А: Тогда ты в курсе, что это просто часть тебя, в которой возникают всякие мысли. Иногда хорошие, иногда страшные. Но, Джо, даже если твои мысли кажутся страшными, это все равно только твои собственные мысли. И твое воображение не может пугать тебя ими, пока ты сам ему этого не позволишь.

Д: Выходит, я могу этим управлять?

А: Именно так, Джо.

Д: А откуда вы знаете?

А: Вообще-то это моя работа. Я почти как волшебник, только мое могущество в том, чтобы не давать людям чего-нибудь бояться. Вот почему люди приходят сюда – чтобы больше ничего не бояться. И знаешь, что, Джо? Все эти люди испытывают страх только из-за собственных мыслей. Из-за тех частей себя, которые они не могут контролировать.

Д: Ого!

А: Да. А теперь, я ничуть не сомневаюсь, что ты уже большой мальчик и в кровать больше не писаешься, так ведь, Джо?

Д: Еще чего! Дык!

А: Так вот, писаться в постель и воображать себе чудовищ – это примерно одно и то же. Это просто часть тебя, которой ты сам позволил выйти из-под контроля.

Д: Ха, смешно: чудовище – это мое пи-пи!

А: Не совсем. Но и то и другое ты можешь контролировать, поскольку они – это часть тебя самого, Джо. А теперь: по-прежнему ли это чудовище кажется тебе таким уж страшным?

Д: Нет! Я просто пугаю сам себя. И я собираюсь сказать ему, что оно больше не пугает меня, когда в следующий раз его увижу!



Доктор А. остановил пленку, и по нему было видно, что эти последние моменты дорого ему стоили – вид у него был окончательно изможденный.

– Вот потому-то я никогда и не сдамся. – Его голос звучал едва ли громче обычного шепота. – Поскольку думаю, что в своей самонадеянности сам и создал проблемы, которые у него сейчас. Почти что уверен, что в промежутке между двумя первыми сеансами, из-за того, что я ему сказал, Джо перешел от веры в то, что он – лишь цель чудища, которое живет в человеческих психозах, к вере в то, что он сам это чудище. Только подумай, какой эффект это могло произвести на ребенка, ставшего жертвой сексуального насилия! Такие дети и без того уже на пороге диссоциации[35]. То, что я сказал Джо… это могло просто подтолкнуть его к полномасштабному диссоциативному расстройству личности, поскольку мысль о том, что он сам ответственен за насилие над ним, могла оказаться просто невыносимой. Так что он создал себе вторую личность-«чудовище», чтобы переложить на нее вину за имитацию того садизма, который проявлял по отношению к нему его отец. А поскольку тогда мы этого не разглядели, теперь… теперь эта личность-«чудовище» обрела настолько полный контроль над его психикой, что его разум и поведение начали адаптироваться к удовлетворению ее воображаемых нужд. Даже просто считать, что ты какое-то там чудовище, и без того достаточно плохо, поскольку это делает тебя чистейшим садистическим психопатом за всю историю психиатрии. Но в нашем случае все гораздо хуже. Это конкретное чудовище искренне убеждено, что ему нужно постоянно иметь доступ к чьим-то дурным мыслям, чтобы выжить, – примерно так, как ты или я нуждаемся в еде. В результате механизм эмпатийного понимания Джо эволюционировал таким образом, чтобы буквально за секунды после встречи с каким-то другим человеком четко определить, что может выступить для того в качестве наиболее эффективного триггера психоза.

И не только психоза – по причине его сохранившейся внушаемости он способен вызывать по собственному желанию и другие формы мучений. Иными словами, его бредовые представления настолько сильны, что каким-то хитроумным образом придали его разуму способности, недоступные никакому человеческому разуму. А теперь: безусловно, вполне может быть и так, что все те люди, которые уверяют, будто он пробуждает у них наихудшие воспоминания и самые жуткие их страхи, и сами в чем-то параноики или же могли попросту забыть, что каким-то образом раскрыли ключевые подробности в его присутствии. Но даже если это так, нельзя отрицать одного: он развил в себе способность провоцировать людей на самоубийство в качестве защитного механизма – во многом таким же образом, как его изначальная личность «умерла», чтобы уступить место личности-«чудовищу». И это прекрасно у него получалось. До настоящего момента.

Захлопнув папку, доктор А. опять посмотрел на меня, буквально ввинчиваясь в меня взглядом.

– Вот потому-то ты нам и нужен. Ты до сих пор жив и испытал его фокусы на собственной шкуре. Пожалуй, ты единственный свидетель, которым мы располагаем, – не считая Роуз, которая имела с ним дело, когда он был далеко не столь продвинут и проделывал все это настолько давно, что у нас нет уверенности в том, что информация, сохранившаяся у нее в памяти, по-прежнему достоверна. Ты – единственный человек, который может обеспечить нас максимально полным и точным отчетом о его подходах к манипуляции тобой.

С этими словами он взял меня тонкой, но на удивление сильной рукой под подбородок и удерживал, произнося свои следующие слова:

– Так что еще раз прошу тебя, Паркер. Расскажи мне – пусть если и не ради меня, то хотя бы ради Джо, – что между вам обоими происходило?

К тому моменту у меня уже не было никаких причин чего-либо утаивать. Так что я им все выложил. Рассказал про кажущуюся психическую нормальность Джо и его чрезвычайно гладкое объяснение причин собственного заточения, о том, как ловко он ввернул то ли действительно имевшую место, то ли перепетую сообразно обстоятельствам историю происшествия с Целлюлозным Цветочком. Воспроизвел идеально выверенную историю о его чувстве вины за полученные матерью побои – в точности такое же чувство вины в свое время испытывал и я сам за проблемы своей собственной матери. Поведал, как ловко он воспользовался моим горем после смерти Несси. Даже признался, как доктор П. с его советами не морочиться потугами хоть кого-то лечить и топорными попытками запугивания значительно облегчил мне задачу поверить Джо. Они внимательно слушали на протяжении всего моего рассказа, а когда я закончил, доктор А. в полной мере выглядел на весь свой собственный возраст.

– Итак, – заключил он, – выходит, Джо не полагался на какие-либо подробности из твоей собственной жизни. Он попросту догадался, что человек ты чуткий, с сильно развитым чувством эмпатии, и сыграл на этом. Скорее всего, это просто совпадение, что он выбрал эпизод, связанный со своей собственной матерью, чтобы зеркально отразить твои чувства по отношению к твоей матери. Большинство мальчиков очень трепетно относятся к своим матерям. Больше того, он возложил ответственность за жестокое обращение с той кошкой как раз на своего отца – предположительно по той причине, что именно в этом человеке и кроются корни всех его несчастий. Так что в конце концов Джо получил возможность выплеснуть гнев за насилие над самим собой, пусть даже и завуалированно. Вообще-то у тебя имелись все шансы раскрыть, в чем именно его случай, Паркер. Спасибо тебе. Роуз, по-моему, мы наконец выяснили, в чем дело. Мы явно не можем рассказать родителям Джо про все, что узнали, так что просто поставим их в известность: мол, мы окончательно пришли к заключению о полной неизлечимости данного случая, поэтому Джо должен оставаться здесь на неопределенное время для своего же собственного блага. Что же до Паркера, то забирай у него этого больного.

– Нет! – В объяснении доктора А. было что-то отчаянно не так. Старик с недоверчивым видом повернулся ко мне.

– Нет? – переспросил он. – Паркер, случай раскрыт. Ты только что подтвердил наши основные гипотезы, а даже если и нет, то поверь мне: понадобится куда более опытный психиатр, чем ты, чтобы даже просто сделать самые первые элементарные шаги, ведущие этого несчастного человека к выздоровлению. Если б я до сих пор практиковал…

– Но вы же не практикуете! Вы давно на пенсии. И я не думаю, что вы всё поняли правильно. Что-то тут не складывается.

– Да как ты смеешь?! Ты…

– Успокойтесь, Томас, – вмешалась доктор Г. – Если у Паркера есть какие-то собственные мысли, я хочу их услышать. Не повредит узнать и другое мнение.

Доктор А. что-то буркнул, но с очевидным раздражением махнул на меня рукой.

Опять начиная нервничать, я откашлялся и заговорил, пока меня окончательно не сковало от напряжения.

– Прежде чем я попробую развить свою теорию, мне хотелось бы задать еще несколько вопросов – просто чтобы убедиться, что я правильно понял некоторые детали…

– О, из любви к… – начал было доктор А., но доктор Г. остановила его взмахом руки.

– Да, Паркер?

– Я хочу начать с ночных кошмаров, – произнес я. – Джо хоть раз упоминал про них, когда поступил сюда во второй раз?

Вид у доктора А. был такой, будто он собирается отделаться каким-то резким ответом, но тут на лицо его набежало задумчивое выражение.

– Коли об этом зашла речь, то нет, – медленно проговорил он. – Хотя к тому моменту могло быть уже слишком поздно. А потом, он был на седативах, а его отец наверняка не получал прежнего удовольствия, раз Джо уже не испытывал боли.

– Возможно, – сказал я, поворачиваясь к доктору Г. – Но я далеко не уверен, что объяснение о происхождении его «чудовища» соответствует истине. Доктор Г., разве вы сами не говорили, что Джо страдает энтомофобией?

Доктор Г. медленно кивнула. Она явно не понимала, к чему я клоню.

– Да, когда он поступил сюда в первый раз, его родители действительно что-то такое упоминали.

– А он боялся жуков, когда вы его лечили? – продолжал напирать я.

– Не особо, – отозвалась она. – Поначалу мы пробовали экспозиционную терапию[36], но реагировал он не особо как энтомофоб.

– Совершенно очевидно, что энтомофобия выступала лишь в качестве заместителя того, что он на самом деле испытывал, – встрял доктор А. – Роуз, вообще-то…

– Доктор А., – перебил его я, – вас не затруднит еще раз проиграть то описание твари в стене, которое дал Джо?

Старик обвел меня долгим утомленным взглядом, но в итоге сдался и принялся перематывать пленку, пока не нашел нужный кусок.



Большая и волосатая. У нее мушиные глаза и две здоровенные, жутко сильные паучьи лапы с реально длинными пальцами. А тело, как у червя.



– Такое уж точно доведет любого энтомофоба до ручки, как думаете? – спросил я.

– Опять-таки ничего удивительного, если энтомофобия и стала результатом того, что в действительности являлось основным источником его страданий, – с усмешкой произнес доктор А.

– Верно, – я кивнул. – Но есть и кое-что еще. Можете промотать до того куска, где вы говорите ему, что дело просто в его собственном воображении?

Вздохнув, доктор А. опять нажал на кнопку.



А: Так вот, писаться в постель и воображать себе чудовищ – это примерно одно и то же. Это просто часть тебя, которой ты сам позволил выйти из-под контроля.

Д: Ха, смешно: чудовище – это мое пи-пи!

А: Не совсем. Но и то и другое ты можешь контролировать, поскольку они – это часть тебя самого, Джо. А теперь: по-прежнему ли это чудовище кажется тебе таким уж страшным?

Д: Нет! Я просто пугаю сам себя. И я собираюсь сказать ему, что оно больше не пугает меня, когда в следующий раз его увижу!



Пленка остановилась. Вид у доктора А. был все более и более раздраженный, а у доктора Г. – по-прежнему недоумевающий.

– Что-то не похож он тут на жертву изнасилования, которой только что объяснили, что это она сама во всем виновата, а? В этих его словах явственно звучит облегчение. Даже радость. Совсем не то, что вы ожидаете услышать от того, кто прошел через диссоциативный эпизод. И если Джо настолько внушаем, как вы уверяете, почему же тогда он не стал действовать, как то самое чудовище с самого начала? Почему сохранил свое прежнее «я»?

– Его разум еще полностью этого не осознал, – пробурчал доктор А., почти не глядя на меня.

– Или же, – упрямо продолжал я, – никакого эпизода диссоциации вовсе и не было. Вообще-то говоря, а что если и изнасилований никаких не было или даже ночных кошмаров? А вдруг Джо действительно терзало нечто, знающее, как сыграть на его энтомофобии, а после столь же искусно сумевшее сыграть и на страхах всех остальных? А вдруг – когда он высказал вслух, что это часть его самого, – это «нечто» действительно стало его второй натурой, которую вы считаете результатом перенесенного насилия? Что, если он притащил эту тварь с собой сюда, когда его госпитализировали во второй раз?

– Ну да, а голова у него вращается вокруг своей оси, и он плюется гороховым супом[37], – ядовито произнес доктор А., явно начиная всерьез заводиться. – Хорош уже изъясняться, как какой-нибудь фанат ужастиков, сынок, и возьми себя в руки! Ты ведь все-таки ученый, господи спаси!

– Просто выслушайте меня, – твердо сказал я. – Я в жизни бы не поверил ни во что подобное до сегодняшнего вечера, но штука в том, что…

Тут я поймал себя на том, что испытываю трудности с дыханием.

– Послушайте, я прекрасно понимаю, что вы хотите списать все эти знания, которыми он располагает, на некие случайные совпадения или же считаете, что люди просто забыли, о чем ему рассказывали, – но я-то знаю, что в моем случае это совсем не так. Когда Хэнк оттаскивал меня от его палаты, Джо начал смеяться в точности таким же голосом, какой я до сих пор слышу в кошмарных снах. И гарантирую вам, что после того, как доктор Г. меня от этого предостерегла, я ничего не рассказывал ему ни о своих собственных проблемах, ни о каких-то своих страхах. Так откуда же тогда он мог знать, какой в точности тон и тембр надо использовать?

– Ты слышал только то, что хотел слышать! – рявкнул доктор А. – Ты и ожидал услышать голос чудовища! Твой мозг отреагировал тем, что сделал вид, будто слышит то, что надо.

– Но в том-то все и дело – ничего подобного я как раз никак не ожидал! Не забывайте: я думал, что он совершенно нормальный, безвинно страдающий пациент, когда Хэнк потащил меня прочь, но я все равно слышал тот голос! В тот самый момент, когда я меньше всего ожидал чего-то сверхъестественного, это все равно произошло. А что, если и все остальные, включая и доктора Г., говорят правду? Что они и впрямь ничего ему не рассказывали, а он все равно знал, чем их лучше всего напугать?

– В его словах что-то есть, Томас… Признаюсь, у меня нет никаких записей, чтобы это доказать, но я действительно не имею ни малейшего представления, откуда Джо мог выяснить, что другие называли меня «Роуз Длинный Нос». Даже отдаленно не могу представить, при каких обстоятельствах он мог случайно услышать это прозвище, поскольку эту тему я даже близко ни с кем не обсуждала. Не думаю, что даже сама помнила эту кличку, пока не увидела ее нацарапанной на стене его палаты.

– Он мог услышать от кого-то, как тебя зовут, и просто удачно попасть в точку! – взорвался доктор А. – Не так уж много дразнилок рифмуется с твоим именем. Даже ребенку не надо быть семи пядей во лбу, чтобы самому до этого додуматься!

– Вот уж не ожидала, что вы предпочтете списывать симптомы на обычное совпадение, только чтобы поддержать собственную теорию, Томас, – негромко произнесла доктор Г.

Доктор А. был окончательно взбешен.

– Ладно! – Ядовитый сарказм так и сочился из его голоса. – Предположим, что вы оба правы, пусть даже это вдребезги разбивает все наши представления об истинной науке. И какое же лечение вы оба предлагаете в том случае, когда больной обуян нечистой силой? Накачать ему живот воздухом? Просверлить дыру в черепе, чтобы выпустить демона? Просветите меня!

– Вы сказали, что уже исключили другие возможные варианты, – продолжал я. – Полагаю, вы не привлекали специалиста по экзорцизму?[38]

– Я что тебе, шарлатан какой? Знахарь? Шаман?

– Ой, только не надо делать вид, будто вы тут единственный настоящий ученый из всех собравшихся, Томас! – резко заметила доктор Г. – Мы, естественно, документально этого не фиксировали, но оба знаем, что пару раз вы пробовали с Джо довольно, гм… нестандартные методы.

Доктор А. ничего ей не ответил, но впервые продемонстрировал явные признаки неловкости.

– Если вы сами ему не расскажете, Томас, тогда я расскажу.

– Произошло тогда в точности то, чего и ожидаешь от занозы в заднице вроде Джо, – пробурчал доктор А. – Пришел священник, начал читать свои вирши, и, естественно, ни хрена не вышло. Джо только изгалялся над ним всю дорогу – говорил, что, мол, он ангел, посланный на землю десницей Христовой, и что святой отец предает своего собственного Господа. В точности те слова, которыми можно выбить из колеи любого верующего человека, не говоря уже о священнослужителе.

– И я готов поспорить на что угодно, что все это действительно изрядно выбило из колеи данного конкретного священнослужителя, так ведь? – не отставал я. – Готов поспорить, что он даже не смог закончить ритуал, верно?

– Он… он ушел раньше времени, да, – признался доктор А. – А это ты к чему?

– А вы не пробовали записать весь этот процесс на магнитофон?

– Ну конечно же нет! – выпалил доктор А. – Не хватало еще поставить всех в известность, что я развлекаюсь подобными глупостями!

– Жаль, – заметил я. – Поскольку готов поставить что угодно, что если б вы записали происходящее на пленку, то не смогли бы поймать Джо на том, что он хоть что-нибудь из всего этого сказал. Потому что пациент, которого вы здесь держите – собственно Джо, – сам этого не делал. То, что явилось сюда вместе с Джо, – вот что делало это, и оно использовало его просто как прикрытие.

– Ты всерьез считаешь, будто какой-то бука из детских страшилок действительно бесплатно поселился в нашей больнице? – спросил доктор А., в голосе которого явственно прозвучал презрительный смешок. – Роуз, наверное, надо опять позвать сюда Хэнка, на сей раз со смирительной рубашкой. По-моему, наш будущий избавитель и сам малость повредился умом.

– Может, все-таки есть способ оценить, насколько я прав, – продолжал я, сосредоточившись на куда более готовой слушать меня докторе Г. – Я понимаю, гипотеза более чем странная, но если вы дадите мне возможность собрать достаточно данных, чтобы ее проверить, и все окажется не так, можете забрать у меня этого больного.

Задумчиво постукивая кончиками пальцев друг о друга, доктор Г. изучала меня несколько секунд. Вид у нее был заинтригованный, что бы она там сама про это ни думала. Наконец махнула рукой.

– Ладно, выкладывай.

Я перевел дух.

– С вашего разрешения, мне хотелось бы на завтра взять отгул, чтобы поговорить с теми людьми, которые действительно могут подтвердить или опровергнуть обе из этих гипотез, пусть даже и опосредованно. Короче говоря, я думаю посетить родителей Джо и взглянуть на комнату, в которой все это и происходило.

– О да, просто гениальная мысль! – откровенно усмехнулся доктор А. – И что ты думаешь им сказать? «Простите, мистер М., но вы и вправду ловили кайф, терзая своего ребенка и слушая его крики? А при покупке дома вас, случайно, не предупреждали, что он может быть заражен каким-то гигантским жуком?»

– Мы оба прекрасно знаем, что есть и не столь явные способы выяснить, имеются ли у того или иного человека садистские наклонности, – холодно произнес я, пытаясь не попасться на подсунутый крючок. – И, как бы там ни было, я лишь пытаюсь проверить, имеется ли у моей гипотезы хоть какая-то почва под ногами, и это их ничем не встревожит. Все будет происходить тихо и мирно, в привычной для них обстановке, так что если родители Джо действительно латентные садисты, это будет достаточно легко заметить. А если найдется какое-то свидетельство тому, что в их стенах обитает нечто сверхъестественное или что с этим домом в принципе что-то нечисто, то это тоже будет довольно просто выяснить.

Я посмотрел доктору А. прямо в глаза.

– И знаете что? Родители родителями, но если все-таки окажется, что ничего сверхъестественного там нет и в помине, то я готов признать, что вы совершенно правы и что мой мозг действительно зациклился на какой-то антинаучной чепухе. Договорились?

И вновь на долгую секунду мы с ним сцепились взглядами, а когда наконец отвели глаза, то я понял, что этот замысел его полностью устраивает, пусть даже он и не мог заставить себя выразить мне уважение за то, что я его высказал. Тут мой глаз уловил какое-то движение, и, повернувшись, я увидел, что доктор Г. достала ручку и что-то записывает у себя в календаре.

Она подняла на меня взгляд.

– Да, можешь взять отгул. Что бы там ни думал Томас, я хочу знать, что ты выяснишь. Не волнуйся, я скажу Брюсу, что ты выполняешь мое личное поручение. Не думаю, что родители Джо куда-то переехали, так что адрес можешь взять из истории болезни. А теперь отправляйся домой и как следует выспись. Завтра ты нам нужен свежий, бодрый и хорошо соображающий.

24 апреля 2008 г.

Я все-таки здорово недооценил, насколько трудно будет излагать всю эту историю, и тем сильней сознаю это, чем больше в нее углубляюсь. Поверьте, теперь я жалею, что не запостил эту часть своего рассказа раньше, но, думаю, вы поймете, что из-за специфики поднятого в нем вопроса это было совершенно исключено. Клянусь, я ничуть не пытаюсь ни налить воды, ни растянуть повествование, лишь бы еще больше заинтриговать читателя. Так сложно все припомнить и подробно изложить, мысленно вернуться в то пространство! И все-таки когда мне удается усадить себя за клавиатуру, чтобы продолжить, рассказ льется словно сам собой. Типа как гной из нарыва, только что рассеченного скальпелем. После каждого следующего куска мне действительно становится гораздо легче.

Тем, кто так долго оставался со мной, огромное спасибо за терпение! Если вы ищете ответа на загадку всей этой истории, то этот пост – наверняка то, чего вы так долго ждете.

Как бы мне ни хотелось последовать совету доктора Г. и заснуть сном младенца, едва только явившись домой, после всего недавно услышанного это оказалось решительно невозможно. Мой бедный мозг, в котором словно крутилось беличье колесо, сам поражался растущему в нем стремлению развивать совершенно сумасбродные и абсурдные теории. Всего неделю назад я был полностью убежден, что Джо – психически здоровый человек, запертый под замок группой преступных профессионалов от медицины. Меня поймали, когда я пытался выпустить его на волю! И вот теперь я готовлюсь к выездному исследованию, чтобы проверить, сумею ли обнаружить доказательства этому, или же моим пациентом завладел… кто именно? Дьявол? Злой дух? Мистическая «черная рука» из детских страшилок? Разве все сумасшедшие не убеждены в собственном здравом уме? И кто готов сказать, что я не повредился головой точно так же, как прочие врачи, пытавшиеся лечить Джо, и что верные подручные доктора Г. не будут поджидать меня со смирительной рубашкой наготове, когда я наконец заявлюсь обратно в больницу с докладом? Раз уж на то пошло, я не стал бы их особо винить, если б такое действительно произошло.

Тот жуткий хохот, что я слышал из-за двери, продолжал упорно пульсировать в голове, наслаиваясь на гулкие удары сердца.

К несчастью, Джослин не было дома, чтобы помочь мне хоть с чем-то из всего этого разобраться – или же просто меня как-то отвлечь. В кухне обнаружилась записка, в которой говорилось, что сегодня она задержится допоздна в библиотеке, чтобы наконец добить очередную часть своего многострадального труда. Я отправил ей эсэмэску, что я дома, и она сразу же перезвонила, в нетерпении узнать, сохранил ли я еще свою работу или вскоре следует ждать прибытия полиции. Мне не хотелось углубляться в такие вопросы по телефону, так что я заверил ее, что всё в полном порядке и что обо всем подробно расскажу при встрече.

Через какое-то время, поняв, что заснуть так и не удастся, я запил несколько успокоительных таблеток изрядным количеством вина, и каким-то образом комбинация всех содержащихся в них химикатов все-таки провалила меня в сон. Однако треск будильника, который, казалось, затрезвонил буквально в ту самую секунду, когда я закрыл глаза, лишь усугубил ужасы предыдущего вечера жуткой головной болью.

Башка буквально раскалывалась, но все же после душа, ибупрофена и целого океана кофе я почувствовал себя достаточно в форме, чтобы сесть за руль. Так что отыскал свой экземпляр истории болезни Джо и открыл на первой странице, дабы посмотреть адрес его родителей.

Указанное там место сразу объясняло, почему они могли позволить себе больше тридцати лет держать своего сына в стационаре. Располагалось оно в той бесстыдно богатой части штата, уже само название которого вызывало в голове образы позолоченных автомобилей, шикарных дворцов и семейных яхт. Больше того, когда я по-быстрому заглянул в «Мэп-квест», то выяснилось, что семейный дом Джо стоит в самом центре огромной усадьбы, граничащей с водой, что лишь усиливало степень его крутизны. При любых других обстоятельствах мне было бы по меньшей мере любопытно, как такая роскошь выглядит вблизи, но в данном случае единственная мысль, которая тут же пришла мне в голову, – насколько это место уединенное, а следовательно, насколько никому в нем – а в первую очередь маленькому ребенку – не приходится рассчитывать на помощь со стороны. Единственно радовало, что располагалось оно всего лишь в полутора часах езды на машине от Нью-Хейвена – может, даже и меньше, если движение не будет слишком плотным. Так что, положив распечатанные из «Мэп-квеста» инструкции на пассажирское сиденье, чтобы были под рукой, я отправился на встречу с тем, что могло ожидать в том месте, где зародилось безумие Джо – если, конечно, именно в безумии и было дело.

Если б я считал, что природа обладает чувством иронии, то эта поездка была бы тому весьма убедительным подтверждением. Погода являла собой эдакий прохладный осенний бальзам, на который каждый надеется и к которому молитвенно взывает каждый год, машин на дороге практически не было, и в дополнение ко всему я получил от Джослин эсэмэску с пожеланием удачи и сообщением, что вечером она будет дома, так что мы сможем наконец пересечься. Короче говоря, при любых других обстоятельствах денек был бы просто чудесный, что делало поездку в земное подобие врат ада еще более нервирующей.

Открыточная живописность той части штата, в которой обитали родители Джо, лишь подчеркивала этот когнитивный диссонанс[39]. Мне пришлось проехать мимо сотен огромных, но при этом далеко не безвкусных дворцов того сорта, что могут быть воздвигнуты лишь на «старые деньги». Каждый из них выглядел так, будто перенесся сюда со страниц одного из романов Джейн Остин[40], а не представлял собой исключительно отечественное творение, взращенное на почве родных Соединенных Штатов. Те немногие местные обитатели, которых я заметил на улицах, словно сошли с глянцевых каталогов «Брукс бразерс» или «Джей-пресс»[41] – каждый был с головы до ног упакован в шмотки, стоящие моей зарплаты за несколько месяцев, а часы у них на руках наверняка и вовсе обошлись как минимум в сумму моего годового дохода. Мой относительно скромный, хотя и вполне приличный «Форд Таурус» наверняка смотрелся довольно подозрительно на фоне многочисленных «Мерседесов», «Ауди» и «Бентли». Меня очень удивляло, каким образом хоть кто-то из подобного городка мог вообще оказаться в психушке, не говоря уже о такой, как Коннектикутская психиатрическая лечебница. Район был из тех, где душевная боль любого рода либо успешно устраняется при помощи дорогостоящих медикаментов и посещений уютных кабинетов частных психоаналитиков, либо же удерживается на почтительном расстоянии благодаря значительным денежным вливаниям. Короче говоря, территория, на которой абсолютно все неприятное, не говоря уже о сверхъестественных ужасах, безжалостно изгоняется из виду или из головы.

Лишь подъехав к тяжелым чугунным воротам в высокой и толстенной, сложенной из крупного камня стене, я наконец почувствовал в окружающей меня обстановке хоть что-то мрачное. Хотя частично это могло объясняться рыком здоровенного охранника, которому скорее следовало бы воевать наемником где-нибудь в джунглях, чем охранять тихий семейный дом. Стараясь не выдавать, что основательно нервничаю, я в наилучшей докторской манере объяснил, что я врач и приехал побеседовать с обитателями дома насчет их сына.

По-военному четко развернувшись, он промаршировал к своей будке, где набрал на панели несколько цифр. В ответ из динамика послышался женский голос, отмеченный тем убийственно вежливым, хотя и через губу выговором, который обычно слышишь от пожилых членов какого-нибудь закрытого для простых смертных яхт-клуба, и после коротких переговоров с солдафоном, горой вставшим у меня на пути, она согласилась меня впустить. Под конец разговора едва ли не козырнув, охранник нажал на кнопку, и тяжеленные ворота практически бесшумно и плавно распахнулись. Чувствуя, как живот закручивается в узел от нервного напряжения, которое я тщетно пытался подавить с того самого момента, как утром тронулся в путь, я заехал внутрь.

Ведущая к семейному дому Джо дорожка поднималась вдоль пологого, тщательно подстриженного холма, окруженного небольшим леском со столь же ухоженными сахарными кленами и северными красными дубами. На самой вершине холма в окружении берез стоял собственно дом – высоченный каменный особняк в неоготическом стиле, словно превращавший обычные солнечные лучи в лучезарное пастельное сияние. Подъехав ко входу и вручив ключи от машины служителю, которого явно глубоко оскорбила одна только мысль о необходимости оказаться за рулем столь презренной тачки, я выбрался из автомобиля навстречу тому, что припас для меня этот дом.

И чем дольше я смотрел на него, тем неуютней себя чувствовал. Честно говоря, если б семья Джо обитала в средневековом замке из почерневшего камня, где повсюду торчат горгульи с разинутыми ртами, а вокруг полыхают вспышки молний, мне было бы куда спокойней. Дом был просто колоссальным – таким большим, что мог запросто вместить средних размеров школу, и еще осталась бы уйма свободного места. Я почти уверен, что размерами он вполне мог поспорить с главным зданием нашей клиники.

Но главное, что его внешнее оформление оказалось чересчур уж приятным – со всеми этими бесконечными каменными розанчиками и купидонами, сладко улыбающимися с карнизов и парапетов, не говоря уже о многочисленных резных решетках и обилии витражных стекол. Однако, даже на мой неподготовленный взгляд, вся эта игривая изысканность была не более чем гламурной маской, призванной прикрыть то, что по сути своей представляло собой чисто спартанскую, грозную и неприступную цитадель, всю из жестких углов, острых шпилей и выступающих контрфорсов. Интересно, подумал я, что за архитектор мог спроектировать подобный дом – не говоря уже о том, кто изначально пожелал в чем-то подобном поселиться. Похоже, ничего удивительного, если из стен этой поддельной Бастилии в стиле клубничной готики в итоге вышел неизлечимый психбольной.

Пока я поднимался по сверкающим каменным ступенькам, дверь открылась, и навстречу мне выпорхнула хрупкого сложения женщина, лицо которой казалось истинным воплощением элегантно постаревшей красоты. Должен признать, что при виде ее мне первым делом пришло в голову, что она вряд ли того рода личность, какую я могу заподозрить в преступном замалчивании сексуального насилия над ее собственным ребенком, пусть даже и в качестве психологического отрицания. Она просто излучала доброту, но огражденную столь естественно аристократической сталью, что я сразу представил, как эта женщина требовательно потрясает колокольчиком, вызывая слуг.

– Доктор Х., – воскликнула она все с тем же наводящим на мысли о дорогой частной школе выговором, который я уже слышал через интерком, – я так рада вас видеть! Доктор Г. уже звонила и поставила меня в известность, что вы сегодня приедете, и должна сказать, что чувствую некоторое облегчение. Как там мой мальчик? Я всегда так волнуюсь за моего бедного Джозефа, а за последние несколько лет из больницы почти никаких вестей – кроме счетов, естественно, – так что вы просто не можете представить, насколько приятен мне ваш приезд! Прошу вас, заходите!

– Благодарю вас, миссис М., – любезно отозвался я, пожимая ей руку – надеюсь, что с соответствующим случаю профессионализмом. – Очень рад, что застал вас дома, поскольку надеялся переговорить с кем-то из родителей Джо.

– Ну, боюсь, что вам придется обойтись только мною, – произнесла она с легкой ноткой печали в голосе. – Отца Джозефа вот уже десять лет как нет в живых. Однако если я чем-то могу помочь, то буду только рада сделать все, что в моих силах. Проходите в гостиную, там и поговорим.

«Гостиная» на самом деле являла собой огромный зал с высоким сводчатым потолком, обставленный антикварной мебелью из красного и вишневого дерева и украшенный вроде как совершенно настоящими головами животных на стенах. Непривычный к атрибутам столь бьющего в глаза богатства, я, естественно, поймал себя на том, что с немалым любопытством озираюсь по сторонам, когда один из этих охотничьих трофеев вдруг заставил меня испуганно отпрянуть и приглушенно ахнуть.

Это была, скажу прямо, не голова чего-то, что я сам когда-либо видел или хотел бы увидеть снова. Если б мне сказали, что она настоящая, то весь остаток жизни я видел бы кошмарные сны. Из доски, к которой она была приделана, почти на целый фут выступала продолговатая, почти бесформенная башка с парой здоровенных, тошнотворно-желтых фасеточных глаз и несколькими рядами похожих на клещи жвал, вид у которых был такой, будто они так и сочатся ядом. Хуже того: чучельник явно ставил перед собой задачу придать ей как можно более натуральный и живой вид, поскольку в глазах этих горел злобный садистский огонек, а жвала яростно и агрессивно напряглись, словно эта тварь в любой момент могла захлопнуть их и сокрушить голову того невинного создания, которому выпадет угодить ему в челюсти. Между жвалами и глазами разверзлась здоровенная клыкастая пасть, похожая на ротовое отверстие самой большой в мире пиявки и готовая поглотить все, что в нее попадет.

Заметив мой ужас, миссис М. проследила направление моего взгляда и передернулась.

– Жуткая штука, правда? – произнесла она. – Хотя у меня никогда не хватало духу ее оттуда снять. Не волнуйтесь, это всего лишь художественный вымысел – ничего реального. Чарльз – отец Джозефа, я хотела сказать – был довольно заядлым охотником, и когда у Джозефа только начались эти ночные кошмары, он подумал, что это может ему помочь, если мы сделаем вид, будто отец поймал и убил эту тварь, а потом повесил ее голову в этой комнате. Мы попросили художника получить описание того, как она выглядит, от самого Джозефа и изучить его рисунки. Вот что в итоге получилось.

Она горько фыркнула.

– Эта жуткая пакость ничуть не успокоила Джозефа, естественно. Скорее, я полагаю, еще больше его испугала. Но с самого начала его долгого отсутствия я по-прежнему держу ее здесь – частично в память того, насколько Чарльз хотел видеть Джозефа исцеленным, а частично в качестве некоего символа надежды, что когда-нибудь Джозеф все-таки победит болезнь, которая изначально и заставляла его воображать себе эту мерзкую гадину.

Все еще не в силах двинуться с места от отвращения и зачарованности, я не без труда оторвал взгляд от этого чудовищного воплощения страхов шестилетнего мальчишки. Однако упоминание о его ночных кошмарах напомнило мне о цели моего визита, и я повернулся к матери Джо.

– Миссис М., вообще-то как раз этот вопрос и привел меня сюда, – начал я, успев уже несколько раз отрепетировать правильную интонацию в машине. – Пусть даже мы и перепробовали с вашим сыном много разных курсов лечения, нас все равно не оставляет мысль, не могут ли его последующие более серьезные психозы быть каким-то образом связаны с этими ранними ночными кошмарами. Мы никогда по-настоящему не исследовали их, когда Джо впервые поступил в больницу, и не исключено, что могли бы что-то выяснить, если бы поподробней расспросили про них еще в самом начале.

Мать Джо обвела меня пристальным взглядом, и мне впервые пришло в голову, что, несмотря на ее исключительно лощеную внешность, на самом-то деле она по-настоящему взволнована и отчаянно ждет каких-то добрых вестей.

– Доктор Х., для начала, называйте меня просто Марта, – произнесла она. – Если вы всерьез говорите о том, что пытаетесь вернуть мне сына после всех этих долгих лет, тогда как минимум мы должны общаться без всех этих формальных обращений. Спрашивайте все, что только пожелаете. Если я знаю ответ, то обязательно дам его.

Я кивнул.

– Спасибо, миссис… Марта.

Я знал, что следует поподробней расспросить о тех кошмарных снах, но при виде окружающей меня роскоши в голову вдруг пришло кое-что еще.

– Для начала… ну, у меня просто не могло не возникнуть такого вопроса. Почему вы привезли Джо именно в нашу клинику?

Марта легонько рассмеялась.

– Вы думаете, что ваша больница слишком заурядна для таких людей, как мы? Ну, насколько я понимаю, вам никогда не приходилось иметь дело с требованиями привилегированных частных школ?

Я покачал головой.

– Мы боялись, что если отвезем Джозефа в какую-то клинику или к какому-то врачу, вхожему в наши круги, то в свете предстоящего ему поступления в школу это станет для него в некотором роде черной меткой и опорочит его навсегда. Мой муж и Томас А. учились в одном классе в Шоэте[42]. Он согласился взять Джозефа к себе в КГПЛ и держать этот факт в тайне. Естественно, через несколько лет стало ясно, что эта мера предосторожности была совершенно бессмысленной. Но Чарльз настоял на том, чтобы Джозеф оставался на попечении Томаса. Мы были абсолютно убеждены, что врач он грамотный и не оставит нашего мальчика без внимания.

– А в чем заключались его самые ранние симптомы? Когда вы впервые обратили на них внимание?

– Джозефу тогда было пять лет. Мы только что въехали в этот дом и решили, что ему самое время обзавестись собственной комнатой. В то время я была беременна его младшей сестрой, Элизой, и хотя нам пришлось снести несколько стен и расширить детскую, все наши друзья в один голос твердили нам, что пять лет – это уже слишком солидный возраст: несправедливо, мол, держать такого взрослого парня вместе с орущим новорожденным младенцем. Так что мы вызвали декоратора и перестроили одно из небольших помещений на верхнем этаже в такую очаровательную мальчишескую спаленку, какую только можно себе представить, и переселили Джозефа туда. Он буквально влюбился в свою новую комнату, едва ее увидел, и в тот раз его няне пришлось практически силой выволакивать его оттуда к столу, чтобы он хотя бы ненадолго с ней расстался. Но в ту же ночь…

Марта нервно сглотнула и подняла руку.

– Если не возражаете, доктор Х., – по-моему, мне нужно себе что-нибудь налить, прежде чем я продолжу. Может, вам тоже что-нибудь принести?

– Просто Паркер, – поправил я. – И нет, спасибо, не надо.

Поднявшись, она энергично направилась к ручной работы бару в виде огромного глобуса и налила себе щедрую порцию янтарной жидкости в стакан из тонкого хрусталя, которую несколько секунд закручивала в нем, прежде чем сделать первый глоток. Явно приободрившись, опять уселась и продолжила свой рассказ.

– В ту ночь… Паркер, вы просто не можете себе представить, как это было ужасно! Джозеф заорал так, будто его убивают, буквально через час после того, как мы уложили его в постель. А когда мы прибежали посмотреть, в чем дело, он сказал, что какой-то гигантский жук захватил его голову челюстями и собрался сожрать его. Постель его была в полной целости, лицо тоже, так что мы списали это просто на страшный сон, вызванный первой ночевкой на новом месте. Мы думали, что на следующую ночь это пройдет, но нет. Это стало происходить постоянно.

Марта еще раз приложилась к стакану – на сей раз подольше и с большей болью на лице.

– Чего мы только не перепробовали! – едва ли не выкрикнула она. – Поначалу мы думали, что это просто игра детского воображения, но его реакция была слишком уж живой и выразительной. Пробовали ставить мышеловки возле стены, из которой, по его словам, эта тварь появлялась. Но они никогда не срабатывали, когда Джозеф начинал кричать, а ничего такого размера, как он описывал, просто не смогло бы их избежать. Просили няню как следует вымотать его физической активностью днем, в надежде, что ночью он будет спать крепче. Но тут…

Она примолкла, вспоминая что-то, что совершенно явно ее озадачивало.

– Но тут и сама его няня стала вести себя как-то странно – настолько странно, что нам пришлось ее уволить. Да, теперь я вспоминаю… Когда мы наняли ее сразу после переезда, она казалась очень милой особой, любящей детей. Нам был нужен кто-то, кто мог бы заниматься с маленьким мальчиком, но при этом и взять на себя обязанности круглосуточной сиделки после рождения Элизы. Однако потом, через несколько недель, мы вдруг застали такую картину: Джо забился в угол, а она осыпает его нецензурными словами. Полагаю, что его проблемы довели и ее тоже, но что бы ни стало причиной ее дурного настроения, мы не могли позволить себе оставить ее с ним. В любом случае мы с ней расстались и наняли другую женщину, постарше. Более опытную. Мы надеялись, что она окажется не столь чувствительной, чтобы терять терпение от избытка мальчишеской энергии. Увы, через какое-то время выяснилось, что она тоже далеко не идеал. Обленилась, стала все делать жутко медленно… С Элизой она обращалась просто замечательно, когда та родилась – что, как я полагаю, было на тот момент важнее, – но вот с Джозефом они так и не нашли общий язык. Так что я всеми силами старалась сама хоть чем-то его занять, прежде чем мне начнет всерьез мешать беременность.

Каждый день мы повторяли сыну, что отловили это «чудище» и выбросили на помойку, но он твердил, что оно по-прежнему здесь. Пробовали переселять Джо в другие спальни на том же этаже, но это не помогло. В самом начале я целый месяц брала его в нашу собственную спальню, но Чарльз в конце концов этого не вытерпел. Для начала, Джозеф по-прежнему спал очень беспокойно и видел кошмары, хотя и близко не такие сильные, а потом, нам нужно было научить его спать одному. Чтобы он взрослел. В какой-то момент мы стали давать ему успокоительное, что, похоже, все-таки позволяло ему хоть немного поспать, но в итоге он все равно будил нас, весь в слезах, ни свет ни заря.

Тогда мой муж нашел скульптора, который согласился сделать ту «тварь», которую вы видели, войдя сюда, и наплел Джозефу, будто убил ее от его имени. Но из этого тоже ничего хорошего не вышло. Мы решили, что, наверное, Джозеф видел вокруг дома разных насекомых, которые и вызвали к жизни эту проблему, поскольку он так их боялся, что один только вид какой-нибудь букашки мог вогнать его в истерику. Так что мы нашли дезинсектора[43], который мог приходить к нам ежедневно, и попросили его регулярно обрабатывать весь дом, особенно комнату Джозефа – каждый день уничтожать всех насекомых, которые только могли сюда проникнуть. Ничего не вышло. Джо настаивал на том, что чудовище будит его, гладя по лицу своими лапами, и каждую ночь захватывает его голову своими челюстями.

Марта приложилась к стакану.

– Чарльз настаивал на том, что со временем это пройдет, что абсолютно у всех мальчиков в его возрасте случаются кошмарные сны или им чудятся страшилы всякого рода, так что ничего страшного. Его больше беспокоило, что если отвести Джозефа к психиатру или положить в палату психбольницы, то это может оставить в его душе куда более серьезные отметины, чем то, что виделось ему по ночам. И он был убежден, что это отрицательным образом скажется на его шансах попасть в будущем в хорошую престижную школу.

Но через девять месяцев все начало ухудшаться всерьез. Джозефа все сильнее охватывали апатия и полная безучастность. Если шестилетний ребенок вообще может страдать от депрессии, то я бы сказала, что так оно и было. Он особо про это не говорил, но иногда ночами мы слышали, как он всхлипывает. Но тут… Тут Джозеф вдруг спустился к завтраку с синяками и ссадинами. Мне понадобилась пара дней, чтобы осознать, что это такое, – я думала, что он просто подрался, играя с приятелями, но там были еще и царапины, по всей длине обеих рук. Тут я поняла, что больше такого не вынесу, и попросила Чарльза позвонить Томасу, который велел нам привезти его в КГПЛ.

Она допила остатки в стакане и, явно пытаясь сохранять присутствие духа, примолкла и опять направилась к графину. Повернувшись ко мне спиной, наполнила свой стакан, и я не стал вмешиваться. Я чувствовал, что эта история была тем, что она так долго держала в себе и теперь должна была выплеснуть наружу.

– Его оставили там. По-моему, на сутки или на двое, точно не помню. Но когда он вернулся домой, Паркер, вы бы просто не поверили, что этот мальчик хоть когда-либо мог быть чем-то испуган. Он восторженно болтал без умолку всю дорогу домой, повторяя, что больше не боится этого чудовища. Что теперь он храбрый, что эта тварь – всего лишь он сам, пугающий сам себя. «Я не боюсь сам себя, мамочка, так что и ее теперь тоже не боюсь! Доктор в крепости для испуганных людей так мне сказал!» Вот что он постоянно повторял.

Мать Джо криво усмехнулась.

– Казалось бы, не более чем вариация на тему того, что Чарльз говорил ему больше года – что эта тварь не настоящая, что никаких чудовищ не бывает, что он просто сам себе все это вообразил, – но я полагаю, дело было в том, что такое сказал именно Томас. Совершенно особенный тип врача. Мы все равно пытались дать Джозефу успокоительное перед сном, но он категорически его отверг – мол, теперь ему это не надо. Сказал, что хочет встретить это чудовище лицом к лицу и дать ему знать, что больше его не боится.

Я заметил, что руки у Марты дрожали, когда она опять поднесла стакан к губам.

– Ну, поначалу мы все-таки опять услышали крики, но когда подошли к двери его спальни, Джо уже успокоился. Подумали, что он пытается противостоять своим страхам, что сказанное ему врачом действительно подействовало. И когда той ночью он больше даже не пикнул, мы было решили, что наконец-то он спокойно уснул.

Но на следующее утро мы нашли Джозефа забившимся в угол. Он издавал какие-то жуткие звуки и… и вроде как злобно скалился на нас. То, как он на меня смотрел… Я его просто не узнавала! Это было ужасно… Так что мы немедленно отвезли его обратно к Томасу, – продолжала она. – Знаю, жутко так говорить, но как только он отправился в больницу, словно какая-то туча рассеялась над этим домом! И я понимаю, что дело наверняка ни в чем ином, кроме как в моей собственной отчаянной нужде не ощущать такую беспомощность, но я… я давно уже не могу себя простить, что винила только своего маленького мальчика во всем, что с ним произошло! Что недостаточно его любила, чтобы как следует поддержать. И что как раз поэтому он… именно такой, какой есть.

Согласно моей теории, прозвучало это не особо убедительно, но подобное описание со всеми его мрачными подробностями лишь подтвердило, что произошедшее стало для нее настоящей трагедией.

– Не думаю, что вам следует винить себя. Совершенно ясно, что вы любите его, и, насколько я могу судить, ваш супруг тоже его любил, – сказал я. И тут же подпустил мягкости в свой тон. – Если вы не против, что я об этом спрашиваю, но почему вы ни разу не навестили Джо за все то время, что он находится в больнице?

Марта бросила на меня полный муки взгляд.

– Мы очень хотели, Паркер. – Произнесла она это совсем тихо, почти что шепотом. – Поверьте мне, все эти годы нам хотелось этого больше всего на свете! Но Томас был против. Говорил нам, что наше присутствие может расстроить Джозефа, что тот слишком непредсказуем, чтобы лишний раз его тревожить. Мы постоянно спрашивали, когда же все благополучно завершится, но со временем Томас просто потерял с нами терпение. Практически кричал на нас, что Джозеф – мой маленький Джо – это опасный псих. Нестабильный. Склонный к насилию. Твердил нам, что для нашего же блага, равно как и для блага Джозефа, держать нас подальше друг от друга. Если ситуация улучшится, говорил он, то нас сразу поставят в известность. Но шли годы, и… ничего не менялось. Со временем мы оставили любые надежды. По-моему, это и сломало Чарльза…

Последовала долгая пауза.

– Но вы-то сейчас здесь?

Марта всеми силами пыталась скрыть отчаяние, но, даже несмотря на долгие годы стоического воспитания и «белую кость», это разительно бросалось в глаза.

Слушая ее, я испытывал стыд за по-прежнему копошащиеся в голове мыслишки, что подозрения доктора А. могли оказаться правдой, равно как и отчаянное желание сохранить в ней хоть какую-то надежду.

– Марта, я хочу попросить вас об одном одолжении. Это может помочь лечению Джо.

– Да. – Она кивнула. – Все что угодно.

– Мы считаем, что Джо мог проникнуться мыслью, будто чудовище существует не в его воображении, а что оно – это какая-то часть его самого, – произнес я. – А значит, нам нужно знать как можно больше о происхождении этой твари и определить любые факторы внешнего окружения, которые могли привести Джо к подобной мысли. На одной из магнитофонных записей психотерапевтических бесед с ним он утверждает, что чудовище появляется из стены его комнаты. Если вы не возражаете, мне хотелось бы самому взглянуть на эту комнату и, с вашего разрешения, изучить ее стены на предмет чего-нибудь необычного. Может, свидетельств поражения насекомыми-паразитами, которые проглядел ваш дезинсектор…

Марте, похоже, не пришлось обдумывать эту просьбу и секунды. Одним глотком прикончив содержимое стакана, она встала и направилась к выходу из комнаты. Увидев, что я не двигаюсь с места, нетерпеливо мотнула головой.

– Ну, так чего же вы ждете? Ответ положительный. Пошли.

Чтобы подняться туда, понадобилось преодолеть четыре длинных лестничных пролета величественного и безукоризненно оборудованного дома. Нижние этажи были отделаны в основном в шикарных золотисто-зеленоватых тонах, со светлыми паркетными полами, ассоциирующимися у меня с девяностыми годами, в то время как более узкий, застеленный ковром коридор на последнем этаже демонстрировал коричневые и рыжие оттенки семидесятых. Я предположил, что любые перестройки в годы после госпитализации Джо затронули лишь нижние этажи. Что же касается его комнаты, то едва я вошел в нее, как сразу стало ясно, что никто не жил в ней и даже не заходил сюда уже очень продолжительное время. На всех поверхностях лежал толстый слой пыли, а вид у некоторых металлических игрушек был такой, будто они уже успели заржаветь. Но даже если так: это была комната, способная моментально успокоить даже самого нервного ребенка. Повсюду были раскиданы игрушки, начиная от фигурок героев из мультиков и комиксов и всяких плюшевых зверюшек и заканчивая рельсами игрушечной железной дороги, протянувшимися во всю длину комнаты. Стены здесь были выкрашены в спокойный темно-синий цвет, за исключением одной, на который красовалось огромное и удивительно реалистичное, со множеством кропотливо выписанных подробностей, изображение ярко-красной гоночной машины. Кровать с балдахином на четырех столбиках напоминала скорее не кровать, а некое обретшее физическую форму облако, настолько она была усыпана всякими подушками и подушечками, поверх которых покоилось сложенное пушистое одеяло. Пол здесь устилал пышный мягкий ковер того же умиротворяющего темно-синего цвета, что и вся остальная комната.

Тем не менее Марта нерешительно замерла на пороге, словно один только вид этой комнаты поколебал ее решимость. А потом в глазах ее сверкнула сталь, и она вошла внутрь, поманив меня к десятифутовому участку стены прямо рядом с кроватью. Ткнула в него рукой с отвращением на лице.

– Вот отсюда, по словам Джозефа, и появлялась эта тварь. Что совершенно исключено, естественно. Даже если б я и верила в то, что это его чудовище существует на самом деле, спрятаться ему тут негде. Эта стена – наружная. Там за ней ничего, кроме открытого пространства, а внутри нет даже совсем узких вентиляционных шахт или кабель-каналов.

Ее глаза так и метались по комнате. Беспомощно пожав плечами, она посмотрела на меня.

– Спасибо вам, Марта, – сказал я.

Она скованно, хотя и любезно кивнула.

– За этой дверью в коридоре есть интерком. Полагаю, он до сих пор работает, так что позовите меня, если я вам вдруг понадоблюсь.

И быстро вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

А мне теперь не оставалось ничего иного, кроме как обследовать комнату. Начал я с того, что быстро просмотрел кажущиеся бесконечными запасы игрушек, настольных игр и книжек. Вскоре стало ясно, что среди них не имеется ничего, хотя бы отдаленно напоминающего насекомых или затрагивающего какие-то связанные с ними темы, – я не нашел ничего похожего на ту жуткую тварь, что запечатлел скульптор внизу. Не считая их внушительного количества, в личных вещах Джо не нашлось абсолютно ничего примечательного. Здесь было все то, что и ожидаешь увидеть в комнате ребенка из богатой семьи, – разве что книжки и настольные игры несли на себе явный отпечаток семидесятых.

Дальше я заглянул в шкафы и выдвижные ящики, перебрав детскую одежду. Проверил и кровать, но как можно более аккуратно, поскольку поначалу поднявшееся оттуда облако пыли едва не убило меня. И без того от постели основательно несло плесенью и затхлостью. Хорошо, что в этой комнате, судя по всему, ни к чему не прикасались с тех самых пор, как Джо отправили в больницу, но ничего существенного я не обнаружил.

Ну, почти. Одна вещь показалась мне немного странной. Огромное количество игрушек Джо оказались поломанными или испорченными. Прежде всего плюшевые звери, что меня сразу насторожило, поскольку подобные штучки обычно рассчитаны на то, чтобы противостоять пытливым детским ручонкам. И все же большинство мягких игрушек, как я заметил, носили на себе явные признаки того, что их заштопывали или пришивали к ним оторванные части, а кое-где и вовсе виднелись разрезы, из которых до сих пор торчала мягкая набивка. Чисто теоретически, конечно, можно было предположить, что все это дело рук ребенка, но это потребовало бы некоторого воображения. В особенности если учесть, что я не обнаружил каких-либо предметов или игрушек, которые выглядели бы откровенно острыми или достаточно жесткими, чтобы оставить такие разрезы. Кроме того, взрезанные и прорванные части мягких игрушек никак не соотносились с местами, за которые ребенок мог с наибольшей вероятностью ухватиться, – обычно в первую очередь страдают уши, шеи и хвосты, что поднимало вопрос: кто или что вспороло эти игрушки, для начала. Сам Джо? Его отец? Еще одно проявление садизма, выразившееся в намерении испортить сокровища сына? Сразу припомнилась теория доктора А. Но мне нужно было больше доказательств. Надо было посмотреть на саму стену.

На первый взгляд ничего подозрительного. Я пролез за кровать и принялся ощупывать стену, надавливать на нее, простукивать кулаком, выискивая признаки слабых мест или каких-либо повреждений. Внимательно изучил на предмет жуков или прочих вредителей.

Методично обшарив стену, мой взгляд скользнул по полу, переместился на кровать Джо и… и тут упал на два участка ковра, которые выглядели немного неровными. Кровать на ножках возвышалась над полом примерно на фут, так что кое-что под ней все-таки можно было разглядеть.

Гадая, уж не какая-то ли это игра света, я опустился на колени и вытянул руку, чтобы ощупать идущие двумя волнами морщины, убедившись лишь в том, что вспухший в обоих местах ковер некогда был оторван от пола и неровно лег на место.

Заинтригованный, я потянул за самый выступающий горб, и большой участок ковра легко отделился от пола, скользнув назад с такой легкостью, будто я сдергивал обычную простыню. И тут-то я и заметил, что пол под ним вместо того, чтобы оказаться тем же симпатичным паркетом из красного дерева, что и на всем этаже, сделан из какой-то более светлой и более простой твердой древесины, что и был призван скрывать ковер.

Я упоминаю об этом, поскольку только благодаря более светлому оттенку пола мне и удалось заметить цепочку маленьких коричневых пятнышек, следовавших по той же траектории, что и морщина на ковре, и обрывавшихся у стены у меня за спиной. Если и оставались сомнения, что это такое, то они немедленно исчезли, когда возле самого изножья кровати я обнаружил какие-то твердые светлые чешуйки, которые мое медицинское образование позволило немедленно опознать как детские ногти. Ребенок с такой силой цеплялся за ковер, что ногти оторвались, когда был оторван и сам ковер, оставив цепочку крови, обрывающуюся возле стены.

Поднявшись, я довольно долго изучал стену, после чего направился к переговорному устройству и вызвал мать Джо. Когда она появилась, показал ей сорванный ковер, заляпанный кровью пол и спросил, не замечала ли она этого раньше. И понятия не имея о том, что ковер когда-то был поврежден, она застыла при виде крови, совершенно не представляя, как все это понимать. Ее взгляд проследил цепочку кровавых пятнышек, а потом в полном ужасе нацелился в стену.

Мне пришлось помахать рукой у нее перед лицом, чтобы привлечь ее внимание.

– Марта, мне хотелось бы заглянуть внутрь этой стены. Как вы на это смотрите?

– Да… гм. Что вам понадобится?

– У вас есть топор?

Минут через десять Марта нашла пожарный топор в старом сундуке, задвинутом под подоконник в комнате няни дальше по коридору. Инструмент лежал рядом со старомодной веревочной лестницей. После того, как она вручила его мне, я попросил ее оставаться в коридоре – не знал, как сильно тут насвинячу или что вообще найду.

Схватив топор, я набросился на стену, вкладывая в каждый удар все свои силы. Штукатурка и деревянные планки оказались крепче, чем я думал, но острое лезвие и отчаянность моих усилий пробили и то и другое, и вскоре довольно большой кусок внутренней обшивки стены упал на пол. И в тот же миг сердце в ужасе замерло – я даже на миг задумался, не сошел ли я с ума и не сойду ли с ума в любую секунду. Вокруг стал волнами расплываться какой-то отвратительный запах.

Я с удвоенной силой продолжил врубаться в стену – на пол сыпались куски штукатурки, щепки и покореженные гвозди, пока большой лист гипрока почти целиком не выпал вперед, открывая небольшой закуток за собой. И внутри этого пространства, словно высеченного в древесине и штукатурке по какому-то шаблону, точно в размер, проглядывал крошечный человеческий череп.

В полном ужасе мне пришлось отпрянуть от стены и прикрыть рот, чтобы меня не вырвало, когда многолетний запах разложения из этой вырубленной в стене гробницы ударил мне в ноздри. И все-таки хуже всего было совершеннейшее неверие, которое я при этом ощутил. Все, что я видел и обонял, казалось совершенно невероятным. Ну просто не мог кто-то с такой точностью высечь фигурную нишу внутри сплошной стены, чтобы она настолько идеально скрыла детский трупик, что пришлось эту стену снести, чтобы его обнаружить! Это же просто в голове не укладывается! Полная бессмыслица! А потом, во внезапном катаклизме ужаса, всё вдруг встало на свои места.



«Я не боюсь сам себя, мамочка, так что и ее теперь тоже не боюсь! Доктор в крепости для испуганных людей так мне сказал!»

«Я выяснил, почему его бредовые иллюзии постоянно меняются… А меняются они всякий раз, когда кто-то называет его новым ругательным словом».

«Она прячется в стены, когда они приходят. Она типа тает. Как мороженое. Выглядит просто как стена».

«Я собираюсь сказать ему, что оно больше не пугает меня, когда в следующий раз его увижу!»



Мешанина мыслей, обрушившихся мне на голову, была так ужасна, что я не смог сдержать крик. Поскольку в ту же секунду понял: то, что случилось, гораздо хуже всего того, что могли предполагать я, Роуз или Томас.

Настоящий Джо был мертв с той самой ночи после его первого и последнего возвращения из больницы. Задохнулся в гробнице, созданной руками, способными проникать в стены, словно в тающее мороженое, – руками Твари, которая мучила его. А потом, когда ей уже сообщили, что она и есть Джо, чудовище, живущее за счет его страхов и страданий, приняло его внешний облик и отправилось в открытый буфет со шведским столом, которым и была для него наша «крепость для испуганных людей». И там на протяжении более чем трех десятилетий подвергало мукам ничего не подозревающих пациентов, персонал и врачей. Разжирело, годами питаясь дурными мыслями, породить которые ей вряд ли составляло большого труда. И с каждой нашей попыткой «излечить» этого безымянного отвратительного паразита мы лишь подсовывали ему очередную жертву. Если к тому моменту у меня еще и сохранялись какие-то остатки веры в необоримую силу науки и медицины, то это открытие похоронило их навсегда.

Но каким бы болезненным оно ни было, все это также принесло с собой и нечто вроде холодного осознания. Когда Марта, мать Джо, ворвалась в дверь, я понял, что должен найти способ любой ценой добиться справедливости для бедного, безжалостно убитого мальчишки, труп которого я только что раскопал.

Когда Марта посмотрела на дыру в стене, мне показалось, что, должно быть, ее разум поначалу полностью отказался принять увиденное. Поскольку все, на что она была способна, это лишь неотрывно смотреть – широко раскрытыми, полными недоумения глазами – на крошечный скелетик, похороненный в этой проклятой комнате на долгие времена.

Когда она наконец оторвала взгляд, то лишь для того, чтобы посмотреть на меня с каким-то детским выражением, словно бы заклиная меня, врача, дать хоть какое-то рациональное объяснение.

– Как все это понимать?

Я не смог бы даже начать формулировать ответ, так что не стал и пытаться. Взамен сам задал вопрос:

– Миссис М., можно мне оставить себе топор?

Все еще глядя на меня со смесью страха и недоумения, она медленно кивнула.

27 апреля 2008 г.

Ну что ж, ребята, – вот он. Конец истории, которую я упорно держал в себе столько лет. Наконец раскрываю правду, которая чуть навеки не отбила у меня интерес к медицине и психиатрии, едва не разбила мне сердце и не свела с ума – истинную причину гибельных последствий для множества людей, связанных с Коннектикутской психиатрической лечебницей. Честно говоря, думал, что изложить эту часть моей исповеди будет тяжелей всего, но поскольку до сих пор мои писания встречали в целом позитивный отклик, возможность наконец расставить все точки над «i» сейчас не приносит мне ничего, кроме облегчения. Я сознаю, что многие из вас истолковали мою находку в стене родного дома Джо не совсем так, как это сделал я, но, по-моему, вы сразу всё поймете, прочитав заключительную часть.

Следующие несколько часов после моего ужасающего открытия прошли как в тумане. Я предложил Марте, сам находясь в некоторой прострации, немедленно позвонить в полицию, но она, похоже, пребывала в таком шоке, что вряд ли даже услышала меня. Как бы там ни было, я чувствовал, что нужно поскорей выметаться из ее владений, поскольку буквально только что напрочь развеял последние призраки надежды вновь обрести сына, которые могли еще у нее оставаться, возбудив вдобавок множество неудобных и угрожающих здравому рассудку вопросов касательно того, чью же именно госпитализацию она оплачивала последние тридцать с лишним лет. Будет лучше, рассудил я, если не я стану тем первым психиатром, с которым она обсудит все случившееся, так что по-быстрому извинился и поспешил к своей машине.

Припоминаю, что было около четырех часов дня, когда я вышел из этого проклятого особняка с топором в руке, после чего незамедлительно помчался на машине обратно в сторону больницы. Но поехал я не прямо туда. Если и существовал какой-то способ подловить Тварь, называющую себя «Джо», на признании в том, что она натворила, то я хотел им воспользоваться, так что первым делом заскочил в магазин «Радиорубка» неподалеку от больницы, где купил миниатюрный диктофон, легко умещающийся в кармане, и чистую кассету к нему. Я решил, что если Тварь не будет знать о наличии у меня подобного устройства, то может случайно проговориться, и у меня останется запись.

А потом двинул в больницу.

Подъехал около четверти шестого, подумывая уже прихватить с собой из багажника топор, чтобы покончить с этой проблемой раз и навсегда, прямо здесь и сейчас, но в итоге отказался от этой мысли, хорошо зная привычный больничный распорядок. Вокруг должно было быть слишком много народу, чтобы прямо сейчас что-то такое предпринять, и хотя меня действительно переполняло желание поквитаться с этим чудовищем, очень не хотелось и попасть в результате за решетку.

В тот момент моей главной целью было не убить «Джо», а получить от него кое-какие ответы. Что бы он там еще собой ни представлял, но по-прежнему оставался пленником во власти того, у кого имелся ключ от его палаты. Ворвавшись в больницу и ненадолго заглянув в свой кабинет, чтобы прихватить докторский халат, я прямиком направился в проклятое логово Твари. У самой двери вставил в диктофон кассету, нажал на «запись» и надежно упрятал аппарат в кармане белого халата. Повернул ключ и яростно распахнул дверь – мой праведный гнев пересилил последние остатки страха, который я мог испытывать перед лицом этого безвестного посланца ужаса.

«Джо» поднял взгляд, едва я вошел в палату. При виде того, что это я, на лице его прорезалась обычная кривоватая улыбочка, словно с момента моей безуспешной попытки освободить его ничего ровным счетом и не произошло. Когда он заговорил, в голосе его звучала та же скрипучая хрипотца, которую «Джо» подпускал, притворяясь, будто он в здравом уме.

– Так-так-так, давненько не виделись, док!

– Хватит придуриваться! – рявкнул я на него. – Кто ты?

– Кто я? Надо же, а она здорово промыла вам мозги, как я погляжу! Я ведь уже говорил: я абсолютно здоровый человек, которого они используют для чудовищ…

– Не смей, бл…! – гаркнул я. – Я только что был в доме настоящего Джо! Видел, что там, в стене. Спрашиваю еще раз: я знаю, что ты не человек; так что ты на самом деле?

Все никак не решусь изложить дальнейшее так, как я это запомнил. Я годами пытался убедить себя – всеми средствами, доступными профессиональному психиатру, – что оставшееся в памяти является лишь плодом моего воображения. Тем не менее воспоминания упорно остаются теми же самыми, не изменяясь ни на йоту. Следовательно, если сейчас моя основная задача – предостеречь вас от серьезной опасности, то я чувствую себя обязанным предупредить, что вынужден отнестись к испытанному тогда как к заслуживающему доверия и изложить все, как помню, даже если мне куда спокойней делать вид, будто на меня просто нашло временное помешательство.

«Джо» надолго уставился на меня. Моя осведомленность оказалась тем достижением, которого он явно не ожидал. Потом он встал, повернулся ко мне и широко раскинул руки, которые вылезли из рукавов. И тут в запястьях этих раскинутых и выставленных на мое обозрение рук стали сами собой открываться мокрые красные раны – кожа раздавалась медленно, словно по волшебству. Но заструилась из них не кровь – это была масса копошащихся, извивающихся, прожорливых личинок. Его улыбка стала еще шире и все продолжала расширяться, пока щеки не прорвались и не превратились в какую-то окровавленную дыру вроде ротового отверстия пиявки. Под ногами у него начала скапливаться мерзкая, ядовито-желтая лужа с какими-то алыми прожилками, плавающими в самой ее гуще. Ноги и торс на глазах вытягивались, пока он башней не навис надо мной, таращась сверху вниз со злобным кошмарным весельем.

Когда Тварь, которая называла себя «Джо», опять открыла свою пасть, с обнажившихся десен закапала кровь, и она расхохоталась тем самым хлюпающим, гнилым, больше похожим на отрывистое сопение смехом из моих ночных кошмаров.

– Паркер… детка моя, – протянула Тварь искаженной, омерзительной пародией на голос моей матери. – Помоги мне!

На миг меня парализовал страх. Окажись я послабее, не посмотри собственными глазами на тот маленький череп и тонкие кости в стене и не знай того, что узнал днем ранее, то таким бы и остался. Выбежал бы из палаты, что-то неразборчиво бормоча, только чтобы самому вскоре оказаться привязанным к каталке. Но годы, обремененные тяжким грузом вины и подогретые тихо кипящим праведным гневом, сделали свое дело, и я знал в тот миг, что бояться твари – значит дать ей то, чего она больше всего хочет. А я не смог бы, никогда не стал бы оказывать ей такого благодеяния. Мой страх превратился в раскаленную добела ярость, и я плюнул прямо в безобразную, злобно ухмыляющуюся рожу Твари, называющей себя «Джо».

– Хрен тебе! Ты разговариваешь, как моя мама, потому что уверен: я слишком испуган, чтобы дать тебе отпор! Точно так же, как ты знал, что если изобразишь из себя какого-то здоровенного жука, то наверняка напугаешь настоящего Джо!

Ответа не последовало – лишь еще больше крови выплеснулось из исковерканного рта Твари. И все же казалось, будто она хочет что-то мне сообщить. Мне понадобились все мои силы, чтобы не отпрянуть, когда она наклонилась ко мне так близко, так что я уловил ее зловонное дыхание – движение, за которым вроде не должна была последовать попытка напасть. Тварь вытянула одну из своих паучьих лап и ткнула ею точно в тот карман, в который я спрятал диктофон. А потом, опять разразившись все тем же булькающим смехом, насмешливо погрозила мне пальцем. Намек был совершенно прозрачным: «Это не принесет тебе ничего хорошего».

По моей спине опять пробежали ледяные мурашки. На это я тоже не обратил внимания, но далось мне это нелегко.

– Что ты такое? Мне нужно знать!

Тварь словно бы задумчиво пожевала челюстями, и на сей раз ее хлюпающий искаженный голос все-таки ухитрился образовать слова.

– А сам-то… как… думаешь?

Это была ловушка. Она хотела, чтобы я дал ей другую роль – сам бы назвал то, во что теперь превратиться.

– По-моему, ты просто пушистый маленький зайка, – пропищал я глумливо. – Пожалуй, буду звать тебя Пусик.

Тварь опять разразилась жутким хриплым смехом.

– Ты… ведь… и сам…

На сей раз она примолкла на подольше. С подбородка у нее капала кровь.

– …в это… не веришь.

Я бросил на нее гневный взгляд.

– Может, и нет, но я не собираюсь скормить тебе новую роль! Я знаю, как ты устроен. Но я все-таки скажу тебе, что знаю. Я знаю, что ты убил Джо. Ты убил его и занял его место.

Тварь ничего не ответила. Несколько секунд никак не реагировала вообще. А потом, с очередным булькающим сквозь кровь смешком, подергала головой вверх-вниз, словно согласно кивая. Я с трудом подавил дрожь.

– Зачем? – вопросил я, скорее машинально, чем действительно желая знать ответ.

Тварь молчала – похоже, серьезно обдумывая мой вопрос. А когда открыла пасть, чтобы заговорить опять, я едва не задохнулся от налетевшей на меня вони.

– Ни у чего… вроде… меня… нет ни единого… шанса… стать…

– Стать человеком? – закончил я еле слышным, прерывающимся от невольного страха шепотом. Тварь опять погрозила мне пальцем, с преувеличенной укоризной покачивая башкой.

– Стать… добычей, – закончила она, сделав особое ударение на последнем слове.

Я ощутил дурноту, но изо всех сил заставил себя воспринимать ситуацию со всей возможной отстраненностью. Тварь дразнила меня, но, по крайней мере, была со мной честной.

– Но зачем же торчать здесь? Все эти годы ты мог бы провести на свободе. Ты мог бы мучить людей, не сидя под замком. Зачем так надолго здесь застревать?

– Не знал… каково это… быть… добычей… – прошипела Тварь. – Здесь… так много… еды. Здесь… безопасно. Здесь… я учусь… понимать… как добыча… думает.

Она потыкала пальцем себя в грудь, потом ткнула им в меня.

– Мне… любопытно, – прохрипела Тварь. – Как… и тебе.

Я рефлекторно отпрянул, придя в ужас от подобного сравнения.

– У меня нет с тобой… с чем-то вроде тебя… абсолютно ничего общего! – огрызнулся я, прежде чем успел себя остановить. Кашляющий хриплый хохот Твари гудел у меня в ушах.

– Еще как… есть! Мы оба… живем… за счет… горя. Ты… на нем… зарабатываешь. Я… им… питаюсь.

– Заткнись! – попытался выкрикнуть я, но получилось у меня глухо и дрожаще. Тварь теперь склонялась надо мной совсем близко – так близко, что в этом было что-то карикатурно интимное.

– Можно… было бы… помочь тебе. Показать… тебе… чего боится… другая… добыча.

Меня охватила такая тошнотворная дурнота, что пришлось прислониться к стене, но я не собирался сдаваться. Открыто встретил взгляд Твари со всей отвагой, какую только мог в себе собрать.

– Нет, – решительно ответил я. – Я знаю, что ты сейчас делаешь! Ты знаешь, чего я больше всего боюсь, – оказаться неспособным помочь людям. Ты просто хочешь заставить меня думать, будто можешь помочь мне, чтобы в итоге у меня ничего не вышло, а ты смог бы питаться и моими страданиями тоже!

Лицо Твари – если эту жуткую харю вообще можно было назвать лицом – сразу же помрачнело. Но буквально через миг на него вернулась ухмылка, а вместе с ней и хлюпающий шипящий смех, похожий на шум водопада из кислоты.

– Ты… не способен… меня одолеть, – послышалось все то же хриплое бульканье. – Тупая… добыча! Кишка… тонка.

– А ты еще тупее! – выкрикнул я. Безрассудная храбрость придала мне сил. – Это у тебя кишка тонка справиться со мной такими подходцами! Все, на что ты способен, это дешевые фокусы в попытках напугать людей. Но на сей раз ты обломался, так что соси лапу!

– Тогда… почему… попросту… не убить меня? Возьми… топор… Возвращайся. Я… подожду.

Топор? На миг я потерял дар речи, ощутив, как страх все же проникает в сознание. Но тут в голове молнией промелькнула одна мысль, и я ответил на издевательскую, садистскую усмешку Твари точно такой же усмешкой.

– А мне и не нужно тебя убивать, – негромко произнес я. – Все, что мне нужно сделать, это убедить всех работающих здесь перестать уделять тебе хоть какое-то внимание. Вот это-то я теперь вполне могу сделать – после того, как увидел, что ты натворил с настоящим Джо. И на самом-то деле как раз это тебя и убьет, я прав? Если мы прекратим посылать сюда санитаров, медсестер, врачей, у тебя не будет жертв. Ты умрешь здесь от голода… Ну что ж, угостись напоследок дурными мыслями, которые получаешь сейчас от меня, долбаный ты паразит, потому что отныне жрать тебе будет нечего! Это я тебе обещаю.

Развернувшись, я собрался было уйти, но вдруг услышал, как Тварь заговорила снова, на сей раз в совершенно нормальном темпе и нормальным голосом Джо. И по какой-то причине эти его последние слова прозвучали еще бо́льшим диссонансом и совершенно выбили меня из колеи.

– Док? Прослушайте пленку! Ради вашего же собственного блага, прослушайте запись, прежде чем хоть что-нибудь предпринять! Прошу вас!

Я невольно обернулся назад. «Джо» смотрел на меня с испуганным выражением на лице. Выглядело оно совершенно привычно, равно как и тело, никаких следов крови и отвратительных слизистых выделений – он полностью вернулся к наружности моего пациента. Пол у него под ногами тоже сверкал обычной чистотой, словно все это было лишь галлюцинацией и теперь меня отпустило. Я не дал этому зрелищу времени испугать меня. Круто развернулся, резко захлопнул за собой дверь и в ярости бросился к выходу из больницы. Едва оказавшись в машине, выдернул из кармана прихваченный с собой диктофон, остановил его и перемотал пленку. А потом, поехав к дому, нажал на «Воспроизведение», чтобы выяснить, что на нем записалось и записалось ли вообще.

Хотелось бы мне сказать, что это принесло результат, – но увы, если у меня и оставались какие-то надежды, что мне удалось собрать железные доказательства того, что я все-таки не сошел с ума, то меня ждало горькое разочарование.

Вы наверняка уже догадались, что именно я услышал: свой собственный голос и свои собственные гневные протесты записались совершенно четко. Но насмешливых, ехидных ответов Твари ждал я совершенно напрасно. Вместо этого из динамика диктофона доносились лишь испуганные мольбы – знакомый пронзительный мужской голос, хрипловатый от долгого молчания, но в остальном совершенно обыкновенный.

Нечего и говорить, что я вдребезги разбил кассету молотком и выбросил в мусорное ведро, когда оказался дома. Полный тупик. Я не мог никому рассказать о том, что узнал. Тварь переиграла меня. Без неопровержимых доказательств того, что на самом деле Джо – это бесчеловечное чудовище, которое живет за счет страхов и страданий тех, кто с ним пересекается, вряд ли приходилось предполагать, что больница просто прекратит предоставлять ему стол и кров. Я даже не был до конца убежден, действительно ли у меня самого все в порядке с головой.