Мишель Харрисон

«13 сокровищ»

Моей маме и племяннице Тане
Пролог

Еще совсем малышкой Таня знала, что бабушкино поместье хранит множество секретов. Она слышала разговоры о проложенных под домом и давно забытых ходах. И, как поступил бы на ее месте всякий ребенок, провела немало дождливых дней, разыскивая скрытые входы в них, но безрезультатно. Когда ей исполнилось тринадцать, Таня оставила надежду обнаружить тайные подземелья и даже начала сомневаться в их существовании.

Поэтому когда книжный шкаф повернулся и в стене открылся проход на узкую каменную лестницу, ведущую вниз, в пахнущую плесенью тьму, она ничуть не испугалась. Но ни трепета, ни восхищения она тоже не почувствовала, потому что долгожданное открытие произошло совсем не так, как она воображала.

Если бы жители поместья были повнимательнее, уже давно выяснилось бы, что потайными ходами в дом проникает кто-то, у кого нет на это никакого права. Однако все подсказки, от сообщения о похищении в информационном выпуске радионовостей до странных звуков, доносившихся из старого коридора в ночной тиши, остались незамеченными. Для живущих в глуши такие вещи не имеют особого значения.

Теперь, когда Таня увидела в мрачной пещере глубоко под домом незнакомку с диковатым блеском в глазах, все прошлые странные события припомнились и встали на место, как детали мозаики. Она не знала, что, собственно, ожидала найти — но уж никак не это.

Девушка была ненамного старше ее: самое большее, пятнадцать. Однако взгляд зеленых глаз казался жестким и взрослым не по годам. На поясе у нее висел нож, и поскольку Тане не хотелось думать, чем это может обернуться, она заставила себя перевести взгляд на малютку на руках девушки.

Ребенок, не мигая, смотрел на нее. От того, что произошло дальше, внутри у Тани все похолодело от страха. Пока малыш разглядывал ее, его внешность начала изменяться. Кончики ушей удлинились и заострились, кожа приобрела зеленоватый оттенок. Глаза целиком налились чернотой и заблестели. Этот отталкивающий облик очень быстро исчез — но Таня не сомневалась, что видела его.

И рыжеволосая незнакомка тоже.

— Ты видела, — хрипло прошептала она.

Таня оторвала взгляд от создания в руках девушки и сглотнула.

— Просто не верится. Ты видела. Ты тоже можешь их видеть.

Между ними на миг возникло молчаливое взаимопонимание. Потом девушка прошептала:

— Ты обладаешь вторым зрением.

— Что ты делаешь здесь с этим ребенком?

— Хороший вопрос, — ответила девушка. — Садись. Я расскажу тебе свою историю. Уверена, тебя это заинтересует.

Часть первая

Фэйри, это чудо света, существуют, лишь пока есть те, кто может их видеть. Чарльз де Линт
1

Она ощутила их присутствие в комнате еще до того, как проснулась.

Веки Тани затрепетали сами по себе — верный признак того, что неприятностей не избежать. Это и разбудило ее. Она чуть приоткрыла глаза. Как обычно, она по детской своей привычке спала, накрывшись одеялом с головой. Это было не очень удобно, но менять позу она не спешила — иначе они поймут, что она проснулась.

Таня продолжала лежать под душным одеялом, мечтая отбросить его и позволить проникающему сквозь окно легкому летнему ветерку омыть тело. Она лежала неподвижно, уговаривая себя, что видит сон; может, на самом деле их здесь вовсе и нет. Однако в глубине души знала, что они тут — так же уверенно, как то, что лишь она может их видеть.

Веки снова задергались. Даже сквозь одеяло она чувствовала их, ощущала, что воздух в комнате заряжен странной энергией и наполнен землистым запахом влажных листьев, грибов и созревших ягод — их запахом.

Тьму вспорол тихий голосок.

— Она спит. Разбудить?

Таня замерла в убежище из одеяла и простыней. У нее еще не сошли оставшиеся с прошлого раза синяки, фиолетовые и черные — так сильно ее щипали. И тыкали пальцами под ребра, аж дыхание перехватывало.

— Она не спит, — холодно, уверенно произнес второй голос. — Просто притворяется. Неважно. Я так люблю эти игры.

Последние остатки дремоты покинули ее. В этих словах чувствовалась угроза. Таня приготовилась скинуть одеяло, но внезапно оно стало ужасно тяжелым и с каждым мгновением становилось все тяжелее.

— Что происходит? Что вы делаете?

Она вцепилась в одеяло, неистово пытаясь скинуть его, но оно, казалось, обматывалось вокруг нее, точно кокон. Ей стало трудно дышать, но вот наконец она сумела освободить голову и глубоко вдохнуть прохладный ночной воздух. Облегчение, однако, длилось недолго — ровно до тех пор, пока она не заметила, что прикрывающий электрическую лампочку стеклянный плафон находится прямо перед ее лицом.

Внезапно до Тани дошло, почему одеяло казалось таким тяжелым. Она плавала в воздухе, в пяти футах над кроватью, и именно одеяло с простынями поддерживали ее.

— Опустите меня!

Медленно она начала переворачиваться в воздухе. Одеяло соскользнуло и упало на ковер. Таня в пижаме парила над постелью лицом вниз. Оставшись без одеяла, она почувствовала себя ужасно беззащитной. Откинула волосы с лица, осмотрела комнату, но разглядела во мраке лишь единственное живое существо — кошку, пушистую серую персидскую кошку, калачиком свернувшуюся на подоконнике. Кошка поднялась, одарила Таню высокомерным взглядом, повернулась спиной и уютно устроилась снова.

— Где вы? — дрожащим голосом спросила Таня. — Покажитесь!

Откуда-то рядом с постелью послышался противный смех. Таня почувствовала резкий толчок и, не успев сообразить, что происходит, сделала кувырок в воздухе, потом еще один и еще…

— Прекратите!

Как она ненавидела эти нотки отчаяния в собственном голосе!

Кувырканье прекратилось, и она встала на ноги — на потолке, вниз головой. Занавески вздымались под порывами ветра. Таня отвела взгляд от окна. Складывалось впечатление, что сила тяжести изменила направление только для нее. Кровь не приливала к голове, пижама не спадала, волосы по-прежнему рассыпались по спине.

Таня смирилась с поражением и уселась на потолке. Вот почему они приходят посреди ночи, она уже давно поняла это. Ночью она оказывалась целиком в их власти, в то время как днем их могли бы спугнуть взрослые, а она, как обычно, сказала бы, что это просто игра или трюк. Просто еще одна из множества «игр» и «трюков», в которые она «играла» годами.

Она не могла вспомнить точно, когда в первый раз увидела их. Они всегда были здесь. Она росла, без конца болтая сама с собой — так это выглядело в глазах родителей, поначалу забавляя их, а позже и тревожа. В раннем детстве она честно объясняла, что видит фэйри, — родители лишь понимающе улыбались.

С годами она научилась убедительно врать — когда поняла, что в ее разговоры с фэйри уже никто не верит. Таня не слишком обижалась. Люди не склонны верить в то, чего не видят, это нормально.

Однако чем дальше, тем больше вреда «игры» фэйри причиняли девочке. Одно дело — отрезать несколько спутанных прядей волос после попытки расчесать их заколдованной щеткой или обнаружить утром, что за ночь домашние задания таинственным образом испорчены. С годами неприятности становились гораздо серьезнее. Вот уже несколько месяцев Таню терзало беспокойство, что в конце концов произойдет что-то очень плохое, настолько плохое, что она никак не сможет этого объяснить. Больше всего она боялась, что из-за своего все более странного поведения окажется в психиатрической клинике.

Плавать в воздухе — вот одна из тех ситуаций, которая ничего хорошего не предвещает. Если мать проснется и обнаружит ее разгуливающей по потолку, то вызовет не доктора, а приходского священника. Это хуже всего, что только можно себе представить.

Таня ощутила на лице дуновение прохладного воздуха, к щеке прикоснулись покрытые перьями крылья. Большая черная птица уселась ей на плечо, мигнула блестящими глазами — и начала изменяться так быстро, как в солнечном свете исчезает тень. Хищный, изогнутый клюв исчез, зато появились шелковистые черные волосы и удлиненные уши с розоватыми кончиками. И вот уже там, где только что была птица, появилась женщина такой же величины. На ней было платье из черных перьев, на фоне которого особенно выделялась кожа цвета слоновой кости.

— Ворона, — прошептала Таня, глядя, как с платья фэйри осыпаются перья и, кружась, падают на ковер. — Зачем ты здесь?

Не отвечая, Ворона опустилась на кровать, где сидели еще два маленьких «человечка», один пухлый и красноносый, другой темнокожий, жилистый, с хитроватой и даже коварной физиономией. Оба заинтересованно разглядывали девушку.

Самый мелкий из них заговорил первым.

— Ты опять писала о нас.

Таня почувствовала, как загорелось лицо.

— Нет, Гредин… Я не делала этого.

Желтые глаза Гредина вспыхнули, резко выделяясь на фоне коричневой кожи.

— В прошлый раз ты то же самое говорила. И в позапрошлый.

Точно принесенный ветром, в раскрытое окно вплыл темный четырехугольный предмет, грациозно проскользнул между занавесками и замер перед лицом испуганной Тани. Дневник, совсем новенький, весь в земле. Сегодня днем она закопала его под яблоней в саду. Как глупо с ее стороны!

— Твой, надо полагать? — спросил Гредин.

— Никогда не видела его.

Толстячок рядом с Гредином фыркнул.

— Ох… брось! — сказал он. — Хочешь проторчать в таком положении всю ночь?

Он поднял руку и слегка погладил воткнутое в шляпу павлинье перо — перо замерцало колдовским светом. Толстяк подкрутил свои крысиные усы, снял перо со шляпы и взмахнул им.

Дневник открылся, из него выпал комок земли и угодил прямо на Танину тапку. Из тапки послышалось приглушенное чиханье и появился четвертый и последний фэйри — безобразный, похожий на свинью. Он с усилием взмахнул потрепанными коричневыми крыльями и неуклюжей грудой опустился на постель. Восстановил равновесие и принялся яростно чесаться, осыпая простыни клочьями меха и блохами, потом зевнул, раскрыв огромную пасть и потирая морду крошечными коричневыми лапками.

Однажды, когда Таня была младше и еще до того, как ее родители развелись, она надулась, получив очередной выговор. Несколько минут понаблюдав за ней, мать воскликнула:

— Не будь таким маленьким Мизхогом!

— Кто такой Мизхог?

Вопреки скверному настроению у Тани проснулось любопытство.

— Ужасное свиноподобное создание самого жалкого вида, — ответила мать. — И ты выглядишь в точности как он, с этим своим надутым лицом.

Именно это Таня вспоминала каждый раз, когда видела замученного блохами коричневого фэйри. Вечно виноватое выражение его морды так точно соответствовало описанию матери, что про себя Таня всегда называла его Мизхогом, тем более что он — в отличие от других фэйри — никогда не говорил, как его зовут. Если не считать блох и запаха, как от промокшего пса, Мизхог был непритязателен и скромен. Он никогда не разговаривал — по крайней мере, на понятном для Тани языке, — был всегда голоден и имел привычку чесать живот. В остальном его, казалось, полностью устраивало просто разглядывать все вокруг добрыми карими глазами. Сейчас он тоже таращился на девочку широко распахнутыми, немигающими глазами, издавая странные сопящие звуки.

Дневник покачивался перед Таней. Она поспешно перевела на него взгляд.

— Читай! — приказал Гредин.

— Не могу. Здесь слишком темно.

Взгляд Гредина был тверд, как кремень. Страницы дневника начали с бешеной скоростью переворачиваться то туда, то обратно, как бы ища, где остановиться, и наконец замерли ближе к концу. Таня увидела дату — это было меньше двух недель назад. Разобрать написанное было выше ее сил; да что там — она и свои руки-то едва различала, так сильно в глазах все расплывалось от слез. Но тут волосы у нее встали дыбом: со страницы зазвучал ее же голос, достаточно тихий, чтобы никого не разбудить, но четко произносящий каждое слово. Он звучал как бы издалека, точно со временем дневник терял силы.

— Они снова приходили сегодня ночью. Почему ко мне? Ненавижу их. НЕНАВИЖУ их…

Таня в ужасе слушала, как ее голос читает одну страницу за другой — сердитый, огорченный, беспомощный.

Все это время фэйри наблюдали за ней: Ворона подавленно, Шляпа-с-Пером и Гредин с каменными лицами, Мизхог без видимого интереса, продолжая скрести живот.

— Хватит, — сказал Гредин, когда, казалось, прошла целая вечность.

Голос тут же оборвался, лишь продолжали шелестеть страницы, как будто их листала невидимая рука. Каждое написанное слово медленно выцветало прямо у Тани на глазах и исчезало, словно впитывающиеся в промокашку чернила.

Дневник упал на постель и рассыпался от удара.

— Так ты ничего не сможешь добиться. — Ворона сделала жест в сторону того, что осталось от дневника. — Только расстраиваешь сама себя.

— А вот и нет — если бы кто-то однажды прочел его, — с горечью ответила Таня. — И поверил мне.

— Правила просты, — сказал Шляпа-с-Пером. — Ты никому о нас не рассказываешь. А если будешь снова пытаться, мы снова накажем тебя.

Остатки дневника зашевелились на постели и, словно рой насекомых, сквозь открытое окно вылетели в ночь.

— Вот и все. Будто его никогда и не было, — сказал Гредин. — Пусть лежит там, где растет розмарин, около ручья, текущего вверх по склону холма. Территория пикси.

— Не может быть никакого ручья, текущего вверх по склону холма, — сказала Таня, расстроенная, что ее сокровенные мысли только что были зачитаны вслух.

— Дикие создания эти пикси, — продолжал Гредин. — Непредсказуемые. В некотором смысле опасные. Чего ни коснутся, все искажается. И розмарин, который помогает сохранить память, там тоже испорчен. Его свойства изменены на прямо противоположные.

Он для большего эффекта сделал паузу. Таня не стала снова прерывать его.

— Итак, существует некий маленький народец, известный фэйри как чрезвычайно коварный, который знает свойства разных растений, в том числе и розмарина. Однако даже от испорченного пикси розмарина может быть толк. Употребленный в должном количестве, он обладает силой навсегда уничтожать некоторые воспоминания в голове смертного — такие, скажем, как воспоминания о бывших возлюбленных. Очень полезно в некоторых обстоятельствах. Однако фэйри — хотя им претит иметь дело с мерзкими маленькими пикси — и сами умеют извлекать пользу из этой магической травы. Она в особенности хороша, когда люди неожиданно натыкаются на царство фэйри и видят то, что их никак не касается. Обычно помогает совсем небольшая доза, да и человек ничуть не страдает — просто думает, что видел приятный сон, но при этом не помнит, что именно ему снилось. Другое дело, если доза подобрана неверно. Тогда стираются все воспоминания, в мгновение ока, вот так.

Гредин щелкнул пальцами, и Таня вздрогнула.

— Конечно, это по большей части происходит случайно и крайне редко, но иногда… всего лишь иногда… может быть использовано как последнее средство, чтобы заставить замолчать того, кого иначе никак не угомонишь. Крайне тяжкая судьба — такие бедняги не могут вспомнить даже собственного имени. Прискорбно, но необходимо. В конце концов, чего не помнишь, о том и болтать не станешь.

У Тани от страха пересохло во рту.

— Я не буду больше писать о вас.

— Хорошо, — сказал Шляпа-с-Пером. — С твоей стороны будет глупо попробовать еще раз.

— Просто ответьте мне на один вопрос, — дерзко, насколько могла, сказала Таня. — Не могу же я быть единственной такой. Я знаю, я не единственная…

Взгляд Гредина заставил ее умолкнуть.

Спуск оказался совершенно неожиданным. Чувствуя, что падает, Таня ухватилась за единственное, что подвернулось под руку, — за плафон, прикрывающий электрическую лампочку. Послышался ужасный треск, когда провод натянулся под ее весом, и куски штукатурки, каждый размером с тарелку, полетели вниз и с грохотом разбились об пол.

Лампочка тоже упала и разбилась, плафон выскользнул из руки Тани, врезался в шкаф и разлетелся на множество осколков.

Таня лежала, хватая ртом воздух, и услышала на лестничной площадке торопливые шаги. Не глядя, она знала, что фэйри исчезли — словно ветром сдуло. В комнату ворвалась мать и с такой силой дернула ее за плечо, что Таня вскрикнула, но тут же смолкла, увидев, что творится вокруг.

— Мама… — прохрипела она. — Я… Мне приснился кошмар… Прости…

Даже в лунном свете Таня разглядела выражение безысходности на лице матери. Осознав, с какой силой вцепилась в Танину руку, мать отпустила ее и медленно осела на кровать, закрыв глаза ладонями.

— Мама?

Таня коснулась руки матери.

— Я устала, — еле слышно сказала мать. — Выдохлась. Не знаю, что еще предпринять. Я не в силах достучаться до тебя. Не в силах справиться с тобой.

— Не говори так. Я исправлюсь, обещаю.

На губах матери промелькнула кривая улыбка.

— Ты всегда так говоришь. И я хочу верить тебе… помочь тебе, но не могу. И не смогу, если ты не расскажешь мне или доктору…

— Мне не нужен доктор. А ты не поймешь.

— Ты права, дорогая, я тебя не понимаю. Единственное, что я понимаю, это что дошла до предела. — Она скользнула взглядом по комнате. — Ну, утром приведи все здесь в порядок. Все, все, все, до последней пылинки. И за ремонт заплатишь своими карманными деньгами, сколько бы времени на это ни ушло. И чтобы больше такого не было. Я уже не могу терпеть твои фокусы.

Таня перевела взгляд на пол и заметила, что осколок стекла впился в голую ногу матери. Она опустилась на колени и осторожно вытащила его. На этом месте тут же проступила бусинка темной крови.

Мать никак не реагировала. Просто встала и направилась к двери, понурив плечи, волоча ноги, хрустя осколками стекла и не обращая на это внимания.

— Мама?

Дверь спальни закрылась, она снова осталась в темноте.

Таня была так потрясена, что, когда легла, не могла даже плакать. Выражение лица матери сказало ей все. Сколько раз ее предостерегали, сколько раз говорили о «последней соломинке»? Сейчас, слушая рыдания, доносившиеся из спальни по ту сторону коридора, она понимала: сегодняшняя ночь и стала для матери той самой «последней соломинкой».

2

Автомобиль медленно ехал по извилистой дороге среди зеленых деревьев. Листья и ветки сплетались в плотный полог, сквозь который не мог пробиться даже свет июльского солнца. Время от времени вдали мелькали золотистые поля, фермерские дома или загоны для скота, но больше смотреть было не на что, поскольку они находились в самом центре сельской местности Эссекса. Такие привлекательные в своем разнообразии виды Лондона остались далеко позади.

Сидя на заднем сиденье, Таня не отрывала взгляда от затылка матери.

— Не понимаю, почему я должна жить с ней. Наверняка есть и другие места, куда можно меня отослать.

— Больше некуда, — ответила мать, заспанная и казавшаяся блеклой без обычного макияжа. — Мы уже сто раз обсуждали это.

— Почему я не могу просто уехать к папе?

— Ты же знаешь, он уезжает на несколько месяцев по работе. Что тебе делать в пустом доме?

— До сих пор не могу поверить! Неделя, какая-то вшивая неделя летних каникул, а теперь я должна провести с ней ужас сколько времени! — воскликнула Таня. — У няни Айви и то было лучше.

— Ну, няни Айви больше нет. Вот уже три года, как нет. И тебе не повредит сделать над собой усилие и побыть какое-то время с бабушкой, которая пока еще жива.

— Да уж, без усилий не обойтись, потому что с ней у меня одни сплошные проблемы. Даже два дня проторчать в этом затянутом паутиной доме — жуть какая-то! Если бы ты не настаивала, я бы и столько не выдержала.

— Неправда.

— Нет, правда! Она тоже не хочет, чтобы я жила там, и ты это знаешь! Разве она хоть раз приглашала меня к себе по доброй воле?

Мать хранила молчание. Таня поджала губы.

— Что, нет? Вот именно!

— Хватит! Ты сама виновата. Вспомни, что ты вытворяла прошлой ночью… и все последние месяцы. — Тон матери смягчился. — Мне нужна передышка. Думаю, нам обеим она нужна. В конце концов, речь идет всего о паре недель. По-моему, это справедливо… и я даже позволила тебе взять с собой Оберона. А потом, когда вернешься, у нас состоится серьезный разговор.

Таня молчала, пытаясь проглотить ком в горле. Мать вставила в CD-плеер автомобиля диск — это означало, что разговор окончен.

Жалобный вой вырвался из глотки слегка страдающего избыточным весом добермана, втиснутого между Таней и большой сумкой с вещами. Она положила руку на затылок пса и, успокаивая, принялась почесывать за шелковистыми ушами, уныло глядя в окно. Сколько бы она ни протестовала, толку никакого. Ей придется жить с бабушкой столько, сколько захочет мать.

Так они и ехали. На переднем сиденье мать смотрела прямо перед собой, на дорогу. На заднем сиденье Таня буравила взглядом затылок матери.

— Вот мы и на месте.

Таня посмотрела, куда указывала мать, но увидела лишь плотные ряды деревьев и кустов.

— Тут все заросло сильнее, чем обычно.

— Тут всегда все зарастает! — сердито сказала Таня. — Еще чуть-чуть, и мы вообще проехали бы мимо.

За деревьями невозможно было разглядеть, куда ведет узкая дорога и где она кончается. Ветки царапали бока машины, вокруг летали раздраженные появлением чужаков фэйри. Один опустился на окно рядом с Таней и с любопытством уставился на нее. Он оставался там около минуты, все время ковыряя в носу грязным пальцем. К ее облегчению, это занятие вскоре ему надоело и он вернулся на дерево. Она вздохнула: без сомнения, впереди у нее много таких встреч. Каким-то образом фэйри всегда узнавали, что она может их видеть, и слетались к ней, сколько бы она ни притворялась, что понятия не имеет об их существовании.

Дорога все тянулась, изгибаясь, точно лабиринт, из которого никогда не выбраться. В конце концов деревья стали реже, и за последним поворотом налево машина остановилась перед большими коваными воротами, запертыми на висячий замок. По их ажурному каркасу тянулись искусно выкованные слова: «Поместье Элвесден». На каменных столбах скалили зубы горгульи. Мать Тани пару раз призывно посигналила, бросив раздраженный взгляд на часы на приборной панели машины.

— Почему, интересно, ворота все еще не открыты? Мы же предупреждали, что приедем часов в десять.

Она снова сердито просигналила.

Несколько минут ничего не происходило. Таня старательно отводила взгляд от горгулий. Поверх высокой стены можно было разглядеть лишь крышу дома.

— Можно выйти наружу и размять ноги, — сказала мать, открыла дверцу и выбралась из машины.

Таня с радостью последовала за ней: в машине было жарко и тесно. Оберон забегал среди деревьев, принюхиваясь, фыркая, помечая новую территорию.

— Какой чудный, свежий воздух! Подожди, ты будешь еще радоваться, что оказалась здесь.

Таня бросила на мать злой взгляд и оглянулась по сторонам. В отдалении послышался звон колоколов, и она вспомнила, что здесь есть маленькая церковь. Если не считать ее, дом стоял в гордом одиночестве, и хотя дорога от города заняла чуть больше двух часов, казалось, что они в совершенно безлюдном месте, полностью изолированном от всего остального мира. Прикрыв глаза от солнца, Таня посмотрела вдаль. К ним быстро приближалась темная фигура.

— Уорик, — с облегчением сказала мать.

Таня опустила взгляд и поддала ногой камешек. Она не испытывала особого расположения к смотрителю поместья. Когда мать была ребенком и жила здесь, эту роль выполнял отец Уорика, Амос. Потом Амос состарился, отошел от дел и должность перешла к его сыну. Они оба жили в поместье с бабушкой Тани, Флоренс, и сыном Уорика, Фабианом, которого Танина мать называла «противным маленьким нахалом». И хотя некоторая доля истины в этом была, Таня не могла, даже против воли, не сочувствовать Фабиану. Его мать умерла, когда ему было пять лет, а отец уделял мальчику очень мало внимания. Неудивительно, что он рос таким несносным.

Уорик подошел к ним. Он был в длинном пальто, слишком теплом для такой погоды, и грязных молескиновых штанах, заправленных в такие же грязные сапоги. Всклокоченные темные волосы, пересыпанные сединой, были небрежно связаны сзади, кожа смуглая, грубая — как у человека, много времени проводящего на воздухе. Вместо приветствия он лишь кивнул с угрюмым видом, прошагал мимо, отпер ворота и сделал им знак вернуться в машину. Таня с неприязнью заметила, что на спине у него пристегнуто духовое ружье. Ворота со скрипом отворились; Уорик отошел в сторону, пропуская машину.

Как всегда, при виде дома глаза Тани широко распахнулись. Без сомнения, когда его только построили, а было это в конце восемнадцатого столетия, он выглядел впечатляюще. В нем было около двадцати спален — не считая комнат для слуг — и почти столько же гостиных и кабинетов, когда-то богато отделанных. Если бы особняк поддерживали в хорошем состоянии, он до сих пор выглядел бы очень эффектно.

Увы. Потрескавшиеся стены, словно саван из листьев, покрывал толстый плющ, с каждым годом разрастающийся все шире и даже проникающий в окна. Большинство комнат сейчас были либо заперты, либо находились в полном упадке; окружающие дом обширные земельные угодья одичали. Двор перед домом зарос сорняками; немного облагораживали зрелище несколько деревьев и неработающий фонтан. Таня никогда не видела в нем воды.

Припарковавшись, они вылезли из машины и остановились, дожидаясь Уорика. Он тяжелым шагом пересек двор, поднялся по ступеням к большой двери и провел их внутрь. Оберон остался снаружи, улегся в тени дома, тяжело дыша.

В прихожей пахло всегда одинаково — сыростью, плесенью и лишь чуть-чуть духами Флоренс. Двери, выходящие в коридор, были заперты; это Таня знала по прошлому опыту. Сейчас в доме использовалось всего несколько комнат. Прихожая переходила в фойе, где было еще несколько дверей и выход на главную лестницу; поднявшись по ней, можно было попасть на маленькую площадку, а оттуда — в уходящий в обе стороны коридор первого этажа. На второй этаж, где когда-то располагались помещения для слуг, почти никто не заглядывал — если не считать Амоса, который там жил. Таня помнила, что однажды осмелилась туда подняться и тут же с визгом бросилась обратно вслед за Фабианом, который сделал вид, будто увидел призрак.

— Вон туда, — сказал Уорик в своей немногословной манере; хорошо хоть, что вообще открыл рот.

Таня состроила неодобрительную гримасу, увидев отслаивающиеся, выцветшие обои, в сотый раз спрашивая себя, почему бабушка продолжает жить в доме, который слишком велик, чтобы содержать его в порядке.

На первой лестничной площадке стояли старые дедушкины часы — они всегда показывали время неправильно, хотя их несколько раз чинили. Таня догадывалась почему: за годы в них поселилось множество фэйри. Это было второй причиной, почему она ненавидела поместье: оно просто кишмя кишело фэйри.

Вслед за Уориком она поднялась по лестнице; мать осталась внизу. Когда она проходила мимо часов, из их глубины послышался ехидный голосок:

— Гляньте-ка на эту малышку. Она забавная.

Проигнорировав эти слова, Таня поднялась по ступенькам и, оказавшись наверху, замерла. Полоска разноцветных перьев вела к расшатанному комоду, на котором сидел толстый рыжий одноглазый кот. Во рту у него было полно перьев.

— Это чучело, — со скучающим видом объяснил Уорик.

Тут Таня заметила полуощипанное чучело фазана без головы и почувствовала облегчение, смешанное с отвращением.

— Вулкан! Давай-ка выплюнь все это! — приказал Уорик.

Вулкан ответил ему немигающим, высокомерным взглядом единственного глаза, продолжая жевать то, что было во рту. Уорик с раздраженным видом прошел мимо и остановился у первой двери слева.

— Твоя комната.

Таня кивнула, не произнеся ни слова. Она всегда останавливалась в этой комнате; даже непонятно, зачем нужно было сопровождать ее сюда. В голову приходили два объяснения: либо Уорик хотел таким образом проявить любезность, либо опасался, что она станет совать нос в другие комнаты. Учитывая его обычную манеру поведения, Таня склонялась ко второму.

Как и большинство комнат в доме, Танина была просторной, но скудно меблированной. Ковер потертый, лавандового цвета обои на стенах в нескольких местах облезли. В углу стояли маленький столик и кресло, а в центре недавно застланная кровать; на хрустящих белых наволочках еще сохранялись следы заутюженных складок. В ногах лежало сложенное тонкое алое покрывало. В стене напротив постели был чугунный камин, а рядом с ним дверь в маленькую ванную комнату.

К несчастью, там обитал мерзкий, похожий на жабу фэйри с нездоровой тягой ко всему блестящему. Вороватое создание уже стащило у Тани часы и несколько безделушек, и она не раз наблюдала, как недоумевающий Уорик извлекал всевозможные блестящие предметы из сливной трубы.

Над камином висела картина «Эхо и Нарцисс»: красивый юноша смотрит на свое отражение в лесном озере, а за ним, незамеченная, подглядывает девушка. Таня никак не могла решить, нравится ей эта картина или нет.

Она вытряхнула содержимое сумки на постель и разложила все по местам, но и после этого комната выглядела такой же пустой, как прежде. Тапочки Таня поставила в ногах кровати, припомнив, как однажды Вулкан оставил в одной из них крысиный хвост. Хотя сейчас подобного опасаться не стоило.

Вулкану исполнилось шестнадцать — по кошачьим меркам, древний старик. Он только и способен, что нападать на чучела, а в случае большой удачи поймать парочку пауков или мух.

Она подошла к подоконнику и провела по нему пальцем, оставив в глубоко въевшейся грязи тонкий след. Из окна открывался вид на сад: все те же сорняки, а среди них несколько деревьев и одичавших розовых кустов. За оградой можно было разглядеть церковь с маленьким кладбищем и вдалеке — казавшийся бескрайним лес, который называли «лес Висельника». Таня видела, как мать села в машину, собираясь уехать, и порадовалась, что та решила обойтись без прощания. В лучшем случае они обе огорчились бы, а в худшем — снова поссорились.

Таня вернулась к кровати и медленно опустилась на нее. Зеркало туалетного столика треснуло, и изображение двоилось: на нее смотрели одинаковые смуглые лица с карими глазами и темными волосами. Таня отвела взгляд. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.

3

В глубине леса Висельника стоял старый фургон, наполовину скрытый густой листвой и прохладной тенью уходящих в небо деревьев. Выкрашенный в ярко-желтый цвет, он тем не менее чаще всего оставался незамеченным; в эту часть леса люди редко забредали. Большинству из них здесь делалось как-то не по себе, но обитавшей в фургоне старой цыганке лес дарил желанное уединение. Она вела простую жизнь, избегая встреч с горожанами и их взглядами, иногда любопытными, иногда враждебными, иногда исполненными страха.

Давно ходили слухи, что эта цыганка — колдунья. Зная свойства лесных растений, она могла излечивать многие недуги. В основном она варила целебные зелья для себя, а другим помогала, только если ее просили, — и не задаром. Однако было в старой цыганке кое-что еще, вызывающее интерес горожан и не имеющее отношения к травам, лечебным настоям и тому подобному, — ее способность видеть прошлое и будущее. Те, кто не боялся забредать глубоко в лес, приходили к ней и расспрашивали об этом, и она отвечала и за беспокойство брала у них деньги. Однако иногда — и в последнее время все чаще — сила в ней иссякала, и она не могла ответить на их вопросы. Бывали случаи, когда она видела то, что люди не захотели бы знать, и поэтому хранила молчание. И ее мать, и бабушка обладали такой же силой, они называли ее «вторым зрением». Когда она была помоложе, сила приходила к ней легко, часто во сне. Теперь же пряталась так глубоко, что цыганка едва ощущала ее, и приходилось молить и заклинать, чтобы она проявила себя.

Она не любила взывать к ней и делала это лишь при крайней необходимости.

Старая женщина смотрела в открытое окно и слушала пение птиц. Седые волосы она заплела в косу, хоть это и не шло к ее грубоватому, морщинистому лицу. Глаза, несмотря на возраст, были ярко-голубые, васильковые, живые, чем-то похожие на птичьи — и не лишенные доброты.

Женщина потерла висок шишковатой рукой: хорошо знакомая боль становилась все сильнее. Она встала и зашаркала в кухонный закуток, ненадолго задержавшись взглядом на мелкой лужице, собравшейся в раковине из-за протекающего крана. В воде начали кружиться темные, искаженные фигуры. Цыганка закрыла окно, опустила шторы, и в фургоне стало почти совсем темно. Из маленького буфета, не обращая внимания на многочисленные банки и бутылки, она достала деревянную чашу и несколько свечей. Дрожащими руками наполнила чашу водой, поставила на стол и зажгла свечи.

Села в кресло у стола, склонилась над ним; в пляшущем пламени свечей морщины на лице проступали резче. Пульсирующая боль в виске нарастала, отдаваясь теперь уже во всей голове. Женщина быстро пробормотала заклинание, и боль отступила.

В фургоне похолодало, пламя свечей замерцало голубым. Дрожа, старая цыганка плотнее натянула шаль на хрупкие плечи, не сводя взгляда с чаши. Вода помутнела, но быстро очистилась. Теперь там неясно вырисовывались какие-то фигуры, то сливаясь, то снова разделяясь. По коже, как всегда, побежали мурашки, словно слабые электрические разряды. Потом возникли образы, будто немое кино.

Часы пробили полночь. Через окно детской луна осветила спящего в колыбели ребенка. Набежало облако, а когда луна появилась снова, колыбель была пуста, если не считать маленького игрушечного мишки с пучком набивки, торчащим из прорези на животе. На чистых белых простынях отпечатались крошечные грязные следы. Цыганка нахмурилась, пытаясь осмыслить увиденное. Совсем скоро вода очистилась, и на мгновение мелькнула мысль, что на этом все, однако возник новый образ: девочка лет двенадцати-тринадцати, с каштановыми волосами и темными, выразительными глазами. Девочка выглядела печальной оттого, что никто не понимает и даже не слушает ее. Однако вода сообщила и еще кое-что: девочка была не одна; вода показала, что окружало ее со всех сторон. Девочка могла видеть то, что другим не дано. Цыганка не сомневалась: девочка обладала вторым зрением.



Картины растаяли. Старая женщина долго сидела, потирая руки, чтобы согреться; теперь холод слишком легко добирался до ее костей. И даже когда полуденное солнце залило фургон теплым, сияющим светом, она все еще неподвижно сидела в кресле, продолжая смотреть в чашу, хотя образы в воде давно исчезли. Осталось, правда, множество вопросов.

Потом женщина встала и с рассеянным видом убрала в буфет чашу и свечи. В одном она не сомневалась: что пути ее и этой девочки пересекутся. И скоро.

4

Таня спускалась к обеду с тяжелым сердцем. Мать уехала два часа назад, и девушку ужасала мысль, что она застряла в этом поместье с пауками и запертыми дверями.

Приехала бабушка в своем старом «вольво», груженном продуктами. Они холодно поздоровались, Таня принялась вытаскивать сумки из машины и почти сразу заметила на ветровом стекле мертвого фэйри. Сперва она подумала, что это просто очень большая муха или жук, но, приглядевшись, убедилась, что, несомненно, это фэйри, причем такой, какого до сих пор ей видеть не приходилось. Крошечный, меньше ее мизинца. Маленькие ручки прижаты к стеклу, и только одно крыло уцелело, другое размазало по стеклу.

Таню чуть не вырвало; она поспешно отвернулась. Раньше она не видела мертвецов, если не считать сбитого машиной кота и всяких мелких тварей, которых убивал Вулкан. Фэйри выглядел совсем по-другому.

Естественно, аппетит у нее пропал. Таня ковыряла ложкой противный суп, не в силах перестать думать о безжизненном тельце на машине. Да, она терпеть не могла фэйри, и все же просто оставить его там, словно раздавленное насекомое, было выше ее сил. Она решила, что похоронит его как положено, едва представится такая возможность.

Обед подали на дубовом столе в кухне, более уютной, чем другие комнаты. Приготовления к обеду разбудили сварливого старого брауни, мирно спавшего в чайнице, и маленькую пугливую фею камина, которая считала своим долгом следить, чтобы тарелки сохраняли тепло, а содержимое кастрюль не переливалось через край. Тане ни разу не удалось разглядеть ее как следует, так быстро она металась, прямо как молния, из одного темного угла в другой. Заметны были только длинные, тонкие пальцы, платье из кухонного полотенца и свешивающиеся на лицо рыжевато-каштановые волосы. Осенью и зимой, когда огонь в камине горел, она грелась, спрятавшись позади корзины с углем. В теплые месяцы, когда камин не разжигали, фея жалась к любому другому источнику тепла на кухне — кроме микроволновой печи, которая пугала ее.

Особенно нравилась Тане на кухне винтовая лестница, начинавшаяся в небольшой нише рядом с камином. Она была перекрыта у первого поворота, поскольку ее давно не использовали по назначению. В прежние времена по этой лестнице слуги носили подносы с едой или грязной посудой из кухни в комнаты и обратно. Таня в очередной раз пожалела, что лестница забита, ведь ей так хотелось исследовать ее! В кирпичной кладке ниши было сделано маленькое окно, и теперь ступеньки использовали как полки для всяких кухонных принадлежностей. Зимними вечерами, когда на каминной решетке рдели угольки, нишу заливал почти призрачный свет. Однако даже таинственная винтовая лестница не могла поднять Тане настроение.

— Ты не голодна?

Таня увидела, что бабушка внимательно разглядывает ее. Тонкие черты лица подчеркивались седыми волосами, обрамляющими его и собранными на затылке в тяжелый узел.

— Я немного устала, — соврала Таня, быстро взглянув на фею, греющую руки о только что вскипевший чайник. — А где Фабиан?

— Где-то здесь. Каникулы у него начались на прошлой неделе. По крайней мере, составите компанию друг другу.

Танино сердце упало еще глубже, хотя казалось, что хуже уже быть не может. Мысль о том, что Фабиан составит ей компанию, ужасала: всякий раз, когда она приезжала, он увязывался за ней, преследовал неотступно. Он был одиноким, никогда не приводил в дом друзей и, видимо, не понимал, что другие нуждаются в уединении. В небольших дозах Таня относилась к нему терпимо — однако две недели! Это совсем другое дело. Обмякнув в кресле, она отодвинула тарелку. Дела складывались все хуже и хуже.

После обеда Таня помогла все убрать, а заодно стащила кое-что для похорон фэйри. Когда бабушка отвернулась, она оторвала кусок картона от коробки с крупой и сунула его в карман, высыпала спички в мусорное ведро, а коробок тоже положила в карман.

Бабушкина машина была припаркована с той стороны дома, куда выходили окна главным образом пустых комнат, поэтому шанс, что ее застукают, был невелик. Единственную опасность представлял Уорик. Как раз в этом крыле дома у него была маленькая мастерская, где он держал инструменты и садовые принадлежности, а потому частенько заглядывал туда. Сейчас его в поле зрения не было, и Таня решила рискнуть.

Картонкой она соскребла фэйри со стекла и положила в спичечный коробок, стараясь — не слишком успешно — не смотреть на след засохшей крови из его носа и странно вывернутую голову. Она попыталась засунуть в коробок и второе, оторванное крыло. Это, однако, оказалось труднее, чем она думала. Что же, придется похоронить его с одним крылом.

Задний двор зарос кустами и ежевикой, за которыми уже давно никто не ухаживал. Продравшись сквозь них и оцарапавшись о колючки, Таня обнаружила у корней конского каштана растение с маленькими желтыми цветочками и начала копать землю. Оберон, следовавший за девушкой по пятам, некоторое время восторженно наблюдал за ней, а потом с энтузиазмом принялся и сам рыть ямы с поразительной скоростью, осыпая Таню землей. Вырыв несколько штук, он уселся в позе терпеливого ожидания. Его влажный нос покрывал тонкий коричневый слой почвы.

Выкопав достаточно глубокую яму, Таня сорвала желтый цветок и положила его рядом с фэйри, опустила коробок в яму и засыпала землей. Кончики пальцев измазались в земле, но чувствовала она себя чуть лучше. Вернувшись к дому, она остановилась в тени большого дуба и вымыла руки под установленным во дворе краном. Покончив с этим, она хотела вернуться в дом, но тут с дерева спрыгнул Фабиан и приземлился в двух футах от нее.

— Привет! — сказал он. — Что это ты делаешь?

— Я? — возмущенно переспросила Таня, когда бешено заколотившееся сердце начало успокаиваться. — Что ты делаешь, прячась на деревьях и прыгая на людей? Ты чуть не до смерти напугал меня!

— Извини.

Ухмылка Фабиана выводила ее из себя. Она сердито смотрела на него, вытирая руки о джинсы. Фабиан был на несколько месяцев младше, ему еще не исполнилось тринадцати, но за год, прошедший с их последней встречи, он сильно вырос и теперь был заметно выше ее. В остальном его облик изменился мало: худой мальчик, голова кажется слишком большой по сравнению с телом. Густые, волнистые рыжеватые волосы, давно не стриженные и торчащие во все стороны. В отличие от отца, Фабиан имел нездорово бледный цвет лица, потому что все время проводил дома, поглощая одну научную книгу за другой. На прямом, тонком носу сидели очки, заметно увеличивающие умные голубые глаза.

Таниной матери Фабиан не слишком нравился. Она считала, что он развит не по годам, и ее безумно раздражала его привычка называть взрослых по именам, включая отца и деда, что даже Таня находила странным.

Когда они встретились прошлым летом, Фабиан поджаривал насекомых с помощью увеличительного стекла и записывал время, за которое они сгорали, в коричневую записную книжку в кожаном переплете, которую повсюду таскал с собой. На вопрос, для чего все это, он смущенно отвечал: — научные исследования. Судя по его нынешнему виду, он занимался чем-то в том же роде. Вся одежда на нем была зеленой, за исключением коричневых сапог и шляпы. К шляпе он прицепил множество веточек и листьев, надо полагать, для маскировки, а к очкам крепилось самодельное устройство, состоящее из двух увеличительных линз, удерживаемых вместе проволокой и тесьмой.

— Так что же ты делаешь? — с любопытством спросила Таня, придя в себя. — Ловишь всяких беспомощных созданий, чтобы пытать и убивать их?

Фабиан пожал плечами.

— На самом деле это скорее наблюдательный проект.

— И что же ты наблюдаешь?

Снова несносная ухмылка.

— Кого ты похоронила в саду?

— Мертвую мышь, — ответила Таня, отчасти опасаясь, что он попросит выкопать ее, чтобы поэкспериментировать.

Несколько мгновений он пристально разглядывал ее.

— Жаль, — заявил он в конце концов. — Ты могла бы отдать ее Вулкану.

Они стояли, уставившись друг на друга; ни один не желал первым моргнуть или отвести взгляд. По счастью, Таня сильно преуспела в этом, поскольку часто практиковалась на одноклассниках. Фабиан сдался первым. Эта маленькая победа вызвала у Тани всплеск самодовольства. Она повернулась и зашагала к дому, а Фабиан, бросив на нее сердитый взгляд, полез обратно на дерево.



Войдя в дом, она направилась к себе и уже поставила ногу на первую ступеньку, когда заметила, что обычно запертая дверь в комнату справа была приоткрыта и оттуда в темный коридор проникал тонкий луч света. Она прокралась к двери. Изнутри не доносилось ни звука. Таня осторожно открыла дверь, вошла в комнату и остановилась, пораженная.

От пола до потолка вдоль стен тянулись полки, на которых стояли книги по всем темам, какие только можно себе представить. Большой письменный стол в углу у окна, тоже заваленный книгами, был покрыт густым слоем пыли.

Таня вытащила несколько книг с полок и пролистала их, поднимая клубы пыли. Стало ясно, что уже много лет никто не прикасался к ним. Проведя пальцем по корешкам, она поняла, что книги очень старые. Одна носила любопытное название «Мифические персонажи и магия». Таня открыла ее, просмотрела оглавление и нашла то, что искала.

— «Фэйри, — шепотом прочитала она. — Мифические существа из легенд и фольклора, также известные как феи, эльфы или „маленький народец“. Слово „фэйри“ заимствовано из французского языка и впервые стало употребляться в Англии во времена Тюдоров со ссылками на литературные источники прежних веков.

Существовало широко распространенное поверье, что, если ребенок фэйри родится безобразным, больным или изуродованным, фэйри могли украсть здорового человеческого ребенка, подменив его своим. Этих украденных детей называли подменышами.

В прошлом было принято дарить фэйри подарки. Люди верили, что, если оставят „маленькому народцу“ еду, их доброта будет вознаграждена удачей.

Защититься от докучливых фэйри можно с помощью простых методов: соль, ношение чего-нибудь красного из одежды или выворачивание ее наизнанку, железный гвоздь в кармане, нахождение около проточной воды».

— Фэйри, — прошептала Таня, водя пальцем по исполненному в старинном стиле тексту на странице.

Название казалось подходящим для них, этих странных созданий, которые преследовали ее.

Она порылась в верхнем ящике стола, но нашла лишь какие-то старые бумаги и сморщенных засохших насекомых. Второй ящик оказался либо заперт, либо его заело, однако в третьем она обнаружила обрывок бумаги, ручку и старомодный серебряный браслет с брелоками. Заинтересовавшись, она вытащила драгоценность из ящика. Браслет был тяжелый, холодный, и пусть серебро потускнело, но в работе отчетливо чувствовалась рука мастера. Каждый брелок поражал своей красотой. Таня положила его на стол. Интересно, сколько он пролежал в ящике и кто надевал его в последний раз?

Взяв обрывок бумаги, она начала писать, но потом заколебалась. Если фэйри обнаружат его, не стоит даже обсуждать, что они сделают на этот раз. Она ни на мгновение не усомнилась, что Гредин способен превратить ее в бессвязно бормочущую, лишенную памяти развалину.

— Но это же не мои записи, — сказала она себе. — Я просто копирую. Об этом он ничего не говорил.

Она слово в слово переписала отрывок из книги, аккуратно сложила бумагу, убрала ее в карман и с любопытством стала читать дальше.

«См. также Наваждение фэйри, Тринадцать сокровищ, Дворы: Благий и Неблагий».

— Хорошо… посмотрим, — пробормотала Таня и принялась снова листать страницы.


«Наваждение фэйри: магическая иллюзия, столь мощная, что способна обмануть наблюдателя, воспринимающего ее как реальность; маска обмана, заставляющая омерзительное выглядеть прекрасным. Наваждение позволяет менять форму и размеры, принимать облик животного — как правило, птицы — или даже человека.
Фэйри, с успехом притворяющийся смертным, обладает большой магической силой, однако наблюдательный человек может распознать обман по его поведению. Речь у них высокопарная, старомодная или рифмующаяся, одежда несовременная или неуместная. Природные образования — такие как желуди или камни — под чарами выглядящие, к примеру, как монеты, могут быть использованы ими для уплаты за товары и возвращаются к своему естественному виду спустя часы или даже дни».


Таня захлопнула том, затаив дыхание в восторге от такого открытия. Она зажала под мышкой выбранные книги, собираясь уходить, и тут маленькая книжка на столе привлекла ее внимание. Это оказался «Сон в летнюю ночь» Шекспира, щедро иллюстрированный. Любопытствуя, она положила свои книги и взяла эту. Когда она листала страницы, из книги выпал листок бумаги. Таня подняла его. Это оказалась вырезка из местной газеты, датированная 22 июня ровно пятьдесят лет назад. Многократно сложенная, она пожелтела от времени. Заголовок гласил: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ДЕВУШКА».


«Вчера были организованы поиски дочери местного священника, не вернувшейся домой предыдущим вечером. Полиция не может найти объяснения исчезновению Морвенны Блум, четырнадцати лет, которая вчера вечером отправилась на прогулку в лес Висельника и пропала.
Представитель полиции заявил, что они сильно опасаются за судьбу девушки. Последним ее видел местный шестнадцатилетний юноша рядом с пользующимися дурной славой катакомбами Висельника, которые за последние годы унесли жизни нескольких человек; к тому же это место привлекает самоубийц. Полиция допросила юношу, но позднее освободила его без предъявления обвинения. Местные жители уже в который раз призывают власти в интересах безопасности огородить провалы в земле».


Таня снова положила вырезку между страницами.

Катакомбы Висельника находились в глубине леса позади поместья, разветвляясь под землей на множество тянущихся на мили туннелей. Считалось, что они естественного происхождения, хотя ходили разговоры, будто это остатки меловых шахт. В последние годы вокруг каждого входа установили ограждения, и тем не менее Уорик всегда предупреждал Фабиана и Таню, чтобы они не заходили дальше бегущего по лесной опушке ручья. Таню никогда в лес и не тянуло. Ее пугали фэйри, несомненно обитающие там.

Кто-то негромко откашлялся у нее за спиной.

Она подскочила и обернулась. В дверном проеме стояла бабушка.

— Что ты здесь делаешь?

Таня громко сглотнула, уверенная, что на ее лице написано чувство вины.

— Я просто… Дверь была открыта, и мне захотелось взглянуть на книги.

Флоренс вошла в комнату и сняла с полки книгу.

— Некоторые из них очень старые. — Она провела линию на пыльной обложке. — Многие находятся здесь с тех пор, как был построен этот дом, то есть больше двухсот лет.

Таня беспокойно заерзала, опасаясь, что ее ждет выговор.

— Я вот что нашла, — сказала она, достав из книги газетную вырезку. — Это о девушке, пропавшей пятьдесят лет назад.

На лице бабушки промелькнуло странное выражение, похожее на страх. Однако оно тут же сменилось характерной для нее невозмутимостью.

— Мы с ней были ровесницами… ходили в одну школу. Ее отец служил священником в маленькой церкви неподалеку.

— Вы с ней дружили?

— Да. Какое-то время, когда были помладше. — Флоренс резко, с обеспокоенным видом оборвала себя. — Потом… разошлись.

— Ее нашли? — спросила Таня.

— Нет. Больше ее никто не видел. — Флоренс положила вырезку на стол и подула на паутину. — Эта комната нуждается в хорошей уборке. Уорик еще две недели назад обещал сделать это, но у него все руки не доходят.

— Я с удовольствием помогла бы, — сказала Таня, думая об открывающихся при этом возможностях.

— Спасибо. Уверена, Уорик будет рад твоей помощи. — Взгляд синевато-серых глаз Флоренс привлек браслет с брелоками. — А я-то все думала, куда он подевался.

Она поднесла браслет к свету. Брелоки тускло поблескивали на солнце.

— Это твой? — спросила Таня.

— Да. Это старая фамильная драгоценность. Он очень давно принадлежит нашей семье.

Таня внимательно разглядывала браслет, подсчитывая серебряные брелоки. Тринадцать любопытных маленьких вещиц, каждая изящно и тонко сделана; самыми впечатляющими среди них были ключ, украшенный драгоценными камнями кубок и крошечный канделябр.

— Какой красивый, — сказала она.

— Тяжелая, неуклюжая вещь, — ответила бабушка. — Я уже давным-давно не ношу его. — Взгляд у нее стал отсутствующим. — В прежние времена люди высоко ценили такие вещи. Считалось, что они охраняют от злых сил — что-то вроде талисманов на удачу или для защиты.

Неожиданно она протянула браслет Тане.

— Хочешь? Внизу под раковиной есть средство для чистки серебра, и он будет как новенький.

— Ох! — Предложение застало Таню врасплох. — Спасибо.

Она застегнула браслет на своем тонком запястье, смущенная неожиданным бабушкиным великодушием.

Коротко кивнув, Флоренс покинула комнату, оставив дверь открытой. Таня с неохотой последовала за ней, но бабушка, казалось, растворилась в воздухе. Таня быстро вернулась в комнату, прихватила книгу «Мифические персонажи и магия», вышла и осторожно притворила за собой дверь библиотеки. Из дедушкиных часов доносился топоток фэйри, и Таня подошла ближе, думая, что сможет услышать перебранку здешних обитателей, однако голоса тут же смолкли. Девушка пошла дальше и свернула на кухню.

Она проголодалась — ведь за обедом она почти ничего не ела. Сделала себе сэндвич, налила в высокий стакан апельсинового сока, села и в тишине принялась за еду, но потом ее внимание привлекли странные звуки. От чайницы слышался приглушенный храп, и она внезапно вспомнила о живущем там брауни, крошечном создании с мерзким характером, разбивающем глиняные горшки и заставляющем прокисать молоко, когда он бывал чем-то недоволен, а такое случалось частенько.

Покончив с едой, она вымыла и вытерла тарелку, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить брауни, а потом на цыпочках покинула кухню. Коридор был пуст, хотя, по-видимому, недавно тут проходил Фабиан: на полу валялись листья и ветки. Таня поднялась по лестнице на первый этаж, вошла в свою комнату и заперла за собой дверь, убедившись, что в коридоре никого нет. Обычно она не запиралась, но сейчас это было необходимо, поскольку она не хотела, чтобы ее застали врасплох.

Она осторожно опустилась на колени перед камином и закатала ковер, под которым обнаружилось грубо обработанное, неполированное дерево. Таня приподняла кусок половицы и отодвинула его в сторону. Внизу открылось пространство, достаточно большое для обувной коробки, — тайник, который Таня обнаружила, когда ей было семь. Она проверила, не завелись ли там пауки, достала коробку и сняла крышку. В коробке лежали ее записки, несколько семейных фотографий и разбухший старый дневник. Таня стиснула зубы. Очевидно, фэйри пока его не обнаружили.

Она вытащила из кармана сегодняшние заметки, перечитала их и положила на дно коробки. Установила кусок половицы на место, раскатала ковер, спрятала книгу под одеяло. Из головы не выходило: сколько же еще интересного ждет ее в библиотеке!

И уже встав и направляясь к туалетному столику, она заметила на полу черное перо, похожее на воронье.

5