Холли Рейс

Тьма и золото полуночи

Holly Race

A Midnight Dark and Golden



© Т. В. Голубева, перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука®

* * *

Посвящается Алексу. Любовь легка, вера трудна. У нас есть и то и другое – на том стоим
И можно в любом случае проявить здесь свой маленький свет, свой собственный скромный, крошечный, дрожащий огонек, зная, что он не единственный, горящий во тьме, и не единственный, который тьма не в силах постичь. Э. М. Форстер. Во что я верю
Конечно же, в этом сердце живет нечто нетленное – а жизнь куда больше, чем сон. Мэри Уолстонкрафт
Но можно ль развернуть течение судьбы Или порвать цепь неизбежных связей? Эдмунд Спенсер. Королева фей


Пролог

Осознавая Великое предательство…



Аннун был почти полностью разорен. Король Артур не стал обрушивать войну на сны, и кошмары, и фей – он просто обманул их, как некогда были обмануты троянцы. Андраста[1] наблюдала за тем, как ее родня превращалась в инспайров, а потом в ничто. Единственным, что удерживало от распада ее саму, было воспоминание о любви. О взаимном желании, от которого, как она знала по своему долгому опыту, Артур не мог просто так отмахнуться.

Она могла бы использовать это против него, пусть даже ее кожа осыпа́лась хлопьями, а движения замедлились. Она чувствовала запах отчаяния некоторых его последователей неподалеку от той пещеры, где она помогла выковать причину собственного крушения.

На этой горе некогда рос лес, а в лесу была поляна. Андраста, поднимаясь по склону, воспаленными пальцами ощущала память корней и мха. А теперь здесь был голый камень, но и он осыпа́лся под ее ногами и руками, рождая маленькие лавины. Пустынный ландшафт был опасен. Если Артур увидит Андрасту, он попытается ее уничтожить. Ей оставалось надеяться, что он слишком поглощен успехом своего предательства, чтобы обращать внимание на одинокую беспомощную женщину.

Прошло много солнц, прежде чем Андраста добралась до вершины горы, поэтому она была непомерно измучена. Ее кости трещали. Сила, некогда протекавшая в теле Андрасты, ушла. Каждый вздох уносил еще одну ее каплю. На вершине Андраста позволила себе остановиться и передохнуть, потом оглянулась на картину мира, которым некогда правила. Там не было ничего, кроме серости. Башни и поселения, прежде пестревшие на равнине, исчезли. Исчезли и звери, и разные существа, что бродили там. Андраста посмотрела на море и увидела, что империи за ним тоже рассыпа́лись под напором силы Артура. Он охватил весь юг, до родины древних предков, где начинались все истории. Он охватил и запад, и восток, где истории, что рассказывались в далеких культурах, были сродни здешним историям, и их общие нити сплетались в ее собственные сухожилия. Все умирало.

Пора было двигаться, но тело Андрасты утратило силу. Артур оставил ее смерть напоследок – как особую жестокость по отношению к богине, которую обещал почитать всю жизнь и после жизни. Она закрыла глаза и послала мольбу к людям неподалеку. Они услышали ее, каким бы тихим ни был зов.

Рыцари Ланселот, Бедевер, Паломид, Гэвейн и Дагонет появились на вершине горы. Они сняли шлемы, их лица были усталыми и встревоженными.

Паломид был самым старшим из рыцарей, но самым измученным выглядел Ланселот. Андраста ощущала в нем нить Нимуэ[2], сплетавшуюся с нитью ее брата Луга, – единство музы и воина. Ланселот пришел в Аннун молодым, он восхищался всем, что мог предложить ему этот мир, он любил кошмары, хотя и сражался с ними. Андраста видела его мальчишкой – он мыслил совершенно иначе, чем Паломид и даже молодой Бедевер. Она чувствовала его горе из-за случившегося как поддержку ее собственного угасающего существования. Он уже сделал выбор, хотя сам пока этого не знал…

– Миледи… – Бедевер опустился перед ней на колено. – Мы не знали. Мне жаль, что так произошло…

– Ты призвала нас, миледи, разве нет? – заговорил Паломид низким и настойчивым голосом. – Можем мы что-то сделать? Такое, что повернет вспять все это?

– Повернет вспять?! – горько засмеялся Дагонет. – Как? Как нам переделать мир, когда у него такая сила? Мы можем с таким же успехом броситься с этих скал и разбить головы о серые камни внизу.

– Но если он способен в одно мгновение все уничтожить, то наверняка все может быть и восстановлено? – сказал Гэвейн. – Пусть другие рыцари и последовали за Артуром, но мы остаемся верны нашим клятвам. А мы поклялись защищать эту землю, и мы не считаем ее разрушение защитой. Мы остаемся преданы Аннуну, а не ему.

– Я знаю, – слабо улыбнулась Андраста. – Потому и позвала вас. Моя любовь предала меня и фей, но есть и путь назад. Это не на вашей памяти, но были времена, когда Аннун оказался на грани гибели. Всегда есть люди, иммралы или нет, которые хотят убить воображение. И частенько они близки к этому. Но и надежда всегда остается.

– Что нам делать? – спросил Ланселот.

– Прикажи, и мы все сделаем, – пообещал Дагонет.

– Не делайте, а найдите, – ответила Андраста. – Источник инспайров, который вернет Аннун. Убейте короля, а потом найдите источник.

Она застонала. Боль, пронизывавшая ее, обострилась. Артур осознавал, что ее существование не угасло. Она ощущала, как он сейчас сосредоточил на ней свое намерение.

Андраста почувствовала, как растворяются ее кости, превращаясь в инспайров прямо внутри тела. Мышцы и вены скоро последуют за ними. Она качнулась назад, и Ланселот подхватил ее. Его юное лицо исказилось отчаянием, он смотрел ей в глаза – ребенок, видящий уход старшего и впервые познающий смерть. Андраста уловила тот момент, когда жизненная сила стала покидать ее, и прохрипела последние слова, с трудом прошептала то, что могло привести их к необходимому:

– Грааль… Найдите Грааль…

1

Я не привыкла сражаться без моего Иммрала. Три месяца прошло, а я все еще призываю силу посреди схватки.

Мой скимитар[3] движется быстрее, чем когда-либо прежде, почти независимо от меня, – он подчиняется инстинкту выживания. Но я ничего не могу изменить. Если бы у меня было время подумать как следует, я прокляла бы свой недостаток умения – свою близорукость, потому что я прекратила практиковаться со своим оружием, когда оно перестало быть необходимым. Ведь у меня появился бы шанс. Но тогда у меня был Иммрал, и я полагалась на него при таких затруднениях.

– На помощь! – закричала Неризан с другой стороны улицы, осаждаемая так же, как и я.

Последовала неяркая вспышка голубого света. Мой брат высвободил ее. Он теперь единственный из нас обладает Иммралом – и та часть силы, что прежде принадлежала мне, теперь у него. Я не хочу просить его о помощи. Не могу. Я удваиваю усилия, размахивая вперед и назад скимитаром, сражая одного спящего за другим, а они все равно напирают. Им неведом страх, у них нет эмоций, есть лишь желание истребить таких, как я.

Прошли те времена, когда мы защищали спящих от кошмаров. Теперь мы можем только бороться за свою жизнь. И непохоже, чтобы остались еще кошмары, с которыми нужно сразиться. Сны – и хорошие, и плохие – покинули Аннун, не оставив на своем месте ничего, кроме злобной армии Мидраута[4]. И она нас побеждает, медленно, но верно, как океан, размывающий скалу.

Клинок, которого я не заметила, сверкнул справа от меня, глубоко врезавшись мне в плечо.

– Ах ты, мелкий… – выругалась я и протянула руку к сновидцу, все еще надеясь, что прежний толчок Иммрала пробежит сквозь мой мозг и руку и взорвет сновидца, превратив в инспайр. Но ничего не происходит. Я вынуждена воспользоваться куда менее элегантной тактикой и просто рубануть его скимитаром по груди. Он падает, но на его месте появляются двое других.

Сновидец в тылу атакующей меня толпы падает с приглушенным вскриком. Потом другой и еще двое, сраженные одной стрелой.

Самсон.

Вскоре его лицо появляется над толкотней, решительное и яростное, – он колет и рубит окруживших меня стрелами, которые просто держит в руках. Еще несколько взмахов – и он уже рядом со мной.

– Мне показалось, тебе тут одиноко, – усмехается Самсон.

– И скучно, – выдыхаю я, желая выглядеть такой же спокойной, как он.

– Как ты думаешь, – спрашивает он, – не пора ли дать отдых полку?

Он подразумевает: пора попросить Олли покончить с этим. Я не могу заставить себя сказать «да», но и не могу сказать «нет». Самсон говорит что-то в свой шлем, и через мгновение новая голубая вспышка раскидывает оставшихся сновидцев. Они без сознания и пока не представляют угрозы. Мой брат стоит посреди улицы, чакрамы[5] по-прежнему висят у него на поясе, руки раскинуты, уши кровоточат от усилий, которых ему стоило использование моего Иммрала. Нет, уже не моего. Теперь это Иммрал брата.

Они с Самсоном просто ждали моего слова. Они могли бы вмешаться в любой момент, но не сделали этого, потому что не хотели ранить мою гордость.

– Спасибо, что проредила их ряды, – улыбается мне Олли. – Со всеми сразу я бы не справился.

Он лжет. Мы оба это знаем. Мне было бы так легко вернуться к прежней угрюмости, найти убежище в дурных мыслях о брате, вообразить, что Самсон только рад тому, что у меня больше нет Иммрала и он может изображать спасителя. Мне стоит огромных усилий не изречь что-нибудь саркастическое о даме в беде. Я киваю в знак благодарности – только на это я сейчас и способна. Олли сказал бы, что это лучшее, что я могла сделать; он буквально размяк и явно испытывает облегчение.

Самсон не столь хорошо осознает, насколько он был близок к тому, чтобы ему откусили голову.

– Ты в порядке? – спрашивает он, осторожно касаясь меня.

Мне кажется, что ему хочется обнять меня за талию, но, строго говоря, мы еще продолжаем патрулировать, и его рука замирает на моем предплечье.

Венеуры и аптекари, прятавшиеся в ближайшем медицинском подразделении, заполняют улицу, осматривают пострадавших. Джин, аптекарь и друг, кивает на порез на моем плече:

– Если я это перевяжу, ты меня не укусишь?

Я надуваю губы и отворачиваюсь в ответ, оттягивая тунику, чтобы открыть рану.

– Черт побери! – восклицает Неризан. – И вот с этим ты продолжала сражаться, Ферн?

– Она у нас крепкая, это уж точно, – говорит Джин, изучая рану.

Я морщусь. В моем плече, глубже пореза, возникает какое-то жжение, мне хочется заорать и рвануться в сторону. Я трясу головой, чтобы прогнать это.

– Кружится голова? – спрашивает Джин.

– Нет, – отвечаю я. – Просто твой зонд вызывает странные чувства.

– Я действую как можно мягче, – говорит она с отзвуком прежнего раздражения.

– Я этого и не отрицаю.

Прикусывая губу, снова трясу головой. Я не должна превращаться в прежнюю Ферн. Не хочу стать озлобленной. Нужно держаться за ту личность, в которую я превратилась, пусть даже она с каждым днем ускользает. Я чувствую это.

– Ну вот, все заштопано, – говорит Джин, ободряюще хлопая меня по спине.

– Отлично. Я как новенькая.

Остальные бедеверы уже взбираются в седла. Нас теперь немного. Самсон, Олли, Неризан и я – вот и все остатки полка, около двух лет назад выезжавшего из ворот Тинтагеля. Мы тогда и представления не имели о том, что отражаем лишь первые из множества нападений, организованных Себастьяном Мидраутом, – атак, которые погубят наших друзей и товарищей.

– Можем мы назвать это удачным днем? – спрашивает Самсона Неризан.

– А тебе хочется? – встревает Олли.

– Чего мне действительно хочется, так это найти настоящий кошмар. Или хорошего спящего, чтобы защитить его, такого, как мы, – отвечает она.

– А, чтобы рот почистить, – киваю я.

– Ну да, что-то вроде шербета, если хочешь, – говорит она с подчеркнутым акцентом, напоминающим мне моих соучеников в колледже Боско, – чтобы последовать главным курсом полной и абсолютной депрессии.

Самсон улыбается:

– Посмотрим, что можно сделать.

Он через шлем передает Рейчел желание Неризан.

Мгновением позже та откликается:

– Боюсь, бедеверы, этой ночью ловить нечего. Но я могу предложить вам по парочке трикстеров[6] у парламента.

– Принято, – говорит Неризан.

Но мы с Самсоном обмениваемся неуверенными взглядами.

Никому не следует в эти дни приближаться к парламенту – ни в Аннуне, ни в Итхре. Но ни один из патрулей не берется за это дело, так что оно остается доступным любому желающему. Неризан в отчаянии смотрит на нас. Ей нужна удача. Да и всем нам.

– Ладно, двигаемся к парламенту, – говорю я.

– Сделаем, – кивает Олли, но он не в силах скрыть усталость в голосе.

Я прекрасно знаю, что́ он должен чувствовать – дикую боль в затылке. И взрыв боли в носовых пазухах, за которым последует теплый поток крови. Я понимаю, что это глупо, но не могу удержаться от зависти к Олли. Для меня была непереносима эта боль в голове, но она ведь означала, что я чего-то стою. Что я особенная. Но оказалось, что я не была в достаточной мере особенной. Когда мой Иммрал подвергся настоящему испытанию, оно оказалось не по мне, и Экскалибур меня наказал, высосав мою силу.

По мере того как мы приближались к парламенту, сновидцев становилось больше. Целые толпы бродили по улицам, ожидая приказа от своего командира. Теперь стало обычным делом увидеть сновидцев безо рта, и нередко их черепа были вскрыты, а мозги удалены – вместе со всеми мыслями. А здесь, поблизости от центра силы Мидраута, я не видела ни одного с уцелевшим черепом. Зря мы сюда приехали.

Моя лошадка Лэм задевает бедром какого-то сновидца, и тот дергается в мою сторону, его лицо вытягивается, руки нервно машут. Я отвожу Лэм в сторону, ближе к Самсону, пока наши ноги не соприкасаются. При других обстоятельствах мне стало бы спокойно от его близости, но здесь покоя не найти. Серый ландшафт надвигается на нас так же, как сновидцы.

Потом мы замечаем это: впереди стена людей, преграждающая нам дорогу к зданию парламента.

– Не думаю, что это случится, Неризан, – говорит Олли.

– Думаю, ты можешь быть прав, – отвечает она.

Некоторые из ближайших сновидцев всматриваются в хиджаб под ее шлемом, понемногу придвигаясь к ней.

– Унизительное отступление? – произносит Самсон.

Все мы дружно киваем.

Потом заставляем наших лошадей пятиться, поскольку не имеем возможности найти место для того, чтобы развернуть их. Стена сновидцев надвигается на нас. И она смыкается за нашими спинами.

– Пожалуй, понадобится твоя помощь, братец, – бормочу я уголком рта.

– Черт, как мне хочется, чтобы ты сама могла это сделать! – Олли закрывает глаза и призывает свой Иммрал.

С криком боли он направляет струю горящих инспайров на тех, кто преграждает нам дорогу. Они шарахаются назад, их кожа вздувается невообразимыми пузырями.

– Скорее! – кричит Самсон.

Мы поворачиваем лошадей и галопом несемся в открывшееся пространство.

Но до нас пытаются добраться не только сновидцы. Сами здания тоже давят на нас, делая улицу узкой. Я сжимаю ногами бока Лэм, направляя ее. Олли рядом со мной заставляет своего коня Балиуса перепрыгнуть через группу вооруженных сновидцев, с помощью Иммрала взметнув коня и всадника над поднятыми ножами.

Кто-то задел ножом ногу Неризан, и на боку ее лошади остается кровавый след. Неризан наклоняется, чтобы отпихнуть нападавшего.

– Можешь делать что угодно со мной! – рявкает она. – Но не смей касаться моей лошади!

Лишь через несколько миль мы возвращаемся в относительно безопасную часть Лондона и тогда позволяем себе замедлить ход и предоставить лошадям самим решать, как идти. Справа от нас бурлит и пенится Темза. Какое-то морское чудище поднимается над водой, с его скелета отваливаются большие куски плоти, оно колотится в смертельной агонии. Голубые инспайры, удерживавшие его, рассеиваются, как неслышный шепот, и оно наконец рассыпается. Еще одно существо, погибшее от засухи воображения.

– Напомни мне потом, чтобы я не просила снова совершить глупость, – говорит Неризан, потом добавляет: – Извините.

– Незачем извиняться, – отвечает Самсон. – Мы сами так решили.

Я киваю Неризан. Потребность сражаться с кошмарами вместо людей – нечто вроде навязчивой идеи. Она просто высказала это вслух.

Мы огибаем угол, едем теперь по более узким улочкам. В Итхре мы бы уже приближались к собору Святого Павла. В Аннуне кафедральный собор заменен другим зданием. Знакомые башни Тинтагеля возвышаются над соседними строениями, его центральный купол вздымается к небесам. Этот вид сопровождается далеким шумом сражения.

– Опять то же самое, – вздыхает Олли.

Когда замок становится виден, открывается и источник шума. Тинтагель, мой единственный рай в Аннуне, осажден.

2

Это началось через несколько недель после успеха Мидраута. Непрерывный поток сновидцев, который струился ко рву и внешним стенам замка. Они стояли там, создавая крепость из безмозглых, безголосых тел и ожидая приказа вожака. Несколько дней было почти невозможно входить в замок и выходить из него – сновидцы, замечая нас, старались напасть. Можно было бы вылетать из замка, но слишком велика была нагрузка на Иммрал Олли, когда он переносил через ряды сновидцев наших лошадей. У него тогда не оставалось сил, чтобы помогать нам во время патрулирования.

Лорду Элленби не понадобилось много времени на то, чтобы найти решение. Я считала это маловероятным в такое время года, но оно пришло, пришло оттуда, откуда я его не ожидала, – от фей. Мерлин и Нимуэ, хоть и сильно ослабели, все же цеплялись за существование. После того как я вернула Мерлина к жизни и доказала мою преданность Аннуну, они стали нашими союзниками. Они прячут Экскалибур, приносят нам вести из других частей мира, а в данном случае создают некий путь в замок: подвижный портал, который, если он нам нужен, возникает через несколько улиц от нас и выходит внутри стен Тинтагеля.

Когда мы едем через портал, меня окутывает белый свет. Ощущение сродни постепенному погружению в сон – перенос души из одной сферы в другую. И через мгновение мы уже внутри замка. Портал со вздохом закрывается позади нас. Мы поспешно расседлываем лошадей в тихой конюшне, где полно людей. Другие полки возвращаются в это же время, но никто не разговаривает. Глубокая усталость мешает нам общаться. Да и о чем бы мы стали болтать в любом случае? В конюшне наши потери слишком очевидны для нас, чтобы думать о чем-нибудь еще. Длинное невысокое здание, где живут лошади, заполнено едва наполовину. В некоторых стойлах – лошади, чьи всадники исчезли, то ли из-за проблем в Итхре, то ли потому, что решили: сражаться дальше слишком рискованно. Два стойла между Лэм и конем Наташи, Домино, тоже пусты. Они служили домом для лошадок моих друзей, Сайчи и Фебы. Смерть Фебы теперь кажется такой далекой, что рана должна уже превратиться в бледный шрам, но это не так, она до сих пор горит. Каждый день я заставляю себя вспоминать ее последние мгновения. То, как ее взгляд устремился ко мне, когда острые, как ножи, когти монстра впились в ее грудь. Я прячу боль той секунды в своем сердце, постоянно проверяя, там ли она еще, – потому что, если она там, я остаюсь человеком. Я еще способна чувствовать. Я остаюсь собой.

Смерть Сайчи – нечто совсем другое. Она так тесно связана со смертью ее брата Рамеша, так переплетена с ней, что я уже не могу понять, где кончается чувство вины и где начинается горе. Я предала их обоих. Я обещала Сайчи, что мы вместе отомстим за гибель ее брата. Я нарисовала ей героическую картину нашей борьбы против Себастьяна Мидраута. Я привела Сайчи в свой полк, думая, что смогу ее защитить, – но лишь подвергла еще большей опасности. Именно она поняла, что я в любом случае не сумею ее спасти. Это никогда не было в моих силах.

Я часто ходила на могилу Рамеша в Итхре – она стала для меня убежищем, где я могла довериться старому другу, пусть даже он не мог ответить. Теперь мои визиты редки. Видеть его могилу рядом с могилой Сайчи – слишком большой упрек, я почти чувствую укоряющий взгляд Рамеша из гроба: Почему ты не спасла ее? Почему ты ее не остановила? Почему ты не смогла подхватить ее до того, как она упала?

– Хватит размышлять, – говорит Олли, выглядывая через дверь конюшни. Кровь сочится у него из ноздри после применения Иммрала. – Идем, нам еще нужно отчитаться за патруль, и нас ждет собрание в замке.

– Я не размышляю, – вру я. – А у тебя кровь в носу. Может, ты хочешь с этим разобраться?

Олли ругается, вытирает нос, а я медленно прохожу мимо него и возвращаюсь в замок.

Тинтагель умиротворяет немногим больше, чем все остальное в Аннуне. Созданный на фундаменте кафедрального собора Святого Павла, он представляет собой целые серии комнат и крыльев, расходящихся от центрального круглого зала под огромным куполом.

То, что было шумным местом, полным энергии, теперь стало таким безрадостным. Намерение сражаться с Мидраутом по-прежнему живо в замке, но его желание изничтожить всю независимую мысль в мире находит точки опоры даже здесь. Гобелены, что висят на деревянных панелях рыцарского зала, утратили свои живые краски. Может, меня просто подводят глаза, но иногда я просто уверена, что синий цвет моей туники время от времени переходит в серый.

И все равно я стараюсь не падать духом, по крайней мере на людях. Может, я теперь и не Избранная, но все равно – маяк. Теперь у меня другая роль: я талисман. Я прошла через нечто большее, чем почти все выжившие, и если могу по-прежнему улыбаться, то другие видят в этом хороший знак. Их реакция основана на жалости – мне довелось так много потерять, – но я буду носить мантию, которую они пока что видят у меня на плечах. Моя натянутая улыбка становится искренней только тогда, когда я прохожу мимо нашего харкера Рейчел, согнувшейся над своим письменным столом на галерее, что окружает главный зал.

– Извини за тех трикстеров, – говорит она, пытаясь понять выражение моего лица.

– Э, все равно стоило попытаться, – отвечаю я. – Спасибо, что нашла их – наверняка засечь трикстеров было нелегко.

– Это не я, а один из стражей, – говорит Рейчел.

– А когда ты получишь повышение? – спрашиваю я. – Тебя должны были продвинуть сто лет назад. Ты же лучший харкер года!

Рейчел розовеет и опускает взгляд на свои бумаги.

– Ох, мне, в общем-то, все равно… – произносит она, но я знаю, что это неправда.

Рейчел много раз говорила мне, что ей очень хотелось бы стать одной из избранных харкеров, которые управляют Круглым столом, но ей ничего не светит, пока она не побывает в стражах. Я была уверена, что Майси должна ее повысить после того, что сделала Рейчел в прошлом году, помогая мне перенастроить Круглые столы. Но я придерживаю язык – не хочу огорчать Рейчел.

Прикосновение знакомой руки. Самсон.

– Мы пока что не свободны, так?

Я улыбаюсь, сжимаю его пальцы, давая понять, что не возражаю.

– Но у нас есть еще… ну, двадцать секунд? – Он смотрит на меня сверху вниз с той хитрой улыбкой, которую я так полюбила. – Ты ведь меня знаешь, я вечно нарушаю правила.

Иаза, рееви, на которого я стала полагаться благодаря его способности невозмутимо копить знания, тихо свистит, проходя мимо, и одаряет нас коварной улыбкой. Я показываю ему язык. Черт побери, Ферн, до чего же это по-взрослому, в семнадцать-то лет! Ты здесь и в самом деле в своем возрасте.

В рыцарском зале уже собрались все, кто должен там быть, но он все равно наполовину пуст. Когда я впервые была призвана, возвращаясь из патрулирования, то с трудом находила стул, чтобы упасть на него. Я сумела получить «собственное» кресло только потому, что никому не хотелось видеть постоянно мрачную Ферн. Но в эти дни свободные места повсюду. И не только по той причине, что кто-то был убит, – многие просто дезертировали.

Я слышу, как Наташа за столом лейтенантов и капитанов говорит Найамх и Амине:

– Кэти сегодня снова не появилась.

– Наш Лукас тоже неделю не был здесь, – замечает Найамх. – Птенчики вылетают из гнезда?

Никто из них не говорит того, о чем мы все думаем: есть только три причины, по которым рыцарь перестает появляться в замке, и ни в одной из них нет ничего хорошего. Или он перешел на сторону Мидраута, или слишком напуган, или мертв. Искушение поискать его в Итхре сильно, но, даже если бы такой поиск был разрешен, ни у кого из нас не нашлось бы ни энергии, ни силы воли, чтобы этим заняться. Это лишь добавило бы горя.

Я хватаю кружку горячего шоколада, но, прежде чем успеваю сесть, в дверь заглядывает какая-то рееви и кивает мне.

– Она хочет поговорить с тобой.

С несчастным видом смотрю на кружку.

– Я не дам ей остынуть, если хочешь, – усмехается Найамх.

– Черта с два, я ее с собой возьму.

Тащусь обратно через главный зал и направляюсь к лестнице в восточном крыле замка. Лестница начинается на галерее, и мимо нее легко пройти, если точно не знать, где она. Это сделано намеренно. В прошлом году ее использовали, чтобы спрятать кое-что от Мидраута. В этом году тайник пополнился тем, что Мидраут также считает своим. Я вдруг вспоминаю Рапунцель – даму в беде, запертую на вершине башни. Но на этот раз только для ее же пользы.

Рееви по пути отпирает несколько дверей, потом наконец последнюю – наверху.

– Я подожду снаружи, – говорит она, позволяя мне протиснуться мимо.

Когда я оказываюсь внутри, рееви запирает за мной дверь. Комната гораздо просторнее, чем кажется снаружи. Единственное окно выходит на реку. Свет проникает сквозь дыру в стекле, до меня доносится запах далекого моря. Пес – глуповатого вида черно-белая дворняжка – вертится у меня под ногами и пускает слюни на мои башмаки.

– Привет, Локо. – Я почесываю его за ухом. Потом смотрю на девушку, которая сидит на подоконнике, обхватив колени руками. – Привет, Чарли.

Я по-прежнему называю их этими именами. Я много месяцев потратила на то, чтобы приучить пса к кличке Кавалл – так его назвали рыцари, на которых он напал в поисках своего хозяина. В Итхре Чарли все знали как Лотти, дочь премьер-министра Себастьяна Мидраута. Мы держим ее в башне ради ее собственной и нашей безопасности. Мы не можем рисковать – вдруг Мидраут снова приберет ее к рукам? В прошлый раз, когда ему это удалось, он самым жестоким образом ставил над ней опыты. А Чарли теперь видела и меня, и Тинтагель и, без сомнения, могла бы дать Мидрауту куда больше сведений о нас, чем того хотелось бы. Ей лучше оставаться на территории замка – это единственное место в Аннуне, куда Мидраут не может проникнуть.

– Ты хотела мне что-то сказать? – спрашиваю я.

Чарли смотрит на меня, и все, через что ей пришлось пройти по воле отца, отражается на ее лице. В нем столько боли, что у меня перехватывает дыхание. Она долго пытается на чем-то сосредоточиться. Даже сейчас ее взгляд то и дело возвращается к окну, к пейзажу, кроме которого она ничего не видела в Аннуне. Мне очень хочется выпустить ее наружу, но это невозможно до тех пор, пока Мидраут не будет уничтожен. Если такое вообще случится.

– Хочу снова попытаться… – говорит наконец Чарли.

– Я должна позвать брата…

– Нет. Я хочу, чтобы со мной была ты.

– Лот… Чарли, я не могу. Я утратила силу, помнишь? А Олли всегда умел читать эмоции и воспоминания… Мне этого не дано.

– Нет! – раздражается она, потирает колени и локти. – Нет, это должна быть ты. Не хочу, чтобы в мой ум лез мужчина. Я не могу…

– Хорошо, – быстро говорю я, потому что ее движения становятся хаотичными. – Хорошо, Чарли, давай посмотрим, что…

Но я опоздала. Чарли издает низкий воющий звук, который нарастает и нарастает. Она начинает рвать на себе одежду. Я пытаюсь обнять ее, удержать ее руки, но Чарли слишком подвижна, она уворачивается. А потом начинается то, что бывает обычно. Ниоткуда возникают нити и пронизывают ее веки, снова зашивая ей глаза. Из воздуха вылетает игла и впивается в кожу Чарли. Кошмар ее прежних пыток реализуется в настоящем.

Чувствуя себя совершенно бесполезной, я колочу в дверь.

– Позови Джин! – кричу я, надеясь, что рееви меня слышит.

Пес Локо прыгает возле своей хозяйки, яростно лает.

– Это ведь не помогает? – говорю я ему, стараясь поймать руки Чарли, не дать ей поранить себя, когда она тянется к иглам и царапает глаза. – Прошу, Чарли, позволь мне…

В следующий момент распахивается дверь и в комнату врывается Джин. Чарли бросается к двери, но за спиной Джин возникает лорд Элленби, а он громаден, как медведь, и способен помешать бегству. Заметив лорда Элленби одним, пока еще открытым глазом, Чарли пятится, напуганная его видом. Джин пользуется возможностью, чтобы растереть о каменную стену горсть каких-то трав, а потом подносит их к носу Чарли. Всю комнату заполняет запах ромашки и лаванды с примесью чего-то более тонкого – такой аромат доступен только в Аннуне, – и в целом весь букет говорит о согревающем огне, об одеялах и о полном желудке. Все мои страхи и тревоги мгновенно утихают, но Чарли нужно больше времени, чтобы успокоиться. Она продолжает тихо скулить в углу, Джин бормочет ей на ухо банальные утешения, а Локо тычется носом в ее грудь. Когда Чарли берет пса на руки, я понимаю, что она снова пришла в себя.

Джин разрезает нитки и осторожно вытаскивает иглы. Они рассыпаются в ее руках.

– Ей становится хуже, – говорю я.

– Да, – соглашается лорд Элленби, стоя на пороге, – а у нас кончается время.

3

Мы надеялись, что Чарли так или иначе поможет нам выяснить, каковы планы Мидраута, но, возможно, это изначально было бесплодной затеей. В конце концов Мидраут превратил собственную дочь в ловушку. Он знал, как мы намерены ее использовать: он нарочно устроил все именно так, дал мне возможность спасти Чарли и настроить против ее собственного отца. И это для того, чтобы я нашла Экскалибур, а он отобрал бы его у меня в последний момент. Конечно, Мидраут не стал бы намеренно вкладывать в Чарли такую информацию, которую мы смогли бы использовать против него. Но вдруг среди прочего случайно затесалось то, что дало бы нам ключ к его свержению?

Чарли и сама того хотела. Она звала меня почти каждую ночь, отчаянно желая помочь нам, но пережитая ею травма постоянно всплывала на поверхность. Если бы я обладала силой брата, то, возможно, мы сумели бы немного продвинуться вперед, но я теперь бесполезна. Только Олли способен заглянуть ей в голову, а Чарли не хочет – не может – оказаться в одной комнате с ним или с кем-то еще, кто напомнил бы ей об отце.

– Это нечестно по отношению к ней, – говорю я Джин, когда мы возвращаемся в зал, после того как она подлечила Чарли. – Мы должны заставить ее отказаться от этих попыток.

– Чарли кажется, что она единственная, кто может одолеть ее отца.

– Это я ей так внушила?

Я не прилагала к ней свой Иммрал несколько месяцев, с тех пор как мы спасли Чарли и мне пришлось просить о помощи, но, возможно, того, что я тогда сказала, было достаточно, чтобы застрять в ее несчастном поврежденном уме.

– Даже не начинай! – Джин одаряет меня одним из своих особых взглядов. – Не взваливай на себя еще и эту вину.

– Ладно-ладно, – отвечаю я, – хотя чувство вины – это почти все, на что я способна, и…

– Хватит! – обрывает меня Джин. – Хватит жалеть себя. Заглуши это. Запри. Приди в себя, Кинг.

– Хорошо, капитан. – Я салютую, и мы расходимся в разные стороны.

Вот почему мне необходима Джин: благодаря ей я не забиваю себе голову всякой ерундой, как Олли и Самсон. Год назад я и подумать не могла, что мне зачем-то понадобится Джин, но теперь… Я возвращаюсь в рыцарский зал и подхожу к одному из новых рыцарей, Бандиле.

– Они что, все ушли? – спрашиваю я его.

– Да, они сказали, что подождут тебя, прежде чем начать.

Я опять выхожу из зала и иду по коридору к одной из больших комнат, что находятся в этой части замка. Заглянув в нее, я вижу, что оказалась в лекционном зале. Ряды скамей спускаются к грифельной доске. Большинство мест занято более опытными танами[7] из всех лоре. Самсон, Наташа и Олли машут мне с заднего ряда, я пробираюсь к ним и сажусь между Наташей и Самсоном, прислоняюсь к нему.

– Я по тебе соскучился, – говорит он, уткнувшись в мои волосы.

– Я на это надеялась. Мы не виделись целых тридцать минут.

– Мур-мур, – ухмыляется Олли.

– Тошнит от вас, – напевно произносит Наташа.

– Завидуешь, – отвечаю я.

Что-то мелькает в глазах Олли. Конечно, он завидует. У него может быть любимый друг в Итхре, но ведь Киеран ничего не знает об Аннуне и танах. Олли приходится половину своей жизни держать в тайне от человека, который, как он полагает, достоин доверия. Иногда я мысленно защищаюсь, думая, что Самсон ничего не знает о моей жизни в Итхре, но ведь это неправда. Теперь я и в Аннуне выгляжу почти так же, как в Итхре, мои шрамы стали видны, так что скрыть это от Самсона невозможно.

Я уже готова извиниться, когда входит лорд Элленби вместе с Иазой и Найамх. У нас теперь еженедельно проходят собрания, с тех пор как Мидраут стал премьер-министром, и уровень важности собрания обычно соотносится с тем, какое количество бумаг приносит Иаза.

Я подаюсь вперед и в ожидании новостей тешу себя надеждой на какие-то успехи. Одним из главных занятий рееви является поиск в архивах, в надежде найти что-то такое, что может снова запустить мой Иммрал. Иначе могут пройти годы – а то и десятилетия, – прежде чем я восстановлю хотя бы долю моей прежней силы. Но у нас нет столько времени.

– Как ты думаешь, они что-нибудь нашли? – шепчу я.

– Возможно, – отвечает Самсон, – но это не имеет значения. Мы в любом случае справимся.

Я проглатываю возражение. Легко ему так говорить, ведь он все такой же воин. А я потеряла часть себя.

Найамх в своем кресле объезжает аудиторию, чтобы присоединиться к нам. Прежде чем я успеваю задать ей вопрос, она качает головой:

– Для тебя ничего, Ферн. Мне жаль.

Я смущенно закусываю губу. Я чувствую на себе десятки взглядов. Все жалеют меня, и никто не знает, что сказать.

– Ладно, это ведь не значит, что у нас совсем нет Иммрала, – шучу я. – Да и все равно двое – это уже толпа, верно, Олли?

Олли не отвечает, все еще обижаясь на меня. Кое-кто переглядывается, и я впервые понимаю, что это не из-за меня. Олли в последнее время становится все противнее и противнее.

– Ты уже супергерой, – говорит мне Самсон. – Тебе не нужен Иммрал, чтобы быть изумительной.

«Только это не помогает», – думаю я.

Лорд Элленби многозначительно откашливается, зал затихает. Он берет из рук Иазы длинный список и поднимает его вверх.

– Это, – говорит он, – список рыцарей по всей стране, исчезнувших за последнюю неделю.

Даже с такого расстояния я вижу, что имена покрывают всю страницу. Само по себе это меня не удивляет, – конечно, рыцари других сообществ страдают от тех же страхов, что и в Тинтагеле. Найамх, которая продолжает поддерживать связь со своими коллегами в кембриджском отделении, уже говорила нам об этом. Но меня удивляет то, что говорит потом лорд Элленби.

– У нас есть причины полагать, что Мидраут похитил этих рыцарей.

– Что?! – шепчет Найамх, наклоняясь вперед.

– Я это знал, – кивает Самсон, всегда защищавший исчезнувших.

Что-то тяжелеет у меня внутри – чувство вины перевешивает гнев на исчезнувших рыцарей. Я ведь думала, что они либо трусы, либо слишком слабы, чтобы противостоять влиянию Мидраута. Я думаю о Чарли в ее башне-тюрьме, – может, Мидраут и на них ставит эксперименты? Похитил ли он их потому, что мы украли у него любимую жертву – его дочь?

Лорд Элленби поднимает руку, чтобы остановить поднявшийся шум:

– Сегодня вечером, чуть раньше, двое рыцарей – братья – вместе пришли в Аннун, в сообщество танов Корнуолла. Как только они прибыли, им устроили засаду. Одного поймали, второй сбежал.

– Их забрал Мидраут? – спрашивает Олли.

– И да и нет. Сбежавший брат сказал, что ничего не видел, кроме… вот этого.

Иаза прикалывает к доске примитивный набросок, и рисунок растет, заполняя всю раму. У меня волосы встают дыбом. Две похожие на змей фигуры ползут по бумаге. Я мгновенно понимаю, почему они решили, что за этим стоит Мидраут. Глаз у змей нет, вместо голов у них пасть, напомнившая мне о золотом трейтре, которого я победила два года назад. Они вроде вассалов того монстра. А их тела утыканы шипами.

– Они похожи на шипастые веревки Мидраута, – говорю я.

– Именно так, – кивает лорд Элленби, – только они больше – крупнее человека. И явно они уволокли брата того рыцаря из Аннуна.

– Но в Итхре он все еще жив? – спрашивает Самсон.

Я вижу, что мой друг так же испуган, как и я, – он наваливается на меня боком, словно огромное дерево, которое стремится расти прямо.

– Верно. Но, судя по всему, он лишь тень самого себя. Он ничего не помнит о танах или Аннуне. И с трудом узнает брата.

– И мы не знаем, откуда они явились, эти твари? Или куда они утаскивают наших людей? – спрашивает с первого ряда Майси, капитан харкеров.

– Не знаем, – отвечает Иаза.

– Но откуда-то они должны появиться, – продолжает Майси. – Они там хорошо искали? Может, если я возьму команду…

– Они искали, Майси, – предостерегающим тоном произносит лорд Элленби. – Они все искали.

– Если ты хочешь сказать Кембриджу и Оксфорду, что они плохо делают свое дело, я к твоим услугам. – Иаза вскидывает брови.

Те из нас, кто встречался с кембриджцами, хихикают, а Найамх фыркает.

Лорд Элленби смотрит на всех нас по очереди.

– Совершенно ясно, что у нас новая задача: выяснить, что представляют собой эти твари, откуда они взялись и самое важное: что они делают с нашими рыцарями.

Если бы все было так просто, как на словах…

4

Как только нас отпустили, по залу поплыл тихий гул голосов. Никого не удовлетворило решение просто собирать сведения. Обычно рыцарям охота броситься навстречу трудностям, оставляя планирование на потом, но сейчас все желали прежде всего остановить поток похищений, раз уж возникло такое подозрение.

– Они же не просто сбежали, – говорит Наташа. – Они не испугались, не впали в депрессию. А я так на них злилась!

– Знаю, и ведь это мог быть любой из нас! Но не мучай себя из-за этого, ладно? – говорит Найамх.

Я встаю и иду против людского течения, текущего из зала, чтобы получше изучить рисунок. В нем есть что-то странное – то, чего я не могу уловить. Я прослеживаю изгибы тела змееподобного существа, от безглазой головы вдоль усеянного шипами тела до…

– А где хвост? – спрашиваю я, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Иаза, который неподалеку о чем-то тихо говорит с лордом Элленби и Олли, оглядывается:

– Что такое, Ферн?

– Рыцарь, который это видел, описал хвост?

– Думаю, это условный рисунок, – замечает Иаза. – Но, впрочем, могу проверить.

– Нет-нет, все в порядке.

Я достаточно много рисовала в свое время, чтобы знать: иной раз ты просто набрасываешь общие контуры тела или лица и останавливаешься, когда детализация уже не интересна. Это вовсе не обязательно по отношению к данному рисунку. Но влияние Мидраута, должно быть, распространилось и на меня – оно заставляет видеть предметы буквально, вместо того чтобы пользоваться воображением.

Это не мешает мне думать о якобы бесхвостой твари, когда мы возвращаемся в Итхр. Приходит Киеран, так что я могу остаться за обеденным столом со своей работой, пока они с братом лежат на диване и смотрят какой-то фильм. Киеран в последнее время появляется чаще. Я предполагаю, что Олли должно радовать его присутствие, но в эти дни, похоже, ничто не делает его счастливым. Он лежит, положив голову на колени Киерана, равнодушно глядя на экран.

Я начинаю новый рисунок – свою собственную версию змееподобной твари – и придумываю завершение. Есть ли у нее хвост? Может, у нее две головы с обоих концов туловища? Но ни один вариант не кажется мне достаточно убедительным. Почему я не могу это бросить?

– Мне так жаль, – говорит Олли Киерану, и это заставляет меня посмотреть на них.

– Жаль чего? – спрашиваю я.

– Речь о моих родителях, – пожимает плечами Киеран. – Похоже, смерть сестры заставила их осознать, что они не хотят потерять и меня, но когда со временем их горе поутихло, они вернулись к мысли, что у меня просто «кризис взросления».

– Кстати, о фанатиках, – говорю я. – Заглянет ли к нам сегодня Клемми, как вам кажется?

Папа ушел на ночную смену в роскошный многоквартирный дом, где он работает консьержем. Клемми, его давняя подруга, обычно заходит к нам проверить, как дела, но теперь это случается все реже и реже. Для нас не загадка, почему это так.

– Когда папы нет дома, она не желает омрачать свой взор видом чокнутых вроде нас, – фыркает Олли.

– Мы не чокнутые, – пылко возражает Киеран.

Было время, когда я злилась из-за того, что Клемми больше нравился Олли, но теперь мне чаще всего просто грустно. Но для брата это должно быть вдвойне трудно – ведь Клемми прежде обожала его. Клемми пыталась подобраться ко мне, но это оказалось слишком трудно для нее. Я не уверена, что не сожалею об этом, – но тогда мне просто приходилось защищаться. Стоило ли оно того? Не подтолкнула ли я этим Клемми к Мидрауту? Я невольно задаю себе такие вопросы.

– Ты ведь пойдешь со мной на демонстрацию? – спрашивает Киеран у Олли.

– Что – «Кричи громче»? – интересуюсь я.

– Ну да. Мы не сдаемся, Ферн. И ты знаешь, что всегда можешь к нам присоединиться.

Я качаю головой.

– Не уверен, – говорит Олли. – Я так устал…

– Ну же! – Киеран покачивает на колене голову Олли. – Они же именно этого хотят – измотать нас. Там будет весело!

Олли наконец соглашается, но без особого энтузиазма. А я не в первый раз тревожусь, что мой прекрасный, успешный, энергичный брат… словно угасает.

Киеран остается на ночь, так что у меня нет шанса заговорить об этом с Олли до следующего дня. Мы, как обычно, встречаемся на обратном пути из школы. Вдвоем безопаснее. Прихвостни Мидраута менее склонны затевать что-нибудь, когда мы вместе, а если бы я шла домой одна, уже получила бы как минимум пару плевков или толчков.

– Что с тобой происходит? – спрашиваю я.

– О чем ты? – (Я многозначительно смотрю на него.) – Тебе что-то чудится, Ферн. Я в порядке.

– Я не слепая. Что с тобой? Есть что-то еще, кроме… – Я неопределенным жестом показываю на все вокруг нас, словно говоря: «Кроме общего состояния мира?»

– Не думай, что так уж хорошо меня понимаешь, – огрызается Олли.

– Но я вот о чем, – не отстаю я. – То, как ты себя ведешь…

– Отстань, Ферн! – бросает Олли и прибавляет шагу.

Я не пытаюсь его догнать и не собираюсь извиняться. Что-то действительно не так, и я боюсь, что, если я ничего не выясню, это поглотит моего брата. Но как только я решаю не догонять его, так сразу об этом жалею. Я теперь одна на улице, и хотя эта часть Лондона более безопасна, чем большинство других, влияние Мидраута все же сильно. Несколько мужчин ошиваются возле закусочной, торгующей навынос, они наливаются пивом и подшучивают над прохожими. Потом один из них сосредоточивается на мне – и на моих шрамах от ожогов, – и я понимаю, что мне грозят неприятности. Он лениво подается вперед, загораживая мне дорогу. Я делаю шаг в сторону. Он тоже. Я шагаю в другую сторону. Он повторяет мое движение. Его приятели включаются в игру, подбодряя его.

– Не будь такой сердитой, милая!

– Она недотрогой прикидывается.

– Я просто хочу пройти дальше, – говорю я как можно тверже.

– Ну разве тебе не хочется поболтать? Ты ранишь мои чувства, – ухмыляется мужчина.

– Эй, отстань от моей сестры!

Это Олли, он отталкивает мужчину и тянет меня за собой. Он излучает… не ярость, хотя и нечто похожее. Силу. Он излучает силу. Это версия его Иммрала, что проявляется в Итхре, внезапно понимаю я. Это тот вид силы, которой обладает здесь Мидраут: способность приказывать другим, властвовать над ними или разжигать толпу. Это то, что начинало проявляться во мне, перед тем как у меня был отобран Иммрал.

– Да мы просто шутим, – отвечает мужчина.

– Идем! – Я дергаю Олли за руку.

Мне хочется одного: поскорее добраться до дому.