Лалин Полл

Стая

Laline Paull

POD

Copyright © Laline Paull, 2022

This edition is published by arrangement with The Peters Fraser and Dunlop Group Ltd and The Van Lear Agency LLC

В коллаже на обложке использованы фотографии и иллюстрации: © Vitaliy Berkovych, Alexander Tolstykh, Arabic Logos, Bokeh Blur Background, Melok, DianaFinch, yuRomanovich, Christos Georghiou / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Грушецкий И., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Лалин Полл блестяще справляется с одной из важнейших задач литературы: давать человеческий голос тем, у кого его нет».
Амитав Гош

* * *

Я хочу домой,Если дом не акулья пасть,Если дом не ствол пистолета.Никто не уходит из дома,Пока дом не прогонит сам.Варсан Шайр «Дом»
Настоящие места никогда не отмечаются на картах. Герман Мелвилл«Моби Дик», глава XII[1]


Пролог

Покачиваясь в полусне на поверхности, Эа мгновенно просыпается. Ее рефлексы никогда не спят. Но это всего лишь любовные игры молодой пары дельфинов. Они выпрыгивают из воды, с шумом плюхаются обратно, а затем в облаке пузырьков медленно сходятся живот к животу. Эа нравится их танец. Некоторые вещи никогда не меняются. Просто делают их теперь другие.

Всего лишь за три поколения стая превратилась в новое племя, в котором грациозность спиннеров смешалась с силой афалин[2]. Как и всем старикам, все молодые кажутся Эа красивее, но она понимает – молодость не вернуть. Время идет так быстро: теленка только отлучили от груди, а вот он уже ищет себе пару. Сумерки и рассветы мчатся друг за другом так, словно океан ускорил свой ритм.

Эа не возражает. Ход времени приближает ее воссоединение с океаном и с тем, чье сердце все еще бьется в ее теме. Смена сезонов утратила четкость, уже неважно чередование лун, ее перестали интересовать сроки нереста рыб и скорость роста кораллов. На закате жизни не стоит пренебрегать ритуалами, которым она так противилась в молодости. И вообще, если бы не она, может, ничего бы и не случилось.

Все разрушилось, но Эа больше не винит себя. То, что произошло, куда серьезнее, чем ее вина.

* * *

Эа наблюдает за любвеобильной молодой парой, на которую теперь с возбуждением смотрят остальные. Она и другие старшие могут считать новое поколение поверхностным и нелюбопытным, но их мнение останется при них. Молодежь не страдает ностальгией. Разве что кто-нибудь из них вспомнит мимоходом о прошлом. Ну и что, что они принадлежат к разным видам? Эа – последний дельфин-прядильщик из мирной стаи Лонги, некогда обитавшей в океане. Другие старшие – все афалины – из печально известной мегастаи Tursiops. Трудно поверить, что когда-то они цеплялись за свое происхождение.

Эа пытается жить настоящим моментом, считая каждый новый мирный день подарком. Но даже когда бóльшая часть стаи спит, Эа никогда не расслабляется до конца. Какое-то смутное чувство, что-то давнее заставляет ее спать вполглаза. Она слушает океан всегда, но пока не происходит ничего необычного. Никаких скрежещущих звуков, никаких вскриков от боли. Только время от времени кому-нибудь из стариков снится красная вода, и он просыпается с визгом. Эа рада бы оказаться там, чтобы помочь, но… все закончилось. Они уже в другом месте.

Иногда Эа хочется поделиться своей историей, чтобы все узнали, каково жить здесь. Но одного только уважительного отношения к старшим мало, чтобы ее стали слушать. Молодежь не любит неприятных историй. Эа понимает это. Когда-то и она была такой же.

В правду трудно поверить, но еще тяжелее с ней жить.

1

Пелагиаль, открытое море

[3]

Где-то в Индийском океане, неподалеку от экватора, лежит архипелаг, протянувшийся почти на четыреста миль. Изогнутую цепь возглавляет большой восточный остров, далее она сужается к западу, оканчиваясь тремя крошечными атоллами. В ряду островов есть разрыв как раз на месте атолла, испарившегося во второй половине двадцатого века во время ядерных испытаний.

В этих неспокойных водах нашли приют разрозненные остатки разных видов морских беженцев, но наша история повествует о двух группах китообразных, о двух братских видах с тяжелым прошлым. Первыми стали Лонги, маленькая стая Stenella longirostris или, как их еще называют, дельфинов-прядильщиков. Вторую группу составили обычные афалины, или Tursiops truncatus. Они выгнали Лонги из дома и заняли их место.

У каждой стаи есть собственная гордость, каждый ее представитель свысока относится к чужакам. Но всех их объединяет один фатальный недостаток: они думают, что знают океан.

2

Неправильный ребенок

Рассвет едва забрезжил над морем, когда поблескивающая серебром стая Лонги вернулась с очередной успешной ночной охоты.

Юная Эа готовилась к осуществлению своего плана, когда вместе со всеми прошла по широкому проливу в безопасные воды родной лагуны. Оказавшись дома, она покинула стаю, стараясь привлекать как можно меньше внимания. Сегодня ее совсем не тянуло заниматься любовью с молодыми дельфинами.

Эа возмущало, что из-за того что она отказывает женихам, все решили, будто у нее какие-то проблемы. Эа не чувствовала себя ни больной, ни уставшей, ей просто не хотелось заниматься сексом и ей было наплевать на то, какое это полезное занятие. Она с нетерпением ждала своего совершеннолетия совсем по другой причине, но его приход стал для нее горьким разочарованием. Эа не стала лучше слышать, музыка океана не ворвалась как по волшебству в ее сознание. Вместо этого она продолжала слышать неприятные пугающие звуки, которые, как считала даже ее мать, Эа чудились.

Никто больше не слышал ничего подобного. Страдала от них одна Эа. Звуки ужасно раздражали ее, заставляли испытывать стыд от непонимания, за что и почему она могла навлечь на себя эту боль и страх.

Стая ценила ее как хорошую охотницу, но сама Эа прежде всего желала стать нормальной. Тогда бы и она могла беззаботно кружиться под музыку океана, как все остальные, могла бы настроиться на общий ритм. Она была быстрой, здоровой и очень хотела добиться успеха, но услышать музыку не удавалось. Другие Лонги с легкостью совершали изящные движения. Танец был для них видом искусства, а еще спортом и ритуалом. И заключался он в единении с океаном. Каждый, кто хотя бы раз испытал это, навсегда проникался радостью, свойственной многим Лонги. Молодые дельфины осваивали этот навык в период полового созревания. Но даже вступив в пору зрелости, Эа так и не смогла приобщиться к общему знанию. Она понимала, что ее попытки технически верны, но некрасивы.

Никто не мог объяснить эту ее странную особенность. Она часто вздрагивала от неприятных звуков. Возможно, Эа была слишком чувствительна даже по меркам Лонги.

Звуки проникали прямо в мелон[4], порождали болезненные ощущения и не раз сбивали с курса. Отгородиться от них никак не получалось. Другие дельфины приглашали ее в свой изящный хоровод, но саму Эа это приводило только к новым разочарованиям и головным болям, длившимся иногда по несколько дней.

Завидуя другим, она каждый день одержимо пыталась услышать исцеляющую музыку, но океан продолжал отказывать ей в этом даре. Эа гневалась; наверное, именно это и позволяло ей справляться с ситуацией. Раз ей не дается то, чем обладают другие, то и не надо! Она возьмет свое в чем-нибудь другом. В конце концов, она могла охотиться. Разве этого недостаточно? Да, ей никогда не выбиться в лидеры, все думают, что у нее трудный характер, но Эа делала вид, что ей наплевать. И только ее мать знала, как сильно она горевала и как ненавидела жалость окружающих.



Половая зрелость принесла разочарование и шок. Разочарование от того, что слух так и не улучшился, а шок потому, что, несмотря на ее неуклюжесть, женихов вокруг было хоть отбавляй. Эа ожидала, что ее уродливый внутренний мир, состоявший из дурных мыслей, желаний и обид, отразится на ее внешности, но этого не случилось. Все Лонги были красивы, но только Эа была особенной.

Изящество, присущее ее народу, в Эа проявилось даже с избытком. Темные линии вокруг глаз у нее были длиннее, живот жемчужного цвета украшали блестящие черточки, словно придающие скорости ее движениям. Все Лонги обладали красивыми грудными и хвостовыми плавниками, и в этом Эа ничем не выделялась, но вот лицо ее было особенным. Рострум[5] длиннее обычного, костные выступы над глазами более массивные. Сами глаза имели удлиненный разрез, и темные линии вокруг них казались шире. Плыть с ней рядом во время охоты – одно удовольствие. Наблюдая за ее природной грацией, никто бы не заподозрил, что она всего лишь имитирует характерные движения прядильщиков. Все в общем-то знали о том, что у нее проблемы со слухом, но малейшее сочувствие приводило ее в ярость и побуждало продолжать попытки стать такой же, как остальные. А музыки все не было и не было. Эта часть жизни не для нее. Эа привыкла.



Сейчас она неторопливо плыла в водах лагуны, с одной стороны стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, но с другой – стремясь побыстрее оказаться там, где ее уже не смогут заметить и позвать обратно. Ее целью была черная коралловая стена, давно обжитая колонией мурен. Это было запретное место, вода здесь имела другой состав, и, кроме Эа, никто сюда не совался. Взрослые Лонги уважали мурен, но не могли избавиться от отвращения к их уродливым мордам, а телята вздрагивали, заслышав злобных соседей с дальнего конца лагуны.

Стену она нашла случайно, когда искала укромное местечко, чтобы погоревать без помех. Увидев, куда она попала, она чуть дыхало[6] не открыла от удивления. Огромные, похожие на угрей чудища наполовину вылезли из расщелин, уставившись на нее маленькими желтыми глазками. Ошарашенная Эа быстро заметила печать изощренного разума на злых мордах и уже не боялась. Когда они перестали разглядывать друг друга, мурены вернулись к обычному для них созерцанию, тогда Эа поняла, что ее присутствие сочтено необременительным, и почувствовала себя польщенной. Стена мурен стала ее тайным убежищем; ее мать об этом знала, но никому не говорила.



Эа почти добралась, когда солнце коснулось горизонта и чуть подсветило коралловое дно лагуны. Издали до нее доносились звуки играющей стаи, взрослые выводили трели удовольствия, телята радостно покрикивали в детской зоне. Она улавливала сплетни и споры о последней охоте, и ей было приятно узнать, что они с матерью снова оказались в числе лучших. У них был свой молчаливый язык, которому ее научила мать, когда поняла, что Эа не такая как все, так что теперь они хранили общий секрет.

Но сегодня ее ждали мурены, выглядывавшие из своих нор. Некоторые специально подставляли тела последним солнечным лучам, словно хвастаясь замысловатыми узорами. Здесь были и ее любимицы: огромная иссиня-черная с коричневыми пятнами и желто-зеленая с серыми полосками. Другие маскировались в тени, посверкивая желтыми глазами. Они не проявляли дружелюбия и не ждали любезности, но Эа радовалась им. Она только сделала глубокий вдох, чтобы опуститься и поздороваться, как в толще воды разнесся отдаленный вой.

Это не был один из тех пугающих шумов в ее голове, и он не вызвал боли в мелоне. Это был настоящий звук, издаваемый живым существом, пришедшим издалека. Никто из дельфинов не звучал так. Звук был далеким и четким, и таким ясным – не крик боли и не музыка океана, никто бы и не подумал кружиться в воде, услышав его. Кто-то далекий хотел что-то сообщить, и сообщение разносилось в толще воды на многие мили.

Эа попыталась развернуться так, чтобы лучше слышать. В сердце возникло странное ощущение, как будто оно распухло и стало чувствительным. Звук разнесся далеко, а потом наступила тишина. Эа продолжала вслушиваться.

Долго она не слышала ничего и даже успела подумать, а не почудилось ли ей, когда звук возник снова. На этот раз вода донесла до нее целый набор хлопков и щелчков, потом – снова пауза, и еще один протяжный вой. Сообщение имело структуру.

Кит! Это, конечно, кит, никто другой так не звучит. Эа не приходилось ни слышать, ни видеть китов раньше, тем не менее она знала, что они дальние родственники. И хотя она не могла расшифровать послание, звук пульсировал в ее крови.

Кит пел на древнем пелагиальском, этот язык уже не использовался, но щелканье Лонги произошло именно от него. Мать рассказывала, что в песнях китов важен не только звук, но и паузы, заполненные тишиной. Эа развернулась и поплыла туда, где кончалась стена мурен, чтобы лучше слышать.

Кит снова подал голос, и на этот раз он напоминал отдаленный гром. Звуковые волны все еще неслись вдаль, а кит уже сменил тембр и завыл, словно зарыдал, и сердце Эа наполнилось одиночеством и страданием. Ощущения быстро исчезли. Эа слышала лишь тишину. Другую тишину. Песня кончилась. Кит ушел, оставив Эа с ощущением облегчения от того, что кто-то сумел понять ее боль и одиночество.

Сзади раздалось шипение. Эа резко развернулась. Мурены повылезали из своих нор, их крючковатые пасти сердито открывались и закрывались. Они ждали ее, а она, взволнованная песней кита, напрочь забыла о них и о том, как надлежит сообщать о своем прибытии. Вот они и обиделись. Обида читалась в суровых глазах, в том, как они распускали длинные спинные плавники и рассерженно шипели.

– Уходи… Иди отсюда…

Эа мигом забыла китовую песню и отпрянула от мурен. Сегодня они не были ее друзьями, ее гнали прочь. Но она пока не хотела возвращаться, не хотела ни с кем заниматься любовью; песня кита потрясла ее настолько, что вернуться к стае как ни в чем не бывало казалось ей невозможным.

Мурены приблизились. Их спинные плавники чуть заметно колыхались в потоке, ощущаемом только ими. В глазах не осталось и тени обычной терпимости. Эа охватила легкая паника. Можно, конечно, беспечно поплыть себе назад, но дорогу перекрывали мощные челюсти, которые запросто могли тяпнуть ее за бок.

– Эа, иди сюда, милая… – Мать позвала ее на их секретном охотничьем языке. Эа обернулась и увидела, что мама уже здесь, и почувствовала облегчение, перекрывшее негодование из-за вторжения.

Она скользнула вперед и, несмотря на то что давно выросла, с удовольствием спряталась за большим грудным плавником матери. Мать надежно прикрыла ее, и они вместе отплыли подальше от стены мурен и поднялись подышать на поверхность. Здесь они немножко поплавали, не говоря ни слова. Эа, конечно, слегка расстроило, что ее убежище обнаружили, но любопытство пересилило.

– Это правда был кит? – спросила она уже на языке Лонги.

– Да, полосатик, – ответила мать. – Он иногда проходит этим путем.

– А почему он никогда не заходит к нам? Я думала, мы родня.

Эа почувствовала перемену в потоке любви, исходящем от матери.

– Он очень далеко. Идет по старой песенной тропе своего народа…

– А почему он такой грустный?

Эа ощутила, как выровнялось успокаивающее внимание матери.

– Ты поняла его песню?

– Только, что она печальная. А больше ничего. Это был древнепелагиальский?

– Да, он. Здорово, что ты помнишь… Как ты поняла?

– Ты сама говорила, что в нем используют тишину, как мы во время охоты. О чем он пел?

Эа почувствовала, что мать слишком долго думает над ответом, а значит, она что-то скрывает.

– Ну, скажи же! – грубовато поторопила она мать. – Если я уже достаточно взрослая, чтобы танцевать Исход…

– Исход – это наша общая ответственность, Эа, а не только твоя! Это наш долг. Мы должны вернуть его тем, кто помог нам быть здесь и сейчас! Хорошо, скажу. Кит поет о боли и смерти. Но он поет для своего народа, а не для нашего. Ты довольна?

– Тогда мы должны помочь ему! – В Эа взбурлила энергия, словно она проплыла через стаю медуз. Ей казалось, что теперь она поняла полный смысл песни кита.

– Мы ничем ему не поможем. Мы ничего не сможем сделать.

Эа в удивлении замерла.

– «Мы?» Ты хочешь сказать, что его слышат все?

Мать подплыла ближе. Эа прекрасно чувствовала тепло и любовь, исходящие от нее.

– Нет никакого смысла слышать боль, Эа. Мы слушаем музыку, мы кружимся.

– Ну как я могу танцевать, когда слышу боль! Я должна что-то сделать!

– Можешь, можешь, дорогая моя, – просто наслаждайся жизнью.

– И какая в этом польза?

Мать не ответила и поплыла вперед. Они пересекли лагуну. До стаи оставалось уже совсем недалеко. Опять любовные послания, опять партнеры! От них Эа и бежала. Но она зря беспокоилась. Стая уже готовилась ко сну. Вокруг царили мир и красота.

Эа почти забыла смущение и испуг, теперь она чувствовала только приятную телесную усталость после недавней охоты. Вокруг не оказалось озабоченных женихов, никто к ней не приставал. Она попыталась вспомнить китовую песню и не смогла. Песня исчезла из памяти.

– Тихо, тихо, дорогая. – Мать заняла спальное место среди друзей и немножко подвигалась в воде, как обычно делали Лонги, приглашая лечь рядом. Эа и впрямь нуждалась в этом. Группа дельфинов, собравшаяся для того чтобы вместе спать, медленно поднималась к поверхности и так же медленно опускалась на глубину – таким образом возникал ритм, при котором сначала спало одно полушарие мозга, потом – другое. Так нужно для всеобщей безопасности, чтобы вся стая чувствовала себя защищенной.

Мать рядом с Эа не спала, пока ее любимый трудный ребенок не уснул. Только тогда она позволила себе войти в состояние глубокого ночного покоя.

3

Исход

На самом деле Эа лежала на поверхности без сна, стараясь не потревожить спящую рядом мать. Сознание молодой дельфинихи работало на полную мощность. Ее многое беспокоило: и старые заботы, и новая информация, например то, что, оказывается, вся стая слышала песню страдающего кита. Сбивало с толку, что никто ничего не сделал, даже не обсудил такую потрясающую новость. Но и старые мысли не отпускали. Прежде всего пугало приближение Исхода.

Когда Эа думала об этом, сердце ее начинало трепетать, как раненая рыба. До ритуального танца оставалось два полных лунных цикла. Эа знала, что на восходе Великой Летней Полной Луны стая вернется домой. Как обычно, вокруг будет колыхаться океан, его ритм будет порождать желание, и дельфины с удовольствием будут заниматься любовью.

Эа часто думала: неужели она единственная, кого беспокоит приближение ритуала и растущее напряжение, но, похоже, все относились к этому спокойно. Самые сильные и творчески одаренные прядильщики оттачивали свою технику, а прочие наматывали круги вокруг них, убеждая себя и других в том, что все будет как обычно – честно и безопасно. Лагуна не подходила для проведения ритуала, ее замкнутое пространство не позволяло разогнаться как следует, чтобы совершить настоящий прыжок или вращение, а без них как еще испытать подлинный страх, преодолеть его, прийти к триумфу, к полной свободе и раскрепощению. А что же Эа? Для нее все останется по-прежнему – неудача и унижение.

Она понимала и признавала важность Исхода как молитвы-движения, как благодарности океану от народа Лонги за то, что он позволил стае выжить. Все телята знали историю о том, как жестокие афалины изгнали народ Лонги из прекрасных родных вод, как стае пришлось долго бродить по океану, преодолевая трудности и неся потери.

Именно это передавал общий круговой танец – каскад вращений, падений и громких плесков – как стае пришлось покинуть безопасность родной лагуны и выйти в безбрежные просторы, таящие множество опасностей. И как потом была найдена нынешняя лагуна, ставшая почти такой же родной, как далекая родина. Ну а потом можно будет снова забыть об этом на целый год и спокойно заниматься своими делами.



Конечно, Эа знала эту историю назубок. Молодежь росла и предвкушала, как летом они выйдут вместе со взрослыми из лагуны в океан. Им не терпелось научиться головокружительным вращениям и потрясающим громким падениям. Да что там говорить: мать Эа умела делать в прыжке по семь оборотов! За вращением следовал удар по воде, нырок и вихрь пузырей. Все это несло определенный смысл для тех, кто наблюдал за танцем из-под воды. Но прежде необходимо настроить тело и душу в унисон с музыкой океана.

Маленькая Эа с восторгом и благоговением наблюдала за тем, как ее мать сверкающей спиралью вылетает из воды. Ей казалось, что ничего красивее она не видела. Мать входила в воду, увлекая за собой стихию воздуха, падения и всплески звучали как рифмы – настоящая водная поэзия!

Теперь, годы спустя, Эа уже не восторгалась; она не хотела повторять эти акробатические этюды и понимать, что ничего не получается.

Вращение во время Исхода иногда повергало участников в транс. Эа много раз наблюдала, как мать приводила в чувство тех, кто соскользнул в это состояние и не мог выбраться сам. По рассказам тех, кто это испытал, им являлись видения и духи предков, а некоторые утверждали, что познали слияние с океаном. Вот они-то чаще всего и не могли вернуться сами. Чтобы эти дельфины, медленно дрейфующие в потустороннем океане, не покинули до времени свои физические тела, их товарищам приходилось собираться вокруг и возвращать их в реальность прикосновениями и словами.

Эа побаивалась своего воображения. Она меньше всего стремилась к пугающим видениям и неконтролируемым переживаниям. Сегодняшняя песня кита – другое дело. Боль эхом отозвалась в ее сознании. Где-то в океане шла своим путем родственная ей душа.

4

Певец

Иногда в океане звучала томительная песня кита – вот и Эа недавно слышала ее, но никто из дельфинов архипелага никогда его не видел. Архипелаг оказался в фокусе его огромной орбиты, и только по мощи его баритона становилось понятно, что кит происходит из семьи полосатиков. В его благородном роду были синие киты, финвалы, малые полосатики, серые киты, южные киты и горбачи, к которым относился он сам. Так что незримый певец представлялся Эа зрелым самцом в расцвете сил, вес его составлял более тридцати тонн – по одной на каждый прожитый год. Вместе с огромными грудными плавниками он достигал пятидесяти футов в поперечнике. Но среди выдающихся родственников-певцов Полосатик был изгоем.

Никто не хотел слушать его новую песню, так не похожую на традиционные мощные баллады. Ни один самец из его соплеменников никогда не подражал ему в знак одобрения, и ни одна самка не ответила сладкозвучным призывным мычанием. Песня стала делом всей его жизни, он потратил годы на ее создание, в ней были тщательно выверены малейшие звуковые колебания, точнейшим образом определена протяженность каждого звука. В ней неразрывно сплелись разные темы, и теперь родился песенный цикл длительностью до трех бессонных восходов. Даже после этого Полосатик продолжал совершенствовать тембр и октавы своего раскатистого бас-баритона, исходившего из глубины огромного тела, и переходы к более высоким тонам, которые он умел испускать из собственной головы, как звуковые лучи.

Впрочем, это все неважно. Много лет страстный артист в нем продолжал экспериментировать, пытаясь подобрать лучшее звучание для своей песни в надежде, что это наконец позволит ему связаться с теми, чьи жизни он пытался спасти.

В конце концов пожилой, мудрый и страдающий кит, которым он стал годы спустя, пытался примирить художника, жившего внутри него, с истиной, которая давно ему открылась. Боли не хотел никто, ни в виде песни, ни в какой другой форме. Соплеменники бежали от него, а он все пел: чтобы предостеречь их и направить в безопасное место.



Задолго до рождения Эа, до того как Лонги были вынуждены бежать и наслаждались жизнью у себя дома, Полосатик и вся его большая семья с удовольствием странствовали от южных холодных вод к теплым тропическим нерестилищам. Толпы горбачей бродили по одним и тем же певчим тропам, желая повидаться с друзьями и родственниками и посмотреть на забавы молодых.

Полосатик уже достиг совершеннолетия, на его грудных плавниках поселились маленькие колонии острых ракушек. Он знал, что они полезны для брачных битв, но ему не нравились конфликты. Понаблюдав за схватками самцов, он удивился, почему бы им просто не петь получше. Самкам всегда нравились хорошие песни, и с юных лет Полосатик привык развлекать членов семьи вокальными упражнениями. С возрастом его диапазон увеличивался, но сохранял легкий тон, и он возлагал надежды на то, что со временем станет Певцом Океана. Эту ежегодную почетную награду присуждали самцу любого вида, чей песенный цикл становился самым популярным. В этом и заключалось удовольствие на певческих путях: послушать, как претенденты на звание развлекают неторопливо плывущие стаи.

Молодой Полосатик как раз работал над собственной версией традиционной арии, когда семья пересекла знакомые течения, за которыми, собственно, и начинались тропики. До архипелага, где обычно размножались киты, оставалось совсем немного. Волнение нарастало. Уже готовые к брачным играм самки проталкивались вперед, холостяки скромно держались позади, старейшины традиционно занимали место в середине. В общем гомоне невозможно было сосредоточиться и правильно выстроить свою партию. Полосатик отплыл в сторону.

Он чувствовал, как от группы женщин впереди, матерей и бабушек, исходит мирное ощущение довольства. Они упоенно болтали – еще бы, ведь не виделись целый год. Он слышал вскрики молодых китов, копивших тепло, чтобы согреть благосклонных самок. И все-таки вокруг было слишком шумно. Он двинулся дальше.

А потом раздался незнакомый звук, такой мощный, что поглотил все другие звуки, а через мгновение последовал могучий удар. Что-то огромное неслось на них, направляясь прямо в гущу китов. Безликий металлический зверь пробороздил поверхность океана. Киты все еще растерянно озирались, не в силах оценить ужасающие размеры пришельца, а он уже ворвался в самую середину стаи, вспыхнул и исчез в глубине. Юный Полосатик повернул назад, но там была только багровая муть. Он плыл в крови своей семьи. Он искал их, но стаи больше не было. Полосатик не верил своим глазам – семья пропала. Он ждал, ждал долго. А потом пришли акулы. Больше здесь делать было нечего. Он ушел.

* * *

Он долго бродил по океану без всякой цели, пока не ощутил магнетизм другой тропы. Не раздумывая, он повернул на нее, надеясь скоро встретить сородичей. Его песня застряла где-то глубоко в теле, как длинный металлический шип, который многие годы носил в себе его пропавший дядя.

Песенная дорога казалась устрашающе тихой, но гидролокатор Полосатика улавливал, что впереди есть скопление живых существ. «Ощупав» место звуковым лучом, он понял, что это какое-то странное сборище, там были киты, черепахи и, как ни странно, рыба-молот. Картинка была подробной, но странной – никто не двигался.

Все были мертвы. Полосатик подплыл ближе. Открылась еще одна странность. Рыб и животных окутывала почти прозрачная голубоватая пелена, перегораживающая древнюю китовую дорогу. Здесь тысячи лет ходили его сородичи. Он и сам проходил здесь с мест кормления к нересту. Идя этой дорогой, киты пели о течениях, о впадинах и горах на морском дне, об излюбленных маршрутах акул и их пиршественных водах. Нигде в океане нельзя было считать себя в безопасности, и подобные песни иногда здорово облегчали путь.

Полосатик задыхался. Он заставил себя смотреть на детеныша голубого кита. Нейлоновые нити глубоко врезались в его кожу. Тело китенка основательно подгнило. Полосатик догадался, что мать оставалась рядом до тех пор, пока могла выносить… А может быть, пришли акулы. Они тоже были здесь. Много. Их тоже не миновала завеса смерти. Несмотря на ужас, поразивший его сознание, Полосатик продолжал осматривать страшное место.

Ему хотелось реветь от боли, но он словно онемел. Вдалеке он слышал звук стального монстра. Глядя на мертвых в сети, он чувствовал, как из глубины его существа поднимается волна ярости. Он постарался запомнить рев монстра. Он вбирал в себя ненавистный звук, заполнял сознание видом мертвых тел до тех пор, пока не почувствовал, что переполнен. Тогда он ушел.

Несколько бессонных ночей мрачный Полосатик не останавливался. Он не знал, как вернуться на дорогу, по которой его семья всегда возвращалась к южным льдам, поэтому продолжал двигаться вперед. Судя по течению, он все еще находился в тропиках, но места вокруг не узнавал, и когда однажды до него вдруг донеслась задорная песня каких-то горбатых холостяков, он сначала решил, что ему померещилось. Старая песня; только пели ее где-то неподалеку и довольно приятными голосами.

Вскоре все выяснилось. Распевала компания молодых китов-трубадуров, настоящих жителей экваториальной литорали, как они гордо представились. «Парень! Здесь прекрасное место для жизни!» Полосатик не мог понять, это такая шутка? Но его тепло приняли, и он был благодарен. Они не уставали повторять свою балладу о путешествии из тропиков к полярным водам, но кое-что в ней поменяли. Теперь в ней больше пелось о наслаждении жизнью и о том, как хорошо вообще никуда не ходить. Когда Полосатик пытался расспрашивать, почему с ними нет других родичей, куда подевались самки, молодняк и старейшины, они только начинали петь громче. В песне очень много места отводилось восхвалению прекрасной еды и воды, а остальная часть посвящалась будущим подвигам в схватках за самок.

У молодого Полосатика никого не осталось, так что спешить ему было просто некуда. Беда заключалась в том, что он больше не мог петь. Голос как будто застрял где-то в глубине его большого тела и так и не вернулся. Но здесь немому было не место. Однако, кроме гулкого рокота откуда-то из желудка, он больше ничем не мог порадовать свою новую компанию. Когда он зарокотал впервые, они поразились силе звука и поняли, что он не прочь присоединиться к ним, и выразили поддержку. Он слушал их трели на грани фальцета – все, что позволял им небольшой домашний диапазон, – и нашел их музыку банальной и слащавой. Однажды его все-таки спросили, почему он сам не поет. Он не смог ответить и только повторял свою единственную довольно монотонную партию. Ответ не удовлетворил. Они посовещались и решили: «Спой нам!»

Он отказался. Но они по-детски продолжали распевать свое требование – казалось, они находили его забавным. Полосатик почувствовал, как глубоко внутри его тела что-то шевельнулось. Холостяки продолжали настаивать, впрочем, совершенно беззлобно, а он с тревогой следил за нарастанием напряжения в голове: что-то поднималось из самой его глубины, рвалось наружу, душило; он даже испугался, как бы голова не лопнула. В пасти словно трепыхался неудачно проглоченный кальмар, и тогда он наконец понял, что его мучает. В его плоти, в костях, в крови зарождалась новая ужасная песня. Она бурей сотрясала его легкие и рвалась наружу.

– Спой нам! – кричали трубадуры. – Покажи себя!



И тогда из тела и души Полосатика в океан вырвался могучий поток звуков. В нем сосредоточились вся любовь, вся ярость и горе, которые он долго нес в себе. Он запел, запел громче, чем когда-либо пел любой кит, и голос его разнесся по океану на сотни миль. Сила песни потрясла слушателей, проникла в их разум, в их кости, и они тоже услышали боль, живущую в его сердце, почуяли вкус крови в воде. Трубадуры взревели в панике, закружились, отыскивая стального монстра, призрак которого вызвал Полосатик своей песней. Они прониклись его яростью.

Это не песня, это чистый ужас! Прикоснувшись к его больному воображению, они сами пережили боль. И сразу стало понятно, что они слишком разные, что вместе им не ужиться. Они пожелали ему удачи в странствиях, но, самое главное, они хотели, чтобы он унес свою песню как можно дальше. А вот когда и если у него будет другое настроение, пусть возвращается, они будут рады принять его. А они уж как-нибудь будут продолжать наслаждаться щедростью жизни, они не хотят впускать в нее трагедию.

Итак, его прогнали. Полосатик не знал, куда идти. Но от своего гнева, от своей правды отказываться он не собирался. Красивые древние песни привели к гибели всю его семью, и он никогда больше не будет их петь. И в полярные моря он не вернется. Останется здесь, в этом теплом океане, где полным-полно стальных демонов, пьющих кровь, извергающих грязь, поющих такими голосами, что кроме как пыткой их песню назвать нельзя. Полосатик – всего лишь одинокий кит, его песня не могла победить монстров, – но он может стать для всех китов спасательным маяком, если только они услышат его.

Он снова и снова вкладывал все силы в свою песню, но ни один соплеменник не подал виду, что услышал его, и тогда он погрузился в угрюмую медитацию, поклявшись совершенствовать свою песню до бесконечности.

Прошли годы, но он сохранил веру. Он стал Певцом. Такова была плата за одиночество.

5

Афалины, мегастая

В двух днях плавания от места обитания маленького племени Лонги, на дальнем восточном конце архипелага обосновалась мегастая афалинов. Их было больше пятисот. И нет бы им дремать спокойно, как обычно после большой охоты, но что-то прервало их сон. Тревога взбудоражила и без того не самое спокойное стойбище, тревога выгоняла дельфинов из спальных бухточек, она грозила перерасти в панику под беспорядочные споры о природе грохочущих звуков. Да, небо потемнело, но гроза не собиралась. Может быть, это такой сигнал, извещающий о том, что пробудились океанские демоны и вот-вот начнут действовать? А если так, то не пора ли отправиться поохотиться на сарпу[7], чтобы потом, когда придет боль, она не так мучила? Или все-таки буря?

Конечно, надо подождать приказа владыки Ку… а вдруг…

Никто не осмелился закончить мысль. В Первом гареме Первая жена великого владыки Ку, величественная и красивая Деви, всегда была в курсе всех слухов. Это составляло основу ее власти. А слухи были такие: что если повелитель ошибается? Что если он уже слишком стар? Что если он болен?

«Что если…»?! Деви крутанулась в гневе, а ее компаньонки сжались и приняли позу покорности. От них не укрылось настроение матроны. Она почуяла предательство? И на кого падет ее подозрение? Кому охота оказаться выброшенным из гарема на самую окраину родных вод? Все молчали.

Деви развернулась, пытаясь разобраться в какофонии звуков, издаваемых стаей. Она слышала многочисленные шлепки по воде, слышала гневное гудение. Это означало, что напряжение растет. В стае часто спорили, особенно когда сарпа уже переварилась и желудок начинал подавать неприятные сигналы. Другие жены глухо роптали: у Деви есть привилегии, и почему бы ими не воспользоваться и не отвести их в загон, где роилась сарпа.

Что там надвигается – буря или демоны, – им все равно; они давно пристрастились к сарпе как к наркотику, тем более что сарпа не мешала серьезной охоте и сексуальным утехам. Деви отключила слух от знакомого бормотания, этот навык она давно освоила. Так легче было подслушивать, а теперь так легче было сосредоточиться на попытках услышать океанских демонов. Они последовали за афалинами в новые воды, а сейчас дрались друг с другом где-то в глубине. Так уже бывало раньше: океан вдруг взрывался яростным ревом, способным оглушить даже сильного самца, если тому не повезет попасть под мощный гидроакустический удар. Отвратительные отголоски демонических сражений вызывали кошмары, галлюцинации, а иногда приводили к тому, что детеныши до срока покидали животы матерей. Единственное, что могло помочь, это найти скалистое убежище и съесть сарпу.

Сарпа была маленькой серебристой рыбкой со странными зеркальными глазами и крошечными желтыми пятнышками на боках. Первоначальные обитатели этих вод, изнеженные и суеверные Лонги, почему-то считали мелководные косяки грязной рыбой. Но когда Лонги ушли, а демоны начали визжать и реветь все чаще, одной из жен гарема по имени Яру пришла в голову идея поесть сарпу исключительно для очищения желудка. Яру надеялась, что рвота облегчит головную боль, но вместо этого непривычная рыба ввергла ее в транс. Зато после сарпы она намного спокойнее выдерживала крики демонов, и Дэви заявила, что признает открытие полезным. После этого все набросились на сарпу.

Эффект первого приема уже не возвращался, но анестезирующие свойства не пропали. Владыка Ку приказал считать всю эту рыбу собственностью Первого клана. Он же ввел строгое нормирование. Сарпу загнали в узкую бухту, заросшую водорослями, туда, где Яру впервые наткнулась на них. В обмен на это открытие, полезное для стаи, владыка Ку закрывал глаза на частые отлучки Деви за сарпой, хотя его главный помощник, владыка Сплит, этого не одобрял. А больше никто не смел войти в сарповую бухту. Дисциплина у афалин была поставлена строго. Нарушение распоряжений начальства влекло за собой тяжкие последствия вплоть до смерти.

Внимательно вслушиваясь в шумы океана, Деви сделала выводы. Это никакие не демоны, а просто сильный шторм. Стае надлежит выйти в океан, пока еще есть время выбраться из бухты, иначе волны в тесном пространстве могут побить многих. Она очень хотела, чтобы владыка Ку отдал соответствующий приказ, но не знала, где его искать.

Тем временем паника нарастала. Еще немного, и стаю будет уже невозможно контролировать. Приказа от самки они не примут. А эти клуши, товарки по гарему, все еще бурчат о сарпе! Деви огрела хвостом ближайшую соседку и отправилась наводить порядок в других гаремах.

Вернувшись в Первый гарем, она услышала, как ее старший сын Чит опять затянул свою громкую немелодичную песню. Понятно, что так он пытался успокоить себя, а завидев мать, взвизгнул от восторга и бросился к ней, чтобы пососать молоко, – с некоторых пор Деви терпеть этого не могла. Подруги стали щекотать его, чтобы насмешить и отвлечь, а Деви приметила, кто из них оказался проворнее. И снова Яру, самая младшая из жен, продолжала кормить дочь грудью, вместо того чтобы помочь Первой жене. Ладно. У нее хотя бы не было сына, в котором очень нуждался владыка Ку. Не считать же серьезным наследником добродушного простака Чита, державшегося в стороне от сражений и едва освоившего охотничьи навыки.

Если бы не мать, он давно бы умер от издевательств сверстников. Только благодаря тому, что Деви имела власть над другими женами, владыка Ку позволил своему непутевому сыну позорно скрываться в Первом гареме. Однако и это вызывало досаду Сплита, ближайшего помощника владыки Ку в Первом клане и отца неотесанного юноши, слишком непоседливого, чтобы освоить воинское искусство.

Сам Сплит был знатным воином, не уступавшим владыке Ку, но в стае его больше боялись, нежели любили. Имя свое он получил из-за глубокой раны[8] возле грудного плавника, полученной в сражении с большой белой акулой на Переходе. Эта злобная тварь едва не оторвала спинной плавник самому владыке Ку. Со временем плавник зажил, только криво; по нему владыку Ку узнавали издали и заодно вспоминали о его необычайных способностях.

Деви опасалась Сплита из-за сына, поэтому неизменно старалась выказывать ему почтение. Она догадывалась, что у него были проблемы со слухом, из-за чего он терпеть не мог шум и легкомысленную болтовню и частенько наказывал нарушителей им же установленных правил, обычно самок и детенышей. А еще Деви понимала, что Сплиту не нравится часто видеть ее рядом с владыкой Ку. В этом таилась несомненная опасность, но Деви стремилась показать всем, включая Сплита, что ее господин хотя и устраивает ей публичные выволочки, все же испытывает к ней любовь и уважение.

Однако для владыки Ку проявление подобных чувств означало ослабление его авторитета, а в стае каждая самка понимала, что статус и безопасность Деви да и безопасность ее сына напрямую зависят от того, насколько незыблемо положение самого владыки Ку.

На краю родных вод владыка Ку, владыка Сплит и десяток воинов-командиров Первого клана, у каждого из которых был свой гарем, покачивались на волнах, чтобы почуять ветер, а потом ушли на глубину и собрались на месте схода, на ровной площадке морского дна, над которой начиналась ночная охота. Здесь легче всего улавливались вибрации демонов. Только их не было. Пока что они ощущали лишь сильные волны и бушующий прилив.

Владыка Ку снова ушел наверх, позволил волне поднять себя и постарался вчувствоваться в ветер более основательно. Волна так сильно уперлась в его искривленный спинной плавник, что ему пришлось напрячься, чтобы не поддаться ее напору. Спасибо акуле, которую совместными усилиями Первого клана все-таки удалось утопить. Теперь былая рана помогала ему, в отличие от многочисленных шрамов, испещрявших его тело. А шрамов хватало: от гениталий до самых глаз. Красоты они самцу не добавляли – это явно видно было по выражениям самок, которых он брал, но даже распухший глаз помогал ему оценить силу ветра. Так что и шрамы Ку считал подарком. Он очень хорошо чувствовал скорость и направление ветра. Демоны грохотали на самой границе слышимости, а то, что надвигалось, было либо ветром, либо приливом – предвестником еще одного великого шторма. Владыка Ку отдал приказ: стае собраться на востоке, за подводными горами.

В гаремах каждая самка, подготовленная Деви, знала, что делать. Любое движение без приказа она расценила бы как неповиновение. Приказы в стае мог отдавать только владыка Ку, а командиры транслировали их всему клану. Но Деви отлично понимала, что на карту поставлена безопасность стаи. Сигнал общего сбора позволил ей реализовать и кое-какие личные планы. Деви давно хотела напомнить одной молодой самке из ее гарема о том, что той стоит выказывать побольше уважения. А вот чего она не учла, так это четверых крупных несовершеннолетних самцов, которым пока не разрешали вступать в союзы. Разумеется, они возмущались ущемлением своих прав и готовили заговор. Знай Деви об их секретном плане, она бы пересмотрела свою стратегию. Но ее информационная сеть распространялась только на самок, и в любом случае сейчас надо было думать о грядущей буре.

6

Исповедь

В небе собирались грозовые тучи, а Эа спала. Она проснулась ближе к вечеру, когда небо уже было ясным, а вода прохладной. Ее мозг словно прошел перезагрузку, она больше не переключалась в поверхностной дремоте с правого на левое полушарие, как обычно бывало во сне. Засыпая рядом с матерью, она уплыла в особый глубокий сон Лонги, оставив минимум контроля. Этот навык телята должны были освоить как можно раньше. Научившись этому приему, можно было начинать отрабатывать навыки ныряния. Эа приготовилась к очередной ночной охоте; она уже собиралась пересечь лагуну, направляясь к месту встречи, как вдруг обратила внимание на необычную тишину. Никто вокруг не готовился к празднику Исхода.

Не слышалось ни единого всплеска, ни восторженных возгласов одобрения или досады. Стая собралась вместе, но пребывала в настороженной тишине. Эа слышала только тихие щелчки матери, и они казались необычными. Вот кто-то еще щелкнул, и тоже не так… Вообще что-то было не так. Эа развернулась и просканировал лагуну – для этого ей даже гидролокатор не понадобился, она и так знала здесь каждый камень и коралловую ветку. Ничего нового, скучно, как обычно. Но взрослые молчали. И никто не занимался обычным послеобеденным сексом.

Эа отправилась на разведку. Все взрослые были здесь, включая таких же, как она, недавно достигших совершеннолетия. По команде ее дяди дельфины расступились, пропуская Эа. Дядя слыл великим охотником, всеобщим любимцем и энтузиастом Исхода. Он частенько призывал ее отбросить страхи и принять участие в празднике вместе со всеми, но сегодня и он был озабочен. Она подошла ближе, пытаясь понять, что он ей рассказывает. Ничего нового. Дядя жаловался на афалин, которых терпеть не мог за то, что они сделали с его народом, с его семьей. Кое-кто рядом издавал тихие щелчки сочувствия. Потом вступила пожилая тетя, добрая подруга матери. Она хочет отомстить афалинам за то, что они сделали с ее мальчиком. Он всего лишь пытался защитить ее, а они забили его до смерти. И еще кто-то заговорил, на этот раз о гриндах, или черных дельфинах. Слушатели рассерженно загудели, и Эа в страхе бросилась к матери.

– Здесь нет и не будет никаких гринд, – успокоила ее мама.

– Нет, никогда, – вмешались сразу несколько соседей. – Не станем мы им помогать!

– Предатели! – поддержал целый хор голосов. – Мы им доверяли!

Встревоженная Эа прижалась к боку матери. Какие еще гринды? Они вообще кто?

– Родственники, – ответила мать. – Очень умные. Но доверять им нельзя. Они… – Она не закончила, но и так было понятно, что гринды сделали что-то ужасное, потому что вода вокруг задрожала от негодования. Эа кожей почувствовала всплески энергии, хаотичные и ослепляющие.

– Да забудьте вы! – призывал кто-то, а другой возражал ему:

– Как же, забыть!

– Отпустить! – крикнул кто-то еще, и это прозвучало как слабенький боевой клич. Злые выкрики звучали все чаще, злоба расходилась кругами по воде. Скоро вся стая раздраженно жужжала.

– Никогда не доверяй афалинам, никогда не доверяй гриндам! Горе им! Пусть мучаются!

Эа еще не слышала, чтобы кто-нибудь в ее семье, то есть во всем маленьком племени Лонги, желал кому-то зла. Народ молился океану перед выходом на охоту и благодарил океан за добычу, когда возвращался. Но оказывается, прошлые обиды не прошли бесследно, Лонги все еще горели жаждой мести варварам-афалинам, а теперь в их компанию попали и доселе неизвестные родственники гринды.

А как насчет кита, который поет о боли? Эа чуть не вскрикнула. Горбачи тоже нас обидели? Почему все делают вид, что не слышат его? Эа попыталась сказать что-то, но на нее не обратили внимания.

В этом году от многого предстоит освободиться. Мать слегка прижала спинной плавник Эа. Оказалось чувствительно. Наверное, потому что наверху буря. Когда мы плыли сюда, буря еще не кончилась? Скоро Исход.

– Еще не скоро! – Эа не хотела торопить Исход. – Он не наступит, пока не распустятся красные актинии… – Она спохватилась. Они с матерью проплывали над ними сегодня. Актинии выглядели так, словно были готовы к размножению.

– Есть и другие признаки, – мягко сказал кто-то еще. – Некоторые кораллы сильно пульсируют. Часть из них сверху отвердела, как будто они уже выбросили в воду половые клетки.

Тут народ заспорил. В океане все происходит в свое время, и никакие кораллы раньше времени на свет не появятся. А как же голубые водоросли? Около детской зоны их уже нет, хотя до положенного срока осталась еще одна луна! Ну, водоросли… Должно быть, их объели мелкие рыбки.

Да, нечего валить все на рыб! Если бы они всё подъели, то уплыли бы в поисках нового места, ведь водоросли – их любимая еда. Тогда бы телятам стало не на ком учиться охоте. Это что же, значит – уходить из лагуны? Да никакая мать на это не пойдет! Может, они сбились со счета и пропустили Нерестовую Луну? Это же беда! И как это могло случиться?

Вскоре сами Лонги поняли, что переусердствовали в спорах, и шум прекратился. Импульсы возбуждения перестали будоражить воду, она успокоилась. Народ успокаивающе поглаживал друг друга, помогая снять напряжение.

– Сейчас начинаем Исповедь, – щелкнула мать. – Ты останешься?

Эа не сразу нашлась с ответом. Она уже бывала на Исповеди. Так называли одну из ежегодных сходок всего племени. Здесь совсем не поощрялось возбуждение. Наоборот, целью собрания как раз и являлось освобождение от плохих чувств. Эа решила, что, пожалуй, останется.

Старшие начали упорядоченное движение в центре. Все сняли психические блоки и сбросили в воду избыток энергии. Эа казалось, что только она страдает от внутренней боли, но теперь она поняла, что и у соплеменников немало проблем. Ей захотелось немедленно сбежать и в то же время остаться, чтобы утешить близких. Она почти бессознательно начала прижимать плавники к телам вокруг, а к ней протянулись их плавники; грациозные тела начали как-то странно извиваться, со всех сторон раздавалось виноватое пощелкивание. Родичи открыто говорили о своих запретных чувствах: гневе, обиде, ярости, мыслях о мести – все это вырывалось из них как-то само, прерывистыми щелчками и вскриками.

Некоторые старики задыхались, из дыхательных путей у них вырывались большие пузыри. Они явственно теряли контроль над своими чувствами. Другие тут же подплывали к ним, чтобы утешить и погладить. Эа почувствовала, как в ней поднялась волна сильного стремления защитить, успокоить. Но мешали приступы раскаяния, стыда и вины. Так или иначе страдали все, теперь она это видела. Но создаваемая совместно атмосфера тепла и уюта звала погрузиться в эти ощущения еще глубже. Эа так и сделала. И тогда ушли одиночество и стыд, стремление показать себя, гордость, уже не надо было прилагать усилий, чтобы выглядеть добрым, ушли все неправильные мысли. Эа наконец-то ощутила себя в полной безопасности, забыла напрочь о том, что сама она трудный, неуклюжий, завистливый подросток. Ее принимали и такой, и не видели в том проблемы. Каждый дельфин с радостью признавался в самых уродливых сердечных тайнах.

Что-то огромное и светлое снизошло на стаю. Словно сам океан омывал их чистыми водами, делая новыми и совершенными. Эа заметила, как вокруг то один, то другой начинают слегка подпрыгивать. По ней тоже прокатилась очищающая волна, и Эа начала смеяться. Смеялись все. Смеялись от облегчения и благодарности друг другу. Добрые звуки привлекли внимание телят, они покинули детскую зону, а взрослые потянулись к ним, чтобы поприветствовать их и поиграть с ними. Закатные лучи солнца над океаном раскрасили спины морского народа ярко-золотыми лентами, а взволнованный молодняк, приобщаясь к общей радости, поднимал в воздух фонтаны блестящих брызг.

Пребывая в кругу своей семьи, Эа почувствовала головокружение от счастья. Все было правильно, так, как должно быть, если семья пребывает в таком состоянии. Пусть актинии распускаются раньше времени, пусть высыхают верхушки кораллов, пусть исчезают водоросли, пусть даже кит продолжает петь свою странную песню – неважно; главное, что все счастливы.

7

Плохой ветер

Ветер яростно кусал воду, волны разбивались о скалы. Вверху клубились темные тучи, а глубоко внизу быстро движущаяся стая афалин благодарила мудрого владыку Ку. Шторм разыгрался не на шутку, но здесь, на просторе, с ним можно было сразиться, а в родных водах их давно бы разбило о камни. Но скоро стая подошла к подводным горам за белым краем рифа, и всем стало ясно, что до безопасности еще далеко. Даже в глубине прокатывались большие волны и разбивались о подводные склоны, порождая на поверхности беспорядочное движение огромных масс воды, несущейся к берегу.

Гаремы старались держаться поближе друг к другу, сталкивая молодняк к центру, каждая мать пыталась обеспечить своему ребенку самое безопасное место. Яру, молодая самка, уже попавшая под подозрение Деви из-за того, с каким удовольствием проводил с ней время владыка Ку, не отпускала дочь от своего бока. Деви не любила этого ребенка, и маленькая платила ей взаимностью, отшатываясь от Первой жены всякий раз, когда им случалось оказываться поблизости. Еще один признак неуважения.

В завуалированной форме Деви давала понять всем женам гарема, что претензии Яру на место Первой жены опасны и для них, не стоило им оказывать ей лишнее внимание. Деви никогда не считала себя параноиком. Главная жена владыки Ку не раз наблюдала, какими махинациями ее муж удерживает контроль над непостоянными мужскими союзами. Он никогда не терял бдительности, отслеживал все заговоры и не допускал малейшего покушения на свою безраздельную власть. Деви брала с него пример и тоже активно пользовалась принципом «разделяй и властвуй». Безопасность стаи опиралась на незыблемость иерархии как в кланах, так и в гаремах. И другие самки не забывали лишний раз поставить Яру на место.

Яру все понимала. Поэтому, как только стая миновала подводные горы и вышла на простор, она вместе с дочерью приотстала, заняв место в самом хвосте Первого гарема. Потом, когда станет потише, она вернется поближе к центру, под защиту Деви. Другие детеныши были старше и быстрее ее дочери, поэтому Яру издала серию громких импульсов с просьбой подождать ее, но как раз в это время стая поднималась к поверхности подышать, а там завывал ветер, волны шипели, и никто ее не слышал.

Яру отстала слишком сильно, заметалась и, к своему ужасу, поняла, что они оказались в арьергарде, где шел всяческий сброд, не относившийся ни к одному клану: больные, старые, слабые, инакомыслящие и вообще странные. Они тоже пытались объединяться, старались не отстать от летевшей вперед стаи. Но у них плохо получалось. Яру видела, как старая самка со множеством шрамов на морде перестала бороться и сразу затерялась где-то позади. За ней последовал слабый самец, некоторое время плывший рядом с ней. Его исчезновение сопровождал странный звук, похожий на глухой удар. Яру не любила делать это, но все же ей пришлось ущипнуть дочь, чтобы двигалась побыстрее. Но даже это не сработало.

Мужские кланы составляли тренированные воины, обычно на переходе они высылали разведчиков на края стаи, и теперь Яру, вспомнив о них, громко позвала на помощь.



Это был как раз тот момент, которого ждали четверо несовершеннолетних самцов. Они не сомневались в своей силе, поэтому спокойно отстали и теперь боролись со штормом на самом краю стаи. Они видели, как отстала старая самка, а потом слышали звук, с которым кто-то, скорее всего молодая акула, утащил вниз старого слабого самца. Ну что же, значит, опасность на время отступила. А потом раздался женский голос, призывающий на помощь. Звала самка, молодая. Четверка подождала, проверяя, не откликнется ли кто-нибудь из разведчиков.

Яру облегченно зачирикала, когда возле нее появились четыре больших молодых самца. Одного, сына Сплита, она сразу узнала по резкому голосу, такому же, как у отца. Яру думала лишь о том, как бы удержать дочь рядом с собой. Неужели они не видят, как трудно ей приходится? Наверное, поэтому она сначала и не поверила в происходящее. А когда поверила, стало поздно. Она отбивалась изо всех сил, стараясь не упускать из виду дочь, но малышка была измотана штормом, и наступил момент, когда буря унесла ее сокровище. Мать осталась одна в окружении четверых сильных самцов.

Позже, когда океан немного успокоился, большие афалины собрались вместе и начали восстанавливать былой порядок: союзники – к союзникам, гаремы – к гаремам. Шумели при этом изрядно, чтобы отогнать хищников. Перекличка показала, что стая стала на две головы меньше. Особого значения это не имело. Больше никто не пострадал, не считая молодой жены из Первого гарема и ее пропавшего ребенка. Тут же поползли слухи: в вдруг это Деви? Да нет, конечно, нет, вон она, Деви, на месте. Ах, Яру? Ну, она всегда была своенравной, о чем Деви тут же сообщила другим женам. Да, конечно, с облегчением ответили они, потому что теперь стало ясно, как надо думать. Раз Деви говорит…

– Вы же, наверное, хотели помочь ей не отстать, я уверена, что слышала это, – сказала Деви.

– Еще бы! Ну, конечно! Это все буря. А она еще такая своенравная!

Так самки быстро переложили ответственность за то, что случилось с Яру, на нее саму. А они… они очень скорбят о том, что Яру их не услышала.

Стая шла домой. На поверхности еще перекатывались злые волны, но шторм унесся вдаль. Оживленные щелчки, которыми обменивались разные группы, известили всех, что беда случилась только с молодой женой из Первого гарема, да и то лишь потому, что она сама виновата. Только благодаря доброте Деви она и держалась в Первом гареме.

Четверо несовершеннолетних самцов, утоливших свою сексуальную жажду под покровом бури, все слышали и помалкивали. Они спокойно вернулись на свое скромное место в группе молодежи, ждущей обряда инициации. Друг на друга они старались не смотреть.

Они же думали, что они из тех странных, кто вечно плетется сзади. Они бы никогда не осмелились посягнуть на имущество владыки Ку. Она сама виновата. Это она их искушала, прикидываясь такой незначительной. А куда она теперь подевалась, откуда им знать? Пропала, и все.

К их ужасу, все случилось не так. Когда стая уже подошла к подводной горе, все увидели Яру, на спине которой, словно младенец, лежало бездыханное тело дочери. Яру все время посвистывала, словно звала свою любимую малышку оставить свои игры и вернуться к ней. Казалось, неподвижное тельце сейчас оживет и поплывет само.

Стая замедлила движение. Даже Деви потеряла дар речи. Вот уж этого она точно не хотела, но теперь было поздно. Жены за ее спиной начали потрясенно щелкать, сначала беспорядочно, а потом их щебет перешел в горестный вой, высокий ужасный звук разносился по всей стае. Он нарастал. Казалось, вода становится липкой от горя.

Владыка Ку выступил вперед, и Деви отплыла в сторону. Это была его дочь, а владыка любил всех своих детей, кроме бестолкового Чита. Деви видела, что Яру лишилась разума, а еще она увидели явные следы на ее плавниках – ее кусали, чтобы удержать на месте. Яру издала резкий визг, когда к ней приблизились взрослые самцы, а затем, так и неся на спине свою мертвую дочь, развернулась и поплыла куда-то вдаль. Никто ее не окликнул, все и так видели, что она не ответит и будет нести труп своего ребенка, пока сил хватит.

Деви чувствовала себя ужасно, но теперь для Яру уже ничего нельзя было сделать. Владыка Ку был возмущен вдвойне: не только смертью одного из своих детей, но, главным образом, изнасилованием одной из его жен. Ни один честный член клана никогда не пошел бы на это. Подлый поступок возмутил весь патриархат. Нарушителей найдут и разберутся. Чтобы поскорее забыть об ужасном происшествии, он подарил Деви и всему Первому гарему право на внеочередное посещение рощи сарпы, и чтобы никто не смел косо посмотреть на его решение! Деви изящно поклонилась своему господину и повела жен гарема в рыбную рощу. Но там, прежде чем жены накинулись на рыбу, она взяла с них клятву: никто никогда не должен больше упоминать Яру.

8

Ветеран

К тому времени, когда архипелаг остался позади, шторм превратился в кружащееся темное ядро, мчавшееся над океаном со скоростью девяносто миль в час. На его пути лежал клочок земли, спорное владение большой земной нации. Население состояло исключительно из военных и тех, кого им удалось захватить. Метеостанция вовремя подняла тревогу, самолеты по штормовому расписанию закрепили в ангарах, на взлетно-посадочной полосе не осталось ни одной машины. И тут ударил циклон.

В порту не было кораблей, а на дальней стороне острова основной удар стихии принял маленький рыбацкий порт. Сейчас его уже нет. Шесть больших грязно-белых пластиковых цистерн, прикованных к стене гавани, мерно поднимались и опускались на волнах. Каждая могла вместить двух белух, одну косатку или шесть дельфинов (хотя в этом случае в цистерне становилось тесно), но сейчас пять из них пустовали, ожидая временных постояльцев, предназначенных для экспорта. В шестом содержался недавно прибывший дельфин-афалина, накачанный лекарствами из-за многочисленных повреждений и не рассчитывавший прожить еще хотя бы один день.

На этом острове он был не единственным узником в плохом физическом и умственном состоянии, содержавшимся в одиночной камере, но единственным представителем китообразных. Шестнадцатилетний самец афалина получил ранения во время боевой операции, а его дрессировщик погиб. Дельфин родился на военной базе и показывал отличные результаты в программе подготовки военных дельфинов, так что решение о его лечении было не столько сентиментальным, сколько экономическим. Его обучение обошлось в сотни тысяч долларов, и единственным способом как-то компенсировать эти затраты была попытка возвращения животного на военную службу.

Дельфина, как фараона, доставили военному ветеринару в титановом саркофаге. Особь с такими ожогами ему еще не приходилось видеть. Он из милосердия ввел животному большую дозу фентанила, надеясь облегчить его уход в мир иной, и не потрудился навестить в день циклона. После смерти афалины он просто достанет из тела биочип и закроет дело. Останки пойдут на приманку для акул – единственное развлечение для населения военной базы. Несколько местных без особого любопытства посмотрели на ценное животное, прибывшее из Персидского залива на военном транспорте, и отметили жуткие ожоги, после которых люди, как правило, не выживают. На его контейнере стоял пятнадцатизначный буквенно-цифровой код ВМС и кличка – «Гугл».

Он родился на другом конце света, на военно-морской базе в Сан-Диего. Ему дали кличку Гугл, когда поняли, что он может найти все, о чем его попросят. Этот молодой дельфин обладал редкостным трудолюбием, необыкновенным умом, и тем, кто с ним работал, даже казалось, что иногда зверь старается подражать человеческой речи. Дельфин вырос и начал демонстрировать новые таланты. Он легко отличал типы игрушечных военных судов и называл их с помощью детских картинок и звуков. Он мог сопоставить акустическую вибрацию с направлением и даже мощностью двигателя корабля, сравнив запись звука с тем, что узнал во время выходов в океан, после которых неизменно возвращался на базу. Подобные образцы усовершенствованного биологического оружия, находившиеся в распоряжении ВМФ, всегда возвращались, стремясь в ту воду, к которой они привыкли с детства. Рядом с ними не было родичей, способных научить охоте или навыкам безопасности, поэтому родные бассейны, гарантировавшие пищу и защиту, физическую и эмоциональную, стали для них домом. Общение с другими особями не поощрялось; единственный, с кем мог контактировать боевой дельфин, был его дрессировщик. Для него Гугл был готов на все. А океан… океан был просто рабочим местом.

Гугл неизменно выполнял все поставленные задачи и всегда возвращался вовремя. Молодой дрессировщик очень гордился своим животным. Семьи у молодого человека не было, так что он считал военных с базы и Гугла своими братьями.

И только одну задачу Гугл никогда не выполнял. Ему ничего не стоило прикрепить маркер к гидрокостюму ныряльщика или к корпусу катера, но использовать против человека отравленный шип он категорически отказывался. Мог навесить на акваланг поплавок, заставлявший дайвера всплыть на поверхность, а вот прикрепить дополнительный груз, увлекавший пловца на дно, – это нет, ни за что. И удары хвостом, способные лишить человека сознания, он никогда не использовал. Он и в бассейне не хотел этого делать, даже ради достижения доминирующего положения среди собратьев. Дрессировщик правильно понял, что Гугл считал людей своими родичами и не хотел причинять им вред. Он даже гордился этой единственной погрешностью в работе своего подопечного. Он считал, что так дельфин проявляет любовь.

А сейчас Гугл висел на ремнях в белом пластиковом баке так, чтобы его воспаленное и перепачканное мазью дыхало находилось над водой. Массивное тело Гугла висело как мертвое. Там, в заливе, когда он возвращался с задания, единственный выживший из всей группы, большие пятна багрово-красной обожженной кожи отслаивались особенно сильно под нейлоновыми ремнями безопасности. Он плыл в горящем море и кричал, причем так настойчиво, что на корабле, с которого они ушли на задание, все-таки решили подобрать его. Корабль и сам нуждался в помощи, об этом красноречиво свидетельствовал крен на правый борт. А тут еще этот дельфин! Он же не должен был возвращаться. После завершения миссии живых оставлять не планировалось.

К счастью, сейчас разум Гугла свободно витал в опиоидных водах прошлого. Он возвращался на Базу, там его ждал молодой друг. Гугл нес ему маркеры, не замеченные другими боевыми дельфинами. Завидев наставника, Гугл неизменно чувствовал его радость, и в сердце дельфина рождалось ответное чувство. Дело не в еде, для Гугла намного дороже близость, возникавшая между ними, когда они смотрели в глаза друг другу. Правда, потом, когда Гугл остался один в своем секторе бассейна, глубоко изнутри поднималось какое-то странное горестное ощущение. Может, поэтому другие дельфины бьются головой о борта бассейнов? Может, они хотят рассказать, как затухает звук в воде, и уже невозможно определить, от чего он отра-зился? Хватит ли для этого слов их простого языка? Хотя дельфины изо всех сил старались понять, чего от них хотят люди, и на это уходили все их умственные способности, все-таки и свои чувства они передавали друг другу через воду. Чаще всего это были подавленность и безысходность. Наверное, поэтому Гугл так ждал каждое утро возвращения своего наставника. Он приходил, и смятение в сердце постепенно успокаивалось. Гугл даже не возражал против уколов в вену возле правого грудного плавника, ведь от них повышалось внимание, он становился более бдительным, целеустремленным и неутомимым. Если бы дельфины жили в своей естественной среде, они бы отдыхали днем. Но люди живут не так. Поэтому приходилось использовать стимуляторы. Зато после них дельфины отправлялись на работу счастливыми. Вот так и жил Гугл. И ему это нравилось.

* * *

Память ускользала, менялась; прошлое вдруг становилось страшным, даже уродливым, и это ощущение усиливалось с каждым ударом все еще бьющегося сердца. Действие фентанила прекращалось; обычный коктейль для подавления тревоги ему не принесли, и теперь он лучше чувствовал окружающее. Только оно не радовало. В порту разыгралась волна, тело Гугла мотало в контейнере, кожа терлась о стенки, и с нее сходила мазь от ожогов.

Наконец очередной удар волны вырвал Гугла из сновидений. Базы не стало, лицо наставника исчезло, никто не сделал очередного укола, а вокруг был грязный бак, который бился о бетонную стену. Яростные волны вырвали якорные цепи, бак завалился на бок. Гугл окунулся в воду и в панике вынырнул на поверхность, когда вода попала в дыхало. Он издал пронзительный визг, очищая его, а инстинкт приказал вдохнуть и нырнуть как раз в тот момент, когда остальные баки оторвало от стены гавани и бросило друг на друга. Ураганный ветер столкнул на них машину с причала, и баки рассыпались в стороны, а бак Гугла разбился. Крепления ремней вырвались из стенки.

Дельфин ударился животом, единственной непострадавшей частью тела, об илистое и замусоренное дно гавани, а затем отбойная волна потащила его за волнорезы над неровными краями валунов на глубину. Здесь было не легче. Волны сталкивались на выходе из гавани, и каждое такое столкновение взрывалось в нем болью. Ему попалось бревно, он оттолкнулся от него, всплыл и смог глотнуть воздуха. Вокруг царил ад. Но Гугла спасла тренировка. Первое заученное им правило гласило: при любом раскладе первым делом надо найти Базу. Место за его спиной Базой быть никак не могло, значит, она где-то там, впереди, среди бескрайних просторов его обычного рабочего места. Циклон сам подсказал ему дорогу, толкнув в определенном направлении. Он попытался плыть и чуть не задохнулся от боли. Но боль болью, а плыть надо.

Надо сделать работу.

Надо найти Базу.

9

Странники

Эа злилась на себя. Поначалу она глубоко погрузилась в запутанные переплетения Исповеди, ей даже нравилось, ведь это было ее обычное состояние, и другие в кои-то веки могли ее понять. Но теперь все выплеснули из себя плохое и снова стали добрыми и бодрыми, опять отправились тренироваться к Исходу. И на этом облегчение кончилось. Она сама виновата, поскольку решила присоединиться к тренирующимся. Посчитала, что один танцор ничего не изменит, уж очень хотелось хоть на мгновение забыть о своем маленьком болезненном «я» и стать частью чего-то большего, общего.

Угрюмо держась на самом краю группы сверстников, Эа иногда пыталась имитировать некоторые движения, да хоть бы самые простые, вроде шлепков хвостом по воде, но даже это у нее получалось плохо. Наверное, она тоже могла бы радоваться и смеяться, как они, но она не понимала, как можно получать удовольствие, готовясь к такому пугающему событию? Мать не раз говорила, что, если Эа попробует просто действовать так же, как все, результат ее удивит. Но вместо этого Эа удивила всех своим натужным хрюканьем, своей попыткой стать частью общего веселья. Только те, кто добился успеха, могут позволить себе посмеяться над собственными неудачами. Но не Эа. В конце концов, после ряда неловких попыток, она развернулась и уплыла.

К обрыву ей не хотелось, там тренировались более уверенные в себе дельфины. Чем ближе к закату, тем больше шансов привлечь ненасытное внимание Оседлых – соседей-акул, чьи повадки хорошо известны. Лонги относились к ним с опаской, и не безосновательно, но привычки их изучили давно. А вот дальше в открытом океане обитали Бродяги, пугавшие Лонги на долгом пути изгнания из родных мест. В танце Исхода этим эпизодам соответствуют отчаянные прыжки.

Эа смотрела, как группа ее сверстников подплыла к краю обрыва, сделала круг и вернулась. Время позднее, лучше поостеречься. Она слышала, как они перещелкиваются о том, чтобы завтра как следует повторить первую часть ритуала. Никто никогда не репетировал всю последовательность, иначе как стае ощутить настоящий катарсис, наступающий после демонстрации ужаса того путешествия? Только в этом случае мощные беспорядочные прыжки и падения будут похожи на правду и только так они смогут по-настоящему выразить благодарность за то, что выжили.

Эа отплыла к детской зоне, якобы для того, чтобы помочь малышам. На самом деле она надеялась найти среди детенышей такого же, как она, замкнутого и напуганного событиями в лагуне. Если найдет, обязательно утешит, а если он окажется не таким маленьким, может, даже возьмет его с собой в гости к муренам. Возможно, подарит свою губку, которую использует, чтобы защищать нос, пока роет песок в поисках рыбы. Она хотела поделиться с кем-нибудь, отдать что-то свое, доставить радость кому-нибудь, но детская зона оказалась пуста. Дельфинята играли неподалеку, а Эа была совсем одна. До нее долетел голос матери, она весело и заботливо старалась помочь другим освоить сложные моменты танца.

Эа стремительно пересекла лагуну, наращивая скорость, лишь бы не думать о ритуале, не чувствовать свою ущербность. Внизу ярко полыхали красные актинии. Они в последнее время заметно размножились вдоль протоки, ведущей к обрыву. Она и не помнила, чтобы их было здесь столько. Возле актиний расстилалось причудливое черное кружево из тонконогих черных морских звезд, недавно появившихся в лагуне. Должно быть, их принес прилив, и теперь они пытались спастись, пока актинии не пожрали их заживо.

Эа спустилась поближе к дну. У красных актиний как раз наступал период размножения, и они меняли рацион. Она подумала, что расскажет об этом матери, но в этот момент ощутила на коже легкое покалывание, словно ее небольно ужалили. Но почти сразу ощущение распространилось на все тело, так что теперь она чувствовала каждый плавник, каждую мышцу. Пожалуй, новое чувство можно было назвать даже приятным, раньше Эа не обращала внимания на то, как она движется. Она изогнулась, чтобы заставить работать новую группу мышц, оставила актинии и поплыла дальше по протоке. Прилив приятно волновал кожу, ветерок поглаживал кромки дыхала. На поверхности она совсем притормозила, позволив золотому мерцанию бескрайних просторов увлекать ее вперед. Она любила это время заката, когда дневные существа спешили в безопасные укрытия, а ночные только просыпались.

Эа расслышала дальний всплеск – нет, серию всплесков. Какое-то средоточие силы двигалось в воде, и ее отголоски Эа чувствовала всей кожей. Волнение прокатилось по всему телу Эа. Она поняла, что это не дельфины, не какие-то родичи, не акулы. Другая стая быстро приближалась к родным водам Лонги, но существа, составлявшие стаю, похоже, очень сильные. Эа вгляделась. Волна необычного света рождалась множеством тел, поднимавшихся к поверхности на огромных треугольных крыльях. Верхняя поверхность крыльев оставалась темной, а нижняя ярко светилась. Теперь всплески стали отчетливее, а потом они превратились в сплошной мчащийся звук. Эа заворожило чудо сверкающих крыльев. Существа подобно птицам пролетали над поверхностью воды и падали обратно в океан. Это могла быть только знаменитая миграция гигантских морских дьяволов[9], океанских великанов, о которых Эа слышала от стариков Лонги. Никто из ее сверстников никогда их не видел, а многие даже не верили в их существование.

Изумленная Эа смотрела во все глаза, даже не подозревая, что зависла в самом конце протоки, прямо над обрывом. Путь скатов лежал мимо лагуны, и Эа едва не окликнула чудесных летящих рыб, но волнение позволило ей только пискнуть собственное имя, и тут же отозвалась мать.

– Стой, Эа, не бойся, мы идем!

Огромные скаты помнили те времена, когда океан населяли многочисленные дельфины – пятнистые, полосатые и Лонги в том числе, – и все они жили в родных водах в мире и согласии. Это было очень давно, в древности, и вот манты, проходя мимо, вновь слали извечный привет лагуне и ее обитателям. Толпа Лонги глазела на невиданное зрелище. Их потрясали не только колоссальные размеры тел скатов, не только то, как свободно они пролетали над лагуной, изредка покидая воду и поднимаясь в воздух, но и невероятное количество этих удивительных созданий. Все молодые охотники в стае Лонги знали, что увидеть мант – значит попасть под действие чар, способных увлечь за собой от родных вод и коварно бросить где-нибудь в океане, откуда уже невозможно вернуться домой. Но сейчас они не чувствовали никакой опасности, и стая успокоилась. А дальше и вовсе произошло странное: сердца Лонги постепенно настроились на ритм мерных взмахов огромных плавников-крыльев морских дьяволов.

Эа чуть не взвизгнула от восторга, когда догадалась: скаты – родственники не только акулам и другим морским исполинам, но и птицам. Они объединили в своей природе обе стихии – воду и воздух, а этот проход над домом Лонги следовало считать истинным благословением. Каждый охотник втайне хотел встретить их. Даже здесь, в домашних водах, изредка они снились кому-то из Лонги, и тогда с ним во сне происходило чудесное превращение: его энергетика обретала более высокие вибрации по сравнению с обычными, соседи это чувствовали и на следующий день стремились устроиться спать поближе к сновидцу. Старейшины знали, что манты способны одним своим присутствием дарить некоторым дельфинам сверхсознание, раскрывать глубинные возможности психики, и если такое происходило, стая обязана защищать счастливца и заботиться о нем до тех пор, пока его способности не придут в соответствие с общим уровнем сознания стаи. Впрочем, такие дельфины редко становились обычными членами стаи. Они продолжали открывать в себе нечто новое: либо осваивали новые звуковые диапазоны, либо новые приемы охоты, либо изобретали невиданные еще прыжки и вращения. Иногда проходило немало времени, пока такой отмеченный печатью необычности дельфин возвращался к норме. Именно поэтому их предпочитали не брать на общую охоту.

Лонги любили скатов еще и за то, что те в свое время помогли им завершить долгий трудный путь по океану, научив обходить миграционные пути белых акул, которых измученное племя боялось и которым поклонялось. Племя помнило, как во время их трудного странствия однажды появилась колоссальная Белая Богиня, завораживающая своей грозной красотой, и потребовала от несчастных Лонги жертвенную дань.

Это тоже было частью Исхода, и Эа дернулась в воде, когда ужасный образ всплыл в ее сознании. Но почти сразу она почувствовала ободряющий толчок матери – ее настоящей матери из плоти и крови. Сознание Эа прояснилось; она наконец поняла, что произошло. Еще один момент ритуала Исхода, а именно та его часть, в которой герою-одиночке предстояло покинуть племя и добровольно принести себя в жертву Белой Богине ради спасения остальных. Вот уж к чему Эа совсем не стремилась: к тому, чтобы взять на себя роль такого персонажа.

Их с материю подталкивали вперед возбужденные Лонги, постепенно стряхнувшие с себя магическое воздействие огромной стаи мант. Вместе со всеми Эа с мамой двинулись через протоку в океан. Они хотели приветствовать скатов на их долгом пути. Этот визит в священный месяц перед Нерестовой Луной служил доказательством того, что все будет хорошо. Облегчение и радость то и дело вырывались из дыхал восторженным свистом. Как раз в это время манты, как по команде, взмыли в воздух. Заходящее солнце окрасило темные поверхности крыльев-плавников вечерним золотом, а затем головная манта красиво вошла в воду, и за ней последовали остальные. На мгновение Лонги почувствовали разочарование – крылатые боги ушли так скоро…

Нет, они не ушли. Стая мант величественно развернулась и описала круг над домашними водами Лонги. Эа была впереди, не в силах издать ни звука из-за глубокой радости, затопившей сердце. Солнце отразилось от спин скатов, создав каскад световой ряби и породив гигантский круговорот плавной яркой энергии. Лонги против воли потянулись к ним, старейшины вышли вперед, чтобы сдержать переставших контролировать себя Лонги, защищая их разум. Эа так остро чувствовала мант; они были такими прекрасными, их плавное скольжение окатывало ее волнами блаженства.

Внезапно ее слух перестроился. Похрюкивание и визги сородичей словно отсекло от нее, и на миг океан зазвучал в каждой клеточке ее тела. Перед ее глазами остались только светлые плавники-крылья, их добрые мудрые глаза. Пристальные взгляды скрестились на ней.

Эа не слышала, как соседи криками призывали ее остановиться, она даже не понимала, что выплыла за строй старейшин. Она вовсе не собиралась нырять, а потом всплывать в центре большого круга скатов, и все же она там оказалась.

Мудрые, добрые манты заинтересованно смотрели на Эа; они окружили ее и, видимо, взяли под контроль ее сознание. Пульс Эа замедлился, расход кислорода стал минимальным. Она теперь легко различала среди скатов самцов и самок, хотя в каждой особи, казалось, было скрыто несколько разных личностей. Перед ней мелькали белые плечи с черными полосами, похожими на эполеты. Сплошной круговорот гладких скользящих крыльев, черно-белых, бело-черных. Она уловила какой-то рефрен и в тот же миг поняла: это сообщение.

С горящими легкими Эа рванулась к поверхности за воздухом. Под ней струилась бесконечная лента улетающих мант. Она задыхалась, ничего не видела перед собой и только чувствовала мать рядом. Вода ощутимо шлепнула Эа. Те, кто понял, что произошло, быстро отгородили молодую дельфиниху от любопытных глаз. Сейчас важно было помочь ей оставаться на поверхности. Она все еще думала о скатах, но постепенно стала осознавать воду вокруг и поняла, что ее бережно ведут обратно в протоку к лагуне. И тут она поняла смысл сообщения.

«Тихо! Подожди», – передала ей мать, покачиваясь рядом на волнах. У нее был такой голос, которым обычно говорят с едва родившимся несмышленышем. «Подожди, любовь моя, пока не говори ничего».

Мать вела дочь в детскую зону. Эа поняла это по изменению окружающей воды. Она все еще ничего не видела и почти не слышала. Материнский плавник ласково прошелся по ней и уложил ее, уже большую девочку, под бок матери, словно перед кормлением. Эа дышала, но не двигалась. Она не хотела возвращаться в сознание, потому что не хотела вспоминать послание, переданное морскими дьяволами. Ей хотелось навсегда остаться в этом медленно кружащемся блаженстве, пока в голове, резче, чем любой щелчок, не вспыхнула невозможная команда:

ВЫРВИСЬ ЗА ПРЕДЕЛ.

Эа прекрасно понимала, что говорить об этом кому бы то ни было не стоит. Даже матери. Хотя Лонги учили малышей, что любые секреты, любая ложь подобны яду, и стая должна держать себя в чистоте, избавляясь от подобного. Но Эа от рождения была не такой, как все. Этот яд будет пока при ней.

10

Падение

В грезах об энергии скатов Эа проспала всю ночную охоту. Мать оставалась рядом с ней до рассвета, стараясь успокоить дыхание дочери и вслушиваясь в незнакомые ритмы ее мозга. Она заметила и кое-что еще, уже на уровне физических изменений, но пока она не поест и не восстановит силы, помочь Эа справиться с этим не было никакой возможности. Когда из океана вернулись первые матери, спешившие накормить своих малышей, мать Эа все же решилась отправиться добывать пропитание для себя и своего ребенка.

А Эа продолжала спать. Ее красивое тело мягко колыхалось вместе с волнами, бессознательно удерживая дыхало над водой. Телята были просто зачарованы этой крупной почти взрослой самкой, почему-то спящей среди них. Они плавали и кувыркались вокруг, надеясь, что она проснется. Всю стаю потрясло случившееся с Эа, и, проснувшись, она даже нашла рядом с собой кое-какие подношения. Кто-то оставил поблизости плавающую губку, а кто-то – даже ярко-зеленый пояс из морских водорослей, очень популярный в последнее время в играх молодежи. Пояс медленно колыхался на белом песке дна лагуны в колеблющейся тени Эа.

Наконец, уже среди дня, она проснулась полностью и с удивлением обнаружила себя в детской зоне. Она долго не могла вспомнить, как здесь оказалась. А потом ее позвали издалека. О! Скаты! Она вспомнила случившееся с ней, но не могла понять, когда это было. В животе пусто, но голода она не ощущала. Она припомнила, как старики говорили, будто лонги, увидевший мант, должен возглавить охоту, и рассмеялась.

«Да уж, это явно не про тебя, – послышался рядом тонкий ехидный голосок. – Тебя только пусти вперед, вся стая голодать будет. Привет, медузы, привет, личинки! Привет, истощение!»

Эа с плеском развернулась. Нет, никто из малышни ничего не говорил, наоборот, они отшатнулись подальше.

«Нет, ближе!» – пропищал неизвестный голос.

Эа почувствовала что-то с правой стороны головы, между глазом и слуховым отверстием. Там что-то стягивало кожу, и ей хотелось избавиться от этой помехи. И тут Эа поняла, что это. К ней присосался обычный прилипало[10].

«Разве это не начало прекрасной дружбы?» – сказал он.

Эа взвизгнула от отвращения и начала трястись из стороны в сторону, пока у нее не закружилась голова, а вода вокруг не забурлила. Она потерлась мордой о песчаное дно, пытаясь отодрать неожиданное приобретение. Со всех сторон лагуны матери спешили посмотреть, что за переполох в детской зоне, – и увидели Эа, беснующуюся так, словно на нее напал невидимый враг. Подплыла мать.

«Грязный паразит!» – Эа взвыла, тело наполнилось кортизолом и адреналином.

«Ой!» – Прилипало переместился под горло. Острая присоска вонзилась в мягкую кожу, и прилипало прижался сильнее.

– Предпочитаю, чтобы меня называли «комменсал»[11], а не «паразит», но об этом мы поговорим попозже. Времени у нас будет достаточно. Ну, или мама тебе расскажет.

Эа в ужасе посмотрела на мать. Лонги считали прилипало самой отвратительной рыбой в океане.

– Ну и пожалуйста, – сказал прилипало. – Я приму это как комплимент.

– ПОМОЛЧИ! – мать Эа рявкнула на прилипалу на древнем пелагиальском.

– Хороший ход, – пробормотал прилипало. – Ну и ладно, могли бы проявить капельку уважения… Я просто поживу тут с вами, ничего страшного. И нечего пытаться освободиться от меня.

Эа брыкалась и визжала, но в ответ прилипало только сильнее присасывался к ней, да еще противно хихикал.

– Фу! Эта унылая старушка думает, что я дурак. Эй, Эа! Да успокойся ты!

У чистого и доброго народа Лонги ничто не вызывало большего отвращения, чем это существо, издевающееся над лучшим танцором стаи и привязавшееся к прекрасной Эа. Может, Эа и трудный ребенок, но такого «украшения» не заслуживает никто.

– Эй, осади, старушка, – внезапно холодным голосом произнесла ремора, обращаясь к матери Эа. – Я смотрю, ты подбираешься поближе. Ишь, хитрюга! Думаешь попробовать какие-нибудь трюки? Угадай, кому от этого хуже будет?

Эа неуклюже вылетела из воды, когда прилипало куснул ее, чтобы подкрепить свои слова. Казалось, звук исходит из челюсти Эа, словно она стала чревовещателем, одержимым злым духом.

– О, еще комплименты, – бормотал прилипало. – У нас получается вполне приличное общение; глядишь, мы еще подружимся. Обычно на это уходит больше времени… Эй, да остановись же ты! Послушай, а то я тебя снова укушу.

Эа дрожала. В глазах ее плескался ужас, но все-таки она остановилась. Хотела она того или нет, но сознание все время фиксировалось на коже под челюстью, куда приклеился паразит. И еще хвостом помахивал! От этого Эа едва не вывернуло наизнанку.