Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Габриэль Мулен

Прекрасная ночь, чтобы умереть

Прекрасная ночь, чтобы умереть

Полицейский в униформе позвонил в дверь.

— Месье Луазон?

— Да, это я.

— Не соизволите ли проследовать за мной?

Мишель Луазон почувствовал, что утро начинается совсем не так, как ему хотелось бы. Накануне он весь день работал, и сейчас у него было лишь одно желание — поспать.

— В какой участок?

— На улице Корделье.

— Отлично, у меня там работает пара добрых приятелей. Надеюсь, что это не шутка.

***

Мишелю Луазону было лет тридцать-тридцать пять.

Лет десять назад он переехал в Экс-ан-Прованс откуда-то из Бургундии. Как и все бургундцы, он был светловолосым и голубоглазым. Уже в Эксе он познакомился и подружился с инспектором полиции Морисом Лямоттом.

Мишель Луазон рано стал сиротой и начал сам зарабатывать себе на жизнь. Обладая живым умом и незаконченным юридическим образованием, он не мог видеть себя вне увлекательных полицейских расследований.

Однажды Лямотт спросил, почему его друг стал частным сыщиком, а не попытался устроиться в полицию. Мишель долго молчал, а потом сказал:

— Знаешь, Морис, каждому человеку отведено определенное время, и тратить его нужно на то, что реально по душе. Единственное, чего человек не должен делать никогда, это вступать в конфликт с законом — даже если закон этот ему совсем не по душе. И при всем при этом, важно не терять независимость.

Вот так, не больше и не меньше.

Частное сыскное агентство Мишеля Луазона, как он сам себя называл, долгое время еле сводило концы с концами, сам Мишель занимался слежкой за неверными женами и мужьями, и это, в конце концов, начало приносить ему кое-какой доход.

По душе ли это ему было? Вряд ли, но как иначе он мог встать на ноги?

А когда, наконец, встал, то уже мог позволить себе выбирать дела по вкусу и получать от работы истинное удовольствие.

Инспектор полиции Морис Лямотт сотрудничал с Мишелем Луазоном несколько лет, и уж и не помнил, сколько расследований тот провел по его поручениям. Наверняка, не меньше десятка.

Их тандем уже проявил себя. И проявит вновь, в этом можно было не сомневаться…

***

— Это самоубийство, Луазон.

— Вы уверены, комиссар?

Комиссар Барде кивнул. Такой вывод было сделать совсем не сложно: два выстрела в висок, явные следы пороха на руке. Тут не было и тени сомнений.

Пятидесятилетний комиссар Барде выглядел уверенно и важно, производя на окружающих особое впечатление своими шикарными военного типа усами. С первого взгляда можно легко догадаться, что начальник в полицейском участке на улице Корделье — именно он.

Двадцатидевятилетний инспектор Морис Лямотт выглядел куда скромнее. Вокруг его глаз лежали глубокие тени, придавая его лицу печать совсем не свойственной людям такого возраста безмерной усталости. Если бы не пистолет, пристроенный в подмышечной кобуре, которая стягивала ему плечо, его можно было бы принять за недоучившегося студента или молодого официанта. Тем не менее, от всех остальных полицейских инспекторов его отличали особое чутье и расторопность. Благодаря этому, комиссар Барде относился к Морису Лямотту почти по-отечески и старался всегда брать с собой, лично обучая премудростям полицейского ремесла.

Комиссар Барде закурил свою любимую трубку из бриара и с мундштуком из акрила. Инспектор Лямотт хорошо знал все привычки своего шефа и мог легко отгадать, смотря на его приёмы при курении, в хорошем ли он или в дурном расположении духа. Когда Жорж Барде бывал всем доволен, и душа его была спокойна, то обыкновенно он курил с прохладой и расстановкой, затягивался и глотал с наслаждением табачный дым, выпуская его ртом и носом, тихо, ровно и без всяких порывов; когда же комиссара тревожила какая-нибудь неприятная мысль, он вовсе не упивался ароматическим дымом, а просто дул изо всей силы, крепко сжимая пальцами чубук. Сейчас был именно тот случай. Комиссар Барде был обеспокоен непредвиденными обстоятельствами: хотя покойный находился в составе его команды уже почти семь лет, он практически ничего о нем не знал. Он даже не знал, был ли он женат, и сможет ли кто-нибудь организовать его похороны? К счастью, имелся Луазон, приятель Лямотта, с которым Жюльен Фабр жил в одном доме, и с его помощью комиссар надеялся как можно скорее уладить все формальности.

— Он жил один.

— И… Как бы это сказать… Его смерть вас удивляет?

— Нет!

— Нет?

— В пятницу вечером он сам сообщил мне об этом…

— И вы ничего не сделали, чтобы его отговорить?

— Нет, и потом, я не очень-то ему поверил. Он был таким веселым…

— Веселым? — переспросил комиссар Барде и принялся теребить свои усы. Это была его вредная привычка: если Жорж Барде чего-то не понимал, он начинал приглаживать свои черные усы. А в данный момент он действительно не понял, о чем толкует ему Мишель Луазон.

— Ты хочешь сказать, — вмешался в разговор инспектор Лямотт, — что он был чему-то рад? Но чему?

— Это удивительно! Жюльен Фабр выглядел счастливым… А еще он вдруг сказал мне: «Прекрасная ночь, чтобы умереть!»

— И это не заставило вас что-то предпринять?

— Нет, он же был таким шутником…

***

Вошли люди с носилками и спросили, могут ли они унести тело. Жестом комиссар Барде дал согласие на это и пробормотал сквозь зубы, но достаточно громко, чтобы его услышали:

— Что за странная идея — покончить жизнь самоубийством в участке… И тем более — в моем кабинете. Начальство в Марселе устроит истерику!

Мишель Луазон решил воздержаться от комментариев по поводу этих эгоистических соображений и отвернулся, чтобы понаблюдать за уносом тела своего соседа. И тут он вдруг обратил внимание на одну деталь:

— На нем очки?

— Да, действительно! — констатировал его друг инспектор Лямотт.

— И у него чернила на пальцах?

— Да, я уже отметил это в отчете.

— То есть он оставил сообщение, чтобы как-то объяснить этот свой поступок? Нашли письмо или записку?

— Нет.

Двое мужчин унесли тело.

Мишель Луазон начал осматривать помещение.

— Вам так интересно в моем кабинете?

— А вас, господин комиссар, это беспокоит больше, чем то, что Жюльен Фабр умер?

По пути к выходу он повернул голову к письменному столу и увидел там мелькающий маленький оранжевый диод.

— Комиссар?

— Что там еще?

— Это вы включили компьютер?

— Нет. Я только что приехал. Ведь я с сегодняшнего дня должен был находиться в отпуске, а тут — такое…

— Но он работает.

— Должно быть, я забыл выключить его прошлым вечером… Я спешил, видите ли… Я должен был быть сегодня у свекрови в Кассисе, на берегу моря… Представляете, старушка готовит фуа-гра как никто другой…

— Я рад за вас, господин комиссар! Не возражаете, если я проверю?

— Проверите что? — спросил Жорж Барде, погруженный в воспоминания о своих тихих семейных радостях.

— Ваш компьютер. Можете нажать на пробел!

Комиссар был явно раздражен происходящим и этим зазнайкой, который вдруг решил разыгрывать из себя специалиста из Скотленд-Ярда под тем лишь предлогом, что его сосед счёл нужным приехать и покончить с собой на его столе. Этот Жюльен Фабр был тем еще… Министерство просто навязало ему его несколько лет назад. Комиссару этот Фабр никогда не нравился, хотя, по правде говоря, ему никогда не приходилось жаловаться на его работу, но Фабр был молчаливым и, когда его служба заканчивалась, он тут же исчезал. Почему, черт побери, он вернулся ночью в участок, чтобы наложить на себя руки?

— Смотрите!

Прибор включился. На экране появилось сообщение, выполненное черными буквами на синем фоне.

— Вот то, что мы искали: «Нет больше сил бороться. Жизнь надоела. Причин тому много». Лаконично и так на него похоже! — заключил инспектор Лямотт, нажимая клавишу «Print Screen».

Комиссар Барде выглядел очень довольным. У него имелось вещественное доказательство.

— Дело закрыто! — объявил он.

— Я до сих пор не могу в это поверить.

— И все-таки вам придется это сделать. Прощайте, старина Луазон, и примите мои соболезнования.

Со вздохом облегчения комиссар Барде проследил за тем, как выходит Мишель Луазон. Этот парень определенно раздражал его. На самом же деле, он принимал на себя всю агрессию, которую комиссар невольно испытывал к Жюльену Фабру.

***

Мишель Луазон попытался привести в порядок свои мысли. Его целью теперь должны были стать поиски преступника. Он попытался вспомнить тот день, когда он встретил своего соседа в пивной «Химера». Жюльен Фабр, в противоположность его изнуренному настроению последних месяцев, был совершенно расслаблен. Настроение в пивной у всех было приподнятое, а некоторые посетители уже выглядели изрядно подвыпившими.

Они с Жюльеном Фабром давно приятельствовали. Несколько смущаясь, Луазон протянул Фабру футляр. И, словно извиняясь, он сказал, что это всего лишь ручка. Просто так, дружеский подарок. Жюльен поблагодарил его словами «это хорошо, посмотри, что стало с моей» и показал свои пальцы, измазанные синими чернилами. Затем он сунул новую ручку в нагрудный карман. Потом разговор пошел о жизни, и Мишель Луазон заметил:

— Никогда не видел тебя таким.

— Я на грани, старина, я на грани!

— Что такое?

— Мне кажется, я нахожусь у цели, и если я не смогу довести дело до конца, я рассчитываю на то, что ты его закончишь.

— Что я должен закончить?

— Ты скоро все поймешь. А сегодня — просто прекрасная ночь, чтобы умереть! Что же касается тебя, то следи за некрологами, старина!

Каждое слово, сказанное Жюльеном Фабром, всплывало в памяти Луазона. Ему же тогда на миг показалось, что его сосед просто смеется над ним.

***

Несколько лет назад дело о массовых преступлениях буквально поставило полицию на уши. Семь молодых женщин ушли из жизни, и никто не нашел ни малейшей причины. Убийца был аккуратным: ни следов, ни отпечатков. Он не был идентифицирован, по крайней мере, не был отмечен как сексуальный преступник.

Дочь Жюльена Фабра оказалась одной из первых жертв. С этого дня ему оставалось только найти ее убийцу. Он собрал большое досье, в котором подробно рассказывалось о полицейском расследовании. Газетные статьи были точны и хорошо документированы. Дело в том, что одна журналистка шаг за шагом следила за действиями полиции. Увы, она стала последней жертвой.

Мишель Луазон был в курсе этого дела. Они с Жюльеном Фабром проводили долгие вечера, обсуждая его, перелистывая страницы досье в поисках намека, который мог бы подсказать им новые пути.

***

Мишель Луазон закрыл глаза, и его охватило беспокойство. Этот поиск, который он в свое время принимал за интересное упражнение для мозгов, оказался роковой реальностью. Искать в одиночку убийцу своей дочери мог только Жюльен Фабр.

Наступила ночь. Частный детектив Луазон был охвачен сомнениями — слишком много вопросов роилось у него в голове. Ему нужно было обсудить это с кем-то. И у него мелькнула мысль, что его соображения могут заинтересовать прессу. Он позвонил в местную газету, и его без особых проблем соединили с главным редактором. Оказалось, что тот знает Жюльена Фабра.

— Несколько лет назад мы очень заинтересовались целым рядом преступлений. Мы неплохо поработали тогда, но с тех пор я потерял его из виду. А что с ним?

— Полиция считает это самоубийством, но я склоняюсь скорее к убийству.

— Убийству? А расследование начато? Могу я с вами встретиться, инспектор?

— Нет, нет, я не полицейский. Я просто один из его друзей.

— Я не понимаю. Почему вы позвонили мне?

— Комиссар Барде не желает выслушивать мои доводы, предположение об убийстве в его кабинете его не очень-то устраивает. И я подумал, что пресса…

Мишель Луазон был ошеломлен: возможно, на самом деле он ошибался.

— Хорошо, я вас понимаю. И где мы можем увидеться?

— Если вы не возражаете, я предлагаю зайти ко мне домой. Я жду важного звонка.

— По поводу этого дела?

— Нет, нет, моя семья сейчас находится в отпуске в Альпах, и с утра горнолыжная станция там заблокирована оползнем.

— Ладно, без проблем, дайте мне ваш адрес, я посмотрю, могу ли я кого-нибудь послать к вам.

***

Жозеф Жубер повесил трубку. Проведя обеими руками по лицу, он на мгновение задумался. В свое время он работал стажером у той самой Кристины Меневаль. С ней он узнал всё о профессии журналиста. Очень упрямая, она никогда не бросала следа и всегда шла в своих расследованиях до конца. Это была настоящая пассионария, которая, увы, стала жертвой своего же ожесточения. Бесстрашный Жозеф Жубер перехватил эстафету. Он стал репортером, а потом — главным редактором. Это нервное существо всегда было наготове, вглядываясь в малейшую щель. И он умел преподносить добытые сведения так, чтобы изо дня в день держать своих читателей в напряжении. В эпоху компьютерных игр и телевизоров он был виртуозом привлечения внимания. Тиражи газеты при нем резко увеличились, и сотрудники зажили очень хорошо.

Жозеф Жубер стал заметной личностью. Про него говорили, что для достижения своих целей он готов на все и никогда не теряет хладнокровия. Конечно, в этой среде, где ставки столь велики, любые удары кажутся допустимыми. Хорошая информация, вышедшая в нужный момент — это сотни голосов, перешедших из одного в другой лагерь.

***

Мишель Луазон был поражен: сам Жозеф Жубер лично поднял свой зад, чтобы услышать то, что он хотел сказать. Он поставил его в известность о последних событиях.

— Сообщение, оставленное на компьютере, заставляет предположить, что Жюльен Фабр покончил с собой.

— Предположим, но вы сказали, что обнаружили нечто странное.

— Жюльен Фабр был дальнозорким, он использовал очки только для чтения и письма. Так вот, он был в очках, когда умер… А на пальцах у него были чернила.

— Чернила? И что тут такого?

— Его старая ручка текла. Я подарил ему новую. Мы встретились в конце дня, и когда мы расстались, у него были чистые руки. Я уверен, что Жюльен Фабр что-то написал перед смертью, и он хотел, чтобы я это знал, иначе он использовал бы свою новую ручку.

— Вы знаете, человек, который отдает себя в руки смерти, не всегда находится в своем уме. Возможно, он машинально вытащил старую ручку. Со мной такое часто случается, мы же привязаны к старым вещам, хотя они почти не используются.

— Наверное, вы правы!

— Допустим, он хотел что-то написать. Он взял ручку, надел очки и не нашел листок бумаги. Разве вы не говорили мне, что он сумасшедший пользователь, и что может быть естественнее, чем оставить сообщение на компьютере.

— Я чувствую себя нелепым. Не желаете ли что-нибудь выпить?

— С удовольствием. Так нам будет даже удобнее все хорошенько обдумать.

— Жюльен Фабр умер от двух выстрелов в висок. Почему два выстрела?

— По-моему, это часто бывает, когда в шоке палец второй раз нажимает на спусковой крючок. Вообще-то два выстрела подряд с совершенствованием стрелкового оружия — это вполне обычное дело.

— Но как объяснить, что он сказал мне, что находится у цели?

— Не знаю, будем искать. Вы уверены, что он говорил о каком-то деле?

— Нет. Уже несколько недель он не говорил мне об этом. Казалось, он признал себя побежденным. У него уже не было сил. И больше его ничто не интересовало.

— Короче, он был подавлен…

— Вы правы. Я был под очень сильным впечатлением, увидев его мертвым. Я, наверное, зря вас потревожил.

— Не волнуйтесь. Вы знаете мою репутацию. Я лично проработаю это дело, и если найдется хоть что-нибудь, то я обязательно буду об этом знать!

Вдруг у Мишеля Луазона в уме все прояснилось. Смерть Жюльена Фабра не останется необъяснимой. Жозеф Жубер найдет ключ, он уверен в себе. Он встал и предложил своему гостю записки Жюльена Фабра, которые у него находились.

— Почему бы не начать с этого? — сказал журналист. — Решение, несомненно, есть. Одолжите мне это досье, я его тщательно изучу.

***

Натали Луазон решила отвести детей к их отцу. Там они были бы в безопасности, нашли бы чистую одежду и свои замечательные вещи.

— Пойдем-пойдем, мама!

— Чёрт! Мы сделаем папе сюрприз!

Габриэль осторожно открыл дверь и молча проскользнул в прихожую в сопровождении своей маленькой сестры. Они были поражены, увидев в квартире одинокого незнакомца. В руке у него была тяжелая бронзовая статуэтка из гостиной, которую он поглаживал ладонью. Оба ребенка и их мать лишились дара речи.

Вдруг Мишель Луазон вышел из своего кабинета и воскликнул:

— Дети мои, но как это? Я пытался дозвониться до вас весь день, но линии были отрезаны.

Они радостно поцеловались. Детям было, о чем рассказать. Они объяснили, что доехали на фуникулере до «уровня 3000», а потом спустились оттуда на лыжах в соседнюю долину, а потом взяли машину до Шамбери…

— Хмм… Я не хотел бы вас больше беспокоить, — вмешался Жозеф Жубер, — поскольку произошло восстановление маленькой семьи…

— А-а! Извините, вот это досье, и если вы сможете что-то сделать…

— Рассчитывайте на меня.

— До свидания. Спасибо, что пришли. Я жду от вас вестей.

Когда журналист вышел, Натали не без любопытства спросила:

— Кто это был?

— Ты не узнала его, это Жозеф Жубер.

— Я не думала, что он такой маленький. А ты что, теперь и в политику лезешь?

Мишель успокоил ее и отправил детей в свои комнаты.

— Что-то серьезное?

— Жюльен Фабр мертв!

И Мишель Луазон подробно рассказал жене о происшествиях. Натали, у которой не наблюдалось большой симпатии к покойному, слушала внимательно.

— Знаешь, я немного ревновала. Как только он звонил, ты убегал. Я думаю, ему не нравилась наша пара, но он не заслуживал того, чтобы закончить вот так.

Мишель предложил Натали переночевать у него. Он хотел было предложить ей спальню, но она осталась тверда: они проездом, и она будет спать на диване в гостиной.

***

Мишель Луазон был счастлив. После этого суматошного дня знать, что Натали в его стенах, — это наполняло его приятной непринужденностью. Между ними наконец был зарыт топор войны. Они могли разговаривать друг с другом, как два цивилизованных существа, есть вместе за одним столом, с детьми, как нормальная семья. Может быть, именно смерть Жюльена Фабра дала событиям такой поворот? Луазон даже рассердился: как он мог позволить дружбе с соседом поставить свою пару в такое неловкое положение?

— Мишель, я могу войти?

Не дожидаясь ответа, она проскользнула в спальню, потом в кровать.

— В твоем доме холодно.

Предлог или нет, но Луазон был в восторге от того, как все обернулось. Он немного приблизился к Натали.

— Нет, послушай, Мишель. Я все размышляю над тем, что ты мне рассказал. Что-то тут не так. Когда мы вернулись домой с детьми, мы застали этого человека, журналиста, и у него был такой странный вид, словно его схватили с поличным.

— Что ты хочешь этим сказать?

— В руке у него была тяжелая бронзовая статуэтка… Странно. Ты этого не заметил, так как дети на тебя набросились, а вот я наблюдала за ним, потому что не знала, кто он такой, и я нашла его взгляд… виноватым.

— В каком это смысле?

— Тебе же известно, что я знаю досье Жюльена Фабра наизусть, так как слышала, как вы его обсуждали. А что, если виновник тут — Жозеф Жубер?

— Жубер??? Ты с ума сошла!

— А почему бы и нет? Он следил за расследованием шаг за шагом, в компании с Кристиной Меневаль. Разве у него нет репутации человека, который сам создает все события? После нескольких убийств он обманул ее и занял ее место. Ты знаешь продолжение: карьера, которой многие теперь завидуют. По стечению обстоятельств, о которых мы не знаем, Жюльен Фабр заподозрил его, заговорил с ним об этом и дал себя убить.

— Жюльен Фабр был гораздо хитрее.

— Но все-таки он был убит! Как и то, что чуть не случилось с тобой, только что: я все больше убеждаюсь, что статуэтка была предназначена для твоей головы.

— Но тогда…

— Да, но как доказать все это, это же только мои догадки.

***

Жозеф Жубер немного волновался. Как поведет себя этот Луазон? Если бы он хорошо контролировал его, ему не пришлось бы его ликвидировать. С завтрашнего дня ему придется встретиться с ним снова, чтобы узнать побольше, но ему нужно будет вести игру осторожно, чтобы все не пошло так, как прошлой ночью в полицейском участке…

— В январе 1964 года, — сказал Жюльен Фабр, — моя мать родила меня на свет. Так что я стал свидетелем «Красного мая» 68-го года. Баррикады, погромы и поджоги, столкновения с полицией. При разгоне митингующих применялся слезоточивый газ, несколько сотен человек получили ранения. Погиб один полицейский… Так моя мать стала вдовой…

— Эй, старина! Вы явно выпили и пустились в воспоминания. Но я — журналист, и мне нужны актуальные события. Как говорится, скандалы, интриги, расследования.

— Терпение! Вы не зря двинулись с места, обещаю, но сначала мне нужно показать контекст. Поэтому я говорю, что моя мать пыталась использовать свой статус вдовы, чтобы удержать меня при себе, но у нее ничего не получилось. Потом она умерла, и я, став сиротой, оказался в полиции.

— Это просто чудо — ваша история! Однако, простите, но у меня сегодня дела. Переходите к фактам, и через два часа все это будет в печати, а так…

— Факты сводятся к одному вопросу: я понимаю, зачем вы убили Кристину Меневаль, но почему вы убили её дочь?

— Презрение, страшное презрение. Я принял их за двух лесбиянок. Я…

Последние слова застряли в горле Жозефа Жубера. Он понял ситуацию: что он только что сказал и кому… Он посмотрел на Жюльена Фабра с удивлением.

— Продолжайте, — спокойно сказал последний.

— Я видел, как Кристина ее обхаживает. Она никогда не говорила мне, что у нее есть дочь. Я любил Кристину. Я ревновал. И я очень сильно разозлился! Вы меня арестуете?

— Сначала я хочу понять.

— Понять что? Нечего тут понимать. Столько лет прошло. Я думал, что никогда больше не услышу об этой истории.

Жюльен Фабр неуверенно встал и покачнулся. Он подошел к окну, повернувшись спиной к собеседнику.

— Я хочу понять, зачем вы убили мою дочь?

Поведение Жюльена Фабра успокоило Жозефа Жубера, и ему не составило бы особого труда расправиться с этим пьяным полицейским.

Разговаривая, он подошел к письменному столу и резким движением схватил небрежно брошенный на стол служебный пистолет Фабра.

— Не двигайтесь! А теперь расскажите мне, как вам удалось добраться до меня?

Жозеф Жубер спрашивал. Полицейский отвечал с трудом, он как будто искал слова. Журналист принимал его слова за чистую монету. Жюльен Фабр был типичным одиночкой. Он проводил свое расследование в свободное от работы время. О его выводах никто не знал. И Жубер принял решение убрать его.

Он усадил его и приказал написать несколько слов для своих близких, желая таким образом проверить, правша ли полицейский.

— Что писать?

— Не знаю, попрощайтесь с ними.

Жюльен Фабр достал из кармана ручку и нацарапал несколько слов.

— «Прекрасная ночь, чтобы умереть»? Вы все поняли. То есть вы не так-то и пьяны…

— Я не пьян.

— Ну да, ну да. В любом случае, это не имеет значения!

И Жозеф Жубер выстрелил Фабру в голову. Затем он положил ручку обратно в карман мертвеца, спрятал его послание и занялся компьютером. Затем он вложил пистолет в руку своей жертвы и, приподняв голову за волосы, снова нажал на спусковой крючок. Теперь у полицейского на руках были следы пороха, и самоубийство выглядело вполне правдоподобным. Взяв у Фабра ключи, журналист отправился к нему домой, чтобы поискать какие-то компрометирующие документы. Но ему удалось найти только старую папку с газетами, в которой он узнал некоторые из своих статей.

***

— Опять это вы, Луазон! Слушайте, у меня мало времени.

— Вы читали газету, комиссар?

— Нет, у меня и других забот хватает.

— Ну, вы должны это сделать, это очень поучительно. Взгляните хоть краем глаза!

Комиссар Барде посмотрел на предложенную ему статью.

— «Смерть полицейского»? И что тут такого?

— На случай, если вы не знаете: Жюльену Фабру было сорок восемь лет. Он родился в семидесятом году, и он никак не мог быть свидетелем «Красного мая» шестьдесят восьмого года. Тогда, в шестьдесят восьмом, действительно погиб один полицейский, в Лионе, он был раздавлен грузовиком, который выкатили на улицу студенты. Но отец Жюльена Фабра не был полицейским…

Комиссар Барде сменил цвет — его привычный бледный цвет лица превратился в багрово-красный. У него даже в уголке губ потекли слюни.

— Безобразие! Я вызову этого журналистишку… Он у меня узнает, что такое публиковать всякую непроверенную ерунду!

— Терпение, комиссар, терпение, выслушайте меня: это он.

— Кто он?

— Серийный убийца.

Прежде чем комиссар успел что-либо возразить, Мишель Луазон поведал ему о расследовании Жюльена Фабра в поисках убийцы своей дочери.

— Того самого, что насиловал своих жертв, когда они умирали?

— Того самого! Я вижу, эта мерзкая деталь от вас не ускользнула!

— Все эти убийства происходили в этом районе, так что сами подумайте, знаю ли я это дело.

— Вот почему Жюльен Фабр молчал. Он поклялся себе, что сам найдет виновного. И ему это удалось!

— Это стало причиной его самоубийства?

— Его убийства, комиссар!

— Я думал, мы договорились, Луазон! Хватит уже рассказывать мне сказки про убийство…

— Жюльен Фабр довел дело до конца: он сказал мне, что вышел на след. Я лишь расшифровал знаки, которые он нам оставил. Впрочем, это, наверное, первый случай, когда полицейский расследовал собственную смерть. Есть только одна вещь, которую я не могу объяснить.

— И какая же?

— Почему он умер, он же знал, с кем имеет дело, и ему следовало бы остерегаться.

Комиссар Барде утратил свой ироничный тон и начал приглаживать свои черные усы. Ситуация совершенно ускользала от него. Он ничего не понимал…

Мишель Луазон сжалился над ним. Он поспешил успокоить его, объяснив, как все могло происходить. При этом он предположил, что Жюльен Фабр играл со своим противником, давая ему неверные указания относительно своей биографии.

— Отсюда и грубая ошибка в газетной статье. К тому же Жюльен Фабр сказал мне следить за некрологами. Он здорово все придумал!

— Но о ком вы, в конце концов, говорите?

— О Жозефе Жубере, о серийном убийце!

— У вас есть доказательства того, что вы утверждаете?

И тогда Луазон рассказал о визите Жубера, о сомнениях Натали и их посещении среди ночи лаборатории, где работала подруга Натали, где они смогли исследовать слюну, оставленную на стакане Жубера.

— Когда будут результаты?

— Они у меня, комиссар.

— Так быстро?

— Я знал, что искал, и это было срочное дело.

— И что же?

— Генетическая карта идентична, это наш человек.

— Ничего себе! Хорошо! Луазон, я исправлюсь, я тут же возобновлю расследование.

— Комиссар, сделайте анализ еще раз. Я не сомневаюсь в результатах, но не стоит рисковать, что меня обвинят в предвзятости. Официально я в это дело не вмешивался.

— Положитесь на меня!

***

— Алло, комиссар Барде? Это Луазон. Поздравляю, вы стали настоящим героем, пресса говорит только о вас, о вашем упорстве в поиске истины…

— Не издевайтесь… Но я сам собирался позвонить вам. Думаю, мне нужно вам кое-то сказать… Вы не прочтете это в газетах… Это — совершенно секретно… Вы мне клянетесь?

— Хорошо, и о чем идет речь?

— Жюльен Фабр… У него была опухоль головного мозга, и жить ему оставалось всего несколько дней… Может быть, пару недель… И он таким образом покончил с собой. Но подтолкнув Жубера к новому преступлению, он подарил нам возможность передать этого мерзавца в руки правосудия.

Замороженный

Комиссар Барде чувствовал, что он уже на грани. Во-первых, сегодня для него начался его пятый день без табака (он бросал курить много раз, использовал для этого различные способы, но каждый раз срывался и начинал все с начала), а потом нестерпимая жара, свирепствовавшая в Провансе, помешала ему нормально заснуть. И чтобы совсем мало не показалось, у него еще и противно ныл зуб. Он ехал, держа все окна в машине открытыми. В Эксе было еще раннее утро, но от палящего солнца невозможно было спрятаться. Оно проникало повсюду, даже сквозь судорожно сжатые веки, расстилая перед глазами багровую пелену. Комиссар тяжело дышал, и по его красному лицу струились ручьи, а кожа на спине, казалось, уже начала медленно поджариваться.

Нервничая, комиссар начал постукивать по рулю раздраженным указательным пальцем, а затем, без всякого перехода, яростно срубил ударом кулака свой несчастный GPS-навигатор. Дело в том, что дама, укрывшаяся там, уже второй раз после его выезда из дома предложила ему своим омерзительным голосом заехать в тупик. «Чертова технология…», — пробормотал комиссар. Затем он схватил бесившее его электронное приспособление и швырнул его через открытое окно машины. Однако его жертва еще не закончила подпрыгивать по тротуару, как комиссар яростно затормозил и припарковался рядом.

Мадам Барде ругалась каждый раз, когда он позволял себе подобного рода поступки. Она всю жизнь работала в системе «Гринпис», и она ни за что не допустила бы, чтобы ее муж-комиссар отпустился до такого, не понеся за это никакой экологической ответственности. Итак, он отправился забрать свой выброшенный навигатор, потом вернулся в машину, сварливо теребя свои шикарные военного типа усы, и бросил устройство в ящик для перчаток. И лишь тогда он позволил себе улыбнуться — в первый раз с момента пробуждения. Его позабавило то, что он сделал такой подарок фантому его дражайшей Жизель Барде.

Вдалеке мигалки прерывистыми сполохами обливали стены домов. Архитектор из отдела градостроительства этого мерзкого пригорода, похоже, сделал все, чтобы превратить его в запутаннейший из лабиринтов, но комиссар Барде был очень упрямым человеком, и он держал курс на этот сине-красный свет, который всегда был не только его призванием, но всей жизнью. Его рука в сотый раз отправилась на поиски никотиновой жвачки. Врачи давно объяснили ему, что у него начинается гипертоническая болезнь, и посоветовали больше отдыхать и бросить курить. Для этого за день необходимо было «сжёвывать» примерно десять этих дурацких пластинок, а для избавления от зависимости рекомендовалось употреблять никотиновую жвачку в течение двух месяцев. Да комиссар и сам чувствовал, что это необходимо сделать, но все откладывал на завтра. И вот теперь пошёл пятый день его борьбы с самим собой, и он от этого стал нервным, неуверенным, возбужденным, раздражительным…

Огни полицейских машин становились все более яркими, комиссар приближался к своей цели.

Когда он смог наконец припарковать свой автомобиль за древней «Рено-14» инспектора Лямотта, он кипел до такой степени, что был готов отчитать своего подчиненного по любому поводу и даже вообще без такового.

— Доброе утро, комиссар… Хорошо выспались?

— Привет, Морис. Я надеюсь, что у тебя имеются самые веские причины для того, чтобы заставить меня встать с кровати посреди ночи.

— При всем уважении, шеф, уже начался день…

— Я заблудился, Лямотт… Ты можешь в такое поверить? Совершенно заблудился… Послушай… Прежде чем приступить к нашему новому делу, скажи, что ты используешь в качестве навигатора?

— Вы хотите поговорить о тех женщинах, что так достают нас? Вроде той, что болтает без остановки в вашем автомобиле?

— Э-э-э?.. Да, если тебе так угодно!

— У меня ничего такого нет, комиссар. Мой отчим мне как-то дал такую, несколько лет назад, но закончилось это плачевно.

— Неужели!

— Да, он нам сделал подарок во время нашего пребывания у них в Порту. Мы установили это устройство, чтобы вернуться во Францию, но мадам Лямотт лично раздавила его каблуком прямо на автостраде, в районе Бургоса.

— Мадам Лямотт? Но это же самая мягкая из всех женщин в мире.

— Да… Это действительно так, но устройство тараторило только на португальском, и она вынуждена была мне все переводить. Естественно, она постоянно ошибалась, и кончилось все тем, что мы заорали друг на друга… Почему вы улыбаетесь, патрон?

— Да так просто, хотя… Я просто представил себе эту сцену. Короче говоря, вы чуть не развелись из-за другой женщины. Не правда ли, в этом скрыт некий романтический смысл.

— Не смейтесь, шеф. А знаете ли вы, что, согласно статистике, эти женщины из GPS-навигаторов являются причиной очень многих разводов… И даже нескольких убийств…

— Хорошо, забудем об этом, Морис. Это моя вина… Отдадимся теперь целиком нашей работе… Итак? Что мы имеем на этот раз?

— Леденящая штука, шеф!

— Скажи мне, Лямотт, что это за фраза? Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, а что?

— Ничего… Ничего… И что же там такого леденящего?

— Замороженный.

— Что значит — замороженный?

— Труп в виде гигантской сосульки.

— Сосульки?!

— Да, рабочие скотобойни нашли труп сегодня ночью, заступая на свой пост.