Джоанн Харрис
Синяя соляная тропа
Joanne M. Harris
THE BLUE SALT ROAD
Copyright © Frogspawn LTD, 2018
Illustrations © Bonnie Helen Hawkins, 2018
Cover illustration by Sue Gent
© Тихонова А., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Пролог
У океана много голосов. Он поет голосами гринд, дельфинов. Волн у берега. Тысяч птиц. Воет ветром в далеких утесах. Но красивее всех звучит песня ше́лки, чудесного народа, который охотится с тюленями и танцует с волнами.
Голос шелки низкий и сладкий, и его не сразу заметишь. Спутаешь с голосом птицы, тюленя, прибоя, ласкающего гальку на берегу. Однако стоит прислушаться – и расслышишь историю за каждым звуком. За хрустом камешков под ногами, за плеском воды, в которой прыгает макрель, за криком орлана, приметившего добычу на белом каменистом берегу. Истории, подобно кочевникам, вечно двигаются вперед и никогда не иссякают. Они везде: в воздухе, блюдах, угольках костра. Когда ты ложишься вечером спать и слушаешь ветер, завывающий под крышей, истории притаиваются под кроватью, в тенях. Легенды о чудище Кракене, вышедшем из глубин морских, о сиренах, что заманивают ни о чем не подозревающих путешественников своими песнями, обрекая их на верную гибель, о русалках, маяках, кораблях… и о шелки.
Перед вами как раз такая легенда, из песни Народа, которую спел для меня китобой, а значит, она столь же правдива – или лжива, – как сладкие обещания сирен. У Народа сложные отношения с кланом шелки. Они охотятся на этих морских обитателей ради шкуры и плоти, но боятся ответной жестокости, а в уюте и безопасности собственного дома частенько вспоминают о них, очарованные дикой природой шелки, мечтают поймать их и приручить. Шелки одновременно и отталкивают, и притягивают Народ, пленяют и вселяют неприязнь, вызывают и ненависть, и любовь. Они плетут свои истории из тончайших нитей, мерцающих в лунном свете, словно паутина. Книга, которую вы держите в руках, так же правдива или обманчива, как песня ветра или полет серебристой чайки над пенистыми волнами. Это моя история, история народа суши и моря, история любви, предательства и зова океана. Почерпните из нее то, что вам более всего необходимо, и передайте кому-нибудь другому, ибо именно так истории – подобно шелки – двигаются вперед в потоке времени, меняясь и все же в глубине своей оставаясь неизменными. Будто прибойные волны, они забирают с собой все, что могут унести, и разносят истории по океану, как семена цветов.
Часть 1
Дева земная, кормя малыша,«Нежный мой кроха, – поет, —Не знаю совсем твоего отцаИ где он, мой милый, живет».Баллады Чайлда, № 113
Глава первая
Когда-то в клане Серых Тюленей, самых игривых среди шелки, жил один юноша. Обитал он у каменистых островков – шхер – к западу от земель Народа, средь суровых ветров, где каждый год лед все ближе подбирался к его жилищу. Его племя было яростным, диким, с острыми как бритва зубами. Тот юноша считался из них самым отчаянным, поскольку не боялся нырять с самых высоких утесов, бросаться в самые могучие волны и заплывал так далеко, как никто из шелки не посмел бы.
Его мать была вождем клана, гордой, могущественной и сильной, в доспехах мышц и толстого слоя жира, который помогал ей переживать холодные зимы. И он был таким же. Природа одарила его крепкими плечами, пестрыми боками и глазами темными, как океан. А еще – своенравием и упрямством.
Он любил слушать истории о Народе, одновременно и похожем, и столь отличном от шелки. Любил плавать у их берегов, играть в волнах при их пляжах. Следовать за рыбацкими лодками, наблюдать за тем, как поднимают улов. Любил слушать их голоса и веселые песни, которые доносились до него с палубы на легком ветру обрывками загадочных историй. «Опасайся Народа, – предупреждала его мать. – Это кровожадные, жестокие люди. В отличие от нас, у них нет шкур, которые приходится сбрасывать, чтобы ходить по земле. Вместо этого они охотятся на серых тюленей и моржей с копьями и гарпунами, снимают их шкуру и одеваются в нее, спасаясь от мороза. Ведь сами они – бледные, худые, дрожащие твари, в снегах беззащитные, будто только что вылупившиеся цыплята».
Молодой шелки не внимал ее мудрым словам. Не прислушивался он и к советам друзей, беспечных спутников детства. Юноша знал о сражениях, которые велись между его сородичами и Народом. Своими глазами видел суда, отходившие от берега, которые охотились на королей моря – китов, – и кровавые битвы у дальних шхер, но слышал о храбрости Народа и интересовался его традициями. Он плавал к ближайшему из соседних островов, чтобы узнать как можно больше о его таинственных обитателях.
Он подплывал совсем близко к их домам, смотрел на льющийся из окон свет, плескался на мелководье и слушал колыбельные матерей. Лежал в одиночестве на гладком валуне у края гавани и наблюдал за кораблями с высокими мачтами. С возрастом жажда знаний только росла, и одной летней ночью он выбрался на пляж, на прохладный темный песок, и сбросил теплую шкуру вместе со спасительным слоем жира. Он замер на берегу совсем нагой, в виде юноши с темной гладкой кожей и шелковистыми волосами, и лик его был прекрасен в лунном свете.
«Вот каково оно, – подумал молодой шелки, – быть одним из Народа». Он с любопытством осмотрел себя: изящные, длинные руки и ноги, ребра и торс; отметины на темной коже – как на шкурах шелки, но немного другие; ключицы – острые и выпирающие. Серым тюленем он был сильным и мощным, а человеком оказался грациозным и прелестным. И на этих запретных землях, ощущая зерна песка под ногами, он почувствовал поднимавшиеся в нем восторг и радость.
Океан же предупреждал его своими бесчисленными голосами.
– Берегись! – прокричала ему серебристая чайка, рассекавшая небо.
– Предательство! – возвещали волны, бьющиеся о камни.
– Возвращайся домой! – донесся до него зов Серых Тюленей от далеких шхер.
Это кричали его друзья, братья, сестры… но шелки их не послушал.
– Я только пройдусь немного по берегу, – сказал он себе, аккуратно складывая тюленью шкуру и пряча ее под камень. – Никто меня не увидит. Все люди спят в своих постелях.
Он не ошибся: его не заметили. Народ покорился ночи, и даже если кому привиделся во сне прекрасный нагой юноша с длинной и густой, как у жеребца, шевелюрой и кожей темной, словно море в шторм, они не посмели бы упомянуть об этом. Правда, надевая свою шкуру, чтобы вернуться в море, молодой шелки ощутил легкое разочарование.
Конечно, его человеческий облик во многом уступал тюленьему, и в нем он плавал медленно, неуклюже. Конечно, он мерз без своей шкуры. Конечно, слух и зрение были не такими острыми, а реакция не такой быстрой, хоть и лучше, чем у людей из Народа. Однако приятное волнение от возможности прогуляться по вражеской земле и во вражеской коже все окупало. Поэтому юный шелки стал посещать берега Народа каждую ночь и с каждым разом задерживался все дольше. Он постепенно привыкал к новому облику и новым окрестностям и все больше рисковал. Заходил в глубь острова, заглядывал в гавань и в поселения Народа с их низкими крышами, толстыми каменными стенами и окнами, смотревшими на море.
Ночью юношу никто не видел и ни о чем не спрашивал. Острый слух шелки позволял ему слышать все, что происходило в домах. До него доносилось мерное дыхание рыбака из хижины, постепенно переходящее в глухое сопение глубокого сна, и тихое бормотание, когда тот просыпался. За стенами дома, где жила целая семья, по длинным волосам девочки скользил гребень из слоновой кости, а сальная свеча медленно таяла у ее кровати. Юный шелки двигался со скоростью тюленя на охоте и так же неслышно, как волны отлива. Он становился все смелее и беспечнее.
А из круга каменистых островков за юношей с тревогой и осуждением следили его сородичи из клана тюленей.
– Ты играешь в опасные игры, – строго сказала ему мать. – Ничем хорошим это не закончится. Ты мой преемник и однажды станешь вождем нашего племени, но до того тебе следует научиться осторожности, сын мой, и лучше узнать врага.
– Я узнаю о Народе намного больше, если не буду сидеть вдали от их островов, – возразил молодой шелки. – Мои «игры», как ты выражаешься, позволяют мне наблюдать за ними в их естественной среде. Я заглядывал в их дома, видел их детенышей и могу сказать, что они вовсе не такие чудовища, какими вы их выставляете. Наверное, со временем наш клан сможет даже подружиться с ними…
Мать оскалила острые зубы.
– Юный глупец! Думаешь, тебе первому пришла в голову эта мысль? О, в нашем роду было много таких несчастных, считавших, что они могут завести дружбу с Народом. И всегда это приводило к одному: пленению, рабству, изгнанию.
Она рассказала ему истории шелки, потерявших свои шкуры и проданных в рабство. О тех, кто больше не мог вернуться к своему клану или вовсе забыл свою истинную сущность. Об их детях, получивших человеческие имена, лишенных возможности услышать голос моря и воссоединиться со своей настоящей родней.
– Твоего отца постигла та же участь. Бывший король синей соляной тропы, он попался в ловушку Народа. Его шкуру украли, и он потерял все воспоминания о родине. Его обманом заставили убивать сородичей, его душа оказалась навсегда опорочена, и он разбил мне сердце. И горе мое будет неизмеримо, если ты повторишь его судьбу.
К сожалению, юноша был слишком самонадеян, чтобы внять советам матери. Он считал себя быстрее, сильнее и способнее любого человека из Народа и не видел смысла в осторожности, пока не достиг возраста своей матери. А сейчас он наслаждался жизнью. Время шло, он становился все неосмотрительнее, и мать больше не пыталась его образумить. Друзья тоже не вмешивались, боясь его горячего нрава. Лишь одна шелки, близкая подруга юноши, прямолинейная и бесстрашная, все пробовала до него достучаться.
– Зачем тратить время на Народ? – спросила она как-то раз. – Они тощие, жалкие и бледные. Сила у них только в кораблях, ружьях и стальных гарпунах. К чему принимать их облик, когда как шелки ты сильный, гибкий, быстрый и к тому же гораздо красивее людей?
– Ты еще мала, – ответил юноша. – Сама поймешь, когда вырастешь.
Дева шелки взглянула на него исподлобья, и ее темные глаза сверкнули. Она ничего не сказала, развернулась и уплыла прочь. Она была всего на год младше и почти не уступала юноше в силе и скорости. Ее рассердила его заносчивость, и она унеслась в более теплые воды играть с шелки из кланов Обыкновенных Тюленей и Гренландских Тюленей, Хохлачей и Морских Зайцев.
Юноша проводил ее взглядом, в душе сожалея о том, что она уплыла.
– Она вернется, – прошептал он себе. – Девушки – они такие, упрямые и взбалмошные. Однажды она поймет, как интересны культура и традиции Народа. И, быть может, мы с ней сбросим свои шкуры и вместе выйдем на берег.
Он был слишком горд, чтобы позвать свою подругу и признать, что скучает по ней; поэтому юноша тоже стал искать компании в другом месте.
Глава вторая
В то время на острове Народа жила девушка по имени Флора Маккрэканн. Она была единственной дочерью китобоя и его жены, уважаемой четы. Счастливый брак для дочери был единственным их желанием. Однако Флора, прекрасная внешне, была упряма, требовательна и горда, и никому не удавалось завоевать ее сердце. И юноши на острове скоро находили утешение в обществе других девушек.
– Берегись своей гордыни, – говорила ей мать. – Женихи рано или поздно закончатся, если продолжишь отвергать их одного за другим. И берегись, если не выберешь суженого до своего двадцать пятого дня рождения. Никто не женится на старой деве, и мы с твоим отцом никогда не понянчим внуков.
Флору не трогали слова матери.
– Молодые люди на островах слишком черствы и невоспитанны, с грубыми руками, просоленными лицами. Я найду себе настоящего принца и выношу от него малыша. Все девушки на острове будут завидовать моей удаче.
– О чем ты? – строго уточнила мать, но Флора лишь тряхнула волосами – рыжими, как зимний закат, и сказала:
– Не пройдет и года, как малыш у меня появится. Сама увидишь.
Больше мать ничего от нее не добилась, как ни старалась.
Тут надо заметить, что у Флоры были еще родственники на материке. Там жила ее бабушка, знавшая об океане больше всех из Народа. Она давно овдовела и не упускала возможности поделиться своей мудростью с любимой внучкой. Стоило той впервые заговорить, как бабушка начала проводить с ней долгие вечера, передавая Флоре старые легенды и сказки: о чудовищном Кракене, поднимавшемся из мрачных глубин океана навстречу своей смерти, о лесных кочевниках, умевших обращаться в зверей. Больше всего Флора любила слушать о шелки – чудесных тюленях, которые могли сбрасывать шкуру и принимать человеческий облик удивительной, несравненной красоты.
– Некогда все мы жили в океане, – рассказывала бабушка. – Его соленая вода еще течет в наших венах, и наши слезы – напоминание о нем.
– А зачем мы его покинули? – спрашивала Флора.
– Мы были глупцами. Мечтали о завоевании миров. Мы перестали слышать голос моря, научились ходить по земле и притворились, будто мы превыше всех тварей.
С тех бесед прошли годы. Когда Флора Маккрэканн была совсем крохой, старушка жила вместе с ними, но дочь скоро устала от ее тяжелого характера, прямолинейности и требовательности и в конце концов прогнала – ради домашнего покоя. Бабушка уехала на материк, но Флора не забыла ее чудесные сказки. И хотя детство ее давно прошло, она все еще верила в силу слез.
– Как увидеть шелки? – спросила она однажды у бабушки.
– Если одинокая дева прольет пять слезинок в океан, юноша из племени шелки придет к ней и осуществит ее самое заветное желание, – ответила ей бабушка.
И вот, двадцать лет спустя, в ночь полной луны середины лета – луны, которую островной Народ называл Охотничьей, – Флора вышла на берег, села на камень и попыталась выдавить из себя слезы. Ей редко приходилось плакать, и это оказалось не так просто; но тут она подумала обо всех юношах, которые разочаровали ее, о тесном домишке родителей, из которого ей отчаянно хотелось сбежать, о своем двадцать пятом дне рождения, который стремительно приближался, о судьбе старой девы, которая стоит в церкви в стороне и терпеливо ждет, пока займут места замужние дамы. Тогда из ее глаз полились слезы ярости и горечи, и она поспешила к воде, чтобы они упали в волны.
Если верить старым легендам, океану довольно пяти слезинок. И, очевидно, им можно было верить, поскольку не успела Флора промокнуть глаза очаровательным кружевным платком, который захватила специально для этого момента, как из воды явился прекрасный юноша: высокий, статный, с длинными черными волосами и темной, как вино, кожей, покрытой загадочными отметинами, похожими на татуировки. Таких Флора никогда раньше не видала.
На мгновение сердце у нее дрогнуло, словно рыба на берегу, и она уже хотела завизжать от страха, но заставила себя лишь тихо улыбнуться и не обращать внимания на тревогу.
Флора впервые увидела мужчину полностью обнаженным, и хотя нагота была возмутительной, она постаралась не судить его строго, поскольку знала, что перед ней стоит шелки, ее заветный таинственный принц, о котором она мечтала. А в мечтах одежда, пожалуй, не так уж важна.
Она сняла платье и сорочку и отложила на мерцающий в ночном свете песок. И встала перед юношей такая же нагая, как он, снежно-белая под луной, в обрамлении копны рыжих волос.
Молодой шелки смотрел на нее, не двигаясь, и волна прибоя омывала его лодыжки. Флора шагнула к нему, и ее ноги окутала белая пена. Ветер обдавал кожу холодом, вода была и того холоднее, но Флора ощущала странный жар в теле, дикий зов своей крови. Юноша улыбнулся, и она поймала взгляд его глаз – нежных и темных, как у тюленя. Впервые в жизни Флора Маккрэканн отбросила благопристойность – и отдала себя своему принцу, и лунному свету, и океану.
Вместе они окунулись в волны, вместе побежали по берегу, омываемому шумным прибоем, вместе легли на песок, прижавшись друг к другу, и впервые в жизни Флора Маккрэканн не испытала разочарования.
Глава третья
Разумеется, тем молодым человеком был уже знакомый нам сын клана Серых Тюленей. Он с готовностью ответил на желания прекрасной девушки, упиваясь ее соленой кожей, дарящей тепло даже в холодной воде, и мягкими влажными волосами.
Ветер приносил издалека голос серебристой чайки:
– Берегись!
Волны, бьющиеся о камни вдали, шептали:
– Предательство!
Серые Тюлени кричали от далеких шхер:
– Возвращайся домой!
Однако юноша был глух к зову океана.
Он впервые возлежал с девушкой из Народа, хотя не раз – о, не раз! – был близок со своими сородичами. У шелки нет понятия брака и верности одному-единственному партнеру. Их любовь свободна и обильна и не предполагает обязательств. Старейшины клана растят всех детей, в то время как молодые шелки наслаждаются благами юности и весельем.
Разумеется, Флора Маккрэканн об этом не знала. Она сумела призвать красивого, статного мужчину из племени шелки и вовсе не собиралась его отпускать. Она чувствовала нежный аромат его кожи, ощущала на себе его сильные руки и, хотя не могла сказать точно, любовь это или минутная страсть, искренне желала его, и только после того, как прошел ее пыл, к девушке вернулась практичность и она начала задавать вопросы.
– Как тебя зовут и из какого ты клана? Если мы поженимся, ты должен встретиться с моими родителями.
Юноша озадаченно моргнул в ответ.
– У нас нет имен. Мы шелки, мы плаваем с китами, и калáнами, и дельфинами. Мой клан Серых Тюленей живет в кольце шхер, а твоим родителям я бы не посмел показаться. Они сразу убили бы меня, ведь наши народы враждуют испокон веков.
Эти слова расстроили, но не отпугнули Флору. Пускай он шелки, но все же мужчина, со всеми присущими мужчине слабостями и самомнением. И поскольку ей хотелось заполучить его (а Флора Маккрэканн привыкла получать желаемое), она скрыла свое недовольство и сладко улыбнулась.
– Встретимся здесь же завтра ночью – и, возможно, ты передумаешь.
Так на следующую ночь и на ту, что следовала за нею, шелки пришел к Флоре Маккрэканн. Три недели они виделись на небольшом пляжике каждую ночь. Вместе плавали в волнах, лежали на песке и нежно шептались под яркими холодными звездами.
Флора рассказала шелки о своем теплом доме с торфяным очагом, о мягкой постели с льняной простыней и пуховым одеялом. А шелки ей – об играх тюленей на каменных островках, о соленом хрусте рыбы в их мощных челюстях, о запахе шторма и треске льда, о голосах океана. Флора не уставала повторять, как чудесно было бы пожениться, жить в домике у гавани и растить очаровательных темноглазых детей.
В ответ на это шелки всегда смеялся и отвечал:
– У моего народа так не принято.
После этих слов он обычно скрывался за ближайшими камнями и нырял обратно в море, но Флору не смущал его отказ. Она понимала, как заманчив зов моря – мрачный, но романтичный, сулящий свободу. В то же время в ней нарастало новое чувство, непривычное и словно подгоняющее к чему-то. И стоило девушке осознать, что оно значит, как задача ее стала неотложной.
– Мое дитя не будет расти без отца, – решительно сказала она себе. – Я не намерена носить в своем лоне безымянного сына, ловить на себе взгляды женщин, полные жалости и осуждения. Как и отдать ребенка шелки, по примеру других. Ведь тогда они примут его как своего и заберут в океан. Нет; пускай мой возлюбленный ветрен, дик и игрив, он все же обязан исполнить долг. И если он не захочет отказаться от жизни в море, я найду иной способ обуздать его.
Флора думала об этом, занимаясь повседневными делами. Она прибиралась в родительском доме, ходила на рынок и в церковь и занималась вышивкой – все на островах были наслышаны о том, какая Флора мастерица. Весь день она ждала наступления ночи и встречи с любимым. В летние ночи, играя с ним в волнах и катаясь по песку, она наблюдала за растущей луной и мечтала о том, как привяжет шелки к себе и к суше – навсегда.
Глава четвертая
Лето на северных островах подобно взмаху стрекозьих крыльев. Всего за несколько недель оно оборачивается осенью, а затем и зимой; и так каждый год. Лед нарастает, начинают дуть холодные ветра, а месяц спустя наступает жгучий мороз.
Флора прекрасно это понимала и уже видела признаки смены сезона. А ее любимый все реже задерживался после их близости, ведь без шкуры он был таким же уязвимым и хрупким, как обычный человек. Его кусал осенний ветер, больно били волны, а острые камешки жалили ступни. Флора догадывалась, что с уходом лета уйдет и ее возлюбленный, вернется в море. А она не могла этого допустить, поскольку он принадлежал ей и она желала его. А главное, Флора поклялась найти себе настоящего принца и родить ему малыша. И ни море, ни шторм, ни крепкая тюленья шкура не могли ей помешать.
Само собой, шкуры Флора еще не видела: шелки всегда приходил к ней в человеческом облике; но она помнила легенды, которые услышала от бабушки, и знала, какую силу таит в себе эта шкура. Связанная с ней тайна служила женщинам на острове, дарила им чувство безопасности и здоровых детей, но никто не заговаривал об этом даже при своих близких – никто, кроме бабушки Флоры. Ведь на самом деле ее прогнали из дома из-за этих историй, из страха, что она соблазнит юную Флору океаном. И теперь, когда перед Флорой стояла задача удержать возлюбленного и отца своего еще не родившегося дитя, она обратилась к словам своей бабушки.
«Отыщи, где шелки прячет свою шкуру, если хочешь поймать его, – советовала та. – Забери ее и спрячь в сундуке из древесины кедра, обитом серебром. Шелки забудет о своем клане, перестанет слышать голос океана и будет послушен тому, кто завладел его шкурой. Имей в виду: храни ее пуще глаза, ибо стоит ему лишь коснуться шкуры, как он немедленно все вспомнит и ты потеряешь его навсегда».
Мать Флоры подарила ей кедровый сундук на совершеннолетие. Он принадлежал еще ее бабушке, и ему было лет восемьдесят. Сундук был искусно выполнен и, хоть и потемнел от времени, был по-прежнему прекрасным и ароматным. Пока в нем хранились лишь скромные фамильные ценности: атласное свадебное платье матери и кружевное – бабушки, хрупкое, как страницы Библии.
Сундук всегда был надежно заперт по настоянию матери – возможно, из уважения к этим ценностям; но теперь Флора смотрела на него иначе и думала о том, что маленький серебряный ключик отлично смотрелся бы на цепочке у нее на шее…
Лето постепенно угасало, подгоняя Флору, но отыскать шкуру было не так просто: ею любимый девушки дорожил превыше всего. Каждую ночь, выходя на берег, он прятал ее под большим валуном, стоявшим на песке. А попрощавшись, тут же исчезал за камнем, быстро натягивал шкуру и нырял в воду, где вновь обращался в серого тюленя и уплывал прочь.
Как Флора ни старалась, она не могла уловить тот момент, когда ее возлюбленный менял облик. Все происходило слишком быстро, и блики на воде и облака, закрывавшие луну, мешали девушке. И все же Флора заметила, что он никогда не уходит далеко от того валуна, и даже во время их близости на него посматривает. Поэтому одной безлунной ночью она спряталась от шелки вместо того, чтобы встретить его, где обычно. А пока он искал ее на берегу, девушка незаметно проскользнула у него за спиной и достала шкуру из-под камня.
Шелки отошел уже довольно далеко и не услышал шагов Флоры. Она спряталась в кустах желтого утесника, растущего вдоль тропы, и внимала его зову, сначала ласковому, затем сердитому и, наконец, печальному.
– Зачем ты скрываешься от меня, любовь моя? – кричал он. – Чем я не угодил тебе?
Флора тихо лежала в зарослях утесника, закутавшись в краденую шкуру. Она знала, что в облике шелки юноша быстро нашел бы ее по запаху, уловил бы ее дыхание и то, как она дрожит на холодном воздухе, но скрыться от человека не составляло труда, и ему оставалось лишь бегать по пляжу и взывать к своей возлюбленной с искренней мукой и смятением в голосе.
– Что я сделал не так? – повторял он. – Разве мы не были счастливы вместе?
Ей тяжело было слышать его мольбы, но Флора Маккрэканн уверяла себя, что поступила так по острой необходимости. Она не могла потерять его с первыми осенними ветрами и стать матерью-одиночкой, порицаемой и осуждаемой Народом. Это предательство казалось ей незначительным по сравнению с тем, что ждало бы ее саму, не укради она шкуру. Ей пришлось бы отдать свое дитя племени шелки или жить в позоре.
Она пошла на это скрепя сердце. Шелки уже вернулся к камню, обнаружил пропажу и принялся искать свою шкуру в надежде, что ее унесло волнами. Флора тем временем тихонько поднялась по тропе вдоль утеса, набросив шкуру на плечи, и на самом верху ее догнал отчаянный вопль шелки, который наконец осознал, что она натворила.
– Скоро это испытание закончится, – говорила себе Флора, спеша к родительскому дому. – Он забудет о своих страданиях, как только я запру его шкуру в кедровом сундуке, и мы сможем начать новую жизнь вместе.
С тяжелым сердцем она зажала уши ладонями, чтобы не слышать горьких криков своего любимого, подбежала к сундуку и спрятала шкуру под свадебным платьем матери. А затем дождалась утра – не могла ведь она привести мужчину в дом посреди ночи – и вернулась на берег. Шелки лежал нагой на сером как камень песке, весь синий от холода, забывший обо всем, о том, кто он такой и как здесь оказался.
– Идем со мной, – сказала Флора и протянула ему обитый мехом плащ.
Шелки, несчастный и дрожащий, посмотрел на нее и подумал, что незнакомка эта кажется доброй. Ведь больше он ничего не знал и не понимал. А потому безропотно принял ее дар и последовал за нею в стан врага.
Глава пятая
Между тем, как Флора похитила шкуру, и тем, как спрятала ее в сундуке, прошло менее получаса, но за это время вопли гнева и отчаяния молодого шелки донеслись до всех северных кланов: медуз-корнеротов, акул, моржей и дельфинов, альбатросов и говорушек, серых тюленей и гринд. Никто из них не знал, куда пропала шкура, и потому не мог помочь юноше. Так он тщетно взывал к своим друзьям и возлюбленной, один на пустом берегу. Скоро воспоминания стали ускользать от него, и слезы на лице – соленые, как море, – постепенно высохли.
Вождь клана Серых Тюленей уловила плач сына и печально склонила голову, понимая, что он для них потерян. Услышали его и серебристые чайки и отнесли по морю далеко-далеко, к маяку на острове Сул-Скерри, лишив сна смотрителя маяка. А там горький зов перехватили гренландские тюлени и передали молодой шелки, давней подруге юноши. И хотя она понимала, что не успеет добраться до него прежде, чем он лишится своих воспоминаний, все же поплыла к острову Народа – так быстро, как только могла. Когда она приблизилась к роковому берегу, шелки уже пропал – ушел за Флорой, закутанный в обитый мехом плащ, робкий и беспомощный, словно детеныш дикого зверя, еще не ведающий страха перед охотником.
Юная шелки легла на песок, еще хранивший следы ее старого друга и похитившей его женщины, и хотя она не плакала, ведь тюлени не могут ронять слезы, сердце ее болело от горя и ярости.
– Если он забыл обо всем, я должна помнить его за нас обоих, и, если он не может говорить за себя, я должна говорить за нас, – решила она.
И с этим развернулась и уплыла в море, в то время как на острове плененный шелки готовился к своей новой жизни с Народом.
Глава шестая
Шелки брел босиком по дороге, кутаясь в теплый плащ. Хотя эта одежда отчего-то тревожила его, она дарила ему тепло, и потому он плотнее запахнул плащ, оглядываясь по сторонам.
Все было ему незнакомо: маленькая гавань с пирсом и рыбацкими лодками, узкие мощеные улочки, магазинчики и таверны. По пути им почти никто не встречался (все люди собрались в церкви на утреннюю службу), и лишь изредка взгляд юноши падал на чуждые лица, по-рыбьи бледные и с узкими глазами. Одна только рыжая девушка, вручившая ему плащ, вызывала смутные воспоминания, но они никак не могли всплыть наружу, будто голос, скрытый в глубинах вод.
Все тело ломило. Мышцы ныли, суставы болели, ступни сочились кровью. Голова была словно набита стеклом, отражавшим сцены, больше ему не доступные, и голоса птиц будто кричали об опасности. Флора взяла его за руку и повела к дому своих родителей – каменному, построенному на вершине утеса, с торфяным очагом, низкой крышей и окнами, выходящими на море.
Там она дала ему одежду, сапоги и пальто с воротником на волчьем меху, и подивилась тому, какой он красавец. Конечно, шелки выглядел совсем потерянным и не таким довольным, как она надеялась, но этого, наверное, следовало ожидать. Скоро он обживется на новом месте – если ничего не будет напоминать ему о потерянной шкуре, – и они заживут счастливо.
Флора поставила чайник и принялась готовить для любимого традиционный островной завтрак, дожидаясь возвращения родителей из церкви. Она уже придумала для них объяснение, и даже если мать стала бы сомневаться в правдивости ее слов, то вряд ли озвучила бы свои подозрения. А отец, китобой, был человеком простым и не подумал бы жаловаться на возможного зятя, если тот окажется трудолюбив, будет относиться к старшим с уважением и стараться соответствовать ожиданиям.
Шелки разглядывал комнату с нарастающим замешательством и тревогой. Домик был симпатичный, каменный, с уютным очагом. На стенах висели гарпуны и тюленьи шкуры. На полу лежал ковер, на полках – акульи зубы, рога нарвалов и бивни моржей, украшенные гравировкой. Шелки не понимал, что именно его смущало, но во рту почему-то пересохло от страха, и он дрожал, несмотря на яркий огонь в очаге. Здесь стоял жуткий запах смерти и мучений, но шелки больше некуда было пойти, и ему приходилось молча это терпеть.
Рыжая девушка подала ему миску с едой, жирной и неожиданно теплой. Видимо, он не привык к местным блюдам. А значит, это не его родина. Но куда пропали все воспоминания? Почему на нем не было одежды? Его обокрали? Скорее всего. И, вероятно, нещадно побили, судя по тому, как в теле все болело. Наверное, он лишился памяти из-за сильного удара по голове.
Шелки испытал внезапный прилив ярости по отношению к своим безликим обидчикам и представил, как жестоко отомстит им, когда к нему вернутся воспоминания. Значит, он и сам не чужд насилию? Пожалуй, в нем была такая склонность. Почему же он остался один на неизвестном берегу, нагой и беспомощный? Как разобраться, где его друзья, а где враги? И отчего ему до сих пор так холодно?
Рыжая девушка улыбнулась и вложила свои мягкие белые руки в его ладони.
– Ты сын вождя с островов шелка и специй. Ты прибыл сюда на торговом судне с товарами со своей родины. Мы встречались втайне и обручились без ведома моих родителей, но вот пришло время открыться им и отпраздновать радостное событие.
– Какое? – спросил шелки.
– Я ношу под сердцем твое дитя, – ответила девушка. – И скоро ты встретишься со своей новой семьей.
Это было уже слишком. Вонь смерти, непривычная обстановка, масляный привкус странного блюда, необъяснимый мороз, липнущий к коже, – а теперь еще это откровение. Все поплыло перед глазами шелки, и он услышал голоса у себя в голове, словно пытавшиеся предупредить его о чем-то на языке, который был ему больше неведом.
Флора нежно улыбнулась.
– Не волнуйся, я о тебе позабочусь, – сказала она.
Шелки поежился. Он чувствовал подвох, нутром чуял, что здесь что-то не так, и каждая частица его тела призывала бежать отсюда, хотя он не видел явных признаков опасности.
– Выпей еще бульону, – предложила Флора, наливая теплую жирную массу в глиняную миску. Шелки становилось дурно от одного запаха, но он не хотел показаться неблагодарным и лишь спросил:
– Из чего он?
– Из тюленя, разумеется, – с улыбкой ответила Флора. – Это серый тюлень, сваренный в собственном жире. На островах мы часто его едим, и ты быстро привыкнешь к этому вкусу.
Глава седьмая
Родители Флоры вернулись домой из церкви и обнаружили, что их дочь пьет чай с незнакомцем. Флора повторила выдуманную историю их отношений, приукрасив родословную юноши, и объявила о своей беременности.
– Говорила же, что не пройдет и года, как я найду настоящего принца и выношу для него малыша, – сказала она. – Теперь все девушки на острове будут мне завидовать, а молодые люди – сожалеть о том, что упустили свой шанс.
Мать задумчиво на нее посмотрела. Она помнила старые легенды не хуже дочери, и этот юноша с темными, словно тюленьими, глазами не походил на обычного чужестранца. А ведь нередко она просыпалась этим летом посреди ночи и слышала, как Флора выходит из дома. И в церковь ее дочь являлась не всегда, и на завтрак спускалась позже обычного. Матери не составило труда догадаться об истинной сущности их гостя, но она сказала себе, что девушке в двадцать пять лет непросто найти жениха, и потому не стала возражать.
А еще она подумала, что шелки будет верен своей жене, послушен и заботлив и никогда не станет ей перечить. Прирученный шелки станет хорошим отцом и ловким охотником и постарается сделать все возможное ради светлого будущего детей. А главное, он будет уважать свою тещу, работать и охотиться для нее, заботиться о ней в старости. Поэтому мать Флоры улыбнулась и сказала лишь:
– Какая удача! Надеюсь, ты сумеешь его удержать.
Как ни странно, убедить отца Флоры оказалось намного сложнее. Это был грубоватый и неприветливый, закаленный долгими годами работы в море человек, с глазами темными, как глубины океана, и он сразу отнесся к шелки с подозрением.
– Как его зовут и кто его семья? Где золото на свадебный подарок? Каким ремеслом он владеет?
– Он сын вождя и прибыл издалека, из южного племени, людей темнокожих и темноглазых, – ответила Флора. – Я выйду за него и рожу ему сына, такого же красивого и с отметинами, и в церкви буду сидеть впереди жен обычных моряков.
Отец сердито нахмурился.
– Что плохого в моряках? Как моя дочь может презирать ремесло, которое кормит ее?
Шелки, не вспомнивший ничего из своей прежней жизни по рассказам Флоры, обратился к ее отцу:
– Какая у вас профессия, сэр?
Тот гордо окинул взглядом свои охотничьи трофеи и сувениры из далеких плаваний.
– Я китобой с доброго судна «Кракен» и недавно вернулся домой после трех месяцев у западных островов. Весной мы охотимся на горбатого кита, моржа и серого тюленя и привозим домой масло, тюленьи шкуры, китовые усы, бивни моржей. Если хочешь жениться на моей дочери, ты должен найти свое ремесло, чтобы зарабатывать на жизнь как честный мужчина и обеспечивать свою семью.
У шелки к горлу подкатила тошнота от одной мысли об охоте, неважно, на кого – тюленей, китов, дельфинов, морских свиней или моржей, но он совсем ничего о себе не помнил и не понимал, почему испытывает отвращение к доброму судну «Кракен» и откуда эта тянущая боль в сердце. Поэтому он промолчал, изобразил улыбку и покосился на рыжую девушку, отчаянно желая вспомнить о том, что когда-то ее любил.
– Разумеется, – поддакнула Флора своему отцу, – но для начала мы поженимся: мой сын должен родиться в браке и получить от семьи все, что ему причитается.
В церкви огласили предстоящую свадьбу и назначили дату церемонии. Флора Маккрэканн дала шелки имя Койгрих, «чужестранец», и фамилию Макгилл, «сын незнакомца», которые считала очень красивыми. И в холодные осенние вечера неустанно вышивала свое новое имя, Флора Макгилл, на разных тканях цветными нитками.
Шелки пытался быть признателен китобою и его жене. Учился их традициям и даже ел блюда из тюленей и китов, хоть они и вызывали у него ужас и тошноту. Пытался спать на кровати, как это принято в Народе, пусть это и давалось ему тяжело и на полу он засыпал намного быстрее, но, так или иначе, снились ему одни кошмары. Юноша силился побороть отвращение к охотничьим трофеям, украшавшим стены дома, и шкурам, из которых были сделаны воротники их одежды. Сложнее всего ему было привыкнуть к холоду, щипавшему кожу днем и ночью. Сколько бы слоев одежды он ни надевал на себя, как бы близко ни садился к очагу, его не отпускало ощущение, будто ему не хватает еще одного слоя кожи, будто он обнажен и уязвим.
– Раньше мне тоже все время было холодно, – сказал ему как-то китобой, – но океан излечил меня от этого недуга, как и от многих других. Теперь я обращаю на холод не больше внимания, чем на брызги, которыми обдают меня волны, и он больше не страшен мне, как и морская болезнь, которая постигает всех моряков в их первую неделю на борту.
Он достал пыльную бутылку рома, налил им обоим по щедрой порции и рассмеялся, когда шелки стал плеваться от крепкого алкоголя.
– За тебя, Койгрих Макгилл! Клянусь, что сделаю из тебя настоящего мужчину!
Год постепенно подходил к концу, а воспоминания к юноше все не возвращались, и шелки понял, что его бывшая жизнь навсегда осталась в прошлом, и он никогда не будет чувствовать себя комфортно на новом месте, и по коже всегда будут бегать мурашки от страха при любом упоминании морской охоты. Как бы он ни пытался, юноша не мог привыкнуть ко вкусу рома, одежде из звериной шкуры, плоти серого тюленя на обед и ко сну на перине. Однако ему удавалось притворяться, будто все в порядке, и смиренно улыбаться, и смеяться над шутками китобоя. Благодаря этому он быстро завоевал симпатию родителей Флоры и показал себя приятным, порядочным молодым человеком, достойным войти в их семью.
Время шло, и приближался день свадьбы. Флора вышивала свое имя на приданом, а в сердце шелки нарастал ужас. Он понимал, что его ждет непростое испытание, он потерял аппетит, и по ночам к нему начали приходить кошмары страшнее прежних.
– Это все нервы, – отмахнулся китобой, когда мать Флоры обратила его внимание на темные круги под глазами будущего зятя. – Помнишь, как мы с тобой женились? Я тогда и двух слов связать не мог.
Он расхохотался, хлопнул шелки по спине и добавил:
– Крепись, Койгрих Макгилл. Свадьба длится всего день, не более. Скоро покончим с этими глупостями и будем свободны.
– Свободны? – эхом отозвался шелки.
– Да-да. Я поговорил с капитаном доброго судна «Кракен», и он согласился принять тебя в ученики китобоя – под моим руководством, разумеется. Мы отправимся в плавание сразу, как к этому будет располагать погода. Это благородное древнее ремесло. Им ты заслужишь уважение на островах, как и положено, ведь Флора – мое единственное дитя, и у нее должно быть только лучшее.
Шелки улыбнулся, но губы у него онемели, а желудок словно наполнился льдом.
– Что именно делает китобой? – спросил он едва слышно.
– Орудует гарпуном, – ответил китобой с глазами темными, как океан. – Клянусь, нет работы лучше во всех девяти мирах. Держись меня, повторяй все за мной и скоро наберешься опыта.
Он снова расхохотался, налил им рома и выпил за здоровье своего зятя. Шелки улыбнулся и опустошил свой стакан, но все не мог унять дрожь.
Часть 2
Глядь, а пред нею мужчина стоит,Грозен, ужасен собой,«Дитя то мое, – ей гость говорит, —Пусть не похвастаешь мной».Баллады Чайлда, № 113
Глава первая
Вождь клана Серых Тюленей с тяжелым сердцем приняла новости о сыне, но постепенно смирилась с его страшной участью. Для нее он был потерян, навсегда отрезан от родного дома, лишен родного языка и возможности вернуться в море.
Некоторые друзья юноши еще таили в сердце надежду, что его можно будет спасти, если найти шкуру, но гордая мать не слушала их мольбы, лишь скалилась в ответ и холодно отвечала, что запрещает им и близко подплывать к островам.
– Он теперь из Народа, и подходить к нему опасно, – говорила она. – Он не узнает старых друзей и, может, даже нападет на вас.
Шелки слушались ее – все, кроме давней подруги ее сына, которой больно было видеть, что его бросили сородичи. Она каждый день подплывала к берегу и высматривала его из воды, надеясь увидеть хоть на секунду. Сбросить шкуру и принять человеческий облик сейчас было бы слишком холодно, поэтому она наблюдала за пляжем издалека.
К сожалению, для нее все люди были на одно лицо. Все они ходили в теплых мешковатых пальто, меховых шапках и сапогах из тюленьей кожи, и сложно было их различить. Так же и для Народа все тюлени выглядели одинаково, и даже если бы юная шелки различила друга, он все равно не узнал бы ее.
На острове наступила зима – словно большое темное облако заковало в лед и землю, и море, и сердца жителей этого места. Солнце опустилось за горизонт и больше не поднималось, и все знали, что не увидят его до самой весны. Воцарилась вечная ночь, и небо светлело лишь на пару часов до рассвета, который дразнил людей алыми и золотыми полосками, обещая разогнать мрак, но быстро оборачивался тьмою. Племя шелки зима не тревожила, ведь серые тюлени, следуя за солнцем, уплывали по теплому течению на юг и кормились там сельдью, макрелью, каракатицами, пока не приходило время вернуться вместе с солнцем на острова. Люди из Народа же оставались в своих поселениях и смиренно терпели хмурые дни, наблюдая за тем, как на вершинах гор собирается снег, а лед, словно паутина, расползается по берегам.
Флора Маккрэканн думала, что свадьба посреди зимы порадует людей. Она уже подготовила приданое: вышила свои инициалы шелковой нитью вишневого цвета на дюжине простыней и наволочек и сложила в кедровый сундук, стоявший в ее спальне, вместе с четырьмя обычными сорочками и шестью ночными, нижним бельем и двумя дюжинами носовых платков. В том же сундуке она спрятала тюленью шкуру четыре месяца назад, а серебряный ключик носила на шее на цепочке: Флора не могла позволить будущему мужу обнаружить шкуру.
Конечно, шелки был уже не тем загадочным юношей, с которым она качалась на волнах. Он лишился своей дикой природы, а с нею – и радости. Вел себя скромно, неуверенно, с уважением относился к родителям своей невесты и старался привыкнуть к местным традициям. Ходил в церковь, помогал по дому, брал пример с других мужчин. Однако вместе с памятью его покинули чувства к Флоре, угасла искра страсти – остались только благодарность, чувство долга, легкая симпатия.
Отчасти девушка грустила по веселому юноше, который остался в прошлом, но покорность и смиренность шелки играли ей на руку. Все-таки страсть непредсказуема и управлять ею невозможно, а пока тюленья шкура спрятана в сундуке, шелки не будет перечить Флоре и продолжит трудиться на благо их молодой семьи. Скоро она родит ему сына, и все девушки будут им завидовать.
На островах девушки ценились мало. За ними ухаживали, их пытались очаровать, но стоило им выйти замуж – и они становились рабынями своих супругов: готовили для них, прибирались, трудились, растили детей. Флора не хотела такой жизни, и ее привлекала мысль о том, чтобы наслаждаться супружеством с безропотным рабом. Признаться, порой ей становилось немного стыдно за то, что она натворила, но Флора говорила себе, что шелки вынудил ее пойти на такие меры. Если бы она ничего не сделала, он просто оставил бы ее одну с ребенком. Да и разве может он всерьез страдать, если все равно не помнит, что потерял?
– Я сделала ему одолжение, – убеждала себя Флора. – Спасла его, в каком-то смысле. В клане шелки он был никем, диким зверем, не знающим ни Бога, ни культуры, ни благопристойности. Это все равно что объездить лошадь или научить волчонка бегать с собаками.
И чем чаще она себе так говорила, тем тише звучала ее совесть, и Флора начала даже верить, что поступила благородно и бескорыстно.
По мере того как приближалась свадьба и росло дитя в ее лоне, Флора Маккрэканн становилась все более довольна собою и своими планами на будущее. Мать вязала одежку для внука и готовилась к церемонии, а отец, все еще не подозревающий о том, что зять его из клана шелки, считал дни до выхода в море, ибо то была его тайная любовь, а охота – единственная радость.
Глава вторая
Наконец наступил день свадьбы – в канун зимнего солнцестояния. Местный священник объявил дату благоприятной для проведения церемонии. Приглашены были все жители острова, и праздник должен был продлиться от рассвета до заката, но солнце не всходило зимой.
Поэтому пировали с часа отлива до прилива, а потом до следующего отлива. Сначала подали закуски и роскошные основные блюда: квашеную сельдь, пирог с каракатицей, мясо тюленя, запеченное в морской соли, фрикасе из мяса кита, скальных устриц и морских ежей, приготовленных прямо в панцире. Затем вынесли десерт: великолепный торт в форме китобойного судна с раздутыми парусами, с такелажем из белой глазури и мачтой из зеленого дудника, росшего на острове. Желая разогнать тьму, люди зажгли тысячи свечей, и они заливали светом всю церковь от алтаря до нефа. Невеста надела платье и шапку, сшитые из шкур бельков – детенышей тюленей, нежных и белых, как первый снег.
Шелки провел этот день в мучениях и полной растерянности. Казалось, все здесь причиняло ему душевную боль и приводило в уныние. Его тошнило от собственного наряда из шкур белых волков с материка, но наряд невесты был в сто раз хуже. А еще хуже то, что он не понимал, почему так остро реагирует на одежду и еду, к которым все остальные относятся совершенно спокойно. Он даже не притронулся к большинству блюд, приготовленных на праздник, и лишь утолил голод парочкой устриц и морских ежей. Отчего-то сырая еда не вызывала у него того же отвращения, что приготовленная. Голова у него гудела от боли, а все тело ломило, хотя он не пил вина.
Китобой заметил, что его зятю не по себе, и сказал:
– Не переживай, терпеть осталось немного. Мне тоже не по вкусу все эти празднества. Нам с тобой куда лучше на море, чем на суше. Ничего, скоро отправимся в плавание, будем охотиться на тюленей и моржей.
Он увидел, как шелки встревожился, и со смехом добавил:
– Э, был я когда-то совсем как ты, юным да глупым. Только море меня изменило. Сделало из меня настоящего мужчину. И из тебя сделает, вот увидишь. Я уж за этим прослежу!
Он налил себе еще эля, а шелки опустил взгляд, едва сдержавшись, чтобы не поежиться от поднявшегося в его душе ужаса.
Мать Флоры, как и отец, пребывала в прекрасном настроении. Она хохотала и танцевала, задрав юбки, словно дикая ведьма на шабаше, а эля пила больше всех, даже больше своего мужа. На ее шее блестели серебряные украшения, а лицо все ярче заливала краска, и она громко пела:
Трижды «ура» жениху и невесте!Морскому народу трижды «ура»!И трижды «ура» сундуку из кедра:Всему, что в приданое дева брала.
Никто не прислушивался к словам ее песни – никто, кроме старушки, прибывшей с материка. Ее не звали, не приглашали и не заметили в пестрой толпе.
Однако именно она рассказала невесте про шелки и теперь, слушая песню своей дочери, поняла кое-что очень важное.
Бабушка Флоры посмотрела на мрачного жениха с убранными назад волосами, на невесту в накидке из тюленьей кожи, с волосами цвета красного золота, виднеющимися из-под небольшой шапки и обрамляющими лицо, словно корона, и увидела под свадебным платьем из шкур бельков тайный блеск серебряной цепочки с ключом, который немедленно узнала.
Старая, как сами шхеры, старуха с трудом поднялась со скамьи и подошла к молодоженам. Шелки на мгновение взглянул в ее глаза – темные, сияющие, полные древнего задора, и они напомнили ему о ком-то, но он не мог понять, о ком именно. Сердце его сжалось от странной тоски. По потерянному другу ли, по родимым ли местам – этого он не знал.
– Какая красивая пара, – сказала бабушка. – Даже король и королева Зеленого рая, куда уходят лучшие моряки, с вами не сравнились бы.
– Я сама сшила одежду на свадьбу, – сказала Флора с ясной улыбкой, хотя в душе она слегка побаивалась бабушку и переживала, что та проговорится о чем не следует ее жениху.
– Да, ты всегда ловко управлялась с иглой. Ну, а теперь принеси старухе вина из кувшина. Все-таки издалека к тебе приехала. С этим ты тоже ловко управишься.
Флора нехотя пошла за вином, оставив бабушку наедине с шелки. На секунду их глаза встретились: его темные, как море в шторм, и ее темные, как сердца Народа.
– Скажите, мы знакомы? – спросил юноша.
– Сомневаюсь, – ответила старушка. – Хотя, возможно, я отчасти виновата в том, что с тобой случилось. Если так, мне искренне жаль. Удача в любви – это не всегда то же, что удача в браке. Знала бы я это много лет назад, так не спешила бы сеять во внучке семена своих знаний. Теперь они проросли, но вкус их, боюсь, будет горек.
– Не понимаю, – пробормотал шелки.
– Разумеется, – отозвалась старушка, – но некогда я знала мужчину твоего племени, путника с синей соляной тропы. Он был красив и потерян, как ты, и тоже с невестой. Призвали его слезы, соль морская, и серебром он скован был. Призвание нашел в предательстве и крови, спасение он в кедре отыскал.
Шелки понял лишь то, что она знала кого-то похожего на него, и с надеждой воззрился на свою собеседницу.
– Он не говорил, с каких земель прибыл? Не называл своего клана?
Старушка покачала головой.
– То было очень давно, и с возрастом все забывается, но ты вот что заруби себе на носу, юноша: не зря это называют брачными узами.
Тут вернулась невеста с глиняным кувшином и строго на нее посмотрела.
– Моя бабушка любит рассказывать всякие сказки. Историй в голове у нее больше, нежели ума. Ты не слушай ее пустые россказни. Лучше потанцуй со мной. Мы ведь с тобой самая счастливая пара на островах!
С этими словами Флора увлекла шелки за собой, оставив старушку наедине с ее мыслями – глубокими, как океан, и холодными, как середина зимы.
Глава третья
Шли недели, и зима все крепче сжимала острова в своем белом кулаке. Сугробы доходили до окон домов, и люди Народа почти не выходили на улицу. Рыбачить теперь можно было только в проруби, и рыбацкие лодки хранились в сухом доке, чтобы не треснули под давлением льда.
Долгая зимняя ночь унесла вот уже тридцать темных дней. Звезды мерцали в полдень, а северное сияние опускало свой зеленый занавес над морем. Тюлени уплыли кормиться на юг, птицы улетели вслед за солнцем. А наш юный шелки остался на острове, дрожа от холода под слоями одежды, с немеющими пальцами, вечно стиснутыми зубами, голодный, несчастный, лишившийся сна. Хотя очаг в доме китобоя дарил тепло и уют, жизнь в нем казалась юноше невыносимой, и он часто выходил в обманчивый синий рассвет, несмотря на холод, и шагал по сугробам к пляжу, где ветер кричал над морем, словно разгневанная женщина.
Шелки мог проводить на улице долгие часы. Он дрожал на морозе, но чувствовал себя там отчего-то спокойнее, чем в четырех стенах. Порой на глаза ему наворачивались слезы, если он видел хищную птицу скопу, парящую в небе, или медузу-корнерот, выброшенную на замерзший берег. Было пару раз и такое, что ему мерещился серый тюлень в волнах, но все они должны были уплыть в теплые края, и юноше казалось, что ему это почудилось.
Флора же сидела дома, шила детскую одежку из шкур бельков, убитых ее отцом на прошлой охоте. Страсть, что привела девушку в объятия шелки, постепенно угасала, сменяясь новым чувством. Теперь все мысли ее были о ребенке, и даже в первую брачную ночь, когда юноша робко предложил ей заняться любовью, она немедленно его отвергла со словами, что это будет вредно для растущего в ней малыша. На самом деле это была не вся правда, но Флора не хотела говорить ему, что он слишком сильно изменился и столь трепетный подход не разжигает в ней искры желания. Хоть Койгрих Макгилл вполне годился в мужья, он лишился дикой, необузданной энергии безымянного шелки. И вот они лежали рядом, уже не любовники, а скорее друзья, и если юноша стенал во сне, Флора успокаивала его как ребенка, шептала на ухо, что все будет хорошо. А себе говорила, что новая жизнь до сих пор для него непривычна, но скоро он приспособится к ней и успокоится.
К тому же она впервые в жизни чувствовала себя по-настоящему счастливой. До рождения ребенка оставалась еще половина срока, и Флора не сомневалась, что родится сын. Она ощущала его присутствие, его голод и нетерпение. Уже знала, что кожа у него будет смуглая, а глаза темно-карие, как у отца. Уже прониклась к нему глубокой любовью, такой, какой раньше никогда не испытывала, затмевающей собою все остальные чувства. Прежде хладнокровная, гордая девушка открыла в себе непривычную мягкость и сама дивилась этой перемене.
– Интересно, – гадала она, – кем станет мой сын? Моряком? Солдатом? Китобоем?
Все это казалось недостойным сына Флоры Макгилл. Ее дитя будет рождено для великих дел. Для далеких путешествий, долгой жизни, невероятных приключений. Иначе почему ее обуревали эти чувства? Иначе зачем она пошла бы к морю много месяцев назад, чтобы поймать шелки?
Глава четвертая
Китобой Джон Маккрэканн искренне старался достучаться до своего зятя, но шелки тяжело было подавить неприязнь к отцу Флоры. Возможно, из-за того страшного ореола рома и смерти, что вечно окутывал бывалого моряка. Или, быть может, из-за его увлеченных речей об охоте.
– Как только лед растает, сразу выйдем в море, – говорил он. – Скоро ты поймешь, что нет ничего достойнее и благороднее жизни на китобойном судне. Соленые брызги, ревущие волны, предсмертные муки горбатого кита, кровавая вода, бурлящая, как в котле, теплый багряный дождь…
– Что же в этом достойного и благородного? – спросил у него шелки, тщетно пытаясь скрыть свое отвращение.
Китобой рассмеялся.
– Понимаю, тебе пока что не по себе, но в такой жизни есть красота, надо лишь к ней привыкнуть. Красота, опасность и свобода – свобода, какой раньше ты не ведал. И противник наш не прост, водит нас в отчаянном танце средь мрачных шхер. Встречал я тюленей чуть ли не крупнее человека, с зубами как у волка, диких и горячих, яростно встающих на защиту молодняка.
– Пожалуй, и вы бы так себя вели на их месте, – осмелился сказать шелки.
В ответ китобой снова зашелся хохотом.
– Так ведь они же звери, дикие звери! Около года назад у Сул-Скерри я своими глазами видел, как самка тюленя разорвала взрослого мужчину, будто тряпичную куклу. А есть твари и пострашнее, чем тюлени… – Тут он заговорил тише, и в голосе его послышались грозные нотки. – На шхерах живут шелки. Днем обычные тюлени, по ночам они принимают человеческий облик и ходят средь нас, а мы того и не ведаем. Некоторые говорят, то все сказки да легенды, но я точно знаю: они существуют. Соблазняют наших женщин, извращают мужчин. Это проклятые твари, жестокие, не знающие Бога.
Шелки внимательно слушал рассказ о своем племени. Конечно, он не помнил жизни в клане Серых Тюленей, но сердце подсказывало ему, что китобой прав и шелки в самом деле существуют. Его одолела внезапная грусть, смешанная со странным восторгом от мыслей об этих чудесных созданиях, диких и свободных, как волны.
– Тогда как вы понимаете, кого убили на охоте – обычного тюленя или шелки?
– Тут нельзя знать наверняка, – ответил китобой. – Иногда, правда, замечаешь что-то в глазах. Тогда лучше напасть первым, и как можно быстрее. Эти звери сдерут с тебя шкуру, оглянуться не успеешь. И что я потом скажу Флоре, если не уберегу ее муженька?
Он снова рассмеялся, но его зять промолчал. Ночью шелки снилось, как он плавает в море, не чувствуя холода, сильный и свободный. А подле него – серый тюлень, прекрасный и мерцающий под лучами солнца. И тюлень поет волшебным голосом, заполняющим сосущую пустоту в душе. Во сне все его слова были понятны юноше:
В соленых полях среди волн океанаБлуждаем мы, некогда знавшие власть.Нам снег обжигает старые раны,Мы были цари, как могли мы так пасть?В коже чужой и в одеждах чужихПо синей тропе соляной мы идем,Тропе до Сул-Скерри в землях морских,Беспечно и весело где мы живем.
Глава пятая
Время шло, зима была уже на исходе, и солнце вернулось на острова. Скоро снег начал таять, а ледяная корка на море – трескаться. Наконец китобой объявил, что доброе судно «Кракен» может отправляться в трехмесячное плавание у шхер.
– Тюлени возвращаются на север жирные, готовые плодиться, и шкуры у них блестящие, плотные. Такие уйдут по хорошей цене, – объяснил он и строго посмотрел на зятя. – Если хочешь построить свой дом и обеспечивать семью, выходи в море вместе со мной. Ты быстро заработаешь на шкурах, масле, китовых усах и моржовой кости.
Шелки понимал, что китобой прав, но Флора не разделяла энтузиазма своего отца. Однажды вечером он услышал, как она спорит с родителями, думая, что муж ее спит.
– Зачем ему так скоро выходить в море? Не лучше ли подождать, пока родится младенец?
– Он должен стать настоящим мужчиной и вносить свой вклад в семью, – отвечал ей отец. – Иначе как он будет заботиться о вас с сыном?
– Неужели нет другой работы, которая больше ему подходит? – взмолилась Флора.
– Твой отец зарабатывает морской охотой, и тем же жил твой дед, – строго вмешалась ее мать. – Почему твой муж не может пойти по их стопам?
– Потому что он мой, – сказала Флора, и мать рассмеялась.
– Пусть сам выбирает, чем ему заниматься. Ты не можешь вечно держать его взаперти.
* * *
«Это точно», – мысленно согласился с тещей шелки. И хотя ему вовсе не хотелось жить на охотничьем корабле, он слышал зов моря, а жизнь с родителями Флоры казалась ему невыносимой. Живот его жены становился все больше, и ребенок должен был родиться уже к маю. К этому времени он как раз вернулся бы с заработанным золотом. «Ты мог бы и сбежать за это время», – подсказал ему скрипучий голос в голове, и хотя шелки не уверен был, кому он принадлежит, голос этот вызывал у него уважение и доверие. Правда, он не понимал, зачем ему сбегать, ведь он не пленник и с ним любимая женщина с его ребенком во чреве. Прошлое для него подернуто туманом, но ведь неизвестно, каким оно было. И что за человек бросает жену с ребенком из-за неясных снов?
– Что тебе снится? – спросила Флора как-то ночью, когда шелки лежал с широко распахнутыми глазами, дрожа в темноте, но боясь заснуть.