Казалось совершенно невероятным, что в такой день – когда солнце стояло высоко в кобальтовом небе, кричали морские птицы, а рыбаки пели, вытаскивая на берег свой улов, – что в такой день нечто настолько мрачное из бессолнечного потустороннего мира может подступить совсем близко.

И все же Эдвард всеми фибрами души чувствовал, что существо с гравировки, Резной Бес, чем бы он ни был, обретался рядом. Стоит обернуться, и он увидит Беса, эту тень, и страх узреть его жуткую размытую фигуру был почти невыносим. Эдвард ощущал дыхание Беса на своем затылке.

В отчаянии Эдвард вытащил складной нож, раскрыл его дрожащими руками и принялся колоть и царапать изображение Беса. И как он не додумался до этого раньше? Его охватило головокружительное чувство победы. Спустя несколько мгновений на зубе вместо нечеткого силуэта остались лишь глубокие порезы. А потом Эдварду стало больно.

Каждый дюйм его тела пылал в агонии. Из него полилась кровь, капая на зуб и на мостовую. Ноги больше не держали его, и он упал. Жизнь вытекала из Эдварда, и, лежа на земле, он видел, что его руки и ладони будто исполосовали гигантским лезвием, и он понял: он не моряк с гравюры. Он – Резной Бес.

Перед глазами всё затуманилось… Эдвард смутно увидел лицо: кто-то наклонился к нему и спросил, как его зовут и что произошло. По лицу человека было видно, что раны Эдварда его ужаснули. Должно быть, такое же выражение лица было и у самого Эдварда в Александрии.

С последним вздохом он попытался предупредить моряка, который уже поднимал с земли зуб кашалота. Но губы больше не слушались приказов сознания, и даже если бы он по-прежнему владел своим телом, лицо его было так искромсано, что Эдвард не смог бы вымолвить ни слова.

Как в свое время и Эдвард, моряк понял, что ничем не сможет помочь, и, опасаясь неприятностей, решил уйти. Последним, что увидел Эдвард, припав изрезанным ухом к земле, был моряк, который остановился рассмотреть зуб, а потом сунул его в карман и ушел.

* * *

– Итан, – сказала Кэти, – мне больно.

Во время рассказа я держал Кэти за руку, чтобы успокоить, потому что увидел: она чересчур испугалась еще в самом его начале. Но история, очевидно, произвела впечатление и на меня: каждый мускул в теле напрягся от ужаса, и я сдавил ладонь моей бедной сестры.

Теккерей, как и обычно, был доволен, что вызвал в нас подобный отклик, и мне снова пришлось бороться с желанием дать ему в нос. Шторм присмирел, и вокруг нашего мыса и трактира воцарилось долгожданное безветрие. Ветки перестали стучать и скрестись в окно.

– Кажется, шторм выдохся, – сказал Теккерей. – Скоро вернется мой корабль, и я вас покину, а трактир снова будет в вашем полном распоряжении. Сердечно благодарю вас за гостеприимство.

– Мы были вам очень рады, – ответила Кэти. – Мне бы хотелось, чтобы вы остались и познакомились с отцом.

– Мистер Теккерей не хочет знакомиться с отцом, Кэти, – сказал я. – Ему не следует задерживать свой корабль, какой бы то ни было.

Эти слова я произнес, надеясь своим тоном показать, что лично я подозреваю, что Теккерей никакой не моряк, а скорее бродяга или проходимец.

– Тебе есть что сказать, дружище? – спросил он.

– Только то, что я по-прежнему задаюсь вопросом, как вы оказались здесь в такую ночь, – ответил я. – В такой свирепый шторм ни один корабль не достиг бы гавани. Как вы добрались до берега?

– Вплавь, – ответил Теккерей.

– Очень смешно, – сказал я. – Но мне все же любопытно, почему вы не хотите рассказать правду.

Теккерей закрыл глаза и медленно покачал головой. Когда он их открыл, то посмотрел на Кэти, а когда заговорил, его голос зазвучал спокойно и тихо. Ветер, словно бы в ответ, тоже стих, и казалось, что все вокруг смолкло в ожидании.

– Шторм – часть моряцкой жизни, – сказал Теккерей, – и каждый моряк от рыбака до адмирала рано или поздно подвергается этому испытанию духа. Шторма приходят и уходят. Таким кораблям, как мой, они обычно не страшны. Но бывают шторма особенно сильные. Такие, как этот.

Я открыл было рот, чтобы возразить, но что-то в его лице заставило меня сдержаться.

– Возможно, я задумался о том, что нахожусь близко от мест, где родился и провел юные годы. Возможно, я думал о Кэти и той жизни, которую мы могли бы прожить. Возможно, я смотрел на этот самый трактир, ютящийся на вершине скалы.

Он глотнул рома и медленно поставил опустевший стакан.

– Как бы там ни было, – сказал он, – я не заметил волны, которая смыла меня за борт.

– Боже мой! – воскликнула Кэти. – Вы упали в море в такую бурю? Как же вы сумели выжить, мистер Теккерей?

– Да, мистер Теккерей, – сказал я, приподняв бровь. – Как же вы не утонули?

Он, как обычно, не взглянул на меня и обратился к Кэти.

– Волны снова и снова захлестывали меня и увлекали на дно, но каждый раз я выплывал на поверхность. Я увидел на скале трактир и понял, что меня несет к берегу. Вскоре я уже стоял на отмели в бухте у этих скал.

– И как вы поднялись оттуда к нам? – спросил я. – Ведь скалы высокие и коварные.

– Я залез по ним наверх, – спокойно ответил он.

– Залезли? – рассмеялся я.

– Итан! – одернула меня Кэти.

– Я не могу указывать вам, во что верить, – сказал Теккерей, откидываясь на стуле. – Я могу только рассказать, как все было.

Шторм прекратился, и наступила такая тишина, какой я никогда не знал. Стихли и грохот моря, и крики чаек. Теккерей уставился в стол, на его лицо легла тень.

– Мальчиком я бывал в этом трактире, – начал он, не поднимая взгляда, – в лучшие времена. И мне захотелось взглянуть на него еще раз.

Он говорил с большой искренностью, и мне пришлось напомнить себе, что он самое большее на несколько лет старше меня. Если бы он бывал в нашем трактире так часто, чтобы привязаться к нему, я бы его помнил. Кэти, несмотря на желание верить странному гостю, очевидно, испытывала те же сомнения.

– Но, если бы вы приходили сюда, мы бы вас узнали, – сказала она. – Возможно, тогда я была еще мала – хотя всем известно, что память у меня хорошая, – но у Итана бы точно остались воспоминания, ведь в то время вы оба были детьми. Разве вы нас не помните?

Теккерей помолчал.

– Как я уже говорил, – ответил он тихо, – это было давно. Подобные вещи и воспоминания о них – словно кильватерный след, который оставляет проходящая жизнь.

Мне несколько стыдно признаться, что я со злорадством наблюдал, как Теккерей силится найти правдоподобное объяснение, а на лице моей сестры появляется выражение явного разочарования.

– Шторм утих, Кэти, – сказал я. – Мистеру Теккерею пора уходить.

– Итан прав, мисс Кэти, – сказал Теккерей, вставая. – Мне и впрямь пора.

Он снова покровительственно ухмыльнулся мне.

– Но ведь ваш «корабль» наверняка давно уплыл, мистер Теккерей. – Я не устоял перед соблазном указать на прорехи в канве его рассказа.

– Он прибудет за мной довольно скоро, – сказал Теккерей. – Этот корабль не оставляет своих моряков.

Он улыбнулся и направился к двери. Но не успел он отойти от стола, как Кэти схватила его за руку, удивив такой смелостью и меня, и себя.

– Пожалуйста, мистер Теккерей, – сказала она своим самым умоляющим голосом. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Расскажите нам напоследок еще одну историю.

Я громко вздохнул, испепеляя Кэти взглядом, но ей это было нипочем.

– Но мне показалось, что мой последний рассказ напугал вас, мисс Кэти, – сказал Теккерей.

– Напугал. – Она хихикнула. – Но я просто обожаю, когда меня пугают!

Теккерей ухмыльнулся и, к моему недовольству, снова сел.

– Ну что ж, хорошо, мисс Кэти, – сказал он. – Я расскажу еще одну историю. Исключительно для вас.

Черный корабль



Из-за штиля корабль стоял на месте уже больше двух дней. Не было ни малейшего дуновения ветра. Под холодным ночным небом на север и юг расстилался широкий плоский океан, черный и блестящий, как деготь.

Городскому жителю или крестьянину тихая ночь не кажется зловещей – напротив. Тишина означает, что ничто не потревожит мирных сновидений.

Но моряки сделаны из другого теста. Им нужно чувствовать, как корабль под их ногами перекатывается по волнам. Им хочется слышать скрип туго натянутого такелажа и треск до отказа надувшихся парусов.

Без ветра в парусах и без волн на море корабль неподвижен, будто заперт во льдах. Это воплощение красоты, которое может доставить тебя в любой из четырех концов света, в безветренную погоду превращается в понурого бесполезного зверя.

Вместе с кораблем остановилось и время, и, чтобы скоротать долгие часы бездействия, несколько моряков набились в капитанскую каюту и стали вспоминать разные истории, ведь моряки любят их, как никто, – и рассказывать, и слушать.

Все расселись за длинным столом с разложенными на нем картами. Низкий покатый потолок ребрился балками. Витражное окно выходило на корму. Единственным источником света в каюте служил фонарь.

Этот фонарь моряки передавали друг другу по очереди, и, пока кто-то из них вел рассказ, сидящие вокруг слушатели молча смотрели на его жутковато подсвеченное лицо.

Юнга Джейкоб снова наполнил стакан капитана и отошел; он тоже слушал истории. Сейчас была очередь Гибсона, угрюмого коренастого моряка с побережья Нортумберленда: когда он говорил, в свете фонаря у него во рту поблескивал золотой зуб.

– Той ночью мы налетели на риф, – прорычал он. – Звук был ужасающий. Дерево ломалось и трескалось так, будто его пожирало огромное чудовище. Корабль тонул, в него ударила мощная волна, и он разломился надвое.

Со всех сторон в море падали люди. Было слышно, как они кричат и зовут на помощь, и их голоса были полны такого страха, какой испытывают моряки, когда палуба уходит у них из-под ног.

Тем, кто утонул сразу, повезло, благослови их Господь, они умерли достойной моряцкой смертью и опустились на самое дно, где упокоились вместе со своим кораблем.

Те из нас, кто еще держался на плаву, теперь видели, что за рифом есть остров. Он был далеко, но это был шанс, а пловец я хороший. Но не успел я сделать первый гребок, как раздались крики.

Тех, кто плыл впереди меня, волны несли прямо на рифы. Некоторым из вас эти рифы знакомы. Эти рифы усеяны острыми кораллами и утыканы раковинами. Разодрать о них кожу можно в минуты.

Одного за другим моих товарищей швыряло на смертоносный риф, который терзал и пожирал их, но меня, по счастью, отнесло дальше в море, я держался на поверхности чернющей воды и слушал их предсмертные крики.

Наступил рассвет, и остров стал ясно различим, но так же ясно было, что мне никогда до него не доплыть, ведь риф простирался дальше, чем хватало глаз, и преграждал мне путь.

Зато я отчетливо видел, что стряслось с моими товарищами. Никому не пожелаю наблюдать такую картину: между мной и рифом плавало зловонное месиво из плоти и крови, от которого вытошнило бы даже мясника.

Первый плавник промелькнул так близко от меня, что я почувствовал след, который акула, проплывая, оставила в воде. Через несколько минут акул было уже с десяток. Я думал, что все мои товарищи уже мертвы, но, когда акулы начали кормиться, снова поднялись крики. К счастью, эти мучения длились недолго.

Один старый морской волк сказал мне однажды, что акулы чуют движение так же, как чуют кровь, и штука в том, что нужно не шевелиться. Вот я и попытался замереть, хотя мне и приходилось перебирать ногами, чтобы меня не отнесло к рифу.

Акулы все набивали брюхо, рыбы поменьше подплывали, чтобы подобрать кости, а морские птицы опускались к поверхности воды и взлетали, держа в клювах отвратительные ошметки мяса.

Насытившись, акулы устремились прочь, их плавники разреза́ли воду, словно шхуны с черными парусами. Одна за другой они проскользнули мимо. Одна из них даже задела меня, и рукой я ощутил ее лоснящуюся шкуру.

Последняя акула развернулась, чтобы последовать за остальными, и я обрадовался: она выбрала путь вдалеке от меня. Но, поравнявшись со мной, акула поколебалась и изменила направление. Она медленно проплыла мимо моих ног. Я видел, как ее жуткие бездушные глаза закатились, и тут она вильнула, схватила меня зубами за бок и сильно сжала челюсти.

Было так больно, что я даже не смог закричать, но чудом сообразил выхватить нож, висевший на поясе в ножнах, и ударил акулу изо всей силы. Она отдалилась от меня, держа в челюстях кусок моей плоти, нож застрял у нее в голове.

Теперь я истекал кровью, а возможности попасть на остров по-прежнему не было. Акулы рано или поздно вернутся; оставалось лишь надеяться, что к тому времени я буду уже мертв.

– Тебя послушать, Гибсон, так акулы каждый раз откусывают от тебя кусок побольше, – сказал тощий корнуоллец Финч.

Почти все засмеялись, и Гибсон, немного покраснев, тоже к ним присоединился. Джейкоб воспользовался возможностью и схватил фонарь.

– Я могу рассказать историю, если только вы осмелитесь послушать!

Два-три моряка фыркнули и знаками велели ему вернуть фонарь на место.

– Брось, парень, – сказал один. – Это мужские дела. Слушай, если хочется, но рассказывают пусть другие, им-то есть что рассказать. К тому же Гибсон еще не кончил.

– Пусть парень расскажет, – сказал Финч. – Историю Гибсона мы хорошо знаем. Я не прочь послушать что-нибудь новенькое!

– Точно, – поддержал Гибсон, хлопая Джейкоба по плечу. – Дадим ему слово, если он так хочет.

Несколько моряков громко заворчали, но Джейкоб схватил табуретку и уселся за стол. Фонарь освещал его лицо и отбрасывал на покатый потолок каюты гигантскую тень.

– А ну-ка замолкните, ребята, – сказал капитан. – Сдается мне, если юному Джейкобу есть что рассказать, он имеет на это такое же право, как и любой другой. Давай, сынок, не робей.

– Итак, – начал Джейкоб, – эту историю мне рассказал кок с брига, на котором я служил около года тому назад. Этот кок – Доусон его звали – однажды нанялся на торговое судно, которое отправлялось из Бостона на Острова Пряностей.

Судно было справное, с хорошим капитаном, они шли быстро и без происшествий обогнули Мыс Доброй Надежды. И вот, когда они почти добрались до места назначения и думали, что опасность миновала, разразился ужасный шторм, вздымающий волны размером с горы с пиками из белой пены.

– Капитан с командой сделали все возможное, но шторм был слишком сильным. Он переломил грот-мачту будто соломинку и покалечил корабль, а потом на судно обрушилась мощная волна и, словно топором, разрубила пополам. Все утонули.

Точнее, все, кроме кока Доусона, который ухитрился схватиться за обломок грот-мачты и изо всех сил цеплялся за него, пока бушевал шторм.

Когда шторм прекратился, Доусон обнаружил, что плавает среди обломков корабля и мертвых тел. Он кричал и звал выживших, но никто не отозвался.

Доусон не знал, сколько дней провел в воде, уцепившись за мачту, но какими бы ужасными ни казались эти дни под нещадно палящим солнцем, ночи были еще хуже, ведь он понимал, что на мили вокруг него пустынное темное море, а рядом – только раздутые трупы товарищей.

Но вот однажды море застлал туман. Он несколько спасал от солнца, но опустился так внезапно и был таким густым, что Доусона охватил страх.

И тут Доусон услышал его – этот дивный звук волн, ударяющихся о дерево, хлопанье и треск парусов. Корабль! Спасение близко!

И верно: из дымки постепенно проступали бледные очертания мачт и парусов, становясь все отчетливей. Сердце Доусона встрепенулось, словно птица, и слезы счастья побежали по его обожженному солнцем лицу.

Но вдруг, когда он уже собирался вскинуть руку и позвать на помощь, его внимание привлекло какое-то движение в воде. Труп, что плавал в паре футов от Доусона лицом вниз и составлял ему жуткую компанию эти последние несколько дней, шевельнулся.

– Шевельнулся, говоришь? – переспросил корабельный плотник.

– Да, – сказал Джейкоб. – Шевельнулся. Сперва Доусон подумал, что это ему привиделось, что от солнца у него помутился рассудок, но нет – труп снова дернулся. На этот раз никаких сомнений не было.

И тут мертвец поднял голову, с гладких черных волос закапала вода, он вскинул руки и замахал. Доусон в ужасе уставился на него. Его товарищ никак не мог быть жив. Он не двигался уже несколько дней. Как бы там ни было, слетевший с его губ крик не мог быть криком живого: клекот моря в его мертвом горле больше напоминал звук трюмного насоса, чем человеческий голос.

Затем Доусон увидел, как поднимается другой труп, а за ним еще один и еще, и вот уже с полдюжины махали и кричали, будто жуткие русалки, лица их были бледны и рыхлы, словно замоченная в рассоле рыба.

Доусон взглянул на корабль, ведь теперь, когда он оказался среди оживших мертвецов, спасение требовалось ему как можно скорее.

Он хотел было закричать, но увидел, что моряки с подошедшего судна поднимают на борт его товарища, который был мертвее некуда. Они не только не ужаснулись его наружности, но приветствовали его тепло, будто старого друга.

Доусон пригляделся получше и увидел, что это на самом деле за корабль. Испещренный дырами корпус почернел и прогнил так близко от ватерлинии, что никакими молитвами корабль не мог бы держаться на плаву.

Его мачты, тоже черные, гнилые и растрескавшиеся, изъели черви и источили жуки. Потрепанные паруса истончились и стали прозрачны, как мушиное крылышко.

Когда на борт подняли еще одного мертвеца, Доусон понял, что перед ним тот самый Черный корабль, о котором столько рассказывают и на котором ходят погибшие в крушениях моряки.





И пусть его ужасала сама мысль провести в этой солоноватой пустыне еще хотя бы минуту, он схватился за мачту обеими руками и, когда корабль приблизился к нему, нырнул под воду. Не дыша, он наблюдал, как мимо проплывает прогнивший корпус, и молился, чтобы его не заметили.

Когда Доусон наконец вынырнул, исчезли и корабль, и туман. Исчезли и его мертвые товарищи. Он снова остался один, наполовину обезумевший от увиденного.

Доусон уже потерял всякую надежду, когда на горизонте появилось другое судно: его спасли и доставили в Бристоль, где он поклялся больше никогда не выходить в море – эту клятву он нарушил спустя год, ведь никакой другой жизни, кроме моряцкой, он не знал. Через некоторое время он поступил на линейный корабль Королевского морского флота, на котором служил и я, и однажды он рассказал эту историю мне, а я теперь пересказал ее вам.

Джейкоб не мог предвидеть, какой отклик его рассказ найдет среди собравшихся за столом закаленных морских волков, но точно не ожидал, что по его окончании наступит полная тишина.

Никто не произнес ни слова, и хоть все взгляды были направлены на Джейкоба, лица моряков не выражали страха или веселости, вместо этого на них застыло странное меланхоличное выражение.

– Ну так что же? – спросил Джейкоб, ударяя кулаком по столу. – Как вам моя история?

– Хороша, – ответил капитан, но остальные по-прежнему молчали и не двигались.

– В чем дело? – спросил Джейкоб. – Вы не верите? Клянусь, что Доусон сам рассказал мне ее, а он такой человек, что не станет болтать глупостей.

– Как не верить, здесь все слышали о Черном корабле, – сказал капитан.

– Ну что ж, – сказал Джейкоб, вдруг заметив, что в открытое окно заползает туман.

– А как на этом корабле оказался ты, Джейкоб? – спросил капитан.

Вопрос смутил Джейкоба, ведь это сам капитан, должно быть, позволил ему на него наняться. И все же, как ни странно, Джейкоб не мог вспомнить, как именно он сюда попал.

– Крушение прямо по курсу! – раздался голос. Капитан со вздохом поднялся.

– Поживее, парни, – сказал он. – Нас ждет работенка.

– Есть, капитан, – ответили все и, как один, встали и отправились на палубу.

И тогда Джейкоб с ужасом увидел, что на боку у Гибсона не хватает огромного куска плоти. Его обвисшая рубашка, должно быть, милосердно скрывала – хоть и едва-едва – страшную рану от укуса.





Из каюты вышел Финч, и Джейкоб увидел, что через неопрятную дыру в его шляпе теперь пробивается молочный свет, идущий из открытой двери. Отверстие в его голове было сквозным. Капитан заметил выражение лица Джейкоба и мрачно улыбнулся.

– Подумай, парень, – сказал он. – Разве ты не помнишь, как попал к нам на борт?

Джейкоб напряг память и даже зажмурился, чтобы лучше думалось, но его голову словно заполнил тот же туман, что обволакивал корабль. И вдруг он вспомнил: французский фрегат в Гибралтарском проливе, просвистевшая мимо картечь, рухнувшая на палубу грот-мачта, грохот пушечных залпов и стоны умирающих, и мушкетная пуля, которая прошила ему ребра прямо над сердцем и погасила пламя его жизни. Он положил ладонь на куртку и ощупал пальцем дыру.

Корабль пошел ко дну, забрав с собой почти всю команду и в том числе Доусона, которого увлекло в илистые глубины океана, где крабы до отвала напировались его останками. Только Джейкоб остался дрейфовать на поверхности, будто во сне, и только он откликнулся на зов Черного корабля.

– Пошли, парень, – сказал капитан. – Поприветствуем наших новых товарищей.

* * *

Когда Теккерей кончил рассказ, воцарилась такая гнетущая тишина, словно все мы были теперь пленниками затонувшего корабля и погрузились под воду, так что звуки суши звучали приглушенно. Сиплый вой шторма стих, и теперь ветер то вздыхал, то шептал.

– Ну уж это точно неправда, – сказал я, заставляя себя снова рассуждать логически, чтобы унять тем самым собственный страх. – Как можно умереть и не понять этого? И откуда вам знать, что творится на борту Черного корабля, если он вообще существует?

– Что ж, – сказал Теккерей, улыбаясь. – Думаю, ответы на эти вопросы тебе известны.

Я совершенно не ждал таких слов и, поколебавшись мгновение, заверил его, что это не так, а Кэти схватила меня за рукав.

– Что он хочет сказать, Итан? – спросила она обеспокоенно.

– Он пытается нас напугать, Кэти, – ответил я. – Это все сказки, и, боюсь, мистер Теккерей не знает меры.

Теккерей посмотрел на нас обоих, но теперь его улыбка, казалось, погрустнела. Я увидел в его глазах нечто очень похожее на жалость и возмутился.

– Почему вы так смотрите на нас? – Я поднялся, ясно давая понять, что собираюсь накинуться на него, если он не даст удовлетворительного ответа.

– Успокойся, приятель, – сказал он. – Я не хотел вас обидеть.

– Думаю, вам и впрямь пора, мистер Теккерей, – сказал я холодно. – Шторм, кажется, уже кончился.

Теккерей втянул в себя воздух и вздохнул. Возражений от Кэти в этот раз не последовало.

– Верно. Мне пора идти, – согласился он, поднимаясь на ноги. – У меня иной удел.

Где-то вдалеке прозвучал колокол, похожий на церковный, но его странный звон отдавался даже в костях, а стоящие на столе стаканы запели с ним в унисон.

– Это мой корабль, – сказал Теккерей, – я должен явиться на его зов. Итак, я прощаюсь. Итан, мисс Кэти – я был рад знакомству с вами обоими.

– Мистер Теккерей, – сказал я, но руки ему не подал.

– Я тоже рада нашему знакомству, – сказала Кэти, покраснев при этом самым раздражающим образом, и я заметил, что она взмахнула ресницами. – Спасибо, что рассказали нам так много историй.

– Мне это было в удовольствие, – сказал он, задумчиво глядя на нее. Наконец Теккерей направился к двери, и мы с Кэти последовали за ним.

Он открыл дверь и постоял немного на пороге, вглядываясь в ночь. К моей досаде, он как будто мешкал, и мне ужасно хотелось вытолкнуть его за порог и запереть дверь. Но вот он повернулся, поклонился нам с Кэти и, улыбнувшись и сверкнув напоследок золотым зубом, направился к краю скалы, будто собирался броситься с нее вниз.





Кэти вскрикнула, когда он и не подумал остановиться и впрямь шагнул с нее, и мы выбежали посмотреть, что с ним стало. К нашему изумлению, он вприпрыжку бежал и скользил по отвесной скале ловко и уверенно, словно горный козел. Он спустился за секунды и ступил на прибрежные камни и песок как ни в чем не бывало, словно проделывал подобное каждый день.

Большие тяжелые облака, которые заволокли ночное небо и спрятали все звезды, торжественно разошлись к востоку и западу, будто разъехался театральный занавес, и на авансцене залива показался трехмачтовый корабль, освещенный лунным светом, словно прожектором.

От стоящего на якоре корабля к берегу направилась шлюпка. Вся сцена походила на мираж или сон, и я не сразу разглядел подробности.

Почти полная луна светила ярко, словно сигнальный огонь. Я прищурился и посмотрел на корабль и шлюпку, пытаясь различить то, что выхватывал из темноты этот луч.

Корпус корабля был дырявым, как изъеденное молью пальто, и сквозь прохудившиеся доски сочился лунный свет. Паруса, даже убранные, казались истрепанными и рваными. И было похоже, что корабль полностью источен червями и прогнил до самого остова.

Я подумал, что судно так пострадало из-за шторма, но чем больше приглядывался, тем меньше это объяснение казалось правдоподобным. Очевидно, корабль в большей степени подвергся разрушительному воздействию времени, нежели пострадал от непогоды.

Моряки в плывущей к берегу шлюпке тоже выглядели несколько потрепанно, как и те, что стояли у фальшборта и виднелись среди такелажа.

Когда шлюпка достигла берега, Теккерей поймал брошенный ему линь, вошел в море и ловко запрыгнул на борт, где его подхватили руки, которым, кажется, недоставало плоти. В моей голове созрела мысль, но вслух ее выразила Кэти.

– Это ведь Черный корабль, ведь так? – сказала она, и, хоть мне и очень хотелось ответить, что это полная ерунда, моя уверенность в разумности мира улетучилась, и я не мог вымолвить этих слов.

Ведь в глубине души я знал, что это правда.

– Но, если это Черный корабль, значит… – Кэти не договорила, но это и не требовалось. Если это Черный корабль, значит, наш рассказчик, как и все те моряки, что ползали по судну подобно паукам, разворачивая паруса и поднимая якорь, был мертв.

Волчья пагуба



Мы с Кэти смотрели, как Черный корабль уплывает, растворяясь в тумане, который таинственным образом собрался на горизонте. Выходит, Теккерей говорил правду. Он не мог погибнуть во время шторма, потому что уже умер – скорее всего, утонул, ведь у него не было видимых ран. Скалы были ему не страшны. Да и что способно его устрашить?

Мы медленно побрели к трактиру. Стоило нам войти внутрь, и залив в таинственном гипнотическом свете луны, прогнивший корабль, наш гость, его жуткие рассказы – все это осталось где-то далеко, как ночной кошмар, от которого просыпаешься и не можешь сказать, что же тебя так испугало, – помнишь только сам страх, но не его причину.

Призрачный мир отступал, а реальный мир с его заботами возвращался обратно, а с ним и осознание того, что отец до сих пор не вернулся. Я видел, что Кэти тревожится, и обнял ее за плечи, чтобы подбодрить.

Мы вернулись к стульям у камина, где совсем недавно слушали рассказы Теккерея о море. На столе по-прежнему стоял его пустой стакан. Его странный дух витал в комнате с такой очевидной настойчивостью, что мы с Кэти всё смотрели на его опустевшее место, как будто он мог снова возникнуть здесь прямо на наших глазах. Я покачал головой, все еще обеспокоенный его визитом. Что привело его в наш трактир? Почему он не пошел навестить дом, в котором вырос, и где вообще этот дом?

И тут меня осенило, что, если Теккерей и вправду мертв, мы никак не можем знать, как давно он умер. Одет он был в форму старого образца. Вот почему мы не слышали ни о каких Теккереях, живущих неподалеку. Он сам, его семья, его возлюбленная Кэти – все остались в прошлом, но неизвестно, насколько далеком.

Мне, однако, нужно было освободиться от воздействия визита Теккерея, если такое возможно, чтобы сосредоточиться на настоящем и разрешить вполне реальное затруднение, от которого мы отвлеклись так надолго.

На востоке вскоре должен был забрезжить слабый свет занимающейся зари, и я сказал Кэти, что, раз уж мы полностью оправились от неведомой хвори, то спустимся в деревню, если на рассвете отец не вернется.

Шторм уже миновал, и, как бы отец ни наказывал нам оставаться дома, мы не могли сидеть и ничего не предпринимать. Он бросился в когти бури, чтобы найти помощь своим больным детям, и мне хотелось верить, что этот его поступок изменит нашу жизнь. За последние несколько лет пьянство и крутой нрав отдалили его от нас, но сейчас, даже отсутствуя физически, он странным образом был нам ближе, чем когда-либо за долгое, долгое время. Но теперь я спрашивал себя: а что, если он попросту сбежал.

Кэти с готовностью согласилась, что на рассвете нужно пойти в деревню. Она, как и я, чувствовала, что нужно что-то делать. Какими бы жуткими ни были рассказы Теккерея, их странная сила разожгла в нас обоих жажду деятельности и наполнила искрами нервозной энергии.

Вдруг кто-то подошел к двери и загремел дверной ручкой. Решив, что это отец, мы бросились было ко входу, но увидели в окно, что на пороге стоят по меньшей мере двое. Кэти подскочила ко мне. Неужели наш рассказчик-призрак вернулся? И привел с собой товарищей? Нет, не может быть. Мы ведь видели, что Черный корабль уплыл.

И все же кто знает, на что способны эти призраки? Он и его мрачные товарищи могли перелететь через залив, словно вороны или летучие мыши. Никогда еще я не испытывал такого страха и такой неуверенности в том, что знал (или думал, что знал).

Одно дело Теккерей, но при мысли о десятке мертвых, но все же живых моряков, которые войдут в трактир и составят нам весьма потрепанную компанию, меня охватывал ужас, и я понимал, что Кэти чувствует то же самое. Послышалось звяканье ключей.

Не успел я продумать план действий, как дверь распахнулась, и я схватил Кэти за руку и втащил ее в смежную с комнатой кладовку, молясь, чтобы нас не заметили. Я присел на корточки, Кэти – рядом со мной, и мы стали подсматривать в щелку между дверью и косяком.

В трактир вошли двое молодых людей, оба лет двадцати с небольшим и оба престранного вида: на них были брюки, какие носят моряки, но таких моряков я никогда не встречал. Их одежда была добротной, но странного фасона, как и шляпы – круглые и с узкими полями.

– Мы несколько рискуем, входя сюда, – сказал один. – Он уже много лет как может обрушиться в море.

Кэти посмотрела на меня с таким же недоумением, какое выражало и мое лицо. Кто эти люди и почему они не позвали нас? Они, кажется, считали, что трактир пуст.

– Знаешь, я уверен, что он только что дрогнул, – продолжил первый.

– Невероятное место, – сказал второй. – Но ты говоришь, он заброшен? А кажется, что здесь кто-то есть.

Кэти пихнула меня, но я и сам видел, что произнесший эти слова человек глядит прямо на нас, будто зная, что мы здесь.

– Уверяю тебя, он заброшен, – сказал первый. – Можешь осмотреться. Нам никто не помешает.

Это грабители, вдруг понял я. Если они обыщут трактир, то наверняка нас найдут, и я решил, что время действовать настало. Намеки Теккерея на то, что я не так храбр, как он, потому что остался с семьей, пробудили во мне дерзость. Я встал и вышел из кладовки им навстречу.

– Могу ли я вам помочь, джентльмены? – сказал я. – Мой отец только что ненадолго отлучился, но он займется вами, когда…

– После того происшествия местные не приближаются к трактиру, – продолжал первый, не обращая на меня ни малейшего внимания.

– Ах, да, – сказал второй. – То происшествие. Все случилось именно здесь, Хью?

– Я вынужден настаивать! – сказал я громко и шагнул к ним ближе, сжав кулаки и разозлившись на них донельзя за такое вопиюще презрительное отношение. Теперь ко мне подошла и Кэти.

– Да, – сказал Хью. – Я подумал, тебе будет интересно проникнуться обстановкой. Я ведь знаю, Монтегю, как тебя привлекают подобные вещи.

– Они не слышат нас, – сказала Кэти. – И не видят.

– И нашел их твой отец? – спросил Монтегю.

– Почему они не видят нас, Итан? – спросила Кэти, в равной степени напуганная и сбитая с толку.

– Я не знаю, Кэти, – ответил я.

– Да, – сказал Хью. – Мне всегда казалось, что это свело его в могилу раньше времени. Он так и не простил себе.

– Но, судя по тому, что ты мне рассказывал, ему не за что себя корить, – сказал Монтегю.

– Он считал себя обязанным рассказать, что пьянство отца семейства вышло за грань обычного алкоголизма и свело его с ума. Все-таки он был их врачом. – В глазах Хью теперь стояли слезы. – Отравить собственных детей, Монтегю… Каким нужно быть человеком, чтобы совершить подобное?

– Сумасшедшим, Хью, – сказал Монтегю. – Как ты и сказал.

– Верно.

– Пусть они замолчат, Итан, – сказала Кэти. – Пожалуйста, пусть замолчат.

Я шагнул еще ближе к Хью и хотел было ткнуть его в грудь, как вдруг он резко повернулся и подошел к стульям, на которых мы сидели, когда слушали рассказы Теккерея. Он прошел прямо сквозь меня.

– Итан! – закричала Кэти, хватая меня за руку. – Что происходит? – Но я и сам не знал. – Они что, привидения?

– Как он это сделал? – спросил Монтегю.

– Ты имеешь в виду, как он их отравил? – сказал Хью. – Аконитом.

– Аконитом? – переспросил Монтегю, будто желая сохранить в памяти каждую подробность.

– Да, – сказал Хью. – Это довольно распространенное растение. Aconitum napellus. Возможно, ты знаешь его под названием «монаший клобук» или «волчья пагуба».

– Волчья пагуба? Хм… Это такие синие цветы на длинных стеблях?

– Они самые, – сказал Хью. – Цветы, конечно, красивые, хоть и мрачноватые, но листья и корни смертельно ядовиты.

Монтегю покачал головой. И тут мне вспомнилось, как отец маниакально выкапывал в саду цветы. Синие цветы. Я припомнил, что мать называла их волчьей пагубой… Должно быть, я невольно отгородился от этих воспоминаний стеной, но стена эта была из песка, а вода прибывала…

– Говорят, события той ночи повторяются каждый раз, когда разражается шторм, – сказал Хью.

– Такой, как только что кончился? – спросил Монтегю, глядя, как мне подумалось, на Кэти, хотя, конечно же, он не мог видеть ее.

– Да, – ответил Хью. – Отец снова отравляет детей и оставляет умирать, пока вокруг воет ветер. Уверен, что это полная ерунда.

Мы с Кэти уставились друг на друга. Странным образом меня настигло понимание того, что все сказанное – правда, что я уже знал это, но позабыл.

– Уверен? – спросил Монтегю. – Мой тебе совет: постарайся не быть слишком уж уверенным в чем-либо.

– Ты говоришь престранные вещи, Монтегю. – Хью улыбнулся. – Идем, пора возвращаться в мир живых.

– Хорошо, – сказал Монтегю, и теперь было похоже, что он глядит на меня. – Напомни мне, что сталось с отцом.

– О, он во всем признался, – сказал Хью. – Провел остаток жизни в психиатрической лечебнице. Знаешь, что особенно странно?

– Он тоже отравился? – спросил Монтегю.

– Да, отравился, – ответил Хью. – И как ты только угадал? Он украл волчью пагубу из сада при лечебнице. Они, кажется, должны были сообразить, что не стоит выращивать ядовитое растение в таком месте, правда?

– Правда, – сказал Монтегю с горькой улыбкой.

– Ужасно, если все так и есть. Если эти бедняжки – сын и дочь, которых он убил, – обречены проходить через это снова и снова.

– Да, ужасно, – сказал Монтегю.

– Интересно, как можно снять такое заклятие? – спросил Хью.

– С помощью знания, – ответил Монтегю. – Как только они узнают правду, они найдут покой.

– Тогда будем надеяться, что они ее узнают, – сказал Хью.

Я взял Кэти за руку, повернулся к ней и увидел, что в глазах у нее, как и у меня, стоят слезы. Но я думал о Резном Бесе и о том, как ужасно вечно крутиться в колесе судьбы. Уж лучше знать правду.

– Ты только посмотри на это, – сказал Хью.

Монтегю подошел, и мы с Кэти тоже. Хью рассматривал что-то на барной стойке и при этом в недоумении поглядывал на потолок.

– Что такое? – спросил Монтегю.

– Погляди-ка на эти старые монеты, – ответил Хью. – Они все мокрые, но с потолка не течет.

Это были деньги, которые оставил Теккерей.

– И погляди сюда. – Хью подошел к недавно опустевшим стульям и столу. – Видишь? Сиденье и пол тоже мокрые. А теперь погляди на эти старые книги.

Хью взял наше «Повествование Артура Гордона Пима из Нантакета», и от его прикосновения книга рассыпалась в прах.

– Пойдем, – сказал Монтегю. – Довольно злоупотреблять гостеприимством этих детей.

– Этих детей? – переспросил Хью, приподнимая бровь. – Ах да, детей-призраков. Понимаю. Что ж, хорошо. Да, пожалуй, ты прав, Монтегю. От этого места у меня мурашки по коже.

Они подошли к двери и открыли ее. В прохладном ночном воздухе, который наполнил трактир, угадывалось скорое наступление рассвета. На пороге Монтегю обернулся и, коснувшись шляпы, тихо сказал: «Прощайте». Затем дверь закрылась, и мы снова остались одни. Кэти заговорила первой.





– Думаю, мы прождали отца достаточно долго, – сказала она. Она будто бы стала старше.

– Да, Кэти, – вздохнул я. – Думаю, ты права.

– Тогда, может быть, пойдем спать?

– Да. – И я с улыбкой повернулся к ней.

Взявшись за руки, мы пошли наверх, пелена, когда-то застилавшая нам взор, спала, и теперь сквозь дыры в крыше сияли звезды, а из печной трубы доносилось громкое совиное уханье.

Мы стояли рядом и смотрели на залив, и там вдалеке виднелся чернильный силуэт, очень темный и напоминающий тень корабля, на корме которого блеснул какой-то отсвет.

– Прощайте, Теккерей, – сказала Кэти.

– Да, – сказал я. – Прощайте навсегда.

Кэти легла на кровать.

– Хочешь, расскажу тебе еще историю? – спросил я.

– Нет, – ответила она. – Довольно историй. Я вдруг ужасно устала.

Я тоже почувствовал эту усталость; руки и ноги гудели точно после целого дня тяжелой работы. Сон казался теперь желанным гостем, и я был счастлив закрыть глаза и провалиться в его темные бездонные глубины.

ОТЕЦ

Когда мы с Кэти провалились в заслуженный и долгожданный сон, я думал, что мы наконец погрузимся в блаженное забвение. Но этого не случилось.

Некоторое время – невозможно понять, как долго – казалось, что конец близок и что все, чем мы были в жизни, вскоре исчезнет навсегда.

Но вдруг я почувствовал, что снова поднимаюсь из темных глубин и выныриваю на поверхность и, открыв глаза, я увидел, что мы все еще в нашей старой комнате. Но теперь мы были не одни.

В тени в другом конце комнаты я увидел фигуру. Кто-то сидел на стуле, на котором обыкновенно сидела мать, когда рассказывала нам истории. Несмотря на то что он опустил голову, я узнал отца. Он выглядел старше и похудел. На сколько лет он нас пережил?

Я удивился, что мне по-прежнему страшно, ведь все, что он мог нам сделать, он уже совершил.

Должен признать, что почувствовал некоторое удовлетворение, поняв, что он тоже мертв и попал в ловушку того же проклятия, что и мы. Когда он поднял голову и взглянул на меня, я гневно смотрел на него. К чему мертвецам бояться мертвецов?

– Итан, – сказал он. – Сынок.

– Зачем ты пришел? – холодно спросил я. – Что ты здесь делаешь?

– Отец! – вдруг радостно вскричала Кэти. – Я знала, что ты вернешься! Видишь, Итан, это был всего лишь сон!

Но это был не сон.

– Кэти, оглянись вокруг, – сказал я.

Услышав мой резкий ответ, Кэти нахмурилась, но все же сделала как я велел. Она увидела прогнившие полы и дыры в потолке, сквозь которые, словно пепел, падали снежинки. Она увидела, что кровати, на которых мы лежим, – жалкие и обшарпанные.

– Ох, Итан, – сказала она. – Так это правда? Он правда это сделал?

Я уставился на отца.

– Ну? – спросил я. – Это правда?

Он снова опустил голову.

– Да, – ответил он. – Да, это правда.