Вивиан Барц

Забытые кости

Vivian Barz

Forgotten Bones



© Самуйлов С.Н., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Посвящается Остину Уильямсу, чьи слова поддержки и ободрения помогали мне идти вперед в тяжелые дни.
(Буррито, которые он покупал во множестве, поддерживали и ободряли не меньше.)


Пролог

– Не, я правда не понимаю, что тут такого особенного. А ты? – пожаловался с водительского кресла Дерек Рицман и, не дожидаясь от подружки ответа, продолжил, что не стало для нее неожиданностью. Дерек всегда впадал в многословие, когда его что-то раздражало. – В том смысле, что да, приходится терпеть весь этот шум, грязь, торчков и туристов, но во Фриско[1], по крайней мере, если заблудишься, тебя не оприходует в лесной хижине какой-нибудь мудак с банджо.

– Угу. – С таким же успехом Дерек мог бы распинаться о чем угодно. Рот у него не закрывался уже добрых десять минут, и слушать его Дэника перестала после двух первых.

В отличие от своего брюзгливого попутчика, она была довольна почти всем.

Ерзая на горячем кожаном сиденье, Дэника окинула Дерека взглядом, и внутри что-то шевельнулось. Все сильней хотелось уже какой-то движухи.

Если б он только заткнулся…

– Должно быть, повернул не туда, – пробормотал Дерек. – А где, не знаю, потому что на половине этих долбаных дорог нет никаких знаков. Как они тут разбираются, куда двигать? – Он прокашлялся и засопел: – О’кей, ковбой, что тут надо, так это взять вправо на вилке, где древний сараишко без дверей. Как наткнешься на ржавый трейлер с дырками от пуль – там мет варят, а не автостопщиков грохают, – рули налево. Упрешься в свалку со злющими псами – стало быть, проехал лишку. – Дерек отрывисто, по-собачьи, рассмеялся и глуповато ухмыльнулся Дэнике, довольный своей имитацией деревенского говорка не меньше, чем вообще самим собой.

На Дэнику его спектакль большого впечатления не произвел. Беспрерывное тявканье Дерека мешало достичь кайфа. Кроме того, у нее уже давно свербело между ног, и с этим зудом надо было что-то делать. Она потрепала Дерека по волосам – прическа обошлась в 200 долларов, и ему нравилось этим хвастать – да, парни, двести баксов, но сами видите! – и пробежалась пальцами по затылку.

Дерек положил свою руку на ее и сдвинул вниз, слегка помяв, чтобы она поняла намек и помассировала ему шею.

– Эй, малыш, может, съедешь на обочину на минутку… – попросила Дэника.

– Не, честно, понятия не имею, куда нас занесло. – Он скосил на нее сердитый взгляд и раздраженно вздохнул. – А ты?

Она тоже вздохнула и убрала руку.

– Нет. – Тряхнула головой, и рассекающая дорогу прямая линия качнулась.

– Остановлюсь-ка возле вон того «Старбакса» на углу да наведу справки.

Дэника икнула, и в животе всем объемом колыхнулось выпитое дешевое шардоне. Господи, надо же было так надраться… И почти ничего не съела. Сколько ж выдула? Бутылку? Две?

Но тогда и есть-то особенно не хотелось, потому что, черт возьми, кто же ужинает в шесть вечера? В пятницу!

Ну да, правильно – замужние зануды с детьми, вот кто.

Слава богу, она не одна из них.

Дэника, прищурившись, посмотрела в окно.

– Какой еще «Старбакс»?

– То-то и оно, – фыркнул Дерек. – Знаю, надо было получше расспросить, как ехать, но я бы конкретно взорвался, как хлопушка, если б остался там еще на одну миллисекунду. Они нас держали, как каких-то заложников. А знаешь, уже почти десять. Грег сказал, Перрик – это что-то вроде города, там и магазины, и заправки, и можно остановиться и спросить дорогу, если заблудимся, но я пока ничего такого не видел. А ты?

– Нет.

– Вот если б ты не забыла телефон в лофте…

– Вот если б ты не посадил батарею… – Дэника безвольно уронила голову вперед, и волосы упали ей на лицо. Их тут же тряхнуло на колдобине, и голова, подскочив, резко откинулась назад.

Оторвав взгляд от дороги, Дерек уставился на свою ненадежную спутницу.

– Господи, Дэни, сколько ж ты приняла?

– Вполне достаточно, чтобы Грег и Шелли начали проявлять ко мне интерес.

– Ну да? – Дерек фыркнул. – Серьезно, я бы, наверное, глаза себе вилкой выколол, если б Грег показал еще одну фотку этого их жуткого ребенка с размазанным по всему лицу шоколадным пирожным. Как будто его наедине с мусорным ведром оставили. А голова – видать, с артишока копировали, да? И с каких это пор у родителей повелось хвастать фотками своих обжирающихся детенышей? Если они мелкие, то это уже не так отвратительно, выходит? На какое дно мы опустились, Дэни! В былые времена люди собирались и обсуждали какого-нибудь чмошного Платона, а теперешний стандарт – детишки с лапшой и дерьмом на рожах?

«Когда это ты в последний раз вспоминал Платона, умник мой дорогой?» – подумала Дэника и прикусила губу, чтобы не расплыться в улыбке.

– Голова-артишок с шоколадным тестом в волосах! – разглагольствовал Дерек. – Отвратно. А если б я так сделал?

Она пожала плечами.

– Не знаю. – Бла… бла… бла…

– А знаешь? Вот что я сделаю. – Дерек хлопнул ладонью по рулю. – В следующий раз возьму жирную, с кровью, вырезку, вгрызусь и отправлю фото Грегу, когда он будет обедать. Посмотрим, как ему понравится. Типа намека – мол, пошевели мозгами, и до тех пор, пока не попрошу, не показывай мне эти мерзкие картинки, на которых твой отпрыск сует еду себе в задницу. – Он покачал головой. – Ты можешь поверить, что эти двое были свингерами?

Дэника выпрямилась, насколько способен выпрямиться человек, которого штормит. Со стороны ее фигура выглядела сгорбленной и покосившейся.

– Серьезно? Нет!

– Да. Это еще до того, как им сделали лоботомию, без которой в пригород не селят. Задолго до появления Артишоковой Головы, – доверительно сообщил Дерек, с удовольствием воспользовавшись моментом, чтобы посплетничать о партнере по бизнесу. – Занюхивали тонну кокса – то есть несколько граммов за пару часов, так что уже из носа сыпался, – а потом отправлялись в городской секс-клуб. Грегу нравилось смотреть, как Шелли делает это с другими… Э, ты что это вытворяешь?

– А на что похоже? – промурлыкала Дэника, возясь с «молнией» на штанах Дерека.

Дерек убрал руку подружки, но она тут же, словно подброшенная пружиной, вернулась на место.

– Перестань, детка. Мне нельзя отвлекаться.

– Включи многозадачность. – Дэника взялась за дело обеими руками, демонстрируя ловкость и деликатность гризли, пытающегося поймать лосося в бурной реке.

– Мне больно. Прекрати! Мы из-за тебя разобьемся.

– Я буду нежной.

Замок скрипнул.

– Господи, ты мне его едва не оторвала!

– Он мой! Мой!

Дерек вскрикнул – «БМВ» вильнул и выскочил на встречную полосу. К счастью, было уже поздно (по крайней мере для тех, кто живет в лесу), так что он успел вывернуть руль и вернуться, не вызвав недовольства других участников движения, – на дороге он был один.

Никогда не отличавшаяся уступчивостью, Дэника отстегнула ремень безопасности, повернулась и, подавшись вперед, уткнулась лицом в промежность Дерека.

В следующий момент Дерек почувствовал, как ему сжали там словно тисками, и определенно слишком сильно – сочетание зубы и минет звучит пугающе для каждого мужчины; он уловил поднимающийся снизу запах пьяного сопенья. Она все глубже и настойчивее зарывалась в его пах, и он заерзал на неуступчивом кожаном сиденье, пятясь и спасая свой испуганный съежившийся пенис от ее жадно всасывающего рта.

– Давай, – приказала Дэника, дергая резинку «боксеров». Одну сторону ей уже удалось стащить наполовину, и мокрая от слюны тонкая хлопчатобумажная ткань трусов неприятно липла к коже. Причмокивая и пьяно выпячивая губы – наверное, это казалось ей соблазнительным, – она посмотрела на него снизу.

Дереку так не казалось. И еще ему не понравился отчаянно-проказливый блеск в ее глазах.

– Давай!

Внедорожник скакнул вправо, разбросав гравий и опасно накренившись к ограждению. Взгляд Дерека автоматически метнулся к зеркалу заднего вида – первая привычка облажавшегося водителя, как будто дорожный патруль в Калифорнии хватает нарушителей только сзади. Если сзади коп, то он не остановит меня только в том случае, если ослеп, уснул или откинулся. Надо взять к обочине и избавить его от необходимости включать огни.

– Ну же, малыш, спусти пса! – взвыла Дэника, не ослабевая натиска. – Давай! Спусти пса!

Шаря рукой внизу, он коснулся ее грудей. Интерпретировав жест как аванс, она глухо застонала, сунула руку в трусы и бесцеремонно ухватила плененную плоть. Машина качнулась, под капотом жутко заскребло.

– Не могу переключить! Подвинься!

Дерек оттолкнул Дэнику. Сильно. Ей это не понравилось, но он подумал, что еще меньше ей понравилось бы, если б они перевернулись. Он медленно выдохнул, но выдох застрял где-то возле колотящегося в горле кома. Еще бы чуть правее…

– Послушай, изви…

– Боже, какой же ты зануда! Если я тебя не устраиваю, почему бы тебе не трахнуть свингершу Шелли, а? А Грег пусть смотрит!

– О’кей, пьянчуга, давай, вылакай еще бутылку. Это же так классно, когда ты в стельку… Спасибо, что не отправила на небеса.

– Ты эту тупую железяку больше, чем меня, любишь!

Не отвечая на претензии разгорячившейся подруги, Дерек, однако же, подумал, что вот сейчас она и впрямь права.

– Я не… – Дэника икнула, рыгнула и похлопала себя по груди. – Что-то мне… нехорошо…

– Эй, ты только не… Вот же дерьмо!

Дерек крутанул руль влево, причем так резко и с такой силой, что плечо вывернулось из сустава и выпятилось под рубашкой под каким-то нечеловеческим, гротескным углом.

Беспомощный, он в отчаянии наблюдал, как его драгоценная тачка пересекает полосу встречного движения, скатывается по невысокой насыпи, прорывает хлипкое ограждение из колючей проволоки, врезается в телефонный столб и останавливается с разбитым ветровым стеклом.

Тряхнуло так, что Дэнику швырнуло, словно куклу, на приборную панель, подбросило к потолку и кинуло на сиденье. По дорогущей кожаной обивке, захватив правую руку Дерека, расплескалась рвотная жижа – горячая, вонючая: кислая и в то же время сладковатая, с виноградным оттенком. До него дошло, что Дэника, возможно, ранена, что нужно наклониться, расстегнуть ремень и проверить, как она. Он еще услышал ужасающую лебединую песню своего умирающего, обошедшегося в 80 тысяч баксов внедорожника – первого автомобиля, купленного не в кредит, – выдох воздушных мешков, хлопки и стоны раздавленного двигателя, шипение спущенных камер.

Но ни о чем таком Дерек не думал. Он думал о маленьком мальчике, которого только что переехал.

Ни слова не сорвалось с его губ, но в голове они рвались криком. Господи, скажи мне, что ничего этого не случилось! Пусть даже я был не пьян, пусть даже было темно, пусть даже меня отвлекла Дэника, и этому мальчишке нечего было делать посередине дороги – куда, черт возьми, смотрели его родители? – за рулем, что ни говори, сидел я. Я только что убил ребенка и теперь пойду за это в тюрьму. Пожизненно.

Дерек обхватил рулевое колесо и, по примеру спутницы, выдал рвотный залп.

Дэника освободилась раньше. Выброшенная в кровь доза адреналина протрезвила ее в считаные мгновения. Выскочив из машины, она обежала ее сзади, ухватилась за ручку смятой, как обертка от жвачки, дверцы, рванула с нечеловеческой силой и замерла, ошарашенная тем, как легко, без сопротивления та поддалась.

– Дерек! Живой?

– Ты уже снаружи. – Дерек непонимающе уставился на нее округлившимися глазами. – Мы в поле.

– Боже мой, ты весь в крови! Поранился? Отвечай! – Подгоняемая паникой, она вскарабкалась по насыпи на обочину пустынной дороги и замахала руками. – Кто-нибудь, помогите!

На ее зов никто не отозвался.

Дэника бегом вернулась к машине.

Дерек не сводил глаз с телефонного столба напротив разбитого ветрового стекла. Столб расщепился, и половинки разошлись под почти прямым углом. Если он выглядит так плохо, то каково же состояние…

– Я сбил ребенка.

Дэника вздрогнула.

– Что? Когда?

Дэника стащила с себя кардиган и прижала к глубокому порезу, протянувшемуся от линии волос до подбровья.

– Ш-ш-ш… Все в порядке.

Дерек оттолкнул руку помощи.

– Не в порядке! Ты слышала, что я сказал? Я сбил ребенка! Прекрати возиться со мной. Иди и посмотри, что с ним!

Дэника медленно покачала головой:

– Нет, милый. Не было никакого ребенка.

– Что ты такое говоришь? Думаешь, я просто так въехал в столб? – заорал он, уставившись на нее выпученными глазами. – Ты наклюкалась, поэтому и не…

– Да, наклюкалась, но не ослепла! Смотри, у тебя голова разбита. – Она сунула ему под нос пропитавшийся кровью кардиган. – Ты серьезно поранился и, по-моему, видишь то, чего нет. Если в ближайшее время никто не появится, я пойду вон на ту ферму, за полем.

Дерек выбрался из машины. То ли Дэника не желала признавать очевидное, то ли зрение сыграло с ним коварную шутку.

– Нет. Я видел его, – уверенно сказал он. – Клянусь, он смотрел прямо на меня, перед тем… как я его сбил. Такой маленький. И взялся ниоткуда! – Он закрыл лицо руками и всхлипнул. – А я его убил. Убил малыша!

Дэника положила руку ему на плечо.

– Тебе не надо бы расхаживать.

– Я в порядке! – сердито бросил Дерек, хотя и понимал, что это неправда. Умирать он не собирался, но вполне допускал, что получил сотрясение.

Дэника взяла его за руку. Подружкой Дерека она была более двух лет и понимала, что дела пойдут быстрее, если не пожалеть нескольких секунд и успокоить его. И поскорее доставить в больницу.

– О’кей, а что, если мы поищем его вместе?

– Уже темно!

– У нас есть фонарик, – напомнила она и показала на небо: – И глянь, полнолуние.

– Ладно. Бери фонарик.

Вместе они прошли по четверти мили в каждом направлении и осмотрели не только дорогу, но и поля по обе стороны от нее. Ни ребенка, ни даже признаков, указывающих на его пребывание здесь – следов обуви, рюкзака, игрушек, оберток от конфет, – им не попалось. Единственным свидетельством посещения этих мест людьми была смятая банка из-под пива, обнаруженная на обочине, и даже Дереку пришлось согласиться с тем, что редкий ребенок осмелится выползти в ночную тьму ради нескольких противозаконных глотков «Будвайзера».

– Подумай, – сказала Дэника. – Что делать ребенку в такой глуши посреди ночи, да еще совсем одному?

Дерек и сам задавал себе этот вопрос в ходе их бесплодных поисков.

– Не знаю. Может быть, он сбежал из дома?

– Но ты же сам сказал, что он маленький, да? Типа детсадовец? И как далеко, по-твоему, может убежать такой малыш? Вспомни себя в этом возрасте, когда два квартала воспринимались как двести миль и дорога в другой мир. Нет, правда, учитывая позднее время и холодрыгу, мне как-то не верится, что здесь мог быть ребенок. – В качестве последнего аргумента Дэника посветила фонариком под машиной. – Видишь? Уж кровь-то должна была бы остаться? Или там… клок волос. Или прилипло бы что-нибудь к радиаторной решетке.

– Наверное, – согласился Дерек.

– И потом… Ты на самом деле почувствовал удар, перед тем как мы съехали с дороги? Я потому спрашиваю, что сама ничего не почувствовала.

Почувствовал ли он удар? Теперь Дерек засомневался. Но что же тогда получается? Неужели он съехал с дороги безо всякой на то причины?

– Здесь жуть как темно, а ты устал. Мы заблудились и… – Дэника драматически подняла руки и повернула их ладонями к нему. – О’кей, я была немножко невыносима, поэтому ты отвлекся. Мое предположение: ты увидел косулю или что-то еще в конце поля и принял это за ребенка. Знаешь, такое бывает, когда устаешь. Я сама чего только не видела на Ай-пять, когда гнала поздно вечером из Лос-Анджелеса.

Дэника не стала указывать на то обстоятельство, что несмотря на усталость, она-то ни о какой телефонный столб свою машину не разбила.

– Ты так думаешь? – «А ведь вполне вероятно, – подумал Дерек. – И даже более вероятно, чем одинокий ребенок на дороге».

– Да, – уверенно заявила Дэника, завидев наконец свет в конце тоннеля. – Да еще Грег весь вечер совал тебе под нос фотки своего сынули. Может, ты и уснул на долю секунды, а когда проснулся, увидел на дороге этого… как ты там его называешь? Артишоковая Башка?

– Наверное, ты права, – согласился он наконец. – Тогда пусть это будет наша официальная версия, о’кей? Ну, что я уснул. – Больше всего Дерек хотел, чтобы все так и было на самом деле. А учитывая обстоятельства, ему и самому нужно было в это поверить.

И все же не думать об этом совсем он не мог. Артишоковая Башка был жутковатым маленьким уродцем, тогда как привидевшийся ему мальчуган выглядел вполне даже симпатично в голубом комбинезончике – под цвет глаз.

Глава 1

Проведя три с половиной часа под завывающим ветром, офицер Сьюзен Марлан наконец-то узрела приближение конца. Парень из «Ар-энд-Джи электрик» завел наконец экскаватор и вроде собрался взяться за дело (этим ребятам нравилось здесь еще меньше, чем Сьюзен), и если так, то, возможно, ей еще светило попасть домой в течение часа, есть мороженое и смотреть «Игру престолов».

Она устало вздохнула и потерла затекшую шею, сгибая и разгибая колени в безуспешной попытке согреться. Все могло быть гораздо хуже. По крайней мере, никто не погиб и даже не пострадал серьезно, не считая нескольких порезов и возможного сотрясения мозга, – настоящее чудо, если учесть состояние автомобиля.

Бумажная работа тоже не обещала головной боли, поскольку с водителем все было ясно. Ей не пришлось бы морозить задницу в поле, если б этот выпендрежный идиот не уснул за рулем и не въехал вместе со своей анорексичной подружкой в телефонный столб, который только что не лег на землю, создав угрозу поражения электрическим током для участников движения; хотя этой дорогой пользовались лишь местные фермеры и подростки, рыскающие в поисках возможности выпить или потрахаться (или совместить одно с другим).

С положительной стороны – сверхурочные.

Ожидая завершения, Сьюзен раздумывала о деталях аварии. За годы службы она развила в себе чутье к вранью. От этих двоих несло хуже, чем от техасского пастбища.

Поначалу Сьюзен заподозрила старый водительский фокус: за рулем сидела Дэника, чье зловонное, как у дракона, дыхание распространялось, наверное, на пять ближайших округов; она управляла машиной во время аварии, а потом поменялась местами с Дереком. Однако, с каких сторон ни рассматривала Сьюзен ситуацию, подозрения не подтверждались. Не мог этот парень пустить за руль своего драгоценного «БМВ», который он, судя по всему, каждодневно протирал мягкой тряпочкой, вдребезги пьяную подружку, когда и сам мог прекрасно вести.

Дерек уже подул в трубочку, показавшую, что он действительно чист. К тому же, обследуя машину, Сьюзен обнаружила, что водительское кресло отодвинуто от педалей на расстояние, более соответствующее росту Дерека – шесть футов и два дюйма, – чем Дэники, которая едва тянула на пять и один. Далеко не каждая пара – если только она уже не попадалась на вождении в нетрезвом виде (а ни Дерек, ни Дэника не попадались), – когда один выгораживает другого, подумает о фальсификации такой детали, как подгонка кресла. Тем более после того, как они только что разбили дорогую тачку.

Сьюзен, правда, показалось, что они как-то странно отреагировали на вопрос о фонарике. Вопрос был стандартный – Для чего вы им пользовались? – и предполагал стандартный ответ: Мы пользовались им для осмотра повреждений автомобиля. Так они, в общем-то, и ответили, но потом были взгляды. Такими взглядами обмениваются люди, имеющие общее мнение относительно некоего предмета и не желающие его озвучивать. Для Сьюзен подобное было равнозначно признанию вины или, по крайней мере, утаиванию информации. Она задала полагающиеся вопросы, проверила Дерека на алкоголь и осмотрела место аварии, но ничего подозрительного не обнаружила. Оставалось только отправить обоих со «Скорой помощью».

Но те взгляды не давали ей покоя: что же они скрывают?

– О’кей, нам дали зеленый свет, – сказал старший из группы «Ар-энд-Джи». Гэри? Грант? Или как его? – Извините, что так долго. Пришлось ждать, пока центральная отключит линию, чтобы нас не…

– З-з-з-з-з! – загудела Сьюзен, выставив перед собой трясущиеся скрюченные пальцы, и он рассмеялся. Гейб. Точно, Гейб.

– Да, вы правильно поняли. – Гейб улыбнулся. – Еще что-нибудь нужно подписать?

Уже из патрульной машины Сьюзен позвонила в диспетчерскую. Сообщила, что закончила, и передала информацию. Установить местонахождение владельца собственности, недавно отпущенного по условно-досрочному сексуального насильника по имени Джеральд Никол, не удалось. Прежде чем сдать назад, Сьюзен вытянула затекшую шею и оглянулась через правое плечо. Тут и там темнели глубокие рытвины. Загнать машину в одну из них было бы весьма некстати. В свои двадцать девять она оставалась одним из самых молодых сотрудников местной полиции и регулярно становилась жертвой добродушного подшучивания со стороны старших коллег. Кто знает, что они скажут, если…

– Эй!

Сьюзен вздрогнула от неожиданности, когда вынырнувший из ниоткуда Гейб постучал в лобовое стекло. Еще больше напугало его перекошенное ужасом лицо. Остановив машину, она торопливо выскочила из нее и инстинктивно потянулась к кобуре.

– Что случилось?

Глаза у Гейба были размером с тарелку.

– Тут есть кое-что… Вам нужно посмотреть.

– Что? Оголенный провод? – Ничего другого она представить не смогла. – Мне надо позвонить…

– Нет, мы нашли тело. Мертвеца! – Он практически визжал.

Может быть, из-за холода Сьюзен не сразу поняла, о чем речь. Но этого не может быть, ведь она проверила весь участок.

– Где?

– Закопано. Рядом с телефонным столбом!

– Господи!

– Точно… – Гейб с усилием сглотнул. – Может, пройдете?

Сьюзен последовала за ним к треснувшему столбу, где уже столпились ребята из «Ар-энд-Джи». Все смотрели в яму. Пробившись вперед, она сразу поняла, что так ошарашило их, а теперь и ее.

– Это же ребенок.

Глава 2

Эрик Эванс был шизофреником.

Но не только, а еще и профессором геологии, запойным кофеманом, не лишенным таланта барабанщиком, поклонником фильмов Джона Карпентера, весьма умеренным курильщиком и бывшим мужем художницы-абстракционистки по имени Мэгги. При всем при этом именно титул «шизофреник» служил определяющим фактором. Расстаться с этим статусом – в отличие, скажем, от статуса «курильщик» – он так и не смог, как ни старался, какие усилия ни предпринимал.

Эрик не считал себя психически неуравновешенной личностью и был полностью прав в этом отношении. Вопреки созданному и настойчиво эксплуатируемому Голливудом негативному образу определенного типа шизофреников, большинство тех, у кого диагностированы психические расстройства, не представляют опасности для окружающих. Эрик принадлежал к кругу тихонь, которые, как он часто указывал, подтверждают старую истину: не верь всему, что видишь по телевизору.

Когда люди спрашивали его о шизофрении, Эрик, который не хвастал своей болезнью, но и не стыдился ее, предлагал для сравнения алкоголизм. Не каждого пьяницу от социального дна отделяет стакан бурбона; так же и не каждый шизофреник – вооруженный безумец со спутанными волосами и шальными глазами, которому доставляет удовольствие стрелять в чужаков с часовой башни. Как есть дееспособные алкоголики, так есть и дееспособные шизофреники, которые работают, содержат дом, имеют хобби, ставят цели и заводят отношения, подобно остальным обитателям планеты.

Это не значит, что Эрик не считал себя действительным членом Клуба сумасшедших. Доктора диагностировали его шизофрению как остаточную – такой вежливый способ сказать, что время от времени он слышит или видит то, что «нормальные» люди не слышат и не видят: блики света, шепоты, сигналы тревоги и, в редчайших случаях, людей. Теперь, когда он научился справляться с психическим заболеванием, оно почти не сказывалось на его повседневной жизни. И все же, поскольку болезнь эта не лечится, Эрик знал, что полного порядка в голове никогда не будет, и с этим фактом давно научился сосуществовать.

Что с головой у него не всё в порядке, Эрик начал подозревать в девятнадцать лет. Как-то раз старушка, стоявшая рядом на автобусной остановке, больно стукнула его тростью, коротко сообщила, что «Земля – эксперимент», и Эрика поглотила черная дыра. Очнулся он через несколько часов на полу в душе – дрожащий, со съехавшими мокрыми джинсами и видеокассетой на животе. (Кассету он взял у брата, и на ней были записаны «Гремлины»[2].)

После старушки карусель и закрутилась. Паранойя, мания величия, панические атаки, странные провалы во времени: для здравомыслящего, вменяемого человека – безумие, но для больного шизофренией – обыденность, повседневная реальность. Пошел к дантисту, и, пока удаляли зуб мудрости, правительство имплантировало ему в мозг микрочип. Семья замыслила его убить. Шепчущие голоса в вентиляционной шахте подтверждали то, что он давно подозревал: мир таков, каким он его видит, и в лечении на самом деле нуждаются все остальные. Когда близкие, любимые люди выступили против его заблуждений, Эрик логично рассудил, что в реальности они не существуют, что их на самом деле просто нет, а есть голограммы, созданные, по всей вероятности, микрочипом. И у всех у них одна цель – разделаться с ним.

Теперь он каждое утро принимал лекарства, антипсихотик и антидепрессант: минолдезин и раксин. Как и двух похожих снежинок, двух одинаковых шизофреников не найти. На пике обострения он представлял, что находится Внутри Кривой. Фраза бессмысленная, но для Эрика это все имело свой причудливый, идеальный смысл.

Некоторые бедолаги сражаются с галлюцинациями ежедневно, он же мог не сталкиваться с ними годами – если продолжал регулярно принимать лекарства. Таблетки вызывали небольшую сонливость, но благодаря им болезнь проявлялась не так заметно, поэтому он не обращал внимания на некоторую заторможенность. Кроме того, под рукой всегда был эспрессо.

Окончательно отделаться от своих друзей, обладателей вкрадчивых, воркующих голосов, звучащих у него в голове, было намного труднее – при шизофрении один на один с собой ты не остаешься никогда. В тех нечастых случаях, когда они начинали уж очень буйствовать, Эрик приглушал их, насвистывая музыкальную тему из «Шоу Энди Гриффита»[3]. Если во взрослении и был положительный аспект, то для Эрика он заключался в том, что голоса со временем притихли. В тридцать шесть он уже едва замечал их. Они стали не более чем фоновым шумом, как работающий в другой комнате телевизор. Он даже подозревал, что скучал бы по ним, если б они вдруг исчезли совсем, как горожанин скучает по шуму дорожного трафика после переезда в пригород.

Подобно большинству шизофреников, Эрик обнаружил, что его симптомы обостряются в периоды крайнего волнения и беспокойства. Как, например, в прошлом году, когда он узнал об Измене.

Об Измене Эрик старался не думать без особой необходимости.

Мэгги была ему неверна. По мнению Эрика, предательство было тройное, потому что Джим, другой (Эрику этот термин казался столь же нелепым, как и любовница), был его коллегой, лучшим другом и (барабанную отбивку, пожалуйста) старшим братом. Теперь осталась только одна ипостась – статус родственника никуда не денешь.

Эрик увидел их в окно.

Джим, оглядев исподтишка постыдно модное веганское кафе, в котором укрылась парочка, провел ладонью по свитеру Мэгги и торопливо тронул ее за грудь. Мэгги шутливо хлопнула его ладонью по колену, после чего они ткнулись друг в друга лбами и захихикали. Взрослые люди вели себя как подростки. Целых семнадцать страшных минут Эрик топтался под падающим снегом, пока его жена и брат миловались в кафе. Обжимались. Нашептывали всякие словечки друг дружке на ухо. Целовались.

За актом их Измены он наблюдал немигающими глазами, под стук сердца в ушах, сжав кулаки так, что ногти прорвали кожу, позабыв внезапно, как дышать, как думать рационально, пытаясь убедить себя, что ошибся, неверно интерпретировал ситуацию, но зная в глубине души, что все так и есть. Даже слепец увидел бы неверность. И они делали это здесь, открыто, у всех на виду, не скрываясь, словно надеялись, что их поймают.

Им и в голову не приходило, что Эрик все видит.

Они заметили его только тогда, когда он ворвался в кафе «Мунфлауэр» и отмолотил брата до бесчувствия под льющиеся из динамика причитания Боба Марли о мире и любви. Джим, бывший на добрых 30 фунтов тяжелее и на четыре дюйма выше Эрика с его 185 фунтами и почти 6 футами, не сопротивлялся, что только распалило последнего. Даже не прикрывал свое лицо симпатяги, предоставив брату полный карт-бланш, пока тот не решил, что достаточно.

Крику, как и можно было ожидать, хватало. Кричали посетители, кричала Мэгги. Хипстеры-неорастаманы с тугими дредами испытали такой шок, что уже не могли поглощать свои пятидолларовые грибные чаи и семнадцатидолларовые бургеры с черными бобами; к такому откровенному проявлению насилия они не привыкли.

Голос самого Эрика в течение всего действия звучал чуть громче шепота.

– Я знал. Знал, черт побери. – Только эти слова он и произнес, качая горестно головой, после чего вырвался из кафе, словно безумец из «Ночи живых мертвецов», в одежде, испачканной кровью брата.

В детстве Джим и Эрик дрались частенько, находя причину в бессмысленном братском соперничестве, но случай в кафе стал первым, который Эрик вспоминал впоследствии как Великое Избиение в кафе «Мунфлауэр»-2018, и единственным за всю его жизнь, когда он сознательно хотел причинить брату физическое увечье.

И причинил.

У Джима обнаружили трещины в двух ребрах, перелом носа, вывих челюсти и рассечение брови, на которую наложили пять швов. Эрик сожалений не выразил, да Джим и не ожидал. Он знал, что виноват. Полицию не вызывали – вопреки требованию Мэгги. Джим заявил, что обвинений выдвигать не будет.

Причина, спровоцировавшая Эрика на такую жестокость – к концу избиения костяшки пальцев напоминали перезревшие помидоры, – заключалась не в недостатке скрытности со стороны Джима и Мэгги, а в том, как они использовали его шизофрению к собственной выгоде, чтобы уязвить человека и без того психически увечного.

В первую очередь Эрик доверял собственной интуиции. С его вывернутым мозгом другого варианта для выживания не было. Предчувствие чего-то нехорошего появилось задолго до того, как судьба решила вмешаться и пробила ватерлинию, проходившую под Уиллз-авеню, изменив тем самым обычный курс Эрика домой и направив его мимо кафе «Мунфлауэр».

Правда оказалась гнилой занозой, гноящейся под хрупкой оболочкой их брака. Как ни старалась Мэгги скрыть ее, она в конце концов вылезла наружу, как неизбежно и случается с правдой.

И все же было больно, когда нарыв прорвался.

Мелкие обманы Эрик подмечал давно. Ложь, которую нельзя было доказать, но которая все равно оставалась ложью. Детали одной истории, противоречившие деталям другой. Где Мэгги была, с кем была, на сколько задержалась. Притворно-простодушная рассеянность. «Ничего себе, должно быть, перепутала дни… А теперь уже не могу вспомнить, где была в среду во второй половине дня». Внезапные и странные перемены в манере обращения с телефоном: защита паролем, острая потребность держать его постоянно при себе, брать в душ, перенаправление звонков на голосовую почту, когда они были вдвоем…

Трусливая увертливость:

Что-то происходит, Мэгги? Что-то, о чем мне нужно знать?

Я думала, ты счастлив со мной, Эрик.

Счастлив, но не обманываешь ли ты меня?

Это было бы нехорошо.

Так обманываешь?

Мы женаты лишь несколько лет.

Я понимаю, но была ли ты с другим мужчиной?

По-моему, ты пытаешься затеять ссору.

Ни одного прямого ответа. Только хождение по кругу.

Тему их флирта Эрик поднимал в разговорах и с Мэгги, и с Джимом. Вначале они только пожимали плечами и поднимали брови, но ближе к концу дошли до полного бесстыдства. Он предупредил, что, возможно, они и не делают «ничего такого» (их слова, не его), но его ставят в неудобное положение. Тем более когда это происходит в общественных местах и является проявлением неуважения к нему лично и институту брака. Джим и Мэгги назвали его параноиком и даже предположили, что ему это «мерещится». Опровергать их обвинения было непросто.

Как-никак он сумасшедший.

Мэгги и Джим знали, что обвинять шизофреника в паранойе – это вещь столь же болезненная, сколь совет человеку с патологическим ожирением отказаться от шоколадных батончиков, когда он рвется в супермаркет ради полночного перекуса.

Они обрывали Эрика, стыдили, заставляли сомневаться в собственном здравомыслии. Прибегая к таким уловкам, они едва ли не целый год сбивали его со следа. Эрик и Мэгги состояли в браке чуть больше трех лет, и он не мог не думать о том, что почти треть их брака была притворством.

Эрик понимал, что если б хотел женщину, которая не привлекает мужские взгляды, то не женился бы на Мэгги. Возможно, его обуревали не самые приятные человеческие эмоции, но тупой ревностью он не страдал. Понимал и то, что мало кому приходится так же нелегко, как мужчине, взявшему в жены женщину, которая ему не ровня.

И все же. Было в отношениях Джима и Мэгги нечто такое, что всегда настораживало Эрика, что-то в их глазах, которые как будто теплели, когда они смотрели друг на друга.

В самом начале, когда они только поженились, интерес брата к Мэгги вызывал у него какую-то извращенную гордость. Даже в детстве Эрик и Джим были во многом противоположны. Позже, когда братья выросли, ситуация не изменилась. Эрик собирал винтажные футболки рок-групп, комиксы, малоизвестные фильмы ужасов; Джим покупал дизайнерские джинсы по 200 долларов, мужские журналы по фитнесу, боевики-блокбастеры. Так что Эрик обрадовался и даже разволновался – пусть и к собственной досаде, – когда понял, что завоевал сердце женщины, столь привлекательной в глазах всех, что она удостоилась даже похвалы его собственного брата.

Мэгги была красивой женщиной – блондинка, фигуристая, высокая, – это несомненно. Большинство мужчин, проявляющих интерес к противоположному полу, оборачивались, чтобы рассмотреть ее получше, когда она проходила мимо; но было в ней также нечто особенное, почти не выразимое словами.

Несмотря на твердую решимость позабыть бывшую жену, стереть ее из памяти стоило ему немалых трудов. В особенности лукавую улыбку: легкий наклон головы – такой легкий, что заметить его можно было, только если присматриваться, – полураскрытые губы и выглядывающие из-под них живые, с огоньком глаза. Даже теперь, когда он ненавидел ее (или, по крайней мере, пытался ненавидеть) и вспоминал ее лицо, эта улыбка вставала перед ним в первую очередь.

Желанной для Эрика Мэгги была не только из-за соблазнительной внешности, но и из-за своего отношения к шизофрении. Она не имела ничего против его психического заболевания – в отличие от большинства женщин – и принимала его темные моменты со стоической прямотой. Есть вещи похуже безумия, говорила она ему. Любовь Мэгги Эрик приравнивал к выигрышу в брачную лотерею и часто задумывался, почему она выбрала его, когда могла с легкостью заполучить любого мужчину.

Мэгги также была умна, что помогало ей манипулировать Эриком, и вместе с тем ее ум простирался за пределы сообразительности – на территорию мудрости. Она была веселой и смешливой и могла смеяться не только над другими, но и над собой, что Эрик считал качеством очень редким. У нее был чувственный, соблазнительный голос, подлинное наслаждение для слуха, но самым неотразимым в ней был смех: глубокий и неприличный, звучавший так, будто она публично изображает исполнение сексуального акта. Именно это делало ее по-настоящему красивой. И именно это беспокоило Эрика, когда приходил вечно вынюхивающий что-то Джим.

Брат, настоящий киношный красавец, обладал особым типом юмора, который Эрик называл юмором Того Самого Парня. Тем Самым Парнем он был на вечеринках – непринужденный, веселый, большой шутник. Его шутки часто граничили с запретными темами, но при этом никого не оскорбляли, даже если и бывали немножко злы. Подростком Эрик пытался соперничать с братом, копируя его юмор, но получалось неизменно плоско и несмешно.

С Джимом Мэгги смеялась чаще и громче, чего Эрик терпеть не мог, как и ее привычки прижиматься к Джиму и похлопывать его по плечу, когда он отпускал особо забавную шутку. Наверное, Эрик обнаружил бы Измену раньше, если б относился к таким вещам внимательнее.

Юмор Эрика отличался от понятного всем юмора Джима и Мэгги. Его IQ в 138 пунктов – уровень, близкий к гению, – отражался и в большинстве его анекдотов. Чрезвычайно умные для тех, кто их понимал, его каламбуры имели отношение к литературе, науке и поп-культуре. Его гениальность скрывалась за неуклюжестью и самоуничижением; он был зануда и ботан, которому посчастливилось родиться привлекательным: мягкие каштановые волосы и щербинка между передними зубами только добавляли мальчишеского обаяния. Так что недостатка внимания он не испытывал.

Но, конечно, до Джима ему было по этой части далеко.

Хотя Эрику нравилось преподавать геологию старшекурсникам в Уоррентоне, небольшом частном университете в Филадельфии, где также работал и Джим, он подал заявление об отставке по собственному желанию.

Джим, носитель семейных генов практичности, несколько раз думал о том, чтобы тоже уйти с должности профессора мировой экономики. Но никуда, конечно, не ушел.

Ситуацию Эрика усугубляла потеря коллег (за исключением, разумеется, Джима), многих из которых он считал семьей.

Коллеги, в свою очередь, были высокого мнения об Эрике: с ним можно было пройтись по кампусу, поболтать о музыке или узнать его мнение об ископаемых останках, найденных во время каникул. Проблема заключалась в том, что ни один из них не выразил удивления, узнав о разводе. Глядя им в глаза, Эрик видел, что они знали о шашнях Джима с его женой. Откуда? Ответа он не находил, да и не хотел искать, хотя и провел в размышлениях немало бессонных ночей. Долгий призывный взгляд, которым парочка обменялась на рождественской вечеринке? Компрометирующая ситуация в кабинете Джима, дверь в который забыла запереть Мэгги? Так или иначе, бывшие коллеги жалели Эрика – это было унизительно очевидно – и, возможно, не раз и не два пытались открыть ему глаза и рассказать об Измене.

В том факте, что жена и брат трахались у него за спиной, можно было видеть забавное клише, хотя Эрик почти не смеялся, узнав о недавней помолвке Джима и Мэгги. И уж совсем не до смеха ему стало, когда Мэгги сообщила, что беременна. Новость потрясла его до основания, поскольку на протяжении всего брака она утверждала, что вовсе не желает заводить детей. И вот теперь ему светило стать дядей ребенку собственной бывшей жены. Как мило…

Вынести такое бесчестье казалось невозможным, и задача сохранения рассудка в первые недели после обнаружения Измены сравнялась по трудности с попытками удержать обмазанную жиром свинью.

Цвета окружающего мира становились слишком яркими, звуки – слишком громкими, посторонние оказывались слишком близко. Эрик стал забывать, какой сегодня день, а иногда и месяц. Проведя немало времени наедине с шизофренией, он пришел к выводу, что действовать нужно быстро и решительно, а иначе ему грозит полная утрата контроля над разумом. После недолгих поисков Эрик нашел новую преподавательскую работу в небольшом колледже в Северной Калифорнии, в трех тысячах миль от того места в Филадельфии, о котором он позднее станет думать как о своей прошлой жизни. В плане престижа и оплаты это был большой шаг вниз, но городской колледж Перрика принял его быстро и выразил удовольствие тем, что заполучил специалиста с таким опытом.

Самое главное, там не знали о скандале, втянутым в который он оказался стараниями Мэгги и Джима.

Он получил шанс начать все заново.

С чистого листа.

Глава 3

Шефа полиции Эда Бендера Сьюзен отыскала в комнате отдыха участка, где он читал последний номер «Перрик уикли» за чашечкой черного кофе. Человек старой закалки, шеф скорее отрезал бы себе руку, чем позволил бы ей скормить несколько тяжким трудом заработанных баксов кофейному автомату за то, что вполне мог приготовить сам, потратив двадцать центов.

Чашка у Эда треснула на ручке, а наросшие слои придавали ей сходство с годовыми кольцами на мебели красного дерева. Этой чашкой шеф пользовался еще тогда, когда Сьюзен пришла в участок подростком-волонтером. Возможно, он пил из нее даже раньше, когда сам явился сюда таким же волонтером тридцать лет назад.

По жизни Эд твердо придерживался старой аксиомы насчет того, что чинить вещи нужно тогда, когда они сломались. Впрочем, Сьюзен подозревала, что шеф просто не любит перемен.

– Выглядишь не больно хорошо, – сказал Эд, оторвав взгляд от газеты, и выдвинул из-под стола стул, который толкнул в направлении подчиненной и на который Сьюзен с благодарностью опустилась.

На замечание она не обиделась – вид у нее, наверное, и впрямь оставлял желать лучшего.

– Ночь долгая. Уже солнце скоро встанет, – ответила Сьюзен, кивая на настенные часы. Заряд адреналина исчерпался, и усталость обрушилась с такой тяжестью, что она едва ворочала языком. – Там сейчас Флинн остался, у него все под контролем.

Эд тоже посмотрел на часы и кивнул. Они часто общались жестами, невысказанными намеками. Болтать попусту не любили оба, но из них двоих молчаливее все же был Эд – десятилетия работы растратили отведенный ему запас слов, и теперь до грядущей отставки осталось только молчание.

Шеф снова сел и сложил руки на газете.

– Как держишься? – В последнее время ему, возможно, уже недоставало энтузиазма в борьбе с преступностью, но никто не упрекнул бы его в недостатке внимания к сотрудникам.

Сьюзен ответила бледной полуулыбкой.

– Бывало и лучше. Но пока хожу и дышу, так что не могу жаловаться. – Она ощутила на себе его заботливый взгляд. Его отеческая забота оборачивалась разными гранями, стирая иногда профессиональные границы и обеспечивая на работе как комфорт, так и разочарование.

– Оно всегда так, когда дело касается детей.

– Это да.

Сьюзен знала, на что намекает Эд, но о чем из уважения к ней не говорит прямо, – к несчастью, труп у телефонного столба был не единственным детским телом, с которым ей довелось столкнуться по службе. Вскоре после поступления в полицию ее послали в логово сквоттеров[4] – в таком с виду благополучном городке, как Перрик, их было на удивление много – разобраться с жалобой на шум. Там-то она и наткнулась на малышку Гэби, которая была мертва уже пару дней. Мать Гэби, Дарла, впрыснула в вену крепкий коктейль каких-то химикалий и улетела так далеко, что даже не заметила, как дочка приняла за конфеты лежавшие в пакете для сэндвича пилюли сильнодействующего антидепрессанта. Позднее, протрезвев в камере и узнав о смерти Гэби, Дарла так разбушевалась, что ее едва удержали трое полицейских. До суда дело не дошло – Дарла приняла смертельную дозу спидбола[5], которым ее снабдил сутенер и по совместительству бойфренд.

Сьюзен слишком устала, чтобы вести разговоры о мертвых в духе доктора Фила. Одним из ценных качеств Эда было то, что он не вмешивался. Некоторые из более опытных ее коллег объясняли это апатией, связанной с приближающейся отставкой, но Сьюзен с ними не соглашалась, по крайней мере в том, что касалось ее должностных показателей. Она знала, что Эд доверяет ее компетенции.

– И по-прежнему никаких следов Джеральда Никола, – добавила Сьюзен, меняя тему.

Эд отхлебнул кофе.

– Ничего удивительного. На этот раз его не только посадят под замок, но и ключ от замка выбросят. Он это знает.

– С этого и надо было начинать, – сказала Сьюзен. – В смысле посадить под замок и ключ выбросить.

Эд пожал плечами: мол, что ты сделаешь?

– Подумать только, ты еще помнишь то дело… А я вот с трудом вспоминаю, что на завтрак ел.

– Помню, потому что об этом тогда в новостях говорили.

– Да, шума было много.

– Пока ждала Флинна, почитала кое-какие рапорты того времени. Этот Джеральд Никол – тот еще фрукт.

– Доказать обвинения в растлении малолетнего так и не смогли, но осудили по другим статьям.

– Да, я читала. – Сьюзен поежилась.

В 2012-м студия «Экспрешнс» в Сан-Франциско была одним из крупнейших центров дистрибуции детской порнографии в Калифорнии. Первоначально расследование координировала налоговая служба, заподозрившая владельца студии Хью Джарвиса в уклонении от уплаты. Именно во время компьютерного аудита и были обнаружены папки с фотографиями. Прежде чем Министерство внутренней безопасности успело произнести «тридцать лет тюремного заключения и 250 тысяч долларов штрафа», Джарвис успел сдать своих покупателей. Их оказалось пятьдесят девять, включая Джеральда Никола.

Доказательств физического насилия Джеральда над своими жертвами обнаружено не было – они появились позднее, после обнаружения тела ребенка, – но материалов для обвинения его в хранении детской порнографии хватало вполне. И не только в хранении, но и в распространении: он обменивал фотографии Джарвиса онлайн точно так же, как фанаты бейсбола обменивались карточками любимых игроков.

– В суде у Джеральда не было никаких шансов, – продолжал Эд. – Даже не знаю, почему они утруждали себя судом. Наверное, потому что суда заслуживает каждый. Адвоката ему дали прямо из юридической школы – парень до скамьи еще не дорос. Ненависть его к сексуальным насильникам была настолько очевидной, что он вполне мог бы нанять самолет для воздушного поздравления в день вынесения Джеральду приговора. Когда тебя ненавидит твой собственный адвокат, дело плохо.

– И вот теперь его выпустили, – хмуро заметила Сьюзен. – Места на всех не хватает.

В Калифорнии действительно не хватало мест для всех заключенных и тех, кто был осужден по ненасильственным статьям и хорошо вел себя в тюрьме, иногда выпускали досрочно. Единственное насилие, с которым Джеральд столкнулся в исправительном учреждении Миллстоун, было направлено на него со стороны других заключенных, которые если и ненавидят кого-то больше, чем доносчиков и копов, то именно насильников над детьми.

– Я позвонила его надзорному, Джуно Томисато.

Эд поднял брови.

– Мне доводилось иметь с ним дело – брюзга, да и то в хороший день. Бьюсь об заклад, ты его обрадовала звонком среди ночи.

– И даже больше того. В общем, он не удивился, что Джеральд сделал ноги. Сказал, что он скорее покончит с собой, чем вернется в тюрьму.

– Вот и хорошо. Сбережет налогоплательщикам немного денег.

В разговоре со Сьюзен Джуно Томисато сказал, что тюрьма для растлителей малолетних – сущий ад. И это мягко выражаясь. Как обычно, приговоры заключенных вроде Джеральда держат в секрете, но в тюрьме всегда всё узнают. Даже в защищенном заключении – ЗЗ-дворике, как это называют обитатели Миллстоуна – Джеральду ежедневно угрожали избиением, изнасилованием, кастрацией. У него крали пищу, его камеру обчищали начисто, его матрас и простыни обливали всевозможными жидкостями. С ним творили все, что только можно творить с человеком, все, что нормальный человек не пожелал бы даже увидеть во сне. Доказательства чинимой дикости присутствовали у него на лице: рваный шрам в форме полумесяца, след пореза бритвой вдоль скулы, от уха до подбородка. Эмблема Миллстоуна, носить которую он обречен вечно.

– Такой, как он, вечно скрываться не сможет, – сказал Эд. – Ни друзей, ни денег, ни настоящей семьи. Кстати, его мать в доме престарелых, так что у нее он прятаться не может. Рано или поздно этот мерзавец выползет из-под того камня, под которым скрывается, и мы его прижучим.

– Я, пожалуй, поговорила бы с матерью Джеральда утром.

– Ни черта ты из нее не выжмешь. Ей сейчас, наверное, лет под сто. – Эд постучал себя по голове. – У нее и мозги-то уже разжижились.

– Ей девяносто шесть, – подтвердила Сьюзен. – Ты ее знаешь?

Эд покачал головой:

– Нет, но в таком городишке, как наш, каждый о каждом что-то знает.

Сьюзен потерла глаза и моргнула, пытаясь вернуть мир в фокус. К черту сериальный марафон, к черту мороженое. Добраться до дома, и в постель.

– Ладно, я все равно хочу с ней поговорить. В любом случае не помешает, да?

Эд снова пожал плечами.

– Если думаешь, что это поможет. Только на многое не рассчитывай. – Он сделал попытку подняться. – Иди-ка ты домой. Сейчас все равно ничего уже не сделаешь. Я тоже снимусь, как только получу ответ из округа.

– Да? Они что, помощь хотят предложить?

– Пока ответ не получу, ничего не знаю. Непонятно только, чем они там, в офисе шерифа, заняты в такое время, что перезвонить не могут.

– Мне завернуть к ним по пути домой? Узнать, из-за чего задержка?

– Ты в зомби сейчас превратишься. Посмотри на себя в зеркало – глаза уже не голубые, а красные. Так или иначе, скоро ответят. – Он потряс газетой. – А я пока почитаю. Все, отправляйся домой и выспись.

Повторять не пришлось. Она отправилась домой и легла спать.

Глава 4

Эрик слышал где-то, что потерять все – это пережить катарсис. Теперь он все больше укреплялся в мысли, что так, скорее всего, говорят люди, которые на самом деле все потеряли и говорили себе это, чтобы вылезать каждое утро из постели и чувствовать себя чуть менее умирающими.

Утрата всего – не только жены, дома, брата, самоуважения и престижной преподавательской должности, но и вещей – не принесла ощущения свободы. Скорее, он чувствовал себя полным неудачником. С ящиками из-под молока, заполненными пластинками, и мешками для мусора, набитыми одеждой, Эрик как будто перенесся в прошлое, где был скорее студентом колледжа, как в двадцать, чем респектабельным профессором, как теперь. Одеваясь по утрам в темноте, он словно выворачивал себя наизнанку.