С работы меня уволили в начале октября. Конкретного повода не было. Меня, как говорится, выгнали «по совокупности». Видимо, я позволял себе много лишнего.

В журналистике каждому разрешается делать что-то одно. В чем-то одном нарушать принципы социалистической морали. То есть одному разрешается пить. Другому — хулиганить. Третьему — рассказывать политические анекдоты. Четвертому — быть евреем. Пятому — беспартийным. Шестому — вести аморальную жизнь. И так далее. Но каждому, повторяю, дозволено что-то одно. Нельзя быть одновременно евреем и пьяницей. Хулиганом и беспартийным…

Я же был пагубно универсален. То есть разрешал себе всего понемногу.

Я выпивал, скандалил, проявлял идеологическую близорукость. Кроме того, не состоял в партии и даже частично был евреем. Наконец, моя семейная жизнь все более запутывалась.

И меня уволили. Вызвали на заседание парткома и сказали:

— Хватит! Не забывайте, что журналистика — передовая линия идеологического фронта. А на фронте главное — дисциплина. Этого-то вам и не хватает. Ясно?

— Более или менее.

— Мы даем вам шанс исправиться. Идите на завод. Проявите себя на тяжелой физической работе. Станьте рабкором. Отражайте в своих корреспонденциях подлинную жизнь…

Тут я не выдержал.

— Да за подлинную жизнь, — говорю, — вы меня без суда расстреляете!

Участники заседания негодующе переглянулись. Я был уволен «по собственному желанию».

После этого я не служил. Редактировал какие-то генеральские мемуары. Халтурил на радио. Написал брошюру «Коммунисты покорили тундру». Но даже и тут совершил грубую политическую ошибку. Речь в брошюре шла о строительстве Мончегорска. События происходили в начале тридцатых годов. Среди ответственных работников было много евреев. Припоминаю каких-то Шимкуса, Фельдмана, Рапопорта… В горкоме ознакомились и сказали:

— Что это за сионистская прокламация? Что это за мифические евреи в тундре? Немедленно уничтожить весь тираж!..

Но гонорар я успел получить. Затем писал внутренние рецензии для журналов. Анонимно сотрудничал на телевидении. Короче, превратился в свободного художника. И наконец занесло меня в Таллинн…

Около магазина сувениров я заметил телефонную будку. Припомнил цифры: четыре, два нуля, одиннадцать.

Звоню. Отвечает женский голос:

— Слушаю! — У нее получилось — «свушаю». — Свушаю, мивенький!

Я попросил к телефону Эрика Буша. В ответ прозвучало:

— Его нет. Я прямо вовнуюсь. Он дал мне свово не задерживаться. Так что приходите. Мы свавно побовтаем…

Женщина довольно толково продиктовала мне адрес. Объяснила, как ехать.

Миниатюрный эстонский трамвай раскачивался на поворотах. Через двадцать минут я был в Кадриорге. Легко разыскал полуразрушенный бревенчатый дом.

Дверь мне отворила женщина лет пятидесяти, худая, с бледно-голубыми волосами. Кружева ее лилового пеньюара достигали золотых арабских туфель. Лицо было густо напудрено. На щеках горел химический румянец. Женщина напоминала героиню захолустной оперетты.

— Эрик дома, — сказала она, — проходите.

Мы с трудом разминулись в узкой прихожей. Я зашел в комнату и обмер. Такого чудовищного беспорядка мне еще видеть не приходилось.

Обеденный стол был завален грязной посудой. Клочья зеленоватых обоев свисали до полу. На рваном ковре толстым слоем лежали газеты. Сиамская кошка перелетала из одного угла в другой. У двери выстроились пустые бутылки.

С продавленного дивана встал мужчина лет тридцати. У него было смуглое мужественное лицо американского киногероя. Лацкан добротного заграничного пиджака был украшен гвоздикой. Полуботинки сверкали. На фоне захламленного жилища Эрик Буш выглядел космическим пришельцем.

Мы поздоровались. Я неловко и сбивчиво объяснил ему, в чем дело.

Буш улыбнулся и неожиданно заговорил гладкими певучими стихами:

— Входи, полночный гость! Чулан к твоим услугам. Кофейник на плите. В шкафу голландский сыр. Ты братом станешь мне. Галине станешь другом. Люби ее, как мать. Люби ее, как сын. Пускай кругом бардак…

— Есть свадкие бувочки! — вмешалась Галина.

Буш прервал ее мягким, но величественным жестом:

— Пускай кругом бардак — есть худшие напасти! Пусть дует из окна. Пусть грязен наш сортир… Зато — и это факт — тут нет советской власти. Свобода — мой девиз, мой фетиш, мой кумир!

Я держался так, будто все это нормально. Что мне оставалось делать? Уйти из дома в первом часу ночи? Обратиться в «Скорую помощь»?

Кроме того, человеческое безумие — это еще не самое ужасное. С годами оно для меня все более приближается к норме. А норма становится чем-то противоестественным.

Нормальный человек бросил меня в полном одиночестве. А ненормальный предлагает кофе, дружбу и чулан…

Я напрягся и выговорил:

— Быть вашим гостем чрезвычайно лестно. От всей души спасибо за приют. Тем более что, как давно известно, все остальные на меня плюют…

Затем мы пили кофе, ели булку с джемом. Сиамская кошка прыгнула мне на голову. Галина завела пластинку Оффенбаха.

Тайны кофейни в Киото. Том 2

Разошлись мы около двух часов ночи.



Original Title:

У Буша с Галиной я прожил недели три. С каждым днем они мне все больше нравились. Хотя оба были законченными шизофрениками.



Эрик Буш происходил из весьма респектабельной семьи. Его отец был доктором наук и профессором математики в Риге. Мать заведовала сектором в республиканском Институте тканей. Годам к семи Буш возненавидел обоих. Каким-то чудом он почти с рождения был антисоветчиком и нонконформистом. Своих родителей называл — «выдвиженцы».

COFFEETEN TALLEYRAND NO JIKENBO KANOJO WA CAFE AU LAIT NO YUME WO MIRU

by Takuma Okazaki

Окончив школу, Буш покинул Ригу. Больше года плавал на траулере. Затем какое-то время был пляжным фотографом. Поступил на заочное отделение Ленинградского института культуры. По окончании его стал журналистом.



Казалось бы, человеку с его мировоззрением такая деятельность противопоказана. Ведь Буш не только критиковал существующие порядки. Буш отрицал саму историческую реальность. В частности — победу над фашистской Германией.

На русском языке публикуется впервые



Он твердил, что бесплатной медицины не существует. Делился сомнениями относительно нашего приоритета в космосе. После третьей рюмки Буш выкрикивал:

Окадзаки, Такума

— Гагарин в космос не летал! И Титов не летал!.. А все советские ракеты — это огромные консервные банки, наполненные глиной…

Тайны кофейни в Киото. Том 2 / Такума Окадзаки; пер. с яп. Е. Рябовой. – Москва: МИФ, 2024. – (Тайны кофейни в Киото).

Казалось бы, такому человеку не место в советской журналистике. Тем не менее Буш выбрал именно это занятие. Решительный нонконформизм уживался в нем с абсолютной беспринципностью. Это бывает.

ISBN 978-5-00214-864-6

В творческой манере Буша сказывались уроки немецкого экспрессионизма. Одна из его корреспонденций начиналась так:



«Настал звездный час для крупного рогатого скота. Участники съезда ветеринаров приступили к работе. Пахнущие молоком и навозом ораторы сменяют друг друга…»

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.



Сначала Буш работал в провинциальной газете. Но захолустье ему быстро наскучило. Для небольшого северного городка он был чересчур крупной личностью.

Книга не пропагандирует курение и употребление алкоголя. Курение и употребление алкоголя вредят вашему здоровью.

Два года назад Буш переехал в Таллинн. Поселился у какой-то стареющей женщины.



В Буше имелось то, что роковым образом действует на стареющих женщин. А именно — бедность, красота, саркастический юмор, но главное — полное отсутствие характера.

COFFEETEN TALLEYRAND NO JIKENBO KANOJO WA CAFE AU LAIT NO YUME WO MIRU

За два года Буш обольстил четырех стареющих женщин. Галина Аркадьевна была пятой и самой любимой. Остальные сохранили к Бушу чувство признательности и восхищения.

(COFFEETEN TALLEYRAND NO JIKENBO VOL. 2)

Злые языки называли Буша альфонсом. Это было несправедливо. В любви к стареющим женщинам он руководствовался мотивами альтруистического порядка. Буш милостиво разрешал им обрушивать на себя водопады горьких запоздалых эмоций.

© 2013 Takuma Okazaki

Постепенно о Буше начали складываться легенды. Он беспрерывно попадал в истории.

Russian translation rights arranged with Takarajimasha, Inc. through Japan UNI Agency, Inc., Tokyo

Однажды Буш поздно ночью шел через Кадриорг. К нему подошли трое. Один из них мрачно выговорил:

Cover illustration by shirakaba

— Дай закурить.

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024

Как в этой ситуации поступает нормальный человек? Есть три варианта сравнительно разумного поведения.

* * *

Невозмутимо и бесстрашно протянуть хулигану сигареты.



Быстро пройти мимо, а еще лучше — стремительно убежать.

И последнее — нокаутировав того, кто ближе, срочно ретироваться.

Буш избрал самый губительный, самый нестандартный вариант. В ответ на грубое требование Буш изысканно произнес:

Bir fincan kahvenin 40 yıl hatırı vardır![1] Турецкая поговорка
— Что значит — дай? Разве мы пили с вами на брудершафт?!



Уж лучше бы он заговорил стихами. Его могли бы принять за опасного сумасшедшего. А так Буша до полусмерти избили. Наверное, хулиганов взбесило таинственное слово — «брудершафт».

Пролог. Ее сон

Теряя сознание, Буш шептал:

Она слегка покачивается из стороны в сторону.

— Ликуйте, смерды! Зрю на ваших лицах грубое торжество плоти!..

Задрав голову, она видит над собой прекрасное звездное небо.

Неделю он пролежал в больнице. У него были сломаны ребра и вывихнут палец. На лбу появился романтический шрам…

Она проглатывает жидкость. Чуть теплую, с легкой горчинкой. То ли цвета дуба, то ли цвета, полученного при смешении коричневого и белого.

Буш работал в «Советской Эстонии». Года полтора его держали внештатным корреспондентом. Шли разговоры о том, чтобы дать ему постоянное место. Главный редактор, улыбаясь, поглядывал в его сторону. Сотрудники прилично к нему относились. Особенно — стареющие женщины. Завидев Буша, они шептались и краснели.

Штатная должность означала многое. Особенно — в республиканской газете. Во-первых, стабильные деньги. Кроме того, множество разнообразных социальных льгот. Наконец, известную степень личной безнаказанности. То есть главное, чем одаривает режим свою номенклатуру.

Это café au lait?

Буш нетерпеливо ожидал зачисления в штат. Он, повторяю, был двойственной личностью. Мятежность легко уживалась в нем с отсутствием принципов. Буш говорил:

— Чтобы низвергнуть режим, я должен превратиться в один из его столпов. И тогда вся постройка скоро зашатается…

До нее доносится голос. Он зовет ее по имени на фоне грохота, который можно услышать, когда скоростной поезд – синкансэн – проезжает сквозь туннель. Зовущий приближается, касается ее, и она перестает покачиваться.

Приближалось 7 Ноября. Редактор вызвал Буша и сказал:

— Решено, Эрнст Леопольдович, поручить вам ответственное задание. Берете в секретариате пропуск. Едете в Морской торговый порт. Беседуете с несколькими западными капитанами. Выбираете одного, наиболее лояльного к идеям социализма. Задаете ему какие-то вопросы. Добиваетесь более или менее подходящих ответов. Короче, берете у него интервью. Желательно, чтобы моряк поздравил нас с шестьдесят третьей годовщиной Октябрьской революции. Это не значит, что он должен выкрикивать политические лозунги. Вовсе нет. Достаточно сдержанного уважительного поздравления. Это все, что нам требуется. Ясно?

Но тот, кто звал ее и прикоснулся к ней, опять удаляется. Она хочет позвать его обратно, но кофе с молоком во рту не дает ничего сказать.

— Ясно, — ответил Буш.

Не уходи. Останься здесь. Крик отдается в ночи печальным эхом, стирая все остальные еле слышные звуки…

— Причем нужен именно западный моряк. Швед, англичанин, норвежец, типичный представитель капиталистической системы. И тем не менее лояльный к советской власти.



— Найду, — заверил Буш, — такие люди попадаются. Помню, разговорился я в Хабаровске с одним матросом швейцарского королевского флота. Это был наш человек, все Ленина цитировал.

Именно в этот момент она всегда просыпается.

Редактор вскинул брови, задумался и укоризненно произнес:

Кажется, что назад дороги нет. И на душе так печально и безнадежно, будто хватаешься за облака.

— В Швейцарии, товарищ Буш, нет моря, нет короля, а следовательно, нет и швейцарского королевского флота. Вы что-то путаете.

— Как это нет моря? — удивился Буш. — А что же там есть, по-вашему?

— Суша, — ответил редактор.

— Вот как, — не сдавался Буш, — Интересно. Очень интересно… Может, и озер там нет? Знаменитых швейцарских озер?!

Глава 1. Здравствуйте, уважаемое будущее!

— Озера есть, — печально согласился редактор, — а швейцарского королевского флота — нет… Можете действовать, — закончил он, — но будьте, пожалуйста, серьезнее. Мы, как известно, думаем о предоставлении вам штатной работы. Это задание — во многом решающее. Желаю удачи…



1

Таллиннский порт расположен в двадцати минутах езды от центра города.

– И что, по-вашему, произошло? – спросил я, облокотившись на стойку кофейни, когда после моего длинного рассказа повисла пауза.

Буш отправился на задание в такси. Зашел в редакцию портовой многотиражки. Там как раз отмечали сорокалетие фотографа Левы Баранова. Бушу протянули стакан ликера. Буш охотно выпил и сказал:

Девушка, стоявшая передо мной, перестала крутить ручную ретрокофемолку. Она открыла ящичек в нижней части кофемолки, с видимым удовольствием вдохнула аромат свежемолотых зерен, повернулась ко мне и с мягкой улыбкой сказала:

— Мне нельзя. Я на задании.

– Эта загадка прекрасно перемололась.

Он выпил еще немного и стал звонить диспетчеру. Диспетчер рекомендовал Бушу западногерманское торговое судно «Эдельвейс».

Я непроизвольно поежился: я был не столько удивлен, сколько ошарашен.

Буш выпил еще один стакан и направился к четвертому пирсу.

Капитан встретил Буша на трапе. Это был типичный морской волк, худой, краснолицый, с орлиным профилем. Звали его Пауль Руди.

Диспетчер предупредил капитана о визите советского журналиста. Тот пригласил Буша в каюту.

А вот о чем я так долго рассказывал. На днях в кафе, где частенько бываю, я случайно подслушал беседу двух девушек. Одна рассказывала другой, что живет в Киото, а ее молодой человек работает в Осаке. В воскресенье вечером она проводила его до турникета на станции JR Киото, чтобы после выходных, проведенных в ее городе, он уехал обратно в Осаку. На станции она села в автобус с невыносимой тоской на душе, а когда стала считать монеты, чтобы расплатиться перед выходом, ей в голову вдруг пришла одна мысль.

Они разговорились. Капитан довольно сносно объяснялся по-русски. Коньяк предпочитал — французский.

Несколько минут назад, когда ее приятель покупал билет, он бросил в автомат монеты, а не купюру. Проезд до Осаки стоит около пятисот иен. Не то чтобы такую сумму невозможно набрать мелочью, но, когда они ужинали в ресторане тем вечером, он попросил дать ему несколько монет, чтобы расплатиться без сдачи, сказав, что у него есть только две монеты: сто и пятьдесят иен.

— Это «Кордон-бло», — говорил он, — рекомендую. Двести марок бутылка.

Она дала ему мелочь, поэтому он оплатил счет без сдачи. Выходит, что он должен был купить билет всего лишь за сто пятьдесят иен и сесть по нему в поезд. Как можно с таким билетом доехать до Осаки? В автобусе она вспомнила, что произошло вчера вечером дома.

Сознавая, что пьянеет, Буш успел задать вопрос:

— Когда ты отчаливаешь?

Они немного выпили. Она сказала ему, как рада, что он приехал, и как будет грустить после его отъезда. Выпалив то, что совсем не собиралась ему говорить, она поставила его в неловкое положение.

— Завтра в одиннадцать тридцать.

К счастью, в этот момент зазвонил его мобильный телефон, и, чтобы выйти из щекотливой ситуации, он взял трубку и сказал: «Привет, я в Киото. Что, ты в Осаке? Кажется, мы с тобой разминулись». Видимо, звонил кто-то из его здешних знакомых.

Теперь о деле можно было и не заговаривать. Накануне отплытия капитан мог произнести все, что угодно. Кто будет это проверять?

Беседа велась откровенно и просто.

Она тем временем решила, что нужно немного ополоснуть лицо и выветрить хмель, и отправилась в туалет. Когда через пять минут она вернулась, он все еще разговаривал по телефону. «Понятно. Здорово ты соображаешь. Ой, она вернулась… Ну, пока». То, как поспешно он завершил разговор, было немного подозрительно, но она и без того уже сожалела о сорвавшихся словах и не стала его допрашивать.

— Ты любишь женщин? — спрашивал капитан.

И вот теперь она подумала: а вдруг он и правда что-то скрывал от нее? Она смотрела в ночную тьму за окном автобуса, размышляя, как можно было вернуться в Осаку, имея сто пятьдесят иен мелочью.

— Люблю, — говорил Буш, — а ты?

В истории этой посетительницы была неожиданная интрига, поэтому я решил рассказать ее девушке, стоящей сейчас передо мной, – бариста Михоси Кириме, сотруднице кофейни «Талейран».

— Еще бы! Только моя Луиза об этом не догадывается. Я люблю женщин, выпивку и деньги. Ты любишь деньги?

Сегодня Михоси одета в свою обычную форму – черные брюки, белая рубашка и темно-синий фартук. Она миниатюрная и выглядит такой юной, что больше похожа на старшеклассницу. Ей больше подходит эпитет «миловидная», чем «красивая». Но Михоси двадцать четыре года, на год больше, чем мне. Короткая стрижка-боб на черных волосах не изменилась с тех пор, как мы впервые встретились.

— Я забыл, как они выглядят. Это такие разноцветные бумажки?

— Или металлические кружочки.

С одной стороны, можно сказать, что у нее необычная внешность, с другой же – девушек с такой внешностью немало. Зато у Михоси есть одна особенность, которой нет больше ни у кого.

– Ну, давайте проверим, в верном ли направлении вы размышляли, – ответил я ей.

Разумеется, из уст той самой посетительницы кафе я слышал, чем закончилась история. Когда я предложил Михоси угадать правильный ответ, она бросила взгляд на ежедневный календарь, висевший за ее спиной, и спросила:

Морской конек

– Аояма-сан, когда вы только что сказали «на днях», какой день конкретно вы имели в виду?

A Luigi, tutto per te[1]
Разве это имеет какое-то отношение к этой истории? Сегодня на календаре значилось восемнадцатое августа. Посчитав в обратную сторону, я назвал конкретную дату.

– Это случилось четыре дня назад.

– Значит, эту пару можно поздравить.

Песни мои, владычицы лиры,Какого бога,Какого героя,Какого мужа будем мы воспевать?[2]
– Что?

Janice Pariat

– Ей сделали предложение. Молодой человек тем вечером предложил выйти за него замуж.

Seahorse



* * *

Нгкх. У меня из горла вырвался странный звук.

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

– Постойте. Я и правда спросил, что произошло, имея в виду, как разрешить задачку про сто пятьдесят иен. Но я не спрашивал о том, что произошло дальше. Как это возможно? Ведь я не давал ни единой подсказки про предложение.



– Что ж, давайте я расскажу вам все по порядку.

Copyright © by Janice Pariat, 2014

Михоси пересыпала молотый кофе во фланелевый фильтр и стала прокапывать кофе. Кофе набухает, когда на него наливают горячую воду, потому что в этот момент выделяет углекислый газ. Это свидетельствует о том, что зерна свежие.

By agreement with Pontas Literary & Film Agency

– Я думаю, первое, что ей пришло в голову про билет за сто пятьдесят иен до Осаки, – это мошеннический сговор между ее молодым человеком и его приятелем, звонившим накануне вечером. И молодой человек, и его друг купили билеты за сто двадцать иен для провожающих, по которым можно только войти на платформу, но нельзя сесть на поезд. По этим билетам они прошли через турникеты на своих станциях. Затем где-то на полпути они пересеклись на платформе, обменялись входными билетами и использовали их для выхода через турникет на конечных станциях. По билету для провожающих на станции можно находиться в течение двух часов, а дорога между Киото и Осакой на экспресс-электричке занимает тридцать минут. Учитывая, что вечером эти электрички идут с интервалом в пятнадцать-двадцать минут, времени у них было достаточно. Это типичное жульничество, когда платишь только за вход на станцию и ничего не платишь за дорогу.

© Смирнова А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

После того как кофе пропарился в течение тридцати секунд, Михоси стала заливать его горячей водой, водя носиком чайника по кругу. Как только кофе полностью покрывался водой, она останавливалась, а когда белая пена на поверхности оседала, добавляла еще воды. Считается, что вкус будет испорчен, если эта пена окажется в кофе. Процесс заваривания кажется простым, но на самом деле требует скрупулезного исполнения.

– Аояма-сан, если бы вы спросили меня: «Как, по вашему мнению, он вернулся в Осаку?» – я бы рассказала о таком способе. Но в вашем рассказе оказалось слишком много лишних деталей. Вы спросили меня: «Что произошло?» Это значит, что молодой человек мог и не возвращаться в Осаку. И здесь внимание на себя обращает характер девушки, то, как она тосковала в одиночестве.

Закончив заваривать кофе, она поставила на серебряный поднос белую фарфоровую чашку, вышла из-за стойки и поставила ее передо мной. Душистый аромат защекотал в носу, я взял чашку и сделал глоток.

Превосходный вкус. Такая чашка кофе заслуживает того, чтобы назвать ее идеальной. Какое-то время назад мне показалось, что вкус ее кофе стал хуже, но в последнее время он вернул прежний устойчивый аромат.

Михоси понаблюдала за выражением моего лица и, довольная результатом, продолжила:

– Иначе говоря, зная, как ей одиноко, он сделал вид, что уезжает в Осаку, а на самом деле вернулся к ней домой. Количество автобусных маршрутов, идущих от станции, ограничено, поэтому можно предположить, что она живет где-то возле железнодорожной ветки Кэйхан. Скорее всего, ее друг купил билет за сто сорок иен, чтобы проехать одну остановку до станции Тофукудзи, где линии JR пересекаются с линиями ветки Кэйхан. И этот способ подсказал ему приятель, живущий в Киото, на что он и сказал: «Здорово ты соображаешь».

I

– Прекрасный ход рассуждений. Но он основывается на тех подсказках, которые оставил я. Однако я не представляю, как можно связать это с предложением руки и сердца? Ведь только участники истории могли знать об этом.

Все начинается in medias res.

Прижимая поднос к груди, Михоси улыбнулась.

С центрального эпизода.

– Раз он работает в Осаке, он должен вернуться в воскресенье вечером. Увидев его около своего дома, она наверняка должна была подумать, что он будет делать с работой. Если бы он остался всего лишь до следующего утра, это просто отсрочило бы его отъезд, но не решило ситуацию. А раз так, значит, ее парень решил устроить ей сюрприз и избавить ее от одиночества навсегда. И единственное решение, которое приходит на ум, – это предложение выйти за него замуж.

Что является отправной точкой, если не фабула? Она может брать начало в середине чьей-то жизни, или в конце, или где-то между ними. Как часто мы бываем обмануты излишней аккуратностью. Несмотря на то что линейные конструкции создают формы, не существующие в природе, – идеальный квадрат или четырехугольник, четкие девяносто градусов, – мы должны помнить о сакральности круга, даже несовершенного, такого, как наша Земля, наше Солнце, наши истории – последние имеют свойство расширяться. Их мы передаем из поколения в поколение. В этом – все.

И на этом – все.

– Хм… Возможно, версия складывается, но все же кажется мне слабоватой. К тому же вы упомянули дату. Ведь есть еще какое-то доказательство?

Так что я начну с того, как исчез Николас.

– Раз это случилось четыре дня назад, значит, во время праздника О-Бон. Наша кофейня тоже закрывается в этот день.

– И что дальше?

– Разве это не идеальное время, чтобы сообщить о помолвке приятельнице, с которой давно не виделась?

Минуту, когда я обнаружил, что он исчез, я помню так же точно, как будто это было вчера. Хотя, возможно, это не вполне корректное сравнение. Вчера может быть дальше, чем два года назад, чем семь или десять. Я не вспомню, что ел на ужин неделю назад, но это утро в моей памяти остается осязаемым, как прикосновение внезапной жары или обжигающего холода. Это вино, которое я пил так долго, что его вкус окрасил мои рецепторы.

Все же я был не столько удивлен, сколько ошарашен. Уткнувшись подбородком в стойку, я признал поражение.

Стоял июль, но день только начинался, и воздух был еще мягким, и солнечные лучи, сверкавшие белизной по краям предметов, предупреждали, что будет жарко. Я приехал на вокзал Нью-Дели на рассвете, но даже в этот час он был битком забит снующими туда-сюда кули и спавшими на платформе семьями. Я поехал на такси домой, в свою комнату в северной части города, дороги были пустыми и тихими. Поехал через старый Дарьягандж, мимо широкого Радж Гата, мимо бледной ярости Красного Форта. Все казалось мне тронутым невообразимой красотой. После быстрого душа, смывшего грязь двухдневной поездки на поезде, я направился к бунгало Раджпура. Я торопился, поэтому срезал себе путь через лес. Подойдя к воротам, увидел, что охранника нет, нет и плетеных стульев, и столика на лужайке. По краям сада горели клумбы с раннецветущими африканскими маргаритками и выносливыми летними цинниями. Я помню, как поднимался по крыльцу, пыльный и осыпанный листьями, ощущая в сердце прилив чего-то похожего на любовь. Я толкнул дверь, она легко открылась. В бунгало было неподвижно и тихо, все на своих местах. Обеденный стол, сервированный, словно для призраков, расставленные тарелки и столовые приборы, гостиная, декоративные подушки, тщательно пропылесошенные ковры, композиция из засушенных цветов. Я направился прямо в спальню, ожидая найти Николаса спящим, запутавшимся в простыне, в своих снах. Терпеливый скрип вращающегося вентилятора над ним. Его запах в воздухе, сладкий и соленый запах с привкусом пота.

В этом «особенность» Михоси Киримы. У нее проницательный ум.

Его там не было.

Обладая таким умом, она без труда может превзойти любые мои теории.

Кровать была заправлена с геометрической точностью. Его вещи – запасные очки, перьевая ручка, расческа – пропали с тумбочки. Я прошел по коридору в кабинет. За все месяцы, проведенные в бунгало, я никогда не видел его таким безликим, лишенным деталей – разбросанных по полу бумаг, шатавшихся стопок книг на столе. Я искал картину, всегда стоявшую рядом с книгами – женщина держит зеркало, – но ее тоже не было.

2

Лишь когда я добрался до веранды, во мне что-то раскололось, и он ворвался, страх, который ждал своего часа. Аквариум в углу, эта яркая и законченная вселенная, был пуст. Николас исчез летом 1999-го, когда мне было двадцать, и я второй год как учился в университете. Хотя, наверное, это тоже стоит переформулировать. Он не исчез.

Несмотря на то что настала вторая половина августа, летняя жара еще в самом разгаре. Даже зеленая лужайка в саду, которая видна из окна, совсем увяла и, кажется, молит о пощаде.

Он ушел.

Кто скажет, что это одно и то же?

Кофейня «Талейран» только что открылась после недельного перерыва. Как ее найти? Префектура Киото, город Киото, район Накагё, перекресток улиц Нидзё и Томинокодзи, вверх по карте (иными словами, на север). Ориентиром станет большая вывеска с подсветкой. Рядом стоят два старых дома-близнеца, проулок между ними выглядит как туннель, проходящий под козырьками крыш. Если пройти по туннелю, то в дальнем конце сада, настолько большого, что трудно понять, как он мог возникнуть в самом центре Киото, покажется здание кофейни «Талейран», похожее на обитель ведьмы.

Сперва я, как безумный, искал записку, хоть какое-то письменное объяснение – приклеенное к зеркалу, к двери, к стене. Прижатое книгой или безделушкой, чтобы его не сдуло.

Впервые я очутился в этой кофейне в прошлом июне – получается, хожу сюда уже больше года. Я нашел ее совершенно случайно – забежал, прячась от дождя, а внутри встретился с идеальным кофе, о котором давно мечтал, и подружился с его создательницей – бариста Михоси Киримой. Название профессии бариста возникло в Италии и произошло от названия кафе, которое одновременно служило и баром. Бариста – это специалист по приготовлению кофе, в основном эспрессо. Слово «бариста» кажется немного неподходящим для классической кофейни с ее ретроатмосферой, но Михоси нравится себя так называть, потому что это звучит стильно. Ярко-красная эспрессо-машина на стойке была установлена по этой же причине, так что Михоси можно назвать ярым адептом профессии… Разумеется, я немного иронизирую, но ее любовь к кофе – самая искренняя.

А потом сел на веранде и стал ждать. Чего именно, до сих пор не понимаю.

С Михоси много чего случилось. Когда об этом думаешь, давит в груди, но если смотреть на итог, то в наших отношениях все так, как и раньше… Ну, мне бы, конечно, хотелось верить, что дистанция между нами стала чуть меньше, чем в самом начале, когда мы только встретились. Какое-то время она даже дружелюбно называла меня не по фамилии, а по имени. И пока я пытался понять, что мне делать с этой переменой, она вновь стала называть меня по фамилии, как и в самом начале, – Аояма-сан. Осуществление цели моей жизни – открытие собственной кофейни – как-то забуксовало, когда я потерял основную мотивацию. Последние полгода и в личных делах, и в работе я просто плыл по течению, ничего не предпринимая.

За моей стеной была полка с небольшой коллекцией ракушек и камней, справа от меня – просторный диван, покрытый богато вышитым покрывалом. Рядом – высокая пальма арека с острыми, как ножи, листьями, тихо увядающими. Дневной зной яростно пробивался сквозь решетчатое окно-джали, свет становился тусклым и слепил. Я не включил вентилятор, не спрятался в тени.

Позже, около полудня, устав сидеть в нависшей густой тишине, я ушел.

Но если оставить мою историю в стороне, стоит сказать, что Киото – город, где процветает культура кофе, – известен множеством знаменитых кофеен. Возможно, из-за того, что здесь живет много студентов, ежедневно посещающих кофейни, но, на мой взгляд, в большей степени это связано с вкусной водой региона Фусими, благодаря которой здесь работает одна из трех лучших в Японии компаний[2] по производству саке. А качественная вода – это обязательное условие и для приготовления ароматного кофе.

На этот раз я проделал долгий путь, вернувшись в свою комнату в студенческом общежитии в университете Дели, брел вдоль главной дороги, желая, чтобы шум и движение как-то вернули меня к жизни. Чтобы все это, как бы банально ни звучало, оказалось лишь сном.

«Хороший кофе – черный, как дьявол, горячий, как ад, чистый, как ангел, сладкий, как любовь». Кофе в кофейне «Талейран» настолько хорош, что целиком соответствует известному изречению французского графа Шарля Мориса де Талейран-Перигора. Уж кто-кто, а я, после того как обошел столько кофеен, могу гарантировать: по вкусовым качествам своего кофе «Талейран» не уступит ни одной известной кофейне. Но он прячется в тени, и, когда я начал сюда ходить, не было похоже, чтобы заведение процветало. Возможно, потому, что владелец ресторана владеет землей и продолжает вести бизнес в собственном темпе на протяжении многих лет, не обращая внимания на прибыль и рынок. Можно только позавидовать тому, что, работая таким образом, он до сих пор не разорился.

Сперва мне показалось – это как в тот раз, когда я узнал о Ленни. Когда много месяцев назад услышал по телефону голос сестры, слабый и сдавленный: мне так жаль… были сложности…

Правда, недавно я по секрету рассказал ему об одном ноу-хау популярного заведения. К тому же «Талейран» упомянули в путеводителе по кафе Киото, и количество посетителей стало расти. И даже сейчас, пока я пишу об этом, в кофейне опять зазвенел дверной колокольчик и кто-то зашел…

Но это была не смерть.

Нет, это не просто посетитель.

Потому что смерть оставляет после себя что-то: скромное имущество, нажитые пожитки, книги и украшения, расческу, зонтик. Ленни был моим другом, у меня остались его письма, его записи на пленку, его кассеты и – в глубинах шкафа у меня дома – его сложенная, выцветшая кожаная куртка.

А Николас ушел так, будто его никогда не существовало. Ни одна жизнь не может просто оборваться и не оставить после себя отпечатков.

Круглыми от удивления глазами я посмотрел на девушку, открывшую тяжелую одностворчатую дверь. Заметив это, она бросила в ответ сердитый взгляд и короткую фразу: «Что еще?»

Но их не осталось. Сильный прилив обрушился на берег, смыл дочиста все следы.

Сёко Мидзуяма решительно рассталась с длинными волосами и теперь носила короткую стрижку.

День прошел, как остальные. В комнате я разбирал вещи – носки в ящик, книги на полку, шлепанцы под кровать, – не чувствуя ни злости, ни отчаяния, лишь слабое, затянувшееся ожидание. Что-то еще должно было случиться, на этом не может все закончиться. Это не конец. Я получу письмо. Николас вернется. Кто-то постучит мне в дверь и скажет, что мне был звонок.

Она была близкой подругой Михоси еще со времен их учебы в университете. У нее отрешенный вид, словно у модели на подиуме, в ее словах и поведении нет ни капли доброжелательности, однако, когда речь заходит о ее близких, она проявляет заботу, которая иногда кажется даже чрезмерной.

Сообщение. Объяснение.

Сёко постоянно брала академические отпуска, поэтому еще в прошлом году продолжала учиться в университете, но этой весной наконец выпустилась и устроилась на работу в какую-то компанию. Первое время, пока она была новым сотрудником, Сёко красила волосы в черный цвет, но после стрижки опять перекрасилась в каштановый, который больше шел ее нынешней прическе.

Этой ночью я лег спать, полный надежды.

Я покачал головой, показывая, что ничего особенного не происходит, она демонстративно отвернулась и села через три столика от меня. Шарль мяукнул и потерся боком о ее лодыжку, словно поздоровался с ней. Сиамского кота Шарля приютили в «Талейране» год назад. Тогда он был котенком, но теперь стал совсем взрослым.

Я подумал, что барышне Мидзуяме не мешало бы поучиться приветливости у Шарля. В этот момент она наклонилась и погладила кота, изображая кошачье урчание. Ее отношение ко мне изменилось в худшую сторону – вернее, именно со мной она держалась особенно неприветливо. Возможно, это мне стоит поучиться у Шарля, чтобы изменить ее отношение ко мне.

И даже теперь порой просыпаюсь, чувствуя, как она обвилась вокруг моего сердца.

– Давно не виделись, Сё-тян. Как дела? – спросила Михоси, и Сёко повернулась к ней.

Нас формирует отсутствие. Места, которые мы не посетили, выбор, которого не совершили, люди, которых потеряли. Это как пространства между прутьями решетки, по которым мы переходим из года в год.

Николас и Ленни, хотя находятся в разных мирах, неразрывно связаны. Они – по разные стороны диптиха, наполненного именами живых и мертвых.

– Одно могу сказать точно: никакие болезни меня не одолели. Вот сувенир из Токио.

Может быть, поэтому люди и пишут.

Потому что мы всегда, постоянно, на грани потери, которую невозможно вообразить. И это осторожное расположение строчек – возможность сказать: «пусть это навсегда останется здесь».

Подобные витиеватые фразы вполне в ее духе. Я слышал, что она родом из региона Канто, видимо, приезжала к родителям на праздник О-Бон.

Все цело, и все застыло в неподвижности – сияющее, вечное.

– Ого! Ёкан[3] из батата. Спасибо.

Возможность бросить вызов памяти, смутной, склизко-скользящей, наполняющей настолько же, насколько и опустошающей. Складывая эти слова, я вспоминаю вот что.

Впервые я увидел Николаса в комнате, напомнившей мне об аквариуме. Приглушенный свет, проектор, мигающий, как старая кинолента. Солнечный свет сочился сквозь занавески в зеленый полумрак. Воздух был холодным и приглушенным, где-то гудел кондиционер, задававший ритм дыханию и жизни. Шел разговор.

Как фокусник, который видит сквозь преграды, Михоси угадала, что внутри.

– Какие могли быть последствия? – спросил оратор. – Если бы Александр добился успеха? Если бы он без препятствий преодолел Индийский субконтинент в четвертом веке до нашей эры? Безусловно, невероятные социальные и политические изменения. Но я скажу, что наиболее впечатляющее влияние это оказало бы на другую сферу.

На боку упаковки – наклейка с сегодняшней датой продажи. Значит, Сёко зашла в «Талейран», вернувшись из Токио сегодня.

Я был поражен его формой. Его формами. Фигура, высеченная из света, росла, когда он приближался, и уменьшалась, когда уходил. Он улыбнулся.

– Не за что. Ну, и как у тебя?..

– На искусство.

Михоси недоуменно наклонила голову и переспросила:

Я оказался здесь по случайному совпадению. Это был один из тех дрейфующих дней в кампусе, когда полдень отражал небо – бескрайнее и пустое. Я оставил своего соседа по комнате, Калсанга, стоять у окна и курить косяк. Как и деревья за окном, Калсанг состоял из веток, прутьев и переплетений. Длинноногий, длиннорукий тибетец с медленным, томным, как ленивое воскресенье, голосом. За глаза его звали Скалой – в честь Скалы Гибралтара; этот титул он получил за то, что неоднократно пытался сдать экзамен по химии и каждый раз проваливался. Он был странным образом рассинхронизирован с миром и был значительно старше меня.

– В смысле – как?

– Ты точно не хочешь? – он протянул мне изящно скрученный косяк. Я точно не хотел. Меня ждала лекция. О Сэмюэле Беккете и символизме. Это, возразил Калсанг, еще больший повод принять его предложение.

– В смысле – все по-старому?

В этот момент я почувствовал озноб, будто в кровь, бегущую по моим жилам, плеснули холодной воды, потому что взгляд Сёко пробуравил меня насквозь. Вот оно что! Она критикует то, что наши отношения с Михоси такие же, как и прежде? Я обеими руками пододвинул чашку к лицу, будто склонился над умывальником.

Уже не помню, по какой причине – может быть, лекцию отменили? – я обнаружил, что бесцельно брожу по зданию колледжа. По коридорам из красного кирпича, разделенным квадратами света и теней, по аудиториям, мрачным, как церкви, среди опустевших деревянных стульев и столов. Слева от меня, за аркой, разворачивалась длинная лужайка, заросшая травой, пожухшей за зиму, окруженная сидящими поникшими статуями. Порой к краю каменной дорожки сновали белки, скворцы опускались на нее ради недолгой прогулки, но сейчас она была пуста и ясно сияла в солнечном свете. Я прислонился к колонне. Если бы я наклонился и поднял глаза, я увидел бы кубическую башню, которая рвалась в небо, башню с крестом и звездой наверху. По обеим сторонам здания раскинулись длинные крылья, как у низко летящей птицы. За живой изгородью кампуса колледжа, за дорогой, звеневшей колокольчиками рикш, расстилался парк Ридж-Форест, его пологие холмы простирались до самого Раджастана. Линия жизни Дели, его легкие, полные дождя, полные жизни, его последняя тайна.

Обменявшись с лучшей подругой взглядом, Михоси ответила с грустной улыбкой:

– Да, можно сказать, что по-старому…

В лесу, сказал мне однажды Ленни, время как бы в ловушке.

Мидзуяма вздохнула.

– Похоже на то. Это лицо будто говорит: «миру мир».

Воздух в конце лета нависал жаркой тяжелой пеленой, припудренной густой оранжевой пылью. Солнце Дели, как бы это ни противоречило древней истории города, было юным, грубым и дерзким – оно набрасывалось на камни, на короткую жесткую траву. Если я о чем-то и грустил, вспоминая родной дом среди холмов – а честно говоря, грустить там было не о чем, – так это о погоде. О бесконечных днях, полных тумана и блестящего дождя. Здесь были долгие месяцы изнуряющей жары и короткие, сухие зимы.

Надо полагать, что под «этим лицом» она подразумевает не меня, хотя я и нарочно спрятался за чашкой кофе. Я осторожно обернулся.

Там сидел владелец и шеф-повар ресторана Матадзи Мокава. Он, как всегда, дремал на своем обычном месте в углу зала. Этот старик – двоюродный дед Михоси. Благодаря своей серой вязаной шапке и серебристо-седым усам он выглядел строгим, но стоило ему открыть рот, как оттуда вырывался легкомысленный псевдокиотский диалект. Все, что он делал в часы работы кофейни, – дремал, иногда готовил свой фирменный яблочный пирог и подсаживался к молоденьким посетительницам. Мне кажется, что рано или поздно кто-то из них отыграется на нем, насыпав в его полуоткрытый рот обжаренные кофейные зерна.

Оглядываясь назад, я думаю, что лучше бы принял предложение Калсанга. У него всегда была в запасе отличная трава, а не та, которая сводит людей с ума. Я, конечно, слышал истории о различных выходках в общежитиях, связанных с наркотиками. Этот фольклор передавался из уст в уста, год за годом, собираясь в архивы и обрастая новыми впечатляющими подробностями. Например, о парне, который три дня без перерыва повторял свое имя – Карма-Карма-Карма, – потому что ему казалось, что если он замолчит, то перестанет существовать. Или о том, как убойная смесь травы, дешевого клея и еще более дешевого алкоголя убедила одного экономиста в том, что он может летать. Он бросился с балкона и приземлился на клумбе, уделавшись грязью, но только чудом не искалечившись. Другой съел три дюжины омлетов в соседней придорожной дхабе. (Владелец, Моханджи, говорил, что этот негодяй все еще должен ему денег.) Совсем недавно особенно мощная смесь из Манали заставила историка, живущего этажом выше, поверить, что он может видеть призраков. Они болтаются у наших кроватей, сказал он, и наблюдают за нами, пока мы спим.