Давид Кон

Сделка обреченных

© Кон Д., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Часть первая

1

Включилось табло с нарисованным привязным ремнем, и приятный голос сообщил, что самолет начал снижение, чтобы через полчаса совершить посадку в аэропорту Тель-Авива, который встретит пассажиров ясной погодой и температурой в двадцать семь градусов по шкале Цельсия.

«Почему совершит посадку? – мысленно возмутилась Лиза, затягивая на талии привязной ремень. – Откуда такая уверенность? Неужели они не боятся сглаза? Ведь можно выражаться осторожнее. “Собирается совершить посадку” или “Должен совершить посадку”. Так нет же… “Совершит”. А если нет?» Она вздохнула, плотно прижалась спиной к спинке кресла и закрыла глаза. Скорость лайнера заметно снизилась, но моторы гудели ровно, и летящая махина явно не собиралась сваливаться в штопор, чего каждый раз при посадке боялась Лиза. Она открыла глаза и покосилась в иллюминатор. Крылья самолета подрагивали, но никакой критической ситуации пока не наблюдалось. Лиза собралась с духом и наклонилась к стеклу. Под ней плавно плыло зеленое море с точками катеров и яхт, уходящих от берега. За ними тянулись белые пенящиеся ниточки, тонущие в зелени волн. От ощущения высоты и пропасти под ногами у нее захватило дух. Лиза отпрянула от иллюминатора и проверила обстановку в салоне. Все нормально. Моторы гудят по-прежнему ровно, пассажиры тихо беседуют о делах, которыми они намерены заняться после посадки. «Со страхом надо бороться. Ему нельзя уступать. Ему нельзя поддаваться. Его надо преодолевать», – вспомнила Лиза указания доктора Вернье и вновь повернулась к иллюминатору. Самолет уже летел над городом. Под крылом неторопливо проплывали дома, зеленые пятна парков и дороги, забитые даже в этот ранний час автомобилями.

– Вот и Земля обетованная! – услышала Лиза. Обернулась к соседке и заставила себя улыбнуться.

Эта соседка, элегантная дама в белоснежном костюме и нежно-голубом батнике, скрасила Лизе пятичасовой перелет из Парижа и заставила хоть на короткие мгновения забыть, что они находятся в такой опасной для жизни штуке, как самолет. Перед взлетом соседка небрежно листала извлеченный из сумки свежий номер «Космополитена» и коротко кивнула в ответ на приветствие Лизы. Потом соседка с удивлением наблюдала, как Лиза тщательно подгоняет на талии привязной ремень и внимательно следит за каждым движением стюардессы, объясняющей правила пользования спасательным жилетом.

Но стоило Лизе повернуться к ней в фас, как насмешливый взгляд соседки сменился заинтересованным.

– Простите, вы ведь…

Она замялась, явно рассчитывая, что Лиза придет к ней на помощь. Но Лиза молчала, не желая попадать в неловкую ситуацию. Она не привыкла, что ее узнают. Ни на улице, ни в кафе, ни уж тем более в салоне самолета. Может быть, эта элегантная дама просто ошиблась.

– Вы модельер. – Соседка энергично тряхнула головой и помедлила, вспоминая фамилию Лизы. Это ей явно не удалось, но она продолжила: – Вы участвовали в показе Young fashion designers в Лондоне в декабре прошлого года.

Ситуация прояснилась, и Лиза решила помочь соседке.

– Я действительно участвовала в том показе. – Она протянула руку и представилась: – Лиза Вальдман.

– Точно! – Соседка энергично тряхнула ее руку и затараторила: – Как я могла забыть вашу фамилию?! Ведь именно вы были лучше всех. Я сказала тогда себе: «Ирэна, запомни эту красотку. Она скоро заткнет за пояс всех этих мэтров. И Рабана, и Готье, и, страшно сказать, самого большого Пьера». А ваш оранжевый комбинезон! Я им просто заболела. – Не выпуская руки Лизы, соседка закатила глаза и представилась: – Ирэна Грей. Я была на том показе по долгу службы.

Она открыла лежащую у нее на коленях белоснежную сумку с элегантными золотыми замочками. Опытным взглядом Лиза определила: модель Linda от Нэнси Гонзалес. Судя по качеству швов, явно не подделка. Соседка извлекала из сумки увесистый бумажник, а из него визитную карточку.

«Ирэна Грей. Телекомпания Квебек-TV, Монреаль, Канада. Главный режиссер», – прочла Лиза и подняла на соседку уважительный взгляд.

– Мы делали репортаж с того показа, – продолжила тараторить соседка. – И брали у вас интервью. Помните, черноволосый молодой человек. Это наш обозреватель по вопросам моды…

Лиза не помнила ни интервью, ни черноволосого молодого человека. Она пожала плечами и виновато улыбнулась.

– Простите. Это был мой первый большой показ, и я мало что помню. Все было как в тумане. Я помню, меня поздравлял сам Ральф Лорен, но не помню ни слова из того, что он сказал.

– Я понимаю вас. – Ирэна Грэй наконец выпустила руку Лизы. – Первый показ. Такое волнительное событие. А теперь вы летите на Oriental fashion в Иерусалим?

В голосе соседки звучало явное торжество. Они летят на одно и то же мероприятие. Значит, будет возможность познакомиться ближе.

– Нет, нет, – заторопилась Лиза, вновь чувствуя себя виноватой. – Я лечу в Израиль по совершенно другим делам. – Соседка не сводила с нее глаз, и Лиза поспешила добавить: – По личным.

Соседка разочарованно откинулась на спинку кресла и наконец выполнила настойчивое указание стюардессы пристегнуть ремень.

– Вы впервые летите в Израиль?

Лиза задумалась. Ее лицо приобрело то растерянно-удивленное выражение, которое появляется у взрослого человека, не знающего ответа на простой вопрос.

– Формально нет. Я была там шестнадцать лет назад. С родителями. Мне тогда исполнилось двенадцать. Родители решили сделать мне подарок – путешествие в Израиль. Мы ездили по стране. Но я почти ничего не помню. Какие-то картинки. Старые дома. Какая-то большая синагога. И в ней много мужчин. Они все в белом. Стоят, опустив головы в полной тишине, и что-то бормочут. А вот ни Тель-Авива, ни Хайфы почти не помню.

– И сейчас, шестнадцать лет спустя, вы решили восполнить этот пробел? – понимающе кивнула соседка. – Но уже без родителей.

Самолет тряхнуло, на мгновение погас и тут же зажегся свет. Лиза напряглась и ощутила, как дрогнул подбородок. То ли от воспоминаний, то ли от этой ужасной тряски небесной машины.

– Мои родители погибли, – шепнула она, взглянула в глаза соседке и пожала плечами, словно говоря: «Ничего не поделаешь». – Автокатастрофа. На трассе около Бордо.

– Простите, – смутилась соседка и положила ладонь на руку Лизы. – Мне очень неловко…

– Ничего! – Лиза, ощущая, что они уже находятся не на земле, заставила себя улыбнуться. – А что касается восполнения пробела, то, боюсь, мне будет не до экскурсий.

– Личные дела! – понимающе кивнула соседка. – Надеюсь, приятные.

– Вполне, – кивнула Лиза, не желая вдаваться в подробности.

В течение всего полета соседка пыталась оказать Лизе мелкие знаки внимания. Подавала поднос с едой от стюардессы, помогала повернуть в правильную сторону хоботок кондиционера. Взамен Лизе пришлось давать консультации по современным тенденциям в моде. По просьбе соседки она рассказывала о правилах ношения спортивных курток и о выборе ботильонов на тонкие щиколотки, советовала, как с помощью кушака зрительно уменьшить объем талии, и доказывала, что мужчина, согласно современным тенденциям, вполне может носить джинсы с классическим пиджаком и выглядеть при этом элегантно. Периодически Лиза вспоминала о важнейшем деле в любом полете – проверке звука работы двигателей. Она прислушивалась, пытаясь определить, нет ли в ровном гудении моторов каких-либо перебоев. Но назойливая соседка упорно возвращала ее к мыслям о коллекциях, выставках, подиумах и трендах.

Лиза не считала себя трусихой и не была таковой. Скорее наоборот. Поставщики материи и швеи считали ее весьма жесткой, а некоторые капризные манекенщицы даже грубоватой. Но полет на высоте десяти тысяч метров над землей лишал Лизу способности мыслить рационально, захватывал дух и доводил до сумасшествия. «Как можно не бояться, если моя жизнь зависит не от меня, а от тысяч деталей, от всех этих винтиков, трубочек, проводков и контактов. От людей, собиравших самолет и способных ошибиться, от заправщиков, которые могли залить в баки не то горючее, от техников, которые могли не заметить какую-то трещинку. Если я веду машину, я самостоятельно принимаю решения. Я могу снизить скорость и отказаться от обгона, могу затормозить на обочине, если понимаю, что мотор барахлит», – говорила она приятельницам, доказывающим, что поездка в автомобиле является гораздо более опасным предприятием, чем полет. Приятельницы смотрели снисходительно, и Лиза понимала, о чем они думают. С ее профессией без полетов ей не прожить. Она и не думала их избегать, ожидая, когда сбудутся предсказания о том, что со временем она привыкнет к самолетам и перестанет так остро реагировать на воздушные путешествия. Но полеты множились, а привычка все не приходила, и каждое путешествие сопровождалось нервным напряжением, которое приходило за сутки до полета и покидало ее через несколько часов после приземления.

Только перед самой посадкой, когда стюардессы собрали в специальные пакеты использованные стаканы и подносы, соседка, возможно, почувствовав настроение Лизы, откинулась на спинку кресла и взялась за свой «Космополитен».

В принципе, Лиза была ей благодарна. За беседами о юбках, аксессуарах и накидках обычно тянущееся время полета пролетело незаметно.

Лиза покосилась в иллюминатор. Огромная машина уже неслась над бетонной полосой, огражденной с двух сторон желтыми фонарями. Еще мгновение, и шасси коснулись бетона. В салоне раздались аплодисменты. Лиза с облегчением отстегнула ремень, не дожидаясь команды. «После того, как самолет садится, я становлюсь на редкость смелой», – улыбнулась она своим мыслям.

Ирэна сложила журнал и аккуратно уложила в свою коллекционную сумку.

– Если все-таки выкроите время и решите попутешествовать, позвоните. С удовольствием составлю вам компанию.

– Конечно! Это было бы прекрасно. Но…

Лиза вздохнула. Ирэна понимающе кивнула. Самолет замер у здания аэропорта. В салоне сразу стало шумно и тесно. Пассажиры метнулись к верхним полкам, срывая с них сумки и яркие пакеты с клеймом парижских магазинов беспошлинной торговли.

* * *

Лиза погрузила свой небольшой чемодан на металлическую тележку и покатила ее в сторону таможни. Конечно, попутешествовать было бы совсем неплохо. И эта разговорчивая телевизионная дива совсем не дурная компания. Но сейчас ей об этом нечего и думать.

Если бы не странный звонок, заставший ее врасплох вчера днем, она ни за что не уехала бы из Парижа. Во всяком случае, в эти дни. На носу неделя высокой моды Paris Fashion Week. Ее коллекция будет демонстрироваться в главном зале, сразу после коллекции Миучии Прада. О таком любой модельер может только мечтать. А она, вместо напряженной подготовки к показу, вдруг летит в Израиль, оставляя своих художников, свои модели и своих продюсеров в полной уверенности, что напряжение последних недель свело Лизу Вальдман с ума. Но поступить по-другому она не могла.

Звонок от Авраама Ашинзона раздался в ту самую минуту, когда она вернулась из пошивочного цеха, где пыталась доказать швеям, что, если они не увеличат темпы, модели будут готовы не раньше будущей зимы.

– Доброе утро, мадемуазель Вальдман, – услышала она в трубке скрипучий старческий голос. Будто кто-то назло всем окружающим открывал и закрывал давно не смазывавшиеся ворота. – С вами говорит Авраам Ашинзон из Иерусалима.

– Из Иерусалима? – переспросила она, подняла глаза на вошедшего в кабинет главного художника компании Жюля Перно, кивнула ему на кресло возле стола и ответила: – Здравствуйте!

– Я позволил себе побеспокоить вас, мадемуазель Вальдман, – продолжали скрипеть иерусалимские ворота, – потому что у меня к вам важное дело. Чрезвычайно важное.

– Простите, господин… – Лиза замялась, так как не запомнила фамилию собеседника. – Но не ошибаетесь ли вы? Важное дело ко мне?

– К вам, Лиза Вальдман, к вам.

– Но мы с вами не знакомы…

– Это неудивительно. – Ашинзон продолжал скрипеть в темпе движения уже отобедавшей улитки и, казалось, не замечал раздражения собеседницы. – Последние сорок лет я живу в Иерусалиме, так что мы никогда не встречались. Рассказать обо мне вам могла разве что ваша тетя Вардена.

– Тетя Вардена? – Лизе казалось, что сейчас она сойдет с ума от этого медленного и совершенно бессмысленного скрипа. Она сделала Жюлю страшные глаза, пожала плечами, дескать, семейные проблемы, ничего не поделаешь, и жестом предложила показать ей последние изменения в силуэтах.

– Тетя Вардена, – подтвердил иерусалимский собеседник. – Но, во-первых, она человек неразговорчивый, а во-вторых, вряд ли вас заинтересовал бы ее рассказ об Аврааме Ашинзоне.

Лиза чуть не выпалила: «Да уж», но сдержалась, твердо решив в ближайшую минуту выяснить, чего хочет от нее этот человек, который может себе позволить в сегодняшнем безумном мире никуда не торопиться.

– Простите, – сказала она, – чем я могу быть вам полезна?

– Лиза, вы должны прилететь ко мне, – ответил Ашинзон. Скрипучие ворота, по Лизиным ощущениям, на этот раз открывались особенно долго.

– Прилететь к вам? – Лизу поразила нелепость этого предложения, и она заговорила резче: – Куда это к вам?

– Я же сказал, – проскрипел Ашинзон, – что последние сорок лет живу в Иерусалиме.

– И вы хотите, чтобы я прилетела к вам в Иерусалим? – переспросила Лиза, чеканя каждое слово и наблюдая, как по мере приближения к концу фразы вытягивается лицо Жюля Перно.

– Да, – спокойно ответил Ашинзон. – Причем как можно скорее. Сегодня. В крайнем случае, завтра.

– Вы это серьезно? – Бесцеремонность неизвестного жителя Иерусалима не на шутку разозлила Лизу. Она поняла, что пришло время отбросить приличия и объяснить господину по ту сторону провода всю нелепость притязаний на ее свободное время, вернее, полное отсутствие такового.

– Вполне, – проскрипел Ашинзон. – Вполне серьезно. А чтобы вы не сомневались в необходимости откликнуться на мое приглашение, я скажу вам, что был ближайшим другом и помощником вашего дедушки Жана.

– Дедушки Жана? – упавшим голосом повторила Лиза, понимая, что ее разъяснения по поводу нелепости звонка и приглашения в Иерусалим откладываются на неопределенное время.

– Дедушки Жана, – подтвердил Ашинзон. – И я должен сообщить вам информацию, которую когда-то собирался сообщить вашему отцу, но не успел из-за его трагической гибели. Эта информация, которую я не могу доверить ни телефону, ни почте. Она касается тайны смерти вашего деда.

– Тайны? – удивилась Лиза. – О какой тайне вы говорите? Отец рассказал мне все о гибели дедушки Жана. В апреле тридцать пятого года он проезжал на поезде по территории Германии, и его арестовало гестапо. Больше о нем ничего не удалось узнать. Отец считал, что деда расстреляли сразу после ареста. Ни в одном из лагерей смерти мы не обнаружили его следов.

– Вашего деда не арестовывало гестапо, – скрипнул Ашинзон. – И это все, что я могу сказать по телефону. Лиза, завтра суббота. Я не могу просить вас лететь в этот святой день. Но в ночь с субботы на воскресенье из Парижа в Тель-Авив есть рейс. Если бы вы прилетели этим рейсом, а улетели вечером в воскресенье, вы не потеряли бы ни одного рабочего дня.

– Да, конечно, – пробормотала Лиза, машинально просматривая эскизы Перно и пытаясь сообразить, стоит ли доверять словам этого странного человека. – Просто у меня на носу показ коллекции. Сейчас мне не до выходных. Вот если бы недели через три… Я могла бы прилететь на несколько дней. Может быть, ваша информация подождет?

– Информация подождет, – вздохнул Ашинзон, помолчал и добавил: – Я не могу ждать.

– Вы? – В голосе Лизы невольно прозвучала насмешка. – Почему?

– Потому что я могу умереть в любую минуту, – ровным, ничего не выражающим голосом ответил Ашинзон. – Например, прямо сейчас, беседуя с вами. Или через час. А возможно, завтра утром. Я не боюсь смерти. За долгие месяцы моей болезни я смирился с уходом. К тому же мне 92 года, и я вполне могу подвести итог. И только тайна гибели вашего деда не дает мне спокойно уйти в могилу. Эта информация не должна умереть вместе со мной. И потому я вынужден вас поторопить.

Лиза молчала. Перно не сводил с нее напряженного взгляда, не понимая, что происходит.

– Лиза! – не выдержал Ашинзон. – Если вы считаете меня выжившим из ума маразматиком, наведите обо мне справки у тети Вардены. А потом примите решение. Просто знайте: ночной рейс вылетает из Парижа без четверти час и приземляется в Тель-Авиве в половине шестого утра. Мой водитель будет его встречать. Мне будет жаль, если вы не прилетите.

Лиза хотела сказать, что ей тоже будет жаль. Очень жаль. Но сейчас, когда до показа осталось всего… Нет, это невозможно. Она же ничего не успеет. Последние изменения. Два комплекта надо просто переделывать. Ее широкие юбки никуда не годятся. Лиза покосилась на эскизы Перно. А этот человек… Как его? Авраам Ашинзон. Похоже, он не в своем уме. От человека в таком возрасте нельзя требовать полной ясности мышления. И эта тайна, о которой он говорит, едва переводя дух, вполне может оказаться полной ерундой. А она потеряет день. Целый день, которого ей не хватит потом.

– Лиза! – еле слышно проскрипела трубка. Лизе показалось, что в этом скрипе прозвучал упрек. Неужели он все понял по ее молчанию, этот старичок из Иерусалима?

– Хорошо, – неожиданно для самой себя сказала Лиза. – Я прилечу.

Она положила трубку и подняла глаза на Перно. Художник смотрел на нее так, словно у нее над головой появилось чудесное сияние.

– Ты собираешься улететь? – спросил он тоном психиатра, убеждающего сложного пациента не выбрасываться из окна клиники. – Сейчас? Перед показом? Когда у нас еще нет утвержденных эскизов?

Лиза медленно разложила на столе рисунки. Жюль прав. Это абсолютное сумасшествие. Бросать все и мчаться в Иерусалим к неизвестному старику со скрипучим голосом. Но дедушка Жан… Он погиб за сорок два года до ее рождения, и о нем Лизе рассказывали отец и тетя Вардена. В детстве Лиза любила рассматривать большой альбом тетки в темно-коричневом бархатном переплете. К жестким страницам альбома были приклеены пожелтевшие фотографии. На фотографиях дедушка Жан выглядел стройным человеком высокого роста. Он был одет то в официальный фрак, то в светлый смокинг, то в домашний халат. Дед фотографировался с бабушкой Лизы, фотографировался со всей семьей, отдельно с детьми – тетей Варденой и отцом Лизы на руках. Были в альбоме фотографии, на которых Лиза могла узнать только деда. «Это его друзья и сослуживцы, – говорила тетя Вардена и неизменно добавляла: – Он был большим человеком, Лиза. Вот видишь, рядом с ним Давид Бен-Гурион. Он держит твоего деда под руку. Совсем молодой! Бен-Гурион очень любил твоего деда». Лиза с уважением смотрела на невысокого короткостриженого человека с густыми бровями и думала о том, что когда-нибудь и эта фотография поблекнет и у ее внуков не будет даже этой памяти о Жане Вальдмане. Повзрослев, Лиза слушала рассказы отца, занимавшегося поиском следов дедушки Жана. На все запросы в Берлин отец неизменно получал вежливый ответ: «Имя Жана Вальдмана в списках арестованных или расстрелянных службами безопасности Третьего рейха не значится». Отец читал эти официальные бумаги, и глаза его становились грустными. «Ничего, Лизонька, – говорил он и прижимал к себе голову девочки. – Мы найдем его. И когда-нибудь положим цветы на его могилу».

Лиза еще раз переложила эскизы на столе.

– Я вернусь в воскресенье вечером, – сказала она, стараясь говорить как можно более спокойно. – В конце концов, нам всем надо развеяться. Завтра утром мы утвердим эскизы, дадим задание швеям и устроим себе маленький отдых. Всего на сутки. – Лиза подняла глаза на Перно и добавила: – Мы все успеем, Жюль. Я тебе обещаю.

Перно нашел в себе силы промолчать. Молча кивнул и втянул голову в плечи так, что сразу стал похож на диковинную хищную птицу.

…Миновав таможню, Лиза вышла в зал и поморщилась от яркого света. Сотни встречающих высматривали в толпе пассажиров своих близких, а высмотрев, отчаянно махали им руками и букетами. Лиза пошла сквозь толпу, толкая перед собой тележку. Настроение после полета почему-то было скверное, Лиза даже жалела, что согласилась на поездку. Как сказал Жюль Перно, «поддалась на эту авантюру».

Плакатик «Лиза Вальдман» она увидела сразу, как только выбралась из толпы. Высокий молодой человек в жилете защитного цвета с десятком карманов держал плакатик над головой, скользя по лицам людей равнодушным взглядом. Лиза дотолкала тележку до носков его светло-коричневых ботинок, и только тогда он наконец остановил на ней взгляд.

– Я Лиза Вальдман, – сказала Лиза.

Молодой человек искренне и широко улыбнулся, ловко отправил свой плакатик в урну и протянул руку.

– Здравствуйте! Меня зовут Даниэль.

Лиза пожала узкую жесткую ладонь.

– Пойдемте скорее. – Парень ухватился за ручку тележки и решительно ее толкнул. – Может, успеем добраться до пробок. – Он покосился на часы и покачал головой. – Хотя теперь уже вряд ли.

Лиза виновато развела руками, словно извиняясь, что самолет прилетел в столь неудачное время. Даниэль ловко катил тележку сквозь толпу, не забывая поглядывать через плечо на Лизу.

– Как долетели? – спросил он, видимо вспомнив о полученном указании быть с гостьей полюбезнее.

– Прекрасно, – нетерпеливо буркнула Лиза. – Как себя чувствует господин Ашинзон?

Не сбавляя хода, молодой человек покрутил в воздухе ладонью, что, вероятно, могло означать «более-менее», и затолкал тележку в просторный лифт.

– Мой самолет в Париж вылетает в девять вечера, – напомнила Лиза.

– Я знаю. Нам надо быть в аэропорту в начале седьмого. У вас совсем мало времени.

Даниэль уверенно вел тележку по парковке, ловко лавируя между машинами. Наконец он остановился у новенькой «БМВ» темно-синего цвета.

– Садитесь! – пригласил Даниэль и потащил чемодан к багажнику.

2

Авраам Ашинзон оказался вовсе не полуразвалившимся существом с трясущимися руками и слезящимися глазами, каким его представляла себе Лиза. И передвигался он не в коляске, а ходил сам, правда, ставил ноги очень осторожно, словно опасался наступить на что-то скользкое или горячее. Ашинзон встретил Лизу во дворе большого двухэтажного дома, распахнул дверь автомобиля и галантно подал ей руку. Лиза выбралась на твердую почву и с удивлением обнаружила, что при своих ста семидесяти сантиметрах она ниже старичка примерно на голову. И его голос был вовсе не таким скрипучим, как ей показалось по телефону.

– Прошу вас, Лиза, – проговорил Ашинзон и строго взглянул на выбравшегося из машины Даниэля. – Отнеси чемодан мадемуазель Вальдман в ее комнату.

Лиза вошла в дом и с удовольствием втянула носом воздух. В доме уютно пахло ванилью и какой-то болотной травой. «Опьяняющий аромат, – подумала Лиза. – Если в гостиной еще и зеленые занавеси, то ощущение леса будет полным».

Занавеси оказались не зелеными, а ярко-желтыми. Но эта яркость не мешала, а удивительно сочеталась со старинной тяжелой мебелью красного дерева. Ашинзон усадил Лизу в огромное кресло. Сам сел напротив. По бисеринкам пота, выступившим у него на лбу, Лиза поняла, каким трудом далось ему передвижение по дому. Несколько секунд старик молчал, то ли переводя дыхание, то ли пытаясь справиться с приступом боли. Наконец он поднял голову и сказал:

– Сейчас я познакомлю вас с Рахель.

Ашинзон достал из кармана небольшой пульт и нажал кнопку, вмонтированную в его гладкую белую крышку. Через несколько секунд дверь приоткрылась и в комнату вошла высокая женщина в белом переднике и строгом синем платье.

– Рахель, познакомься с госпожой Лизой Вальдман. И покажи ей ее комнату.

Женщина улыбнулась Лизе тонкими губами, церемонно склонила голову и жестом предложила следовать за ней.

– Я буду ждать вас в гостиной через тридцать минут, Лиза, – вслед им сказал Ашинзон.

Лиза кивнула и пошла вверх по лестнице вслед за Рахелью.

* * *

Комната Лизе понравилась. Просторная, светлая, с балконом, выходящим на Старый город. Стены комнаты были выкрашены в светло-салатовый цвет. «Красота!» – восхитилась Лиза, глядя из окна на дома из одинакового белого камня, на древнюю стену и золотой купол, возвышающийся над ней. Она открыла чемодан, достала банный халат, тапочки, пакет с туалетными принадлежностями. Расстегнула платье, и оно упало с плеч на яркий ковер, в котором преобладали разные оттенки зеленого. По пути в ванную Лиза остановилась перед зеркалом. «Хороша! – подумала она и подмигнула своему отражению. – Длинные ноги, красивые бедра, узкая талия. Недаром эта дама в самолете назвала ее «красоткой». А как прекрасно смотрятся рыжие волосы на фоне зеленой стены. Это сочетание цветов стоит использовать в коллекции».

Мысль о коллекции успокоила. «Все в порядке, – подумала Лиза. – Если даже здесь я не забываю о делах, значит, в Париже все будет хорошо. А как-то все сложится в Иерусалиме?!»

Лиза накинула на плечи халат, вынула заколку, и длинные волосы рассыпались по плечам. Как-то все сложится в Иерусалиме? О чем расскажет ей Ашинзон? Лиза с удивлением поняла, что сейчас это ее почти не волнует. Даже если Авраам Ашинзон болен всеми старческими недугами, вместе взятыми, включая склероз и болезнь Альцгеймера, завтра утром она будет дома. И все потечет как прежде.

У двери в ванную Лиза остановилась. Какое-то странное чувство вдруг подсказало ей, что все уже не потечет как прежде. Но Лиза решила об этом не думать. Она потянула бронзовую ручку в форме человеческой ладони и вошла в ванную.

* * *

Когда Лиза спустилась в гостиную, Авраам Ашинзон по-прежнему сидел в кресле, но на столике перед ним стоял поднос с фруктами и графин со светло-желтой жидкостью, в которой плавали какие-то травинки и кубики льда.

– Выпьете лимонаду? – Ашинзон открыл глаза и протянул руку к графину. Рука подрагивала, и Лизе вдруг показалось, что со стариком сейчас произойдет что-то страшное и он не успеет рассказать ей то, ради чего она оторвалась от своей коллекции и проделала долгий путь из Европы в Азию.

Ашинзон словно прочел ее мысли.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Я в полной форме.

Он дотянулся до графина, разлил лимонад по бокалам и откинулся на спинку кресла.

– Благодарю вас, Лиза, за то, что приехали, – сказал Ашинзон. – И позвольте приступить сразу к делу.

– Конечно! – Лиза с облегчением кивнула.

– Вы знаете, кем был ваш дедушка Жан? – спросил Ашинзон, раскрывая альбом с фотографиями, лежащий на низком столике около кресла.

Альбом был очень похож на альбом тети Вардены, только обложка была не темно-коричневой, а ярко-синей.

– Видите ли… – Лиза замялась.

– Авраам, – пришел ей на выручку Ашинзон. – Вы можете называть меня Авраамом.

– Видите ли, Авраам, – Лиза пожала плечами, – мне было всего шестнадцать, когда погибли мои родители. Отец часто рассказывал мне о дедушке Жане. Но я не уверена, что в те годы папа рассматривал меня как взрослого серьезного человека. Я знаю только то, о чем сказала вам по телефону.

– Жан Вальдман был первым секретарем европейского отдела Всемирного еврейского агентства, – проговорил Ашинзон настолько торжественно, будто приглашал первого секретаря европейского отдела на трибуну митинга. – В начале тридцать четвертого года стало понятно, что над евреями Германии нависла смертельная угроза. Над всей общиной. Над богатыми и бедными, над сторонниками коммунистов и приверженцами национал-социализма, над религиозными и светскими. Евреи это понимали и пытались покинуть Германию. Но нацисты препятствовали их отъезду. Негласно. Не давали продавать имущество, запугивали. А тех, кто все-таки решался на отъезд, начали отправлять в концентрационные лагеря. Тогда никто не знал, что есть такие лагеря. Просто люди исчезали. Целыми семьями. Бесследно. Мириться с этим Еврейское агентство не могло. И было принято трудное, но единственно верное в тех обстоятельствах решение – пойти на переговоры с нацистами. Переговоры велись не напрямую, а через посредников. Сначала посредниками были дипломаты посольства Швеции в Берлине, а затем – Ватикан. Речь шла о спасении евреев Германии. Никто тогда не думал, что через пять лет опасность нависнет над всеми евреями Европы.

Ашинзон перевел дух. Дверь комнаты открылась, и на пороге появилась Рахель.

– Через несколько минут я подам завтрак в столовую, – объявила она и повернулась к Лизе: – Мы едим на завтрак только творог, круассаны и мармелад, мадемуазель. Но вам я могу сделать омлет.

– Благодарю вас, Рахель, – улыбнулась Лиза. – Я перекусила в самолете, так что круассан и чашка кофе меня вполне устроят.

Рахель кивнула, и дверь закрылась.

– Переговоры прошли успешно, – продолжил Ашинзон. – Нацисты согласились выпустить евреев из Германии. Но потребовали за каждого выезжающего взрослого еврея 10 тысяч долларов. Еврейское агентство было вынуждено согласиться на эти условия. Всего должно было выехать 450 тысяч человек, не считая детей.

Лиза закусила губу, пытаясь в уме перемножить эти цифры.

– Это четыре с половиной миллиарда долларов, Лиза, – улыбнулся одними губами Ашинзон. – По тем временам совершенно нереальная, огромная сумма. Но выхода не было. Еврейскому агентству пришлось согласиться. Сотрудники агентства отправились по всему миру с подписными листами. Они работали год. И они собрали эти деньги. Никто не отказался дать столько, сколько может. От нескольких долларов до миллионов. Евреи были готовы выкупить своих братьев из нацистского ада. Оставалось только подписать договор.

Ашинзон протянул руку, взял бокал и сделал большой глоток. Лиза смотрела на него, затаив дыхание.

– От имени Германии договор должен был подписать рейхсканцлер Адольф Гитлер. Сначала немцы хотели, чтобы договор подписал кто-то из его соратников. Гесс или Геринг. Но нам удалось настоять на том, чтобы это был сам Гитлер. Только его подпись гарантировала евреям беспрепятственный отъезд. Гитлер согласился, но настаивал на том, что соглашение будет тайным. Любая огласка давала ему право остановить эмиграцию. Он не желал, чтобы народ Германии заподозрил его в сговоре с евреями. Или, не дай бог, в сочувствии им. Евреи должны были просто тихо исчезнуть. Испариться. А Германия стать богаче на четыре с половиной миллиарда долларов. И потому, конечно, не могло быть и речи о гласной церемонии подписания договора. Ни один журналист не должен был пронюхать, что канцлер Великого рейха ведет переговоры с представителями евреев. Более того, что он встречается с ними и подписывает какой-то договор. И тогда был придуман план…

Дверь распахнулась, и на пороге вновь стройным тополем встала Рахель.

– Завтрак готов! – торжественно объявила она. – Прошу к столу.

Лиза хотела было сказать, что завтрак подождет, но, взглянув на Ашинзона, передумала. Долгий монолог утомил старика. Он тяжело дышал, на щеках выступили красные пятна, подбородок подрагивал. Рахель молча стояла в дверях. Ашинзон перевел дух и кивнул.

– Продолжим после завтрака. – Он повернулся к Лизе. – Прошу вас, мадемуазель.

Тяжело опираясь на подлокотники, старик поднялся и пошел к выходу, осторожно ставя ступни, обутые в мягкие войлочные туфли.

3

Завтракали вчетвером. Кроме Авраама, Лизы и Рахели, за столом сидел мрачный старичок, не произнесший за время завтрака ни слова и бесцеремонно разглядывавший Лизу совершенно безумными глазами цвета морской волны.

Молчала и Рахель. Но в отличие от мрачного старика она не отрывала глаз от тарелки, в которую с самого начала положила горсточку творога и чайную ложку мармелада. Зато Ашинзон говорил за троих. После чашки кофе его усталость сняло как рукой. Старик рассказывал анекдоты и обсуждал израильских политиков, намазывал мармелад на кусочек жареного хлеба и объяснял, что именно сахар пробуждает активность клеток головного мозга и потому называть сахар «белой смертью» могут только злоумышленники. Лиза с удовольствием съела горячий круассан и выпила черный кофе. Она бы с удовольствием добавила в кофе немного молока, но молоко стояло около мрачного старичка, а обращаться к нему Лизе не хотелось. Наконец Ашинзон тщательно промокнул губы и поднял глаза.

– Мы можем продолжать, – сказал он. – Если, конечно, вы уже поели, мадемуазель.

– Благодарю вас. – Лиза отодвинула пустую чашку. – Я уже поела.

Лиза поднялась из-за стола и в сопровождении Авраама пошла в гостиную. У самой двери она оглянулась. Мрачный старичок смотрел на нее. Лизе показалось, что в его безумных глазах светится ненависть. Лиза смутилась. За что этому человеку ненавидеть ее? Сев на прежнее место в гостиной, Лиза легко кивнула в сторону столовой и спросила:

– Кто этот человек?

– Мой брат Лео. – Авраам вздохнул. – В нашей истории он тоже сыграл определенную роль, и до нее мы скоро дойдем.

– Он ваш младший брат?

– Лео старше меня на три года. Он родился в тысяча девятьсот десятом. В Могилеве. Тогда наша семья еще не перебралась в Париж. Но, если позволите, я продолжу.

Лиза откинулась на спинку кресла и кивнула.

– Итак, стороны приступили к разработке плана встречи, – продолжил Авраам точно с того места, на котором прервал свой рассказ до завтрака. – Подписание договора не могло состояться в Германии. Нацисты не могли допустить приезда в свою страну делегации Еврейского агентства или даже его высокопоставленного представителя. Это могло стать известно прессе. Не германской. За прессу Германии нацисты были спокойны. Но закрыть рты журналистам других стран они тогда еще не могли. В то же время подписание договора не могло состояться и в другой стране. Ведь визит немецкого канцлера был событием слишком заметным, и его встреча с представителем агентства могла получить нежелательную огласку.

– Так как же? – вырвалось у Лизы. После крепкого кофе ей отчаянно хотелось закурить, но она не решалась попросить разрешения.

– И тогда было найдено решение простое в своей гениальности. Встреча должна была состояться в поезде. В Восточном экспрессе, который, как известно, выходит из Парижа, проходит по территории Германии и дальше – по Восточной Европе до Стамбула. Представитель агентства должен был сесть на поезд в Париже, заняв, разумеется, отдельное купе. В Потсдаме в поезд садились агенты германских спецслужб. В их задачу входила проверка документов представителя агентства и его личный досмотр. Разумеется, у представителя агентства не должно было быть никакого оружия. Гитлер должен был сесть в поезд на подъезде к Берлину. До следующей станции Фюрстенвальде было полтора часа. За это время подписывался договор. В Фюрстенвальде Гитлер выходил из поезда, а наш представитель ехал дальше до Стамбула, откуда возвращался в Париж самолетом с подписанным договором. Таков был план.

Ашинзон замолчал, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Лизе показалось, что старику нехорошо. Она коснулась его руки. Авраам не шелохнулся. В груди Лизы колыхнулась холодная змея и ударила хвостом где-то в районе сердца. Она вскочила.

– Что с вами?!

Ашинзон открыл глаза.

– Простите, что напугал вас, – сказал он. – Небольшой приступ. Но уже все в порядке. Давайте продолжать. Встал вопрос о том, кто будет подписывать договор со стороны Еврейского агентства. Нацисты выдвинули условие – это должен быть высокопоставленный чиновник, но не член высшего руководства. Ведь скрыть поездку в Стамбул Бен-Гуриона или Вейцмана было невозможно. Кроме того, они всегда путешествовали в сопровождении секретарей, помощников. Любое их перемещение в одиночку сразу привлекло бы внимание. И тогда было принято решение, что договор подпишет…

– Мой дед, – вырвалось у Лизы.

– Ваш дед, – кивнул Авраам. – Первый секретарь европейского отдела. Он часто ездил по Европе, и его путешествие в Стамбул никого не удивило бы.

– А у него разве не было помощника? – спросила Лиза.

– У высшего руководства агентства было по нескольку помощников и секретарей. И посвящать в курс дела всех этих людей было опасно. А у Жана Вальдмана был всего один помощник. Этим помощником был я! – Авраам поднял на нее глаза, и в них на мгновение вспыхнул давно угасший огонь страстей и авантюр. – Мне было двадцать два года. Я был молод и готов умереть за счастье своего народа. Меня посвятили в курс дела. Я знал, для чего Жан едет в Стамбул. Более того, я должен был проводить его в Париже и встретить в Стамбуле.

– Кто еще знал о подлинной причине поездки деда?

– Тогда мне казалось, что о поездке Жана не знал никто. – Авраам кивнул, словно подтверждая, что Лиза на правильном пути. – Все это держалось в строгой тайне. Но сегодня я понимаю, что об этой тайне знало довольно много людей. Все высшее руководство агентства. Ну, это естественно. Кроме того, агентство контролировало состав с момента его отправления из Парижа. Несколько наших людей ехали под видом коммерсантов до Стамбула или до Бухареста. Они должны были отслеживать ситуацию изнутри, держась, разумеется, подальше от двенадцатого вагона, в котором ехал ваш дед. Ведь в поезде было немало агентов гестапо, и любое их подозрение могло сорвать сделку, от которой зависели жизни сотен тысяч евреев и их детей. Наши люди наблюдали за поездом и извне. В Потсдаме, в Берлине и в Фюрстенвальде. Кстати, мой брат Леон со своей группой наблюдал за вокзалом в Фюрстенвальде и должен был сообщить в Париж о том, что Гитлер покинул состав.

– То есть о поездке деда знало не меньше двух десятков человек. – Лиза покачала головой.

– А может быть, и больше, – кивнул Авраам. – Но, во-первых, они знали не обо всей операции, а только о том, что каждый из них должен делать на своем конкретном участке. Во-вторых, это были верные и не раз проверенные люди. Они понимали, насколько важна операция, которую они прикрывали.

– И что же произошло дальше?

– Я провожал вашего деда в Париже 12 апреля 1935 года. У него был билет на место номер 16 в восьмом купе двенадцатого вагона. Я занес в купе его чемодан и вышел на перрон. Окно купе было открыто. Жан долго смотрел на меня, потом сказал: «До встречи в Стамбуле!» Мне показалось, что его что-то гнетет. Я спросил: «Что тебя волнует? Ведь все уже оговорено, осталась простая формальность». Он улыбнулся и кивнул. «Все будет в порядке. Мы спасем наших братьев. А это – главное». И тут поезд тронулся. Мы махали друг другу руками, и я шел за поездом, пока не кончился перрон.

– У вас было дурное предчувствие? – спросила Лиза.

– Нет. – Авраам решительно мотнул головой. – Напротив, мне казалось, что все завершится благополучно. И дальше все шло без проблем. Поезд пересек границу. Наш человек сообщил из Потсдама, что в поезд сели четыре сотрудника центрального аппарата гестапо. Мы замерли в ожидании. Если хоть что-то вызовет их подозрение, Гитлер в поезд не сядет. И вот состав подошел к Берлину. Наши люди контролировали все подъезды к вокзалу. И вскоре мы получили сообщение, что Гитлер сел в поезд. Конечно, это произошло не на вокзале. Состав уже отошел от перрона, прошел метров двести и остановился. Бронированный «Майбах» Гитлера подъехал прямо к составу, и немецкий канцлер поднялся по ступеням двенадцатого вагона вместе с четырьмя охранниками. Мы все облегченно вздохнули. Теперь оставалось ждать следующей остановки поезда. В Фюрстенвальде. Как я уже сказал, там за вокзалом и подъездными путями вели наблюдение мой брат Леон и его люди. Все произошло как в Берлине. Примерно за километр до станции состав остановился, к нему подъехал все тот же «Майбах». Четыре фигуры спрыгнули на насыпь и бережно сняли с подножки пятую. Через мгновение машина умчалась в сторону Берлина. Леон находился на вокзале и первым получил сообщение об отъезде Гитлера. Он уже хотел сообщить в Париж о благополучном завершении операции, но тут случилось неожиданное. Вокзал начали оцеплять гестаповцы. Как только состав остановился, несколько человек поднялись в двенадцатый вагон. Вскоре они вышли и вынесли из вагона черный клеенчатый мешок. Мешок унесли в здание вокзала в окружении солдат в черной форме. Леон видел, как следователь раскрыл мешок, фотограф сделал несколько снимков, затем мешок закрыли, уложили в машину «Скорой помощи» и увезли.

– Это было тело моего деда?

– Мы все были в этом уверены. Тем более что после отправления поезда наши люди сообщили, что его купе в двенадцатом вагоне пусто.

– За что они его убили?

– Этого никто из нас не знал. Переговоры после этого уже не возобновились. На запрос Ватикана о причинах срыва подписания соглашения гитлеровцы ответили, что более не намерены иметь дело с Еврейским агентством, не заинтересованы в переговорах и ни при каких условиях не дадут разрешения евреям Германии на свободный выезд из страны. А примерно через неделю Гитлер создал специальное управление по делам евреев, которое и начало разрабатывать план истребления всех еврейских общин Европы. В агентстве считали, что Жан сорвался, не выдержал и что-то сказал Гитлеру о его зверином антисемитизме. Может быть, даже дал пощечину. И охрана фюрера его застрелила.

– Вы поверили в эту версию? – усмехнулась Лиза.

Авраам откинулся на спинку кресла. На его лице появилось странное мечтательное выражение. Лиза поняла, что он перенесся мыслями в те далекие дни и пытается что-то вспомнить.

– Я знал вашего деда лучше, чем кто-либо другой, – медленно проговорил Авраам. – Он был очень выдержанным человеком. Особенно во всем, что касалось дела. И мне было трудно поверить в то, что Жан сорвался. Даже если учесть, что перед ним сидел самый страшный в истории враг нашего народа. – Он опять замолчал, поднял глаза к потолку и продолжил: – Но другой версии, другого объяснения того, что произошло, у меня не было. Пока…

– Пока… – Лиза подняла глаза на старика, словно призывая его не томить и говорить быстрее. – Случилось что-то еще?

– Я, как и должен был, встречал поезд в Стамбуле в терминале Сиркеджи. Я уже знал, что Жан не приехал, но сыграл неведение: заявил проводнику, что не могу найти своего дорогого друга. Проводник рассказал, что, к его великому сожалению, мой друг скончался в дороге от острого сердечного приступа и его тело было оставлено на территории Германии. Я был безутешен, и проводник позволил мне заглянуть в купе, в котором ехал мой друг. Я вошел в купе и на полу обнаружил темные пятна. Пользуясь тем, что проводник оставил меня одного, я отскреб с ковра, лежащего на полу купе, темно-бурые крошки. Вернувшись в Париж, я отдал эти крошки на экспертизу. Они оказались частичками крови. Но это была кровь второй группы. А у вашего деда, Лиза, была третья группа крови.

– Может быть, на полу купе была кровь двух людей? – Лиза пристально взглянула на Авраама. – Или нескольких человек?

– Я это проверил. – Авраам покачал головой. – Можете не сомневаться. Эта мысль пришла и мне в голову. Уже после того, как состав вернулся в Париж, я нашел его на запасных путях, пробрался в двенадцатый вагон и вырезал часть ковра, лежащего на полу в этом злополучном купе. – Авраам поднял глаза на Лизу. – Нет, Лиза. На ковре была кровь одного человека. Кровь второй группы.

– Вы хотите сказать, что в купе убили не дедушку Жана?

– Я ничего не хочу сказать, Лиза. – Авраам развел руками. – Я просто излагаю вам факты. Факты, которые я не успел сообщить вашему отцу и которые, как мне казалось, вы должны знать. А делать выводы… Это уже ваше дело. У меня на это просто не хватит времени.

Лиза кивнула. В голове у нее был полный кавардак. Метались какие-то обрывки мыслей, что-то вроде «Как же это?» и «Этого не может быть!». Ашинзон молча смотрел на нее, шумно вдыхая и выдыхая воздух. Лиза поняла, что старик ждет вопросов.

– Вы пытались навести о нем какие-нибудь справки?

– Конечно, – кивнул Авраам. – И лично, и по официальным каналам. Но на все запросы в германское посольство, в МИД Германии, в рейхстаг мы получили один-единственный ответ: согласно данным пограничной службы, Жан Вальдман пересек франко-германскую границу 12 апреля в поезде. Более он границу не пересекал, германскими властями не задерживался, никаких претензий к нему германские власти не имеют и, куда он исчез, не знают. По просьбе французского правительства ваш дед был объявлен в розыск в Германии. Но, как вы понимаете, никаких результатов это не дало.

– То есть мой дед бесследно исчез? – Лиза ощутила, как от этих слов по щекам пробежал холодок. Она промокнула платочком лоб и щеки.

– Ваш дед бесследно исчез, – кивнул Ашинзон. – Он вошел в поезд. Это я видел своими глазами. Но из поезда он не выходил. И мертвое тело, которое вынесли из поезда сотрудники гестапо в Фюрстенвальде, принадлежало не ему.

Лиза молчала. Она вспомнила одну из любимых фотографий дедушки Жана. Веселый, улыбающийся дед в сюртуке с развевающимися на ветру полами стоял на фоне моря и махал кому-то рукой. Лиза всегда представляла, что дед машет ей. Что же там произошло, в этом купе? Нет, это какая-то ошибка. Просто этот старичок перепутал группы крови. Нацисты убили ее деда. Убили за то, что он пытался спасти своих собратьев. И другой правды быть не может.

– Вы уверены, что в вагон поднялся Адольф Гитлер? – тихо проговорила Лиза.

– Конечно. Наши люди зафиксировали это точно. В поезд в Берлине поднялся канцлер Германии Адольф Гитлер.

– Пытались ли вы найти моего деда после войны?

– Пытался. – Ашинзон тяжело вздохнул, и Лиза поняла, что старик устал. – Поиск Жана – единственное, к чему я относился серьезно в этой жизни. Я хотел его найти, причем непременно хотел это сделать сам. За все то, что Жан сделал для меня. Именно поэтому я не успел рассказать все это вашему отцу. Но нацисты, судя по всему, уничтожили все данные о той встрече. Во всяком случае, в германских архивах мы не нашли ничего, что было бы связано с именем Жана Вальдмана.

Лиза подняла глаза на Ашинзона. Он шумно выдыхал воздух, и на его верхней губе поблескивали капельки пота.

– Вам надо отдохнуть, – сказала Лиза.

– Конечно, – кивнул старик. – Я отдохну. Только покажу вам несколько фотографий.

Он приоткрыл ящичек стола и быстрым движением извлек из него два пожелтевших кусочка картона. Лиза бережно взяла в руки один из них. В центре снимка стоял дед в светлом сюртуке, опираясь на трость. Но он не улыбался. Строго смотрел перед собой. А за его спиной застыл железнодорожный вагон с цифрой «12» на табличке около двери. У вагона Лиза разглядела человека в форме проводника, каких-то людей с чемоданами в руках…

– Это тот самый вагон? – спросила она.

Ашинзон кивнул.

– Этот снимок я сделал на вокзале. За минуту до того, как Жан поднялся в вагон. Агентство требовало полного отчета об операции.

Старик протянул ей вторую фотографию.

– А это ваш дед смотрит на меня из окна своего купе.

Лиза всматривалась в глаза, смотревшие прямо на нее, и вдруг ощутила какую-то странную привязанность к этому человеку. «Родственные чувства, – удивилась она. – Неужели они действительно заставляют нас ощущать нечто особенное к людям, которых мы никогда не видели и не знали?»

– Я могу взять эти фотографии?

– Конечно. – Старик прикрыл глаза. – Они ваши, Лиза. А теперь я действительно хотел бы отдохнуть. Моя машина и водитель в вашем распоряжении. Побродите по Иерусалиму, поезжайте в Тель-Авив. Ваш отец очень любил этот город. Рахель поможет вам составить план экскурсий.

Лиза взглянула на Авраама.

– Может быть, вызвать врача?

– Не беспокойтесь, Лиза. – Старик открыл глаза. – Врач мне не поможет. Просто попросите Рахель зайти. Мне действительно нужен отдых.

Лиза поднялась с кресла и, не выпуская из рук драгоценные фотографии, пошла к двери, стараясь почему-то ступать как можно тише.

4

На площади перед аэропортом имени Шарля де Голля Андрей Соколов сел в такси и назвал адрес отеля Roi de Sicile. Этот отель порекомендовали ему сослуживцы, охарактеризовав его как «очень приличный и совсем недорогой».

Немолодой водитель с худым аристократическим лицом в виде вытянутого овала и никак не сочетавшимися с ним пышными усами коротко кивнул и тронул свой «Рено» с места. Андрей смотрел в окно на пассажиров, катящих в разных направлениях свои чемоданы, и чувствовал, что эта картинка суеты и бешеного ритма совсем не угнетает, а только радует его. «Ах, где ты, где ты, где ты, мечта моя, Париж?! Поэтами воспетый от погребов до крыш», – промурлыкал Андрей слова известной песенки Д`Артаньяна из американской версии фильма о мушкетерах и усмехнулся. Известно, где Париж. Вон он, здесь, вокруг. И он приехал сюда не просто так, а по делам. Эта мысль почему-то была особенно приятна.

В последний раз он был в Париже всего неделю назад. Тогда в качестве преуспевающего бизнесмена Андрей занимал люкс в Hotel Ritz и делал все, что должен делать в Париже россиянин, не ограниченный в средствах: покупал золотые безделушки и шелковые галстуки, волочился за юными танцовщицами и просиживал все вечера в ресторанах с партнерами по бизнесу. Именно там, в ресторане Lido, когда подали устриц, ему и пришла в голову эта мысль: зачем? Зачем все это? Все эти отвратительные безвкусные устрицы, все эти безделушки, равнодушные, умело имитирующие страсть танцовщицы, рестораны, вечные разговоры о достигнутых успехах, единственная цель которых понежить свое требующее постоянного внимания эго. Он пытался отмахнуться от мысли, как от вредной и несущественной, но мысль возвращалась вновь и вновь, добавляя все новые и новые «зачем». Все это его почему-то так расстроило, что Андрей выбрался из-за стола и заявил, что «ему пора». Коллеги зашумели, в бокалы хлынула ледяная водка, но Андрей остался тверд, откланялся и вышел, провожаемый уважительным взглядом белобородого швейцара, получившего привычные пятьдесят евро «на чай».

Машину он отправил в отель, а сам пошел пешком, с удовольствием вдыхая всей грудью прохладный воздух. От Лувра Андрей спустился к Сене и пошел по набережной, касаясь ладонью каменных перил и скользя небрежным взглядом по мутным маслянистым водам великой реки. Неужели он собирается вот так прожить всю жизнь? Ему уже тридцать шесть. Сколько он еще протянет? Пусть еще столько же. Нет, мало. Хорошо бы еще лет пятьдесят. Как минимум. А еще лучше шестьдесят. Ладно. Пусть шестьдесят. Все равно это пустяк по сравнению с вечностью. И все шестьдесят лет он так и будет сидеть в кабаках, болтать ни о чем и делать вид, будто именно он диктует солнцу, когда оно должно начать свой подъем на небосклон. А ведь когда-то он считался перспективным ученым. Десять лет назад он защитил кандидатскую диссертацию о работе советской разведки в Юго-Восточной Азии. И его научный руководитель профессор Королев назвал эту диссертацию «очень интересной работой». А Королев слов на ветер не бросает. Это известно всем. Так что, не уйди он в бизнес… Стоп! Андрей остановился и помахал рукой плывущей по реке барже. Стоп! Все это ерунда, пьяная слезливость и вечное русское желание довести самоунижение до абсурда. Он, между прочим, уйдя из науки, не фантики собирал, а создал компанию «Эй. Си. Гласс». И производил, между прочим, не какую-нибудь ерунду, а линзы для очков. И сеть оптик открыл в сорока городах. И очки продавал дешевле, чем все конкуренты. А потом вышел на биржу и занялся недвижимостью и биржевыми операциями. А зачем? Андрей остановился. И действительно, зачем? Ведь он терпеть не может биржевые операции. И от недвижимости его воротит. Что же получается? Он зарабатывал деньги, не спал ночами, работал сутками, боролся с конкурентами и победил только для того, чтобы заниматься тем, чего он терпеть не может. Ерунда какая-то. Ну почему он должен заниматься этой проклятой биржей? Чтобы заработать? Зачем? Заработанных денег ему хватит на всю жизнь. А если еще продать «Эй. Си. Гласс». И компанию по недвижимости. И инвестиционную фирму. И положить деньги на закрытый счет. То годовой процент составит… Андрей привычно закрутил в голове цифры и остался доволен полученным результатом. И можно будет не заниматься биржевыми операциями. И не покупать недвижимость. А чем он будет заниматься? Летать в Париж, сидеть в ресторанах и волочиться за танцовщицами? «Что я и делаю сейчас без всех этих хлопот», – вспомнил Андрей фразу Жванецкого и улыбнулся. Нет. Если он действительно сможет освободиться от всей этой глупой текучки, он вернется в науку. И опять займется тем, что он любит, – историей разведки. Только не поздно ли? Сколько работ написано за тринадцать лет? Наверное, все архивы перепаханы сотнями новых исследователей. Ну и что? Для него нет места в науке? Такого не может быть. Если уж в бизнесе он сумел занять свой плацдарм. Конечно, будет непросто, но игра стоит свеч. Ведь только за письменным столом и у пыльных полок архивов он ощущал себя счастливым. К нему приходили ни с чем не сравнимые чувства поиска и познания истины, вдохновение и азарт, с которым не сравнится ни азарт казино, ни азарт поиска новой любовницы.

Нет, все это несерьезно. Как он уйдет из бизнеса? Как все бросит? Как продаст? Кому? Андрей остановился. Что значит «как уйдет из бизнеса»? Вот так, возьмет и уйдет. Ведь он хозяин своих дел и поступков. Только что, в ресторане, он доказал это всем. Теперь это придется доказать самому себе.

Андрей огляделся. Низкие тучи, нависавшие над Парижем, разошлись. В городе стало заметно светлее. «Может быть, это знак? – подумал Андрей. – Одобрение моих мыслей какими-то высшими силами?» Он улыбнулся небесам и подмигнул тому, кто сидит надо всем в бездонном мраке. Кажется, они друг друга поняли. Андрей запахнул плащ и быстро пошел по направлению к гостинице.

На следующее утро Андрей с удивлением обнаружил, что решимость изменить жизнь не только не исчезла, но стала еще более привлекательной. В тот же день он улетел в Москву и прямо из аэропорта поехал в институт. Отдел истории разведки Андрей нашел не без труда. Теперь он размещался на третьем этаже, а не на пятом, как тринадцать лет назад. Люди в отделе работали новые, молодые и не склонные к долгим разговорам с неизвестными. О бывших сослуживцах Андрея они что-то слышали, но где они сейчас, не знали. И только когда он упомянул профессора Королева, оживились. Конечно, они знают Николая Павловича! Еще бы им не знать заместителя директора собственного института. Андрей обрадовался, поблагодарил коллег, угостил их сигаретами «прямо из Парижа» и спустился на второй этаж, где, по традиции, размещалось начальство.

Профессор Королев принял его сразу. Выбрался из-за стола, обнял, постучал ладонью по спине. «Вырос! Вырос! Изменился! К нам-то какими судьбами?» Услышав о желании Андрея вновь заняться наукой, стал серьезным и вернулся за стол.

– Что-то не получилось в бизнесе? – спросил он.

– Все получилось. – Андрей сел напротив, не сводя глаз с постаревшего лица своего научного руководителя. – Просто надоело. Хочется заниматься своим делом. – Он поднял взгляд на Королева и увидел в его глазах сомнение. – Это правда, Николай Павлович! Я не обанкротился, за мной не охотится налоговая инспекция, я не собираюсь укрываться здесь от следователей МУРа. Просто хочу вернуться.

Королев еще несколько секунд помедлил, словно пытаясь уговорить самого себя поверить бывшему любимцу. Наконец, его взгляд очистился, и Андрей понял: «Поверил».

– Что ж, Андрюшенька, – кивнул Королев. – Может быть, ты и прав. Жизнь коротка, чего ее тратить по пустякам. Что тебе рассказать о нас? После твоего ухода наступили тяжелые дни. Уже думали, институт закроют. Хоть и академический, а все равно. Зарплату не платили. Много людей ушло. Но удержались. На самом краю. Потом потихоньку выправилось. Бюджет появился, люди стали возвращаться. Твой отдел в последние годы очень активно работает. Архивы открылись, разведка всех интересует. Много диссертаций сделано. Так что тему для докторской подобрать будет непросто.

– Тему всегда непросто подобрать, – улыбнулся Андрей. – Только не может быть, чтобы у вас в запасниках ничего не было. Поделитесь?

Королев засмеялся.

– Эх, Андрюша, Андрюша, – сказал он. – Поделюсь, конечно, если ты серьезно решил вернуться. Я тебя как исследователя всегда ценил. И когда ты в бизнес ушел, сначала переживал. Потом, когда весь институт без зарплаты остался, переживать, конечно, перестал. Но часто вспоминал твое упорство. Наверное, оно и в бизнесе тебе помогло.

Андрей засмущался, но кивнул.

– Помогло, конечно, Николай Павлович. И знание тонкостей работы разведки тоже помогло. В бизнесе ведь как на войне. Без разведки не обойтись.

Королев стер с лица улыбку.

– Ты, я вижу, Андрюша, навоевался. Я рад, что ты решил вернуться. Даже поверить не могу, что все это серьезно.

– Серьезно, Николай Палыч. Еще как серьезно! Вы же меня знаете. Решил, значит, не отступлю. Теперь бы мне только тему найти.

– Я же говорю, упорный, – рассмеялся Королев. – Все ему сразу подавай. Только порог переступил, дай тему. Ладно. – Королев кивнул. – Есть у меня кое-что.

Королев открыл верхний ящик стола и достал из него папку.

– Вот, посмотри. – Он протянул папку Андрею.

Андрей осторожно раскрыл ее. В папке лежал пожелтевший лист бумаги. На Андрея пахнуло знакомым и полузабытым ароматом архива. Он положил папку на стол и прочел:

«Совершенно секретно!

Напечатано в одном экземпляре

Генеральному секретарю ЦК ВКП(б)

Товарищу Сталину И. (лично)

Донесение

Французская разведка готова к проведению известной Вам операции «Каталина». Операция назначена предположительно на 12 апреля. В силах нашей местной резидентуры способствовать как проведению этой операции, так и ее срыву. Жду Ваших указаний по этому вопросу.

Руководитель 7-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР А. Артузов».

Сверху листа наискосок шла резолюция, написанная известным Андрею твердым почерком Сталина. Андрей чуть сдвинул лист и прочел:

«Успех этой операции, равно как и ее провал, нам выгодны. Потому не рекомендую вмешиваться в ее проведение. И. Сталин».

Андрей осторожно закрыл папку и поднял глаза на Королева.

– Интересно.

– Интересно, – подтвердил Королев. – Но самое интересное то, что кроме этой бумаги об операции «Каталина» ничего нет. Ни в одном нашем архиве. Даже в личном архиве Сталина.

– Ни одного документа?

– Ничего. – Королев пожал плечами.

– А в архиве французской резидентуры?

– Тоже нет. Ни одного упоминания.

– Странно.

Андрей раскрыл папку и прочел документ еще раз. Это почерк Сталина. Сомнений нет. Хотя… Любой почерк можно подделать.

– Вы считаете, что… – нерешительно начал он.

– Исследовать эту историю было бы очень интересно, – кивнул Королев. – Все-таки неизвестная операция. Я решил было этим заняться. Но надо лететь в Париж, прорываться в тамошние архивы. Мне в моем нынешнем статусе это уже сложно. – Взгляд Королева стал виноватым. – Административная работа все время забирает. А вот ты…

– Я готов. – Андрей захлопнул папку. – Я могу вылететь в Париж завтра.

Королев рассмеялся.

– Теперь я понимаю, откуда твои успехи в бизнесе, Андрюша. Такой напор! Такие скорости! Но мы, увы, структура государственная, а значит, медлительная. До завтра не успеем оформить все документы.

– Ничего. – Андрей держал заветную папку двумя руками, словно кто-то намеревался ее отнять. – Вернусь, все оформим. Только письмо мне напишите, что я представляю институт.

Королев на мгновение замялся, словно у него в голове вновь мелькнула мысль, можно ли доверять Андрею после столь долгого отсутствия. Андрей не сводил глаз с лица своего научного руководителя и понимал, какая борьба сейчас идет в его душе. «Его можно понять, – подумал Андрей. – Вдруг я возьму письмо и использую его для какой-то аферы. Мало ли у нас таких случаев?!» Наконец Королев принял решение.

– Письмо напишу, – кивнул он. – И кое-какие телефоны дам.

Андрей оторвал от груди драгоценную папку.

– А этот документ? – осторожно спросил он.

– Забирай, – великодушно улыбнулся профессор. – Только копию сделать не забудь. Пусть это будет первым листом твоей диссертации…

…«Рено» мягко затормозил у тротуара.

– Отель Roi de Sicile, месье! – торжественно провозгласил таксист, глядя на пассажира в зеркальце, и зачем-то добавил: – Улица Риволи.