– Тогда пусть распространяются. С позволения сказать, господин начальник полиции, я делаю свою работу, а не являюсь шутом для журналистов.

– Тогда делайте вашу работу так, чтобы она давала результаты. Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Господин начальник полиции, я все еще предан закону, а не всяким журналюгам! Пусть они пишут что хотят. До свидания!

Дверь распахнулась, и красный как рак Вильгельм Бём, вылетев из кабинета шефа, промчался мимо Рата и все еще невозмутимо печатающей Дагмар Клинг. Что за финал! С большой степенью вероятности можно было сказать, что это не поспособствует росту в карьере Бёма.

Гильотина прервала треск своей машинки.

– Господин комиссар, – сказала она и указала на дверь, которая все еще была открыта, – проходите, пожалуйста. Господин начальник полиции может вас сейчас принять.

Цёргибель, похоже, быстро сумел взять себя в руки. Он сидел за своим письменным столом и делал вид, что приводит в порядок документы. Когда Гереон вошел, он встал и развел руки в стороны, как оперный певец.

– Юный комиссар Рат! – Карл протянул ему свою мясистую лапу. – Как вы адаптировались, мой друг?

Рат от неожиданности почувствовал некоторую растерянность. Он предпочел бы, чтобы толстяк оставался за своим столом и усадил бы гостя на один из удобных стульев перед ним. И уж тем более он не хотел быть другом начальника полиции.

– О, спасибо, – ответил Гереон. – Берлин – не Кёльн, но…

– И не говорите! И не говорите! – Цёргибелю, похоже, нравилась эта избитая фраза, хотя его совершенно не интересовало ее толкование.

Зазвонил телефон. Начальник полиции недовольно снял трубку.

– Я ведь просил мне не мешать, фройляйн Клинг, – сказал он. – Что? – Сушеный Лук замолчал и некоторое время слушал. – Но я уже дал свой ответ министру внутренних дел: берлинская полиция будет заниматься этим делом, как и любым другим. Это совершенно обычный случай пропажи без вести. Большинство людей объявляются через пару дней как ни в чем не бывало. А сейчас вы мне, пожалуйста, больше не мешайте.

Карл положил трубку.

– В советском посольстве пропал один из их сотрудников, – сказал он Рату. – А коммунисты сразу устраивают из этого государственную акцию. Причем я готов спорить, что этот парень повеселится пару прекрасных дней – и ночей – в нашем городе и потом, с похмелья, вновь явится в посольство. Он не первый, кто не в состоянии противостоять соблазнам капитализма.

Цёргибель повел комиссара в другой конец кабинета, где стояли диван, кресла и журнальный столик. Мягкая мебель была довольно новой – не то что просиженные зеленые чудовища в кабинете Генната.

– Располагайтесь поудобнее.

Поудобнее? Рат сел в кресло бежевого цвета. Он чувствовал себя как угодно, только не уютно. Но, по крайней мере, здесь не было пирожных.

– Спасибо, господин начальник полиции, – сказал Гереон.

Карл предложил ему сигару, но он отказался. Тогда начальник полиции взял себе одну и снова поставил ящичек на стол.

– Ну? – спросил он, зажигая сигару. – Как продвигается ваше дело об убийстве?

«Хороший вопрос, – подумал Рат. – Я знаю, кто это сделал, но не скажу!»

– Следы указывают на разборки в преступных кругах, – сказал он бюрократически сухо, как только можно было ожидать от прусского чиновника.

– Н-да, это уже кое-что! – Цёргибель просиял. Вероятно, он надеялся по крайней мере в отношении этого дела на быстрое раскрытие.

– Жертвой является мошенник, член объединения «Беролина», – продолжил Гереон свой доклад. – Пуля, возможно, попала в него рикошетом. Это мог быть несчастный случай. Или наш герой угодил в перестрелку. На его правой руке обнаружены следы пороха. – Рат запнулся и пожал плечами. – Больше нам пока ничего неизвестно.

– Больше вам пока неизвестно? Но это уже достаточно богатая информация! И это за короткое время! Поверьте мне, есть следователи, которые блуждают в более густом тумане. И это в расследованиях, которые продолжаются неделями.

Видимо, начальник полиции намекал на Бёма. Иногда под прицел попадают те, кто должен попасть, подумалось Рату.

– Расследование убийства – это не такое простое дело, господин начальник полиции. – Гереон постепенно расслабился. Нужно уметь предвидеть события. Придет время, когда и комиссару Рату придется разочаровать высшее начальство. И это будет скоро. Примет ли его тогда друг отца все так же радушно?

– Простых дел не бывает. – Цёргибель сделал пренебрежительное движение рукой. – Здесь, наверху, вам придется сталкиваться с политикой – поверьте мне, я иногда завидую сотрудникам, которые работают на улице, из-за их тяжелой и честной службы.

Рат предпочел не комментировать это. Он сомневался, что начальник полиции имел хотя бы приблизительное представление о том, как выглядела служба на улице, так что просто пожал плечами.

– Во всяком случае, я доволен, что вновь могу заняться расследованием убийства.

– Я рад, мой дорогой, я рад! – Карл, казалось, был по-настоящему в приподнятом настроении. – Я думаю, мы могли бы сегодня утром провести пресс-конференцию. Как вы считаете?

Гереон испугался, но не подал виду.

– Пресс-конференцию? – Он достал сигарету из пачки «Оверштольц» и закурил. – Вы считаете, что в этом есть необходимость, господин начальник полиции? Но нам не следует предавать это дело огласке! Возможно, речь идет всего лишь о жертве обычной перестрелки среди уголовников.

– Не надо скромничать! – сказал Цёргибель, попыхивая сигарой. – Или я должен воспринимать ваши слова как страх перед общественностью? Никаких опасений, мой друг, я ведь знаю, как дурно поступила с вами пресса в Кёльне. Но это дело предоставляет вам возможность для хороших контактов с берлинской прессой, вы должны это использовать, это очень важно. Я вас тоже поддержу. И в конце концов… – Он сделал театральную паузу и взял следующую сигару. Воздух постепенно становился все более густым. – …В конце концов, на сей раз это ведь не ваша пуля застряла в трупе, не так ли? – Карл засмеялся.

Рат не очень любил юмор начальника полиции. Он натянуто улыбнулся.

– Значит, договорились, – продолжал Сушеный Лук. – Ровно в одиннадцать в малом конференц-зале. Постарайтесь до этого времени обобщить ваши результаты расследования. И пришлите мне, пожалуйста, копию за полчаса до начала конференции. И, может быть, вам придет в голову какая-нибудь идея, как мы могли бы обратиться за помощью к населению. Мы ищем свидетелей, вы знаете. Это всегда полезно. И журналисты будут на вашей стороне, если вы сможете загрузить их подобной работой.

– Есть ли действительно смысл мне как следователю, занимающемуся расследованием данного убийства, проводить эту пресс-конференцию? – Комиссар затянулся. – Мое место работы – инспекция Е, господин начальник полиции. Над данным убийством я работаю лишь временно.

– Мой дорогой Рат, в том, что полиция нравов не для вас, мы все согласны. Мне в инспекции А нужны лучшие сотрудники. Выполните вашу работу хорошо, и я посмотрю, что смогу для вас сделать.

Гереон поднял брови и сделал вид, что удивлен. Цёргибель не должен знать, что кухня слухов уже приведена в действие. Он раздавил свою наполовину выкуренную сигарету и вынул из кармана письмо, которое написал накануне вечером.

– Могу я передать вам это лично, господин начальник полиции? Вообще-то я хотел отнести это письмо на главный почтамт, но поскольку меня и без того принял господин начальник полиции…

Карл растерянно посмотрел на белый конверт.

– Что это такое?

– Заявление, господин начальник полиции.

– Ага. – Толстяк кивнул и взял письмо. Теперь он, кажется, понял, и на мгновенье его лицо озарила улыбка. Он посмотрел глубоко в глаза Рата. – Знаете что, юный друг? Вы истинный сын вашего отца!

***

Было ли это правильно – именно сейчас претендовать на должность Рёдера? Сейчас, когда он работал над делом, в отношении которого с самого начала было ясно, что оно станет очередным «глухарем»? Рат мысленно спорил с самим собой, возвращаясь в свой маленький кабинет по длинным коридорам «замка». Он соглашался, что это был не самый подходящий момент, но будет ли еще другой, более удобный? Штатная единица в инспекции А была вакантной, начальник полиции был к нему расположен, и теперь оставалось только показать, на что он способен.

И именно в этом состояла главная проблема.

Он не мог этого продемонстрировать.

Именно по проклятому делу Вильчека он должен был отчитываться перед журналистами! Начальнику полиции нужна была хорошая пресса, как морфинисту очередная доза. Оставалось надеяться, что на этот раз он воздержится от необдуманных обещаний.

Гереон дошел до конца коридора, до так называемого аппендикса инспекции А. Уединенность кабинета Рёдера приняла его как старого друга. Пишущая машинка была только в приемной. Рат сел за осиротелый письменный стол секретарши, вставил в машинку лист бумаги и задумался.

С самыми важными проблемами по делу Вильчека он, к счастью, справился. Прежде всего, его самая большая забота – пуля – исчезла из этого мира. Результат баллистической экспертизы, который будет готов в ближайшие дни, только подтвердит его предположение о ссоре уголовников со смертельным исходом, о чем он намеревался теперь написать в докладе. Дальше ему оставалось объединить имеющиеся на данный момент результаты расследования в красивую историю и вплести туда действия новичка и двух коллег из инспекции А – и пресса получит свой хлеб. Перестрелка в преступной среде. Вот такая ситуация на востоке Берлина относится к повседневной жизни его обитателей. И читатели в тщательно охраняемых кварталах западной части Берлина любят такие истории, от которых на фоне безопасности их салонов по их спинам начинают бегать мурашки и которые подтверждают то, что они всегда предполагали: Берлин и в самом деле в любом отношении вполне можно воспринимать как Чикаго.

***

Они вошли во вкус. В этот момент Рат не хотел бы оказаться на месте начальника полиции. Цёргибель, успокаивая журналистов, поднял обе руки, но его попытки защититься от их натиска казались скорее жестом беспомощности.

– Успокойтесь, господа!

Слова Карла были едва слышны, столько на него сыпалось вопросов. Свора голодных волков от прессы окружила начальника полиции, который только что сошел с подиума в небольшом конференц-зале. Он еще раз поднял руки, и на какой-то момент показалось, что уровень шума от беспорядочных голосов действительно немного утих.

– Господа, я ведь уже ответил на все ваши вопросы! – сказал Цёргибель. – Мне больше нечего сказать. Позвольте же мне пройти, у меня важная встреча.

Он попытался сделать несколько шагов к выходу, но ему не удалось уйти далеко – толпа ринулась вперед, и вновь градом посыпались вопросы.

– В Берлине снова становится неспокойно, господин начальник полиции?

– Как такое возможно, что убийца уже несколько недель гуляет на свободе?

– Преступления участились – держит ли еще полиция ситуацию под контролем?

– Будет ли проводиться внутреннее расследование кровавых майских событий?

Толпа не унималась. Сушеный Лук казался быком, который угодил в волчью стаю: большой и сильный, но не имеющий шансов. Сработала вспышка, и Цёргибель, защищаясь от яркого света, приложил руку к лицу. Рат не мог больше все это видеть. Решив заработать очки у своего шефа, он вспрыгнул на подиум, где стояла трибуна, которую Карл только что покинул, и поднял руки. И казалось, что этим он не столько хотел защититься, как это делал Цёргибель, сколько призывал выслушать его.

– Господа, прошу вас! – крикнул Гереон. Это помогло. Некоторые репортеры повернулись к нему. – Пожалуйста, позвольте начальнику полиции уйти! Если у вас есть вопросы, пожалуйста, обращайтесь ко мне!

Рат привлек к себе столько внимания, что толпа оставила Цёргибеля в покое, и тот воспользовался возможностью и продолжил свой путь к выходу. Там ждали полицейские, у которых было задание беспрепятственно вывести шефа полиции из зала. Гереон провожал его взглядом до тех пор, пока тот не исчез из малого конференц-зала.

Карл просчитался. Пресс-конференция переросла в катастрофу. При этом все началось совершенно безобидно: начальник полиции рассказал о трупе, обнаруженном в бетоне, а потом передал слово ведущему расследование комиссару. Рат изложил ситуацию сухо и по-деловому, даже не сделав никаких выводов, но имеющиеся на данный момент результаты расследования представил таким образом, чтобы не касаться истории с перестрелкой между уголовниками. Свора журналистов прилежно все проглотила. Цёргибель так себе это и представлял: пища для изголодавшихся репортеров. И задумка, похоже, и в самом деле сработала – пока Гереон не предложил журналистам задать вопросы. И вопросы посыпались, причем ни один из них не был адресован комиссару, ведущему расследование, а все были обращены к начальнику полиции. Ни одного вопроса по делу Вильчека, но множество – по делу «Водолей». И, наконец, по майским беспорядкам. В течение нескольких секунд вся конференция провалилась. Цёргибелю задавали вопросы именно по тем темам, которых он вообще-то хотел избежать. Его уклончивые ответы не могли успокоить репортеров, а только еще больше их возбудили, и он в конце концов недолго думая объявил конференцию закрытой.

Здесь-то пресса и набросилась на него окончательно.

Репортеры все еще стояли в зале и смотрели на Рата исполненными ожиданий взглядами. В помещении было очень тихо, так что можно было услышать даже шепот. Толпу удалось мало-мальски усмирить.

– Пожалуйста, господа, задавайте ваши вопросы, – предложил Гереон.

Один журналист поднял руку, но другой, менее воспитанный коллега, опередил его:

– Господин комиссар, больше недели назад нам в этом самом месте показывали фотографии обезображенного мертвого мужчины, которого полиция обнаружила в Ландвер-канале. Мы честно опубликовали фотографии и, наверное, имеем право получить информацию о ходе расследования.

– Правильно, ведь расследование, наверное, как-то продвинулось! – подал голос еще один корреспондент.

– Верно, вы не можете нас так просто… – подключился к разговору третий.

Они снова растравливали друг друга. Рат успокаивающим жестом поднял руку.

– Уважаемые господа, – сказал он, когда шум в зале немного утих, – я должен вас разочаровать: об этом убийстве я ничего не знаю. Я охотно отвечу вам на все ваши вопросы по делу Вильчека, насколько это возможно.

Уровень шума опять повысился, но это было лишь кратковременное нарастание. Гереон улыбнулся – дружески, но целенаправленно, для присутствующих. При желании он умел быть изворотливым. А эта банда фонтанирующих авторов разных историй там, внизу, не заслуживала ничего, кроме изворотливого комиссара по уголовным делам.

– Вам не удастся так просто от нас отделаться! – заявил еще один из журналистов.

– Мне жаль, уважаемый господин, но основательные ответы я могу вам дать только по делу, которым я тоже занимаюсь, – отозвался Рат. – Прошу понять меня правильно. Мы хотели бы быть честными с вами!

Он услышал еще несколько отдельных заявлений протеста, которые все больше смешивались, превращаясь в общий гул. Репортеры начали двигаться в направлении двери, и зал быстро пустел – как будто в ванне вытащили заглушку.

Все они исчезли в мгновение ока, и внезапная тишина в конференц-зале казалась призрачной. Комиссар спустился с подиума. Какой-то мужчина остановился у двери. Им оказался Бертольд Вайнерт. Журналист улыбнулся, когда его сосед поприветствовал его.

– Поздравляю, Гереон, – сказал он. – Так рафинированно меня уже давно не отфутболивали. Едва выпроводив начальника полиции из зала, ты сразу прикинулся дурачком.

Рат не обратил на его слова внимания.

– Разве ты не политический журналист? С каких это пор тебя интересуют уголовные дела?

– Криминал или политика – какая разница? Нет, шутки в сторону, в настоящий момент я тоже полицейский репортер. В моей профессии приходится быть гибким.

– Я удивился, что здесь было так много ваших.

– Это правда, нас проинформировали всего часа за два. Вообще-то это дерзость, учитывая, что вчера вы весь день работали над этим делом. Но поскольку все попытки журналистов получить больше информации о трупе из Ландвер-канала в последние дни были блокированы, многие мои коллеги захотели воспользоваться возможностью, чтобы еще раз попытать Цёргибеля.

– И вам это удалось.

Вайнерт пожал плечами:

– Это как посмотреть. В конечном счете все ушли несолоно хлебавши.

– Но у них теперь есть замечательная история из уголовной среды. Я подумал, что вы любите нечто подобное.

– Ты своей акцией не приобрел себе друзей среди моих коллег, – заметил Бертольд.

– Почему же? Один друг-журналист у меня все же есть. Или я ошибаюсь?

Гереон протянул соседу руку.

– Назовем это лучше «деловым другом», – сказал тот, прежде чем ударить по его ладони.

Они простились перед конференц-залом. От приглашения Вайнерта на обед Рат отказался. Он не хотел, чтобы тот продолжал свои расспросы. Не сейчас. Полицейский пошел назад в свой маленький кабинет. Ему надо было побыть одному и обдумать новое положение.

У шефа Берлинской полиции были проблемы. И именно это могло бы стать карьерным трамплином для молодого, полного надежд комиссара по уголовным делам Гереона Рата. После этой катастрофической конференции Рат знал, что должен продолжать заниматься этим делом, пусть даже он и не входит в группу Бёма. Но все-таки он работал сейчас в убойном отделе. Хорошо, что в кабинете Рёдера можно было спокойно подумать. Ему было на руку, что Вильчек оказался связан с «Беролиной». Благодаря этому Гереон мог выстроить связь между одним и другим делом, и то, что он собирал информацию по делу «Водолей», представлялось достаточно естественным: в рамках своего расследования по делу Вильчека комиссар по уголовным делам Гереон Рат наткнулся на мистическое золото и на находящегося в бегах русского по имени Алексей Кардаков и мог бы оказать существенную помощь комиссии по расследованию убийства «Мёкенбрюке» в этом деле, при расследовании которого старший комиссар Вильгельм Бём обломал себе зубы.

Зазвонил телефон, но Рат не стал на него реагировать. Это был издатель или начальник полиции. Он может поблагодарить его и попозже. Было около двенадцати, время обеда. На этот раз Гереон не пойдет ни в столовую, ни в «Ашингер». Он посмотрел на часы. До Шёнберга где-то меньше получаса езды на поезде. Музыканты, кажется, в полдень завтракают. Может быть, он тоже смог бы рассчитывать на чашечку кофе.

***

– Господин комиссар! Какой сюрприз!

У Ильи Тречкова был довольно заспанный вид, когда он открыл полицейскому дверь. Тем не менее музыкант сразу узнал его. Волосы на голове трубача были растрепаны. На нем был домашний халат с таким богатым орнаментом, что сам византийский император почел бы за честь быть его обладателем. Он зевнул, но его глаза настороженно бегали в разные стороны.

– Я могу войти? – спросил Рат.

– Разумеется.

В квартире, вопреки ожиданию Гереона, был порядок. Помещение было довольно просторным. Тречков, похоже, имел больше денег, чем его прежняя певица. Он повел Рата в небольшую гостиную, освещенную мягкими солнечными лучами, которые проникали через светлые шторы. На столе лежали нотные листы и карандаш. Илья освободил стол.

– Я как раз начал работать, – сказал он извиняющимся тоном и с бумагами в руках направился к двери. – Вы выпьете что-нибудь? – спросил он, выходя.

– Если вы поставили воду для кофе…

– Для чая.

Конечно, ведь этот мужчина был русским.

– Тоже неплохо, – ответил Рат. Оставшись в одиночестве, он огляделся. Красивая комната, все стоит на своих местах. Тречков производил впечатление аккуратного человека, не из богемы, хотя тоже долго спал. Полицейский увидел на книжном шкафу бюст Чайковского. Надписи на корешках книг были преимущественно на кириллице, но среди них встречались и немецкие авторы. Ничего политического, насколько Гереон успел понять за это короткое время. И название «Красная крепость» ему тоже не встретилось, ни на кириллице, ни на латыни. В дверях зазвенела посуда. В комнату вошел Илья с небольшим подносом в руках, на котором дымились две чашки с чаем.

– Уже готово? – удивился Рат.

– В самоваре это быстро, – ответил Тречков. – Каждый из нас пытается сохранить немного Родины. Большинство русских находятся в Берлине не по собственной воле.

Он поставил чашки на стол, и они сели.

– Извините меня за мой внешний вид, – сказал хозяин дома, – но я не ждал гостей. Мои друзья знают, что я поздно встаю. Если у ансамбля выступление, то я в основном возвращаюсь домой около четырех часов.

Рат сделал глоток. Чай был очень крепким.

– Чем я могу вам помочь, господин комиссар? – Музыкант производил то же впечатление, что и в кафе «Европа»: приветливый и готовый оказать содействие. Но Гереона не оставляло ощущение, что этот мужчина знал больше, чем говорил.

– Мы говорили с вами о графине Сорокиной, помните? – спросил полицейский.

Тречков кивнул.

– Разумеется.

– Она за это время не появлялась? Или, может быть, вы что-то о ней слышали?

– К сожалению, нет.

– Вы присматривали за ее квартирой?

– Я и сейчас это делаю. У меня есть ключ. Разве я вам об этом не говорил?

– Да, пожалуй. – Рат сделал паузу. Что скрывал этот человек? И почему? – Вы поливали там цветы, не так ли?

Трубач кивнул.

– Вы брали что-нибудь из комнаты?

– Позвольте! Я ведь не вор!

Гереон решил изменить тактику. Он мог спокойно слегка взять музыканта в оборот. В отличие от их первого разговора, сейчас он все-таки был официальным сотрудником убойного отдела и мог позволить себе большее.

– Господин Тречков, – сказал он, – я говорю с вами о фрау Сорокиной во второй раз. А вы все еще не спросили меня, почему я вообще ищу графиню.

– Ну я предполагаю, что кто-то заявил о ее исчезновении.

Рат покачал головой.

– Кроме вас, ее, кажется, никто не ищет. Но и вы не заявляли в полицию. То есть там не заведено никакого дела об исчезновении Сорокиной.

– Понятно. Так почему вы тогда ее ищете? – Спокойный вид собеседника не мог обмануть Рата. Сидящий перед ним мужчина все больше нервничал. Его выдавали глаза. Было самое время перейти в наступление, и полицейский пустил в ход пару слов – маленькие ядовитые стрелы, которые имели лишь одну цель: спровоцировать реакцию, если чуть-чуть повезет, то даже необдуманную.

– Из-за золота, – сказал он.

Тречков выпрямился – его глаза заплясали чарльстон. Рат с удовольствием зафиксировал это и послал следующую стрелу.

– Вы понимаете, о чем я говорю? – продолжил он. – Один мужчина из-за этого золота отправился на тот свет, другой исчез. А вместе с ним и графиня.

Илья оставался совершенно спокойным, но при этом у него был такой вид, словно он проглотил аршин. Только глаза его были подвижны.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – пробормотал он.

Припугнуть его или разыграть роль чуткого полицейского? Нет, он должен продолжать, осталось немного. Рат решил потерять терпение. Он резко встал, облокотился на стол и нагнулся вперед.

– А сейчас послушайте меня, маэстро! – Комиссар добавил в свой голос агрессии, которая помогла создать впечатление, будто он с трудом сдерживается. Слова звучали тихо, но эффектно, и Тречков невольно спасовал. – Вы не считаете, что настала пора прекратить играть в прятки? Вы все больше впутываетесь в дело, которое может обернуться для вас большими неприятностями!

Музыкант как будто окаменел.

– Я не знаю, что вы имеете в виду.

– Это ведь очень просто: вы знаете что-то, что могло бы помочь полиции в расследовании убийства, но предпочитаете молчать. Я не понимаю, на что вы рассчитываете. Если вы думаете, что графине грозит опасность, то вам следует сотрудничать с нами. Мы могли бы вам помочь и защитить ее. – Рат подождал реакции на свои слова, а потом посмотрел на Илью жестким взглядом. – Но если выяснится, что вы покрываете убийцу… Вы отдаете себе, собственно говоря, отчет в последствиях?

– Светлана – убийца?! – буквально вырвалось у Тречкова, и он встал. – Абсурд!

– Если вы в этом так уверены, то я не понимаю вашу позицию.

– Может быть, это вам надо пересмотреть вашу позицию, господин комиссар! – Теперь музыкант говорил раздраженно. Наконец-то Гереон сломал его сопротивление! – Полиция безуспешно пытается расследовать убийство и недолго думая обвиняет в этом иностранку, которая на полном основании находится в вашей стране инкогнито. И вы на полном серьезе думаете, что я вам ее выдам? Вы ведь уже вынесли Светлане обвинительный приговор!

– Я никому не выношу никаких приговоров, это делает судья. Но кто-то пытал вашего соотечественника, а потом убил его. И я хотел бы знать, кто это был! А вы могли бы мне в этом помочь.

– Соотечественника? – Удивление Тречкова, похоже, было естественным. – Что вы имеете в виду?

Рат показал ему фотографию промокшего трупа Бориса.

– Вы знаете этого человека?

Трубач энергично помотал головой.

– Это его выловили из канала неделю или две тому назад? Он русский?

– Это знакомый Алексея Кардакова.

– Значит, Кардаков! – Илья снова вяло опустился на стул. – Я мог бы вообще-то догадаться!

– О чем догадаться?

– Что этот человек принесет Светлане несчастье.

– Они являются парой, не так ли?

Тречков кивнул.

– Она познакомилась с ним примерно полгода тому назад, когда пришла ко мне. И после этого она вдруг стала другим человеком.

Потому что она больше не захотела спать с лидером своей музыкальной группы, предположил Рат.

– Что вы под этим подразумеваете? – спросил он вслух.

– Светлана стала неожиданно серьезной. Когда я с ней познакомился, она значительно больше смеялась. Я испугался, что он заразил ее своими нелепыми политическими идеями.

– Которые вам не очень близки…

– Да не смешите меня этими благодетелями человечества! Вы видели, к чему это привело в России!

– Кардаков был коммунистом?

– Понятия не имею, как он сам себя называл. Большевиков он, во всяком случае, терпеть не мог, и здесь мы все трое были единого мнения – в виде исключения. Но я никогда не говорил с ним много о политике – в этом отношении он был невыносим. Я вообще никогда с ним особо не разговаривал.

– Вы видели его после исчезновения графини?

– Нет.

– Ее исчезновение было для вас неожиданным?

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что я и сказал: вас удивило то, что у вас больше нет певицы, или вы этого ждали?

Комиссар почувствовал, что он опять задел больную точку. Тречков медлил с ответом.

– Она об этом объявила, – сказал он, наконец.

– И попросила вас что-то взять из квартиры…

Музыкант сделал большие глаза.

– Откуда вы это знаете?

– Я видел ее гардероб. Вы что-то вынули из-под подкладки и унесли.

– Да, она меня об этом просила. Это было примерно четыре недели тому назад. Она опоздала на репетицию. Я уже хотел устроить ей скандал, но вдруг увидел ее глаза. В них был невероятный страх…

– Страх чего?

– Она мне этого не сказала. Только отдала ключ от своей квартиры и попросила меня вспороть подкладку в ее зимнем пальто. То, что я там найду, я должен был взять с собой и хорошо спрятать.

– И вы это сделали…

Илья кивнул.

– Отдав мне ключ, она сразу ушла. Она не сказала куда, а только попрощалась и сказала, что я должен искать себе новую певицу. Я ей ответил, что об этом не может быть и речи. Мы будем ждать ее! Какое-то время мы можем выступать без певицы. – Он запнулся – его одолели воспоминания. – Это все… все было так необычно… И она казалась такой странной. Как будто это было прощание навсегда. У меня разрывалось сердце, когда я смотрел, как она уходила.

– Но вы присматривали за ее комнатой.

– Она меня попросила об этом. Я должен был следить за порядком и поливать цветы. Просто представить все так, будто она уехала на некоторое время.

– Но вы так не думаете.

– Честно говоря, я не знаю, что я должен думать.

– Вы рассчитываете увидеть графиню снова?

Тречков пожал плечами. Он сидел опустошенный, с жалким видом.

– Я надеюсь, – сказал он наконец, – но боюсь другого.

– Кто-то, кроме вас, входил в комнату в последние четыре недели?

– Кто, например?

– Откуда я знаю? Сама графиня, Кардаков, шпионы Сталина? Вы мне сами сказали, что за ней стоит Сталин.

– Но это ведь всего лишь предположение…

Рат почувствовал, что теряет терпение, но взял себя в руки.

– Вам что-нибудь бросилось в глаза? – спросил он спокойно. – Может быть, комната во время одного из ваших визитов выглядела иначе, чем вы ее оставили? Может, кто-то копался в вещах?

– Откуда вы опять это знаете? Я ведь убрал весь этот беспорядок. Там все было перевернуто!

– Когда это было?

– Не имею понятия. Наверное, через неделю после ее исчезновения.

Гереон кивнул и сделал какие-то записи.

– Вы ранее заявили, что это абсурд – подозревать графиню Сорокину в убийстве, – сказал он. – А что вы скажете о Кардакове?

– Кардаков? – В голосе Тречкова послышалось презрение. – Ради своих безумных политических идей он бы сделал все. Он убил бы каждого, кто встал бы на пути его правого дела. Даже себя самого!

– Вы думаете, графиня могла бы быть на его совести?

– Вы имеете в виду…

– Я пока ничего не имею в виду. Но Кардаков исчез. Вы считаете возможным нечто подобное?

Илья ничего не сказал, но по его лицу Рат видел, что он высказал самые страшные предположения музыканта. Полицейский встал. Пора было возвращаться в «замок».

– Хорошо, господин Тречков, я не хочу больше вас донимать. Но еще на один вопрос вы должны мне ответить: что вы нашли тогда под подкладкой пальто?

Трубач встал и направился к книжному шкафу, на котором стоял бюст Чайковского. Назад он вернулся с нотной тетрадью, которую положил на стол. Это не было похоже на джазовые ноты. Музыкант опять исчез из комнаты и вскоре вернулся с ножом в руке.

– Я играю в том числе и классику, – сказал он, заметив, что Рат изучает ноты. В его голосе слышались извиняющиеся нотки. – Но танцевальной музыкой в этом городе можно заработать больше денег. – Он взял нож и вспорол толстый картонный переплет. Из тетради выпал белый тонкий конверт, который упал рядом с чашкой Тречкова.

Илья протянул его комиссару.

– Я его еще не вскрывал, – сказал он. – Я не решился.

22

Площадь Бюловплац все еще была одним из самых убогих мест в городе. Единственным, чем она располагала в избытке, была территория. По гигантскому открытому пространству свистел злой ветер, и только строгое здание «Фольксбюне»[32], возвышавшееся среди пустого поля, как потерпевший крушение и выброшенный на пустынный берег корабль, оказывало ему незначительное сопротивление. Двадцать лет тому назад здесь снесли все узкие, старые переулки квартала лачуг, но новые здания до сих пор не построили. Треугольник вокруг «Фольксбюне» был окружен главным образом строительным забором и бараками. Повсюду стояли маленькие деревянные ларьки, в которых продавали сигареты, пиво и лимонад, и даже парикмахерская для женщин и мужчин предлагала доступные по цене парижские стрижки. Эта пустыня свидетельствовала о честолюбивых планах не менее честолюбивых градостроителей. О планах, которым не суждено было воплотиться в жизнь. Но площадь все-таки осилили. Это была широкая полоса, уходящая в извилистую узкую часть квартала лачуг.

Старший комиссар вышел на площадь. Сильный ветер кружил старую газету. Как и прежде, это был убогий квартал. Неудивительно, что коммунисты устроили здесь свой штаб, подумал Вильгельм Бём, приближаясь к зданию. Дом Карла Либкнехта напоминал тумбу для политических плакатов, так плотно его фасад был залеплен всякими лозунгами и призывами вперемешку с гигантскими портретами Ленина, Люксембург и Либкнехта.

Разбросанные перед зданием различные предметы свидетельствовали о недавнем митинге. Валяющаяся трибуна, которую только что демонтировали, брошенная бумага от бутербродов, пустые банки из-под пива… Коммунисты явно не отличались аккуратностью.

Двое полицейских дежурили перед дощатым бараком. «Сигареты по ценам производителя» – гласила выцветшая рекламная надпись на деревянной панели над их головами, красная краска на которой частично отслоилась. На двух проржавевших щитах, покрытых эмалью, рекламировалось: «Пивная и игорный дом “Энгельгардт”». Дежурные чувствовали себя заметно дискомфортно в своей синей униформе перед темным входом. Не совсем подходящее место для мужчин в форменных фуражках.

Подойдя к баракам, Бём огляделся. Автомобиль-лаборатория еще не прибыл. Вильгельм знал, что пешком он доберется быстрее – ему надо было бы поспорить с Грэфом. Строительные площадки на Алексе были сейчас самым большим препятствием для городского транспорта. В том числе и для полицейских автомобилей.

– Привет! – пробурчал Бём полицейским и показал свой жетон. – Надеюсь, вы ни к чему не притрагивались.

– Нет, господин старший комиссар. К месту происшествия никто не подходил, – заверил его один из дежурных.

– Кто же обнаружил мужчину?

Другой дежурный, более пожилой, пожал плечами:

– Не имеем представления. Это было анонимное сообщение по телефону. Предположительно какой-то бродяга, который удивился, что труп лежит в его постели. Или в его туалете.

– Бродяга, который звонит в полицию? – удивился Вильгельм. – Хотя звонок в экстренные службы бесплатный. Возможно, вы и правы. И вы сразу прибыли сюда?

– Что значит – сразу? У нас есть еще и другие дела.

– Вы что, ждали окончания митинга?

Бём знал, что после майских беспорядков полицейские по возможности избегают столкновений с коммунистами. И вот теперь один из них разозлился.

– Вы хотите потрепать нам нервы или расследовать убийство? – проворчал старший комиссар.

В бараке было темно, и в воздухе висел сильный запах мочи. Лишь в узкую щель проникал дневной свет. Бём включил карманный фонарик. Труп полулежал, прислонившись спиной к торцевой стене, и туловище его было наклонено вперед. Он был довольно высокого роста, худощавый, со светлыми волосами. Вильгельм сел на корточки, чтобы разглядеть его лицо. Это оказалось непросто, потому что там едва ли можно было что-то рассмотреть. Вместо носа на лице зияла кровавая рана. Кровь сочилась мужчине за воротник, окрашивая рубашку в красный цвет.

Бём услышал, как подъехал автомобиль. Потом раздался голос полицейского:

– Господин старший комиссар уже на месте преступления.

В дверях показался Рейнгольд Грэф с фотоаппаратом на плече.

– Будем надеяться, что у него при себе документы, господин старший комиссар!

– Шутки в сторону, займитесь фотосъемкой, – проворчал Вильгельм. – Потом посмотрим, что у него в пальто.

Прошло немного времени, и темное помещение на долю секунды осветила вспышка.

– Готово, – сказал Грэф, закончив снимать, – но для объявления о розыске этого сейчас недостаточно.

Но объявления о розыске и не потребовалось. У погибшего в кармане действительно оказалось удостоверение, и Бём сразу понял, что это дело будет совершенно особым, а дело Мёкернбрюкке он может теперь включить в число «глухарей». Старший комиссар посмотрел на фотографию в паспорте, с которой на него смотрело серьезное молодое лицо, и тяжело вздохнул.

Он держал в руках служебное удостоверение сотрудника прусской полиции.

***

Письмо, которое ему передал Тречков, было сплошным разочарованием. Рат пока что понял только одно: это было вовсе не письмо. В конверте лежал один-единственный лист бумаги, на котором были беспорядочно написаны буквы. Целый вечер комиссар ломал себе над ними голову, не продвинувшись ни на шаг. Хорошо хотя бы то, что это были не кириллические буквы. Но понятнее они от этого не стали. Все указывало на то, что речь идет о зашифрованном послании, но Гереон и близко не мог представить, каким ключом вскрыть этот текст. Ни одной отправной точки, ничего, что имело бы смысл, – только буквы различной величины, нарисованные то с меньшим, то с большим интервалом, то рядом друг с другом, то одна под другой. Да, буквы действительно казались скорее нарисованными, нежели написанными.

Полицейский уснул, сидя над листком бумаги, и проснулся среди ночи, жмурясь от света, который до сих пор горел в его комнате. От жесткой поверхности стола у него болела вся правая сторона головы. Он кое-как умылся и поплелся в постель, а перед тем как уснуть, вдруг вспомнил, что так и не позвонил Шарли. Это было первое, о чем он подумал, когда проснулся.

Сегодня утром, когда его люди уже ушли и Гереон опять остался один в кабинете, он пару раз пытался позвонить ей, но, конечно, никто не взял трубку. Грета, вероятно, ушла на работу, а Шарлотта могла сидеть в какой-нибудь аудитории и зубрить очередную статью. Ну ладно. Завтра она все равно придет на работу.

И он будет обращаться к ней на «вы».

Зазвонил телефон. Рат был удивлен, услышав голос Вильгельма Бёма, раздавшийся в трубке.

– Вам надо приехать на площадь Бюловплац, – сказал Бём. – Я здесь с одним из ваших сотрудников, ассистентом по уголовным делам Штефаном Йенике.

– А что случилось? Почему Йенике не позвонил сам?

– Было бы замечательно, если бы он еще смог это сделать. – Голос Вильгельма на этот раз совсем не напоминал рычание бульдога. Гереону даже показалось, что толстяк вздохнул. – Господин комиссар, я звоню, потому что обнаружен труп. Штефан Йенике погиб.

***

Когда Рат меньше чем через десять минут шел через площадь Бюловплац, старший комиссар уже ждал его. Место, где был обнаружен труп Йенике – убогий дощатый барак, – охранял большой отряд полицейских. У них были серьезные лица – никаких привычных лихих фраз, с помощью которых они, оказавшись на месте преступления, обычно преодолевали весь ужас открывшейся их взору картины. Когда погибал кто-то из своих, прусская полиция не понимала шуток. Но не только поэтому вся полицейская рота оцепила место происшествия. На площади Бюловплац собиралась все возрастающая толпа людей, которая скандировала лозунги. Коммунисты, очевидно, воспринимали появление полиции на их территории как провокацию.

– У-бий-цы ра-бо-чих! – скандировала толпа в такт. – Хо-ло-пы Цёр-ги-бе-ля!

Бём поздоровался с Ратом, пожав ему руку. Видеть этого человека таким миролюбивым Гереону еще никогда не приходилось.

– Проходите, коллега, – сказал старший комиссар. – Шварц как раз занимается Йенике. У вас есть предположение, почему кто-то убил бедного парня? Это может быть как-то связано с делом, которое вы сейчас расследуете?

Рат пожал плечами. Это было именно то, чего он боялся. Еще на Александерплац, когда он отправился сюда, у него в голове возникла мысль, которая с тех пор не покидала его. Не послал ли он новичка на смерть, когда приставил его к «Мулакритце»? Это заведение находилось недалеко отсюда. Возможно, Йенике поднял там больше пыли, чем этого хотелось Красному Хуго. В этой среде можно было легко угодить в осиное гнездо. Даже если ни о чем не подозреваешь. Именно если ни о чем не подозреваешь.

Гереон оставил эти мысли при себе, следуя за Бёмом в дощатую будку. Прожектор освещал убогую лачугу, на стенах которой висели старые рекламные плакаты. На торцевой стене блестело еще влажное кровавое пятно, а под ним на корточках сидел мужчина в легком светлом плаще, склонившись над чем-то, что лежало у стены. Когда оба оперативника вошли, он обернулся. Доктор Магнус Шварц казался более серьезным, чем обычно. Свой печально известный юмор он сегодня оставил дома.

– Ваш коллега? – спросил Шварц и встал. Рат кивнул. Он смотрел не на врача, а на того, кто лежал на полу. Светлые волосы, перепачканные кровью, как и лицо. От носа почти ничего не осталось. Если бы комиссару не было известно, кто здесь лежит, он не узнал бы в этом мужчине Штефана. Какая отвратительная смерть в этой воняющей мочой грязной дыре! Мертвый Йенике напомнил ему о том, какую в принципе мерзкую профессию они себе выбрали.

– Это случилось предположительно часа три-четыре тому назад, – сказал Магнус Шварц, вытирая руки белым носовым платком. – Выстрел в упор. Для этого не обязательно хорошо стрелять. Похоже, ему вставили дуло прямо в нос.

– Он был застрелен здесь? – спросил Рат, показывая на кровавое пятно на стене.

– Все указывает на это. Но, разумеется, мы должны еще исследовать, действительно ли это его кровь, – сказал Шварц.

Гереон покачал головой.

– Раскрошить нос, – произнес он, – кому только пришла такая идея в голову?

– Так крысиные объединения обычно поступают с предателями, – сказал Бём. – Они не палят сразу так, чтобы вылетел мозг, а просто выстреливают в нос.

– В репертуаре «Черного рейхсвера»[33] в свое время было нечто подобное, – пояснил медик Шварц. – Точно так же, как и у «Рот фронта». Тогда, в те суровые года.

«Возможно, они еще вернутся, эти суровые года», – подумал Рат.

– А есть какие-нибудь свидетели? – спросил он Бёма.

Старший комиссар пожал своими массивными плечами:

– Понятия не имею. Пока у нас вообще никого нет. Тот, кто его нашел, предпочел остаться неизвестным. Но я готов поспорить, что эти горлопаны там, на улице, кое-что знают. Сегодня утром тельмановцы проводили перед домом Либкнехта митинг. Может быть, кто-нибудь из них что-то видел.

– Или стрелял.

– Или стрелял. Но похоже, что наш юный коллега знал своего убийцу, раз он подпустил его так близко к себе. И, насколько я знаю, Йенике не был красным.

Рат кивнул.

– Может быть также, что двое его держали, а третий стрелял.

– Оставим рассуждения и будем искать отправные точки. – Голос Бёма зазвучал резко и снова стал абсолютно таким, к какому привык Гереон. – Скажите мне лучше, какое задание вы дали ассистенту по уголовным делам. Почему он вообще оказался на площади Бюловплац?

И Рат рассказал. О святом Йозефе, о Красном Хуго и о том, что он приставил Йенике к «Беролине», чтобы выйти на возможный след. Весь этот фарс расследования, который он инсценировал, чтобы отвлечь следствие от собственной вины. Фарс, который неожиданно превратился в трагическую реальность. Старший комиссар молча слушал.

– Хорошо, господин комиссар, – сказал он наконец. – Я думаю, мне надо взглянуть на ваши документы по делу Вильчека. В частности, не могли бы вы срочно найти мне протоколы бесед, которые вел коллега Йенике?