Α. Μ. Олликайнен

Контейнер

© Aki Ollikainen, Milla Ollikainen and Otava Publishers, 2021

Original edition published by Otava Publishers, 2021

© А. Михайлов, перевод на русский язык, 2023

© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2023

Художественное оформление серии Ильи Викторова

* * *

Январь

Утреннее солнце подрагивает в облаке выхлопных газов, окрашивая дома в мутно-жёлтый цвет. Из-за торгового центра появляется неопрятного вида мужчина.

Для столь морозной погоды он одет на удивление легко. На мятом пепельно-сером пиджаке и брюках без стрелок видны большие и маленькие пятна, о происхождении которых лучше не думать. Даже внимательному прохожему не придёт в голову, что этот костюм, который и на переработку-то не отправить, когда-то обошёлся владельцу в четырёхзначную сумму.

Мужчина, пошатываясь, бредёт в рассеивающемся тумане. Он осознаёт, что улица ему незнакома, и больше пока не понимает ничего. Он делает глубокий вдох, вбирая в себя туман, и пространство для мыслей в его голове появляется лишь тогда, когда пар изо рта растворяется в морозном воздухе.

Сперва приходят мысли о том, что неизвестно: где он находится, как сюда попал, долго ли шёл, и вообще – кто он такой. Всё вокруг имеет нечёткие очертания, колышется и плывёт, как если бы фотоаппарат с автоматической настройкой резкости не мог поймать фокус.

Мужчина прислоняется к заиндевевшему окну супермаркета. В нос тут же бьёт тошнотворная смесь запахов – мочи и перегара. Человек по ту сторону стекла прижимает ладонь к его ладони, но он не узнаёт в этом человеке себя.

У отражения его черты лица, но белки под нависшими веками покраснели, словно кто-то втёр ему в глаза толчёное стекло. На голове – шапка с логотипом банка, разорившегося много лет назад.

Он проснулся на диване в захудалой двухкомнатной квартирке. Из приоткрытой двери доносились звуки – по телевизору говорили что-то о физиологических процессах. На большой кровати спали двое незнакомцев. Это были люди явно не его круга. На кухонном столе среди пустой тары он обнаружил полупустую бутылку водки «Суоми» и, хорошенько приложившись, убрал её в карман пальто.

Из выпивки сначала был кальвадос, потом коньяк ХО и виски «Савой». Впрочем, это было давно – несколько дней или даже недель назад. Протрезвев, он понял, что утратил чувство времени. Судя по щетине, запой длился дней девять.

Рука, которую он прижимает к стеклу, покраснела от холода. Суставы опухли, пальцы не слушаются, несмотря на все усилия. Он вдруг осознал, как сильно замёрз. И это неудивительно: после неудачной попытки помочиться его забрызганное пальто отправилось в мусорный бак.

Мужчина пытается заговорить с прохожими, попросить их о помощи, но вскоре понимает, что речь бессвязна.

Он видит людей на остановке и направляется к ним, но ноги не слушаются, уводят его в сторону, а затем начинают разъезжаться. В итоге, почти добравшись до навеса, он падает на колени.

Ему протягивают цветы. Их много, они пёстрые, и букет выглядит вульгарным. Мужчину это немного коробит – как-никак вкус у него имеется. И всё же он с улыбкой бормочет слова благодарности девушке в деловом костюме. Кладёт цветы на кафедру, склоняется к микрофону и, глядя на публику, произносит волшебное слово: сострадание.

Люди на остановке расступаются и отводят взгляд. Когда автобус наконец увозит их, в воздухе повисает неслышный вздох облегчения.

«Меня зовут Ханнес Лехмусоя, – вдруг вспоминает мужчина. – Я успешный бизнесмен, известный меценат. Покровитель современного искусства». В этот момент его сфинктер расслабляется и тёплая жижа течёт между ягодиц. Благодаря этому удаётся произнести сквозь зубы первое членораздельное слово: «Чёрт!»

На другой стороне улицы Ханнес видит сквер. Собравшись с силами, он поднимается на ноги, сжимает бедра руками и в таком положении начинает переходить дорогу.

Посреди проезжей части Ханнес останавливается. Мысли немного проясняются. Слышен визг тормозов, и в паре метров останавливается грузовик. Ханнес рассматривает шильдик «Вольво» на кабине. «У меня тоже \"Вольво\"», – думает он, отпуская собственные бёдра, затем выпрямляется и нетвёрдым шагом двигается дальше. За разделительной полосой что-то проносится перед ним – машина, разумеется, это машина, которая чуть не задевает его. Сквозь тонкую рубашку Ханнес чувствует воздушную волну. Водитель грузовика сигналит. Не удовлетворившись этим, он опускает стекло, высовывается из кабины и орёт. Слов не разобрать. Ханнес плетётся дальше, спотыкается о бордюр, чудом удерживается на ногах, добирается до скамейки и валится на неё.

Сострадание. И ещё одно волшебное слово, по значению родственное состраданию: солидарность.

Когда выступаешь, важно сохранять зрительный контакт с аудиторией, адресовать свои слова каждому из слушателей. Это придаёт речи некую интимность. Возникает впечатление, что общаешься не со всеми людьми сразу, а с каждым в отдельности. Объект обращения можно менять, но лучше не делать это слишком часто.

Я часто слышу, что истинная солидарность ощущается только по отношению к определённой группе людей.

Ханнес не любит использовать возвратные глаголы, это проскользнуло случайно. Стилистическая неточность. Он делает паузу и заглядывает слушателю в лицо. Глаза из-под меховой шапки смотрят испуганно. Детские черты. Ребёнок отступает на шаг. Кто-то осторожно трогает Ханнеса за плечо.

– Вы в порядке? Может, вызвать скорую?

Ханнес поднимает руку. Этим жестом он хочет показать публике, что пауза была намеренной, что он не утерял нить повествования.

– Меня… заберут.

– Вы уверены?

– Надо передохнуть.

Мать с ребёнком уходят своей дорогой. Удаляясь, они оглядываются. Женщина достаёт из сумочки телефон, но тут же убирает обратно.

Ханнес смотрит им вслед. Пауза затягивается, пора продолжить выступление. Кажется, только что было холодно? Теперь нет. Ему хочется остаться здесь. Он должен говорить дальше, презентовать проект «Сострадание», финансируемый фондом, который носит его имя. И ловит новый взгляд из аудитории.

– Чем ограничена солидарность? – спрашивает Ханнес белку в зимней шубке. – Семьёй? Ближним кругом? Заканчивается ли она там, где проходит государственная граница? Касается ли истинная солидарность только тех, кто похож на нас, тех, с кем мы себя отождествляем? Заканчивается ли она там, где начинается море? Нам ли, финнам, не знать из истории, что водоёмы не разделяют, а, напротив, связывают тех, кто живёт вдали друг от друга?

Белка склоняет голову, и Ханнес непроизвольно копирует это движение.

– Не достаточно ли для зарождения сострадания малейшего объединяющего фактора? Все мы – люди, несмотря на национальность, цвет кожи, возраст и пол. Ты и я, мы ведь с тобой похожи, – говорит он и заглядывает в беличьи тёмные глаза.

Белка вздрагивает, спрыгивает на снег и скачет к покрытой инеем берёзе.

Провожая её взглядом, Ханнес видит узкую тропку, которая проходит мимо дерева. Он поднимается и идёт вслед за белкой. Минует розовый куст, который под слоем снега напоминает кочан цветной капусты.

Ханнесу больше не холодно – напротив, тепло, приятно. Он обожает субэкваториальный климат. Влюбился в него с тех самых пор, как побывал здесь впервые. И, уезжая, всякий раз мечтает вернуться обратно.

Маленькая обезьянка, за которой он устремился, сидит на ветке акации и с любопытством смотрит на него. Ханнес усаживается под кустарником.

Это его дом, здесь душа отдыхает. Синее небо, кучевые облака, родившиеся над южной Атлантикой и теперь медленно плывущие над саванной. Бескрайняя равнина, акации там и сям. Вот было бы здорово увидеть антилопу, которая прогуливается в их тени!

Ханнес глядит на небо. Солнце, которое ещё минуту назад подрагивало в холодной дымке, теперь обрело ясные очертания и стало жёлто-оранжевым. Его свет ослепляет.

Он чувствует: антилопа где-то рядом.

Она приближается.

Он не видит животного, но явственно ощущает его присутствие. Наконец появляется морда антилопы. Она чёрно-белая, и Ханнес обнаруживает, что на ней нет шерсти.

Белое – это кость, и из антилопьего черепа прямо на него смотрят большие чёрные беличьи глаза.

Май

Суд начался наутро после первомая, в девять. Но никто в зале не выглядел похмельным.

Весна запаздывала, заставляла себя ждать, и истосковавшийся по ней город становился всё более грустным, даже как будто отчаявшимся. В пасмурные дни стены панельных домов казались хмурыми, словно лицо работяги после разговора с начальством.

Накануне праздника обманчиво светило солнце, а затем пошёл дождь со снегом, отчего дополнительный выходной перестал выглядеть так уж привлекательно. Подобные праздники нравятся чиновникам – по крайней мере тем из них, кто в такие дни вынужден работать.

Молодой констебль у входа в здание суда грел руки в карманах. Дверь была заперта, а единственного фоторепортёра, оказавшегося в зале, попросили выйти. Подсудимый сидел за столом напротив судьи, чьё место располагалось на полуметровом возвышении. Молодой человек склонил голову и натянул на лицо капюшон.

Судьёй была женщина среднего возраста, с лицом таким же строгим, как пучок на её затылке. Человеку в её положении непозволительно демонстрировать сострадание.

Капюшон закрывал лицо подсудимого почти целиком, но по гладкому розовому подбородку можно было догадаться, что тот весьма юн.

Сюрпризов от процесса никто не ждал. Речь шла о рядовом преступлении, которое вряд ли всколыхнёт общественность. В нём не было ничего шокирующего или исключительного – банальное убийство. Таким обычно не посвящают целый разворот в жёлтой прессе и о них не ведут трансляции в твиттере.

В дальнем углу сидели криминальный корреспондент муниципальной газеты и внештатник вечернего издания. Их лица выражали интерес – но лишь по долгу службы. Приговор будет удостоен максимум двух газетных колонок, а сам процесс затянется не более чем на пару дней.

Подсудимый вины не признавал, но при этом совершенно не помнил событий того дня и никак не мог подтвердить своё алиби. Жертвой оказался мелкий дилер, неоднократно судимый по делам о наркотиках. По словам прокурора, двадцатиоднолетний молодой человек, скрывающий лицо под капюшоном, ударил жертву ножом, чтобы завладеть амфетамином, который позже обнаружили в кармане обвиняемого. Орудие убийства нашли на месте преступления, в квартире жертвы, на нём были отпечатки пальцев обвиняемого. Кроме того, обнаружилась его одежда со следами крови убитого.

Задержание не потребовало спецоперации – убийца лежал без сознания в спальне всё той же квартиры. Истекая кровью в гостиной, дилер успел позвонить в скорую, но скончался до прибытия помощи.

Вдруг подсудимый откинул капюшон – словно что-то заставило его открыть лицо и смириться с решением суда.

У него были глаза ребёнка, который набедокурил и попался, но от стыда не может сознаться, хоть и знает, что взрослым всё известно.

Среди немногочисленной публики никто не был похож на отца, мать или девушку убийцы. А вот бывшая жена убитого в этом зале бывала и раньше – когда тот сидел на месте обвиняемого. Она была девчонкой, которая увлеклась плохим парнем и изо всех сил старалась сберечь подростковую любовь – чтобы дети не оставались без отца. Теперь они уже ходили в школу. Когда перед лицом невозможного её силы иссякли, она пошла более простым путём – стала матерью-одиночкой, однако продолжала общаться с бывшим мужем ради детей.

Теперь отца у них не было. Две недели назад от него осталась лишь могильная плита на краю кладбища.

Рядом с бывшей женой убитого сидела его сестра, женщины держали друг друга за руки. Глаза у обеих были заплаканные. Детей в суд приводить не стали, не было здесь и матери погибшего.

Мать, чей ребёнок убит, всегда легко узнать: скорбь буквально въедается в её плоть, оставляя под глазами тёмные круги, которые не исчезнут уже никогда. У наркоманов тоже бывают близкие, которые остаются скорбеть.

В высокие окна заглянуло солнце, и люстры отбросили тени, похожие на космические корабли. Всё вдруг преобразилось, и люди тоже, словно только и ждали этого света.

В дальнем левом углу зала сидела женщина в больших и, по всей видимости, дешёвых тёмных очках. Она сутулилась, словно стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Волосы её тёмного каре выглядели слишком густыми и гладкими, чтобы быть настоящими. Парик тоже казался дешёвым – такие продаются в магазинах для взрослых. Женщина сидела неподвижно и держала голову так, что нельзя было понять, куда она смотрит.

Судья проглядел бумаги и ударил молотком по столу. Молодой прокурор сделал лицо посерьёзнее – скоро ему предстояло выступать.

От резкого звука женщина в парике вздрогнула. Пока пожилой судебный фотограф выполнял свою работу, она сидела, закрыв глаза и слушая негромкие щелчки. В зале суда эти щелчки всегда звучат одинаково и похожи на удары, перед которыми подсудимые беззащитны.

Она смотрела сзади на тёмно-серый балахон и склонённую голову, на волосы цвета мокрого песка. Молодой человек держал руки на столе, затем поднял правую и снова натянул капюшон. На мгновение женщина увидела под задравшимся рукавом синеватую татуировку. Но запястье было чистым и гладким.

Заговорил прокурор, и женщина слушала его так, как слушают пастора на похоронах, – не пытаясь ничего запомнить. Не считая её и человека в капюшоне, в зале находились чужие люди, могильщики, которые делали свою работу, – либо плакальщики, чья доля тоже была по-своему тяжкой. Зал суда выглядел по-фински скромно, но тишина придавала ему некоторую торжественность, и он смахивал на церковный зал. Здесь все говорили степенно, даже если преступление было жестоким, абсурдным или омерзительным. Благодаря этому всё шло своим чередом, зло ненадолго выставлялось на всеобщее обозрение, а затем отправлялось в архив. Человеческие трагедии были здесь лишь бесконечной чередой дел, работой, которую нужно выполнить в срок.

У женщины зудела кожа головы, но почесаться она не решалась. Её собственные волосы, густые и длинные, едва умещались под чёрным париком. Она понимала, что выглядит нелепо, но стремилась исключить малейший риск того, что её узнают. А может, просто хотела превратиться в другого человека, которого все эти невыносимые вещи не касаются.

Как бы то ни было, не прийти сюда она не могла.

Она снова всматривалась в это гладкое запястье, представляла его маленьким и пухлым, думала о том, как прикасалась к нему, тёплому и нежному – именно таким она его запомнила.

С тех пор минул двадцать один год.

Уходя из зала, женщина ощутила, что что-то в ней изменилось.

Часть 1

1

Где я?

Вопрос настиг её на грани сна и яви, до того, как она открыла глаза.

Даже не вопрос, а ощущение – словно ей почти удалось выбросить из головы что-то страшное, но осадок остался.

Стараясь стряхнуть остатки сна, она сделала медленный вдох. Поначалу было абсолютно тихо, но вскоре раздались голоса чаек, одновременно близкие и далёкие, словно доносящиеся из другой реальности. Птиц было едва слышно, и она засомневалась, не галлюцинация ли это.

Она открыла глаза. Внутри шевельнулся страх.

Кругом царила непроницаемая тьма.

Женщина поднесла руку к глазам, пошевелила пальцами и сжала их в надежде увидеть движение и очертания кисти. Подняла голову. Она лежала на каком-то матрасе, подушки не было.

Ей всегда казалось, что в этой стране неестественно светло, но теперь всё было наоборот. Сейчас ночь или день? На какое-то мгновение она испугалась, что ослепла, но вскоре поняла, что видит темноту. Волны тьмы качались перед ней, словно бездонное море.

А что, если она ещё спит и видит сон о том, что проснулась? Иногда такое случалось: сперва снилось нечто плохое, настолько страшное, что, проснувшись, она думала, что это было на самом деле, – а потом оказывалось, что из одного кошмара она попадала в другой. Всякий раз ужас сменялся окончательным пробуждением, и только тогда она с облегчением понимала, что это был всего лишь сон.

Женщина положила голову на матрас и попыталась подумать о чём-то хорошем, чтобы отвлечься от этой ситуации, снова провалиться в сон и проснуться в своей постели от солнечных лучей, коснувшихся лица. Но спасительного возвращения не произошло – более того, сосредоточиться на своих мыслях ей тоже не удалось.

Это был не сон, она бодрствовала.

Она тщетно пыталась сфокусировать взгляд хоть на чём-то. Но ни узенькой полоски света под дверью, ни светящихся стрелок будильника, ни индикатора на мобильнике видно не было.

Где телефон?

Женщина осторожно ощупала себя. Она лежала на спине, полностью одетая – блузка, топ, джинсы и тряпочные туфли на босу ногу.

Телефон должен был находиться в сумке, в кожаном мешочке, куда помимо него еле вмещались маленький кошелёк и сигареты. Женщина пошарила по матрасу. Он был узкий, односпальный, и довольно быстро рука соскользнула на пол.

Пол оказался странным, необычно холодным. В сочетании со спёртым воздухом этот холод действовал угнетающе. Она протянула руку и достала до пола с другой стороны матраса. Это был не бетон, как она успела подумать, а скорее металл. Покрытие было неровным.

Сумки не нашлось ни с одной из сторон матраса. Кругом был лишь этот пугающий пол, влажный и скользкий.

Женщина проснулась окончательно. Она ощущала покалывание в груди и ком в горле, глаза никак не могли привыкнуть к темноте, никакие очертания вокруг не проступали. В комнату попросту не проникал свет. Не подвал ли это?

Она попыталась выровнять дыхание и сосредоточиться на воспоминании о последнем событии до пробуждения.

Это была встреча в тенистом уголке парка.

Женщина мысленно перебрала произнесённые слова и показанные фотографии. Она хорошо запомнила их все.

Она вспомнила облегчение и затем – чудовищную усталость.

Благодарность, с которой приняла бутылку воды.

Та оказалсь полной, но была ли она запечатана?

Нужно было слушаться мать. Когда заходишь слишком далеко, перестаёшь понимать, кто ты есть.

Чувствуешь себя, как астронавт, который в открытом космосе отлетел слишком далеко от корабля.

Can you hear me, major Тот?[1]

Женщина не понимала, почему ей вспомнились именно эти слова, но песня придала ей сил.

А что, если она зря так перепугалась, лежа в этой темноте? Что, если она упала в обморок и её просто перенесли в спокойное место?

Она попыталась сесть и чуть не потеряла сознание. Из глаз посыпались искры, а в голове затрещало так, словно кто-то затеял там состязание по фехтованию. Дыхание перехватило.

То, что это не обычная головная боль, женщина осознала мгновенно.

Её охватила паника, она, пошатываясь, поднялась, стала размахивать в темноте руками, чтобы удержать равновесие, с трудом сделала пару шагов, и её нога соскользнула с матраса на пол.

Тум.

Она замерла, пытаясь понять, что означает этот гулкий звук.

Топнула по полу сильнее.

Тум.

Тум тум тум.

2

Тум тум тум.

Тум тум тум тум.

В спортзале утихли отзвуки последнего удара, и мяч замер в правой руке Паулы, сложившей пальцы наподобие чаши.

Придерживая мяч левой рукой, она присела, напрягла мускулы, подняла руки, замахнулась и сделала кручёный бросок. Все элементы она выполняла не задумываясь – мышцы давно помнили их наизусть.

Бросок был сделан из-за трёхочковой линии. Мяч прошёл в кольцо, даже не задев его.

– Чисто! – восхищённо воскликнул Медведь, который завязывал шнурки у края площадки.

Остальные опаздывали. Точнее, они считали, что приходят вовремя, если успевают дойти до раздевалки.

– Тренировка начинается не в раздевалке, а на площадке, – сказала как-то Паула Хартикайнену.

Он пропустил это мимо ушей, словно несмешную шутку. Было непросто поверить, что этот человек раньше расследовал запутанные экономические преступления.

Впрочем, играл Хартикайнен неплохо, чего нельзя было сказать о других. Паула ещё несколько лет назад отказалась от попыток поставить им технику, да и вообще от того, чтобы их тренировать. Большинство были мужчинами, и указания бесили их даже больше, чем тот факт, что женщина уделывала их на площадке.

Паула пошла медленным, нарочито тяжёлым баскетбольным шагом и, чередуя руки, повела мяч вокруг себя у штрафной линии. Стук эхом отдавался в пустом зале без окон, освещённом люминесцентными лампами, в свете которых цвета тускнели, а люди становились серыми.

В похожих местах, под разным светом, Паула провела чуть ли не всю юность. Это были тесные спортзалы обшарпанных провинциальных школ. Во время матчей они сменялись большими школьными залами, где поначалу было трудно привыкнуть к площадкам, не ограниченным стенами со всех сторон.

Солнце сюда не проникало, но уличная жара ощущалась, даже несмотря на вентиляцию. Такая погода стояла уже который день и по прогнозам должна была продлиться все выходные.

«Жаркий Юханнус[2] – будет много утопленников», – подумала Паула и приготовилась к новому броску.

Тум тум тум.

Тум тум тум тум.

Семь ударов перед штрафным. Всегда семь. Паула уже не могла нарушить этот ритуал – так глубоко он вошёл в её плоть и кровь.

Она присела, сосредоточилась и бросила мяч.

– Гвендолин!

Это был Хартикайнен.

Его возглас раздался прямо в момент броска. Паула чуть дрогнула, и этого оказалось достаточно, чтобы мяч ударился о кольцо и отскочил в сторону.

– Winter is coming[3], – произнесла Паула, скрывая раздражение, и обернулась.

Хартикайнен рассмеялся неожиданной реплике.

– Хотелось бы! Сколько можно терпеть жару. Хотя бы здесь получается на минутку укрыться от неё… Уж лучше бы дождь лил до самого отпуска, – сказал он и сделал вид, что стирает пот со лба.

Он давно стал называть Паулу именем актрисы из своего любимого сериала[4]. Паула пыталась смотреть «Игру престолов», но фэнтези ей не нравилось. Она не понимала, как вымышленные миры могут оказаться интереснее реальности. Никакая выдуманная жестокость не могла сравниться с настоящими страданиями.

Вслед за Хартикайненом в зал зашли остальные – сотрудники разных отделов хельсинкской полиции. В этот раз одни мужчины, хотя в группе были женщины помимо Паулы.

Каждого из них Паула знала по имени. Помнила она и об их уязвимых местах на площадке – кто-то был проворным, но не умел обращаться с мячом, кто-то всегда лез к корзине, но не мог толком забросить, а у кого-то мяч можно было отобрать, как конфетку у ребёнка.

Последним из раздевалки появился Аки Ренко, и Паула чуть не взвыла.

Мало того что Ренко был никчёмным игроком, так он ещё и болтал не закрывая рта. Особенно раздражало то, что не умолкал он и на площадке. И вот теперь он направился прямиком к ней.

Паула повернулась за мячом, но её опередили. Мяч пролетел у неё над головой и оказался в другом конце зала, у Хартикайнена, который тут же забросил трёхочковый.

– Молодец, Хартсу! – крикнула Паула.

– Отличный бросок! – похвалил Хартикайнена и Ренко. – А вот у меня трёхочковый не выходит.

– Всё ещё впереди.

– Может, подучишь меня?

– Может.

– Мы ведь теперь напарники.

– Ага, – рассеянно ответила Паула. – В смысле?

– Мы дежурим на Юханнус.

– Мы с тобой?

– Именно.

Паула охотно согласилась выйти на работу в праздник – только что она вернулась из двухмесячного отпуска. Но шеф, прося её об этом, ни словом не обмолвился о Ренко.

Ренко понял, что для Паулы эта новость не из приятных. Но его это совершенно не смутило, да и Паула сделала максимально добродушное лицо.

– Прекрасно, увидимся на работе, – сказала она и пошла за мячом.

– Это временно, – крикнул ей вдогонку Ренко. – Просто людей не хватает.

Это Паула поняла и так – они с Ренко работали в разных отделах и ранее в расследованиях не пересекались.

– Да и вряд ли на Юханнус что-нибудь случится, – добавил Ренко. – Погода, правда, ожидается хорошая, у патрульных будет работёнка, но кто будет затевать убийство по такой жаре…

«Уж не воображает ли Ренко, что я отвечу ему затылком?» – подумала Паула.

Она вспотела – в зале было жарко и, похоже, кондиционер всё-таки не работал. Паула взяла мяч и развернулась. Ренко стоял перед ней и широко улыбался.

– Чёрные против остальных! – крикнула Паула через голову Ренко.

Пятеро были в чёрных футболках и ещё пятеро – в разноцветных, так что такое решение напрашивалось само собой. Более того, на Пауле была чёрная футболка, а на Ренко – голубая.

– Четыре на четыре, по одному в запасе, – объявила Паула, и Ренко не спеша направился к скамейке.

– Отлично, – непроизвольно произнесла Паула. – Отлично, погнали! Чёрные на той половине. Определитесь, кто кого опекает. Медведя беру на себя.

Полицейский с этим прозвищем входил в одноимённую группу быстрого реагирования, когда начал заниматься баскетболом с Паулой. Потом он перешёл в убойный отдел, и Хартикайнен тут же окрестил его Медведем.

Пауле он нравился, и в его переводе частично была её заслуга.

Почти двухметровый Медведь был сантиметров на десять выше Паулы и умудрялся выглядеть ещё более рослым. Движения этого большого человека всегда были плавными. На подборах он запаздывал, но в решающие моменты мяч всегда оказывался у него в руках.

Паула была довольна, что Медведь в другой команде. Это вносило в игру некоторую интригу и позволяло искренне радоваться успехам.

Хартикайнен бросил мяч Пауле. Та шагнула к лицевой линии, вернула пас, и Хартикайнен поднял мяч над головой. Паула бросилась бежать, миновала его и оказалась под щитом. Пас Хартикайнена оказался точным, оставалось лишь положить мяч в корзину.

– Спасибо! – крикнула она и вернулась в оборону.

Медведь быстро перекинул мяч через центральную линию, Паула побежала навстречу. Медведь отдал пас на фланг, а сам рванул в другую сторону. Паула бросилась вдогонку, не сводя взгляда с мяча и пытаясь предугадать движения Медведя.

Она знала, как работает её тело. Прекрасная мышечная память развилась у неё ещё с тех времён, как она вдруг резко вытянулась, а потом привыкла к своей фигуре, распрямилась, расправила руки-ноги, перестала в компании девчонок стесняться непомерного роста и стала воспринимать тело сильным и действительно принадлежащим ей. Она больше не испытывала неловкости во время игры, не задумывалась о том, как выглядит, и вообще забывала обо всём на свете. У Паулы до сих пор оставалась острая потребность в занятиях баскетболом, хоть в юности она и оставила спортивную карьеру.

Медведь попытался обойти её и сделал обманное движение, но споткнулся, пошатнулся и едва не упал, скорчив гримасу. Мяч отскочил от стены.

– Замена! – крикнул он и, прихрамывая, пошёл к скамейке.

Его место занял Ренко – и теперь им с Паулой, очевидно, предстояло опекать друг друга. По крайней мере Ренко встал напротив неё именно с таким видом. Однако он даже не пошевелился, чтобы перехватить передачу от Хартикайнена, и без борьбы отступил за центральную линию. Ренко полагал, что игра начинается в зоне защиты и считал невежливыми попытки помешать сопернику добраться до неё.

Паула стучала мячом об пол, а Ренко стоял в полутора метрах и размахивал руками, словно изображая дерево на ветру.

Паула была прирождённым лидером. Ей не требовалось кричать на игроков – они повиновались малейшим её жестам. Она шла к этому ещё со времён юношеских игр и к своему удивлению и радости впоследствии обнаружила, что её метод работает и среди копов – любителей баскетбола.

Хартикайнен перестал опекать защитника и поставил заслон на пути Ренко. Паула прорвалась и сделала передачу под кольцо младшему констеблю, но его бросок оказался неудачным. Впрочем, констебль оказался первым на подборе и вернул мяч Пауле.

Перед ней вновь возник Ренко, чья фигура теперь напоминала дрожащий куст. Паула стала приближаться к кольцу сделала ложный рывок вправо и попыталась обойти Ренко слева. Но тот не среагировал на уловку и двинулся в правильном направлении, выбив мяч из рук Паулы. Удар, как и следовало ожидать, пришёлся по пальцам. Хартикайнен завопил, сигнализируя о фоле, и Ренко покорно поднял руку.

Паулу это раздосадовало – она хотела продолжить игру. Травма была пустячная, да и жёсткая игра на грани фола была ей по нраву. Даже хотелось признаться Ренко, что тот её удивил.

Когда Ренко подхватил мяч, Паула умышленно предоставила пространство для манёвра. Ренко тут же отдал пас, словно стремясь избежать ситуации, в которой придётся быстро принимать решение и действовать самому. Но буквально через секунду мяч снова оказался у него в руках, и Ренко застыл в районе линии штрафных, не находя возможности для передачи.

Когда он сделал бросок, на его лице Паула увидела растерянность: мяч попал в щит и отскочил прямо в кольцо. Ренко вскрикнул.

Паула улыбнулась. Она вспомнила, каково это – когда эндорфины превращают душу и тело в единое целое.

Когда физическое напряжение становится удовольствием. Но больше всего она любила момент, когда в важном матче можно наблюдать результат своего удачного броска. Он всегда сопровождался покалыванием внизу живота.

Правда, с возрастом это ощущение приходило к ней всё реже и становилось похожим на призрачное эхо былых эмоций.

3

Женщина закричала. Её крик отозвался эхом в темноте и затих, многократно отразившись от невидимых стен.

Она сделала пару шагов, осторожно, не желая снова услышать гулкий звук. Протянула руку и коснулась стены.

Сперва женщина почувствовала облегчение: комната обрела размер, тьма вокруг имела предел. Однако, ощупывая стену, она снова ощутила прилив страха.

Стена оказалась такой же, как пол, – металлической.

Она пошла, держась за стену, и вскоре достигла угла. Повернула, двинулась дальше и упёрлась в следующий угол через каких-то пять шагов. Ещё один поворот. Теперь она двигалась быстрее – где-то должна быть дверь, сейчас она выберется из этого странного места, и всё прояснится.

Угол, поворот направо, после чего почти сразу же под пальцами оказалась щель в стене.

Она провела рукой по этой щели вверх и вниз, затем стала шарить по стене. Ни дверной ручки, ничего. Двинулась дальше – может, дверь всё же окажется с противоположной стороны. Она вдумчиво исследовала поверхность обеими руками, стараясь охватить как можно большую площадь. Металл был гофрированным.

Рука снова коснулась щели. Женщина поводила рукой вокруг неё и убедилась, что обошла комнату целиком, и это была та же самая щель, что и раньше. Никакой возможности открыть дверь по-прежнему не обнаруживалось. Она попыталась найти всему этому хоть какое-то разумное объяснение.

Гулкий пол.

Гофрированные стены.

Дверь, которая не открывается изнутри.

Дверь, которая не открывается вовсе.

Разве это не опасно – запирать человека в помещении, которое нельзя открыть изнутри? Кто мог это сделать?

Если станет жарко, она умрёт от жажды. Как оставленный в машине ребёнок, собака или…

Или как запертые в грузовом контейнере беженцы.

Эта мысль казалась настолько невероятной, что на её осознание потребовалось время.

Я в контейнере.

Её заперли в металлическом ящике.

Женщина осторожно отступила от стены. Нащупала матрас и опустилась на него, чтобы унять панику и собраться с мыслями.

Here am I sitting in a tin can[5].

He похищение ли это? Что, если кто-то привёз её в другую страну и продал в сексуальное рабство? Что, если её будут держать взаперти, а потом убьют?

Кровь застучала в голове, к горлу подступила тошнота. Мозг тщетно пытался придумать какое-то более оптимистичное объяснение происходящего.

Вдруг что-то ударило в стену снаружи.

Женщина вскочила и прислушалась. Ещё удар – на этот раз ближе к двери.

Если это похититель, нужно вести себя как можно тише, встать в углу у двери и дождаться, когда она откроется. Но вдруг это кто-то ещё? Вдруг она находится в порту в окружении сотен контейнеров и это единственный шанс выйти на свободу?

Желание выбраться становилось невыносимым, оно уже победило здравый смысл. Она стала колотить в стену и кричать, это был вопль без слов, ей просто хотелось наружу, на свет.

Увидеть солнце – то самое, которое в её родной стране светило иначе, чем здесь.

На фоне собственного крика она расслышала скрежет, раздавшийся откуда-то снизу. Затем внутрь контейнера проник свет. Женщина двинулась к нему на ощупь. В нижнем углу появилось отверстие. Она опустилась на колени и заглянула в него. Отверстие было маленьким и круглым, она приблизила к нему лицо – свет хоть и слепил глаза, но он же сулил и безумную надежду. Она закричала снова, на этот раз членораздельно: «Здесь человек! Human[6]! Откройте! Я хочу наружу! Здесь человек!»

Вдруг свет снова пропал, отверстие закрыли с той стороны. Женщина снова не могла ничего разглядеть и пыталась отыскать его на ощупь. Пальцы наткнулись на металлическое кольцо, которое просунули внутрь.

Это был конец шланга, и в тот момент, когда она осознала это, из него хлынула вода.

Она вскрикнула, отпрянула и присела от страха. Вода тут же залила весь пол, обувь, и брюки женщины промокли насквозь.

Вода была холодной. И она всё прибывала. Женщина чувствовала, как потоки охватили её бёдра.

Было ясно лишь одно: очень скоро ей предстоит умереть.

Контейнер наполнится водой, и она погибнет.

Её мёртвое тело будет плавать в контейнере, словно угодившая в садок крыса.

Она больше никогда не увидит солнца.

И маму.

And I\'m floating in a most peculiar way. And the stars look very different today[7].

4

Солнце давило на город. Люди двигались медленно, жара словно пригибала их к земле.

Аки Ренко стоял на автобусной остановке, одетый в джинсовые шорты, кроссовки и чёрную футболку с надписью System Of A Down.

Взъерошенные волосы и тёмные очки делали его похожим скорее на простого парня, нежели на полицейского.

– Ездил на концерт? – поинтересовалась Паула, когда Ренко запрыгнул в машину, едва она остановилась.

– В Париккала вчера был побит температурный рекорд, – ответил Ренко.

Разгоняясь, Паула растянула рот в улыбке, хотя на самом деле неформальный вид напарника был ей не так уж интересен. Она заметила, что Ренко оценивающе разглядывает её – вероятно, размышляя, как следует отнестись к её реплике. Паула решила не подавать виду, что уловила взгляд, и невозмутимо сосредоточилась на дороге. С такими, как Ренко, нужно всегда быть начеку, иначе они начинают допускать вольности и переходить в рабочих отношениях границы дозволенного.

– Когда ты позвонила, я был с супругой в магазине. Тебе пришлось бы ждать, если бы я пошёл переодеваться. Что лучше: не тот внешний вид – или если бы я опоздал?

Вопрос прозвучал столь бесхитростно, что Паула решила быть снисходительной.

– Лучше быть вовремя, – ответила она.

Ренко расслабился, поднял очки на лоб и вытянул ноги.

– Отличный у тебя «Сааб», таких больше не делают. Жаль, шведы продали компанию в Китай. Впрочем, ничего не имею против китайцев. Скорее, против шведов. Это ведь модель 9–5 второго поколения?

– Ему больше десяти лет, – сказала Паула, не зная ответа на этот вопрос.

Машины никогда её не интересовали – настолько, что она и не думала купить более новую. Отец отдал ей свой «Сааб» за какие-то смешные деньги, когда в очередной раз развёлся и стал жить один.

– Чем тебе шведы не угодили? – спросила Паула.

– Матс Сундин забил нашим на последней минуте[8]. Первая хоккейная трансляция, которую я помню. Отец рыдал так, что я не на шутку испугался.

Паула усмехнулась. Они с отцом тоже смотрели ту игру – правда, он до самого конца сомневался в победе. «Я же говорил!» А плакал он годы спустя, когда финны всё-таки выиграли.

Праздничные пробки уже рассосались. Паула резко перестроилась через две полосы и повернула на кольцевую дорогу в западном направлении.

– Тело обнаружено по адресу фонда «Лехмус»[9]. Знаешь такой? – спросила Паула.

– Впервые слышу.

– Погугли.

Ренко достал телефон и открыл браузер.

– «Лехмус» – некоммерческая организация бла-бла-бла, – стал читать он. – Выдаёт гранты деятелям искусства, а также финансирует исследования в развивающихся странах и международные программы сотрудничества. Воплощает собственные художественные и общественно значимые проекты. Мы хотим сделать мир лучше бла-бла-бла…

– А можешь читать вместе со всеми бла-бла-бла? – перебила Паула.

– Окей, сорри. Мы хотим сделать мир лучше, привлекая внимание к проблемам развивающихся стран и причинам этих проблем, а также участвуя в их решении. Развивающихся стран, – медленно повторил Ренко. – Никогда не понимал этого выражения. Ведь это не просто означает, что они отсталые, но ещё и предписывает…

– Кто учредители? – нетерпеливо спросила Паула.

– Один момент, смотрю… Председатель правления Май Ринне, заместитель Элина Лехмусоя…

– Лехмусоя? Эту фамилию я где-то слышала, – припомнила Паула.

– Фонд «Лехмус» учредил в 2000 году Ханнес Лехмусоя, чтобы направить часть прибыли концерна «Лехмус» на общественно полезные начинания, – прочитал Ренко.

– Лехмусоя, концерн «Лехмус», фонд «Лехмус», – перечислила Паула. – Похоже на семейное предприятие.

– Так и есть, исполнительный директор у них сейчас Юхана Лехмусоя. Похоже, сын Ханнеса.

– Чем занимается концерн?

– Тут есть ссылка… Пишут, строительством и инфраструктурой.

– Инфраструктурой…

– Да. И почему у этого слова нет финского синонима? Финну не так-то просто произнести «инфраструктура». Хотя как вообще подобрать слово для обозначения всего, по чему и с помощью чего всё на свете перемещается куда угодно: машины, люди, сточные воды, информация, энергия, поезда, корабли, трейлеры, продовольствие, товары… и ещё социальная инфраструктура…

– Короче, инфраструктура. Пора поворачивать налево? – прервала Паула монолог Ренко.

Свернув с кольца, они оказалась на ухоженной, но очень узкой дороге, петлявшей в полях под солнцем. Резкий поворот – и машина нырнула в тень лиственного леса. Они чуть не проскочили перекрёсток, где пора было сворачивать к резиденции фонда «Лехмус».

Неподалёку от перекрёстка стоял грузовик с пустой платформой. Он занимал почти всю полосу, и чтобы обогнуть его, нужно было выехать на встречную полосу без возможности увидеть, не едет ли кто в противоположную сторону.

– Запиши номер, – сказала Паула уткнувшемуся в смартфон Ренко.

Тот встрепенулся, подался вперёд, рассматривая номер, и затем повторял его вслух, пока не вбил в телефон.

– Липы! – рассмеялся Ренко, когда они свернули на грунтовку.