Эндрю Питерсон

На берегу Тёмного моря

Andrew Peterson, Joe Sutphin (ill.)

On the Edge of the Dark Sea of Darkness



© Сергеева В.С., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 202

* * *

Посвящается брату


Об Ануоте – коротко

Вот что гласят старинные сказания. Когда в первый день от сотворения мира (того самого, где происходит эта история) проснулся первый человек на свете, он зевнул, потянулся и произнёс, глядя на то, что первым попалось ему на глаза:

– А, ну вот.

Этого человека звали Дуэйн, и первым он увидел камень. Рядом, впрочем, сидела женщина по имени Глэдис, с которой Дуэйн постепенно нашёл общий язык. В последующие века этой первофразе учили детей, и внуков, и племянников – и так до тех пор, пока все живые существа, обладающие речью, не начали называть мир вокруг «Ануот».

Ануот состоит из двух континентов, разделённых водным массивом, который носит название «Тёмное море тьмы». К Четвёртой эпохе негостеприимные земли, лежащие к востоку от моря, получили название «Дань», однако к нашей истории они имеют мало отношения (за исключением того, что там зародилось Великое Зло, втянувшее почти весь Ануот в Великую войну).

Это было безымянное зло. Его так и звали – Наг Безымянный. Он правил, сидя в замке Трог, на самой высокой вершине Убийственных гор, и многое ненавидел в Ануоте, но сильнее всего – Верховного короля Ветрокрыла с острова Анниера. По какой-то неведомой причине Наг и его мерзкие орды двинулись на запад и захватили Сияющий Остров Анниеру, и там, вместе со своими благородными подданными, пал добрый король, и настал конец его дому.

Не удовлетворившись, безымянный Злодей (по имени Наг) выстроил флот и переправил свою ужасную армию на другой берег Тёмного моря тьмы, в Скри. Он покорил и разграбил эти земли за девять лет до начала нашей истории.

О континенте Скри – ещё короче

Весь континент Скри – это зелёные луга и равнины. Не считая, конечно, Каменных гор на севере. Они белы от снега, хотя когда снег тает, что-то зелёное там в конце концов появляется.

На юге сплошь лежат равнины Пален-Джобдж – несомненно зелёные. Не считая, конечно, Глибвудского леса. За равнинами тянутся Линнардские леса, доходя до самого края карты – если только её не составлял человек, обитавший в тех отдалённых краях.

Обитатели равнин, лесных опушек, гор и берегов великой реки Блап жили в мире и благоденствии. Не считая, конечно, вышеупомянутой Великой войны, которую они проиграли и которая в корне изменила всю их жизнь.

После поражения короли Скри и их приближённые – точнее сказать, все, кто претендовал на престол, – были казнены, а простые жители Скри научились выживать под игом Клыков Даня. Клыки расхаживали на двух ногах, как люди, и во многом походили на людей, не считая зелёной чешуи, покрывающей туловище, змеиной морды и двух длинных ядовитых клыков, торчащих из ненасытной пасти. Ещё у них были хвосты.

Когда Наг Безымянный покорил Скри, Клыки заняли все города и деревни и принялись собирать налоги и притеснять свободных скриан. Нет, жителей Скри никто не трогал – если к полуночи они успевали вернуться домой. И если не держали дома оружия и не жаловались, когда соседа вдруг увозили за море, откуда он больше не возвращался. Но кроме жестоких Клыков и постоянной угрозы смерти и пыток, в Скри, в общем, нечего было бояться. Ну, разве что Каменных гор, где бродили длиннозубые косматые бóмнубли с ненасытной утробой, да ещё Ледяных прерий (тем немногим смельчакам, которые жили на этих холодных пустошах, ежедневно приходилось сражаться с остроястребами). Равнины Пален-Джобдж на юге были и красивы, и безмятежны, не считая крысуков, шныряющих в высокой траве. Один фермер из Южного Торборо утверждал, будто видел крысука размером с мипа-однолетка, который, в свою очередь, ростом почти со взрослого хоркнея (а тот, как известно, немногим меньше кроблика).

До того как, ревя, низвергнуться с Фингапского водопада, река Блап течёт тихо и привольно. Она прозрачна как горный ручей; рыба, которая в ней водится, вкусна и безопасна. Не считая, конечно, тех многочисленных созданий, которые ядовиты на ощупь, а также рыбы-кинжала, которая, как известно, запрыгивает в лодки и насквозь пронзает даже самых дюжих рыбаков.

Об Игиби – в двух словах

На окраине городка Глибвуд, который расположился на утёсах, вздымающихся над Тёмным морем, стоял маленький домик, в котором жило семейство Игиби. Домик был самый простой, хотя необыкновенно уютный, очень красивый и опрятный (даже несмотря на то, что у Игиби было трое детей). А когда по вечерам в окнах горел свет, казалось, что домик светится любовью.

Что можно сказать о семье Игиби?

Не считая того, что они вечно засиживались до ночи за всякими интересными разговорами и пели, работая в поле, и того, что их дедушка Подо Рулевой любил сидеть на крылечке, пыхтя трубкой, и разных приятных мелочей вроде кружки с сидром зимним вечером, они жили не так уж счастливо. И даже очень несчастливо – потому что в Скри кишели Клыки Даня.

1. Едет Чёрная Карета

Джаннер Игиби лежал в постели, дрожа и зажмурившись. Он прислушивался к жуткому стуку Чёрной Кареты, которая катилась по дороге в лунном свете. Его младший брат Тинк похрапывал на верхнем ярусе кровати; сестрёнка Лили, судя по дыханию, тоже спала. Джаннер осторожно приоткрыл глаза и увидел белую как череп луну, которая ухмылялась ему в окно. Он изо всех сил старался не думать о плохом, но в голове у него звучал стишок, которым с давних пор в Скри пугали детей. Мальчик лежал в тусклом лунном свете, и губы у него шевелились сами собой.

Вдоль по берегу рекиЕдет Чёрная Карета,Скачет лошадь, мглой одета,На козлах злой возница.Крепче спи, моё дитя,Пусть она проедет мимо –А не то, неутомима,За тобой примчится.Ты покинешь милый домВ чёрном чреве ледяном.В тюрьме сырой, в краю чужом,Поставлен на колени,Вдали от родины не разОплачешь горько страшный час,Когда явились тени.Вдоль по берегу рекиЕдет Чёрная Карета,Скачет лошадь, мглой одета,Беда вот-вот случится.

Неудивительно, что Джаннер не смог заснуть, услышав слабый стук копыт и позвякивание цепей. Он живо представил себе ворон, которые то кружили над Каретой, то присаживались на крышу. Ему казалось, что он слышит хриплое карканье и хлопанье чёрных крыльев. Мальчик сказал себе, что у него просто разыгралось воображение. Но он знал, что каждую ночь Чёрная Карета останавливалась у домишки какого-нибудь бедолаги и навсегда увозила его детей.

Всего лишь неделю назад его мать оплакивала исчезнувшую девочку из Торборо. Сара Коблер была ровесницей Джаннера; они как-то раз виделись, когда Коблеры проезжали через Глибвуд. Но теперь Сару увезли навеки. В ту ночь она лежала в постели – точно так же, как Джаннер теперь. Наверное, она поцеловала родителей на ночь и помолилась перед сном. А потом за ней приехала Чёрная Карета.

Она бодрствовала в ту минуту?

Слышала ли она фырканье чёрных коней за окном, видела ли пар, вырывающийся из их ноздрей?

Её связали?

Она сопротивлялась, когда её заталкивали в Карету словно в пасть чудовища?

Но что бы ни делала Сара, ничего не помогло. Бедняжку разлучили с семьёй, и точка. Родители устроили по Саре поминки. Уехать в Чёрной Карете – всё равно что умереть.

Это могло случиться с кем угодно, в любой момент, и ничего нельзя было поделать – только надеяться, что Карета не остановится на твоей улице.

Стук копыт, потрескивание и позвякивание эхом отдавались в ночи. Чёрная Карета приближалась.

Неужели она повернёт на тропинку, ведущую к дому Игиби?!

Джаннер стал молиться.

Малыш, пёсик Лили, лежащий в изножье кровати, поднял голову и завыл, глядя на окно. Джаннер увидел сидящую на сухой ветке ворону. Он затрясся и натянул одеяло до подбородка. Ворона повернула голову и заглянула в окно. Она словно рассматривала мальчика с округлившимися от ужаса глазами, в которых отражался лунный свет. Джаннер замер, пытаясь как можно глубже уйти в недра постели, чтобы ворона его не заметила.

Птица сорвалась с ветки и улетела. Луну закрыло облако. Стук копыт и скрип Кареты стали стихать и постепенно смолкли совсем.

Джаннер лежал затаив дыхание. Он медленно выдохнул и услышал, как Малыш постукивает хвостом по стенке. При мысли о том, что пёсик тоже не спит, мальчику стало не так одиноко. Вскоре он заснул, и ему снились тревожные сны.

2. Навоз, молоток и картупель

Поутру все страхи развеялись.

Солнце светило ярко, утренняя прохлада постепенно сменялась дневным зноем, а Джаннер представлял, что он умеет летать. Он смотрел, как над пастбищем порхают стрекозы, и воображал себя стрекозой, пытаясь понять, что она видит и чувствует. Вот лёгкий порыв ветра отбрасывает стрекозу через весь луг, швыряет её направо и налево, то поднимает выше верхушек деревьев, то заставляет круто спускаться к самому морю… Джаннер думал: будь он стрекозой, он бы смеялся от радости (если стрекозы, конечно, умеют смеяться) – ведь тот, кто летает, не боится споткнуться. Джаннеру казалось, что в последние несколько месяцев он совсем разучился владеть руками и ногами. Кисти стали длиннее, ступни больше, и мать недавно пожаловалась, что он очень неуклюж.

Джаннер полез в карман и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, достал сложенный листок. В животе у него что-то вздрогнуло – совсем как в ту минуту, когда он нашёл эту бумажку неделю назад, подметая мамину комнату. Джаннер развернул листок и посмотрел на нарисованного мальчика, стоящего на носу небольшой парусной лодки. Мальчик был худощав и темноволос, он очень походил на Джаннера. В небе висели пышные белые облака, а волны осыпали лодку брызгами, которые были нарисованы так натурально, что, казалось, стоило их коснуться – и рисунок расплывётся от влаги. Внизу стояла подпись: «Мне двенадцать лет. Я провёл два часа в одиночку в открытом море. Лучший день в моей жизни».

Кто этот мальчик, написано не было, но Джаннер знал, что на рисунке изображён его отец.

Никто не говорил ему об отце – ни мать, ни дедушка. Джаннер мало что о нём знал. Но найти этот рисунок было всё равно что распахнуть окно в тёмной комнате. Джаннер окончательно убедился, что в мире есть нечто большее, чем перспектива до самой смерти жить в городке Глибвуд. Он раньше никогда не видел вблизи лодку. Он наблюдал за ними с утёсов – за точками, которые, оставляя за собой пенный след, похожий на белую ленту, устремлялись навстречу приключениям. Джаннер представлял себя на собственном корабле, он чувствовал на лице ветер и солёные брызги – точь-в-точь как мальчик на рисунке…

Джаннер вздрогнул и обнаружил, что стоит опершись на вилы по колени в колючем сене. Вместо морского бриза ему в лицо ударило облако мякины и пыли, в нетерпении поднятое конём по кличке Данни, запряжённым в повозку с сеном, которое нужно было отвезти в амбар. Джаннер трудился с самого рассвета и уже съездил туда-обратно три раза, желая поскорее закончить со своими обязанностями.

Городок праздновал День Дракона. Для Джаннера это был единственный повод порадоваться, что он живёт в захолустном Глибвуде.

Горожане целый год ждали Дня Дракона. Как будто все жители Скри съезжались в Глибвуд на праздник. Джаннер с восторгом думал про состязания и лакомства, странных людей из далёких краёв и драконов, поднимающихся из Тёмного моря тьмы…

Джаннер, насколько он помнил, ни разу за двенадцать лет не выезжал за пределы Глибвуда. День Дракона был для него редкой возможностью повидать свет – и отличным поводом быстро перевезти сено. Мальчик вытер пот со лба и с тоской посмотрел на стрекозу, которая зигзагами уносилась прочь. Он налёг на вилы и, охнув от натуги, забросил кипу сена в повозку. В то же мгновение Джаннер наступил на камень, засыпанный разбросанным на земле сеном, споткнулся и упал прямо в свежий конский навоз.

Мальчик вскочил, отплёвываясь и вытирая лицо. Данни, взглянув на него, фыркнул и принялся жевать траву – а Джаннер побежал умываться.

По ту сторону поля брат Джаннера Тинк (его настоящее имя было Кальмар) сидел верхом на коньке крыши, держа в зубах два гвоздя, а в руке молоток. Тинк пытался прибить отставшую доску, но так дрожал, что ему никак это не удавалось. В раннем детстве он пугался, даже когда дедушка сажал его на плечи; Тинк натужно хохотал, но глаза у него выпучивались от страха, пока он вновь не оказывался на земле.

Дедушка Подо всегда поручал латать крышу Тинку, поскольку считал, что мальчику нужно побороть страх. Но одиннадцатилетний Тинк никак не мог совладать с собой. Дрожа как лист, он вынул из зубов гвоздь и робко стукнул молотком, а потом посмотрел через поле и увидел, как Джаннер, споткнувшись, рухнул с головой в водопойную колоду. Тинку очень хотелось поскорей закончить и поиграть со старшим братом в зибзи[1] в честь Дня Дракона.

На крыше от Тинка не было никакого проку, зато по земле он бегал не хуже оленя.

От первого же удара деревянным молотком гвоздь выскользнул из пальцев. Тинк тщетно попытался подхватить его, покачнулся и в страхе лёг на живот, уцепившись за горячую от солнца крышу. Гвоздь и молоток поехали в разные стороны и упали на землю. Тинк застонал: теперь предстояло аккуратно добраться до лестницы и спуститься. А значит, праздничные развлечения откладывались на неопределённый срок.

– Ты ничего не потерял?

– Бросай сюда, – буркнул Тинк.

Послышался смех. Молоток, вращаясь, взлетел в воздух и упал на крышу рядом с ним. Мальчик набрался храбрости и дрожащей рукой схватил инструмент, прежде чем тот успел съехать обратно.

– Спасибо, Лили, – сказал он, стараясь говорить спокойно.

Лили снова села на крылечко у задней двери и принялась чистить картупель, что-то напевая под нос. Малыш лежал у её ног, в теньке, виляя хвостом и тяжело дыша.

Затем Лили поднялась, опираясь на маленький деревянный костыль, и смахнула с подола очистки. Подхватив ведро, она заковыляла к дому. Малыш бежал за ней.

Правая нога ниже колена у девочки была изогнута внутрь под странным углом – так, что ступня боком волоклась по полу. Но Лили давным-давно научилась ходить с опорой, и каждый год дедушка делал ей костыль побольше, попрочнее и покрасивее. Нынешний костыль Лили был вырезан из тиса и украшен по всей длине фиолетовыми цветочками.

Лили поставила ведёрко с чищеным картупелем на стол, рядом с мамой, которая возилась над огромным котлом похлёбки.

– Спасибо, детка, – сказала Ния, вытерла руки о передник и заправила выбившиеся пряди волос за ухо.

Она была высока и изящна, и Лили подумала: мама так красива, что простое платье кажется на ней королевским нарядом. Руки у Нии загрубели от многолетнего тяжёлого труда, но тем не менее они ловко заплетали Лили косы и нежно гладили сыновей по щеке, когда она целовала мальчиков на ночь.

– Позови-ка дедушку, – попросила Ния. – Он уже целый час торчит в саду, а это может значить лишь одно…

Лили рассмеялась:

– Швапы вернулись?

– Боюсь, что так.

Едва Ния повернулась к котлу, над головой что-то снова загремело. Она провела взглядом по потолку, следуя за звуком. За окном мелькнул молоток, а с крыши донёсся сдавленный стон.

– Сейчас подберу! – крикнула Лили, захромала к двери и бросила молоток Тинку.

Джаннер между тем вприпрыжку подбежал к дому, мокрый до пояса. Пахло от него ужасно, и следом летел целый рой зелёных мух.

Отправившись в сад, на поиски дедушки, Лили услышала, как мама, возмущённо ахнув, погнала Джаннера из кухни. И тут же его стукнул по голове упавший в очередной раз деревянный молоток.

3. Швапы в мешке

Одноногий дедушка Лили стоял на коленях и рычал. Со стеблей вокруг свисал мясистый красный картупель, из земли длинными рядами торчали круглые головки латука. Поветрушка, морковь и коринка – любимая ягода Лили – были ещё мокрыми от росы.

Дедушка Подо, как и Лили, неплохо управлялся с одной ногой – с той разницей, что вместо костыля у него была деревяшка ниже колена. Он никогда не рассказывал, как потерял ногу, но все и так прекрасно знали, что в бурной молодости дедушка был пиратом. Каждый вечер он развлекал внуков рассказами о своих морских приключениях.

Например, как однажды все восемнадцать человек команды захворали, поев несвежего свинокрыла, которого они отобрали у рыбаков вблизи Фубских островов. Подо был единственным, кто не притронулся к рыбе, и ему пришлось в одиночку вести корабль сквозь бурю, в то время как остальные маялись в трюме.

– И это было ещё не самое скверное, зуб даю! – утверждал Подо. – Куда хуже пришлось, когда меня чуть не накрыл военный флот. Пушки палили, а стрелы пронзали мою шевелюру! Видите, волосы до сих пор растут неровно. И по сей день, как только почую запах свинокрыла – так сразу хочется поднять паруса и бежать куда глаза глядят…

Дети визжали от смеха, а разволновавшийся Подо вытирал платком пот со лба.

Он и теперь делал то же самое, глядя сквозь побеги поветрушки.

– Деда? – позвала Лили.

Взмахнув сучковатой дубинкой, Подо резко развернулся. Длинноволосый, седой и растрёпанный, он походил на сумасшедшего колдуна.

– А? Осторожней, внучка, я чуть не стукнул тебя по голове колотушкой! – Тут его белые кустистые брови взмыли вверх, и он поднёс к губам скрюченный палец. – Швапы! – прошептал дедушка.

Из-за куста картупеля выскочила маленькая волосатая фигурка и взвизгнула.

Подо захромал за ней.

Малыш, который до этого весело потявкивал, утратил всякое самообладание и с лаем бросился в погоню.

Обычный швап размером чуть больше сконка[2]; он представляет собой меховой шарик с тонкими лапками, ростом примерно до середины икры (если мерить по уцелевшей ноге Подо). Удар дубинки попал в цель – мелкий вредитель так и отлетел, но тут из травы выскочил другой и длинными жёлтыми зубами яростно впился в дедушкину деревяшку. Первый швап врезался в дерево, рухнул наземь, тут же вскочил и запустил в старика камешком. Камешек попал Подо в лоб, и несколько мгновений тот стоял, ошалело мотая головой и пытаясь сбросить швапа, который увяз зубами в его деревянной ноге.

Швапы с писком бросились обратно в траву. Секунда-другая – и они появились вновь. Один держал в мохнатых лапках картупелину, а второй охапку моркови. Зверьки увернулись от дубинки и устремились в сад.

Подо зарычал и взмахнул дубинкой над головой:

– Бросай якорь, мерзкие грызуны!

Порыв ветра всколыхнул садовую листву и растрепал седые волосы Подо. Старый пират, яростно раздув ноздри, полной грудью вдохнул морской воздух. Швап, выглянув из-за куста коринки, снова запустил в него камнем. Подо взмахнул дубинкой – и камень полетел обратно. Швапы бросились в укрытие.

– Ага!

Некоторое время зверьки пищали и переговаривались.

Подо наморщил лоб. Опустив дубинку, он поднёс ладонь к уху, как будто мог понять швапов.

Вдруг в воздухе мелькнула большая красная картупелина и угодила ему прямо в лицо.

– Не троньте мой картупель! – крикнул Подо, сморгнул мякоть и отбил вторую картупелину дубинкой. – Не троньте мой картупель! – Старик бросился в заросли, яростно завывая.

Лили улыбнулась и захромала обратно к дому, откуда нёсся аромат завтрака.

Ния молча прошагала мимо неё в сад, сорвала два листочка перечной розы и вернулась на кухню, не обращая никакого внимания на лай Малыша, яростные вопли Подо и мелькающих в воздухе швапов.

Весь мокрый, вернулся Джаннер, которому наконец удалось отмыть от навоза лицо и волосы.

– Ну, так-то лучше, – сказала Ния, сдерживая улыбку. – Я уж думала, что твоё лицо скоро порастёт свежей травкой.

Покраснев, Джаннер сел на место.

Лили и Тинк старались не хихикать.

Придвинув стул, Ния села и, поставив локти на стол и опершись о них подбородком, стала наблюдать, как дети едят. Джаннер в глубокой задумчивости смотрел в окно. Тинк согнулся над своей тарелкой как коршун; он глотал горячие оладьи и сосиски, словно боялся, что они убегут. Лили жевала и теребила подол платья, что-то напевая и покачивая головой.

– Ешьте как следует, ребятки, впереди долгий день, – с улыбкой сказала Ния.

Дети широко распахнули глаза.

– Морские драконы! – хором воскликнули они.

Ния рассмеялась и встала:

– Сегодня летняя лунаРаспалась пополам,И золотая песнь слышнаВо мгле вечерней нам[3].

Да-да, как это бывает вот уже тысячу лет. Доедайте, и пойдём в город. Дела подождут.

Задняя дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Подо, потный и запыхавшийся.

– Швапы! – взревел он, потрясая мешком, в котором кто-то извивался и визжал. Подо стукнул по мешку дубинкой, и визг немедленно оборвался.

Малыш тявкал и подпрыгивал, прикусывая мешок.

– Двух мелких поганцев я упустил, но эти трое… – дедушка посильнее встряхнул мешок, – больше не станут жрать наши овощи, верьте слову! Паршивые воришки… – Вдруг заметив, что на него смотрят внуки и дочь, Подо кашлянул и произнёс уже спокойнее: – Ну, кончено дело. Я швырну их с утёса прямо в Тёмное море, вот только сперва съем оладью-другую, больно они у тебя вкусные, дочка.

Ния удивлённо открыла рот:

– Как можно бросать их в море?!

Подо почесал в затылке:

– Запросто. Возьму мешок – и… до свиданья. Прямо с утёса. Вот и всё.

Лили выпрямилась, с вилкой в руке и выражением ужаса на лице:

– Деда, я не позволю взять и убить их! – Она отодвинулась от стола.

Мальчики закатили глаза.

Девочка подковыляла к рослому Подо и устремила на него взгляд, полный жалости.

Старик обожал внучку, и Лили это хорошо знала.

– Они такие милые, дедуля. И никому не желают зла.

Подо фыркнул и показал ей расцарапанные руки. Но Лили не обратила на это никакого внимания:

– Они просто берут немножко овощей каждый год, чтобы прокормить маленьких швапят. Я не верю, что ты такой жестокий! Пожалуйста, дедушка, не убивай этих зверюшек! – уцепившись за рубашку Подо, она заставила старика наклониться и поцеловала его в седую щёку. – Пойдём, Малыш! – позвала девочка и вышла.

Мешок запищал, и Подо снова хлопнул по нему дубинкой, но уже с меньшим пылом. Бросив свою добычу на пол возле стола, он сел и сунул в рот оладью.

– Ну, Джаннер, внучок, – сказал Подо, отрываясь от еды, – сам знаешь: на празднике все, бывало, разойдутся, а Клыкам прямо невтерпёж, когда мы, скриане, веселимся.

– Да, сэр, – ответил Джаннер, глядя в тарелку. Обеими руками он уцепился за стул, зная, что будет дальше.

– Ты старший, и на тебе большая ответственность. Я вот что хочу сказать…

– …что я должен присматривать за Тинком и Лили и проследить, чтобы они вернулись домой целыми и невредимыми. Я каждый день это слышу, спасибо, я не дурак, – перебил Джаннер, сам себе удивившись.

Увидев удивлённое лицо матери, мальчик покраснел. Он знал, что зашёл слишком далеко, но поворачивать вспять было поздно. Многолетняя досада решила излиться именно теперь.

– Ты хочешь сказать, что я должен быть нянькой. Что я никогда не буду развлекаться, как мне хочется.

Тинк фыркнул и попытался скрыть смех, засунув в рот огромный кусок. Джаннер пнул брата под столом, но от этого Тинк фыркнул ещё громче.

– Я не хочу до самой смерти опекать младших и бегать за Тинком и Лили как наседка! Я не желаю даром тратить свою жизнь!

– Сынок… – начал Подо.

– Ты мне не отец! Будь он жив, он бы меня понял!

Джаннер тут же возненавидел себя за то, что сказал. Он тяжело дышал и смотрел на очаг, боясь взглянуть на деда. В груди у него сделалось горячо, глаза защипало от слёз. Мальчик сунул руку в карман и крепко сжал спрятанный рисунок. Как никогда раньше, Джаннеру захотелось оказаться на корабле, в открытом море, подальше от Глибвуда и своих собственных чувств.

Медленно дожевав, Подо проглотил оладью, в тяжёлом молчании глядя на внука.

– Тинк, доедай и ступай одеваться, – велел он, не сводя глаз с Джаннера.

Ния стояла у плиты и смотрела в пол, уперев руки в бока.

Старик вытер рот салфеткой и решительно положил свои загрубевшие ладони на стол.

Джаннер понял, что влип.

4. Незнакомец по имени Эсбен

Когда за спиной у Тинка закрылась дверь, Ния придвинула стул и села между отцом и сыном.

– Мальчуган, ты знаешь, что я люблю тебя? – спросил Подо.

Джаннер кивнул и добавил:

– Да, сэр.

– Я знаю, что я тебе не отец. Он был хорошим человеком. Очень смелым. Он отважно сражался и пал смертью храбрых на Великой войне. И мой долг – по мере сил вырастить его детей такими, какими он хотел бы их видеть.

Джаннер украдкой взглянул на мать. Борясь со слезами, та встала и принялась убирать тарелки со стола.

– Ты здорово вырос, парень, и у тебя ломается голос. Наверное, ты думаешь, что уже почти взрослый, а? – Подо взглянул на внука, взметнув густую бровь и прищурившись. – Ну, отвечай.

– Мне ведь уже двенадцать. Конечно, я ещё не взрослый, но… – Джаннер замолчал.

– Иногда тебе кажется, что брат с сестрой висят на тебе мёртвым грузом, правда? А наш маленький городок слишком тесен для твоих фантазий…

Джаннер принялся разглядывать собственные руки. А потом, сделав глубокий вдох, он достал из кармана рисунок. Ния замерла, когда Джаннер развернул листок и разложил его на столе. Больше он не мог сдерживать слёзы; они закапали с кончика носа на рисунок, смешиваясь с морскими брызгами.

Ния прижала Джаннера к груди и долго гладила сына по голове:

– А я-то думала, куда девался рисунок…

– Это он? Это папа?

Ния медленно кивнула:

– Да.

– Он сам нарисовал?

– Да, – и Ния фартуком стёрла с рисунка слёзы. – Тогда были другие времена. Другая жизнь… – Она долго молчала, прежде чем продолжить: – До того как пришли Клыки. Больше всего твой отец хотел, чтобы однажды ты вышел в море. Этот день настанет. Но будь он жив, он сказал бы тебе то же, что и дедушка. Есть время плыть – и есть время стоять на якоре.

– Я, паренёк, знаю больше, чем ты думаешь, – негромко произнёс Подо. – Послушай меня. Я был там, когда погиб твой отец. Я этого не видел… но всё-таки я был там.

Джаннер вскинул голову:

– Ты был там?

– Да.

– Папа, не надо… – начала Ния.

– Пора ему знать, из каких он, дочка, – Подо указал на рисунок, потом на Джаннера. – Посмотри. Он же вылитый отец…

– При чём тут это? – голос Нии задрожал. – Не стоит тревожить память Эсбена, ничего хорошего всё равно не выйдет. Ничего.

Джаннеру не хотелось, чтобы мать огорчалась, но теперь он страстно желал знать правду.

– Моего отца звали Эсбен? – Он так надеялся, что Подо продолжит!

Дед и мать грустно смотрели на него.

Ния поцеловала сына в макушку.

– Ни слова больше. Пожалуйста, – попросила она Подо и вышла.

Джаннер молчал.

Подо тоже.

Даже швапы в мешке молчали.

Наконец Подо откашлялся и произнёс:

– Верь мне. Ты как две капли воды похож на отца. Он был прекрасным человеком. Он сражался и пал за нас. Ты, Тинк и Лили – наше достояние, и мы не хотим вас потерять… – Старик наклонился к Джаннеру и понизил голос. – Ради того, чтобы вы дышали, пролилась кровь, и если из-за этого тебе придётся пропустить игру в зибзи – значит, так тому и быть. Быть мужчиной – значит, в том числе, ставить собственные желания на второе место.

Джаннер подумал про Тинка и Лили. Его по-прежнему угнетала мысль о том, что за ними вечно придётся присматривать, но всё-таки он любил своих младших. Он хотел быть добрым и храбрым, как отец… хотя его имя Джаннер узнал лишь пять минут назад.

– Хорошо. Я постараюсь, – сказал он, не в силах взглянуть на Подо.

Джаннер сложил рисунок и вопросительно посмотрел на деда. Подо одобрительно кивнул, и Джаннер осторожно убрал листок в карман.

– Ну, парень, раз ты уже взрослый, может, вы втроём пойдёте на праздник, не дожидаясь нас с матерью? Нам ещё надо закончить кое-какие дела. Короче, ты главный.

– Но мама сказала, что Лили не может…

Подо рассмеялся:

– Это уж я улажу. Просто не теряй сестрёнку из виду. А мы с матерью пойдём вслед за вами. Ну как, справишься?

– Да, сэр, – ответил Джаннер и вдруг засомневался.

Подо хлопнул ладонями по столу:

– Вот и ладно. Но прежде чем пойти в город, выполни просьбу старого дедушки, – он протянул Джаннеру мешок со швапами. – Сбрось этих негодников с утёса.

У Джаннера глаза полезли на лоб.

– Что?!

– Да шучу я, – с досадой сказал Подо. – Лили меня в жизни не простит.

Старик полез в карман и, протянув Джаннеру три серенькие монетки, взял ещё одну оладью, откусил и громко рыгнул:

– Купите себе чего пожевать.

5. Продавец книг, Пит Носок и городок Глибвуд

Дети бегом пересекли лужайку возле дома, хоть мальчикам и приходилось равняться по Лили с костылём. Джаннер подавил желание предложить сестрёнке свою помощь: он уже давно понял, что та вполне способна передвигаться сама, а если ей вдруг что-то понадобится, Лили попросит. А ещё Джаннер знал, что хоть девочка и бурно отстаивает свою независимость, но в то же время от всей души желает, чтобы братья её подождали.

Лили, даже хромая, двигалась удивительно быстро, и её братья перешли на рысь. Малыш, виляя хвостом, бежал рядом с Лили по тенистой тропе, которая вела к городку. Если бы у детей были хвосты, они бы последовали его примеру. До них уже доносился непривычный смех, а над верхушками деревьев порхали обрывки музыки.

Джаннеру вдруг стало приятно, что ему доверили заботиться о младших. И он сам рассмеялся, подумав, как быстро у него изменилось настроение: несколько минут назад казалось, что ответственность – тяжкое бремя, а теперь он гордился своими обязанностями. Конечно, идти на праздник без старших совсем не то же самое, что плыть в одиночку в открытом море – но уж что поделаешь.

Джаннер задумался, что скажет его друг, старый Оскар Ритип из книжного магазина, когда увидит их одних. Может, поручит ему какую-нибудь работу или разрешит взять домой побольше книг? А может быть, он наконец позволит Джаннеру читать книги, которые даёт взрослым – толстые, в старинных переплётах, лежащие на верхних полках.

Мальчик улыбнулся. «Честно говоря, ответственность – это не так уж плохо».

– Ну, что у вас там было? – спросил Тинк, когда они шагали по тропе.

– Ничего.

– В смысле «ничего»? – Тинк, казалось, был разочарован. – Тебе разве не всыпали?

– Нет.

– Значит, когда человеку исполняется двенадцать лет, он может нахамить и не получить за это?

– Всё не так просто… – сказал Джаннер и вновь подумал об отце. Когда-нибудь, наверное, он покажет рисунок Тинку и Лили…

– Поскорей бы мне стукнуло двенадцать, – с хитрой улыбкой сказал братишка, когда они повернули на Главную улицу.

Джаннер тоже улыбнулся, но в глубине души ему было тревожно. «Эсбен. Эсбен Игиби», – подумал он. Теперь он знал имя отца и думал о нём как о живом человеке, а не как о тени, которая порой являлась ему во сне. Как правило, Джаннер редко вспоминал о нём, но когда другие дети говорили о своих отцах или спрашивали у Джаннера, почему он живёт со старым дедушкой, он чувствовал себя какой-то диковинкой. Лили и Тинк тоже. Все остальные глибвудцы выросли здесь, ну или поблизости. Но когда Джаннер спрашивал у деда или матери, откуда они родом, те молчали. Он знал только, что прапрапрапрадедушка Подо (прапрапрапрапрадедушка Джаннера) выстроил этот дом двести лет назад, когда Глибвуд представлял собой не более чем кучку хижин[4].

Теперь городок состоял из одной улицы, вдоль которой стояли немногочисленные дома. Слева от дороги находилась таверна Шагги с тёмно-зелёной вывеской, изображающей собаку с трубкой в пасти. Рядом стояло самое большое здание в городке – единственная в Глибвуде гостиница. Так на ней и было написано: «Единственная в Глибвуде гостиница». Шустеры, пожилая добродушная чета, содержали её в чистоте и порядке, а запахи, доносящиеся из кухни, заставляли весь городок глотать слюнки. Напротив расположилась парикмахерская господина Птица, а сам господин Птиц обычно спал в одном из кресел. Возле парикмахерской притулилась городская тюрьма – обычно на её крыльце стояли Клыки и оскорбляли прохожих.

Раскидистые дубовые ветви нависали над улицей, давая желанное укрытие от летнего зноя. Дети с липкими от сладостей лицами сидели на деревьях, жуя конфеты. Везде, куда бы ни взглянул, Джаннер видел людей всех цветов и обличий. Женщины были в длинных просторных ярких платьях, а их спутники, пыхтящие трубками, щеголяли в дурацких круглых шляпах. Время от времени со скрипом проезжал экипаж, и его пассажиры самодовольно глазели из окон на толпу.

Джаннер, Тинк и Лили (а также Малыш) брели по городку – мимо гостиницы (которая в это время года кишела постояльцами, поскольку, напоминаем, была единственной в Глибвуде), мимо цветочной лавки Феринии, мимо ветхого строения, приютившего магазин под названием «Книги и укромные уголки». В окне висела вывеска:

Оскар Н. Ритип
Хозяин, книготорговец, интеллектуал, ценитель всего красивого, странного и/или вкусного


Оскар Н. Ритип, толстячок с короткой седой бородкой и заметной плешью, сидя в кресле-качалке и покуривая трубку, помахал детям с крыльца. В тщетной попытке скрыть лысину он зачёсывал жидкие волосы поперёк веснушчатой коричневой макушки. Ветерок шевелил длинную прядь, и она как будто тоже приветственно махала детям.

– Привет, Джаннер! – крикнул Оскар, улыбаясь.

– Здравствуйте, господин Ритип, – отозвался Джаннер сквозь шум толпы.

Из окна за спиной у Оскара на детей смотрел низкорослый остроухий человечек. Зýзаб Койт был горностранником[5], которого Оскар приютил шесть лет назад, после того как вскрыл ящик, в котором рассчитывал найти присланные из Торборо книги. Однако внутри оказался истощённый и напуганный Зузаб.

Горностранники были маленьким народцем, и в Скри с ними никто раньше не имел дела, однако Оскар, самопровозглашённый ценитель всего изящного, странного и/или вкусного, решил, что Зузаб ему, несомненно, подойдёт. Судите сами: его рассказы о родных краях и тяжёлой жизни в Убийственных горах были, конечно, красивы. Выглядел Зузаб странно. Он носил кожаные бриджи и рубаху из разноцветных лоскутов, которая развевалась на ветру, как сотня крошечных вымпелов. А главное – Зузабом владело непреодолимое желание вскарабкаться на любой предмет выше собственного роста. Иными словами, он всё время куда-нибудь влезал.

Ну а что касается вкусного… тут Оскар предпочёл не выяснять.

Джаннер подумал, что рядом они смотрятся довольно нелепо – похожий на тыкву Оскар и маленький Зузаб, худой как тростинка.

Лили помахала Зузабу. Блестящие глаза горностранника округлились, и он быстро отошёл от окна.

– А где Подо? – спросил Оскар, протирая очки жилеткой.

– Дома остался, – небрежным тоном ответил Джаннер. – Сказал, что нам сегодня можно пойти одним.

– А-а, – Оскар взглянул на мальчика через сидящие на кончике носа очки, и Джаннер просиял. – Приходи послезавтра пораньше, ладно? Я нашёл целый клад, когда в последний раз ездил в Дагтаун. Нужно будет всё расставить на места.

– Да, сэр, обязательно приду, – кивнул Джаннер, живо представив новые книги, которые он прочтёт.

Оскар бросил на Тинка оценивающий взгляд:

– И приводи с собой этого худышку. Лишние руки нам пригодятся, а твоему брату, похоже, работа пойдёт на пользу.

У Тинка глаза полезли на лоб.

– Правда можно, господин Ритип?

– Можно, парень, – и Оскар улыбнулся Лили. – А ты что думаешь обо всей этой суете, девчурка? Глибвуд сегодня совсем преобразился, а?

Лили посмотрела вокруг, словно впитывая образы, звуки и запахи, которые казались чужеродными в сонном маленьком городишке, и улыбнулась:

– Мне нравится. Но завтра я буду рада, что всё стало как обычно.

Джаннер вздохнул:

– А я хочу, чтобы Глибвуд всегда оставался таким. Чтобы «Единственная гостиница» была полна торговцев с новостями из Торборо и форта Ламендрон и путешественников, которые побывали в неведомых землях за пределами карты. Может быть, в мире есть ещё целые страны, которые не видел ни один скрианин! Страны, которые вообще никто не видел! Мы никогда не ездили даже в форт Ламендрон – а Подо говорит, он всего в дне пути от Глибвуда. Богачи из Дагтауна и Торборо – вот кто повидает мир, и им не придётся целый день таскать сено…

Оскар вскинул брови, и Джаннер, заметив насмешливое выражение лица старшего друга, замолчал. Книготорговец вытер лоб, прижал к лысине трепещущую на ветру прядь волос и спросил:

– Значит, Глибвуд слишком мал для Джаннера? А ты что скажешь, юный Тинк?

Тот принюхался:

– Я хочу пирога с коринкой.

– Джаннер, – сказал Оскар, – мало повидать мир. Если тебе нет покоя здесь, в Глибвуде, ты не обретёшь его нигде. – Он указал на катившийся мимо экипаж. – Эти люди, возможно, кажутся богатыми – но только кажутся. Посмотри повнимательнее – и ты поймёшь, что наряды так называемых богачей потрёпанны и залатаны. Женщины перестали носить серьги и ожерелья. Мужчины не украшают пальцы перстнями.

Джаннер убедился, что Оскар прав. Почему он раньше этого не замечал? Мальчик с досадой кивнул и ковырнул ногой землю. «Видимо, судьба мне сегодня слушать от старших нотации».

– Нет ничего плохого в том, что у тебя пустой карман, дружок. Но если пусто на душе – вот это скверно. Посмотри вокруг. Людям грустно, и никакое количество денег не подарит им радости. Они уже почти и не помнят, что такое смеяться от души.

– Но выглядят они вполне счастливыми, господин Ритип. Мы слышали по пути смех и музыку, – сказала Лили.

– Люди приезжают в Глибвуд посмотреть на драконов, потому что это редкий глоток свободы. Конечно, нас никто не выгоняет из дома и вокруг по-прежнему наша земля, хоть она и разорена. Но это не настоящая свобода, друзья мои. Многие ещё помнят, каково было гулять по городу вечером и без страха ехать верхом через лес. – Голос Оскара зазвучал гневно, и Джаннеру показалось, что старик обращается уже не к нему, а к самому себе. – Но теперь кажется, что Клыки были здесь всегда, что Наг Безымянный вечно правил нами, брал с нас налоги и увозил наших детей.

Джаннер взглянул на сдержанные улыбки вокруг. Он видел, как люди обходили стороной ухмыляющихся Клыков на ступеньках тюрьмы. Веселье скрывало под собой печаль – и Джаннер наконец стал достаточно взрослым, чтобы её ощутить.

Оскар словно очнулся. Он улыбнулся детям:

– Но всё-таки денёк сегодня славный, правда, ребята? Есть время размышлять и время отдыхать. Ну, бегите. Как выразился мудрый Там из Гусиного лога: «Скоро начнётся потеха, пора молодёжи спешить», – он подмигнул, продолжая пыхтеть трубкой, и пригладил прядь на лысине.

Дети, сразу посерьёзнев, зашагали по людной улице. Джаннер, погружённый в раздумья, внимательно посмотрел на командора Гнорма, самого толстого и противного из глибвудских Клыков. Гнорм сидел, задрав ноги на старую колоду, и обгладывал куриную ножку, громко чмокая длинным лиловым языком. Кость он швырнул в бредущего мимо старика, и рядовые Клыки расхохотались, когда бедолага принялся кланяться, стирая брызги жира с лица.

Джаннеру не верилось, что когда-то в Скри слыхом не слыхивали о Клыках.

За тюрьмой, перед маленьким домишкой, в котором находилась печатня, кружком стояли люди и чему-то смеялись. Над головами зевак в воздухе мотались залатанные сапоги.

Джаннер и Тинк с улыбкой переглянулись.

– Пит Носок! – воскликнул Тинк и сорвался с места бегом. – Пошли, Лили! Давай посмотрим, что он там затеял!

Они пробрались сквозь толпу и увидели странного человека, который, расхаживая на руках в центре круга, нараспев повторял «Крылья, лапы и хвосты», дёргая в такт ногами. Щёки у него запали, под глазами залегли тёмные круги, а морщины придавали ему такой вид, будто он долго плакал и только-только успокоился. Одет он был в грязные лохмотья – а на руки до самых локтей натянул старые вязаные носки.

Приезжие бросали чудаку монетки, но с точки зрения обитателей Глибвуда, это было нормальное поведение Пита Носка. К примеру, в начале лета Пит врезался в дорожный столб на углу Главной улицы и Дрожливого переулка. Надо сказать, столб был совершенно безобиден, да и стоял на виду. Обругав его последними словами, Пит вызвал столб на поединок, хотя тот мужественно воздерживался от ответных мер. Пит хорошенько размахнулся, промазал, повернулся вокруг своей оси, как цирковая плясунья из Дагтауна, и рухнул в грязь, где и прохрапел до ночи.

Когда Пит, перевернувшись, встал на ноги, шикарным жестом пригладил волосы и вприпрыжку удалился, зажмурив один глаз и заткнув себе рот рукой в носке, Джаннер зааплодировал вместе с остальными. Монетки остались валяться в пыли. Джаннер с улыбкой посмотрел вслед Питу, растрёпанная голова которого мелькала в толпе, пока не скрылась за углом.

– Исчез как и не бывало, – сказал он.

– Думаешь, он правда живёт на опушке старого леса? – спросил Тинк.

Джаннер пожал плечами:

– Надо быть полным психом, чтобы там жить.

До войны лесничие и охотники истребляли смертельно опасных зверей, которые водились в чаще. Но Клыки у всех отобрали оружие. Мечи и щиты, луки и стрелы, кинжалы и копья, даже земледельческие орудия, которыми можно было воспользоваться в драке, держали под замком и стерегли[6].

– Ну, Пит именно такой псих, чтобы жить на опушке леса, – заявил Тинк, помолчал и добавил: – Благусовы ребята сказали, что видели его на краю леса – он ехал на клыкастой корове как на лошади, нахлёстывал её веткой и распевал балладу.

Джаннер фыркнул:

– Не верю. Кто встретит клыкастую корову – тот покойник. И потом, Благусовы ребята слишком трусливы, чтобы подойти к лесу. Они тебя просто дурят. – Вдруг он резко остановился и схватил брата за руку. Джаннер нигде не видел Лили. Он закрутил головой, оглядывая запруженную народом улицу. – Где Лили? – крикнул он. – Лили!

Тинк похлопал его по плечу. Джаннер развернулся и обнаружил сестру, сидящую на земле прямо у него под ногами. Лили чесала брюшко Малышу и невинно смотрела на Джаннера. Тот вздохнул и ощутил дрожь облегчения. Он уже успел представить, что Лили потерялась или ушиблась. Его бы замучила совесть, если бы с девочкой и вправду что-нибудь случилось.

«Да ничего с ней не случится, – с досадой подумал Джаннер. – В городе праздник, а я только и делаю, что волнуюсь. Но ведь всё в полном порядке! Куда бы она делась за пять секунд?»

6. Бард на выгоне Данна

– Пошли, – буркнул Джаннер одновременно с облегчением и с досадой. В самом деле, чего он испугался?

Тинк протянул руку, чтобы помочь Лили встать, но та поднялась сама, опираясь на костыль.

Внезапно раздался звук рога, и толпа радостно завопила. Начинались состязания. Весь день они должны были проходить на выгоне Данна – просторной лужайке на восточной окраине города. Люди могли до самого вечера наслаждаться бегом в мешках, игрой в «закинь мяч»[7], зибзи и «качай цыплёнка». Зрители лежали на покрывалах в мягкой траве, наблюдали за состязаниями и грызли лакомства, купленные в городе.