— Объяснить что? Как эти люди стали вашими жертвами? Почему вы порубили их на куски? И, прежде всего, сообщить мне, где находятся другие останки!
— Да что же это такое! Я говорю вам, что никого не убивал!
Комиссар Барде встал, раскурил свою любимую трубку и прошёлся по кабинету.
— Тогда вы свидетель или соучастник, и вы подбросили части человеческих тел, чтобы мы смогли обнаружить убийцу!
— Нет!
— Потому что вы устали молчать!
— Да нет же!
— Или вы чего-то испугались?
— Нет, нет и ещё раз нет! Всё совсем не так! Сколько можно повторять?
Тут дверь кабинета открылась, и показалась голова инспектора Лямотта.
— Шеф, тут одна дама признала своего мужа, увидев наш портрет-робот!
— Размести её в соседней комнате. Я сейчас буду. Нельзя заставлять ждать женщину, настолько травмированную психологически. И постереги этого клоуна, пока я не вернусь! — объявил комиссар Барде своему подчиненному, показывая на молодого человека, сидящего напротив него.
***
— Мадам, поверьте, я очень сожалею… Мы вынуждаем вас пережить такое испытание…
Комиссар Барде посмотрел на маленькую женщину среднего возраста, но ещё достаточно красивую, которая, запинаясь, сказала:
— Я думаю… Точнее, я уверена, что это мой муж там, в газете…
— Вы в этом уверены?
— Уверена! Если, конечно, это не его двойник или не какая-то невероятная мистификация!
— В каком смысле — мистификация? Я вас не совсем понимаю, мадам…
— Дело в том, что мой муж умер нескольких месяцев назад!
— Объясните…
— Если это он, господин комиссар, то это я жду от вас объяснений…
Комиссар Барде вскочил со стула. Он готов был взорваться. А явившаяся в полицию вдова, потрясенная этой историей, тихо высморкалась и принялась вытирать искренние слёзы, стекавшие по её щекам.
— Не понял, мадам… Кто-то осквернил могилу?
— Конечно же, нет! Но он и не был похоронен…
— Как это?
— Он заранее решил, что его тело должно послужить науке…
— Что?!!
Комиссар Барде, ещё ничего не понимая, буквально вцепился в свои шикарные усы.
— О, нет! Подождите меня здесь! Я сейчас вернусь!
***
— Кому принадлежат эти тела?!! — закричал комиссар, вернувшись в свой кабинет и даже не дав себе времени, чтобы присесть.
От неожиданности молодой человек вздрогнул и затравленно посмотрел по сторонам, как будто в поисках защиты.
— Но я не знаю!
— Что значит — не знаю?!!
— Не знаю, поверьте мне…
— Тогда откуда они взялись? Хватит играть со мной! Расскажите мне всё!
Комиссар Барде рухнул в свое рабочее кресло, а Рауль Лефевр, опустив голову, начал нервно перебирать дрожащими пальцами цепочку у себя на шее. Наконец, он сделал большой вдох, словно готовясь нырнуть в воду.
— Короче, так! Я должен жениться в эту субботу. А вчера у нас с ребятами были проводы моей холостяцкой жизни. Мальчишник, вы же понимаете…
— Повторяю, — закричал комиссар, теряя терпение, — хватит играть со мной! Ближе к делу, или я не знаю, что с вами сделаю!
— Мои друзья немного перебрали… Точнее, мы все сильно перебрали… А мой лучший друг, который должен быть свидетелем, работает на медицинском факультете. И он, чтобы вызвать у меня отвращение, взял куски тел, хранившихся в формалине у них в лаборатории. Это он заставил всех сделать эту постановку…
— Постановку? Давайте поговорим об этом! — взревел комиссар. — Что означают эти пальцы, указывающие в сторону церкви Сен-Жан-де-Мальт?
— Это мы указали направление для моей невесты.
— Что за бред?
— Мы должны расписаться сначала в мэрии, а затем мы должны перейти площадь, чтобы попасть в церковь.
Рауль Лефевр с трудом проглотил слюну.
— Это отвратительно! — гаркнул комиссар Барде, раздув от негодования щеки. — Вы все там что, с ума сошли!!!
— Понимаете, господин комиссар… Мальчишники нередко получаются весьма экстравагантными…
Экстравагантными? А можно это назвать нарушением общепринятых норм, невиданной дерзостью, невероятной глупостью… Комиссар вдруг вспомнил, что где-то читал, что Сальвадор Дали однажды в разговоре с друзьями заявил, что всё происходящее в природе его нисколько не изумляет. Ему не поверили и спросили: «Хорошо, пусть так, но если бы в полночь на горизонте вдруг возник свет, возвещающий утреннюю зарю, и вы увидели, что восходит солнце. Неужели бы вас это не поразило? Неужели бы вы не подумали, что сошли с ума?» — «Наоборот, — ответил Дали, — я бы подумал, что это солнце сошло с ума».
Комиссар Барде попытался улыбнуться, но не смог и тяжело вздохнул. Он ломал себе голову, собирал все подсказки, анализировал их… Но у него ничего не получалось, и он уже начал подумывать, что стал стар для своей работы. Уходить в отставку до срока не хотелось, но что было делать, если у него даже не появилось ни одной нормальной версии… А почему обязательно нормальной? Теперь пазл у него полностью сложился. Конечно, этот чудак Лефевр говорил правду. Но кто бы мог додуматься до такого? И кто осмелился бы представить себе реакцию невесты, столкнувшейся с подобной историей…
Оставалось только надеяться, что она не сбежит от такого дуралея, как этот Рауль. Но главное заключалось в другом. Дело было успешно раскрыто. И всё оказалось именно так, как он и подумал в самом начале: банальная глупая шутка молодых людей, напившихся и не подумавших о последствиях…
Я заставлю их всех замолчать
В наушниках зазвучали удары тамбурина, начинавшего песню. Фаворит хит-парадов. «До меня дошли слухи». Это Марвин Гэй — певец, аранжировщик и музыкальный продюсер, стоящий у истоков современного ритм-энд-блюза. Марвин Гэй — один против всего мира… Тамбурин, гитара, медные духовые инструменты и… конечно же, голос… «О, спорим, ты гадаешь, откуда я узнал…»
Он приближался к восьмому километру, а проблемы у него начались уже на шестом. Трудно стало поддерживать удобный ритм дыхания. Сегодня ему точно не побить свой собственный рекорд. А нужно было бы ускориться. Другие бегуны уже совсем рядом. Их становилось все больше и больше. И как им это удается? Давай-давай, чёрт побери, ещё чуть больше двух километров.
И, вроде бы, я не начал слишком быстро, — подумал он. — Я уверен в себе, и я окрепну, я сейчас поддам мощи, как обычно.
«Должен сказать, что для меня стало сюрпризом…»
Он захотел ускориться сейчас же, но ничего не получилось. Резкая боль пронзила его левое плечо и руку. Ноги становились все тяжелее. Он начал спотыкаться.
«…До меня дошли слухи, что вскоре ты перестанешь быть моей. О, до меня дошли слухи об этом, и теперь я практически потерял голову…»
Другой бегун, пытаясь обогнать, не смог обойти его и толкнул. Гримаса боли исказила ему лицо. Он протянул вперед руку, повернулся вокруг своей оси и стал хватать соседних бегунов. Он упал на колени, глаза его затуманились, и он рухнул лицом вниз.
***
Человек, поколебавшись, вошёл в кафедральный собор Святого Спасителя. Окутанный сумраком неф был пуст, и сам храм с его многочисленными тёмными колонными, арками и сводами казался замысловатым лабиринтом. Свет снаружи, отфильтрованный витражами, создавал косые полосы, в которых плавно танцевала пыль. Он остановился в центральном проходе и огляделся. Его взгляд устремился на картины и благочестивые скульптуры, окружавшие его. Он подошёл к алтарю в дальнем конце церкви и долго смотрел на большое распятие, установленное в глубине. Он пожал плечами. Он спросил проходящего священника, может ли тот принять его исповедь. Тот задумался на секунду, возможно, удивленный просьбой, с которой люди обращались к нему все реже и реже. Потом он посмотрел на мужчину и улыбнулся ему. Он пригласил его пройти в исповедальню и, молитвенно сложив руки, сказал, что скоро придет.
***
Тело было обнаружено примерно в полдень — случайно. Одна супружеская пара пришла в собор, и женщину привлекла нога, торчавшая из исповедальни и не двигавшаяся. Сначала она просто подумала, что это кто-то молится, и высунутая нога даже немного позабавила её. Она представила, смеясь про себя, как священник случайно заснул, слушая признания прихожан. Затем, проходя мимо еще раз, она обнаружила то же положение ноги, и полная её обездвиженность показалась ей немного странной. Она подошла и скользнула взглядом за занавеску, которая не была полностью задернута. То, что она увидела, заставило ее замереть, а потом она громко закричала. Муж поспешно подбежал к ней. Она не могла оторвать взгляда от торчащей ноги. Он отдернул занавеску.
Мужчина лежал на полу. Взгляд его был неподвижен. Остекленевшие глаза его были открыты и безжизненно смотрели в потолок. Язык, казавшийся огромным, свисал изо рта. На шее виднелась темная полоса. Резная стенка, отделявшая священника от кающегося, была пробита. На теле лежал лист бумаги формата А4, и на нём было написано слово «лжец», подчеркнутое три раза и написанное заглавными буквами.
— О, чёрт! — это были единственные слова, которые мог сказать испуганный муж.
Он застыл в нерешительности, отступая назад. Затем он достал мобильный телефон, но тот вывалился у него из рук и грохнулся на пол. Он наклонился, чтобы подобрать его, не решаясь отвести взгляд от тела. Он искал упавший телефон, не глядя. В конце концов он нашёл его и кое-как набрал номер экстренной службы.
***
Через тридцать минут собор был полон народа. Врачи скорой помощи, полицейские в форме и в штатском, техники — все были чем-то заняты. Тело положили на носилки. После того, как были получены первые показания, обнаружившая труп пара была взята на попечение медиков. Женщина, казалось, так и не могла оправиться от своего ужасного открытия, и врач ввел ей транквилизатор.
Комиссар Барде повернулся к своему помощнику, инспектору Лямотту, и вопросительно посмотрел на него. Тот достал из кармана видавший виды блокнот.
— Жертва — приходской священник. Отец Жан-Пьер Паком. На первый взгляд, ничего выдающегося. Тип — как все, всё обычно. Доктор Вердье в лаборатории просмотрит то, что мы нашли, но там практически ничего нет.
— Может, ничего и нет, но парня все-таки задушили и назвали лжецом. Наверняка, должно быть что-то ещё.
— На первый взгляд, его задушили ремешком от его же ризы. Если повезёт, мы сможем найти на нём следы ДНК. Ребята обыскали ризницу, и они сейчас работают в его служебной квартире, которая находится рядом. Мы будем держать вас в курсе.
— Это палантин, малыш, его задушили палантином священника, используемым для исповедей, а не ремешком. Хорошо, действуй.
Быстро проведённое предварительное расследование по делу отца Пакома вообще ничего не дало. Никаких серьёзных зацепок не появилось. Все показания свидетелей рисовали образ человека без проблем, доступного, общительного, эффективного в своих действиях. Даже попытка покопаться в гипотетических сексуальных историях с несовершеннолетними ничего не дала. Он никогда не делал резких движений и никогда не был связан с подозрительными молодежными группами. Никаких слухов, никаких сплетен. Всё, что удалось найти, это было утверждение соседки, которая сказала, что священник играл до поздней ночи с игровой приставкой, что она лично считала неуместным для представителя церкви. Многочисленные игры, найденные в квартире, подтвердили приверженность священника к играм-стратегиям и в некоторой степени к гонкам. Ни одного файла или носителя порнографического характера, никаких денег, долгов или странных вещей. Короче говоря, ничего такого, что могло бы объяснить, за что его назвали лжецом и убили.
Позже, во второй половине дня, в соборе восстановилось спокойствие. Из него вышли последние полицейские, и только яркая красно-белая сигнальная лента ограждала то, что свидетельствовала о недавней расправе, обрушившейся на ни в чём не повинного священника.
***
Он спал на скамейке в парке. Ему было холодно, и у него всё болело. Он больше не возвращался в свое прежнее жильё. Чтобы выжить, он болтался по рынкам и подбирал подпорченные фрукты и овощи, выброшенные торговцами. Он встал и быстро разгладил одежду. Он должен был снова действовать.
***
Комиссар Барде стоял на церковной паперти. Он поднял воротник своей бежевой куртки, чтобы защитить себя от ветра. Затем он поискал в карманах кисет, чтобы разжечь очередную трубу. В этот момент к нему подошел расстроенный инспектор Лямотт.
— Ничего не понимаю, шеф, с какой стороны тут подступиться?
Они отошли, чтобы пропустить носилки, на которых несли тело, покрытое простыней.
— Надо побольше думать и поменьше болтать…
— Господин комиссар?
Жорж Барде обернулся. Сотрудник полиции в форме делал ему знаки рукой. Рядом с ним стояла женщина. Он подошел к ним.
— У нас появился свидетель! Мадам видела всё. Она видела, как какой-то тип задушил священника. Он заговорил с ней, а потом ушёл, даже не тронув. Вы можете поверить в такое?!
— Итак, мадам, что вы тут рассказываете?…
Женщина испугалась и с трудом выдавила из себя.
— Это он говорил.
— Что конкретно он говорил?
— Что он тоже священник.
Комиссар Барде и инспектор Лямотт удивленно посмотрели друг на друга.
— Он также говорил, что уже умер один раз.
— Вы уверены, мадам… Мадам…
— Мартинон.
— Вы уверены, мадам Мартинон?
— Да, да… Он говорил с ним, пока… О, боже!..
Она зарыдала, и инспектор Лямотт протянул ей пачку бумажных платков.
— Не торопитесь, мадам. Давайте, обо всём по порядку…
***
— Но мы же не можем поставить под охрану всех священников!
— У тебя есть какое-то другое предложение? Очевидно, ему нужны только они. Несмотря на то, что он полный псих, он не тронул мадам Мартинон, когда она увидела, что и как он натворил. Он зол только на священников. Значит, мы будем следить за священниками. Обратись также в канцелярию епархии, не упусти там ничего.
— Но что я им скажу?
— Ты спросишь их, не знают ли они священника, который умер, а потом воскрес.
— Я не хочу выглядеть идиотом!
— Но это же их территория — подобного рода истории…
***
Убийство второго священника не успокоило его гнева и разочарования. Он сидел на скамейке в парке. Отчаяние мешало ему думать. Он поверил. Он всегда верил во всё это. Действительно верил. И теперь всё разрушилось. Оказывается, ему все время лгали. Они его обманывали, увлекая миражами. Они, они, они… Но кто были эти «они», если не священники. Хранители правды, чёрт бы их всех побрал! Но теперь он точно знал. И они, продолжавшие лгать, должны заплатить за это. Он сказал этому священнику, что всё знает. Но тот начал спорить, заявил ему, что нельзя делать общие выводы на базе его личного опыта, и призвал его молиться ещё сильнее, чтобы не впасть в уныние, которое считается грехом серьёзным и очень тяжким. Он заявил, что грех — это поступок, совершённый вопреки Закону божиему и по сути являющийся виной перед богом. Он напомнил, что ничто не должно раздражать нас и приводить в уныние, что надо смиряться и обращаться к богу с усердной молитвой. Молиться? Но это для него уже ничего не значило. Этот человек не только ничего не понимал, но и отказывался смотреть правде в глаза, и, поливая его запутанными словами, он поощрял его, утверждая, что всё это есть испытание, которое нужно преодолеть, и что он должен пережить это, и… Эти слова реально взбесили его. Он бросился на него, крича, чтобы тот замолчал, что он несёт какую-то ерунду, что он вообще ничего не знает. Сначала он ударил его раз, потом другой, а затем, когда тот начал возмущаться, он задушил его, сжимая ему горло все сильнее и сильнее. При этом он сказал ему правду. И этот грязный лжец просто обязан был замолчать, перестать рассказывать бредни, нести весь этот вздор, он должен был замолкнуть навсегда, он должен был заткнуться, заглохнуть… Сейчас же! Немедленно! Тело священника резко обмякло. Задыхаясь, весь в поту, он опустил его на пол и отступил на несколько шагов. Потом он резко обернулся и увидел её. Она вся дрожала и вдруг начала плакать.
Из всего времени, проведенного в семинарии, в молитве, в размышлениях, сегодня остались одни лишь руины. Его разум отключился. Он был опустошён открывшейся ему истиной. Всё было лишь иллюзиями, химерами, баснями… Но те, кто верил в иное, кто противостоял этой истине, в которую он верил, должны были затихнуть. Или же он заставит их замолчать, навсегда, одного за другим… Это — его настоящая миссия.
А эта женщина, которая увидела его, наверняка, донесёт на него. Тем хуже. Он не мог и не желал отступать. Он должен был продолжать начатое дело. И только они должны заплатить за торговлю ложью вразнос. Он не мог нападать на «невинных».
***
Комиссар Барде допивал свой кофе, когда появился инспектор Лямотт. Он держал в руке лист бумаги.
— Я был в епархии, шеф, и я не выглядел там дураком. Более того, они оказались весьма обходительны, но я все равно почувствовал некоторую неловкость. Ладно, тем не менее, можно сказать, что у вас, комиссар, в очередной раз проявилось фантастическое чутьё. Как выяснилось, полгода назад с одним из их священников случился приступ в разгар соревнований. Он регулярно тренировался, и все же, паф! Его подобрали работники скорой помощи и быстро доставили в университетскую клинику. Никто так ничего и не понял на медицинском уровне. Но отец Бюссон, вышедший из больницы через три месяца, с тех пор исчез с экранов всех радаров. Он не возобновил службу в церкви и не явился в епископство. Я послал к нему двух людей, чтобы посмотреть.
— Также стоило бы подумать о…
— Подготовить ориентировку на розыск? Представьте, это уже сделано.
— Ну ты даёшь! Пойдем со мной, мы должны побывать в больнице.
***
— Эрик Бюссон… Доставлен скорой помощью в связи с остановкой сердца во время спортивного забега шестого июня, в 12:45. Немедленно оказана помощь. Новые остановки сердца. Констатирована клиническая смерть в 13:05… Реанимирован в 13:08… Состояние стабилизировано. Неделю провёл в реанимации, затем был переведён в интенсивную терапию. Покинул больницу двадцать шестого сентября. Это всё.
Секретарша закрыла папку и подняла глаза на обоих полицейских.
— Он был мёртв в течение трех минут?!
***
Мужчина резко толкнул священника, и тот потерял равновесие. Он бросился на него и, прижав к стене, принялся душить.
— Вы не хотите слушать, да? А я донесу до вас правду, нравится вам это или нет. Однажды случилось так, что я умер. В течение нескольких минут я был мёртв. Моё сердце перестало биться. Они сказали, что я — труп. Я умер, я ничего не видел и ничего не слышал. Ни огней, ни духов, ни голосов. Никто меня там не встретил, никто не приветствовал. Никто! В том числе и он! Вообще никто! Там нет ничего и никого, вы слышите?
Он продолжал сжимать священнику горло, и тот замахал руками, пытаясь вырваться из его крепких объятий.
— Я был похож на вас. Я тоже был священником. Вся моя жизнь была посвящена ему. Я тоже рассказывал его историю, передавал его слова, его заповеди. Но все это оказалось ложью! Там ничего нет!
Схватив кончиками пальцев случайный предмет, священник нанес ему сильный удар по голове. Мужчина ослабил хватку. Он уставился на священника ставшими стеклянными глазами и рухнул на пол. Отведя взгляд, священник увидел, что держит в руках большое деревянное распятие, и оно покрыто кровью. Он разжал пальцы и выронил его…
***
— Он ведь был сумасшедшим, господин комиссар? Ведь мы же ничего не могли поделать? Мы же не могли даже предположить…
Инспектор Лямотт готов был расплакаться, но его начальник по-отечески обнял его за плечи и сказал:
— Послушай, малыш. Мы — хорошие полицейские, и нам не в чем упрекнуть себя. По крайней мере, в данном конкретном случае. Знаешь, одни говорят, что наказание необходимо как возмездие. Типа око за око, зуб за зуб. Подобное возмездие, кроме характера личного мщения, который оно на себе носит, совершенно случайно и зависит, например, от того, есть ли у преступника глаза и зубы. Другие требуют не грубого материального возмездия, но возмездия формального, не равенства между преступлением и наказанием, которое даже физически — невозможно, а соразмерности одного с другим. Установление этой соразмерности одни предоставляют лицу, которому нанесено зло преступлением, вводя таким образом произвол в область права. Другие же допускают в этом случае фанатизм. Или неизбежный рок. Или судьбу…
— Этот Эрик Бюссон точно был фанатиком!
— И он получил свое. Видишь ли, я в полиции уже много лет, и я уверен, что наказание должно следовать за преступлением. Кто-то скажет, как за злом — зло. Но мысль платить за зло злом вообще безнравственна. А как ты думаешь, справедливо ли производить другое зло (наказание), когда одно зло (преступление) уже существует? Да, справедливо. Ибо преступление и само наказание не всегда и не для всех составляют зло. Наказание, составляя зло для преступника, есть добро для нормальных людей.
— То есть вы хотите сказать, что и убийство не всегда есть зло? Убийство преступника — это же добро для других?
— А убивать на войне — это зло?
— Нет. Я думаю, что на войне не убивать — это грех. И тот солдат, который положит свой автомат, он — предатель, преступник, он совершает тяжкий грех.
— Я думаю, что тут ты совершенно прав, Морис. И в данном случае речь идёт не об убийстве человека. В данном случае шла борьба не с человеком, а с носителем зла.
— Человек же имеет право обороняться?
— Имеет. И он имеет право на праведный гнев. Другой вопрос, а имеет ли право такой человек быть священником? Честно скажу — не знаю. Ведь священник — это нечто особенное. Душа священника должна быть «чище самих лучей солнечных». Так имеет ли она право на пролитие крови? Не знаю, и давай не будем больше к этому возвращаться…
Двадцать пятый кадр
Внезапно экран загорелся, и в зале заседаний, преобразованном в кинозал, участники совещания увидели первые кадры. Это был черно-белый фильм. На экране появился человек, сидящий за столом.
— Это мой приемный отец, он в своем кабинете, — уточнил один из присутствующих.
Человеку на экране было около пятидесяти, он был брюнетом, одетым в белую рубашку, и он выглядел озабоченным. Он заметно нервничал, а потом начал говорить: «Меня зовут Вивон Мане, и я нахожусь в здравом уме и ясной памяти».
— Это его завещание? — спросил из темноты другой голос.
Первый заговоривший сделал знак погодить. А человек на экране продолжал: «За шесть месяцев серийный убийца убил шесть девушек и отправил в полицию фильм о том, как это было сделано. Чтобы привлечь их, он обещал им пробы на роль в снимающемся фильме. Он называл себя Подглядывающим — по аналогии с фильмом Майкла Пауэлла 1960 года, в котором главный герой находил удовольствие в съёмках убийств молодых женщин».
— У него, похоже, проблемы с речью, он болен? — мягко поинтересовался третий голос.
— Нет, подождите продолжения, комиссар, и вы сами всё поймёте.
«Полиция не может идентифицировать этого убийцу. Я могу сказать, что… Возможно… Я могу сказать, кто он. Я пока ещё не собрал все нужные доказательства… Но уже скоро. Это ужасно… Если я окажусь прав, то я знаю, как вывести его из всего этого, это будет несложно». Человек на экране замолчал, словно пытаясь отдышаться. «Я делаю этот фильм, чтобы сказать… А если со мной что-нибудь случится… Посмотрите фильм и не судите по внешнему виду, главное — не судите по внешнему виду».
После этого экран погас.
— И это всё?
— Да, это всё. А через три дня он был найден мёртвым, повешенным.
Включился свет. В комнате находилось четверо: комиссар Жорж Барде, инспектор Морис Лямотт и Жан Коберон, который до сих пор не сделал ни одного комментария, — человек примерно сорока лет, элегантно одетый, со светлыми волосами, зачесанными назад, и в тонких очках с красными дужками. Комиссар представил его в качестве психолога, который специализируется на поведенческом анализе. А четвертым был Тим Гленарсе — ему было около тридцати лет, и он приходился приёмным сыном человека из только что просмотренного фильма.
— Этот фильм нашли в бумагах вашего отца, и зачем было ждать шесть лет, чтобы принести его нам?
— Я не знал, что находится на этой пленке, комиссар. Когда он умер, я получил много разных вещей, и у меня не было времени изучить все подробно.
— Для всех Подглядывающий — ваш отец, а его самоубийство за день до слушаний в суде в качестве простого свидетеля было истолковано как признание. В этом фильме он говорит, что ему кажется, что он знает, кто настоящий убийца, и что он в состоянии предотвратить его злодеяния. Теперь, после его самоубийства, о Подглядывающем никто ничего больше не слышал. Если убийца и ваш отец не один и тот же человек, это означает, что он вывел его из игры, и мы не знаем — как. Но он добавляет, что если с ним что-нибудь случится, то это будет означать, что последнее слово осталось за убийцей. Однако почему тогда Подглядывающий, не имея больше никаких препятствий, прекратил убивать?
Вопрос остался без ответа, и тут заговорил психолог.
— Это вы обнаружили своего отца?
— Да, после того, как вернулся из клиники.
— Из клиники?
— Да, я — медбрат, и я забочусь об очень пожилых людях. И я имею обыкновение находиться рядом со смертью. Даже среди пожилых людей есть самоубийцы, знаете ли.
— Ваш отец был монтажёром, вы с детства находились в кинематографической среде, и это не стало вашей работой? Это вас не интересует?
— Напротив, кино завораживает меня, но я не склонен к нерегулярной работе с большими перерывами.
— Я вас понимаю. Но вернёмся к нашим делам. Позади вашего отца, над комодом, на котором стоит статуэтка, видна афиша фильма.
— Это афиша фильма «Бойцовский клуб», выпущенного в 1999 году. В главных ролях там играли Брэд Питт и Эдвард Нортон.
— А почему ваш отец выбрал афишу именно этого фильма?
— Я думаю, он нравился ему. А статуэтка на комоде — это изображение демона Пазузу, который появляется в фильме «Изгоняющий дьявола».
— Какая может быть связь между этими двумя фильмами? — спросил комиссар Барде.
— Я не знаю.
— Давайте ещё раз вернемся к нашему фильму, — предложил психолог.
— Смотрев его, я чувствовал дискомфорт, — констатировал комиссар после второго просмотра.
— Я тоже, — подтвердил инспектор Лямотт.
— То, что мы имеем здесь, это кино, и, вполне вероятно, именно поэтому вы и чувствуете себя плохо, так просто задумано, — сказал психолог.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, комиссар… У нас имеется персонаж, которому явно неудобно, тревожно, он говорит спонтанно, линейно, в одной прямой последовательности, если говорить о технике. Кадр выстроен так, чтобы направить наш взор на афишу и статуэтку на заднем плане.
— И какой вы из этого делаете вывод?
— Я думаю, что он пытается нам что-то сказать. Может быть, указать на то, кто убийца.
— Но как тогда расшифровать это послание, если это послание? — спросил молодой инспектор.
Психолог повернулся к Тиму Гленарсе.
— Как давно появились эта афиша и эта статуэтка?
— Не так давно, по крайней мере, мне так кажется. Я был у него в кабинете, в его логове, в которое другие проникали лишь в очень редких случаях, за несколько месяцев до его смерти. И в тот день не было ни афиши, ни статуэтки, а в кабинете все выглядело, как обычно, то есть находилось в полном беспорядке.
— Это подтверждение того, что всё тут не случайно, всё продумано. Помните его фразу, где он повторяет слова «не судите по внешнему виду». Он что-то хочет нам сказать. Пересмотрим фильм еще раз.
***
— Ну, и вам что-нибудь стало яснее? — поинтересовался комиссар Барде после просмотра.
— Как я уже говорил ранее, в этом фильме, как и в любом кино, ничто не случайно, всё имеет какой-то смысл. Постановщик сознательно выбрал то, что он показывает, и как он это показывает.
— А как по-вашему, этот фильм раскрывает личность убийцы?
— Да, комиссар. Вернемся к фоновому изображению — к афише и статуэтке. Во-первых, «Бойцовский клуб», кто видел этот фильм?
— Я видел, но это было несколько лет назад, — ответил комиссар.
— Я тоже, — подтвердил инспектор Лямотт.
— А вы, месье Гленарсе?
— Я смотрел его три раза.
— А «Изгоняющего дьявола»?
Все заявили, что смотрели и не один раз.
— Что вы можете сказать о статуэтке?
— Это изображение демона, вселившегося в девушку, того самого, в отношении которого и проводилось изгнание, — ответил комиссар Барде.
— Именно её старый священник-археолог обнаружил при раскопках в Египте в начале фильма, — подтвердил его молодой помощник.
— На самом деле — в Ираке, но это неважно. Что касается этой статуэтки, говорят, что режиссер Уильям Фридкин, использовал её в качестве скрытого кадра, давя на подсознание, чтобы усилить эффект тревоги у зрителя.
— Ничего себе! Так вот почему мы испытывали волнение, смотря этот фильм.
— Получается, что наличие этой статуэтки в кадре произвело эффект недомогания, которое явно испытали все, и это было преднамеренно подстроено Вивоном Мане?
— Это не так просто, комиссар, и я к этому еще вернусь.
— А «Бойцовский клуб»? Какое он ко всему этому имеет отношение? Это не фильм ужасов, и там нет никаких статуэток.
— Нет, комиссар, это не фильм ужасов, и там нет ни одного изваяния. Господа, вы можете просуммировать всё нам известное в двух словах?
— Ну, это не очевидно, — начал инспектор, — но это больной. Я имею в виду, что центральный персонаж психически болен, он шизофреник. А в конце, чтобы освободиться от своего злобного подобия, у него не было иной альтернативы, кроме как покончить с собой.
— А в этом фильме нет скрытых кадров, месье Гленарсе?
Молодой человек подскочил, он явно не был готов к вопросу психолога.
— Э-э, есть, конечно. Есть несколько изображений персонажа, которого играет Брэд Питт, и они вставлены там по крайней мере четыре раза в течение первых двенадцати минут.
— С какой целью?
— Для того, чтобы усилить идею раздвоения личности, от которого страдает персонаж, сыгранный Эдом Нортоном, — ответил Жан Коберон.
— Таким образом, в обоих фильмах имеются скрытые кадры, подсознательные образы, и связь между ними заключается именно в этом. И к чему нам всё это?
— Монтаж, комиссар.
— Что за монтаж? Этот фильм снят последовательно, как и те, что были получены от серийного убийцы молодых женщин. Кроме того, все сцены сняты в один приём, без перерывов.
— Это правда, комиссар, но разве опытный монтажер удовлетворится тем, что сделает просто фильм, у которого нет никакого второго плана? Мы говорим о подсознательных образах, вставленных при монтаже. Я думаю, что Мане указал нам на то, что нужно искать 25-й кадр.
— Какой еще 25-й кадр? — переспросил инспектор Лямотт.
— В кино, чтобы создать иллюзию движения, кадры идут со скоростью 24 кадра в секунду. И зрение человека способно различать не более чем 24 кадра в секунду. Если вставить 25-й кадр, он будет давать отображение на сетчатку, но вы не сможете воспринимать его сознательно. То есть инородный кадр минует сознание, воздействуя сразу на подсознание. В любом случае, факт остается фактом: наш мозг будет его интерпретировать, но без вашего ведома. Я всё правильно говорю, месье Гленарсе?
— Да, совершенно верно.
— То есть вы утверждаете, что этот фильм содержит такие изображения?
— Да, комиссар. Инспектор, прокрутите-ка нам его медленно, кадр за кадром. Я убеждён, что мы найдём то, что ищем, и очень быстро.
И действительно, достаточно скоро появилось изображение, которое никто не видел, смотря фильм в обычном режиме. Это был другой Мане, он стоял перед комодом, усмехаясь и размахивая топором — оружием, которым были убиты шесть молодых женщин. Всеобщее удивление быстро прошло, и по просьбе комиссара весь фильм просмотрели ещё несколько раз — кадр за кадром, и образ другого Мане был замечен несколько раз.
— Мне очень жаль, месье Гленарсе, но это подтверждает, что ваш отец — это и есть Подглядывающий.
— Но тогда, — уточнил инспектор Лямотт, — почему этим фильмом он, с одной стороны, пытается очистить свое имя и в то же самое время вставляет туда изображения, которые разоблачают его? Как-то это непонятно.
— Если позволите, — заговорил психолог, — я хотел бы отметить, что убийца — его двойник. Этот человек действительно очень болен. Помните, «Бойцовский клуб» и ваше резюме о главном герое: больной, шизофреник. На самом деле, персонаж страдает от ДРИ, то есть от диссоциативного расстройства идентичности. Проще говоря — от раздвоения личности. Это то, что и хотел нам сказать Мане. Ваше прошлое расследование это подтверждает, я прочитал протоколы: Мане имел манию преследования, у него был культ таинственности, а иногда он просто «слетал с катушек». Эти симптомы часто встречаются при расстройствах личности. Он не был самим собой, когда совершал свои преступления, и он не помнил, что он делал. Но потом у него, наверное, возникли сомнения, ведь появилось же каким-то образом это изображение, вероятно, фотография, сделанная им самим, когда он находился в кризисном состоянии. Есть и много других признаков. Он начинает словами: «Меня зовут…» И это так, ибо мы не есть наше имя, и он на самом деле не знает, кто он и кто говорит. Потом он сообщает, что ему легко будет устранить убийцу, и он молит нас, если с ним что-нибудь случится, посмотреть этот фильм и при этом не судить по внешнему виду. Вы были правы, сомневаясь в самоубийстве вашего отца.
— Почему? Я не понимаю.
— Как и в фильме «Бойцовский клуб», убив себя, он убил Подглядывающего. Это действительно единственное убийство, совершенное вашим отцом, — сказал комиссар Барде.
***
Некоторое время спустя полицейский и психолог стояли у окна и провожали взглядом силуэт Тима Гленарсе, удаляющегося по слабо освещённой улице.
— Вы понимаете, комиссар, что существуют две возможные версии, не так ли?
— Да, я это знаю.
— Две версии? — переспросил подошедший к ним инспектор Лямотт.
— Да. Либо Мане уничтожил своего двойника, либо это его двойник одержал верх. Вставка скрытых кадров предполагает, что Мане предполагал второй вариант.
— В любом случае, результат один и тот же. Подглядывающего больше нет. Я нашел свою записную книжку тех времен, и я составил анаграмму от имени Вивон Мане.
Комиссар повернулся к психологу
— Тут есть нечто, что может вас заинтересовать. Это анаграммы. Знаете, это такой прием, состоящий в перестановке букв или звуков определенного слова или словосочетания, что в результате дает другое слово или словосочетание. Он был совершенно болен анаграммами, и он считал, что они позволяют, если они что-то значат, глубже понять личность человека.
— Они также влияют на поведение, но они очень коварны, потому что большую часть времени скрыты. Это — тот же подсознательный образ, сознание его не обнаруживает, но подсознательно это регистрируется. Так вот для Вивон Мане анаграмма такова — вина во мне. Интересно, не правда ли?
— Очень интересно и даже тревожно, — заметил инспектор Лямотт.
Комиссар Барде вздохнул, достал из кармана свою любимую трубку из бриара и повернулся к психологу.
— Теперь Тим Гленарсе действительно знает правду. Если она не полностью реабилитирует его отца, то он должен довольствоваться хотя бы тем, что знает, что на самом деле это был как бы не он.
— Но ему всё же потребовалось шесть лет, чтобы принести нам плёнку.
— Это потому что…
— Потому что он не знал, что на ней, и у него не было времени изучить все подробно, именно так он сказал.
— Вы ему не верите?
— Что меня удивляет, так это то, что вы в это поверили. Действительно ли это просто совпадение, что истина всплыла только сегодня? Шесть лет спустя после смерти отца, который за шесть месяцев убил шесть молодых женщин. Получается число 666, а это ещё один символ, знак дьявола. Число зверя, упоминаемое в Библии, под которым скрыто имя ставленника Сатаны. Это просто забавно, что мы с вами находимся не в «Изгоняющем дьявола» или не в какой-то другой подобной истории.
— Я почувствовал ваш интерес к Гленарсе, и что вы можете ему предъявить?
— Любитель кино, сын профессионального монтажёра находит пленку в бумагах своего отца, покончившего с собой и подозреваемого в том, что он — серийный убийца, и он ждёт целых шесть лет, чтобы этим заинтересоваться?
— И в самом деле — странно.
— Мы смотрели этот фильм несколько раз, мы обнаружили истину, а он оставался совершенно спокойным. Если Вивон Мане был его настоящим отцом, я боюсь, что и он тоже — жертва неких поведенческих расстройств.
— И что позволяет вам так говорить?
— Это просто ощущение, возможно, что-то… подсознательное. Дело в том, что этот молодой человек поставил меня в тупик.
И тут в разговор вновь вступил инспектор Лямотт, держа записную книжку в руке.
— Я тоже не знаю, что и думать об этом Тиме Гленарсе… Но вот его анаграмма, я тут попробовал кое-что составить, что вообще приводит меня в замешательство.
— Почему? Что там получается?
— Ангел смерти…
Убийство в прачечной
Мишеля Луазона инспектор Лямотт знал задолго до того, как стал служить в полиции. Они были старыми приятелями, но последнее время виделись нечасто.
Как же приятно было услышать всегда бодрый голос Мишеля, которого, казалось, ничто и никогда не могло привести в уныние:
— Частный сыщик Мишель Луазон к вашим услугам.
— Как идут дела? — спросил инспектор.
Собственно, вопрос это можно было и не задавать, достаточно было взглянуть на пустой стол из светлого дерева и прожжённый в нескольких местах ковёр на полу.
— Как видишь
— Значит, неважно.
Мишель Луазон пожал плечами и улыбнулся.
— Именно поэтому я и пришел к тебе, — продолжил инспектор. — Хочу предложить тебе работу. Ты ведь, если я правильно понял, сейчас свободен?
— Вот так всегда! Нет бы, заглянуть просто так без всякого дела, мы ведь давно не виделись. Но я все равно рад тебя видеть. Ты сказал, что хочешь предложить мне что-то достаточно деликатное, я не ослышался?
Что Лямотту всегда нравилось в Мишеле — он всё понимал с полуслова.
Иногда он понимал даже больше, чем ему говорили.
— Я готов выслушать тебя, но не сейчас. Сейчас я немного занят, но после шести я буду у тебя в полицейском участке на улице Корделье.
Заявление о том, что Мишель Луазон «немного занят», показалось инспектору совершенно лишним и лишённым каких-либо оснований.
— Занят? — переспросил он. — Спустись на землю, Мишель. Сейчас ты ничем не занят, и мы оба это прекрасно знаем.