— Я думал, что двое, — сказал он. — Где второй-то?

Мы молчали, продолжая обливаться потом. Скатерти прятали за спинами. Я подумал, что настал заслуженный и бесславный финал нашей миссии: разоблачение, позор и наказание, и уже открыл было рот, чтобы пробормотать слова оправдания, когда услышал на редкость уверенный и спокойный голос Юхани.

— Ему уже гораздо лучше, — сказал он. — Попозже будет. Пока что обойдемся одним.

Водитель экскаватора по очереди посмотрел на нас. Потом взглянул на могилу, повернулся, забрался в кабину и принялся засыпать яму темно-коричневой землей.

По дороге домой никто из нас не произнес ни слова.

5

Чем спокойнее все выглядит, тем подозрительнее, думаю я, разгружая машину на заднем дворе парка. Утро четверга. Небо свинцовое, серое и давящее; легкая и холодная влага, растворенная в воздухе, — что-то среднее между моросью и туманом, — ощущается на коже, только когда уже слишком поздно: к тому моменту, как ты раскрываешь ладони, чтобы понять, пошел ли дождь, одежда уже намокла. Я вынимаю из багажника фургона купленные в строительном магазине приспособления для Парка, ставлю их на разгрузочную площадку и размышляю о брате.

После того ночного приключения мы виделись с Юхани множество раз. Я получал от него на удивление точные отчеты о положении дел в Парке и выслушивал разумные предложения о том, что следует сделать. Никто из нас не вспоминал про поездку к домику на озере. У меня на это свои причины, а о резонах Юхани я могу только гадать.

Примечательным было и поведение работников: похоже, их рвение жестко противодействовать мне несколько поубавилось.

Никто по-прежнему не производил впечатления полностью довольного, однако новых протестных акций или забастовок не наблюдалось. Разумеется, меня продолжали критиковать: я урезал бюджет не там, где следовало, и в неподходящий момент, и, по мнению каждого отдельно взятого работника, ему я недоплатил больше, чем всем остальным. Всякий раз я прибегал к фактам — расчетам и цифрам — и подчеркивал, что прежде всего исхожу из соображений справедливости. Я даже предлагал вместе проверить мои расчеты, но это не вызвало большого интереса: на мой курс «Основы математических расчетов для Парка приключений» никто пока так и не записался.

Я вынимаю из грузового отсека и ставлю на разгрузочную площадку последнюю коробку. Все ящики и коробки тяжелые, в них разного рода детали, которые мы собираемся использовать для ремонта оборудования в парке. Детали не оригинальные, и тому есть своя причина. Официально я должен заказывать все запчасти в «Финской игре». От нее ничего не слышно почти неделю, и мне не хочется давать повода ее владельцам для возобновления общения. Считаю весьма вероятным, что напавшего на меня человека подослали именно они. А поставщик оборудования, дилер которого колотит клиента лбом по стальной решетке, не представляется мне лучшим из возможных вариантов. Минусом такой закупки комплектующих в строительных и хозяйственных магазинах является то, что потом нам самим приходится изготавливать запчасти из собранных по всему городу материалов. А это требует времени, да и дорого, если посчитать еще и потраченные рабочие часы, к тому же отвлекает сотрудников от их непосредственных обязанностей. Пугает то, что, даже если парку приключений и удастся справиться с внутренним саботажем и внешними нападками, в долгосрочной перспективе накопившиеся проблемы могут оказать мультипликативный эффект, то есть повлиять на конечный доход.

Закрываю дверцу багажника и уже поднимаюсь по лесенке на разгрузочную площадку, когда из-за угла выезжает машина. Она движется практически бесшумно. Это электромобиль. Сначала он делает большой полукруг на незначительном отдалении, но потом резко поворачивает и направляется прямо ко мне. В нем сидит один человек — на водительском месте. Я стою на разгрузочной площадке, смотрю на машину сверху вниз и потому не вижу лица сидящего за рулем. Но серый пиджак и синяя с белым рубашка кое-что мне напоминают. Они не изменились с тех пор, как я видел их в прошлый раз.



Пентти Осмала, старший следователь подразделения полиции Хельсинки по координации борьбы с организованной преступностью и экономическими преступлениями, заполняет собой половину салона, и мне кажется, что электромобиль даже немного кренится в его сторону. Мне, однако, не очень греет душу, что я так легко его узнаю. Думаю, ему известно о некоторых событиях в Парке приключений, после того как Парк достался мне от Юхани, а также о том, с какими сложностями была сопряжена моя встреча с преступниками, разыскивавшими брата. Тем не менее я ни в чем не уверен. И та манера, в которой Осмала предпочитает разговаривать, не способствует прояснению сложившейся ситуации.

Электромобиль останавливается, Осмала выбирается наружу.

Даже если не брать в расчет его грузную широкоплечую фигуру и угловатое лицо, последние сомнения рассеял бы ни капельки не изменившийся наряд, за исключением разве что обуви. Она привлекает к себе внимание. Трудно представить себе туфли, которые так контрастировали бы с внешностью. Коричневого цвета, новые и блестящие, словно с витрины, они кажутся миниатюрными и хрупкими на огромных ножищах — все равно что нарядить лося в балетные пуанты. Думаю, Осмала купил туфли вместе с электромобилем. Эти предметы настолько сочетаются друг с другом, что трудно сказать, какой из них был куплен сначала, а какой — потом, в качестве аксессуара.

Похоже, Осмала не замечает ни мороси, ни того, что на дворе ноябрь. Он стоит в своем пиджаке рядом с машиной, спокойно глядя на меня и выгруженные мной коробки. Во всей этой ситуации есть какая-то неловкость, и тот факт, что он смотрит на меня снизу вверх, ничуть ее не исправляет. Наоборот, я чувствую себя обнаженным натурщиком на подиуме под пытливым взглядом аудитории.

— Живенько тут у вас, — произносит он.

Это не похоже на вопрос, но мне легче ответить, чем оставаться в роли изучаемого экспоната.

— Оборудование изнашивается, — говорю. — Нужны запчасти.

— Судя по всему, дела у вас идут неплохо, — продолжает Осмала, и его слова снова не подразумевают ответа. — Уверен, вы не будете возражать, если я поднимусь к вам на площадку.

Осмала поднимается по ступенькам, и стальная эстакада ходит ходуном. Он останавливается рядом со мной. Голубые задумчивые глаза, как будто стершиеся брови…

— Правильно я понимаю, что посетителей достаточно?

— Показатели посещаемости неплохие, — честно отвечаю я. — Разумеется, мы стремимся к росту, но достижение этой цели дается нелегко.

— Легко, — поправляет он. — Нет, гарантий нет, разумеется. А вот «неплохие показатели» — как это выглядит в цифрах? Хотя бы порядок величин?

В общем, понятно, что если бы Осмала приехал сюда как клиент, то оставил бы свой электромобиль на парковке перед Парком, дошел бы в своих коричневых туфлях до главного входа и купил билет. Я представляю Осмале по возможности точную оценку ежедневной посещаемости, основанную на средних показателях за длительный период, привожу диапазон колебания численности клиентов и напоминаю о медианном значении, которое часто гораздо информативнее, чем среднее. Осмала кивает и выдерживает небольшую паузу, прежде чем снова заговорить.

— Значит, довольно-таки много людей… — произносит он после раздумья. — И большинство, наверное, дети?

— Парк приключений в основном ориентирован на них, — соглашаюсь я.

— То есть взрослых меньше?

– Не знаю, – ответила Сильвия. – По-моему, за этим.

— Значительно.

— Насколько меньше?

– Похоже на то, – согласилась Грейс. – Ну, если он хочет, я могу поговорить с ребятами.

Я выдаю максимально точные сведения о соотношении клиентских групп на основе статистики продажи билетов: детям — детские билеты, взрослым — взрослые, подчеркивая при этом, что имеются существенные отличия в распределении этих показателей, например, во время каникул или, скажем, в выходные. Что-то в моем ответе явно не нравится Осмале. Я задумываюсь, как уточнить информацию, но Осмала обрывает мои размышления.

– Он сказал, что завтра может открыть заднюю аллею, – добавила Сильвия.

— Этой статистике недостает конкретики, — говорит он. — Возможно, вы подзабыли об одном взрослом посетителе. Тем более что он приобрел свой взрослый билет почти неделю назад, в прошлую пятницу.

В прошлую пятницу. Слова Осмалы за тысячную долю секунды возвращают меня в черную ледяную воду лесного озера. Где-то внутри пробегает крупная дрожь, словно от поезда, несущегося на тебя прямо по рельсам. Не думаю, что это сильно заметно снаружи, — меня не трясет, и зубы мои не стучат.

Аллея пролегала между улицей и игровой площадкой за задним двором школы. Иногда ее использовали для проведения учебных пожарных тревог. Грейс и не предполагала, что вместо главного входа теперь откроют ее. «Времена хуже некуда», – мелькнуло в голове.

— С тех пор были проданы тысячи билетов, — продолжает Осмала. — Если вернуться к той, так сказать, таблице, о которой вы говорили.

— Это максимально точные сведения…

– Ой, я уверена, что хуже этого уже и быть не может, – сказала она Сильвии. – Все уляжется. Школа тут ни при чем.

— Шестнадцать двадцать восемь, — говорит Осмала. — Что-нибудь необычное происходило в парке в это время?

— В прошлую пятницу в шестнадцать двадцать восемь, — повторяю я не столько для того, чтобы соблюсти точность, сколько стараясь выиграть немного времени. Я терпеть не могу врать, а кроме того, преднамеренное распространение неточной информации противоречит главным принципам математики. Поэтому и с Осмалой я стремлюсь к тому, чтобы не оказаться в ситуации, когда мне придется откровенно лгать. — Насколько я знаю, нет.

– Надеюсь, ты права, – пожала плечами Сильвия.

Осмала на секунду задумывается.

— Никакого несчастного случая, ничего такого не было?

Грейс покинула галдевших мамаш и вошла в вестибюль, а оттуда – наверх, где располагалась администрация. Стены вдоль лестницы украшали рисунки учеников, фотографии классов в рамках и плакаты мюзиклов и спектаклей из тех времен, когда Грейс сама училась в Рирдене. Проходя мимо, она машинально посмотрела на себя в предподростковом возрасте, когда они в седьмом классе ставили «Гондольеров» (она была в хоре), и, наверное, в сотый раз подметила, как резко выделялась прямая линия ее пробора, ослепительно-белая на фоне иссиня-черных косичек. Она не помнила, когда в последний раз заплетала косы. Или расчесывала волосы на прямой пробор.

Понимаю, что мне стоит спросить, почему Осмала задает все эти вопросы. Сейчас последний шанс это сделать.

— И что же тогда произошло? — спрашиваю я. — В пятницу в шестнадцать двадцать восемь?

Тяжелая дубовая дверь директорского кабинета была слегка приоткрыта, но она все-таки постучала.

Похоже, Осмала по-прежнему не замечает ноябрьского холода. Я вдруг подумал, что он вообще круглый год ходит в одной и той же одежде. Вполне вероятно.

– Роберт?

— Тогда один человек, известный нам и раньше, — говорит Осмала, — купил билет в парк. А вчера он всплыл на поверхность одного уединенного озерца. В заднем кармане у него обнаружился входной билет. И мы можем уверенно сказать, что этот человек не утонул, а еще до того, как оказаться в воде, умер, причем дважды.

– Ой… – Он едва не выпрыгнул из-за стола. – Прекрасно. Ой, как хорошо, Сильвия тебя разыскала?

Я чувствую внутри неприятную пустоту. И первая моя мысль: что могло случиться с тяжелыми подставками от кривого зеркала? Затем я вспоминаю, кто привязывал к подставкам ноги трупа и затягивал узлы. Юхани.

– Да, внизу.

– Ага. – Он все-таки выглядел немного растерянным. – Закрой-ка дверь.

— Неприятная история, — говорю я на этот раз совершенно искренне, и понимаю, что мы стоим как раз на том самом месте, с которого человек с клубничиной на шее улетел в ноябрьскую черноту.

Прикрыв дверь, Грейс присела на стул по другую сторону стола. Вполне ожидаемо она почувствовала себя нерадивой школьницей (или матерью таковой), которую вызвали в кабинет директора. Хотя этого с ней никогда не происходило – ни в качестве ученицы, ни теперь, в качестве родительницы. Она всегда была послушной и свято чтила правила, к чему приучила и Генри.

— У нас, профессионалов, — кивает Осмала, — принято ничего не оставлять на волю случая.

После нескольких секунд замешательства, во время которых Роберт вроде бы из-за какой-то странности забыл, зачем хотел ее видеть, Грейс произнесла, исключительно ради собственного успокоения:

— Понимаю.

– Какое ужасное происшествие.

— Возможно, что между билетом и таким… финалом имеется связь, — продолжает рассуждения Осмала, — а может быть, ее и нет. Если человек и правда просто сходил в Парк и при этом ничего не случилось, то…

– Просто страшное. – Роберт сел, как-то странно отводя от нее глаза. – Как твои дела?

Осмала пожимает своими огромными плечами.

Грейс нахмурилась.

— Пятница в Парке была совершенно обычным днем, — говорю я, потому что это действительно так. Необычной пятница стала только поздним вечером около одиннадцати часов. Я не знаю, как задать следующий вопрос, чтобы не показаться излишне заинтересованным. Наконец решаю, что есть только один способ что-нибудь прояснить: спросить в лоб. — Вы сказали, что знали этого человека и раньше?

– О, прекрасно. Я едва была с ней знакома, но ты поступил правильно, попытавшись сразу же взять дело в свои руки.

Взгляд Осмалы, медленно перемещавшийся с объекта на объект, на миг замирает. Осмала смотрит мне прямо в глаза.

Об электронной рассылке она не сказала ни слова. Если бы директор хотел узнать на этот счет ее мнение, он бы просто спросил. Не спросил. На самом деле он, похоже, вообще не собирался ни о чем ее спрашивать.

Наконец Грейс поинтересовалась:

– Ты хочешь, чтобы я провела беседу с ребятами? Обычно я не работаю с детьми, но с радостью помогла бы, если в этом есть необходимость.

— Торпеда, — говорит он. — Криминальная личность, наемник. Брался выполнять разные поручения. Сам он интересует нас не в первую очередь.

Роберт впервые посмотрел ей прямо в глаза.

– Грейс, – произнес он, – ты знаешь, здесь была полиция.

— Не в первую? — переспрашиваю я.

Она чуть выпрямилась на стуле.

— Я уже какое-то время наблюдаю за одной троицей, разными способами отжимающей компании. Загоняет фирмы в долги и продает их со всем имуществом по завышенной цене компаниям, с которыми у них заключены договоры на поставку оборудования. Разумеется, при этом не платит налогов, потому что все активы исчезают, а фирма разваливается. И мне очень интересно разобраться в том, как именно это работает. Подозреваю, что они прибегают к угрозам и даже к насилию. А может быть, нанимают субподрядчиков.

– Ну, надо думать. Я полагала, что полиция явилась, чтобы сообщить тебе о случившемся, – сказала она очень осторожным тоном, тщательно подбирая слова. Но он по-прежнему глядел на нее так, будто пытался уловить некий главный смысл. «Да что он ломается?» – подумала она. В нем не осталось ни малейшего следа от непринужденного, восторженного, слегка подвыпившего Роберта, с которым она болтала в субботу вечером. Сколько дней прошло? Она сосчитала. Немного. Роберт выглядел каким-то пришибленным. Впрочем, напомнила себе Грейс, удивляться тут нечему.

Осмала описал новых владельцев «Финской игры» так точно, что казалось, эта троица стоит вместе с нами на погрузочной площадке.

– Вообще-то мы довольно долго говорили.

— Все это я рассказываю потому, — продолжает Осмала, — что вам, возможно, тоже придется иметь дело с этой троицей.

– О ее сыне? – нахмурилась Грейс. – О Мигеле?

Осмала замолкает, но остается ощущение недосказанности. Он явно ждет, что я задам какой-то вопрос.

Он кивнул. Луч утреннего солнца случайно упал ему на волосы, высветив их в совершенно невыгодном ракурсе: сквозь них просвечивала кожа головы. «Бедный Роберт, – поймала она себя на мысли. – Все пойдет по нарастающей. А у тебя такое милое лицо».

— Возможно, придется иметь дело?..

– Их очень интересовал финансовый статус Мигеля в школе, – объяснил он. – Зашла речь о его стипендии.

— Вы прекрасно понимаете, о чем речь, — говорит Осмала.

– Вот ведь странное дело, – ответила она, подумав: «Как и весь этот разговор». – Я в том смысле, какое им дело до его стипендии?

Какое-то время мы стоим молча, затем взгляд Осмалы перемещается в сторону.

Роберт смотрел на нее, надув губы, и, похоже, пребывая в полном замешательстве.

— Ожидаются ли художественные новинки? — спрашивает он. — И мне, и моей жене очень нравятся муралы в вашем Парке.

– Грейс, – наконец выдавил он, – надеюсь, ты понимаешь, что мне нужно в полной мере сотрудничать с полицией. Я могу не до конца понимать скрытые пружины и механизмы, но данную ситуацию не контролирую.

Я задумываюсь о Лауре Хеланто и ее планах. Интересно, насколько она продвинулась в работе над ними и когда сможет реализовать их в парке — среди всего этого… Зная ее…

– Хорошо, – озадаченно произнесла она. – Я… Не представляю, какое значение имеет школьная система предоставления стипендий, но, как ты сказал, главные тут они.

— Вполне вероятно, что уже в ближайшее время.

– Стипендия Мигелю предоставлена не школой. Ее не устанавливали и не проводили по обычным каналам.

— Отлично. — Осмала растягивает рот в улыбке. — Значит, скоро увидимся.

«О господи, – мелькнула в голове шальная мысль, отчего Грейс вновь почувствовала себя подростком. – Спроси: а мое какое дело!» Затем, не найдя никакого рационального ответа, она просто всплеснула руками.

Он разворачивается в своих миниатюрных коричневых туфельках и направляется к машине, сотрясая разгрузочную эстакаду, как лось, все еще не привыкший к своим балетным пуантам. Садится в электромобиль и уезжает.

Роберт смотрел на нее не отрываясь, словно тоже утратил тонкую логическую нить неописуемо странного разговора. Сколько Грейс уже сидит в его кабинете? И по-прежнему понятия не имеет, зачем он хотел ее видеть. И с каждой секундой атмосфера становилась все более мрачной. Откровенно говоря, Грейс предпочла бы остаться внизу, даже в обществе истеричных взвинченных мамаш.

– Итак… – наконец заговорила она. – Ты хотел, чтобы я побеседовала с учениками? На утро у меня довольно плотное расписание, но я могла бы зайти днем.

– Ой… – Он сел прямо и улыбнулся очень вымученной улыбкой. – Нет. Очень мило и любезно с твоей стороны, Грейс. Но, думаю, тут у нас и без того забот полно.

6

Она снова пожала плечами и подумала: «Ну, тогда ладно. Я просто…» А потом быстро развернулась и вышла из кабинета, пожалев об этой встрече и разговоре с Робертом, встревоженная тем, как он вел себя и держался в чрезвычайно неприятных обстоятельствах. Снова проходя мимо своей фотографии с косичками и в костюме гондольера, она вдруг подумала, что директор, наверное, нуждался в помощи. Возможно, ему было слишком трудно облечь это в слова. «Происходящее просто сбивает меня с ног. Можно мне с тобой поговорить?» Грейс вдруг ощутила жуткую тревогу за него, почувствовав себя настолько виноватой, что замерла, ухватившись рукой за перила, и оглянулась. Но вернуться она не могла. Больше всего ей хотелось поскорее выбраться отсюда. На воздух. Сделать хоть глоток свежего воздуха.

Я распаковываю коробки и собираю на столе детали для новой педали к поезду «Варан». Склад — самое подходящее место, причем именно сейчас. Можно поработать руками, а кроме того, побыть одному — я убедился в этом, дважды на миг замерев, чтобы прислушаться и оглядеться по сторонам. Педаль, над которой я тружусь, занимает мои мысли не в первую очередь. Главное, о чем нужно подумать: какими последствиями чреват визит полицейского? Я опять и опять мысленно возвращаюсь к одному и тому же.

Выйдя через парадные ворота, она повернула на восток по обсаженной деревьями улице, а затем на юг, в сторону Третьей авеню, направляясь, как ей казалось, к своему офису на Семьдесят шестой улице. Но на самом деле первые пациенты появятся не раньше чем через час, и когда она подумала, что зайдет в кабинет и усядется там в полной тишине (или, еще хуже, снова откроет компьютер), то вдруг поняла, что ей страшно. Сотовый телефон, который Грейс проверяла примерно каждые десять минут, по-прежнему не выдавал ничего нового и ничего такого, что может свести с ума.

Юхани.

«Си-эн-эн» предупреждала о землетрясении в Пакистане, реклама магазина, о котором она слыхом не слыхивала, – про скидку на совсем ненужный ей товар, обновленная рассылка из Рирдена, информировавшая родителей, что психологи смогут побеседовать с ними в столовой для учеников приготовительного класса после трех часов дня «насчет любых переживаний касательно эмоционального состояния ваших детей».

Юхани в курсе всего. Он мог бы обо всем рассказать Осмале буквально в двух словах. Кроме того, зная Юхани, можно быть уверенным, что эти два слова произвели бы лишь эффект выстрела из стартового пистолета. Вопрос распадается на два: способен ли Юхани на такое, а если способен, то с какой целью? Ответ на первый вопрос, если опираться на мой опыт, увы, неутешительный: способен, поскольку других вариантов у него нет и ему нечего больше терять. Тут следует вернуться к начальной ситуации, когда он восстал из мертвых и не получил того, что хотел. Это многое объясняет.

«Какими же мы все стали самовлюбленными! – думала она, разозленная и сбитая с толку. – Какие же мы чувствительные и непомерно важные люди! Я переживаю оттого, что в мире есть люди, убивающие женщин и бросающие их в „забрызганных кровью квартирах“, где их тела потом находят дети. По-моему, для детей это очень даже нехорошо. Это может породить у них „проблемы“. Может стать причиной „психологических травм“. А еще я не знаю, где мой муж».

Я понимаю, что мне надо ублажать Юхани, чтобы он был всем доволен, и одновременно защищать Парк от него и, как теперь выясняется, от множества других напастей. Когда Осмала, как он пообещал, снова сюда заявится, он не должен найти ничего, что укрепило бы его подозрения.

Грейс добралась до офиса примерно за десять минут до появления первых пациентов, совершив привычный обход: включила свет, проверила туалет, пополнила запас салфеток и еще раз пробежалась по сегодняшнему расписанию. Похоже, намечается целая тема, думала она, просматривая назначения. Должна явиться пара, которая в прошлом году после романа мужа на стороне решила пожить порознь, а затем приняла взвешенное и твердое решение прийти к примирению, хотя Грейс (одобрительно отнесшаяся к этой попытке) не верила, что муж-сценарист и вправду перестанет ухлестывать за другими женщинами. Следующей придет женщина, «студенческие эксперименты» мужа которой с мужчинами снова обострили их отношения и во время сеансов сделались доминирующей темой. Сегодня она придет одна, и, хотя Грейс обычно не соглашалась принимать пары поодиночке, на этот раз была почти уверена, что совместные сеансы практически закончились и что жена захочет посещать ее одна после того, как супруги официально разошлись. А после было назначено время новой пациентке, жениха которой арестовали за растрату в компании, где они оба работали; женщина находилась в чрезвычайно подавленном состоянии. Затем Грейс предстояло отправиться на ужин к отцу.

Это будет непросто.

Педаль тоже оказывается непростым проектом. Я продолжаю с ней возиться и понимаю, что потерял счет времени, когда слышу шаги за спиной. Кладу педаль на стол и оборачиваюсь.

И она не знала, где находится Джонатан. Она открыла электронный почтовый ящик и набрала его адрес. Ее очень раздражало, что она почти приказывала ему связаться с ней. Да, он бывал рассеянным. За многие годы он пропустил массу встреч, приглашений на ужин, скрипичных концертов сына и, разумеется, таких тупых праздников, как День матери или День святого Валентина, которые служили лишь для того, чтобы распродать побольше шоколадных конфет и поздравительных открыток. Однако всегда существовала причина, и причина такого свойства, что становилось стыдно за вопрос «почему?» – например, умирающий от рака малыш.

— Не боги горшки обжигают, — говорит Юхани. — Прекрасный пример нам всем — у самого хозяина, выражаясь фигурально, руки в глине.

«Джонатан, – печатала она, – пожалуйста, позвони мне сейчас же. Буквально: КАК ТОЛЬКО ПРОЧТЕШЬ ЭТИ СЛОВА. С Генри все хорошо, – писала она, чувствуя вину за озлобление, которое сама наверняка почувствовала бы после получения вот такого письмеца. – Позвони мне как можно быстрее».

Голос и лицо Юхани источают энергию и оптимизм. Думаю, это не предвещает ничего хорошего. Между прочим, он сменил имидж: на нем оранжево-красная рубашка в цветочек под бежевым пиджаком и белые джинсы. Правда, лосьон после бритья тот же. Прямо щиплет глаза. Аромат заполняет помещение склада невидимым облаком. Всем своим видом Юхани напоминает ходячий ботанический сад.

И она отправила письмо в чересполосицу интернет-серверов, чтобы оно отыскало его, где бы он ни находился, в каком бы городе на Среднем Западе действительно ни проходила бы конференция по детской онкологии. Но на самом ли деле это была конференция по детской онкологии? Может, он ее так назвал из-за своего интереса к детской онкологии, но сама конференция проводилась по общей педиатрии или по общей онкологии, или по какой-то смежной области медицины. Например… по новым препаратам, основанным на антителах или генных технологиях, или же это был семинар по паллиативной или даже нетрадиционной терапии. Ну, возможно, не по нетрадиционной терапии. Она представить себе не могла, что Джонатан захотел бы поприсутствовать на конференции по нетрадиционным методам лечения. Как почти все врачи, с которыми ему доводилось работать, Джонатан твердо придерживался канонов и принципов традиционной медицины. Грейс знала лишь одну его коллегу, которая проявляла интерес к тому, что она сама называла «параллельными лечебными методиками». Она давным-давно уехала из Нью-Йорка, чтобы практиковать где-то, как смутно припоминала Грейс, на Юго-Востоке.

— Предлагаю сделать небольшой перерыв, — говорит он. — Выпьем кофе. Я зарезервировал столик в нашем кафе.

— Не знал, что там можно бронировать столики, — отвечаю я, — хотя теперь меня уже трудно чем-то удивить.

Нет, но Грейс вполне могла бы и сама быть во всем виноватой, потому что постоянно отвлекалась… ну, на очень многое. На работу со всеми вытекающими, на сына, на благотворительность, на книгу, в конце-то концов! Она могла легко взять несколько не связанных между собой понятий, как педиатрия, онкология, авиаперелет, и каким-то образом «синтезировать» вполне правдоподобное явление: конференция по детской онкологии в Кливленде. «Как это похоже на меня!» – почти весело подумала она. Но это было совсем на нее не похоже. И никогда раньше ничего похожего не случалось.

— Я просто хотел побеседовать в спокойной обстановке, — уточняет Юхани.

Прибыла пара. Когда Грейс спросила, как прошла неделя, муж завел язвительный монолог о продюсере, в прошлом году купившем у него сценарий, но теперь, похоже, передумавшем ставить по нему фильм. Его жена с мрачным лицом сидела на другом краю кушетки, донельзя взвинченная, а муж все продолжал выстраивать пирамиду из антипатий и обид: на ассистента продюсера, который вел себя то пассивно, то агрессивно, явно не понимая, что в твоих же интересах любезно вести себя с людьми, если хочешь забраться повыше; на своего агента, которому понадобилось четыре дня для ответа на звонок, хотя на второй день его видели на обеде у Майкла, и он явно не возлежал на смертном одре, чтобы не суметь нажать несколько кнопок на телефоне.

Бросаю взгляд на свой рабочий стол.

— Мне надо еще с полчаса…

Грейс, у которой голова шла кругом, то слушая, но не слыша, то делая вид, что слушает, кивала всякий раз, когда муж переводил дух, но не могла заставить себя перебить его, и от этого чувствовала себя просто ужасно. В свое время, когда она училась на выпускном курсе, бытовал студенческий анекдот, который казался ей тогда совсем не смешным. Два психоаналитика много лет каждое утро и каждый вечер ездили вместе на лифте – их кабинеты располагались по соседству. Один из них – мрачный, подавленный, согбенный от бремени обуревавших его пациентов проблем. Другой – всегда радостный и полный оптимизма. И вот после долгих лет таких разительных контрастов, мрачный психоаналитик обратился к своему коллеге: «Видите ли, я не понимаю. Наши пациенты переживают столько ужасных страданий. Как вы можете их целыми днями слушать и по-прежнему оставаться счастливым?» На что его коллега ответил: «А кто слушает-то?»

— Он человек занятой и уже здесь, — скороговоркой произносит Юхани.

Грейс слушала всегда. Но сегодня, именно теперь, она просто не могла слушать. Не могла слышать.

— Кого ты имеешь в виду?

Жена ерзала на месте, явно все больше возмущаясь после очередного словесного убийства, происходившего на другом конце кушетки. Актрисы, которая должна была пробоваться на роль, но явно была старовата. Молодого фаната Тарантино из числа посещавших семинар мужа по сценарному мастерству и пожаловавшегося на него в Фейсбуке, заявив, что он ничего собой не представляет, потому что по его работам не сняли ни одного фильма. Свояченицы, настаивавшей, что в этом году они все отправятся на Рождество в поганый Висконсин. Но это же смешно, потому что она их даже не любила и всегда доставала старшую сестру, его жену. Так с чего она взяла, что они целое состояние потратят на билеты и проторчат в аэропорту в самый суматошный день года? Это лишний раз доказывает, насколько она одержима бредовыми идеями.

— Он ждет в «Клубничном лабиринте».

– Да? – спросила Грейс.

— Кто? Кто ждет-то?

Жена еле слышно выдохнула.

— Куйсма Лохи.

– Тут все дело в мамаше Сары, – продолжал муж. – Несколько месяцев назад она позвонила Саре и сказала ей, чтобы та забрала Коринн обратно на Мэдисон-авеню жить с нами. Знаете, как будто она может совать нос в дела моей семьи.

Мыслями я возвращаюсь к недельной давности «Коммерческой газете», затем снова перехожу к разговору с Юхани.

– Стивен, – угрожающим тоном проговорила жена.

— Инвестор Куйсма Лохи? — спрашиваю я.

– Но моя жена вежливо отказывается. Потому что она моя жена, а Коринн – моя дочь. И какие бы проблемы у нас ни возникали, мы справляемся, спасибо, без ее мамаши. Но теперь мы должны делать вид, что ничего этого не было, а потом лететь к черту на кулички на этот проклятый пудинг.

Юхани улыбается, как ведущий в игре «Кто хочет стать миллионером», услышавший ответ победителя. Он говорит:

Грейс поняла, что должна сказать. Знала, что должна сказать хоть что-то. Но не сказала ничего.

— Я заказал нам свежевыжатый сок «Как ни крути» и маффины «Шоколадный гном».

– Они волнуются за меня, – заметила Сара, его жена. – Точно так же ты бы волновался за Коринн, если бы у нее случились неприятности. В семейной жизни.



– Я же вернулся, – раздраженно буркнул муж, словно это географическое перемещение сводило на нет все сопутствовавшие проблемы.

Есть люди, возраст которых невозможно определить. Можно, конечно, сказать, что человеку от двадцати до девяноста, но что толку от оценки с такой погрешностью. Поэтому, вместо того чтобы попытаться угадать возраст Куйсмы Лохи, я решил довольствоваться мыслью, что Куйсма Лохи родился с точно такой же внешностью, какая у него сейчас, и когда-то, еще очень нескоро, умрет нисколько не изменившимся. Куйсма Лохи одет в темно-синий костюм в тонкую полоску, белую рубашку и желтый галстук с крохотными черными крапинками. У него очень короткие светло-каштановые волосы, зачесанные на правую сторону, с аккуратным ровным пробором, очки с круглыми стеклами и коротко подстриженные тонкие усики. Он стройного телосложения и с какими-то скудными чертами лица: маленький рот, маленький нос, вялые скулы, да и подбородок внушительным не назовешь. Выцветшие голубые глаза не выражают совершенно никаких эмоций.

– Да, и они это понимают. Они знают, что мы пытаемся наладить жизнь, и просто хотели, чтобы все мы… – Грейс, посмотрев на мужа, заметила, что это «мы» не убедило его так же, как и его супругу. – …Поддержали друг друга на Рождество.

— Сам Хенри Коскинен, — то ли говорит, то ли спрашивает он.

Он мельком глянул на нее и сказал:

Я не понимаю, к кому из нас обращены эти слова.

– Я еврей, Сара.

— Это я Хенри Коскинен, — констатирую я.

– Мы все евреи. Не в этом дело.

Он представляется, называя свое имя — Куйсма Лохи, — о чем мы оба и так прекрасно знаем. Затем устремляет взгляд на «Горку», не замечая «Клубничного лабиринта».

И тут он взорвался. Это была его очередная «песчаная ловушка», раньше они во время сеансов в нее не попадали, но она так походила на остальные (его карьеру, постоянное вмешательство родителей, внезапно исчезнувшее безоговорочное обожание со стороны дочери-подростка), что Грейс могла из своего удобного кресла заранее увидеть подъемы и спуски оставшихся сорока минут их сеанса. А он все бушевал, а обе женщины как-то необычно молчали. Грейс глядела поверх их голов сквозь жалюзи, закрывавшие окно, на фигурные рамы и на оконное стекло, покрытое слоем нью-йоркской грязи. Раньше она давала Артуру, консьержу, немного денег, чтобы тот вымыл окно, но это было давно. Она подумала, что могла бы выскользнуть и сама его протереть, и никто даже не заметит. Вот тогда она по крайней мере сделала бы что-то значительное, и в окно заглянуло бы солнце. Если солнце вообще было. Она вдруг поняла, что не может вспомнить, солнечный ли сегодня день.

— Они за это платят, — говорит Куйсма Лохи.

Когда сеанс закончился, Грейс собрала в кулак все оставшиеся у нее силы, чтобы не извиняться перед пациентами, после чего проводила их, настоятельно попросив не обсуждать рождественскую поездку до следующего сеанса и хорошенько подумать, как именно поступить, чтобы Рождество стало настоящим праздником для них и их дочери. Затем в остававшиеся до следующего пациента пять минут проверила телефон и электронную почту.

Я тоже смотрю в сторону «Горки», где наши юные клиенты с воплями скользят по трассам из стали, расположенным под разными углами.

— Чаще их родители, — отвечаю я.

Ничего. По крайней мере ничего от Джонатана. Некая Сью Краузе из новостного телеканала «Нью-Йорк-1» оставила голосовое сообщение с просьбой сделать заявление о «ситуации» в Рирдене и спрашивая, не помнит ли она о Малаге Альвес чего-нибудь такого, чем могла бы поделиться с семью миллионами земляков ньюйоркцев. Конечно же, порадовало, что этот неприятный запрос появился на ее офисном, а не на мобильном телефоне или в ее личной электронной почте, но в то же время и разозлило. Нет, не все вечно рвались попасть в объектив телекамеры, чтобы крикнуть «И я тоже!», добавив пустопорожний вопль в поток информации о подлинной трагедии. Грейс удалила сообщение, но в это время снова зазвонил телефон, безмолвно замигав индикатором записи. Номер она не узнала, какой-то нью-йоркский мобильный, но воспроизвела сообщение, как только оно записалось.

— Но мелкие бестии умеют добиться своего, — говорит Куйсма Лохи. — Непревзойденные вымогатели.

– Доктор Рейнхарт-Сакс, это Роберта Зигель из «Страницы шесть».



Произнесено таким тоном, словно Грейс должна ее знать. Однако на самом деле Грейс все-таки знала, что такое «Страница шесть». Все знали, что это за издание, даже те, кто – как и она – отказывались окунаться в ежедневный поток сенсаций. То, что «Страница шесть» проявляла интерес к происходившему в Рирдене, не предвещало ничего хорошего, поскольку «Страница шесть» задавала тон всему общественному мнению. По крайней мере мнению того общества, которому было некуда девать свободное время.

Мы садимся за стол, и я вижу, что Юхани всерьез подготовился к встрече. Стол отодвинут в сторонку, подальше от других столиков, чтобы нам никто не помешал. Уже расставлено анонсированное Юхани угощение. Йоханна расстаралась — нет сомнений, что по просьбе моего брата. Маффины свежие, огромные и щедро сдобренные шоколадом. Соки поданы по высшему разряду: в высоких бокалах они светятся ярко-зеленым цветом; трубочки тоже высокие, со сгибом, а венчают ансамбль источающие прохладу кубики льда и сочные дольки лайма. На столе стоят и кофейные чашки на случай, если кто-нибудь захочет кофе, по-видимому, находящегося в стальном термосе. Куйсма Лохи сидит напротив меня и, кажется, еще ни разу не моргнул.

– Мне говорили, что вы были хорошей подругой Малаги Альвес, и я хочу спросить, можете ли вы уделить мне несколько минут для разговора.

— Давайте я вас представлю друг другу, — говорит после паузы Юхани, — и мы сможем…

— Если позволите, я сам расскажу о себе, — произносит Куйсма Лохи.

Грейс закрыла глаза. Оставалось загадкой, как ее повысили из «однажды виделись на собрании» до «хорошей подруги», но загадку эту, кажется, не стоило разгадывать. Это сообщение она тоже удалила, но прежде подумала, получила ли такое же сообщение от «Страницы шесть» еще одна «хорошая подруга» – Салли Моррисон-Голден. Грейс надеялась, что нет.

— Отлично, прекрасно, — соглашается Юхани.

Явилась следующая пациентка и без лишних предисловий принялась плакать. Эта женщина отменила сеанс на прошлой неделе, муж ее теперь находился где-то в Челси, домашний адрес свой скрывал, достать его можно было только на работе, да и то оставив сообщение и дожидаясь, пока тот перезвонит. Сеансы его больше не интересуют, сказала, точнее – прорыдала она, разве что консультации адвоката. Звали ее Лиза, лет ей было около тридцати пяти, довольно спортивная, невысокого роста и, по ее собственному определению, «малость неуклюжая», что Грейс вполне могла подтвердить, поскольку та несчетное количество раз ударялась об один и тот же угол журнального столика. На этой неделе ей настойчиво посоветовали прекратить семейную жизнь – в довольно доброжелательной форме, что она сообщила Грейс почти дерзким тоном, – и назвали имя адвоката, которого нанял ее муж, а также несколько имен специалистов по бракоразводным процессам, которых ей порекомендовал адвокат мужа. («Это какая-то абсурдная вежливость? – терялась в догадках Грейс. – Или же тут просто все очень нечисто?»)

Похоже, Куйсма Лохи, прежде чем открыть рот, еще полторы секунды размышляет о том, что собирается сказать, анализирует, ищет огрехи — разумеется, не находит их, — продумывает порядок изложения и наконец начинает.

Плакала пациентка долго, сминая салфетку за салфеткой, то закрывая лицо руками, то открывая. Грейс старалась ей не мешать. Она подумала, что, наверное, трудно найти время выплакаться вволю, когда работаешь на износ в одной из самых суетливых общественных служб города, когда на руках пятилетние девочки, которые только что начали ходить в детский сад. Узнав, что муж Лизы уже съехал, Грейс взволнованно подумала, что ее пациентка больше не сможет жить в своей прежней квартире, и у нее не хватит средств, чтобы в следующем году определить девочек в частную школу, как ей того хотелось раньше. И по той же причине на сеансы тоже денег не будет.

— Я инвестор, — говорит он, — и активно ищу перспективные объекты для вложения средств. Объекты, пока работающие не в полную силу и не использующие весь свой потенциал. Индустрия парков аттракционов в Финляндии является хорошим примером этого. Я уже некоторое время пытаюсь найти вход в эту отрасль и вижу, что ваш Парк приключений может стать пионером в этом направлении, вдохнуть, так сказать, в отрасль новую жизнь.

Как выяснилось, у мужа – вот сюрприз! – был бойфренд, а у бойфренда имелась роскошная двухэтажная квартира на утопавшей в зелени улице в Челси, где – еще сюрприз! – муж Лизы теперь и обитал. Она выследила его, сквозь слезы призналась женщина.

Куйсма Лохи выдерживает паузу. Мне нужно промочить горло. «Как ни крути» такой концентрированный, что я ощущаю вкус груши каждым сосочком на языке.

– Другого выхода не было. К телефону он не подходил. Я оставила сообщение у него на работе, но он не перезванивал. А Сэмми все спрашивала, почему папа не провожает их в садик, и я, наконец, подумала: «Я ведь вру детям. А почему – сама не знаю».

— В вашем Парке также привлекает его руководство, — продолжает Куйсма Лохи. — Актуарий одновременно является и владельцем, и директором. Это очень интересно. Я посмотрел финансовые показатели и навел справки. Все в порядке. Помимо прочего, вас считают человеком невероятно пунктуальным, выполняющим свои обещания. Все это интересно само по себе и производит весьма благоприятное впечатление на инвестора.

– Наверное, вам было очень горько, – заметила Грейс.

Я понимаю, что Куйсма Лохи мне льстит, хотя по его лицу догадаться об этом невозможно. Оно по-прежнему ничего не выражает.

– Я хочу сказать, – с горечью ответила Лиза, – ладно, я все понимаю, он разрушил семью. С ним все ясно – он гей. Но у нас же дети остались. И что мне им говорить? Что он ушел в корейский магазинчик за творогом и не вернулся? Да, и, кстати, ваша мама – слабоумная, потому что тот красавец-мужчина вроде бы как в нее влюбился, потом захотел жениться и завести детей, а она и впрямь ему поверила?

— Коротко говоря, — продолжает Куйсма Лохи, — если суммировать нынешнее отставание индустрии парков приключений в Финляндии, недоиспользованный потенциал как по увеличению числа клиентов, так и по повышению эффективности управления, а также то, что ваш Парк может служить своего рода лабораторией или пилотным проектом для выработки модели дальнейших действий, то становится понятным, что вполне логично было бы сделать вам коммерческое предложение.

Грейс вздохнула. По этой проторенной дорожке они уже ходили.

В руке у меня холодный стакан с «Как ни крути». Бросаю быстрый взгляд на Юхани. И это не ускользает от внимания Куйсмы Лохи.

– Я всегда была очень практичной и очень рациональной, понимаете? Хочу сказать – да-да, – что к худым блондинкам тоже не относилась. Я не куколка. И с капитаном футбольной команды на свидания ходить не стану. Я это знаю! И все шло хорошо, потому что, по правде сказать, капитан футбольной команды не очень-то был мне и нужен. Встречалась я с хорошими ребятами, ценившими во мне то, что я не пыталась казаться лучше, чем есть на самом деле. С одним из них у меня вполне могла сложиться нормальная жизнь, но внезапно появляется этот красавчик, и тут сразу мысль: «Значит, я могу его заполучить?» И точно так же все исчезает. По-моему, он думал, что я просто ослепну и настолько размякну, что не замечу, сколько же в нем дряни, когда сказал, что хочет жениться и завести детей.

— Во время нашего общения ваш брат сделал особый упор на то, что решения здесь принимаете именно вы, — продолжает Куйсма Лохи. — Но он также сообщил мне, что у вас с братом много общих интересов, связанных с Парком, и что вы принимаете согласованные решения.

– Но, Лиза, – обратилась Грейс к своей плачущей пациентке, – по-моему, многое из того, что Дэниел вам говорил, возможно, было правдой. Ему на самом деле хотелось жениться и обрести семью. Может, он говорил себе: «Мне так этого хочется, что… я попытаюсь задавить ту часть себя, что желает другого». Но сделать этого не смог. Как и большинство из нас. Влечение к тому, чего мы на самом деле хотим, пересиливает все на свете.

Я быстро соображаю, что Юхани фактически шантажирует меня. Куйсма Лохи может знать больше, чем следует, а наше заседание с соками и маффинами на самом деле продуманная постановка. Решаю поддерживать разговор до того момента, когда его удастся завершить естественным образом, после чего покинуть компанию.

– Я не поступаюсь всем ради того, что мне хочется, – с легким раздражением ответила Лиза.

— И в чем заключается недоиспользованный потенциал, заключенный в отрасли или в нашем Парке? — спрашиваю я.

– Вы никогда не старались быть непривлекательной для мужчин, – сказала Грейс. – Знаете, мужчины в свое время принимали духовный сан, потому что хотели защитить себя от своей гомосексуальности. Вот какой ужас она в них вызывала. Вообще-то искать способ всю жизнь не быть сексуальным, очевидно, волевой поступок. Чтобы это показалось достойным принципом, человеку нужно сильно не любить свою сексуальную сущность или же бояться ее. И потом я бы не стала исключать тот факт, что Дэниел действительно любил вас – и до сих пор любит. Мне кажется, ему очень хотелось стать мужем и отцом. Он пытался сделать что-то, чтобы так и произошло, и потерпел неудачу. Но это целиком его проблема, а не ваша. Ваша же проблема заключается в том, что у вас была возможность гораздо раньше это предвидеть, и вы эту возможность упустили. Уверена, на каком-то этапе, все это поможет вам взглянуть на вещи по-иному, но не теперь. Сегодня вы погружены в печаль, что совершенно естественно.

Прежде чем ответить, Куйсма Лохи окидывает меня быстрым взглядом.

– Вы хотите сказать, что я все изначально знала? – довольно резко проговорила Лиза.

— Этот материал вокруг, — говорит он. — Вот это все.

«Да», – подумала Грейс, а вслух произнесла:

— Материал?

– Нет. Хочу сказать, что в контексте вашей настоящей любви к нему, вашей веры в него, а также факта, что вам хотелось того же, чего, по его словам, хотелось и ему, ваша способность ясно увидеть то, что вы заметили бы при других обстоятельствах, подпала под влияние субъективных факторов. Вы человек. Вам свойственно ошибаться, и ваши ошибки – не преступление. Чего вам точно не нужно сейчас делать – это казнить себя за то, что вы что-то проглядели. Смысла это никакого не имеет и забирает у вас массу энергии, а силы вам теперь нужны для того, чтобы поддержать себя и своих дочурок. К тому же я знаю, что Дэниел казнит себя за свою неспособность быть с вами честным.

— Чаще используют термин «дети». — Куйсма Лохи словно обращается к человеку, который медленно соображает.

– О господи, – протянула Лиза, снова потянувшись за салфеткой.

— Вы так сильно их любите…

Какое-то время они сидели молча. Грейс почувствовала, как ее мысли, помимо воли, устремились в другую степь. Ей хотелось сосредоточиться на текущем, на чужой проблеме, пусть даже и очень серьезной. Ей было слишком больно думать о своей проблеме, которая, возможно, на поверку окажется вообще пустяком.

Я впервые замечаю какое-то движение на лице Куйсмы Лохи. Не судорога, но что-то похожее.

– А вы знали? – спросила ее пациентка.

— Отвратительные, отталкивающие, шумные, неопрятные существа, — говорит Куйсма Лохи. — Настоящие монстры, каждый из них. Трудно представить себе что-либо более гнусное. Но я восхищаюсь их эффективностью и заключенным в них потенциалом.

– Что знала? – нахмурилась Грейс.

— И в чем именно он заключается?

– О Дэниеле. Вы могли это определить?

— Покупка, — бросает Куйсма Лохи. — И продажа.

– Нет, – ответила Грейс, слегка покривив душой. Она что-то заподозрила с самого начала и вскоре убедилась в своей правоте. Она наблюдала, как на фронте его души разворачивалось большое военное сражение, в котором часть его личности, искренне хотевшая сохранить семью с Лизой, медленно, неумолимо и необратимо терпела поражение перед куда более разрушительной силой его сексуальности. За восемь месяцев, что они приходили к ней на сеансы, Грейс ни разу не видела, чтобы он прикоснулся к Лизе.

Повисает короткая пауза.

– У него есть картина Марка Ротко.

— Кто-нибудь хочет еще сока? — спрашивает Юхани. — Или кекс? Можно пополам разрезать…

– У Дэниела? – спросила Грейс, думая, что они начинают разговор о финансовых вопросах.

– Нет. У Барри, того субъекта с Тридцать второй улицы.

— Дети — это своего рода священная корова, — продолжает Куйсма Лохи, словно и не слышал слов Юхани, — в том числе и для предпринимателей. Это мы видим и здесь. Все дополнительные продажи прекращаются, стоит зайти в Парк. Дети только… играют. А ведь их нужно стимулировать к дополнительным покупкам, направлять, чтобы они становились клиентами партнеров, работающих на нашей территории. Необходимо заставить их немедленно нам задолжать. Следует извлекать из них больше прибыли.

Грейс поняла, что Лиза не может заставить себя произнести слово «бойфренд».

— У них практически никогда нет наличных, — перебиваю я. — В большинстве случаев родители…

– Вам это важно?

— Разумеется, — говорит Куйсма Лохи, и в его интонации столько льда, что, кажется, мой зеленый напиток в стакане становится еще холоднее. — Но вам хоть раз доводилось слышать, как ребенок канючит и выпрашивает что-нибудь у своих родителей?

– У него есть. Этот гребаный. Ротко. Висит над камином в особняке. Я увидела картину в окно, пока стояла на ухоженной и утопающей в зелени улице в суперэлитном Челси. А сама я живу в клетушке с двумя дочурками на Йорк-авеню. Я родила ему детей, чтобы он стал воскресным папой, чего ему всегда и хотелось, а в остальное время мог тешить свое «истинное я».

— Доводилось, — соглашаюсь я, и почему-то в этот момент мне на ум приходит Юхани.

«Истинное я» было словосочетанием, которое Дэниел привнес в их сеансы. Для Лизы оно явно приобрело такой же статус, как и слова «крошка» или «цветик».

— А теперь, — продолжает Куйсма Лохи, — умножим этого ребенка на десять. Или на двадцать. Наша задача — усилить это давление. Родители. Бабушка с дедушкой. Все они должны чувствовать себя невыносимо. Все. И тогда им остается единственный выход — делать то, чего хочет вечно ноющий, в идеале плачущий, одержимый своим желанием маленький диктатор. Как я уже говорил вашему брату, мы можем перейти к этой замечательной практике в вашем Парке.

– Я уж точно не скажу вам, что у вас нет права злиться.

Мимо нашего стола проходит группа посетителей. Их звонкие голоса заставляют Куйсму Лохи поежиться, хоть он и сидит от них в полутора метрах. Реакция Лохи совершенно непохожа на демонстрацию — это естественный, спонтанный жест.

– О, это хорошо, – с горечью сказала Лиза. Потом добавила: – Хотя вам бы хотелось сказать мне кое-что еще, верно?

— Собственно говоря, предложений два, — говорит Куйсма Лохи. — Немедленное и долгосрочное.

– А что, по-вашему, я бы хотела вам сказать?

Ничего не отвечаю.

Она проследила за тем, как взгляд Лизы – или ей показалось – уперся в лежавшие на углу стола гранки ее книги. Она специально ничего не говорила пациентам о книге (подобное поведение казалось ей неподобающим, словно врач выкладывает свои препараты напоказ). Однако некоторые заметили их или услышали о рецензии в журнале «Киркус», а один, работавший в шоу «Доброе утро, Америка», был посвящен в перипетии конкуренции среди трех главных телекомпаний за право пригласить Грейс в утренние программы.

— Немедленное предложение — это прямая продажа, деньги на стол, — говорит Куйсма Лохи. — Я покупаю все сто процентов акций Парка сразу и полностью. Моя цена — семьсот пятьдесят тысяч евро.

– Что я могла бы всего этого избежать. Что могла бы внимательнее слушать интуицию.

Лохи делает паузу, и Юхани как будто каменеет. Все в нем застывает, даже не сходящая с губ улыбка превращается в гримасу.

– И вам кажется, что я именно так и думаю?

— Долгосрочное предложение более внушительное, — продолжает Куйсма Лохи. — Оно обязывает вас продолжить работу в Парке в течение трех лет и предполагает выход на определенные целевые показатели. Для начала я готов инвестировать в Парк, выкупив десять процентов его акций за сто тысяч евро. Эта инвестиция обязывает нас обоих к дальнейшему сотрудничеству. Другими словами, за каждые двадцать процентов роста годового оборота я отдаю сто пятьдесят тысяч евро, за которые мне одновременно переходит десятипроцентная доля в Парке. А через три года, если задачи по увеличению коммерческого оборота будут достигнуты, я выкуплю оставшийся портфель акций за миллион евро.

– Ой, не кормите меня всем этим фрейдизмом! – отмахнулась Лиза. В голосе ее звенела ярость. Она внезапно и без малейшего предупреждения переключилась на хорошо продуманную и узконаправленную злобу.

«Направленную, – подумала Грейс, – на меня».

Куйсма Лохи делает паузу. Похоже, ждет, что я начну просчитывать в уме настоящую стоимость предложенных вариантов — как для меня самого, так и для компании. Разумеется, именно этим я и занимаюсь. И довольно быстро прихожу к выводу, что эти предложения могут быть привлекательными, если думать только о моей личной выгоде и только в краткосрочной перспективе. Но если прикинуть, что по большому счету выгодно для Парка и его работников, особенно с учетом длительной перспективы, то становится очевидным заложенное в этом предложении семя зла. Не говоря о том, как именно Лохи предполагает добиться роста годового оборота. Я совершенно не уверен, что хочу выжимать из детей дополнительные деньги, как это предлагает Куйсма Лохи.

– Я хочу сказать, – продолжила Лиза с нескрываемым сарказмом в голосе, – что явилась сюда не для того, чтобы меня во всем обвиняли. Знаю, вы с самого начала думали нечто вроде: «Как она могла не заметить, что выходит замуж за гея?» Я уже несколько месяцев наблюдаю, как вы осуждаете меня. Хорошо, ладно, мне совершенно ясно, что сочувствия и поддержки я от вас не дождусь, но и винить меня во всем не надо, спасибо.

— Вы ведь актуарий, специалист по страховым рискам, — говорит Куйсма. — И разумеется, хотите посчитать все самостоятельно. Если я правильно понимаю, ваш брат скорее склоняется к первому предложению.

«Дыши, – думала Грейс. – И ничего не говори. Она еще не выговорилась».

Я встречаюсь взглядом с Юхани. Он быстро отводит глаза, но я успеваю разглядеть в них признание вины, отчаяние и стремление к немедленным действиям. Разумеется, я держу в голове, что мне надо, так сказать, позаботиться о том, чтобы Юхани оставался всем доволен. Что в данный момент представляется весьма непростой задачей.

– Я не хотела к вам обращаться. Мне понравился другой психоаналитик, у которого мы были в январе прошлого года. Его офис рядом с Линкольн-центром. Он был огромного роста, с бакенбардами, похожий на медведя. Я думала: «Тут я в безопасности. Здесь меня поддержат». Но Дэниел предпочел вас. Он думал, что вы матерый профессионал. Считал, что такой психоаналитик нам и нужен. Но я по горло сыта матерым профессионализмом, спасибо. Да вы сами-то хоть когда-нибудь проявляете чувства?

— Я и впрямь актуарий, и это означает, что мне нужно спокойно все обдумать.

Грейс, чувствуя сильную тяжесть в спине и скрещенных под столом ногах, заставила себя выждать пару секунд, прежде чем осторожно, тщательно подбирая слова, ответить:

Я снова бросаю взгляд в сторону Юхани, на лице которого буквально забетонировалась натянутая улыбка.

– Полагаю, проявление моих чувств вам мало чем поможет, Лиза. С точки зрения терапии, я демонстрирую вам свой опыт и, если это уместно, высказываю свое мнение. Моя работа состоит в том, чтобы помочь вам справиться с проблемами, которые вас сюда привели. Вам гораздо полезнее не искать утешения у меня, а научиться самой себя утешать.

— Разумеется, — говорит Куйсма Лохи и, похоже, впервые замечает, что перед ним стоит маффин «Шоколадный гном». Он смотрит сначала на «гнома», потом на меня.

– Возможно, – кивнула Лиза. – А может, вы просто холодная и бездушная стерва?

— Как вы думаете, они к нему прикасались?

Грейс усилием воли заставила себя не реагировать. Мучительно тянулись секунды, и тут на улице загудела машина. Потом Лиза подалась вперед и вынула из коробочки еще одну салфетку.

— Кто?

– Простите, – проговорила она, глядя мимо Грейс куда-то в сторону двери. – Я не хотела.

— Эти мелкие неряхи.

Грейс кивнула.

Понятно, что Куйсма Лохи имеет в виду наших клиентов.

– Лечение – не светское мероприятие. Я переживу. Но мне интересно, почему вы решили продолжить ходить ко мне на сеансы. Особенно потому, что меня, похоже, выбрал Дэниел, а не вы. Возможно, вы поверили, что я смогу вам помочь.

— Думаю, это совершенно невозможно, — говорю я, немного обидевшись за Йоханну. Она поддерживает на кухне, включая морозильные камеры, безупречную чистоту и порядок. — Мы все делаем для того, чтобы никто не прикасался к тому, к чему не должен.

Лиза смущенно пожала плечами и снова начала всхлипывать.

Закончив фразу, смотрю на Юхани. Он быстро переводит взгляд на Куйсму Лохи. Тот, в свою очередь, отрывается от созерцания маффина и принимается разглядывать наших посетителей, которые едят и громко разговаривают чуть поодаль.

– И я уверена, что смогу вам помочь, – продолжила Грейс. – Я вижу, сколько в вас силы. Я всегда это замечала. Сейчас вы злитесь на него и на себя, плюс, очевидно, и на меня тоже, но я знаю, что это ничто по сравнению с горечью, которую вы чувствуете в связи с потерей семьи. Правда состоит в том, что эту злобу и горечь нельзя миновать. Вам нужно их пережить и побороть в себе, и мне бы очень хотелось вам в этом помочь, чтобы вы и ваши дочурки обрели спокойствие. И спокойствие по отношению к Дэниелу, поскольку он все равно будет присутствовать в вашей жизни. У меня нет растительности на лице, и я не так дружелюбна, как медвежонок в зоопарке, но, поверьте, вы не первая из моих клиентов, кто мне это высказывает…

— Я возьму маффин с собой, — говорит Куйсма Лохи.

Лиза шмыгнула носом и тихонько рассмеялась.

Мы с Юхани провожаем Куйсму Лохи до выхода. По дороге Юхани показывает Парк. Я иду позади, словно слежу за тем, что они делают, и за их разговором. Он выглядит во многих отношениях глупо. Они уже и так поговорили. И Юхани пообещал то, что пообещал.

– Но если бы я не считала, что смогу вам помочь, то уже давно бы об этом сказала. И к тому же помогла бы вам найти более походящего на медведя психоаналитика, если вам и впрямь такой нужен.

Лиза откинулась на спинку кушетки и закрыла глаза.