Agency LLC

— Какая жалость!

All rights reserved

Лунный свет выхватывает его озорную улыбку, Рик поворачивается ко мне и отводит мои волосы за плечо. Наматывает прядь себе на пальцы.

© И. Б. Иванов, перевод, 2022

— Это отстой, что я одержим твоими волосами?

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

— Я и не знала, что ты ими одержим.

Издательство АЗБУКА®

— Они не просто черные. Они иссиня-каштаново-рыжеватые. И в лунном свете слегка серебрятся.

— Как бы ты относился ко мне, если бы я была лысой?

Рик целует меня в лоб:

Дайане и Майклу Диссеполо с любовью и благодарностью
— Сдается мне, у тебя есть и другие достоинства. Весьма значительные. Например, плечи. — Его рука скользит по обнаженной коже моего плеча. — Или шея.



Я мягко отталкиваю его:

— А вдруг я попаду в аварию и покалечусь? Или свихнусь? Это не болезненные фантазии — я просто пытаюсь быть реалисткой. В жизни все так шатко.

Глава 1

Рик обвивает рукой мою талию и притягивает меня к себе, пока я не натыкаюсь бедром на его колено.

Мяч, который решит исход чемпионата, медленно движется к корзине.

— Помнишь, я говорил, что не имеет значения, когда это случится? Но ты здесь. Словно наконец появилась, хоть я и не подозревал, что ищу тебя. — Его голос серьезнеет. — Быть может, некоторым людям суждено стать частью нашей жизни. Мы не вольны выбирать, когда им возникнуть на нашем пути. И не вольны управлять тем, что может снова забрать их у нас. Потеряй я возможность общаться с тобой, — его губы касаются кончика моего носа и замирают, — та часть моей души, которая нуждается в этом, умерла бы.

Меня это не колышет.

Остальная публика на стадионе «Лукас ойл» в Индианаполисе следит за мячом, разинув рты.

Я целую его. Руки любимого смыкаются вокруг меня, с силой обхватывают мою спину. Мои губы раздвинуты и упиваются его горячим ртом и языком с привкусом мяты и слив. Я провожу рукой по его груди, ребрам, исследую это тело, этот мускулистый пресс. Твердые пальцы Рика скользят по моей влажной коже вниз, к талии, затем поднимаются, чтобы погрузиться в мои волосы и обхватить затылок. Я понятия не имею, сколько проходит времени, не замечаю, когда над головой высыпают звезды — их так много, что небо залито светом. Наконец, ошеломленные, мы отрываемся друг от друга, тяжело дыша.

Я не слежу.

— Почему мы не делали этого раньше? — лепечу я. — То ли еще будет, — томно, лениво откликается Рик. — Ты такой самодовольный.

Я смотрю через поле. На него.

— Угу.

Мы погружаемся в воду еще ниже, кладем головы на бортик и слушаем тихое пение сверчков в ночи. Я хочу, чтобы этот жаркий миг длился вечно.

Разумеется, я сижу в первом ряду, вблизи от центральной линии. Справа от меня знаменитость: актер, играющий Супергероя в фильмах компании «Марвел». Он в черной, до жути облегающей футболке, позволяющей демонстрировать бицепсы. Место слева занимает звезда рэпа Понтовый Папаша, чей частный реактивный самолет я купил три года назад. Его глаза скрыты под солнцезащитными очками собственного бренда. Мне нравится Шелдон (так на самом деле зовут Понтового Папашу): и он сам, и его музыка, но сегодня он сильно переигрывает с ликованием, переходит черту, за которой начинается лесть. От его энтузиазма меня бросает в дрожь.

Но одна мысль, с ужина не дававшая мне покоя, жалом вонзается в мозг. В голове что-то перещелкивает, и я с мягким всплеском сажусь.

— Как ты назвал это место?

Теперь о том, во что одет я. На мне голубой костюм в тонкую полоску, сшитый в ателье на Сэвил-роу, бедфордширские туфли бордового цвета, сделанные на заказ Бэзилом, лучшим сапожником лондонской обувной фирмы «Дж. Дж. Клеверли». Добавьте к этому шелковый розово-зеленый галстук от Лилли Пулитцер (ограниченная серия); платочек от «Эрме» выглядывает из нагрудного кармана точно на нужную длину.

— Горячие источники? — Рик поворачивается и смотрит на меня, его затылок по-прежнему покоится на бортике.

Словом, на прикиде я не экономлю.

— Ты употребил другое слово. Японское.

Для тех, кто не уловил подтекста, добавляю: я богат.

— Онсэн.

Мяч, путешествующий по воздуху, решит исход «Мартовского безумия», как называют баскетбольный чемпионат среди мужских команд колледжей. Странная штука, если задуматься. Вся эта кровь, пот и слезы, все эти выработки стратегии, поиск талантов и их подготовка, нескончаемые броски в одиночку где-нибудь в проезде у дома, упражнения на обводку противника, последовательные передачи… Добавьте к этому силовую тренировку с отягощениями, пробежки с рывками, пока не свалитесь с ног, годы, проведенные в затхлых спортзалах на всех уровнях, начиная с соревнований в старшей школе, турниров по мини-баскетболу, звездных гастрольных туров по линии Организации католической молодежи, турниров Ассоциации американских университетов… думаю, вы уловили мысль. И все это ради обыкновенного оранжевого мяча, который, подчиняясь законам элементарной физики, сейчас летит, вращаясь, к жерлу корзины.

— Это то, что искал тот турист!

Если мяч не попадет в корзину, выиграет команда Дьюкского университета. Если попадет – команда Университета штата Южная Дакота, и тогда их ошалевшие от радости фанаты повалят на поле. Супергерой «Марвела» (я об актере, сидящем справа) учился в этом университете. А Понтовый Папаша и ваш покорный слуга грызли гранит науки в Дьюкском. Оба моих соседа напряглись. Буйная толпа притихла. Время замедлило бег.

Он неправильно произнес: «Мы ищем онсе». И сорвался на Мэйхуа в тот самый момент, когда ее родители спасались от наводнения. У меня в горле встает комок. Я не могу понять, почему мне так грустно оттого, что турист совершил двойную оплошность.

Вроде бы я должен болеть за игроков своей альма-матер, но исход меня не волнует. Я вообще не принадлежу к каким-либо фанатам. Мне всегда было наплевать, кто победит в состязании, если я или кто-то из моих близких в нем не участвует. Но почему других это так волнует? Я часто задаю себе этот вопрос.

— Что случилось? — Рик встревоженно садится. — Я тебя обидел?

Пока все замерли, я, не теряя времени, внимательно наблюдаю за ним.

— Нет. Ее родители… — К моему ужасу, у меня вырывается рыдание. — Мои родители…

Его зовут Тедди Лайонс. Он один из избыточного числа помощников тренера команды Южной Дакоты. Роста в нем шесть футов и восемь дюймов. Мускулистый недотепа, выросший где-нибудь на ферме. Большому Т. – он любит, когда его так называют, – тридцать три года. Нынешнее место работы – четвертое в его послужном тренерском списке. Насколько я знаю, он неплохо владеет тактикой, но лучше всего ему удается поиск талантливых парней.

— Иди, иди же сюда.

Над стадионом звучит сигнал. Время матча истекло, хотя результат чемпионата по-прежнему под большим вопросом.

Рик прижимает меня к груди, и я реву.

Установилась такая тишина, что слышно, как мяч ударяет в обод корзины.

— Мне так жаль, — бормочу я между двумя всхлипами. — Я не знаю, что со мной не так. Это наша единственная ночь, а я занимаюсь тем, что повышаю содержание соли в источниках.

Его смех эхом отражается от воды:

Понтовый Папаша хватает меня за ногу. Мистер Супергерой «Марвела» протягивает руки, предвкушая победу и задевая трицепсом мне грудь. Мяч ударяет в обод корзины, потом еще раз и еще. Кажется, этот неодушевленный предмет дразнит толпу, прежде чем решить, кому остаться в живых, а кому умереть.

— Ты неподражаема, Эвер! Не волнуйся. Ночь все еще наша. — Рик целует меня в макушку, потом в щеку. — О чем ты вообще говоришь?

Я по-прежнему слежу за Большим Т.

Я кладу голову на плечо любимому. Мне не хочется его обременять, он и так уже столько вынес ради Дженны. Но это же Рик — сильный, надежный. Наверное, это нормально — полагаться на него. Я пытаюсь собраться с мыслями, понять, что меня беспокоит, и не только сегодня, но и в течение стольких ночей.

Когда мяч скатывается с обода и падает на поле – что называется, промазал так промазал, – секция, где обосновались фанаты Дьюка, взрывается радостными воплями. Периферийным зрением вижу сникших болельщиков Университета Южной Дакоты. Не люблю словечко «удрученный» – странное оно какое-то, – но сейчас оно к месту. Болельщики сникли, сдулись и сильно удручены. Кое-кто даже рухнул со скамеек. У кого-то на глазах слезы. Поражение их команды стало реальностью.

А вот Большой Т. совсем не удручен.

— Моему папе пятьдесят пять. Он старше, чем большинство родителей моих друзей. До девяти лет у него не было обуви. Мать кормила его лапшой с кусочками мяса, потому что семья не могла позволить себе большего. Когда папа впервые очутился в Америке, он без устали восхищался дорогами, потому что раньше видел только грязные проселки. Когда я в детстве выплевывала мясо, он его доедал, чтобы белок не пропадал напрасно. Теперь Азия отстроилась, а в Штатах родителей донимают иммиграционные службы, они едят высохшую питтайю, и мама продала ожерелье, чтобы отправить меня сюда изучать китайскую культуру. Каждый раз, когда я подвожу родителей, я словно плюю им в лицо, как тот турист. Терпеть не могу, когда папа с мамой напоминают мне об этом, но они дейстительно страдали. Как семья Мэйхуа. И никого это не волнует. А сегодня вечером Софи сказала, что я могу стать главным хирургом — представляешь, что это будет значить для моего отца? Толкая каталку в Кливлендской клинике, он мечтает о великих свершениях ^однажды даже навернулся, упал в лужу на полу. Надежда на нас помогает ему держаться. Но у меня нет таких устремлений. И однажды я подумала: «Что, если я не стану врачом? Что, если вместо этого я буду танцовщицей?» Но даже мысль об этом — предательство по отношению к родителям.

Супергерой «Марвела» прячет свое обаятельное лицо в ладонях. Понтовый Папаша лезет ко мне обниматься.

Рик расправляет мои мокрые волосы нежными, успокаивающими движениями.

– Вин, мы выиграли! – орет он и тут же добавляет: – Правильнее сказать, мы выигрываем, Вин[1].

— Думаешь, они хотят, чтобы ты была несчастна?

Я хмуро смотрю на него. Моя мрачность подсказывает Папаше, что я ожидал большего.

Как бы я ни злилась, я никогда не сомневалась, что родители желают мне лучшего. Учебник молекулярной биологии предназначался для моего будущего. И моего счастья.

– Да, ты прав, – вздыхает он; из-за оглушающего гвалта на поле я едва его слышу, и он наклоняется ко мне. – Ох и попразднуем же мы сегодня!

— Нет, — признаюсь я и устремляю взгляд к незримому горизонту. — Но я не могу найти с ними общий язык. Будь они американцами, может, и нашла бы, как Меган со своими родителями. Будь я китаянкой, наверное, хотела бы того же, что и они, — как мои двоюродные братья в Китае. Папе и маме неведомы американские заморочки с индивидуализмом и самореализацией. Они в семи тысячах миль от нас, но даже если мы находимся в одной комнате и говорим на одном языке, эти семь тысяч миль никуда не деваются. Между нами гигантская пропасть.

Понтовый Папаша выбегает на поле и вливается в неистовую толпу. Туда же спешат и другие зрители, опьяненные победой. Вскоре Папаша исчезает среди ликующих фанатов. Кто-то хлопает меня по плечу, приглашая пойти с ними. Но я сижу не шелохнувшись.

— В моей семье все наоборот. — Большой палец Рика скользит по моему бедру и исчезает. — Они оказались правы насчет Дженны. А я их не слышал. Не хотел. Если бы хотел — наверное, помог бы ей намного быстрее. — Он утыкается носом мне в волосы за ухом, вдыхая мой запах. — Может, я не чувствовал бы себя сейчас таким виноватым.

Снова смотрю в сторону скамейки, где сидел Тедди Лайонс, но он исчез.

— Из-за чего?

Ничего, скоро появится.

— Из-за того, что я счастлив. Что стал больше. Словно самая большая матрешка в сравнении со своей миниатюрной версией. — У него срывается голос. — Я не знал, что все должно происходить именно так. Между двумя людьми.



Непостижимо, но, несмотря на все трофеи, которые сумел собрать чудо-мальчик, он не знал себе цену, этот старший сын старшего сына старшего сына, несущий бремя своей фамилии.

Через пару часов я снова вижу Тедди Лайонса. Он неспешно движется в мою сторону.

— Эвер! — Пальцы Рика прикасаются к моему голому животу. — Знаю, ты думаешь, что я не готов…

И вот тут передо мной возникает дилемма.

— Ш-ш-ш…

Я намереваюсь, как говорится, сделать больно Большому Т. Без этого никак. По-прежнему не знаю, насколько это будет больно, но ущерб его физическому здоровью я нанесу значительный.

Я беру его руку. Прикладываю ее к своей груди. Прикосновения Рика робки и осторожны. Я накрываю ладонью его руку, прижимая ее к своему телу.

Это уже не моя дилемма.

— Эвер, ты уверена?

Моя дилемма – как это сделать.

«Мы слишком торопимся», — нашептывает мне внутренний голос, но я не желаю останавливаться.

Нет, я не боюсь, что меня схватят. Эта часть операции была спланирована. Большой Т. получил приглашение на вечеринку Понтового Папаши. И сейчас он идет, как ему кажется, ко входу для ВИП-персон. Но это не так. Вечеринка происходит совсем в другом месте. Оглушительная музыка, доносящаяся из коридора, – просто маскировка.

— Хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне.

Большой Т. идет на склад, где, кроме него и меня, – никого.

Рик берет мою грудь в ладонь, повергая меня в трепет. Мои пальцы находят его под водой и ощупывают, мы изучаем мышцы, изгибы и очертания друг друга. Его губы снова овладевают моим ртом, и мы сливаемся в жарком жадном поцелуе. В какой-то момент я осознаю, что Рик задвинул меня в угол. Каменные края бассейна впиваются мне в плечи, он целует мои губы, подбородок, шею, его руки по-прежнему исследуют под водой мое тело.

Я в перчатках. И при оружии, что делаю всегда, хотя оно мне не понадобится.

— Мне жарко, — шепчу я.

Большой Т. приближается, а потому я возвращаюсь к своей дилемме: ударить без предупреждения или, что называется, дать ему шанс?

Рик берет меня за талию и сажает на край бассейна. Он стоит между моих колен, целуя меня, а я, обвив ногами его талию, вцепляюсь в его короткие шелковые волосы.

Речь вовсе не о нравственности, честной игре и прочем в том же духе. Мне абсолютно все равно, какие понятийные ярлыки человечество клеит на те или иные поступки. Я успел побывать во многих передрягах. Когда влезаешь в драчку, правила быстро испаряются. Кусайся, лягайся, бросайся песком, используй все, что сгодится в качестве оружия. Настоящие сражения ведутся ради выживания. Там нет призов и похвал за спортивное поведение. Там есть победитель и есть проигравший. Вот и все. А мухлюешь ты или нет, никого не волнует.

— Хочу кое в чем признаться, — шепчет Рик между поцелуями. — В тот первый день, сидя рядом с тобой в автобусе, я мечтал тебя поцеловать.

— И поэтому вел себя как последний придурок?

Короче говоря, у меня нет угрызений совести. Застать этого одиозного типа врасплох и попросту вломить ему. Если снова вспомнить просторечье, я не боюсь применить грязный прием. По сути, я так и собирался сделать: застать его врасплох. Ударить битой, ножом или рукояткой пистолета. И дело с концом.

— Разве?

Тогда почему план вдруг становится дилеммой?

— Определенно. Куда?

Потому что мне недостаточно переломать ему кости. Я хочу сломить его дух. Если такой кусок мяса, как Большой Т., проиграет во вроде бы честном поединке со щуплым «старичком» типа меня (я действительно старше его, гораздо худощавее и симпатичнее, о чем говорю без ложной скромности) – словом, если он потерпит поражение от такого явного «хиляка», как я, к физической боли добавится боль унижения.

— Что — куда?

Вот чего я хочу для Большого Т.

— Куда ты хотел меня поцеловать?

Он уже в нескольких шагах от меня. Я принимаю решение и выхожу навстречу, преграждая ему путь. Большой Т. останавливается и хмурится. Несколько секунд он смотрит на меня. Я улыбаюсь ему. Он тоже улыбается.

Голос у него хриплый.

– Я вас знаю, – говорит он.

— Повсюду.

– Да неужели?

— Тогда сделай это сейчас.

– Вы были сегодня на матче. Сидели в первом ряду.

Он касается губами моей ключицы, прижимается к вершине каждого плеча. Я вцепляюсь ему в волосы руками, когда он опускает голову мне на грудь. У меня вырывается смешок.

– Грешен, – отвечаю я. – Сидел.

— Ш-ш-ш… — Рик с тихим всплеском выпрямляется. Его губы касаются моего уха. — Хочешь, чтобы к нам присоединились вожатые?

Он протягивает мне свою мясистую лапу:

— Нет, и не останавливайся, — отвечаю я, и он мягко окунает меня, потом я распластываюсь на камнях, оставляя ноги в воде и разглядывая звезды над свесом крыши. Расставив руки по обе стороны от моих локтей, Рик снова целует меня в губы, и его целомудренный выбор заставляет все остальное тело сгорать от ревности.

– Тедди Лайонс. Все зовут меня Большим Т.

— Подожди, — роняет он.

Я не пожимаю его руку. Смотрю на нее так, словно это выпяченная собачья задница. Большой Т. на секунду замирает, после чего опускает руку и делается похожим на мальчугана, которого обидели и который ждет утешения.

— Чего?

Я снова улыбаюсь ему. Он откашливается.

Его рот прожигает линию на моей коже до самого пупка, отчего мое тело дрожит, как туго натянутая тетива. Всплеск воды отдается эхом, когда Рик снова погружается в бассейн.

– С вашего позволения… – начинает он.

Его губы опускаются все ниже.

– Не позволяю.

Боже милосердный. Неужто он?..

– Что?

У меня внутри все сжимается, когда он раздвигает мне колени. Потом просовывает между ними плечи и обвивает руками мои бедра. Покрывает поцелуями внутреннюю сторону каждого бедра, лаская кожу теплым, нежным дыханием. Я прижимаю ладони к камням, все мое тело трепещет в недоверчивом предвкушении. Рик просит разрешения продолжить, и мое едва слышное «да» сливается с журчанием горячей воды.

– Тедди, ты туговато соображаешь? – со вздохом спрашиваю я. – Я тебе не позволяю. Нет для тебя позволения. Теперь врубаешься?

Он не торопится. Медленный жар нарастает и нарастает, пока я не вцепляюсь в камни, выгибая спину дугой, раздвигая пальцы на ногах, пока мое тело не наливается соком в его объятиях.

Он вновь начинает хмуриться.

Пока звезды на небе не взрываются миллиардом сверхновых.

– У вас проблема? – спрашивает он.

– Хм… А какой бы ответ ты выбрал?

– Не понял.

Глава 33

Я мог бы сказать что-нибудь вроде: «Нет, это у ТЕБЯ проблема». Или: «У меня? Да ни за что на свете». Но я не люблю банальное остроумие.

Когда утром я спускаюсь к завтраку, Рик встает из-за столика на двоих у окна, выходящего в сад камней. Сильное тело, которое я изучала прошлой ночью, теперь надежно прикрыто зеленой футболкой и спортивными шортами. Рик отодвигает для меня стул, и его нежные, лукавые глаза, его усмехающиеся губы, совершавшие со мной упоительные вещи, заставляют меня покраснеть.

На физиономии Большого Т. появляется замешательство. С одной стороны, ему хочется попросту отпихнуть меня, но с другой – он помнит, что я сидел в ложе для знаменитостей, а значит, могу оказаться важной шишкой.

— Ты рано встала, — поддразнивает он меня, а когда я без сил падаю в кресло, прикидывается удивленным: — Кое-кто наутро встал в хорошем настроении.

– Послушайте, – наконец говорит Большой Т., – я иду на вечеринку.

— Я неплохо провела ночь. — Я открываю меню на китайском языке. — Знаешь, Драконша должна собой гордиться. Я могу различить супы, мясные, овощные блюда…

– Никуда ты не идешь.

— Неплохо? Ты неплохо провела ночь? — Рик хватает меня за талию, пытаясь поцеловать. Меню падает на пол. — Когда сегодня вечером доберемся до озера Зинтун, я покажу тебе, что такое неплохо.

– Это как понимать?

Он целует меня, и я запускаю руку в его волосы, которые сводят меня с ума. Скатерть сползает, и мы привлекаем внимание пожилой пары за соседним столом, но мне все равно. Я хочу видеть не сдержанного Рика, но откровенного, опьяненного наслаждением. Опьяненного мною.

– Нет здесь никакой вечеринки.

— Кто бы мог подумать, что чудо-мальчик так умело владеет языком? — шепчу я.

– Что значит нет никакой вечеринки?

Рик ухмыляется:

– Она в двух кварталах отсюда.

— В одиннадцатом классе я победил на конкурсе ораторского мастерства.

Он упирает свои мясистые руки в боки. Поза тренера.

— Зарываешь талант в землю!

– А это что за место?

— Привет, ребята. — К нашему столику придвигает третий стул Софи, ослепительная в своем оранжевом полосатом платье. — Я нашла окно! Услышала, что из-за тайфуна возникли трудности с полетами, снова позвонила в Национальный театр и оказалась права! Выступление акробаток из Сингапура пришлось отменить, и теперь театр в запарке. В пятницу вечером, когда мы вернемся в Тайбэй, он наш! Там будут тетя с дядей, а Лихань уже согласился перенести туда все шоу талантов и допустить публику — осталось только получить разрешение Драконши.

– Я велел дать тебе неверный адрес. Смущает музыка? Это для маскировки. Охранник, который пропустил тебя на входе якобы для ВИП-персон? Он работает на меня и ушел сразу же, едва за тобой закрылась дверь.

— Вот это да, Софи! — Я отстраняюсь от Рика, чтобы отдышаться. Хорошие новости посыпались на меня, как камнепад. — Поверить не могу. Нет, могу! Национальный театр! И все благодаря тебе.

Большой Т. дважды моргает, затем подходит ко мне. Я не отступаю ни на дюйм.

Софи перекидывает через плечо черные волосы:

– Что происходит? – спрашивает он.

— Они повесят в окнах касс афиши и разошлют электронные письма своим подписчикам. Сказали, что мы можем даже взимать плату за вход.

– А то, Тедди, что я собираюсь начистить тебе задницу.

— Серьезно? — Я придвигаюсь к столу. — Давайте пожертвуем вырученные деньги семье Мэйхуа. И остальным жителям ее деревни, пострадавшим от тайфуна.

Теперь он улыбается во весь рот.

— Благотворительный концерт, — говорит Рик. — Замечательно!

– Ты? – спрашивает он, забыв про учтивость.

— Мне давно следовало сообразить. — Я обнимаю его, а потом Софи. — Хоть как-то ее отблагодарим.

Его грудь шириной почти с фасадную стенку поля для сквоша. Тедди подходит ко мне вплотную, нависает надо мной и смотрит с уверенностью большого, сильного мужика, с которым, по причине его габаритов, никто не лез в драку и даже не решался задеть. Это и есть ключевой, но совершенно дилетантский маневр Большого Т.: морально давить противников своей массой и смотреть, как они сдуваются.