Джозеф Гис, Фрэнсис Гис

Жизнь в средневековом замке

Joseph Gies and Frances Gies

LIFE IN A MEDIEVAL CASTLE



Copyright © 1974 by Joseph Gies and Frances Gies

© В. А. Петров, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство Колибри®

* * *

Посвящается Линн, строительнице замков
Авторы выражают благодарность профессору Ч. Уоррену Холлистеру (Университет Калифорнии в Санта-Барбаре) за его полезные замечания и исправления, библиотеке Северо-Западного университета, Британскому музею, Департаменту окружающей среды Великобритании.


Пролог. Замок Чепстоу

К северу от современного подвесного моста через Северн, в Монмутшире, близ границы с Уэльсом, возвышается замок Чепстоу. Он стоит на вытянутом и узком холме, господствующем над рекой Уай, широкой и мелкой: вместе с Северном, подверженным действию приливов, она ежедневно превращается из судоходной реки в грязную низменность.

С противоположного берега Уая замок выглядит как суровая, почти нетронутая временем каменная крепость огромной длины (около двухсот метров), вытянутая с запада на восток. Зубчатые стены усилены несколькими башнями, круглыми и квадратными, которые сложены из разных пород камня – от серого известняка до желтого и темно-красного песчаника: ясно, что строительство велось в разные эпохи.

Входом служат Большие ворота в восточной оконечности замка. Через них посетители попадают в просторный, заросший травой внутренний двор площадью около восемнадцати квадратных метров. Южнее ворот тянется стена высотой в двенадцать метров, заканчивающаяся громадной башней в юго-восточном углу замка – плоской с одной стороны, полукруглой с другой. Сегодня последняя известна как башня Генри Мартена, по имени политического узника XVII века, проведшего здесь двадцать последних лет своей жизни. С севера, напротив башни Мартена, примыкая к стене, глядящей на реку, теснятся постройки XIII века – так называемая жилая часть. Если приглядеться к ней внимательнее, окажется, что она состоит из двух больших каменных залов, с комнатами, погребами, кладовыми, и расположенными прямо над рекой отхожими местами.

Этот восточный двор известен как нижний. За ним к западу лежит средний двор, также окруженный стенами; в него попадают через внутренние ворота с башней. В дальнем конце двора, вытянутого, как и весь замок, с запада на восток и занимающего почти целиком самую узкую часть холма, высится Большая башня. Сегодня от нее остались лишь стены без крыши и пола, с полуразрушенным верхним этажом. Это древнейшая часть Чепстоу, восходящая к XI веку: до сооружения жилой части она была центром жизни замка. Башня дважды перестраивалась, к первоначальным двум этажам добавился третий. Ее самые ранние элементы легко отличить по кладке и архитектурным деталям: большие глыбы желтого камня служат основанием для стен, тоже сложенных из желтого камня, но более грубого, причем куски становятся меньше. В стенах проделаны небольшие круглые (романские) окна и дверные проемы с арочными или горизонтальными перекрытиями. После первой перестройки – во второй четверти XIII века – появились кладка из грубого известняка и третий этаж над западной частью башни, были расширены сделанные ранее оконные и дверные проемы второго этажа: они стали стрельчатыми, готическими, и были украшены сложной резьбой. Наконец, последние две трети верхнего этажа были возведены в конце XIII века, что заметно по грубо обтесанным квадратным булыжникам и красному песчанику.

На северной стороне Большой башни имеется проход – галерея, некогда имевшая деревянную крышу; она зажата между Большой башней и стеной, выходящей на реку. Через не существующие теперь ворота из галереи когда-то попадали в третий и самый западный двор – верхний. В конце его стоит прямоугольная башня, прикрывающая западные ворота замка. Этот вход дополнительно защищен внешним укреплением – барбаканом, с собственным надвратным помещением, обозначающим западную оконечность замка.

Несмотря на исчезновение деревянных крыш, перекрытий, служебных построек и обрушение верхней части некоторых стен и башен, Чепстоу отлично сохранился. По своим размерам, мощи и расположению он является одним из наиболее внушительных средневековых замков Европы, еще более впечатляющим оттого, что он не обезображен современной реставрацией. Ансамбль создавался на протяжении трех веков; владельцами замка были четыре могущественные англо-нормандские семьи. Обветренные камни – уникальные свидетели эпохи, когда жизнь принадлежала смельчакам, была сурова и полна опасностей, когда Чепстоу и другие замки, от Скандинавии до Италии, переживали свой звездный час. Повсюду в Европе на протяжении раннего Средневековья замки играли первостепенную роль, шла ли речь о военном деле, политике, экономике или культуре. В Англии судьба замков сложилась особенно драматично. Сегодня Англия располагает одной из богатейших коллекций руин средневековых замков; по некоторым источникам, их насчитывается не менее полутора тысяч.

В этой книге мы рассмотрим, как строились замки, какое значение они имели в прошлом, но прежде всего обратимся к жизни, наполнявшей их в золотую эпоху – в XIII веке. Чепстоу обладает многими характерными для замков особенностями, связанными с архитектурой и расположением жилых помещений. Кроме того, его хозяева были виднейшими феодалами своего времени. Поэтому он будет находиться в центре нашего повествования. По мере необходимости мы обратимся и к другим замкам, в Англии и на континенте: рассказ лишь об одном из них, даже таком, как Чепстоу, не дает возможности полностью осветить жизнь внутри средневекового замка и в его окрестностях.

Глава I. Замки появляются в Англии

Утром 28 сентября 1066 года около тысячи драккаров, каждый с единственным квадратным парусом, внезапно появились у побережья Англии близ Певенси, примерно в шестидесяти пяти километрах к юго-западу от Дувра. Лодки приставали к берегу, из них выпрыгивали вооруженные люди – всего около семи тысяч. Войско герцога Вильгельма Нормандского, несколько недель ждавшее благоприятной погоды, пересекло стокилометровый пролив за одну ночь, чтобы подкрепить притязания их предводителя на английский престол. В его составе были не только нормандские вассалы Вильгельма, но также наемники и авантюристы со всей Северной Франции и даже из более отдаленных краев: для XI века – огромная и дисциплинированная сила, которая свидетельствовала о могуществе и финансовых возможностях герцога.

Англия видела много вторжений с моря, но такого грандиозного, пожалуй, никогда. В погруженном на суда войске герцога Вильгельма имелось кое-что новое – лошади. Не менее трех тысяч этих животных были успешно переправлены через Ла-Манш при помощи неких приспособлений – вероятно, своего рода ременной обвязки, – которые нормандские наемники, скорее всего, позаимствовали у византийцев. Флотилия везла также разборный форт – бревна были срублены, обтесаны и соединены друг с другом во Франции: затем их разобрали, связали и погрузили на суда. После высадки у Певенси нормандцы собрали форт уже к вечеру. Нормандский хронист Ордерик Виталий сделал чрезвычайно важное замечание: в саксонской Англии было «лишь несколько крепостей, которые нормандцы зовут замками». Вероятно, если брать всю Англию, в 1066 году их насчитывалось с полдюжины: один в Эссексе, у восточного побережья, три в Херефорде, неподалеку от границы с Уэльсом, по одному в Арунделе, в Суссексе, у Ла-Манша (все они были построены нормандскими рыцарями, которые перешли на службу к Эдуарду Исповеднику), и, наконец, один в Дувре – его возвел Гарольд Годвинсон, преемник Эдуарда и соперник Вильгельма. Большинство их были деревоземляными, как почти все замки на континенте. Жан де Кольмьё так описывал типичный «курганно-палисадный» замок в Северной Франции:

В обычае местной знати насыпа́ть земляной холм, настолько высокий, насколько можно, и затем окружать его рвом, настолько широким и глубоким, насколько это удается. Пространство на вершине холма они окружают оградой из очень крепких тесаных бревен, прочно соединенных друг с другом, которая укреплена башнями – столькими, насколько хватает средств. Внутри стен стоит постройка, главная цитадель или башня, которая господствует над всем обороняемым участком. Входят в крепость через мост… опирающийся на пары устоев… переброшенный через ров и достигающий верхней части холма на уровне входных ворот.


Сооружение таких курганно-палисадных замков не требовало квалифицированных специалистов, подобные крепости были дешевы и строились быстро. Еще одно преимущество: замки этого типа практически не зависят от условий местности, их можно возводить везде, где требуются укрепления. Холм с крутыми склонами иногда был естественным, а иногда искусственным, частично образованным за счет вынутой из рва земли. С плоским верхом, более или менее круглый – от тридцати до девяноста метров в диаметре у основания и от трех до тридцати метров высотой – холм был увенчан бревенчатым частоколом. «Главная цитадель или башня» была скромной постройкой, обычно – деревянным срубом, но там, где было много камня, порой использовали его. Совсем небольшая, она могла вместить разве что кастеляна (смотрителя замка) и его семью. Пространство на вершине холма было слишком тесным, гарнизон с животными и припасами размещался там только в экстренных случаях.

Поэтому у подножия замка расчищали значительно большую по размерам территорию, окруженную собственным рвом и палисадом и соединенную с верхним укреплением посредством наклонной эстакады и подъемного моста. Этот нижний двор имел приблизительно круглую или овальную форму; очертания его зависели от особенностей местности. Иногда дворов было два или даже три, перед рвом или по обе его стороны. Смысл заключался в том, чтобы гарнизон использовал все пространство замка в повседневном быту и мог отражать не самые сильные атаки. В случае серьезной опасности все поднимались на вершину холма.

Курганно-палисадные замки редко встречались в Англии, но их было много на континенте. Разумеется, фортификация – это древнее искусство, практиковавшееся в Европе еще до римлян. Король Гарольд построил замок в Дувре на месте римского форта, частично использовав его конструкции; тот, в свою очередь, возник на месте твердыни железного века. Римские легионы славились своим умением возводить укрепления – стены и рвы появлялись в считаные часы там, где разбивался лагерь. Если же легион долго оставался на одном месте, он превращал этот временный castrum в постоянную каменную крепость. По меньшей мере восемь римских крепостей на бывшем «саксонском берегу» в Восточной Англии служили в XIII и XIV веках для борьбы с пиратами. Римляне возводили большие каменные крепости повсюду, нередко используя руины железного века, как в Дувре. Еще один пример перестройки предшествующего сооружения – громадное укрепленное поселение Старый Сарум.

Однако римские постройки не являлись «замками» в позднейшем смысле этого слова. То были укрепления, рассчитанные на крупные гарнизоны из профессиональных солдат, и потому от них самих не требовалось большой оборонительной мощи. Как и Адрианов вал, крупнейшее фортификационное сооружение римских времен в Британии, они выполняли свои функции только тогда, когда были полностью укомплектованы людьми.

Бурги (burh), которые строили саксы, пришедшие на смену римлянам, тоже были укреплениями, но не замками. Они представляли собой находившиеся в общинной собственности стены, защищавшие город и заключавшие внутри себя куда большую площадь, чем стены замка; их оборонял значительный гарнизон. Прообраз настоящего замка, которому требовалось небольшое число защитников, появился у «восточных римлян» – византийцев. Особенно много таких сооружений было возведено во время кампаний Велизария в Северной Африке (VI век). Аин Тунга (современный Тунис) представляла собой многоугольник из стен толстой кладки, с высокими башнями по углам и воротной башней, прикрывавшей вход. Одна из угловых башен была приспособлена для того, чтобы служить последним убежищем гарнизона. Европейцы, которые следовали византийским образцам, позднее назовут ее донжоном. Мусульмане, перенявшие византийское искусство оборонного зодчества, построили в Испании (VIII–IX века) на вершинах холмов сотни замков, усиленных квадратной башней. Эту модель впоследствии, во время Реконкисты, заимствовали христиане.

Настоящие замки – укрепленные жилища – впервые стали появляться в Северо-Западной Европе в IX веке, поскольку именно тогда свои опустошительные набеги совершали викинги и сарацины. В 863 году, когда Карл Лысый, внук Карла Великого, приказал строить замки для защиты от захватчиков, этот процесс, вероятно, уже шел. Каролингское государство не было централизованным, а значит, новые твердыни предстояло возводить герцогам, графам и баронам, которые селились в них с семьями, слугами и вооруженной челядью. С учетом развития технологий и состояния экономики, замки строились из земли и дерева. Курганно-палисадные замки, сооруженные на скорую руку, стали вырастать во Франции, в Германии, Италии, Нидерландах.

Строительство замков сильно повлияло на европейский политический ландшафт. Замок не только препятствовал вторжению в тот или иной регион, но и позволял эффективно контролировать местное население. Обе эти особенности хорошо осознавались в Западной Европе, где обладатели замков вскоре стали обладателями власти, никем не оспариваемой.

Но когда Вильгельм вторгся в Англию, королю Гарольду, чьи замки были немногочисленными и рассеянными по всей стране, пришлось поставить судьбу королевства в зависимость от одного главного сражения. 14 октября, в кровавой битве при Гастингсе, его войско сражалось храбро, но потерпело поражение – видимо, из-за уловки нормандских конников: изобразив бегство, те выманили с холма часть защитников. Гарольд пал вместе со своими двумя братьями и большинством лучших воинов.

Такие яростные и решающие битвы были характерны для XI века. На севере только что закончились два других сражения, очень похожих на это: Гаральд Гардрад одержал победу над ярлами Мерсии и Нортумберленда при Фулфорде, затем, в свою очередь, был разбит Гарольдом Годвинсоном при Стэмфорд-Бридже. Относительная неэффективность метательного оружия заставляла армии XI века сходиться в ближнем бою. Поэтому неудивительно, что 15 октября Вильгельм, несмотря на большие потери, оказался во главе единственного боеспособного войска в Англии.

Кроме того, после гибели Гарольда и его братьев претензии Вильгельма на престол фактически никем не оспаривались. И все же поразительно, с какой легкостью он завершил покорение Англии. Во многом этому способствовала немногочисленность английских замков. Из существовавших в то время только Дуврский по своему расположению мог доставить неприятности Вильгельму, но гарнизон замка сдался при подходе нормандцев, – вероятно, входившие в него солдаты бились при Гастингсе и были побеждены.

Обеспечив безопасность со стороны моря, Вильгельм пошел на запад и, послав часть своей конницы прощупать оборону Лондона, двинулся по широкой дуге, чтобы отрезать столицу от внутренних областей. Ни один замок не преграждал ему путь, и нормандский герцог окружил Лондон, двигаясь с юго-востока на северо-запад, после чего город сдался. На Рождество Вильгельм был коронован. Короля представили его новым подданным архиепископ Йоркский, говоривший по-английски, и епископ Кутанский, который изъяснялся по-французски. Вскоре лондонцев заставили работать на строительстве замка. Этот первоначальный Тауэр, стоявший внутри римских городских стен, на берегу Темзы, между городом и морем, очевидно, был бревенчато-земляным. Через десяток лет его заменила квадратная каменная громада Белой башни.

В начале 1067 года уезжая из Англии в Нормандию, Вильгельм принял дополнительные меры предосторожности, завершив строительство замка в Винчестере, важнейшем городе Юго-Западной Англии, и вверив его попечению Уильяма Фиц-Осберна, которого Ордерик Виталий называл «лучшим начальником в его армии» и «храбрейшим среди нормандцев». Дуврский замок – сильно укрепленный после взятия – и графство Кент Вильгельм отдал своему единоутробному брату Одо, епископу Байё. Уильям Фиц-Осберн и Одо, правившие в его отсутствие, должны были сооружать новые замки за пределами треугольника Дувр – Лондон – Винчестер. Местное население безжалостно эксплуатировалось на обязательных работах. Соратники Вильгельма «строили повсюду замки и терзали несчастных людей»[1], мрачно повествует «Англосаксонская хроника».

Во время отсутствия Вильгельма на юго-востоке страны вспыхнуло восстание, поддержанное графом Юстасом Булонским, недовольным французским бароном. То была непредвиденная потенциальная опасность для властей. Мятежникам не удалось захватить Дуврский замок, и в результате внезапной вылазки гарнизона они были разбиты. К Рождеству 1067 года Вильгельм вернулся в Англию, но в следующие три года вспыхнули новые восстания, которые иногда поддерживались из-за границы – из Дании, Шотландии и Уэльса. Ответ Вильгельма был всегда одинаковым: подавить мятеж и возвести новый замок. «Он препоручал замки некоторым из своих храбрейших нормандцев, – пишет Ордерик, – раздавая им обширные владения и тем побуждая их бодро переносить тяготы и опасности, сопряженные с их защитой».

После Гастингса Вильгельм конфисковал земли англосаксов, павших в бою, чтобы вознаградить своих соратников. Однако большая часть владений английской знати оставалась нетронутой. Теперь же он отбирал английские земли направо и налево, «жалуя ничтожнейших из своих нормандских последователей богатством и властью», по замечанию Ордерика. Несколько тысяч землевладений, принадлежавших разным собственникам, были сведены менее чем в две сотни крупных поместий – «пожалований»; почти все они находились в руках нормандцев. Если же английский землевладелец сохранял свои угодья, он опускался на одну ступень в феодальной иерархии, попадая в подчинение нормандскому сеньору, который становился королевским ленником. Все графство Херефорд на границе с Уэльсом отошло Уильяму Фиц-Осберну, верному слуге герцога и его правой руке. Фиц-Осберн перенес свою главную резиденцию из Дувра в Чепстоу – или Стригуил, как его порой называли, от уэльского слова, означающего «излучина» (на реке Уай).

То ли из-за обилия камня, то ли из-за стратегического положения замка – а может, по обеим причинам – Фиц-Осберн решил сделать его каменным. Поэтому прямоугольный донжон, поднявшийся на узком гребне над Уаем, стал одним из самых мощных в нормандской Англии: угрожающая громада намекала на то, что она не только призвана сдерживать валлийцев, но и может стать плацдармом для завоевательного похода.

Чепстоу был одним из немногих англо-нормандских замков, который не господствовал над городом. Порой не город предшествовал замку, а наоборот; ремесленники и торговцы селились близ замка, чтобы иметь защиту и обслуживать его обитателей. В Англии примером такого города, порожденного замком, является Ньюкасл-апон-Тайн, выросший вокруг твердыни, которую возвел Роберт, сын Вильгельма Завоевателя, для контроля над переправой через Тайн. Таково же происхождение ряда крупнейших городов Фландрии: Гента, Брюгге, Ипра.

К 1086 году, когда по повелению Вильгельма была составлена «Книга Страшного суда» – подробная опись завоеванных им земель, – нормандцы, ставшие хозяевами страны, уже держали Англию железной хваткой. Во всей стране к югу от Йоркшира только двое урожденных англичан стали баронами, получив звание главного королевского ленника. Английский хронист Уильям Малмсберийский отмечал: «Пожалуй, поступкам короля, бывшего временами довольно суровым к англичанам, можно найти оправдание, ибо он мало кого из них считал преданным. Все это так досаждало ему, обладателю свирепого нрава, что он отнял у знатнейших из них сперва богатство, затем землю и наконец – кое у кого – жизнь».

Вильгельм скончался в следующем, 1087-м году, оставив старшему сыну Роберту свое старейшее и самое богатое владение – Нормандию, а младшему, Вильгельму Руфусу, – недавно завоеванную Англию. Что касается Англии, то, хотя она была усмирена при помощи узды из замков, сами замки стали играть теперь новую роль. Сделавшись центрами местной власти, которой никто не мог бросить вызов, они подрывали преданность королю своих хозяев-нормандцев: те пренебрегали феодальными обязанностями, стремясь утвердиться в качестве мелких суверенов. В 1071 году верного монарху Уильяма Фиц-Осберна убили во Фландрии, и его владения были поделены между сыновьями. Младший, Роджер де Бретёй, унаследовал английские владения отца, включая замок Чепстоу. В 1074 году Роджер и его зять Ральф де Гвадер, граф Норфолкский, родом из Бретани, подняли мятеж, «укрепляя свои замки, приготовляя оружие и собирая воинов». Король Вильгельм подавил это восстание нормандцев – как до того многие мятежи, поднимавшиеся англичанами, – и попытался задобрить вожаков. Плененному хозяину Чепстоу он прислал на Пасху ящик с дорогими одеяниями, но затаивший злобу Роджер бросил королевские дары в огонь. После этого Роджера обрекли на пожизненное заключение и отобрали у него Чепстоу.

Если на 1066 год в Англии имелось около полудюжины замков, то к XII веку их стало уже более пятисот. Большинство были деревянными, но в следующем столетии почти все их перестроили в камне: этому способствовала революция в инженерном деле, прокатившаяся по Европе. Новые методы ведения военных действий и рост богатства возрождавшегося Запада, благодаря которому короли и знать увеличили свои доходы от налогов, пошлин, рыночных сборов и аренды, привели к массовому строительству замков от Адриатики до Ирландского моря.

Усложнение устройства замков было вызвано исключительным событием, которое в конце XI века называли Крестовым походом, а позднее – Первым крестовым походом. Большинство крестьян и рыцарей, которые по суше или по морю добрались до Святой земли и не погибли в боях, вскоре вернулись домой. Защиту завоеванных территорий доверили горстке рыцарей, по большей части членам новых военно-религиозных орденов, тамплиерам и госпитальерам. Разумеется, они прибегли к тому же средству, что и Вильгельм Завоеватель, но их замки с самого начала были большими и сложными каменными сооружениями. Крестоносцы воспользовались строительными навыками своих недолговечных союзников-греков и своих противников-турок, добавив к этому собственный опыт. Результатом стал поразительный рывок вперед – к массивной, хитроумно распланированной крепости с прочной каменной кладкой. Замки нового образца мгновенно обрели популярность на западе Европы, включая Англию.

На континенте, где условия были более благоприятными, еще до Первого крестового похода порой возводили мощные каменные донжоны. Примерами служат замок Ланже на Луаре, построенный Фульком Неррой около 1000 года, замок Брионн в Нормандии (начало XI века), донжоны, сооруженные нормандцами в Южной Италии и на Сицилии в XI веке. Территории вокруг таких каменных донжонов, вероятно, обносились бревенчатым частоколом. В период между Нормандским завоеванием и Первым крестовым походом некоторое количество каменных замков появилось и в Англии.

Часть этих новых сооружений представляла собой плод эволюции курганно-палисадных замков, превращенных в шелл-кипы (shell-keep) путем возведения каменной стены, заменившей бревенчатый частокол на вершине холма. Внутри этой новой стены возникали жилые постройки, обычно деревянные: они либо примыкали к стене и выходили в центральный двор, либо представляли собой отдельно стоящие здания.

Во многих случаях холм оказывался слишком мягким и не мог выдержать вес каменной стены; приходилось возводить новое укрепление ниже, у подножия холма, где почва была тверже. Эти новые донжоны, как правило, были прямоугольными в плане. Иногда они воздвигались на возвышении или на каменистом грунте, но местоположение все еще не стало важным фактором. Новые прямоугольные донжоны, выраставшие в Северной Франции на протяжении XI века, строились как на возвышениях, так и в низинах, в Англии же, помимо Чепстоу, замка Уильяма Фиц-Осберна, появились лондонская Белая башня и донжоны в Кентербери и Колчестере. Старую деревянную ограду двора у подножия холма заменила прочная стена из тесаного камня с включением щебня. Стена была зубчатой, чередование выступов и промежутков между ними придавало ей характерный силуэт. Для ее усиления возводились башни.

В XII веке число прямоугольных каменных донжонов умножилось. В Англии такие твердыни выросли в Дувре, Кенилворте, Шерборне, Рочестере, Хедингеме, Норвиче, Ричмонде и в других местах; толстые стены поднимались на двадцать метров и даже выше. Вход обычно делался во втором этаже, к нему вела лестница, примыкавшая к донжону, – ее часто заключали внутрь пристройки, обеспечивавшей защиту. На этом же этаже располагалось главное помещение, большой зал, к которому примыкали другие комнаты; первый этаж, с узкими окнами или вовсе без окон, служил кладовой. Задние, или вторые, ворота, защищенные башнями, часто находились с другой стороны замковой стены. Донжон всегда снабжался колодцем, который нередко прорывали на большую глубину. Труба из колодца поднималась на два или три этажа, и на каждый из них подавалась вода.

Постепенно выявились недостатки прямоугольного донжона. Его углы были уязвимы для подрыва и плохо выдерживали удары тарана; кроме того, в распоряжении атакующих оказывалось необстреливаемое пространство. Византийцы и мусульмане первыми начали строить круглые и многоугольные башни, не дававшие врагу укрыться ни в одном месте. Но прямоугольная форма позволяла лучше организовать внутреннее пространство, поэтому отход от нее был постепенным. Некоторое время строители пробовали возводить башни, которые были круглыми снаружи и квадратными внутри, или обносили донжон высокой стеной – «рубашкой». От ворот «рубашки» отходила лестница, примыкавшая к ее внутренней стороне. По ней поднимались к проходу, который соединялся с донжоном при помощи мостика или насыпи с подъемной секцией. Мостик убирался на платформу перед входом либо снабжался петлями с внутренней стороны и цепями – с наружной: при подъеме он вставал вертикально перед воротами, образуя дополнительную преграду. Иногда он вращался в горизонтальной плоскости: внутренняя секция заходила в специальное углубление, а внешняя поднималась, закрывая ворота. Врагам надо было преодолеть ворота, взобраться по лестнице, воспользоваться проходом в стене и выйти на насыпь, так что они становились уязвимыми для атаки со всех сторон.

Башня Цезаря в Провене, к востоку от Парижа, была возведена в середине XII века на холме, где раньше возвышался курганно-палисадный замок. Ее донжон был квадратным в нижней части и круглым – в верхней; соединительным звеном между ними служил восьмиугольный второй этаж. По углам располагались четыре полукруглые башни. Зубчатая «рубашка» шла вдоль рва и спускалась во двор у подножия холма. Дугообразная лестница вела по холму к «рубашке», соединенной с донжоном при помощи насыпи и подъемного моста.

Появлялись и другие усовершенствования. Подъемные двери с дубовыми накладками, окованные железом, управлялись из помещения, находившегося выше, посредством системы канатов (или цепей) и шкивов, усиливая защиту входа. Возводились машикули – навесные бойницы в верхней части стены, откуда можно было метать снаряды или лить кипящую жидкость: поначалу они были деревянными, затем каменными. Куртины защищались при помощи башен, стоявших достаточно близко друг к другу, чтобы можно было контролировать соответствующий участок стены. Чуть ниже зубцов в куртинах прорезали узкие вертикальные бойницы, расширявшиеся внутрь. Это позволяло лучнику, оборонявшему замок, перемещаться в разные стороны, увеличивая таким образом сектор обстрела; снаружи в воина было трудно попасть из-за узости отверстия. Иногда устраивались ниши с внутренней стороны стены, чтобы защитник замка мог присесть.

В конце XII века старые замки начали перестраиваться с учетом развития военных технологий. Генрих II возвел в Дуврском замке большой внутренний донжон прямоугольной формы; стены его, высотой двадцать пять метров и толщиной пять-шесть метров, были снабжены сложными оборонительными сооружениями. Самый известный из владельцев Чепстоу Уильям Маршал воздвиг новую куртину с воротами и башнями вокруг восточного внешнего двора: это была одна из первых в Англии оборонительных построек с круглыми крепостными башнями и полноценными бойницами. Во второй половине XIII века сыновья Уильяма добавили к этому барбакан с западной стороны, окруженный рвом и прикрытый башней. С восточной стороны появился новый внешний двор большого размера: по обеим сторонам от подъемных ворот стояли башни и, кроме того, защиту входа обеспечивали две линии машикулей. Их наследник Роджер Биго соорудил для защиты барбакана западные ворота, работа над которыми завершилась около 1272 года, а также массивную башню Мартена (начата около 1283 года, закончена в 1290-е) в юго-восточном углу замковой стены. Усиление защиты позволило возвести новый комплекс жилых построек вдоль северной стены, включая просторный большой зал, полностью отделанный ко времени визита Эдуарда I в декабре 1285 года.

В XIII веке опыт Крестовых походов учитывался в еще большей степени. Замки по возможности строились на вершине холма, причем внутренний двор примыкал к крутому склону, а главные оборонительные сооружения выходили на пологий. Уязвимую сторону порой прикрывали две или три линии мощных укреплений: это позволяло жить не в донжоне, а в более удобных строениях вокруг надежно защищенного двора, как в Чепстоу. Здания часто сооружались из бревен, а донжон – теперь, как правило, круглый в плане и меньший по размерам, чем ранее, но лучше укрепленный – являлся последней линией обороны и служил во время осады командным пунктом для владельца замка или кастеляна. Лестницы и проходы, частью потайные, облегчали передвижения защитников. Иногда донжон был отделен еще одним рвом с подъемным мостом, окруженным «рубашкой».

В завершающий период, примерно с 1280 по 1320 год, при Эдуарде I, в Англии (главным образом в Уэльсе) строились замки, которые входят в число самых мощных за всю историю человечества. Эдуард увез от своего внучатого племянника, графа Филиппа Савойского, превосходного архитектора – Джеймса из Сент-Джорджа. Тот руководил группой мастеров-строителей, набранных по всей Европе, и рабочими, число которых временами доходило до полутора тысяч. Джеймс получал чрезвычайно высокую плату, кроме того, ему и его жене полагалась пожизненная пенсия.

Джеймс не отказывался от сильных передовых укреплений, но основное внимание уделял квадратному в плане замку, окруженному двойной линией стен, с солидной башней в каждом углу внутренней стены. Донжона не стало – в нем отпала необходимость благодаря хорошо продуманным стенам и воротным укреплениям, которые могли держаться, даже если враг занимал внутренний двор. Возможности для обороны еще больше расширялись благодаря многочисленным воротам, прикрытым оборонительными сооружениями. В Конвее Джеймс возвел стену и восемь башен вдоль высокой скалы, близ устья реки; ворота с каждой стороны защищались барбаканом. Внутри замок делился надвое стеной, с каждой ее стороны был устроен двор. Во внешнем дворе располагались большой зал и казармы гарнизона, во внутреннем – королевские апартаменты и жилые помещения. Чтобы оказаться внутри замка, надо было пройти по подъемному мосту, затем по крутой лестнице и миновать трое укрепленных ворот, которые могли обстреливаться со всех сторон – из башен и со стен. В Карнарвоне, Харлехе, Флинте, Бомарисе и Денби укрепления также были искусно приспособлены к рельефу местности. Все эти замки стояли в Северном Уэльсе, близ побережья, в местности, где упорные валлийцы оказывали самое сильное сопротивление. В Южном Уэльсе Гилберт де Клер, граф Глостер, чье семейство некогда владело Чепстоу, воздвиг великолепный замок Кайрфилли. Место было живописным и выгодным для обороны: остров посреди озера. Помимо двойных стен с четырьмя могучими башнями, был возведен барбакан с собственной – пятой – башней.

Таким образом, первые замки – частные дерево-земляные крепости – появились на Европейском континенте в Х веке. В Англии их первыми стали сооружать нормандцы. В XI и XII веках строились уже каменные замки с шелл-кипами и прямоугольными донжонами, техника строительства сделалась намного более изощренной благодаря опыту, полученному крестоносцами в Сирии. Наконец, в XIII веке на западном побережье Британии возникли лучшие образцы замков.

Глава II. Владелец замка

В англосаксонской Англии не было не только замков, но и социально-экономической системы, необходимой для их появления. «Феодализм» – термин, придуманный позднее для обозначения господствовавшей в Средние века формы общественного устройства, – к 1066 году еще не сложился в Британии. Напротив, в Нормандии, на родине завоевателей, уже были развиты все составляющие феодального строя. Это подразумевало принятие взаимных обязательств сеньором и его вассалом, подкрепленное совместным контролем над землей, основным богатством в то время. Сеньор, король или аристократ, был формальным владельцем земли, которую он давал в пользование вассалу и требовал от него службы, преимущественно военной. Вассал не обрабатывал землю сам, а предоставлял ее крестьянам на определенных условиях, которые в эпоху раннего Средневековья были закреплены официально.

Вильгельм и его нормандцы принесли феодализм в Англию – не только потому, что они привыкли к этой форме социально-политического устройства, но и потому, что он отвечал их потребностям в отношении завоеванной территории. Действительно, Вильгельм изъял всю землю – пашни, леса, болота – у светских владельцев, взял немалую часть (около одной пятой) для королевского домена, а остальное разделил между своими светскими вассалами в обмен на выставление определенного числа рыцарей. Владения церкви, поддержавшей завоевание, не тронули, хотя прелаты, как и светские феодалы, были обязаны выставлять рыцарей. Одиннадцать главнейших аристократов, служивших Вильгельму, получили около четверти всей Англии. Эти громадные пожалования – сотни квадратных километров – подразумевали последующую «субинфеодацию» (опять же позднейший термин) – передачу части вассального держания более мелким вассалам. Чтобы выполнять свои военные обязанности по отношению к королю, феодал раздавал своим вассалам рыцарские фьефы в обмен на службу. К моменту вступления на престол Генриха I (1100) этот процесс зашел довольно далеко, и Англия стала, пожалуй, более «феодальной», чем Нормандия.

Блестящие владельцы замка Чепстоу были типичными представителями нормандской знати XII века. После того как сын Уильяма Фиц-Осберна впал в немилость и подвергся заключению, замок отошел королю, но потом – не позднее 1119 года – Генрих I пожаловал Чепстоу, вместе с прилегавшими к нему обширными владениями, своему родственнику и верному стороннику Уолтеру де Клеру. Последний остался в народной памяти как основатель Тинтернского аббатства, одного из величайших монастырей средневековой Англии. Затем Чепстоу достался его племяннику Гилберту Фиц-Гилберту де Клеру, энергично расширявшему владения своего семейства в Уэльсе; в 1138 году он стал графом Пембруком. Гилберт, получивший прозвище Стронгбоу (Тугой Лук), устраивал заговоры и поднимал оружие против короля, но впоследствии совершил резкий разворот и примирился с ним, женившись на Изабелле Лестерской, любовнице Генриха. Их сын Ричард Фиц-Гилберт, также носивший прозвище Стронгбоу, стал одним из известнейших нормандских воинов-авантюристов своего времени. В 1170 году он завоевал большую часть Ирландии, занял Уотерфорд и Дублин и вернул трон Диармайту мак Мурхаде, королю Лейнстера, в обмен на руку его дочери и право наследования престола. После смерти Диармайта Стронгбоу сохранил свои завоевания, защитив Дублин в ходе двухмесячной осады, устроенной другим ирландским королем. Он также подал пример лояльности (и политической дальновидности), признав себя вассалом нового короля Англии Генриха II Плантагенета.

Единственный сын Ричарда умер ребенком, и его дочь Изабелла унаследовала громадные владения семейства Клер в западной Англии, Уэльсе и Ирландии. Выбор супруга для нее, разумеется, был чрезвычайно важен с точки зрения короля. Генрих II, как всегда, воспользовался своим правом сеньора с большим благоразумием, и Изабеллу обручили с безземельным, но видным сторонником короля Гийомом ле Марешалем (Уильямом Маршалом). Один из самых уважаемых рыцарей тех времен, он являл собой превосходный пример восхождения по социальной лестнице – характерного признака эпохи замков.

Дед Уильяма Маршала звался просто Гилберт, будучи главным конюхом (maréchal) королевского двора при Генрихе I, откуда и произошла вторая часть имени. Должность была достаточно прибыльной: Гилберту приходилось защищать ее в судах от соперников. Джон, его сын, продолжил эту борьбу и совершил следующий шаг, сделав должность наследственной. Одержав победу, он взял себе имя с аристократическим звучанием: Джон Фиц-Гилберт Маршал.

В хронике, описывающей войну за английский престол между Стефаном Блуаским (племянником Генриха I) и Матильдой Анжуйской (дочерью Генриха I), Джон Маршал именуется «исчадием ада и корнем зла». Внимание хронистов в особенности привлекли два примера его отважного поведения. Вставший на сторону Матильды Джон оказался в отчаянном положении: прикрывая отход ее войска, он заперся в церкви с горсткой своих приближенных. Воины Стефана подожгли здание, и Джон с одним из товарищей забрался на колокольню. Свинцовая крыша церкви расплавилась, горячий металл стал капать на лицо Джона, лишив его глаза. Враги решили, что он навсегда погребен среди дымящихся развалин, но Джону удалось выбраться.

Спустя несколько лет, пережив еще много приключений, Джон был вынужден отдать в заложники Стефану, ставшему королем, своего малолетнего сына Уильяма. Стефан хотел обезопасить себя от измены во время перемирия. Это не помешало Джону совершить предательство и начать укреплять замок, который осаждал король. Стефан пригрозил повесить Уильяма, если замок не будет сдан. Угроза не возымела действия – Джон холодно ответил, что у него «есть молот и наковальня, чтобы выковать сыновей лучше этого».

На следующий день маленького Уильяма привели к подножию дуба, но его жизнерадостный и невинный вид тронул Стефана, куда более мягкого по натуре, чем Джон Маршал. Король вернулся в свой лагерь вместе с мальчиком, не допустив, чтобы его повесили или (еще один совет людей из его окружения) перебросили через стены замка с помощью катапульты. Позже видели, как король с юным Уильямом играли в «рыцарей», взяв цветы подорожника, и оглушительно хохотали, когда Уильям снес голову королевскому подорожнику. Добросердечие монарха вызывало в то время почти так же мало восхищения, как жестокость Джона Маршала. В «Англосаксонской хронике» кратко сказано: «То был кроткий, мягкий и добрый человек, который не поступал по справедливости».

Благодаря тому, что Стефан не поступал по справедливости, Уильям Маршал вырос и стал одним из самых выдающихся владельцев замка Чепстоу и самым знаменитым рыцарем того времени. Столь же доблестный воин, как отец, но не унаследовавший его склонности к жульничеству, Уильям служил сперва Стефану, потом его преемнику Генриху II (сыну Матильды Анжуйской, потерпевшей поражение), от которого и получил Чепстоу вместе с Изабеллой де Клер, «девицей из Стригуила, доброй, красивой, учтивой и мудрой», как писал биограф Уильяма. Этот дар был подтвержден следующим королем, Ричардом Львиное Сердце, который великодушно (или дальновидно) позабыл о прошлом: Уильям сражался против Ричарда, когда тот поднял мятеж против своего отца. Будучи членом Королевского совета, Уильям служил Ричарду и его брату Иоанну много лет и сыграл чрезвычайно важную, а может быть, и решающую роль в принятии Великой хартии вольностей. После смерти Иоанна он сумел справиться с мятежной знатью, поддерживавшей принца Людовика Французского. За этим последовал период регентства, на которое Уильям согласился – хотя и с неохотой, – сознавая свою ответственность перед государством. Будучи регентом, он упрочил власть юного Генриха III.

После смерти Уильяма замок Чепстоу и титул графа Пембрука переходили по очереди к каждому из пяти его сыновей. Уильям Маршал II умер в 1231 году, ему наследовал его брат Ричард, убитый в Ирландии (1234) – возможно, по наущению Генриха III. Третий сын Гилберт погиб в 1241 году в результате несчастного случая на турнире в Хертфорде. Четыре года спустя скончался Уолтер Маршал, пятый брат Ансельм пережил его лишь на восемь дней. Так сбылось проклятие, произнесенное после смерти их отца епископом Фернса (Ирландия). Уильям присвоил два принадлежавших епископу поместья, и тот отлучил его от церкви. На Уильяма Маршала это не оказало никакого действия, но молодой король Генрих III был взволнован и пообещал вернуть поместья, если епископ посетит могилу Уильяма и снимет отлучение. Епископ отправился в церковь Темпла, где был похоронен Уильям, и в присутствии короля и придворных обратился к мертвецу – по словам Матвея Парижского – «как к живому». «Уильям, если владения, которых ты неправедно лишил мою церковь, будут возвращены… я отпущу тебе грехи; если же нет, я подтверждаю свой прежний приговор, так что, погрязнув в грехах, ты будешь проклят и навечно останешься в аду». Королю не очень понравилась речь епископа, но он велел Уильяму Маршалу II вернуть поместья. Тот отказался, и братья поддержали его. Молодой король не предпринимал больше попыток примирения, и епископ произнес проклятие: «Да изгладится имя их в следующем роде [слова из псалма], да обойдет его сыновей благословение Господа: „Плодитесь и размножайтесь!“ Некоторые из них умрут жалкой смертью, а наследство их будет рассеяно». И действительно, семейство Маршал утратило замок Чепстоу, так как после смерти Ансельма (1245) он отошел к Матильде, дочери Уильяма.

После смерти Матильды (1248) король уже не мог распоряжаться Чепстоу: Матильда была вдовой, а дети ее достигли совершеннолетия. Ее муж принадлежал к семейству Биго, занявшему видное положение после завоевания Англии нормандцами. Новым хозяином Чепстоу стал Роджер Биго, имевший также титулы графа Норфолка и графа-маршала Англии – единственный в своем роде: эта честь была оказана Уильяму Маршалу, затем титул официально стал наследственным. Таким образом, слово «маршал» совершило полный круг, вначале означая должность, затем фамилию и наконец дворянский титул.

Если бы король мог выбрать супруга Матильде, он, несомненно, не посмотрел бы на представителя семейства Биго, одного из самых строптивых во всем королевстве. Роджер Биго походил скорее на своих ближайших предков, чем на верного королю Уильяма Маршала. Он участвовал в мятеже Симона де Монфора против Генриха III, потом перешел на другую сторону и сражался против Монфора при Льюисе (1264). Роджеру наследовал племянник, носивший такое же имя, который, подобно ему, вел борьбу против короля в течение многих лет.

Индивидуализм – свойство всех Биго, которое заслуживает быть отмеченным: в этом смысле Уильям Маршал был не похож на них. Тем не менее хозяева Чепстоу имели много общего с другими крупными феодалами Англии времен раннего Средневековья – да и со всеми европейскими феодалами. Одной из этих общих черт, пусть и не самой важной, была «французскость»: Клеры, Маршалы, Биго, французы по происхождению, в течение нескольких поколений продолжали говорить на французском, языке знати. Они были французами и в других отношениях, как и фламандские, испанские, немецкие аристократы того времени. Франция дала дворянству не только язык, но и стиль жизни, элементами которого стали Крестовые походы, chanson de geste, поэзия труверов и трубадуров, рыцарские турниры, замки, архитектура соборов.

Гораздо более глубоко укорененным свойством хозяев замков была любовь к земле. Жизнь их определялась получением, сохранением и увеличением угодий куда больше, чем всемерно подчеркиваемой любовью к походам и битвам. Управление поместьем, даже не таким громадным, как Чепстоу, отнимало массу сил и времени. Даже сгорая от любви к сражениям, феодал не мог пренебрегать своими владеньями. В XII и XIII веках многие оставались в стороне от войн, порой чрезвычайно прибыльных, и, более того, упорно отказывались участвовать в них, поскольку это требовало длительной отлучки. Лишь немногие английские феодалы – с XIII века это касалось и феодалов континентальной Европы – отправлялись в Крестовые походы: Святую землю защищали в основном рыцари-тамплиеры и наемники. Английские аристократы нисколько не желали защищать даже французские владения своего короля. Роджер Биго, будущий хозяин Чепстоу, и другие представители знати с неохотой ехали во Францию вслед за Генрихом III (1242) и воспользовались первой же возможностью для протеста: король, по их словам, «неосмотрительно оторвал их от домашних очагов», к которым они тут же вернулись.

Земля определяла статус феодала; жизнь на земле, землей и для земли, без сомнения, оказывала влияние на его личность. Земли служили источником дохода, а те, которые не обрабатывались, использовались для охоты.

Разумеется, феодал интересовался политикой, но почти всегда лишь в той мере, в какой та была связана с экономикой землепользования. Если монарх начинал предъявлять чрезмерные требования или интересы феодала диктовали именно такой образ действий, последний почти всегда поднимал мятеж, несмотря на клятву верности. Он заседал в Королевском совете и в органе, который с XIII века стали называть парламентом: отчасти для того, чтобы помочь королю в принятии решений, но прежде всего – для защиты собственных интересов.

Дни феодала обычно были насыщенными, приходилось уделять внимание политике и управлению поместьями. Если он не воевал, то отнюдь не прохлаждался в собственном замке и едва находил время, чтобы справляться с многочисленными обязанностями. Возьмем Чепстоу: его первые хозяева, Фиц-Осберны и Клеры, были «пограничными графами» (marcher earls), получив полномочия, связанные с охраной границы, а Маршалы и Биго имели титул графов-маршалов. Владельцы этого замка выполняли важнейшие функции – правоохранительные, судебные и фискальные. Полномочия, которыми король наделил «пограничных графов», давали им независимость, во многом схожую с той, которой на континенте пользовались герцоги, графы и епископы, лишь номинально зависевшие от монарха и даже присваивавшие себе королевские права (например, право чеканки монеты).

В Англии большинство нормандских аристократов зависели от короны не в пример сильнее. В 1086 году – местом действия стал Старый Сарум, бывшая римская крепость, – Вильгельм Завоеватель принял оммаж и клятву верности от «всех владельцев земли, кем бы они ни были», то есть не только от двух сотен крупных феодалов, но и от их вассалов. Преемники Вильгельма продолжили наступление на привилегии знати. Крупные землевладельцы постепенно утратили право выносить решения по уголовным делам. При Генрихе II Королевский совет (Curia Regis) стал исполнять функции апелляционного суда. Жалобы принимали и королевские выездные суды (eyre), объезжавшие провинции и графства для урегулирования имущественных споров: эта практика была узаконена в конце правления Генриха II.

Последний также сыграл решающую роль в возникновении суда присяжных. После 1166 года эти суды на постоянной основе рассматривали уголовные и важнейшие гражданские дела, основываясь на старых кодексах саксонских королей, феодальных обычаях, принесенных из Нормандии, и новых указах. Приговоры были суровыми: воров вешали, предателей ослепляли, остальным наносили увечья. Порой преступника потрошили и четвертовали. Узника в ожидании выкупа или приговора могли поместить в башню или подвал замка, но заключение как таковое в Средние века редко применялось в качестве наказания. Английское слово «dungeon» (от donjon – башня) приобрело значение «тюрьма» позднее, когда многие замки стали использоваться в этом качестве.

Правосудие, хотя и скорое, вовсе не было непросвещенным. Пытки применялись редко даже для получения признаний от воров: в признании почти не было необходимости, если кого-нибудь поймали с краденым. Из материалов многих судебных дел, гражданских и уголовных, видно, что для установления истины прилагалось немало усилий, и часто к подсудимым относились мягко. В XIII веке худшие из варварских практик прошлого были оставлены. В 1215 году Латеранский собор осудил ордалии, во время которых ответчик должен был доказать свою правоту, держа в руках раскаленное железо и не получая ожогов или опускаясь на дно, будучи брошенным в воду. В 1219 году этот обычай был запрещен в Англии. Судебный поединок, в ходе которого ответчик или его представитель сражался с обвинителем, продержался дольше.

В континентальной Европе правосудие делилось на высшее и низшее. Высшее правосудие – разбор дел по таким преступлениям, как физическая расправа, поджог, изнасилование, похищение людей, измена, фальшивомонетничество и обмер, – вершили короли, герцоги, графы, епископы, аббаты и прочие крупные феодалы. Сложность феодальной системы приводила к появлению особых ситуаций, когда феодал мог оставить низшее правосудие за собой, или передать его другому феодалу, или сохранить за собой денежные штрафы, отказавшись от конфискации собственности. Крупные феодалы в Англии и на континенте, разумеется, не председательствовали в судах лично, их представляли прево и сенешали.

Лишившись немалой доли судебной власти, а следовательно, и крупных поступлений от штрафов и конфискаций, английские феодалы решили вознаградить себя, войдя в правительство. Самой важной была должность юстициария королевства: ее ввел Генрих I, а Генрих II сделал постоянной – юстициарий при нем стал кем-то вроде первого министра. В XIII веке она исчезла. Далее следовали канцлер, камергер, казначей, маршал и коннетабль, за ними – младшие юстициарии или заместители юстициария и множество второстепенных чиновников. Что касается местного уровня, то здесь у Вильгельма Завоевателя имелся идеальный полицейский инструмент в виде шерифов, представителей короны в графствах. На эту должность Вильгельм повсеместно назначал своих нормандцев.

Первоначально Вильгельм выбирал чиновников из числа виднейших представителей знати, таких как владелец Чепстоу Уильям Фиц-Осберн. Но многие из них, ставшие вдвойне могущественными благодаря земельным владениям и официальным должностям, стремились к политической независимости, и это привело к смене политики. Главным юстициарием при молодом Генрихе III был Хьюберт де Бург, выходец из рыцарской семьи среднего достатка, получивший почти диктаторские полномочия и громадное богатство, что, видимо, и привело к его падению в 1232 году. После этого должность юстициария стала вакантной, а его полномочия перешли к канцлеру.

Должность шерифа служила источником конфликтов в еще большей мере: непокорный феодал стремился занять ее сам или передать дружественному лицу, проживавшему в этой местности. В XIII веке она стала одним из самых желанных призов в борьбе короля и знати. Лояльный Уильям Маршал служил королю, будучи умелым и верным шерифом (а также маршалом, заместителем юстициария и регентом), но он был исключением. Более типичной фигурой выглядит амбициозный и мятежный Фалькес де Бреоте: будучи шерифом в нескольких графствах одновременно, он в конце концов лишился всех должностей. После победы аристократов в битве при Льюисе (1264) знатные феодалы и их люди везде заменили королевских шерифов, но в следующем году победу одержал уже король (при Ившеме), и феодалов прогнали. Как видно, английским феодалам приходилось прилагать много усилий, чтобы сохранить за собой должность шерифа или заполучить ее: она давала важные полицейские, финансовые и судебные полномочия на уровне графства.

На континенте в царствование Карла Великого (VIII век) местное управление осуществлялось в рамках единицы, очень напоминавшей английское графство – pagus, или comitatus. Как и графство, оно делилось на сотни (centenae), с собственной судебной и полицейской властью. В суде pagus’а председательствовал или императорский чиновник – граф, или его заместитель – виконт, исполнявший во Франции те же обязанности, что в Англии шериф. Но континентальная система развивалась совершенно иначе. В XII веке pagus’ы со своими судами почти полностью исчезли, а их территория и юрисдикция отошли к местным феодалам, которые часто были потомками императорских чиновников, чьи должности сделались наследственными. Эти феодалы имели собственные суды, где решалось большинство земельных споров, и являлись основными носителями полицейской и военной власти. В XIII веке французские монархи постепенно расширяли свой домен за счет владений крупных феодалов, но процесс был еще далек от завершения. Бароны и рыцари, куда менее высокопоставленные, занимали в административных органах короля и феодалов различные должности: виконта, судебного исполнителя, сенешаля, городского прево, смотрителя торговой ярмарки и многие другие.

Крупный феодал, даже если он не занимал официальных должностей, был чрезвычайно занят: ему приходилось постоянно объезжать свои владения и проверять, не обкрадывают ли его управляющие и прислуга.

Социальное, экономическое и политическое положение крупного феодала, будь то в Англии или на континенте, всегда определялось двумя понятиями, легшими в основу феодализма: вассалитет и фьеф. К XIII веку оба эти института стали вполне традиционными и даже начали вырождаться, уходя корнями в такое далекое прошлое, что лишь немногие феодалы могли вразумительно их объяснить.

Вассалитет представлял собой зависимость от сеньора – для всех крупных английских феодалов им был король. Фьеф – это земельное владение, пожалованное сеньором вассалу в обмен на службу, или, если давать более строгое определение, комплекс прав на землю, которая в теории по-прежнему принадлежала сеньору.

Феодальные отношения, к XIII веку обросшие множеством дополнительных элементов, изначально были простым экономическим соглашением, средством комплектования войска в те времена, когда денег не хватало. В позднеримскую эпоху возникла процедура коммендации: человек отдавал себя под покровительство вышестоящего лица, обещая нести военную службу в обмен на поддержку – часто это было земельное пожалование, называемое бенефицием. В VIII веке французские Каролинги быстро расширили сферу действия этого обычая, чтобы удовлетворить потребность в тяжеловооруженных конных воинах. Последняя, в свою очередь, возникла под влиянием новшеств в военном деле: исход битвы определялся схваткой всадников. Значение конного воина заметно возросло, повысился и его социальный статус, символом чего стали более близкие отношения между сеньором и вассалом. Это, в свою очередь, породило новый ритуал коммендации, отныне включавший клятву верности. Во время коммендации вассал вкладывал свои руки в ладони сеньора. Клятву приносили на какой-нибудь реликвии – кость святого, его волос или лоскут одежды – либо на Евангелии. Такой договор было нелегко расторгнуть.

Карл Великий дал подробные указания относительно того, в каких (исключительных) случаях вассалу позволительно преступить клятву: если сеньор попытался убить или ранить его, похитить или соблазнить его жену или дочь, отнять часть его земли, обратить его в крепостного и, наконец, если сеньор не смог его защитить. Сеньор не имел абсолютной власти над вассалом; если сеньор обвинял последнего в каких-либо правонарушениях, то был обязан провести открытое разбирательство, причем вассала судил суд равных.

Во времена Карла Великого вассалу, обязанному нести военную службу и являться на лошади, с полным снаряжением, был положен бенефиций размером от трехсот до шестисот акров. Для обработки этой земли требовалось около сотни крестьян. Земельное владение формально принадлежало сеньору, но на практике все чаще передавалось по наследству. Новый вассал совершал обряд коммендации и давал клятву, как и его отец. Вильгельм Длинный Меч, предок Вильгельма Завоевателя, став герцогом Нормандии в 927 году, «предал себя в руки короля», сообщает хронист Рихер Реймский, «обещал ему хранить верность и подтвердил это клятвой». Пример возобновления вассалитета после смерти сеньора, практиковавшегося в XII веке, мы находим у Гальберта из Брюгге. Речь идет о принятии Вильгельмом Клитоном титула графа Фландрии в 1127 году, когда местные рыцари и бароны принесли оммаж новому графу:

«Граф спросил будущего вассала, желает ли он безраздельно предаться ему, и тот ответил: „Я желаю этого“; тогда, соединив руки и вложив их в руки графа, он скрепил союз поцелуем. Затем вассал сказал: „Клянусь своей верой, что отныне буду предан графу Вильгельму и буду выполнять свое обязательство, принятое по отношению к нему, против кого угодно, добросовестно и без всякого уклонения“».

Гальберт заключает: «Во всем этом он поклялся на мощах святых. Наконец граф дал инвеституру при помощи палочки, которую держал в руке».

В Англии клятва всегда содержала оговорку о верности королю. Английский учебник права XIII века содержит такую формулировку:

Сложив руки, [вассал] вручает себя, и, держа руки под мантией своего сеньора, он говорит так: «Я становлюсь твоим человеком, принадлежа отныне к дому, который возглавляешь ты, и даю слово стоять против всех в этом мире, кто живет и может умереть, отстаивая честь моего господина Генриха, короля Англии, и его наследников, и других моих сеньоров» – если у него есть другие сеньоры. И он целует своего сеньора.


Церемониальный поцелуй был широко распространен, но не имел такого же значения, как ритуал оммажа и клятва верности.

Вассал брал на себя пассивные и активные обязательства. Пассивные состояли в том, чтобы воздерживаться от причинения какого-либо ущерба сеньору (сдавать замки врагам, наносить урон его землям и другой собственности). Активные заключались в «помощи и совете». Под «помощью» подразумевалось не только несение военной службы, обычно сорокадневной, когда вассал являлся в полном вооружении, один или с рыцарями. Речь шла также о менее обременительной обязанности – шевоше (chevauchée); под этим подразумевались небольшие вылазки или попросту сопровождение сеньора верхом, например во время поездки из одного замка в другой. Часто к этому прибавлялись дозорная служба в замке сеньора и необходимость предоставлять свой замок в распоряжение сеньора, когда тот пожелает его посетить. Вассалы оказывали также услуги особого характера. Так, например, главные вассалы парижского епископа обязаны были нести его на плечах после рукоположения, во время торжественного входа в Нотр-Дам; одному из мелких кентских землевладельцев полагалось «держать голову короля, будучи в лодке», когда монарх пересекал неспокойный Ла-Манш.

В XII веке появилось еще одно обязательство, придавшее отношениям между сеньором и вассалом новый смысл: выплата так называемых щитовых денег (или скутагия, от латинского scutum – щит) взамен воинской службы. Видно, насколько усложнилась экономика Европы со времен Карла Великого. Новый обычай особенно широко распространился в Англии, где Вильгельм Завоеватель стал непосредственным владельцем всей земли, – поступок, невозможный для французского короля или германского императора, чьи домены были включены в систему старинных феодальных отношений. Призывая своих баронов воевать во Франции, Ричард Львиное Сердце предложил, чтобы каждый из них послал всего по семь рыцарей, а остальное восполнил деньгами. Бароны, не желавшие покидать свои замки, пошли на сделку. Ричард тоже остался в выигрыше: вместо вассалов, которые сражались неохотно и чей срок обязательной службы мог закончиться за день до сражения, он получил наемников, послушно выполнявших приказы и воевавших, пока им платили.

«Помощь» включала и финансовые обязательства, не имевшие никакого отношения к щитовым деньгам. Рельеф (relief) – так назывался платеж, который вносил вассал при получении феода. Рыцарь в Англии передавал своему сеньору сто шиллингов, крупный феодал – сумму, соответствовавшую размеру его владений (порой тысячу фунтов или даже больше).

Само слово «помощь» в конце концов стало обозначать денежные выплаты, которые в определенных случаях причитались всем крупным феодалам. Общепризнанными были три таких платежа: в случае выкупа сеньора, бракосочетания его старшей дочери и посвящения в рыцари его старшего сына. Все они перечислены в Великой хартии вольностей, причем сделано замечание, что король Англии не может больше ничего требовать от своих баронов. Через шестьдесят лет (1275) в Вестминстерском статуте были указаны размеры «помощи»: двадцать шиллингов за каждый участок земли стоимостью в двадцать фунтов, отданный в держание вассалу. В континентальной Европе получил распространение четвертый вид «помощи» – платежи, предназначенные для финансирования Крестовых походов. «Помощь» предоставляли не только вассалы, но и представители других сословий, включая богатых горожан: на них в этом смысле можно было рассчитывать больше, чем даже на крупных феодалов.

«Совет» подразумевал необходимость являться в замок сеньора по вызову последнего (для главного ленника – в королевский замок), так что вскоре это слово стало обозначать и само такое собрание. Предполагалось, что сеньор спрашивает у вассалов совета относительно главнейших вопросов, имеющих политическое значение: заключение важного брака, начало военной кампании и т. п. Но нередко речь шла о том, чтобы вершить правосудие. Иногда, разрешая спор между двумя тяжебщиками, монарх желал переложить на своего вассала ответственность за ущерб, нанесенный интересам одного из них. Чаще же все было наоборот: суверен, отстаивая свои интересы, лично судил баронов и, сочтя их виновными, взимал штрафы или конфисковывал земли. Злоупотребление этим правом со стороны короля Иоанна привело к мятежу, закончившемуся дарованием Великой хартии вольностей: последняя предусматривала, что обвиненный в чем-либо барон подлежит суду равных (традиция, уже тогда освященная временем).

Сеньора и его вассалов связывало важное взаимное обязательство: защищать друг друга, если против кого-либо выдвинул обвинение другой суд (например, церковный). Обе стороны были заинтересованы в его выполнении: любая угроза фьефу вассала, проистекающая из тяжбы, могла нанести финансовый урон сеньору.

Таким образом, вассалитет был многообразным понятием. Экономическую основу его составлял фьеф – вторая составляющая феодальных отношений. В XI веке этот термин, происходящий от латинского feodum, постепенно заменил прежний – «бенефиций»; оба обозначали собственность, которую сеньор отдал в распоряжение вассала. Фьеф мог быть тем, что дает доход: мельницей, доходным домом, рынком, приносящим сборы, мостом, за проезд по которому берут пошлину, и даже пригодным для продажи движимым имуществом. Аббатства и церкви во многих случаях являлись фьефами светских феодалов, которые присваивали себе десятину и различные пожертвования, а порой и приношения верующих. Но чаще всего фьефом служили земельные угодья. В XII–XIII веках Европа, включая Англию, была поделена на фьефы размером от нескольких тысяч акров – с усадьбой, пастбищем, лесом, деревней – до полудюжины акров.

К XIII веку феодальные отношения, благодаря наследованию и пожалованиям, настолько усложнились, что барон мог получить замок в качестве фьефа от одного сеньора, большую часть своих земель – от другого, какие-либо фьефы, приносящие доход, – от третьего, четвертого и так далее. В Англии, где Вильгельм Завоеватель присвоил себе всю землю, поначалу существовала стройная пирамида: король – единственный собственник земли, ниже его стоят главный ленник и другие крупнейшие феодалы, наподобие владельца Чепстоу: только они были прямыми держателями фьефов. Главный ленник передавал часть своих земель менее крупным феодалам и рыцарям, а те в свою очередь жаловали их кому-либо еще. Феодалы пользовались возможностью взимать рельеф с вассалов, получающих инвеституру; к концу XII века величина рельефа обычно соответствовала годовому доходу от фьефа. Согласно Великой хартии вольностей, размер баронского рельефа составлял 100 фунтов, а платежа, который вносил рыцарь, – не более пяти фунтов.

В Англии и Нормандии, если фьеф доставался по наследству несовершеннолетнему, сеньор получал доходы от него вплоть до совершеннолетия владельца, имея при этом единственную обязанность – защищать его. В других местах покровителем обычно становился старший родственник.

«Отчуждение», или продажа, фьефа противоречило смыслу феодальной системы с ее ролью наследственных связей, упором на рыцарскую верность и религиозными обычаями. И все же, как и следовало ожидать, возникла торговля фьефами. Человек мог унаследовать несколько фьефов и округлить свои владения за счет умелых приобретений. Небогатые рыцари часто продавали свою землю, нуждаясь в деньгах. В XII веке сделки с фьефами стали общепризнанным элементом системы – сеньор заботился лишь о включении своего имени в документ, чтобы его права не умалялись. В 1159 году Тьерри Эльзасский, граф Фландрии, выпустил грамоту, где речь шла об обмене надела одного из его вассалов на больший по площади участок, предположительно равный по стоимости и принадлежавший церкви Святого Николая в Верне:

Желаю, чтобы стало известным следующее: 45¹/₂ меры земли, которые Леоний получил от меня в виде фьефа, а от него – его брат Ги, были уступлены Ги Леонию и Леонием – мне, теперь же я передаю их церкви Святого Николая в Верне, чтобы та владела ими свободно и вечно. Взамен я получил от церкви 91 меру земли, которую отдал сказанному Леонию в виде фьефа, он же отдал ее своему брату в виде фьефа.


Император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса в 1158 году выразил распространенное беспокойство по поводу трансформации феодальных отношений:

Мы слышали горькие жалобы от князей Италии… что фьефы, которые их вассалы получили от них, служат залогом для ссуд или продаются без разрешения сеньоров… тем самым они [сеньоры] остаются без причитающейся им службы, а честь империи и мощь нашего войска умаляются.
Прислушавшись к совету епископов, герцогов, маркграфов, графов… и прочих высокопоставленных персон, мы, по воле Божьей, издаем навечно этот указ: «Никто не может продавать или закладывать фьеф либо его часть или отчуждать его каким угодно образом без согласия своего сеньора, от которого, насколько известно, он получил этот фьеф…
Мы также запрещаем хитроумные уловки, при помощи которых продаются фьефы и деньги приходят под видом будто бы пожалования фьефа… Если заключается такой незаконный договор, и продавец и покупатель лишаются фьефа, который возвращается сеньору. Нотариус, который, зная обо всем этом, составляет такой договор, лишается должности… и ему отрубают руки.


Но эта тенденция, возникшая в связи с возрождением европейской экономики, слишком укрепилась, чтобы ее можно было остановить. В XIII веке торговля ширилась, деньги лились рекой, скоробогачей становилось все больше, и фьефы покупались и продавались, сравнявшись – фактически, если не формально – с любой другой собственностью. Барон, чье семейство владело землей сотни лет, с наступлением трудных времен продавал ее, полностью или частично, горожанину, который сделал состояние на банковских услугах или торговле тканями и теперь хотел вложить деньги в землю, чтобы уберечь свой капитал и примкнуть к знати.

В позднее Средневековье феодальная система столкнулась еще с одной проблемой: человек, располагавший несколькими фьефами, приносил оммаж разным сеньорам, что подрывало идеологическую основу системы, скрепленную клятвой верности нижестоящего вышестоящему. Когда Генрих I, сын Вильгельма Завоевателя, сумел сделать своим вассалом графа Роберта Фландрского, тот изложил свой вероломный план, объяснив, как выполнит договоренность в ущерб своему истинному сеньору, королю Франции:

Если король Филипп задумает напасть на короля Генриха в Англии, граф Роберт, если сможет, уговорит короля Филиппа оставаться дома… Если же король Филипп вторгнется в Англию и возьмет с собой графа Роберта, граф приведет с собой так мало людей, как сможет, не нарушая клятву, данную королю Франции.

Когда король Англии призовет графа Роберта, тот соберет, так быстро, как сможет, тысячу человек в своих портах и будет готов поплыть в Англию. Король же… найдет нужное число лошадей для этих рыцарей, так чтобы у каждого рыцаря было по три лошади.
Если же король Генрих пожелает, чтобы граф Роберт оказал ему содействие в Нормандии или в Мэне… граф отправится туда с тысячью рыцарей и будет преданно содействовать королю Генриху, как своему союзнику и сеньору, от коего получил фьеф.
Если в это время король Филипп нападет на короля Генриха в Нормандии, граф Роберт отправится с королем Филиппом, взяв с собой лишь двадцать рыцарей, прочие же его рыцари останутся с королем Генрихом.
Король обещает графу Роберту защиту, чтобы тот оставался целым и невредим… и дает графу Роберту фьеф в виде 500 фунтов английскими деньгами ежегодно.


Иными словами, граф Роберт получал «денежный фьеф» в размере 500 фунтов в год, обязуясь взамен сражаться на стороне короля Генриха с тысячью рыцарей, а если бы его одновременно призвал к себе король Филипп, граф сражался бы на стороне того и другого, лично явившись к Филиппу, но всего с двадцатью рыцарями, а девятьсот восемьдесят рыцарей послал бы Генриху.

Граф Роберт Фландрский намеренно ставил себя в неудобное положение, чтобы получить круглую сумму, но многие сеньоры оказывались в такой же ситуации просто в результате наследования. В XIII веке Жан Тульский оказался вассалом четырех сеньоров и предвидел осложнения из-за того, что он старался быть верным всем четверым:

Если случится так, что граф де Гранпре будет воевать с графиней и графом Шампанскими из-за своих личных обид, я лично приду на помощь графу де Гранпре и пошлю графине и графу Шампанским, если они попросят, рыцарей, которых я обязан выставить за полученный от них фьеф. Но если граф де Гранпре пойдет войной против графини и графа Шампанских из-за своих друзей, а не из-за своих личных обид, я лично прибуду к графине и графу Шампанским и пошлю одного рыцаря графу де Гранпре.


Важность дилемм, подобных тем, что встали перед Робертом Фландрским и Жаном Тульским, заключалась не в проблемах, которые создавала вассалу верность нескольким сеньорам, а в свободе выбора. Барон, служивший не одному сеньору, всегда мог найти выгодное для себя решение. Обычно барон, располагавший фьефом в виде хорошо укрепленного замка и обширных земельных владений, занимал достаточно сильную позицию, чтобы торговаться с кем угодно. Получая доход от штрафов, пошлин, налогов и сборов, он мог держаться в высшей степени независимо, как бы его положение ни выглядело с точки зрения закона.

Наиболее могущественные бароны, владельцы замков и фьефов, полученных от нескольких сеньоров, в XIII веке были серьезной силой и могли оказывать сопротивление королям и императорам. Даже могущественному королю Англии пришлось признать их права и закрепить это в Великой хартии вольностей.

Современники единодушно восхваляли Уильяма Маршала за «преданность», то есть безусловную верность обязательствам, связывавшим вассала и сеньора, даже когда это ставило под угрозу его отношения с королем. Уильям был рядом со своим сеньором, юным Генрихом, старшим сыном Генриха II, когда тот взбунтовался против отца, и отказался принести оммаж Ричарду Львиное Сердце, хотя получил от его брата Иоанна земли в Ирландии; в 1205 году он не стал сражаться на стороне Иоанна против Филиппа Августа, которому принес оммаж за земли в Нормандии. Однако старомодный феодальный кодекс, которого придерживался Маршал, входил в противоречие с новыми патриотическими веяниями. В 1217 году, будучи регентом при Генрихе III, он заключил не слишком выгодный мир с вторгшимся в Англию французским принцем Людовиком и мятежными английскими баронами и подвергся сильному давлению со стороны тех, кто хотел продолжать войну в надежде вернуть Нормандию английской короне. Конечно, Уильям с удовольствием возвратил бы Нормандию своему государю, однако ему, как барону, эта проблема представлялась отвлеченной: он не понимал, почему нельзя получать земли и от короля Англии, и от короля Франции. Несмотря на прославленную преданность Уильяма, власть государства была для него более слабой и менее реальной, чем власть феодала. Но уже наставали новые времена, смещались акценты. После смерти Уильяма Генрих критиковал его за осторожность, а в 1241 году, обращаясь к одному из его сыновей, даже назвал знаменитого рыцаря предателем.

В затянувшейся борьбе английских баронов с королем заметную роль играли экономические соображения. В этой области бароны добились немалых успехов – больше, чем в других, – извлекая выгоду из медленного, но неуклонного роста доходности поместий, наблюдавшегося в XII–XIII веках. Методы ведения сельского хозяйства и урожайность на протяжении раннего Средневековья оставались практически неизменными, но большинство феодалов смогли увеличить свой доход, вводя разнообразные усовершенствования, обычно за счет крестьян. Кроме того, развитие городов позволило многим из них найти рынок сбыта для излишков урожая и даже заняться товарным земледелием на постоянной основе. И все же рынок тогда был слишком слабым, чтобы давать достаточный стимул для резкого повышения эффективности сельского хозяйства, – это произошло значительно позднее.

Настоящую угрозу для барона и его привилегий представляла не столько королевская власть, сколько медленные, но неотвратимые экономические изменения. Торговцы тканями и другие коммерсанты, эксплуатировавшие своих рабочих, пожалуй, не менее жестоко, но более эффективно, чем бароны – своих крестьян, вырвались вперед в экономической гонке, сельские же феодалы, засевшие в своих гордых, но безжизненных в экономическом смысле замках, топтались на месте.

Некоторым не удавалось даже этого. Судьба Роджера Биго-младшего, унаследовавшего Чепстоу от своего дяди в 1270 году, служит хорошим примером того, что случалось с бароном, пренебрегавшим своими поместьями ради политики. После поражения баронов под Ившемом (1265) этот неисправимый мятежник отдал все, что имел, – всю свою собственность в Англии, Уэльсе и Ирландии – для свержения монарха. В конце концов ему пришлось бесславно капитулировать: в обмен на списание громадных долгов недальновидный Роджер отдал все имения королю и получил их обратно с условием, что после его смерти они отойдут короне. После смерти Роджера в 1302 году это случилось, в частности, с Чепстоу.

Так могущественный замок на реке Уай после двух с лишним столетий перестал быть баронской твердыней. В течение долгого расцвета феодализма он служил домом для могущественнейших аристократических семейств нормандской Англии.

Глава III. Замок как жилище

Пока военные инженеры совершенствовали систему земляных сооружений, палисадов, стен, башен, ворот, барбаканов и бойниц, внутреннее устройство замка также изменялось: он становился более удобным для проживания, появлялось все больше возможностей уединиться.

До нас почти не дошло описаний древнейших курганно-палисадных замков, и только в одном тексте встречаются указания на устройство жилых помещений. Хронист Ламберт Ардрский описывает деревянный замок на холме, возведенный в Ардре (Фландрия) в начале XII века:

Первый этаж – в уровень с землей; там были погреба и амбары, большие сундуки, бочки и кадки и другая домашняя утварь. Во втором этаже – жилые помещения и общие залы: здесь помещения пекарей, здесь кравчих, там большая горница сеньора и его супруги, где они спали, рядом с которой приют служанок и комната или спальня для детей. ‹…›
В верхней части дома устроены светелки, где спали сыновья хозяина дома, когда хотели, а дочери всегда должны были спать здесь; там же могли соснуть сторожа, всегда бдительно охраняющие дом. ‹…› Повсюду вели лестницы и переходы из этажа в этаж, из дома в кухню, из комнаты в комнату, из дома в лоджию… там любили сидеть и утешаться беседой; а из лоджии – в часовню, или капеллу, подобную Соломоновой скинии своей сенью и живописью[2].


Такое сложное внутреннее устройство в курганно-палисадных замках встречалось крайне редко – обычно жилых помещений было куда меньше. Как правило, сеньор с семейством принимали пищу и спали в здании на вершине холма, а кухня, помещения для слуг и солдат, кузница, конюшни, амбары и склады располагались в постройках у подножия холма. Бывало и по-другому: хозяин с домочадцами проживали у подножия холма, а замок наверху служил лишь сторожевой башней и убежищем в случае опасности.

Где бы ни проживал сеньор – на вершине или у подножия холма, в шелл-кипе или большом толстостенном замке (начиная с XIII века), – в его резиденции всегда имелся большой зал, обширное помещение с высоким потолком. Иногда он находился на первом этаже, но чаще (например, в Большой башне Чепстоу, сооруженной при Фиц-Осберне) – на втором, для большей безопасности. В ранних залах имелись боковые приделы, как в церкви: деревянные столбы или каменные колонны поддерживали потолок из дерева. Вскоре средневековые плотники стали использовать для поддержки крыши треугольные стропильные фермы, что позволило отказаться от приделов, – зал стал единым большим пространством. На окнах имелись деревянные ставни с железными засовами; стекла в XI–XII веках встречались редко. В XIII веке король или могущественный барон мог вставить «белое [зеленое] стекло» в несколько окон, в XIV столетии остекление распространилось повсеместно.

Если зал располагался на первом этаже, пол был из утоптанной земли, камня или гипса, а на втором этаже пол почти всегда был деревянным и опирался либо на деревянные столбы (как в Большой башне Чепстоу), либо на каменные своды. Ковры вешали на стены, либо покрывали ими столы и скамейки, но на полу – если говорить об Англии и Северо-Восточной Европе – они появляются лишь в XIV веке. Хронист Матвей Парижский рассказывает, как повели себя лондонцы, когда в 1255 году для Элеоноры Кастильской, супруги будущего Эдуарда I, отвели помещение, «увешанное шелковыми пеленами и коврами, наподобие храма, и даже пол был устлан коврами. Это сделали испанцы согласно обычаю своей страны; но такая чрезмерная спесь вызвала у народа хохот и насмешки». Полы устилали камышом, а в позднее Средневековье в ход порой шли цветы и травы, такие как базилик, мелисса, ромашка, пижма, калужница, маргаритка, сладкий фенхель, дубровник, иссоп, лаванда, майоран, мята обыкновенная и болотная, роза, фиалка и чабер. Камыш время от времени меняли и подметали при этом пол, но Эразм замечает, – видимо, в предшествовавшую эпоху это было обычным делом, – что под ним часто обнаруживались «пролитое давным-давно пиво, жир, осколки, кости, плевки, испражнения собак и кошек – словом, всяческая мерзость».

Вход в главный зал, как правило, делали в боковой стене, в дальнем конце зала. Если зал располагался на верхнем этаже, в него обычно попадали по наружной лестнице, пристроенной к стене донжона. В некоторых замках (Дуврском, Рочестерском) эта лестница была закрытой со всех сторон и находилась в пристройке, защищавшей вход в донжон, но чаще лестница имела только крышу. В донжоне Чепстоу, сооруженном при Фиц-Осберне, лестница шла внутри стены, от двери на первом этаже до главного зала на втором.

Обитавшее в замке семейство восседало на помосте из дерева или камня в парадном конце зала, противоположном входу, вдали от сквозняков и посторонних глаз. Владелец (и, возможно, его супруга) занимал массивное кресло, иногда снабженное балдахином, что еще больше подчеркивало статус. Для остальных ставили скамейки. Обеденные столы в большинстве своем стояли на временных опорах, которые убирались между приемами пищи; стационарный стол был еще одним символом престижа, который могли позволить себе только виднейшие феодалы. Все столы, однако, покрывались широкими кусками чистой белой ткани.

Для освещения использовались лучины или свечи из воска либо топленого жира, которые насаживались на вертикальные шипы железного подсвечника на треноге, вставлялись в петли либо в держатели или железные канделябры, закрепленные на стене. Масляные лампы в форме чаши, установленные на подставке или в железном кольце на стене, давали более яркий свет; в такие же кольца иногда вставлялись и факелы.

В позднее Средневековье, по сравнению с предыдущими столетиями, освещение улучшилось лишь незначительно, зато было заметно усовершенствовано отопление: появился камин, который лишь кажется простым изобретением. Он давал не только прямое тепло, но и отраженное – от задней стенки и пола самого камина, а также от противоположной стены помещения. Последнюю стали утолщать, чтобы она поглощала тепло и обогревала комнату, когда камин потухнет. Предком камина был открытый центральный очаг, использовавшийся в помещениях первого этажа еще в англосаксонское время, а иногда и позже. Такой очаг мог обогревать два жилых зала XIII века в замке Чепстоу, где нет следов камина. Если так, он, вероятно, располагался рядом с высоким столом и помостом, вдали от того конца зала, где сновали слуги. Центральный очаг делали квадратным, круглым или многоугольным, обкладывали камнем или плитками. Иногда для него сооружали заднюю стенку из плиток, кирпичей или камня. Дым уходил через напоминавшую фонарь башенку на крыше, имевшую боковые отверстия с наклонными ставнями для защиты от снега и дождя; эти ставни открывались и закрывались при помощи шнуров, как жалюзи. В XIV веке стали появляться башенки, которые вращались в зависимости от направления ветра. Кроме того, для отвода дыма на крыше ставили глиняные фигуры, изображавшие рыцарей, королей или священников: дым выходил из их глаз, ртов и отверстий наверху головы. На ночь очаг прикрывали особой крышкой, керамической или фарфоровой, под названием couvre-feu («прикрытие для огня»).

Когда зал стали устраивать на втором этаже, камин в одной из стен вытеснил центральный очаг – тот мог привести к возгораниям наверху, особенно если пол был деревянным. Сперва очаг сместился к стене и стал снабжаться воронкой или колпаком для улавливания и регулирования отвода дыма, затем все, включая воронку, было встроено в стену. Эти ранние камины были сводчатыми, и там, где они находились, стена усиливалась при помощи контрфорса, служившего также дымоходом. К концу XII века на камин стали надевать специальный колпак-дымоуловитель из камня или гипса, который позволял делать каминную нишу не такой глубокой. От камина отходили вертикальные внутристенные дымоходы цилиндрической формы – открытые сверху или имевшие боковые вытяжные отверстия и защищенные конусообразным колпаком.

В Чепстоу, где два зала жилой части XIII века были построены на первом этаже, склон холма использовали, чтобы разместить служебные помещения более просторного Большого зала над служебными помещениями Малого зала. Нижнюю часть Большого зала, где был вход, разделили на две части, выгородив проход. Поначалу «выгородки» представляли собой две низкие деревянные стенки с входом по центру, прикрытым занавесом или переносной ширмой. Позднее там появилась дверь, открывавшаяся в обе стороны. Над этим выгороженным проходом обычно возвышалась галерея для музыкантов.

В дальнем конце прохода имелись три двери. Две вели в служебные помещения, разделенные коридором: одно использовалось как кладовая, где разливалось вино, другое – как кладовая для продуктов. Сразу после постройки замка это были примитивные каморки, но в XII веке они стали, как и в других местах, частью зала. Здесь стояли полки и скамьи, где сервировали принесенные с кухни кушанья. В Чепстоу кладовая для продуктов была снабжена сливом, выходившим к реке и, видимо, служившим для удаления отходов. Третья дверь, между двумя кладовыми, вела на лестницу, а та – к коридору, соединявшему два зала. В одном конце коридора располагались уборная для двух человек, чуланы и лестница, спускавшаяся в сводчатое подземное хранилище под Большим залом; в хранилище имелся проем для выгрузки провизии, которую доставляли по реке. Другой конец упирался в кухню, размещенную в отдельном здании на территории нижнего двора.

На протяжении XIII века кухни в замках по большей части все еще сооружались из дерева. В них оборудовали центральный очаг или несколько очагов для жарки мяса на вертеле либо варки в котле. Посудомойня располагалась отдельно, на улице. Неподалеку от кухни держали на привязи животных, предназначенных на убой. По случаю праздников устраивали временные кухни. Во время коронации Эдуарда I (1273), как писал современник, «бесчисленные кухни… [были] построены» в Вестминстерском дворце и «бесчисленные свинцовые котлы поставлены снаружи, чтобы готовить мясо». Лишь в XV веке кухня была перемещена в жилую часть.

В части двора, прилегавшей к кухне, обычно разбивали замковый сад с плодовыми деревьями и виноградниками, отдельными участками для трав и цветов, таких как розы, лилии, гелиотропы, фиалки, маки, нарциссы, ирисы, гладиолусы. Иногда был и рыбный пруд, куда пускали форель и щуку.

Каменные стены средневекового замка нередко белились внутри и снаружи. Внутренние помещения могли штукатуриться, закрываться деревянными панелями, украшаться росписями или драпировкой. Внутреннее убранство, как правило, начиналось в зоне помоста большого зала: часто это было единственное место с панелями и росписями. Распространенный прием заключался в том, чтобы нанести на стену линии, обычно красные, имитируя крупные каменные блоки; в каждом таком блоке изображался цветок. Комната королевы в лондонском Тауэре – речь идет о 1240 годе – была обшита и побелена, роспись воспроизводила каменную кладку, украшенную розами. Обшивка была самой простой – вертикальные деревянные панели, покрытые белой или другой краской. В Англии для этого использовалась главным образом ель, привозившаяся из Норвегии. В замках Генриха III залы часто были решены в зелено-золотой гамме или же за основу брался зеленый цвет с вкраплениями золота и серебра. Во многих комнатах имелись росписи: в зале Винчестерского замка была изображена карта мира, по нижней спальне Кларендонского замка шел фриз с головами королей и королев, в верхней спальне можно было видеть святую Маргариту и четырех евангелистов и, согласно указаниям, которые король дал строителям, «головы мужчин и женщин, превосходных и изысканных цветов». Драпировки из крашеной шерсти или льна стали предшественниками гобеленов, появившихся в XIV веке и служивших не только для украшения стен, но и для защиты от сквозняков.

В ранних замках семья владельца спала в дальнем конце парадной половины зала, за помостом; пространство для сна чаще всего отгораживалось занавесью или ширмой. Однако в Чепстоу при Фиц-Осберне уже появляется деревянная перегородка. В XIII столетии сыновья Уильяма Маршала убрали ее, и бывшая спальня стала частью зала. При них появилась каменная аркада, поддерживавшая новую комнату на третьем этаже, куда вела деревянная лестница. В последнее десятилетие XIII века эта комната была расширена и отныне занимала все пространство над залом.

На втором этаже жилой части замка Чепстоу, где находился Большой зал, также имелась спальня, а из Малого зала можно было попасть в три спальни, на трех уровнях. В замках, где зал располагался на первом этаже, спальню владельца и его супруги иногда устраивали в отдельном крыле, примыкавшем к парадной части зала, над хранилищем; из противоположного конца зала попадали в другую спальню, над кладовыми (продуктовой и винной), предназначенную для старшего сына с семейством, либо для гостей, либо для управляющего замком. Порой в этих спальнях второго этажа устраивали «глазки» – окошки, скрытые за отделкой, чтобы владелец или управляющий мог наблюдать за происходящим внизу.

Спальня владельца и его супруги на верхнем этаже называлась «солар», и впоследствии это слово стало обозначать любую комнату в личных покоях, независимо от ее расположения. Главным предметом мебели в ней была большая кровать с тяжелым деревянным каркасом и натянутыми переплетенными веревками или полосками кожи, на которые клали пуховый матрас, простыни, одеяла, меховые покрывала и подушки. Такую кровать можно было разобрать на части и взять с собой в другой замок или поместье – крупные феодалы часто объезжали свои владения. Кровать снабжалась льняными занавесками, которые отодвигались днем и задергивались на ночь, обеспечивая приватность и защиту от сквозняков. Слуги могли спать в одной комнате с хозяевами на соломе, выдвижной кровати или скамье. Остальная обстановка состояла из сундуков для носильных вещей, деревянных жердей, на которые вешали одежду, и одного-двух табуретов.

В замках крупнейших феодалов порой были отдельные спальни для хозяина и его жены, которая ночевала вместе со служанками. В 1238 году, сообщает Матвей Парижский, Генрих III едва избежал смерти: покушавшийся забрался к нему в спальню через окно и стал искать монарха с ножом в руке, но не нашел. «Король, по Божьему провидению, спал тогда с супругой». Одна из прислужниц королевы, не спавшая и «распевавшая псалмы при свете свечи», увидела незнакомца и подняла тревогу.

Бывало, что к спальне примыкала небольшая комната – «гардеробная», где стояли сундуки с предметами одежды, украшениями, пряностями, посудой; она служила также для одевания.

В XIII веке, когда увеличилось богатство сеньоров и появилась потребность в уединении, стали сооружать небольшие альковы – личное пространство для хозяина замка и его домочадцев. Альков, часто из дерева, располагался в парадной половине зала и имел выход в главную спальню. Он мог находиться на верхней площадке внешней лестницы, и тогда под ним, на первом этаже, помещалась маленькая клетушка. Как правило, в алькове было окно, а нередко и камин. В XIV веке альковы увеличились в размерах, превратившись в большие эркеры на верхнем этаже. Эркер, устроенный с особыми целями, мы находим в замке Стерлинг: во время осады, предпринятой в 1304 году Эдуардом I, он служил удобным наблюдательным постом для шотландской королевы и ее придворных дам.

В раннее Средневековье, когда лишь немногие замки располагали крупными постоянными гарнизонами, не только слуги, но также военные и различные распорядители спали в башне, подвалах, пристройках. Рыцари, охранявшие замок, ночевали на посту. Позже, когда гарнизоны увеличились и часто состояли из наемников, для солдат стали сооружать отдельные казармы, столовую и кухню.

У крупного феодала в замке обязательно была часовня, где он с семьей слушал заутреню. Нередко она помещалась в строении, примыкавшем к прямоугольному донжону, – на первом или втором этаже. В XIII веке часовня, как правило, находилась неподалеку от главного зала, чтобы из нее удобно было проходить к столу и в спальню, образуя либо Г-образную структуру с главным зданием, либо выступ напротив спальни. Очень часто часовню делали двухэтажной, при этом неф делился по горизонтали: хозяин с семейством восседал наверху, куда был доступ из спальни, слуги слушали мессу внизу.

Если не считать перегородок и проходов, которые вели в кухню, внутри жилой части средневекового замка не было никаких коридоров. Комнаты следовали одна за другой или соединялись винтовой лестницей, которая занимала мало места и могла вести в комнаты на нескольких этажах. Внешние переходы с односкатной крышей тянулись от спальни к часовне или гардеробной, в них могли быть окна, деревянные панели и даже камины.

Вода для умывания и питья имелась на каждом этаже в каком-либо одном месте. В дополнение к колодцу (внутри донжона или в непосредственной близости от него) на одном из верхних этажей иногда устанавливали цистерну или резервуар, откуда вода подавалась по трубам на нижние этажи. Руки мыли в умывальнике или раковине, устроенной в нише у входа в зал. Слуги наполняли водой резервуар наверху; грязная вода стекала по свинцовой трубе. Поступление и удаление воды регулировалось при помощи бронзовых или медных кранов.

Для мытья служила деревянная бадья с навесом или балдахином, обитая тканью. В теплые дни ее нередко ставили в саду, в холодные – в спальне, возле камина. Когда хозяин замка путешествовал, он брал с собой бадью и слугу, который отвечал за нее. В некоторых крупных замках и дворцах XIII века имелись помещения для принятия ванн; в Вестминстерском дворце при Генрихе III была даже проточная вода, холодная и горячая – последнюю подавали из резервуаров, куда выливали горшки, подогретые в особой печи. В ванной комнате Эдуарда II пол был выложен плиткой и устлан ковриками, чтобы ноги не чувствовали холода.

Отхожее место, или уборную, устраивали как можно ближе к спальне (и ставили туда вездесущий ночной горшок). В идеале уборная располагалась в конце короткого, изогнутого под прямым углом прохода, внутри стены или контрфорса. Если стены спальни были недостаточно толстыми, делали специальный выступ: он нависал надо рвом или рекой (как в жилых покоях замка Чепстоу) или был снабжен длинной трубой, почти доходившей до земли. Последний вариант часто оказывался опасным во время осады: через такую трубу осаждающие забрались в Шато-Гайар, замок Ричарда Львиное Сердце на Сене. Поэтому впоследствии трубу стали прикрывать каменной стеной. Отхожие места могли быть сосредоточены в одной башне, иногда многоярусной, со сточной канавой внизу для удобства очистки, в углу зала или солара. В некоторых замках труба промывалась дождевой водой из желобов или цистерны наверху либо грязной водой из кухни.

Генрих III, переезжая из одной резиденции в другую, заблаговременно отдавал распоряжения:

Поскольку уборная… в Лондоне расположена в неподобающем и нечистом месте, из-за чего там стоит дурной запах, мы повелеваем, во имя преданности и любви, связывающей Вас с нами, чтобы Вы никоим образом не забыли приказать устроить другую уборную… в более подходящем и чистом месте, которое Вы можете выбрать там, даже если это обойдется в сто фунтов, и она должна быть готова до праздника перенесения мощей святого Эдуарда, до того, как мы явимся туда.


Перед приездом в Йорк на бракосочетание своей дочери Маргариты с Александром III Шотландским (1251) король указал, что необходимо соорудить уборную шести метров в длину, «с глубокой ямой», рядом с его комнатой в архиепископском дворце.

В качестве туалетной бумаги часто использовали сено. Как повествует Джоселин де Бракелонд, аббату Самсону из Бери-Сент-Эдмундс однажды ночью приснилось, что некий голос велит ему встать. Он проснулся и обнаружил, что свеча, неосторожно оставленная другим монахом в уборной, вот-вот упадет на сено.

К концу XIII века замок стал намного более комфортабельным и удобным, предоставлял больше возможностей для уединения. Хозяин замка с супругой, некогда евшие и спавшие в большом зале вместе со своими домочадцами, постепенно перебрались в личные покои. Епископ Роберт Гроссетест считал, что склонность к уединению зашла слишком далеко, и советовал графине Линкольнской: «Если болезнь или усталость не препятствует этому, старайтесь принимать пищу в зале, перед Вашими людьми, ибо это принесет Вам немалую пользу и честь… Запретите обедать и ужинать вне зала, в личных комнатах, ибо это ведет к ненужным тратам и не приносит никакой чести господину и госпоже».

Столетием позже Уильям Ленгленд в «Видении о Петре Пахаре» делал такие же предостережения, что и епископ. Ленгленд винил во всем технические усовершенствования – после появления камина с дымоходом обитатели дома перестали собираться вокруг центрального очага, как в старые времена:

Горе царствует в зале всю неделю, каждый день.Господин и госпожа больше не хотят сидеть здесь.Теперь каждый богач ест сам по себе,В особых покоях, подальше от бедняков,Или в комнате с дымоходом,Покинув большой зал.

Глава IV. Госпожа

[Госпожа де Файель] вошла, с золотой диадемой на белокурых волосах. Кастелян приветствовал ее со вздохом: «Госпожа, пусть дарует вам Бог здоровье, почет и радость». Та ответила: «А вам пусть дарует Бог отраду, покой и здоровье». Затем он взял ее за руку и усадил рядом с собой… Он поглядел на нее, не говоря ни слова, слишком взволнованный, чтобы произнести что-нибудь, и побледнел. Заметив это, госпожа извинилась за отсутствие мужа. Кастелян ответил, что любит ее и, если она не смилуется над ним, все ему будет безразлично. Госпожа напомнила ему, что она замужем и он не должен просить у нее ничего, что может запятнать ее честь или честь ее господина. Он ответил, что ничто не удержит его от служения ей до конца его жизни. Роман о кастеляне из Куси
Волосы у нее были светлые, в пышных кудрях, глаза ясные и веселые, продолговатое лицо, прямой и тонкий нос, а губы алее, чем вишня или роза летнею порою, зубы мелкие и белые, а упругие груди приподнимали ее одежду, как два маленьких волошских ореха. Она была стройна в бедрах, и стан ее можно было охватить пальцами. Цветы маргариток, которые она топтала своими ножками и которые ложились под ее стопами, казались совсем черными по сравнению с ними – так бела была эта девушка[3]. Окассен и Николет
Госпожа де Файель и Николет – героини двух популярных романов XIII века. Рено де Куси поклонялся своей прекрасной даме, «лучшей, благороднейшей и умнейшей в мире», носил с собой ее рукав, чтобы в бою ему сопутствовала удача, слагал в ее честь песни и выдержал мучительные испытания, прежде чем добиться ее благосклонности. Прекрасная, совершенная, обожаемая, она посвятила свою жизнь любви, презрев узы законного брака. Что до Николет, то ее внешность воплощала собой средневековый идеал: белокурая, хрупкая, светлокожая, с мальчишеской фигурой.

Подобные дамы завораживали влюбленных в них мужчин в многочисленных романах XII–XIII веков, но неясно, до какой степени реальные хозяйки замков соответствовали этому описанию. Мы мало что знаем о характере и личной жизни тех, кто жил рядом со своими мужьями в Чепстоу и других замках. Несомненно лишь одно: хозяйка замка обычно была пешкой в политических и экономических играх, которые велись мужчинами.

Женщина могла владеть землей, наследовать, продавать и дарить ее, судиться за нее. Но по большей части она проводила жизнь под крылом мужчины: до замужества – отца, потом – мужа, пока не становилась вдовой. Если отец умирал до того, как дочь вступала в брак, ее брал под опеку его сеньор, который проявлял законную обеспокоенность ее будущим браком: ведь муж сироты становился его вассалом. Когда речь шла о наследнице большого состояния, брак становился очень выгодной сделкой для сеньора – претендент мог заплатить большую сумму. Но и без этого опека была желанной целью: опекун получал весь доход с имения подопечной до ее замужества. Многие судебные разбирательства в Средние века касались богатых подопечных, и даже состояния среднего размера разжигали алчность. В 1185 году Генрих II повелел составить перечень всех вдов и наследниц в королевстве, чтобы корона в случае чего могла выдвинуть претензии. Все подверглось тщательной переписи: перечень содержал сведения о возрасте, детях, количестве земли и скота, арендной плате, сельскохозяйственных орудиях и другом имуществе вдов. Вот типичная запись:

Алиса де Бофоу, вдова Томаса де Бофоу, под опекой сеньора короля. Двадцать лет, наследник – один из сыновей, всего их двое. Стоимость ее земель в Ситоне – 5 ф[унтов] 6 ш[иллингов] 8 п[енсов], вместе со следующим имуществом: два плуга, сто овец, два тягловых животных, пять свиноматок, один кабан и четыре коровы. За первый год, что земля была в ее руках, она получила плату за землю в 36 ш. и 8 п. и два фунта перца, и, кроме этой платы, держатели вручили ей 4 ш. и три воза овса.


Аббат Самсон из Бери-Сент-Эдмундс решительно выступил против Ричарда Львиное Сердце, сына Генриха II. Предметом соперничества послужила опека над богатой сиротой трех месяцев от роду. В конце концов король уступил, получив от аббата несколько охотничьих собак и лошадей. Но планы Самсона сорвались – наследницу увез ее дед, и прелату пришлось продать свое право на опеку архиепископу Кентерберийскому за 100 фунтов. Повзрослев, девочка выросла в цене: архиепископ, в свою очередь, продал это право Томасу де Бергу, брату королевского постельничего и будущему юстициарию, за 500 марок (333 фунта).

Дочь крупного феодала обычно покидала дом, отправляясь в замок другого благородного семейства или в монастырь, где могла провести всю жизнь, если не была замужем. Образование девочек, по мнению современников, явно выигрывало по сравнению с образованием, которое получали их братья. Эти различия шутливо преувеличивались авторами романов: по их словам, мальчики учились «кормить птиц, охотиться с соколом, обращаться с охотничьими собаками, стрелять из лука, играть в шахматы и триктрак» или «фехтовать, ездить на коне и состязаться на турнире», девочки же – «работать иглой и веретеном… читать, писать и говорить на латыни» или «петь песни, рассказывать истории и вышивать». Знатные дамы покровительствовали поэтам и сами писали стихи, некоторые усердно учились. Как и их мужья, женщины занимались охотой, включая соколиную (на своих печатях они нередко держат сокола), играли в шахматы.

Девичество было недолгим. Брачный возраст для женщин наступал в двенадцать лет, замуж выходили обычно в четырнадцать. Наследницы порой формально вступали в брак, будучи пятилетними, а обручались еще раньше, правда такие союзы могли быть расторгнуты до консумации. К двадцати годам у женщины уже было несколько детей, к тридцати она могла – если выжила после всех родов – овдоветь и снова выйти замуж или иметь внуков.

Брак крестьянской девушки еще мог заключаться с учетом ее личного выбора и симпатий (на селе, как правило, он следовал за беременностью), но брак благородной дамы был слишком серьезным делом, и сердечная склонность в расчет не принималась. Случались и исключения. Элеонора, сестра Генриха III, вышедшая за владельца Чепстоу, графа Уильяма Маршала II, в девять лет и овдовевшая в шестнадцать, стала затем женой Симона де Монфора, графа Лестера, в 1238 году. Церемония проходила в личной капелле короля в Вестминстерском дворце, причем Генрих сам подвел невесту к алтарю. На следующий год король поссорился с Монфором – тот, как признался Генрих, «подло и тайно осквернил» Элеонору во время ухаживания. «Ты соблазнил мою сестру до брака, и когда я узнал об этом, то отдал ее тебе в жены против воли, чтобы избежать скандала», – передает Матвей Парижский слова короля.

Однако существуют свидетельства о том, что многие браки оказывались счастливыми. Жоффруа де ла Тур, дворянин, живший в XIV веке, так описывает свою покойную жену:

…справедливая и добрая, знавшая все о чести… и о честном поведении, колокол и цветок всяческой доброты; и я так восхищался ею, что сочинял для нее песни, баллады, рондо, лэ и разные другие вещи, прилагая все свое разумение. Но смерть, что воюет со всем в мире, отняла ее у меня, что принесло мне много скорбных мыслей и великое уныние. Вот уже больше двадцати лет я преисполнен великой скорби. Ибо сердце истинного влюбленного никогда не забудет женщину, которую он по-настоящему любил.


Законной возможности развестись не существовало, но запрет на близкородственные браки давал основание объявить союз недействительным, тем более что он распространялся на дальних родственников и являлся основанием для расторжения уже заключенных браков. Церковь не всегда поддерживала его. Когда в 1253 году граф Роджер Биго, владелец Чепстоу и внук первого Уильяма Маршала, расторг брак с дочерью короля Шотландии, так как предположительно был ее родственником, церковь постановила, что он должен принять ее обратно, и Роджер уступил: «Поскольку так считает церковь, я спокойно и охотно соглашаюсь на брак, который ранее считал сомнительным и подозрительным».

Невеста приносила приданое и получала взамен брачный дар, размер которого мог достигать одной трети стоимости всех поместий мужа – иногда определенные земли, перечислявшиеся у дверей церкви в день бракосочетания и отходившие вдове после смерти мужа. Но и без этих формальностей третья часть земель мужа по закону принадлежала ей, и, если наследник умершего не спешил передавать их, она могла обратиться в королевский суд. Поначалу считалось, что брачный дар полагается по умолчанию, но понемногу возобладала другая практика – в день бракосочетания заключалось соответствующее соглашение.

Выйдя замуж, женщина переходила «в подчинение» или «во власть» мужа и не могла «возражать» ему, даже если он продавал унаследованные ею земли, обращаться в суд без него или составлять завещание без его согласия.

Некоторые права возвращались к женщине, когда она становилась вдовой. Иногда вдове даже удавалось отсудить земли, проданные ее мужем, «которому при его жизни она не могла возражать». Но в Англии до принятия Великой хартии вольностей король мог обязать вдову своего главного ленника вступить в новый брак; если же она не желала этого или сама выбирала себе мужа, то вынуждена была платить крупный штраф. Великая хартия вольностей ограничила права короля в этом отношении, но подтвердила, что вдова не должна выходить замуж без согласия своего господина, будь то король или его вассал. В другой статье Хартии указывалось, что воспитанницы короля, вдовы или девицы, не должны быть «унижены», то есть не должны выходить замуж за человека ниже их по положению.

Согласие было одним из условий брака, требовавшихся по закону, и брак мог быть расторгнут на том основании, что его заключили против воли какой-либо стороны. В 1215 году король Иоанн выдал юную леди Маргарет, дочь своего постельничего и вдову графа Девона, за Фалькеса де Бреоте. В 1224 году Фалькес отправился в изгнание, и Маргарет явилась к королю и архиепископу с просьбой о расторжении брака, заявив, что никогда не давала на него согласия. После ее смерти (1252) Матвей Парижский – он отозвался об этом браке так: «благородство соединилось с подлостью, благочестие с нечестием, красота с растлением» – процитировал латинское стихотворение, которое неизвестный автор посвятил этому союзу:

Закон соединил их, любовь и согласие на брачном ложе.
Но что за закон? Что за любовь? Что за согласие?
Закон вне закона, любовь, которая обернулась ненавистью, согласие, которое обернулось разногласием.


Хронист не упомянул о том, что Маргарет, которая была замужем за Фалькесом девять лет и имела от него по крайней мере одного ребенка, ждала его падения, чтобы потребовать расторжения брака. Фалькес умер в Риме в 1226 году, обратившись перед этим к папе римскому с просьбой вернуть жену и ее наследство.

Притом что права хозяйки были во многом ущемлены, она играла важную, иногда ведущую роль в жизни замка. Когда хозяин отсутствовал, будучи при дворе, на войне, в Крестовом походе или паломничестве, она управляла поместьем, отдавала распоряжения, решала финансовые и юридические вопросы. Легкость, с которой хозяйки замков брали на себя эти обязанности, указывает на знакомство с ними, подразумевающее участие в делах, когда супруг находился дома. Дама не только надзирала за слугами и кормилицами, но также приветствовала и развлекала гостей замка – чиновников, рыцарей, прелатов и прочих. Епископ Роберт Гроссетест советовал графине Линкольнской занимать гостей «живо, учтиво и в хорошем настроении», проверять, чтобы их «учтиво принимали, размещали и угощали».

Юридическая неполноценность не превращала женщин в безмолвные тени. Тогдашние авторы сатирических произведений описывали их как сварливых и драчливых. Знаменитый парижский проповедник Яков де Витри однажды поведал прихожанам о некоем человеке и его жене:

[Она была] такой несговорчивой, что, получив от него повеление, всегда поступала наоборот, и холодно принимала гостей, которых он звал к обеду. Однажды он пригласил нескольких человек и распорядился поставить столы в саду, близ ручья. Жена села спиной к воде, в некотором отдалении от стола, и неприветливо глядела на приглашенных. Муж сказал ей: «Будь весела с гостями и подойди к столу». Она же, напротив, отодвинула свой стул еще дальше от стола, ближе к берегу ручья у себя за спиной. Заметив это, муж рассерженно сказал: «Подойди к столу». Она резко отодвинула стул назад, свалилась в ручей и утонула. Муж прыгнул в лодку и начал искать жену, орудуя длинным шестом, но выше по течению. Когда соседи спросили его, почему он ищет жену выше по течению, а не ниже, как следовало бы, он ответил: «Разве вы не знаете, что она всегда поступала наоборот и никогда не ходила прямой дорогой? Я твердо верю, что она отправилась вверх по течению, а не вниз, как делают все».


Случай, произошедший в 1252 году, – мы знаем о нем от Матвея Парижского – свидетельствует о том, что средневековая дама могла настаивать на своем даже в присутствии такого грозного противника, как король. Изабелла, графиня Арундельская, явилась к Генриху III, протестуя против его претензий на опеку: малая часть права на нее принадлежала королю, а основная – ей. Графиня, «хоть и была женщиной» (по выражению Матвея Парижского), спросила: «Почему, мой господин король, вы поворачиваетесь спиной к справедливости? Ныне при вашем дворе никто не может получить ничего доброго и справедливого. Вы назначены посредником между Господом и нами, но не управляете как следует ни нами, ни собой… и, кроме того, угнетаете без стыда и страха всех благородных людей в королевстве». Король насмешливо спросил: «Что такое, моя госпожа графиня? Неужели благородные люди Англии… дали вам грамоту, позволяющую говорить за них и защищать их, поскольку вы так красноречивы?» Графиня ответила: «Вовсе нет, мой господин, благородные люди вашего королевства не давали мне грамоты, вы дали мне грамоту [имеется в виду Великая хартия вольностей], которую пожаловал мне ваш отец, а вы поклялись добросовестно соблюдать ее и не нарушать. ‹…› Я, хоть и женщина, и все мы, ваши естественные и верные подданные, выступаем против вас перед судом страшного судьи, к которому являются все; небо и земля будут нам свидетелями, ибо вы поступаете с нами несправедливо, хотя мы не виновны ни в каком преступлении против вас, – и пусть Господь, Бог отмщения, отомстит за меня». Если верить Матвею Парижскому, в ответ на эту речь король промолчал, «и графиня, не получив разрешения и даже не спрашивая его, возвратилась домой».

Несмотря на ограничения, налагаемые феодальным правом, женщины порой даже устраивали собственный брак. Изабелла Ангулемская, вдова короля Иоанна, обнаружила возможность заключить выгодный (или, во всяком случае, подходящий) второй брак и воспользовалась ею, оттеснив собственную десятилетнюю дочь Джоанну, которая была обручена с этим человеком в течение шести лет. Своему «дражайшему сыну» Генриху III она написала из Ангулема, куда отправилась, чтобы вступить во владение графством, такое письмо:

Сим уведомляю Вас, что граф де Ла Марш [отец жениха, скончавшийся во время Крестового похода]… покинул сей мир и господин Гуго де Лузиньян остался, так сказать, один и без наследника… при этом его друзья не разрешат ему связать себя узами законного брака с нашей дочерью по причине ее нежного возраста, но советуют ему спешно позаботиться о наследнике и предлагают взять жену во Франции. Если такое случится, все Ваши земли в Пуату и Гаскони, как и наши, будут потеряны. Находя, что этот союз, если его заключат, повлечет за собой великую опасность, и не получив никаких указаний от Ваших советников… мы сделали сказанного Гуго, графа де Ла Марша, своим господином и мужем; да свидетельствует Бог, что мы поступили так скорее ради Вашего блага, нежели ради нашего. А потому мы просим Вас, нашего дражайшего сына… ибо это принесет великую пользу Вам и Вашим людям, чтобы Вы возвратили нам то, что принадлежит нам по праву, а именно Ньор, Эксетер и Рокингем, и 3500 марок, которые Ваш отец и наш покойный муж завещал нам.


Однако Изабелле пришлось подождать и вдовьей доли, и наследства: Генрих не желал отказываться от них, пока Джоанна, которую тщательно стерегли, не вернется в Англию из графства Марш; Изабелла же не собиралась отпускать Джоанну, пока не получит земли и деньги. После вмешательства папы Изабелла и Гуго наконец отпустили Джоанну, вышедшую затем за шотландского короля Александра. Но Генрих, Изабелла и Гуго еще много лет препирались из-за этой вдовьей доли.

Хронист Ордерик Виталий рассказывает о другой женщине с пылким нравом:

Разум [Гийома] графа д’Эврё [ум. 1118] был от природы нетверд и к тому же ослаблен возрастом, и он, полагаясь, быть может более необходимого, на способности своей жены, целиком передал ей управление своим графством [Эврё]. Графиня [Эльвиза] была известна умом и красотой. То была одна из самых высоких дам Эврё, весьма знатного происхождения. ‹…› Пренебрегая советами баронов своего мужа, она решила вместо этого руководствоваться своими намерениями и своим честолюбием. Нередко она совершала отважные шаги, занимаясь политическими делами, и всегда была готова пуститься в смелые предприятия.


Многие средневековые дамы обладали выдающимися политическими способностями. Графиня Матильда Тосканская руководила одним из важнейших феодальных государств Италии XI века, в ходе величайшей политической схватки того времени решительно выступила на стороне папы против императора Генриха IV: название ее замка – Каносса – стало нарицательным. Бланка Кастильская правила Францией в течение четверти века (дело было в XIII столетии). В Англии супруги Вильгельма Завоевателя, Генриха I и Генриха II выступали в роли регентш, когда их мужья были в отъезде.

Несмотря на свое невыгодное положение в военизированном обществе, женщины не только защищали замки во время осады, но и вели войска в бой. Задолго до Жанны д’Арк они облачались в доспехи и отправлялись на войну. Внучка Вильгельма Завоевателя Матильда – «императрица Матильда», как ее называли по титулу первого супруга, германского императора Генриха V, – лично возглавляла армию, действуя против своего кузена Стефана Блуаского в ходе гражданской войны в Англии (XII век). Одержав победу в одном из сражений, Матильда, по словам враждебного к ней автора «Gesta Stephani» («Деяния Стефана»), «стала вести себя заносчиво, вместо того чтобы держаться скромно, как подобает благородной женщине, и принялась ходить, говорить и делать все круто и надменно, более чем обычно… и стала самоуправствовать или, скорее, упорствовать во всех делах». В «Деяниях Стефана» описывается также, как вела себя Матильда в Винчестере, когда король Шотландии, епископ Винчестерский и его брат, граф Глостер, «главнейшие люди королевства», и кое-кто из ее постоянной свиты преклонили перед ней колени, чтобы обратиться к ней с просьбой. Вместо того чтобы почтительно подняться, поздороваться с ними и удовлетворить просьбу, она отослала всех и отказалась выслушать их мнение. Позже она двинулась на Лондон с большими силами, когда же горожане стали приветствовать ее, она, как пишет хронист, послала за самым богатым человеком города и потребовала от него «громадную сумму денег, не учтиво и смиренно, но властно». Лондонцы возмутились, и она вышла из себя.

Позднее удача изменила Матильде – ей пришлось выдерживать осаду в Оксфордском замке. И вновь она показала свой нрав:

[Покинула] замок ночью, вместе с шестью сопровождавшими ее рассудительными рыцарями, и прошла около шести миль пешком, так что ей и ее спутникам пришлось до крайности напрячь силы, бредя по снегу и льду (ибо вся земля была белой из-за необычайно сильного снегопада, а на воде была очень толстая ледяная корка). И вот явный признак чуда: она шагала с сухими ногами, нисколько не замочив одежды, хотя, когда король [Стефан] и его люди собирались брать город приступом, вода поднялась выше их голов, и [Матильда] прошла сквозь королевские отряды, время от времени нарушавшие ночную тишину зовом труб и резкими криками людей, так что об этом не знал никто, кроме ее спутников.


В этой борьбе ей пришлось столкнуться с другой Матильдой, супругой Стефана, «хрупкой женщиной, решительной, как мужчина»: та повела свое войско на Лондон, приказав «яростно обрушиться на город со всех сторон и предать его грабежам и пожарам, насилию и мечу».

В XIII веке военным делами занималась Николь де Ла-Э, вдова линкольнского шерифа, «деятельная старая дама», как отзывается о ней хронист: она защищала Линкольнский замок, оплот сторонников короля, от французского принца Людовика и мятежных английских баронов в тот период, когда скончался король Иоанн. Ей удавалось отбивать все атаки вплоть до прибытия Уильяма Маршала со свежими силами.

Одной из самых отважных и независимых женщин была Алиенора, невестка императрицы Матильды, унаследовавшая обширную провинцию Аквитания на юго-западе Франции. Первый брак Алиеноры – с Людовиком VII Французским – распался из-за ее связи с Раймундом Антиохийским в Святой земле; но вместо того, чтобы удалиться в монастырь, она вышла за сына Матильды, двумя годами позднее вступившего на английский престол под именем Генриха II. Алиенора активно вмешивалась в политику, побуждая своих сыновей поднимать мятежи против отца, пока разгневанный Генрих не заточил ее в замке Солсбери. (В 1183 году туда послали Уильяма Маршала с извещением о том, что король освобождает ее.) После смерти Генриха она переезжала из города в город и из замка в замок, в Англии и во Франции, держа везде двор, а в восемьдесят лет сыграла решающую роль в борьбе за английскую корону, которая развернулась между ее внуком Артуром и ее сыном Иоанном.

Аквитания, родина Алиеноры, стала местом зарождения поэзии трубадуров, основателей западной поэтической традиции. Дед Алиеноры граф Гийом IX Аквитанский – первый трубадур, чьи стихи дошли до нас; некоторые считают, что благодаря Алиеноре поэзия трубадуров стала известна в Северной Франции и Англии. Ее дочь от первого брака Мария Шампанская покровительствовала поэтам, и, в частности, знаменитому Кретьену де Труа, из-под чьего пера вышел роман о Ланселоте и Гиневре. При дворе Марии в Труа (или при французском дворе) был создан труд, получивший широчайшую популярность среди знати, – «De Amore» («О любви»). Автор Андреас Капелланус (Андре Шаплен) без стеснения заимствовал у Овидия. Из этого трактата мы узнаем о манерах, нравах, разговорах и раздумьях благородных дам раннего Средневековья. Их изощренность и остроумие резко контрастируют с образом женщины как шестеренки в системе правосудия и объекта чувственных желаний куртуазных писателей.

Основной тезис трактата сформулирован в письме, посланном Марией Андреасу в ответ на вопрос, может ли быть в браке истинная любовь:

Мы заявляем и считаем твердо установленным, что любовь не имеет власти над людьми, состоящими в браке друг с другом. Ибо любовники свободно отдают себя, без понуждения и необходимости, тогда как людям, состоящим в браке, долг повелевает уступать желаниям другого и ни в чем ему не отказывать.
Кроме того, разве мужу прибавляет чести то, что он, подобно влюбленному, наслаждается объятиями своей жены? Ведь это не увеличивает силы его характера, и, пожалуй, они не получают ничего сверх того, на что и так имеют право?
Мы повторим это еще по одной причине: одно из правил любви гласит, что ни одна женщина, даже замужняя, не может получить награду от Короля Любви, если не станет служить Любви вне брачных уз. Другое же правило Любви учит нас, что ни одна женщина не может быть влюблена в двух мужчин. А потому Любовь не может признать своих прав на то, что происходит между мужем и женой.
Но есть еще один довод, по видимости противоречащий этому: между ними не может быть истинной ревности, а без нее не может существовать истинная любовь, согласно правилу самой Любви – «Кто не испытывает ревности, не может любить».
Одна из глав «De Amore» посвящена «любовным казусам», которые должны были выноситься на «суды по делам любви», устраивавшиеся придворными дамами Алиеноры и Марии и другими женщинами благородного происхождения (скорее всего, такие собрания были всего лишь прелестными фантазиями):


У одной дамы был любовник, но затем она, не по собственной вине, вышла замуж за почтенного человека и стала избегать своего любовника, отказывая ему в обычных утешениях. Но госпожа Эрменгарда из Нарбонны описала дурной нрав дамы в таких словах: «Принуждение, налагаемое брачным союзом, не исключает возникшей ранее любви, если только женщина не отвергает любовь всецело и полна решимости не любить больше никого…»

У одной женщины был муж, но затем они расстались вследствие развода, и бывший муж стал настойчиво искать ее любви. В этом случае госпожа ответила: «Если двое состояли в браке, но затем расстались тем или иным образом, мы полагаем, что любовь между ними безусловно безнравственна. ‹…›
Один рыцарь был влюблен в женщину, отдавшую свою любовь другому мужчине, но та весьма обнадежила его тем, что если она потеряет любовь своего любимого, то непременно подарит этому человеку свою любовь. Через некоторое время женщина стала супругой своего возлюбленного. Рыцарь потребовал от нее отдать плоды надежды, подаренной ему, но та наотрез отказалась, говоря, что она не потеряла любовь своего любимого. В этом деле королева вынесла такое решение: «Мы не осмеливаемся противоречить графине Шампанской, рассудившей, что любовь не может иметь никакой силы между мужем и женой. Поэтому мы советуем даме подарить любовь, обещанную ему». ‹…›
Графиню Шампанскую также спросили о том, какие подарки уместно получать дамам от их возлюбленных. Мужчине, спросившему это, графиня ответила: «Влюбленная женщина может свободно принимать от возлюбленного следующее: носовой платок, сетку для волос, золотую или серебряную диадему, брошь, зеркало, пояс, кошелек, гребень, муфту, перчатки, пудреницу, образ, чашу для умывания, небольшие тарелочки, подносы, стяг как напоминание… любой небольшой подарок, полезный для ухода за собой, или приятный на вид, или такой, который заставляет вспомнить о возлюбленном, если очевидно, что она принимает этот дар без малейшей алчности».
«Но… если женщина принимает от возлюбленного кольцо в залог любви, следует надеть его на мизинец левой руки и носить, повернув камень внутрь; это оттого, что левая рука менее склонна к бесчестью и постыдным соприкосновениям, и оттого, что все любящие обязаны держать свою любовь в тайне. Точно так же, если они обмениваются письмами, необходимо воздерживаться от того, чтобы подписывать их своим именем. Далее, если любящие по какой-либо причине оказались перед судом дам, судьи не должны знать, кто они такие, и дело рассматривается анонимно. И не следует запечатывать письма друг другу собственными печатями, если только им не случится владеть тайными печатями, о которых знают лишь они и их наперсники. Так любовь их навсегда останется неповрежденной».


«Куртуазная любовь» (это выражение появилось позднее) оставалась в Средневековье литературным идеалом, но принципы, определявшие отношение к адюльтеру, были явно благоприятны для мужчин. Церковь осуждала прелюбодеяние независимо от пола, но, как правило, короли, графы, бароны и рыцари имели любовниц и множество незаконнорожденных детей (у Генриха I их было двадцать с лишним, у Иоанна – пять, если говорить о тех, кого мы знаем точно). Женская измена – дело другое: неверная жена часто бывала опозорена и отвергнута, а ее любовника калечили или убивали. Прелюбодеяние с женой сеньора рассматривалось как измена. Во Франции при Филиппе Красивом два дворянина, обвиненных в связи с женами королевских сыновей, были оскоплены, привязаны к лошадям, дотащившим их до виселиц, и повешены как «не только прелюбодеи, но и подлые изменники, предавшие своих сеньоров».

Самые чувствительные вопросы чести (как и тот факт, что принималась во внимание исключительно честь мужчины) иллюстрируются двумя случаями, о которых сообщает Матвей Парижский. Некий рыцарь по имени Годфруа де Милле вошел в дом другого рыцаря, «намереваясь возлечь с его дочерью», но был схвачен с ведома самой дочери, «устрашившейся, что ее сочтут любовницей женатого мужчины», избит и оскоплен. Вершителей этого наказания, включая отца девушки, приговорили к изгнанию, а их имущество забрали в казну. Трудно сказать, как именно обстояло дело, – возможно, девушка и вправду защищалась от посягательства, – но Матвей Парижский не колеблясь называет ее «потаскухой» и «прелюбодейкой», а наказание рыцаря счел «чрезвычайно жестоким деянием… бесчеловечным, безжалостным преступлением». Примерно в то же время «некий видный собою клирик, настоятель богатой церкви», известный тем, что далеко превосходил соседей-рыцарей гостеприимством и пышностью приемов – это всегда ценилось среди аристократов, – был подвергнут такому же обращению за такие же действия. Король, как и Матвей Парижский, был глубоко удручен несчастьем клирика, велел издать указ о том, что оскопить за прелюбодеяние может только муж-рогоносец, чья честь была священной, в отличие от чести отца дамы, семейства или самой дамы.

Напротив, мужчина, покорявший женщину, мог гордиться этим – примером тому служит Гийом IX, дед Алиеноры Аквитанской, сложивший стихи о том, как он притворялся глухонемым и навещал жен «сеньоров Гюарена и Бернара» (неизвестно, существовали ли они на самом деле). Дамы подвергли его испытанию и убедились, что он действительно «нем, подобно камню».

«Сестра, он нем, тут без обмана, –Элеоноре молвит Анна, –Нас ванна ждет, затем кровать,Мы будем весело болтать».Я в пекле том провел неделю,В живых оставшись еле-еле.Я крыл их, извещаю вас,Сто восемьдесят восемь раз.Одни страданья и убытки –Повреждены мои пожитки.Не назову всех бед своих,Так тяжко вспоминать о них.

Средневековые люди были далеки от викторианского представления о том, что приличные женщины не должны испытывать сексуального удовольствия. В сексуальном плане мужчины и женщины считались равными – более того, как свидетельствуют стихотворные строки Вильгельма IX, предполагалось, что женщины более чувственны. В фаблио и сатирических произведениях средневековых моралистов женщины постоянно изображаются похотливыми и даже ненасытными. Автор «Причитаний Мэтью» (XIII век) жалуется, что жена настойчиво требует от него исполнения супружеского долга: «Если же я не исполняю его, ибо утратил былую силу, она таскает меня за волосы».

Возьмем отрывок из толкований на Аристотеля, составленных немецким ученым XIII века Альбертом Великим, – он имел широкое хождение под заглавием «О тайнах женщин». В нем задается вопрос: «Получают ли мужчины большее удовольствие от соития, нежели женщины?» Следует отрицательный ответ. Во-первых, как указывают мудрецы, материя должна обрести форму и женщина, несовершенное человеческое существо, желает обрести ее вместе с мужчиной, ведь несовершенное естественным образом желает стать совершенным. Итак, женщины получают больше удовольствия и проявляют больше пыла. Во-вторых, экстаз есть признак извержения женского семени во время соития. Двойное наслаждение лучше простого, и если мужчина наслаждается при извержении семени, то женщина – и при извержении, и при принятии. А потому считалось, что любая зачавшая женщина испытала наслаждение в ходе соития, и иск об изнасиловании отвергался, если женщина в итоге оказывалась беременной. Еще одна теория Альберта, также заимствованная у Аристотеля, гласила, что женское семя – menstruum – собирается в лоне, и чем больше его накапливается, тем сильнее удовольствие от сношения. Менструация, в которой видели аналог мужского семяизвержения, периодически приносит облегчение. Таким образом, мужское наслаждение является более острым, зато женское – более длительным. Во время беременности menstruum служит для возникновения и питания зародыша, и женщина, как рассуждали тогда, испытывает наивысшее доступное ей наслаждение. Сексуальные представления, изложенные Альбертом, отражали также презрительное отношение духовенства к женщинам; женское желание сильнее мужского не только по физиологическим причинам, но и из-за присущей женщине слабости в суждениях и ее несовершенства – низшее желает высшего.

Согласно рыцарским правилам – процитируем «Роман о розе» XIII столетия – мужчинам вменялось в обязанность «оказывать почет женщинам… Служите женщинам, если хотите, чтобы к вам относились уважительно». Мужчина должен был быть галантным, остроумным, воспитанным, говорить мягко и «не делать ничего такого, что может не понравиться» даме. Однако на деле сеньор мог дать пощечину своей жене или даже избить ее. Как рассказывает Жоффруа де ла Тур, один человек сломал жене нос, поскольку та заговорила с ним при незнакомцах, «так что всю жизнь она ходила со свернутым носом, и это настолько исказило и изуродовало ее лицо, что она стыдилась показывать его, таким безобразным оно стало».

В любом случае куртуазность не приводила к улучшению положения женщины, а, напротив, утверждала ее в роли пассивного объекта. В трактате «О любви» приводится диалог между рыцарем и дамой относительно женщины, которую любили сразу двое, так что она «разделила любовные утехи» для двоих, велев любовникам договориться о том, какую ее часть хочет тот и другой – верхнюю или нижнюю. Вопрос заключался в том, какая часть является наилучшей. Рыцарь настаивал, что удовольствия, доставляемые верхней частью, более возвышенны, ибо не относятся к животным и никогда не бывают утомительны, тогда как «удовольствия, доставляемые нижней частью, быстро утомляют и заставляют раскаиваться». Дама выражала несогласие: «Все, что делают любовники, имеет единственную цель – получить удовольствия от нижней части, ибо там сполна творится суть любви: к ней прежде всего стремятся любовники, без нее, как они считают, можно пройти лишь вступление к любви». Автор трактата встает на сторону рыцаря, но в другом труде, написанном на французском языке, – «Лэ развратника» – приводится иное мнение. Восемь бретонских придворных дам, «мудрых и ученых», задаются вопросом, почему рыцари так любят турниры, поединки и приключения:

Почто они покрыты славойИ ратной тешатся забавой?<….>Почто роскошен их наряд?Почто нам дарят украшенья,Где есть богатые каменья?Почто любезности полныИ злобы всякой лишены?Почто учтивы с женским полом?

Поэт дает ответ, несколько раз обыгрывая французское слово con – вульгарное обозначение средоточия «удовольствий от нижней части».

Как бы ни отражались идеи рыцарства и куртуазной любви на хозяйках замков, они немало повлияли, в хорошем и дурном смысле, на современный этикет, но главное – на понятие романтической любви.

Глава V. Обитатели замка

Помимо хозяина, хозяйки и их детей, в замке обитал целый штат служащих. Число их зависело от богатства владельца, но обычно они делились на две группы. Во-первых, mesnie, или военная свита сеньора: рыцари, проживавшие или не проживавшие в замке, которые несли охрану, конюшие, солдаты, привратник, сторожа. Во-вторых, домашний обслуживающий персонал во главе с управляющим, они вели хозяйство, решали повседневные финансовые и юридические вопросы, отдавали приказания слугам.

Естественное разделение обязанностей привело к появлению основных должностей. Управляющий отвечал в первую очередь за главный зал, капеллан – за церковь (или ее алтарную часть), постельничий – за главную спальню, хранитель гардероба – за одежду, чашник – за винные погреба, где хранились напитки в бочонках и бутылках, привратник – за дверь главного зала, повар – за кухню, конюший – за конюшни. Значение некоторых должностей возрастало со временем: управляющий мог отвечать за все поместье, постельничий или хранитель гардероба становился казначеем, капеллан и его подручные составляли своего рода канцелярию.

При королевском дворе должности постепенно переходили в разряд почетных. Биограф Уильяма Маршала рассказывает, что однажды в Кане, накануне рождественских празднеств, слуга приготовил воду для омовения рук Генриха II и его сыновей. Нормандский барон Гийом де Танкарвиль, покровитель Маршала, ворвался в комнату, схватил тазики для омовения и сам подал их королю, на что имел право как наследственный постельничий Нормандии. Матвей Парижский описывает бракосочетание Генриха III, во время которого бароны выполняли самую простую работу, каждый согласно своей должности:

Главный маршал Англии граф Пембрук [Гилберт, сын Уильяма Маршала] нес перед королем скипетр и расчищал перед ним путь в церкви и в пиршественном зале, распоряжался пиршеством и занимался гостями… Граф Лестер подносил королю тазики для омовения рук перед едой, граф Варенн исполнял обязанности королевского чашника, заменив графа Арундела, ибо тот был юн и еще не посвящен в рыцари… Управляющий лесами расставлял чаши для питья по правую руку от короля…


Обладатели этих должностей отдавали распоряжения многочисленным слугам. В 1265 году Элеонора де Монфор, графиня Лестер, сестра короля, располагала более чем шестьюдесятью слугами, а в 1270-е годы Бого де Клер, священнослужитель и родственник владельцев Чепстоу, от которого сохранились счета, имел двух рыцарей, «многочисленных» оруженосцев, тринадцать конюхов, повара, врача, разнообразных писцов и низших слуг.

Управляющий был важнейшим из замковых служителей. В XII веке он обычно следил и за имением, и за замком как таковым, но в следующем столетии часто бывало два управляющих: один – для присмотра за имениями, другой – для ведения хозяйства в замке. Первый, нередко с рыцарским званием, председательствовал в суде сеньора, возглавлял совет рыцарей и дворян, служивших советниками сеньора, иногда представлял своего хозяина при королевском дворе или же замещал его при необходимости. Он получал хорошее жалованье, носил дорогую одежду, отороченную мехом, порой имел собственный дом. Ричард де Хэверинг, управляющий Симона де Монфора, получал от него одну четвертую рыцарского рельефа, был одарен различными землями и арендами, включая участок с символической арендной платой – одна роза ежегодно. Во время великого восстания баронов, поднятого Симоном де Монфором в 1265 году, его доверенному управляющему был поручен замок Уоллингфорд.

С помощью счетоводов управляющий вел счета хозяина, касавшиеся земель и фьефов, составлял списки доходов, земельных площадей, произведенной продукции и скота для каждого поместья, занимался учетом налогов и прочих сумм к уплате, арендных платежей, поступлений от судебных процессов.

Руководство по управлению имением под названием «Seneschaucie» («Заведование»), составленное в XIII веке, содержит такие требования к управляющему, или сенешалю:

Управляющий землями обязан быть осмотрительным, верным и добычливым, обязан знать законы королевства, защищать интересы своего господина, давать наставления и советы приказчикам, когда те оказываются в затруднении. Он обязан дважды или трижды в год объезжать и посещать вверенные ему поместья, и затем он обязан справляться об арендах, службах и обычаях… и о судах, землях, лесах, лугах, пастбищах, водах, мельницах и о прочем, что относится к поместью…


Управляющий обязан для начала явиться в поместья, дабы все земли господина были промерены надежными людьми… осмотреть их и выяснить, как они обрабатываются, каковы урожаи, какой корм и какой уход получают ломовые лошади и скот, быки, коровы, овцы и свиньи… Управляющий обязан убедиться, что каждое поместье имеет в достатке скота и что на пастбищах поедается не слишком много травы… если же ее поедается слишком много, следует отогнать часть скота в то поместье, где его меньше. Если же господину потребуются деньги, чтобы сделать необходимые выплаты, или совершить покупку к такому-то сроку, управляющий обязан, до срока и до того, как почувствуется нужда в этом, посмотреть, какие поместья могут принести деньги наиболее выгодным образом и с наименьшими потерями…

Управляющий обязан, являясь в поместья, справляться о том, как приказчик ведет себя, какие меры принимает, какие усовершенствования делает, каковы рост и прибыль в поместье, за которое он отвечает, проживая в нем. А также… обо всех прочих службах… Он обязан удалять всех, кто не нужен господину, и всех слуг, не делающих ничего…

Управляющий обязан, являясь в поместья, справляться об ущербе, нанесенном паркам, прудам, крольчатням и голубятням, и о незаконных проникновениях в них, и обо всем прочем, что наносит урон господину в его хозяйстве.

В отчете (1226) Симона де Санлиса, управляющего епископа Чичестерского, живописуется управляющий за работой:

Знайте, мой господин, что Уильям де Сент-Джон не в Суссексе, а потому я не могу выполнить Ваше поручение, но, как только он приедет в Суссекс, я приложу все усилия, дабы заняться им и довести дело до конца, как того требует Ваша честь. Посылаю Вам 85 локтей ткани, купленной для раздачи бедным. Что до старого вина в Вашем чичестерском погребе, я не могу продать его с выгодой для Вас, ибо в городе Чичестере чрезмерное изобилие молодого вина. Еще, мой господин, знайте, что некий горожанин из Чичестера держит небольшую ферму, относящуюся к саду, отданному Вам нашим господином королем, за которую ежегодно платит два шиллинга, как того требует шериф Суссекса. Поскольку земля принадлежит к сказанному саду, прошу, скажите, что Вы думаете относительно этой аренды. Сейчас я удобряю мергелем, как положено, Ваше поместье в Селси, и на сей день удобрено пять акров…


Позже он пишет:

Ричарду, посланному к Вам Томасом Чичестерским, я вверил заботу о поместье Престон, ибо, как я думаю, он понимает в овцеводстве, и я буду приглядывать за тем, чтобы с Вашими лесами, милостью Божьей, обращались столь же бережно и привели их в надлежащее состояние; хочу также, чтобы Ваше сиятельство знало, что мастер Р., Ваш служащий, и я будем в Алдингборне в воскресенье после Дня святой Фе для межевания земель между моим господином из Кентербери и Вами. И если Вам угодно, Вашу большую телегу будет нетрудно доставить в Алдингборн, чтобы я мог послать Вам в Лондон, если Вы того пожелаете, дичь, подстреленную в Ваших парках, и разное другое, а также купленную для бедных материю, если Вы пожелаете, 300 локтей которой я купил на Чичестерской ярмарке. Ведь я не могу сейчас отвезти ее на Ваших маленьких телегах, ибо настала пора сева. Знайте, среди прочего, что урожай из Ваших поместий собран благополучно и с пользой, и к Вашей выгоде и помещен в Ваши амбары.


И наконец:

Знайте, дражайший господин, что я был в Лондоне, где трудился не покладая рук, заботясь о том, чтобы у Вас там имелось… дерево для отопления, варки пива и починки. Благодаря Богу все Ваши дела в Вест-Малне и других местах идут как полагается и с успехом. Я также позаботился о том, чтобы у Вас имелся в достаточном, на мой взгляд, количестве поярок для употребления в доме зимой… Я говорил также с Робертом Лексингтоном о говядине для Вашей мясной кладовой в Лондоне… Если Вы сочтете это разумным, мой господин, я попрошу, чтобы часть старой пшеницы в Вест-Малне была собрана и послана в Лондон к Вашему прибытию…


В других письмах Симон хлопочет о покупке железа и его перевозке в Глостер и далее в Винчестер; советует сеньору подумать о том, чтобы взять овец из аббатства Води в Йоркшире и отослать их в суссекские поместья, о двух женах священника из Мандехема, о нерасторопном служителе и о слуге в одном из поместий, которого хочет повысить.

Управляющий замком вел счета ежедневных расходов по хозяйству, если же оно было крупным, то отдельные счета для владельца и его супруги, а в королевском семействе – даже счета для детей. Каждый вечер, лично или через помощника, назначенного сеньором, он проверял расходы вместе с поваром, чашником и хлебодаром, конюшим и составлял списки поступивших припасов – мяса, рыбы, зерна. Мясо рубилось в его присутствии, куски подсчитывались по мере передачи повару. Управляющий должен был знать, сколько буханок выходит из квартера пшеницы, и следить за тем, чтобы пекарь вручил именно столько хлебодару, заведующему хлебной кладовой.

Домашние счета открывались на Михайлов день (29 сентября) и закрывались в тот же день следующего года. В них вносились – как правило, в одном и том же порядке – количество зерна или хлеба, вина и пива, кухонных принадлежностей, припасов для конюшен, лошадей, сена и овса, а также название поместья, которое поставило все это. Перечислялись и гости, которым не всегда были рады. В счетах принца Эдуарда (будущий Эдуард II) за июнь 1293 года упоминается следующее: «Прибыл к обеду Жан Брабантский [муж сестры принца Эдуарда], с 30 лошадьми и 24 слугами, и два сына лорда Эдмунда [младший брат принца Эдуарда], и они остались, получая от нас все, что требовалось по части сена, овса и денег». Четырьмя днями позднее в счетах появляется лаконичная запись: «Morantur [Они остаются]». И наконец: «Они все еще остаются, и этот день обременителен» – гости с несколькими иностранцами отправились на состязания в Фулхэм, и их пришлось развлекать по полной программе.

Счета Элеоноры де Монфор – самые ранние из сохранившихся – дают нам уникальную возможность узнать, как велось домашнее хозяйство в замке XIII века. Возьмем типичную неделю в мае 1265 года: нам сообщают мельчайшие подробности. (Чтобы читатель имел представление о порядке цен, сообщим, что среднее дневное жалованье искусного ремесленника в XIII веке составляло 4,5 пенса; 12 пенсов составляли шиллинг, а 20 шиллингов – фунт.)

В воскресенье, для графини и господина Симона де Монфора и сказанных особ [обитателей замка]: хлеб, 1¹/₂ квартера, вино, 4 секстария, пиво, уже посчитано. Кухня. Овцы из Эверли, 6, также за 1 быка и 3 телят и 8 фунтов жира, 12 ш. 2 п.; птица 6 дюжин – 3 ш.; также яйца 20 п., мука 6 п. Хлеб для кухни 3 п. Гуси 10, уже посчитано. Конюшня. Сено для 50 лошадей. Овес, 3 с половиной квартера.
Итого 17 ш. 7 п.

Для бедных, на 15 дней, 1 квартер и 1 бушель [хлеба]. Пиво, 34 галлона. Также для гончих на 15 дней, 5 квартеров и 5 бушелей [хлеба]. Также для бедных в воскресенье 120 селедок. Заплачено за приготовление 27 квартеров солода из пшеницы в Одихэме [замок], 2 ш. 3 п. Также за стирку белья с Рождества, 15 п. Также за дрожжи, 6¹/₂ п. За перевозку 3 бочек вина Семаном из Стейнса в Одихэм, 13 ш. 6 п.; это вино из дома графа в Лондоне.
Итого 17 ш. 6¹/₂ п.

В следующий понедельник, для графини и сказанных особ, обедавших в Одихэме и поздно отправившихся в Портчестер [замок], хлеб, 1 квартер, 2 бушеля зерна; вино, 4¹/₂ секстария; пиво уже посчитано. Кухня. Мясо уже посчитано, яйца, 15 п., птица уже посчитана. Конюшня. Кузнечные работы, 2 п. За одну лошадь, предоставленную в распоряжение Добба Паркера для сопровождения графини, 10 п.
Итого 27 п.

Во вторник и среду расходы по хозяйству оплачивал лорд Симон де Монфор в Портчестере.
В следующий четверг, для графини, в Портчестере, где присутствовали Р. де Брюс и А. де Монфор со своими домочадцами, и слуги господина Симона, и гарнизон замка; куплен хлеб, 8 ш., а также ¹/₂ квартера получено от слуги из Чоутона вино – из запасов. Кухня. Куплено мясо, 2 ш. 5 п., 6 овец у слуги из Чоутона и 1 вяленая свинья из запасов замка. Яйца, 400 штук, 18 п. Соль, 3¹/₂ п. Конюшня. Сено для 45 лошадей, из которых графине принадлежит 24, господину Симону и его домочадцам – 9, Амори – 8, священнику из Кемсинга – 3, из запасов замка. Овес, 1 квартер получен от слуги из Чоутона и 2 квартера куплено, 5 ш. Корм для птиц, 14 п.
Итого 18 ш. 4¹/₂ п.

В следующую пятницу, для графини и сказанных особ, куплено хлеба на 6 ш. 2 п., а также 1 квартер из Чоутона. Вино из запасов, 8 секстариев хорошего и 10¹/₂ секстария другого сорта. Кухня. Скумбрия, 21 п. Жир, 8 п. Кефаль и барабулька, 15 п. Камбала, 7 п. Яйца, 9 п. Мука, 13 п. Глиняные горшки, 3 п. Соль, 3¹/₂ п. Каперсы, 3¹/₂ п. Конюшня. Сено для 48 лошадей, из которых 12 принадлежат господину Симону, 12 п. Овес, 3 квартера, 1 бушель, из которых 1 четверть куплена и стоила 2 ш. 6 п. За траву, собранную на 3 ночи, 2 п.
Итого 16 ш. 9 п.

В следующую субботу, для графини и сказанных особ, Дж. де Кейтерингтона и других; хлеба 1¹/₂ квартера, от слуги из Чоутона; вина 16 секстариев, из них 9 хорошего вина. Кастрюли и чашки, 6¹/₂ п. Кухня. Рыба, 4 ш. 7 п., яйца, 2 ш. 4 п., сыр для пирогов, 10 ш. За 4 купленные ступки, 17 п. За уксус и горчицу, 5 п. Грузчикам, 5 п. Конюшня. Трава, купленная оптом, 13 ш. 1 п. Овес для 52 лошадей, из которых господину Симону принадлежит 12, 2¹/₂ квартера, от слуги из Чоутона. За перевозку двух телег травы, 7¹/₂ п.
Итого 24 ш. 3 ¹/₂ п.

Заведование поместьем требовало специальных навыков: умения составлять письма и вести документацию, знания юридических процедур и счетоводства. Начиная с царствования Генриха III, в Оксфорде читался постоянный курс по управлению поместьем – продолжительностью, как представляется, от полугода до года. Он предназначался для молодых людей, имевших возможность поступить на службу к феодалу.

Это был стоящий карьерный выбор. Управляющий имел превосходный набор законных привилегий, дополнявшихся, как считалось, другими, не столь законными. В книге о хороших манерах XIV века так говорится об управляющих: «Немногие правдивы, большинство же лживы», а моралист Роберт Мэннинг полагал, что нечестные управляющие и другие служители

…делают немало дурного во многих вещах, поэтому пусть со всей сворой погонят их в ад – и в хвост и в гриву.


Дворецкий Генриха III, рыцарь по имени Пойнц Пайпер, обогатился, будучи приближенным короля, «при помощи законных и незаконных средств», как пишет Матвей Парижский: собственник нескольких акров земли, он сделался «богатым, как граф». Одно из его поместий располагалось в Тедингтоне, где он возвел дворец, часовню и другие прекрасные постройки из камня со свинцовой крышей, разбил фруктовые сады, поставил оранжереи. Матвей Парижский с удовлетворением отмечает, что в 1251 году Пойнц «отправился путем всего земного» и его вдова вышла за «славного и видного собой рыцаря», ставшего наследником всех поместий, приобретенных покойным.

В кладовых для вина, мяса и прочих продуктов, а также на кухне имелись свои служители – подавальщики, чашники, фруктовщики, забойщик скота, пекарь, пивовар, человек, который следил за скатертями, изготовитель вафель, изготовитель свечей, повар, готовивший соусы, птичник, и у каждого были мальчики-помощники. В подчинении постельничего находился казначей, ведавший сундуками с деньгами и столовым серебром – чашками, блюдцами, ложками. Хранитель гардероба делал заказы портным, шившим одежду для хозяина и ливреи для челяди. Прачка стирала одежду, постельное белье, скатерти и полотенца (в замке Бого де Клера она также мыла хозяину голову).

При конюшне состояли конюхи, кузнецы, извозчики и приказчики. В их обязанности входили перевозка домашних вещей, доставка покупок, сделанных на ярмарках или у лондонских купцов, заключение соглашений о поставке отрубей, овса и сена для лошадей, а иногда – о закупке подков и гвоздей. Конюший и его приказчики приобретали и другие товары (повозки, мешки, дорожные сундуки для вьючных лошадей), платили конюхам и проверяли состояние лошадей и повозок. Слишком старых, неспособных больше к работе лошадей отдавали беднякам. Повозки чинили: заменяли железные части, смазывали оси, обновляли упряжь.

Крупный феодал, чьи владения были разбросаны по большой территории, не мог обойтись без гонцов на полном жалованье. Они перевозили расписки и товары, а также письма и в том, что касается статуса и оплаты труда, занимали место между конюхами, стоявшими ниже, и оруженосцами, стоявшими выше. Помимо жалованья, им ежегодно выдавали одежду и обувь. Это занятие было порой сопряжено с необычным профессиональным риском: Матвей Парижский рассказывает, что Уолтер де Клиффорд, уэльский барон, в 1250 году был осужден «за неуважительное отношение к королю и жестокое и неподобающее обращение с везшим королевские письма гонцом, которого заставил съесть их вместе с печатью». Клиффорда приговорили к уплате большой суммы – 1000 марок (667 фунтов). Позже служители Бого де Клера похожим образом обошлись с посланцем архиепископа Кентерберийского, прибывшим в лондонский дом Бого с повелением послужить высокородному прелату. Те «силой и против его воли заставили его съесть письма и наложенные на них печати, подвергли его заточению, били и жестоко обращались с ним». Ущерб, нанесенный гонцу, оценили в 20 фунтов стерлингов, а штраф за неуважение к церкви и королю определили в 1000 фунтов стерлингов, но Бого удалось уклониться от уплаты.

Большую роль играл также капеллан (исполнявший обязанности секретаря, если население замка было очень велико). Он руководил богослужением, являлся хранителем печати владельца, писал за него деловые и личные письма на латинском и французском языках. Его помощник отвечал за богослужебные сосуды и облачения, а если обитатели замка куда-либо выезжали – за перевозку походного алтаря, деревянного стола с каменной сердцевиной для помещения реликвий. Другие служители помогали вести счета, выполняли поручения, делали покупки.

Важным помощником капеллана был также альмонарий, занимавшийся помощью беднякам. Альмонарий собирал объедки и следил за тем, чтобы они достались нищим, а не слугам. Руководство XIII века выразительно описывает его обязанности:

…Посещать, милосердия ради, больных, прокаженных, пленных, бедных, вдовиц и других нуждающихся, странников в деревнях, принимать брошенных лошадей, одежду, деньги и другие дары и справедливо раздавать их. Он также должен частыми увещеваниями побуждать короля к щедрой милостыне, особенно в дни святых, и умолять его не дарить свои одеяния, весьма ценные, игрокам, льстецам, подхалимам, болтунам или менестрелям, но повелеть, чтобы они употреблялись для раздачи милостыни.


Джон Скот, альмонарий графин Элеоноры де Монфор, получал в среднем четыре пенса в день для бедняков, помимо объедков, судя по ее счетам 1265 года; кроме того, неимущим давали иногда полноценный обед. Не все знатные особы славились такой щедростью. Особенной скупостью отличался Бого де Клер, охотно прибиравший к рукам приносящие выгоду владения. В 1285 году Бого устроил пир на внушительную сумму – восемь фунтов и шесть шиллингов; еще шесть шиллингов и восемь пенсов заплатили одному изготовителю вафель (кстати говоря, королевскому), четыре шиллинга – другому и пять шиллингов арфисту. В конце списка расходов за день значилось следующее: «В этот же день роздано милостыни на один пенни».