Фолькер Кучер

Вавилон-Берлин

Volker Kutscher

Der nasse Fisch

Originally published in the German language as «Der nasse Fisch» by Volker Kutscher.

© 2007, 2008, Verlag Kiepenheuer & Witsch GmbH & Co. KG, Cologne/ Germany.

© Перевод на русский язык. Садовникова Т. В., 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство Э», 2017

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

Кучер создал поистине масштабное полотно.

Der Spiegel



Мастерски задуманный и сделанный роман Кучера заставляет жаждать продолжения.

Die Welt



Лучший немецкий роман в жанре «крутого детектива» за последние годы.

Bücher



Кучер амбициозен в своих замыслах и при этом крайне убедителен.

Frankfurter Allgemeine Zeitung



Кучер из тех авторов, что живописуют эпоху, наслаждаясь каждой деталью.

Tagesspiegel



Роман заставит вас на время забыть о кино и ТВ. Прекрасная альтернатива знаменитым скандинавским детективам.

NDR Info Sommerbücher



Роман лег в основу сериала неподражаемого Тома Тыквера.

***



Фолькер Кучер родился в 1962 году. Изучал германистику, философию и историю, работал редактором ежедневной газеты, пока не написал свой первый криминальный роман. После этого перешел на положение свободного автора. Живет и работает в Кельне. «Вавилон-Берлин» стал настоящим бестселлером, и писатель сделал комиссара Гереона Рата своим постоянным героем, каждое новое дело которого неизменно вызывает огромный читательский интерес. Роман обрел такую популярность, что снять сериал на его основе взялся всемирно известный режиссер Том Тыквер. В октябре 2017-го сериал вышел на экраны.

***

Афин-на-Шпрее[1] больше нет,а Чикаго-на-Шпрее процветает.Вальтер Ратенау[2]
Нельзя всегда получать все, чего хочется,Но если постараться,Можно получить то, что действительно нужно.«The Rolling Stones»


Часть I

Труп в Ландвер-канале

28 апреля – 10 мая 1929



1

Интересно, когда они вернутся? Он прислушался. В темноте малейший шорох казался адским шумом, любой шепот превращался в рев, и даже тишина звенела у него в ушах. Все не стихающий гул и рокот. Он почти обезумел от боли. Надо было взять себя в руки, не обращать внимания на такой громкий звук капель. Капель, которые падали на твердую, влажную поверхность. Он знал, что это была его собственная кровь, капающая на бетон.

Он не имел понятия, куда они его притащили. Куда-то, где его никто не слышал. Его крики не выводили их из себя, они были к ним готовы. Подвал, предположил он. Или склад? Во всяком случае, это было помещение без окон. Сюда не проникал ни один луч света – виднелось лишь слабое мерцание. Последние частицы света, которые он мог еще видеть с тех пор, как, стоя на мосту, смотрел вниз на огни проходящего поезда, погрузившись в свои мысли. Мысли о плане, мысли о ней. А потом был удар и падение в темноту. В темноту, которая его с тех пор не покидала.

Он дрожал. Лишь веревки на локтевых сгибах удерживали его в вертикальном положении. Ноги больше не слушались его, их больше не было, они превратились теперь просто в сплошную боль, как и его кисти, которые бездействовали. Он вложил всю свою силу в плечи и попытался оторваться от пола. Веревка терла руки. Все его тело покрылось потом.

Картины сменяли одна другую, и он не мог вытеснить их из своей памяти. Тяжелое небо. Его рука, крепко привязанная к стальной балке. Звук треснувших костей. Его костей. Невыносимая боль. Крики, превратившиеся в единый оглушительный рев. Обморок. А потом возвращение из ночной темноты: боль, пульсирующая на самых крайних точках его тела, но не проникшая внутрь – ему удалось ее удержать.

Они сломали его наркотиками, которые уменьшили боль. Так они хотели добиться его уступчивости, и ему пришлось бороться со своей слабостью. Знакомый язык также размягчил его сердце. Но голоса звучали жестче, чем в его воспоминаниях. Значительно жестче. Холоднее. Озлобленнее.

Светлана говорила на том же языке, но как он звучал! Совсем иначе. Ее голос клялся в любви и раскрывал тайны, в ее голосе была доверительность и обещание. Да, она даже вновь оживила светлый город. Город, который он покинул. Он никогда не сможет забыть его, даже на чужбине. То место останется его городом, городом, который заслужил лучшего будущего. Его страной, которая заслужила лучшего будущего.

Разве не хотела она того же? Изгнать преступников, которые захватили там власть. Он вспоминал ночь, бессонную ночь в ее постели, теплую летнюю ночь, и ему казалось, что после этого прошла уже целая вечность. Светлана… Они любили друг друга и доверяли друг другу свои сокровенные мысли, соединив их в одну большую тайну, чтобы немного приблизиться к своим надеждам.

Все шло так хорошо! Но кто-то, должно быть, предал их, и они его похитили. А Светлана? Если бы только знать, что с ней стало! Кругом враги.

Они притащили его в это темное место. Он знал, о чем они будут его спрашивать, еще до того, как услышал вопросы. Он отвечал, но ничего не выдал. И они этого не заметили. Они были глупы. Жадность сделала их слепыми. Поезд был уже в пути, и они не должны были об этом узнать. Ни при каких обстоятельствах. План должен быть вот-вот исполнен. Он посмотрел им в глаза, прежде чем они нанесли удар, и увидел там жадность и глупость.

Первый удар был самым ужасным. Все, что было потом, лишь распространило боль дальше, по всему телу.

Уверенность в неизбежности смерти сделала его сильным. Он мог вынести осознание того, что никогда больше не сможет ходить, никогда больше не сможет писать и никогда больше не сможет прикоснуться к ней. Она была теперь только воспоминанием, и он должен был с этим смириться. Но и это воспоминание навсегда останется с ним.

Пиджак. Он должен добраться до своего пиджака. Хотя это почти невозможно. Там у него была капсула. Как и у всех, кто владел тайной, которая не должна была стать достоянием врага. Он среагировал слишком поздно и не распознал ловушку, иначе бы уже давно раскусил капсулу. Поэтому она все еще была вшита в подкладку его пиджака, который лежал там, на стуле, очертания которого он мог различить в темноте.

Они не надели на него наручники. После того как ему раздробили руки и ноги, его подвесили на тросе, чтобы было удобнее издеваться над ним, как только он вновь очнется от боли. Они не приставили к нему охрану – настолько были уверены, что никто не услышит его криков. Он знал, что это его последний шанс. Действие наркотика ослабевало. Боль станет невыносимой, и он, вероятно, снова потеряет сознание, если веревка не будет его больше удерживать. Как надолго? Мысль о подступающей боли превратилась в воспоминание о перенесенных муках, и у него на лбу выступил пот.

Выбора не было.

Сейчас!

Он сжал зубы и закрыл глаза, после чего вытянул обе руки, и локтевые сгибы потеряли свою опору – а вместе с ними и все его тело. Кашеобразное месиво, которое когда-то было его ногами, сначала коснулось пола. Он закричал еще до того, как рухнул торсом на бетонный пол, и вибрация от удара вновь усилила боль в кистях. Только не потерять сознание! Кричи, но оставайся на поверхности, не погружайся в небытие! Он скрючился на полу и задышал ртом. Колющая боль чуть отпустила. Он справился! Он лежал на полу и мог двигаться. А потом он пополз на локтях и коленях вперед, оставляя за собой кровавый след.

Довольно быстро он оказался у стула и зубами стащил вниз свой пиджак. Он жадно схватил его, зажал правым локтем и вцепился зубами в подкладку. Он дергал и рвал ее, и пронзавшая его боль придавала его действиям еще больше ярости. Наконец раздался громкий треск, и подкладка разорвалась.

Внезапно он безудержно зарыдал. Им овладели воспоминания – так хищная кошка хватает свою жертву и начинает ее трясти. Это были воспоминания о ней. Он никогда ее больше не увидит. Он знал это с тех пор, как они заманили его в ловушку, но именно теперь он неожиданно понял, как любил ее. Как сильно он ее любил!

Постепенно он успокоился и стал искать языком капсулу. Сначала он наткнулся на какой-то мусор и нитки, но потом нащупал гладкую и прохладную поверхность. Резцами он осторожно потянул капсулу из подкладки. Готово! Она была у него во рту! Капсула, которая всему положит конец! Торжествующая улыбка скользнула по его искаженному болью лицу.

Они ничего не узнают. Они будут взаимно обвинять в этом друг друга, потому что глупы.

Он услышал, как наверху хлопнула дверь. В темноте, напоминая удар грома, раздался какой-то шум, который стал постепенно затихать. Шаги по бетону. Они возвращались. Может быть, они услышали крик? Он зажал капсулу зубами, готовый в любой момент раскусить ее. Сейчас он смог бы это сделать. В любое мгновенье он мог покончить с этим. Он еще немного подождал. Они должны войти. Он хотел насладиться своим триумфом до последней секунды.

Они должны это увидеть! Они должны беспомощно стоять рядом и смотреть, как он уходит от них.

Он закрыл глаза, когда открылась дверь и яркий свет проник в темноту. Потом он впился в ампулу зубами. Легкий щелчок – и стекло раскололось у него во рту.

2

Мужчина немного напоминал Вильгельма II. Характерные усы, колючий взгляд. Как на портрете, который во времена кайзера висел в доме каждого добропорядочного немца, а во многих домах сохранился до сих пор, хотя кайзер больше десяти лет тому назад отрекся от престола и теперь выращивал в Голландии тюльпаны. Те же усы, те же сверкающие глаза. Но этим сходство и заканчивалось. На этом «кайзере» не было островерхой каски – она висела вместе с саблей и униформой над стойкой кровати. На нем не было никакой одежды, зато бросались в глаза лихо закрученные наверх усы и впечатляющая эрекция. Перед ним на коленях стояла не менее обнаженная женщина пышных форм, которая, очевидно, намеревалась выразить кайзеру должный респект.

Гереон Рат вяло перебирал фотографии, целью которых было пробудить желание. Другие фотографии изображали кайзеровского двойника и его партнершу уже в действии. Независимо от того, как были переплетены их тела, выдающиеся усы «кайзера» всегда были в кадре.

– Мерзость!

Рат оглянулся. На фотографии, заглянув ему через плечо, смотрел полицейский.

– Что за мерзость, – продолжил этот человек в синей униформе, качая головой. – Это оскорбление монарха, раньше за это сажали в тюрьму.

– Но наш кайзер ведь не выглядит столь обиженным, – отозвался Гереон. Он захлопнул папку с фотографиями и положил ее назад на шаткий письменный стол, который предоставили в его распоряжение. Собеседник в синей униформе ответил ему злым взглядом из-под форменной фуражки, после чего молча повернулся и направился к своим коллегам. В комнате собрались еще семь полицейских: они негромко переговаривались, а некоторые из них грели руки, обхватив чашки с кофе.

Рат посмотрел в их сторону. Он знал, что у сотрудников 220-го отделения достаточно других забот, чтобы еще и оказывать дружескую поддержку чиновнику криминальной полиции с Алекса[3]. В последние три дня ситуация осложнилась. В среду было первое мая, и начальник полиции Цёргибель запретил все майские демонстрации в Берлине, но коммунисты, несмотря на запрет, были намерены пройти маршем. Полиция была на взводе. Распространялись слухи о планируемом путче: большевики хотели поиграть в революцию и спустя десять лет все же создать Советскую Германию. И в 220-м отделении полицейские нервничали больше, чем во многих других районах Берлина. Нойкёльн считался рабочим кварталом. Более красным был, пожалуй, только Веддинг.

Стражи порядка перешептывались. Время от времени полицейский в синей униформе украдкой посматривал на комиссара. Рат щелчком выбил из пачки «Оверштольц» сигарету и закурил. Ему не требовалось объяснять, что его визит сюда можно было сравнить лишь с появлением Армии Спасения в ночном клубе – это было очевидно. Отдел полиции по борьбе с проституцией не пользовался в полицейских кругах доброй репутацией. Еще два года тому назад первоочередной задачей инспекции Е являлся контроль за борделями в городе. Некий вид узаконенной проституции, так как только зарегистрированные в полиции «ночные бабочки» могли легально заниматься своим ремеслом. Многие чиновники бессовестно пользовались этой зависимостью, пока новый закон по борьбе с венерическими заболеваниями не переложил эти задачи с полиции нравов на учреждения здравоохранения. С тех пор инспекция Е занималась нелегальными ночными клубами, сутенерами и порнографией, хотя ее репутация едва ли изменилась. Постоянно сохранялось ощущение той грязи, которой полицейским приходилось заниматься по роду их деятельности.

Некоторое время Гереон выпускал клубы дыма над письменным столом. С форменных фуражек, висевших на крючках, стекала на пол дождевая вода. Пол был покрыт зеленым линолеумом, точно таким же, какой был в кабинетах криминальной полиции на Александерплац. Серая шляпа Рата казалась инородным телом среди черного лака и сверкающих полицейских звезд, как и его пальто на фоне синих форменных шинелей. Гражданское лицо среди сплошных униформистов.

Кофе в эмалированной кружке с вмятинами, которым они его угостили, был отвратительным. Черная мерзкая жижа. В 220-м отделении полицейские тоже не умели варить кофе. Хотя почему в Нойкёльне это должно быть иначе, чем на Алексе? И все же Гереон сделал еще один глоток. Ему не оставалось ничего другого. Только поэтому он и сидел здесь: чтобы ждать. Ждать телефонного звонка.

Он еще раз взял с письменного стола папку. Фотографии, на которых были изображены двойники Гогенцоллернов[4] и прочих прусских знаменитостей в красноречивых позах, не были обычной дешевкой. Это была не просто печать, а добротные фотоснимки высшего качества, аккуратно уложенные в папку. Тот, кто это приобрел, должно быть, основательно раскошелился. Подобный вариант предназначался для достаточно высоких кругов. На вокзале Александерплац эту продукцию распространял торговец журналами всего лишь в нескольких шагах от Полицейского управления и офиса инспекции Е. Этот мужчина бросился в глаза полицейскому наряду только потому, что у него сдали нервы. Двое полицейских всего лишь хотели указать торговцу на безобидный журнал, который упал у него с лотка, но когда они приблизились, он бросил весь свой ассортимент и дал деру. Вместе с журналами вокруг красных ушей молодых полицейских кружились глянцевые порнографические фотографии. От восхищения мастерством фотомоделей они едва не забыли о преследовании лоточника, а когда, наконец, начали погоню, тот уже исчез в хаосе строительной площадки, расположенной вокруг Алекса. И это стоило обоим полицейским повторного покраснения ушей, когда они прибыли в Управление и положили на стол Ланке свою находку вместе с отчетом. Шеф инспекции Е умел пошуметь. Советник по уголовным делам Вернер Ланке придерживался мнения, что доброжелательность может повредить его авторитету. Гереон вспомнил, как приветствовал его новый начальник четыре недели тому назад.

– Я знаю, что у вас хорошие связи, Рат, – набросился на него Ланке, – но если вы думаете, что по этой причине вы не должны влезать в эту грязь, то вы заблуждаетесь! Здесь ни для кого не будет исключений. Тем более для человека, о котором я не просил!

Первый месяц Рата в инспекции Е почти уже подходил к концу. Это время показалось ему наказанием. Возможно, оно таковым и было, хотя его не разжаловали, а только перевели в другой отдел. Он был вынужден уехать из Кёльна и расстаться с отделом по расследованию убийств, но все еще оставался комиссаром по уголовным делам! В его планы не входило вечно сидеть в полиции нравов. Он не понимал, как Дядя это выносил, но работа в инспекции Е, кажется, доставляла его коллеге удовольствие.

Старший комиссар Бруно Вольтер, которого за его добродушие многие коллеги называли Дядей, руководил их следственной группой, а также сегодняшней полицейской облавой. На улице, во дворе полицейского участка, стоял полицейский автофургон. Вольтер с двумя дамами из женской уголовной полиции и с руководителем дежурного отряда обсуждал там детали предстоящей операции. Она могла начаться в любой момент – все ждали только звонка Йенике. Рат представил себе, как этот новичок сидит в затхлой квартире, которую они реквизировали для наблюдения за студией – в одной руке бинокль, в другой, нервно дрожащей, телефонная трубка. Ассистент по уголовным делам Штефан Йенике пришел в полицию нравов лишь в начале апреля, едва упав с дуба, как иногда дразнил его Бруно, так как этот молодой человек получил назначение на службу в Алексе сразу после окончания полицейской школы в Айхе[5]. Но молчаливого светловолосого выходца из Восточной Пруссии не смущало подтрунивание старших коллег, он серьезно относился к своей профессии.

Зазвонил телефон на письменном столе. Гереон раздавил сигарету в пепельнице и снял черную блестящую трубку.

***

Полицейский автофургон остановился прямо перед большим доходным домом на Германнштрассе. Прохожие недоверчиво наблюдали, как с платформы спрыгивали молодые полицейские в униформе. Полицию в этой части города не особо жаловали. В полутемной арке, которая вела в задние дворы, ждал Йенике, сунув руки в карманы пальто, подняв воротник и надвинув шляпу на лоб. Рат подавил улыбку. Штефан приложил максимум усилий, чтобы выглядеть как опытный полицейский в крупном городе, но неизменный румянец на щеках выдавал в нем деревенского парня.

– Здесь, должно быть, не меньше десятка людей, – сказал новичок, пытаясь не отставать от Рата и Вольтера. – Я видел Гинденбурга, Бисмарка, Мольтке, Вильгельма Первого, Вильгельма Второго и даже Старого Фрица[6].

– Н-да, я надеюсь, еще и пара девочек, – сказал Дядя и направился во второй двор. Обе дамы мрачно засмеялись. Полицейские в гражданской одежде и десять человек в униформе последовали за старшим комиссаром во второй задний дом. Во дворе пятеро мальчишек играли жестяной банкой в футбол. Увидев отряд полиции, они остановились и запустили банку кружиться в ее последнем дребезжащем пируэте. Вольтер приложил указательный палец к губам, и самый старший из мальчишек, примерно лет одиннадцати, молча кивнул. Наверху захлопнулось окно. «Фотоателье Иоганна Кёнига, 4-й этаж» гласила медная табличка у входа в подъезд.

Дядя вынужден был потревожить одного из своих многочисленных информаторов в уголовном мире Берлина, чтобы выйти на след Кёнига, так как фотограф был еще неизвестной личностью для полиции. Он делал недорогие фотографии на документы для не очень состоятельных клиентов Нойкёльна. Иногда это были традиционные семейные фотографии: младенцы на шкуре белого медведя, дети со школьными сумками, новобрачные и все то, что пожелает клиент. Как аморальный субъект этот фотограф пока себя никак не проявил. Не было за ним и никаких правонарушений. И все же одна запись о нем в полиции фигурировала. Причем носила она политический характер. Чтобы попасть в поле зрения полиции, необязательно нужно совершить наказуемое деяние. Рат решил прошерстить объемную картотеку отдела IA политической полиции и наткнулся на запись, которая дремала там уже лет десять: в 1919 году политическая полиция зарегистрировала Иоганна Кёнига как анархиста и посвятила ему персональную, правда, скудно заполненную карточку. После революционных событий фотограф больше не засвечивался по политическим делам и опять занялся частной практикой, как и многие другие. Но сейчас его очевидная антипатия к блеску и славе Пруссии все же привела к неким проблемам с законом. Неудивительно, подумалось Гереону, с такой фамилией выступление против монархии просто не может привести ни к чему хорошему.

У молодого полицейского из отряда особого назначения, похоже, в голове пронеслись те же мысли.

– Кайзер занимается сексом у короля[7], – пошутил он и с нервной ухмылкой посмотрел на окружающих.

Никто не отреагировал на шутку. Бруно Вольтер поставил остряка на пост перед входом в задний дом. С остальными полицейскими они тихо, насколько это было возможно, поднялись вверх по сумеречной лестнице, на которую падал тусклый дневной свет. Где-то в доме по радио звучал шлягер. На первом этаже открылась дверь – седовласая бабуля высунула на лестницу свой нос и тут же, как только увидела группу стражей порядка, исчезла в глубине квартиры. Две женщины и двенадцать мужчин поднимались, не издавая ни единого звука. На самом верхнем этаже, перед последней дверью, они остановились. На ней было написано «Иоганн Кёниг, фотограф». На сей раз надпись была не на медной табличке – она была напечатана на пожелтевшем картоне, который уже достаточно покоробился. Вольтер ничего не сказал и только взглянул на командира спецотряда и приложил указательный палец правой руки к губам. В полной тишине были слышны лишь звуки радио и автомобильной сирены где-то вдали, на улице. Сильного удара было бы достаточно, чтобы выбить ветхую дверь, но Бруно отодвинул командира особого отряда в сторону. Рат видел, как Дядя достал из кармана пальто отмычку и стал ковыряться в замочной скважине. Ему не потребовалось и пяти минут, чтобы вскрыть замок. Прежде чем распахнуть дверь, Вольтер достал свое служебное оружие. Остальные сделали то же самое. Только Рат не притронулся к своему маузеру. После истории в Кёльне он поклялся себе больше не применять оружие, если этого только можно избежать. Пропустив вперед вооруженных коллег, Гереон остался снаружи, у двери. Оттуда он наблюдал абсурдную сцену, которая разыгралась в ателье, едва полицейские вошли в просторное помещение.

На небольшом зеленом диване над обнаженной особой, отдаленно напоминавшей Мату Хари, трудился мускулистый Гинденбург. Рядом стоял простой солдат в форме и в островерхой каске. Стоял ли он в очереди за утехами с Матой Хари или должен был просто оказывать сексуальные услуги своему генерал-фельдмаршалу, было неясно. Остальные участники зрелища, половина из которых были полностью обнаженными, следили за действием, которое освещалось множеством прожекторов, и оживленно переговаривались. За фотоаппаратом стоял мужчина с козлиной бородкой, который отдавал команды генерал-фельдмаршалу:

– Поверни попу Софи немного больше ко мне… Еще чуть-чуть… Да, вот так. Тишина, и-и-и – есть!

И еще один снимок у него в боксе. Чудесно. Это все улики. Никто из присутствующих не заметил, как десяток полицейских с пистолетами наготове вошли в ателье. Молодые полицейские из отряда специального назначения вытянули шеи, чтобы как следует видеть происходящее, и стали продвигаться в глубь помещения. Один из прожекторов в толчее с бряцанием повалился на пол.

Разговоры стихли. Все участники съемок повернулись к двери и мгновенно замерли. Только Гинденбург и Мата Хари не выбились из ритма.

– Полиция! Все задержаны! – крикнул Вольтер. – Все едут с нами в Управление! Сопротивление бессмысленно. Все оставить на своих местах! Прежде всего, оружие!

На этот раз Гинденбург и Мата Хари подняли глаза на неожиданных гостей. Никому и в голову не приходило сопротивляться. Несколько рук поднялось вверх, другие рефлекторно прикрыли половые органы. Все четыре женщины в ателье были частично или полностью раздеты, и женщины-полицейские набросили на них пледы, чтобы прикрыть наготу. Затем в действие вступили полицейские в униформе. Зазвенели первые наручники. Кёниг стал что-то мямлить об эротике и свободе искусства, но тут же замолчал, как только Вольтер рявкнул на него. Потом, один за другим, пошли знаменитости. Бисмарк, король Фридрих… У Старого Фрица в глазах стояли неподдельные слезы, когда ему надевали наручники. Все были обработаны в порядке очереди. Гинденбурга и Мату Хари пришлось снимать с дивана. Парни из особого отряда затеяли легкую игру, от которой получили свою долю удовольствия.

Достаточно насмотревшись на этот спектакль, Рат отправился назад на лестничную клетку. Опасений, что кто-то улизнет, у него больше не было. Он стоял у лестничного ограждения и смотрел вниз, держа в руках шляпу и теребя серый фетр. После того как здесь все закончится, предстоят еще допросы в Управлении. Уйма работы, чтобы только пригвоздить к стене пару крыс, которые зарабатывают свои деньги тем, что фотографируют других во время полового акта и оскорбляют национальные чувства. До серых кардиналов, которые действительно делают большие деньги, полиция все равно не доберется. Вместо них за решетку опять отправится пара бедолаг. Ланке получит свою долю успеха, о чем сможет доложить начальнику полиции, и все останется по-прежнему. Гереон должен был приложить достаточно усилий, чтобы увидеть в этом смысл. Не то чтобы он одобрял порнографию, но и особого раздражения она у него не вызывала. Таков был мир с тех пор, как он съехал с катушек. В 1919 году революция перевернула все моральные ценности, а в 1923-м инфляция уничтожила все материальные блага. Разве не было более важных вещей, которыми должна была бы заниматься полиция? Например, поддерживать покой и порядок и заботиться о том, чтобы один человек безнаказанно не убил другого?

В Управлении по расследованию убийств комиссар знал, зачем он работает в полиции. Но в полиции нравов? Кого в большей или меньшей степени волновало порно? Может быть, самопровозглашенных святош, которые тоже нашли свое место в Республике, но к ним Гереон не относился.

Шум спускаемой воды в туалете оторвал его от размышлений. На лестничной клетке открылась дверь. Худощавый мужчина собрался было натянуть подтяжки на нижнюю сорочку, но замер, увидев наверху Рата. Комиссару было знакомо его лицо. Лицо, которого еще не было в его коллекции. Острые усы и строгие глаза, которые смотрели скорее удивленно. Двойнику Вильгельма Второго и секунды не потребовалось, чтобы оценить ситуацию. Одним прыжком он перемахнул через перила и прыгнул вниз, пролетев почти на пол-этажа. Его шаги быстрым стаккато застучали по ступенькам. Рат помчался за ним. Инстинктивно. Он был полицейским и гнался за преступником. И сейчас преступления того, кого он ловил, состояли в том, что этот человек пытался изображать из себя отрекшегося кайзера и фотографировался при совершении полового акта. Времени, чтобы сообщить о случившемся коллегам, не было. На лестничной клетке было так темно, что Гереон едва различал ступени. Он больше спотыкался, чем бежал. Но вот, наконец, первый этаж! Глаза ослепил дневной свет. Комиссар чуть было не споткнулся о полицейского из отряда особого назначения, который как раз поднимался с пола.

– Где он? – спросил Рат, и его молодой коллега, который еще пять минут тому назад отпустил шутку по поводу развлекающегося кайзера, растерянно указал в направлении Германнштрассе.

– Я за ним, а вы сообщите нашим! – прорычал Гереон, после чего выбежал через ворота на Германнштрассе. Дождь перестал, но мокрый асфальт отливал черным блеском. Возле дома остановился «черный ворон», который должен был забрать улов после полицейской облавы и доставить его на Алекс. Но куда делся Вильгельм Второй? Рат огляделся. Повсюду вдоль улицы, частично на проезжей части, частично на тротуаре, лежал строительный материал: балки, стальные швеллеры и трубы, предназначенные для строительства метро под Германнштрассе. Мимо них просачивались прохожие и автомобили. Между тем водитель автомобиля для транспортировки задержанных вышел из машины и кивнул Рату. Тот, чертыхаясь, забрался на груду досок и вдруг увидел порнокайзера: он шел, сгорбившись, со спущенными подтяжками вниз по Германнштрассе в направлении Германнплац.

– Стоять! Полиция! – закричал комиссар. Его крик подействовал на «Вильгельма Второго», как стартовый выстрел. Мужчина выпрямился и помчался вперед поперек проезжей части к тротуару, где попутно обругал нескольких прохожих.

– Задержите мужчину! – закричал Рат. – Это полиция!

Никто не отреагировал на его призыв.

– Не усердствуй, – услышал он знакомый голос позади себя. – Люди здесь никогда не помогают фараонам. – Вольтер хлопнул его по плечу. – Бегом, – сказал он и рванулся вперед. – Вместе мы поймаем эту крысу!

Рат был удивлен, как быстро бежал коренастый и довольно упитанный Дядя по слегка отлогой Германнштрассе. Сам он поспевал за шефом, прилагая немалые усилия. Нагнал Гереон его только перед самой Германнплац.

– Ты его видишь? – спросил Рат, с трудом переводя дыхание. У него кололо в боку, и ему пришлось прислониться к уличному фонарю. Только сейчас он заметил, что все еще держит в руках шляпу, и натянул ее на лоб. Вольтер быстрым кивком головы указал на Германнплац. Перед ними уходил в небо гигантский колосс строящегося торгового центра «Карштадт». Будущий гигант должен будет придать доброй старой Германнплац атмосферу Нью-Йорка. На это лето было запланировано открытие, но сейчас перед полицейскими открывалась только огромная строящаяся конструкция, окруженная грузовыми лифтами и подъемными кранами. Две башни с южной и северной стороны вздымались ввысь почти на шестьдесят метров. А «Вильгельм Второй» мчался к южной части строительной площадки через большой перекресток, мимо гудящих автомобилей. Он едва не угодил под колеса 29-го трамвая, который направлялся вверх по Германнштрассе, но в последний момент перепрыгнул через рельсы, по которым катился визжащий монстр, и скрылся из виду. Полицейским пришлось подождать, пока трамвай прокатится мимо них, и после этого беглеца уже нигде не было видно. Они перешли перекресток и оглядели площадь.

– В трамвай он не мог запрыгнуть в любом случае, – заявил Бруно. – У него было слишком мало времени.

– Но для этого у него бы хватило времени, – сказал Рат, указав на ограждение стройплощадки. Испещренная плакатами дощатая стена высотой метра в два огораживала всю строительную площадку будущего торгового центра от посторонних лиц.

Дядя кивнул. Они приблизились к стройплощадке и поискали глазами место, в котором мужчина мог бы перемахнуть через забор. «Защищайте свои права! Участвуйте в демонстрации 1-го мая!» – написал кто-то красной краской поперек забора, испортив при этом рекламный материал.

Вот! Плакат!

Рат посмотрел на Вольтера. Тот обнаружил это в тот же самый момент. Они подошли к рекламе «Sinalco» и стали исследовать ее вблизи. Над «S» и под «С» бумага была разорвана, и грязные пятна на ней напоминали следы от обуви. Но больших повреждений на плакате не оказалось. Следы там были оттого, что кто-то карабкался вверх.

Бруно скрестил руки, и Гереон, взобравшись по скользкому дереву вверх, перелез через ограждение. И здесь он увидел его! «Вильгельм Второй» бежал в направлении Урбанштрассе и уже почти достиг противоположного конца стройки. Приличное расстояние. Фасад будущего торгового центра занимал всю продольную сторону Германнплац, примерно метров триста.

– Он бежит к Урбанштрассе! Его надо брать! – крикнул комиссар Дяде, после чего перелез через забор и продолжил погоню. Если бы Бруно обрезал беглецу путь, они взяли бы его в клещи. «Вильгельм» заметил его, и взгляд лже-кайзера стал заметно жестче. Он был уже на высоте северной башни, пробежал мимо грузового лифта сбоку от башни и направился прямо к забору возле Урбанштрассе. Сейчас он попадется в ловушку! Но беглец вдруг остановился, а затем повернул назад и исчез за стальной конструкцией лифта. Рат увидел, как он проворно, как крыса, взбирается наверх по стальным стойкам. Недолго думая Гереон помчался за ним.

Он не мог действовать так же ловко. Порнокайзер был, должно быть, альпинистом или акробатом, а может быть, и тем, и другим. Это не для полицейского, не имеющего циркового опыта. Рат забрался на строительные леса и перепрыгнул на ближайшую лестницу. Осторожно, этаж за этажом, поднимался он наверх, постоянно держа в поле зрения крысу-альпиниста. Сегодня было воскресенье, и на гигантской стройке никто не работал. Только двое, полицейский и беглец, перемещались в этом лабиринте из стали и дерева. Потом лестницы закончились. На шестом этаже леса обрывались – а с ними и центральный корпус. Но грузовой лифт стоял у северной башни, которая напоминала обломанный небоскреб, и его остов уходил вверх еще этажа на два. Лже-Вильгельм лез выше. Неужели он хочет доползти до вершины башни? Похоже на то. Рат застонал. Только не смотреть вниз. Над ним по стальным стойкам карабкался «кайзер». На высоте шестидесяти метров. Комиссар старался не думать об этом и смотрел строго прямо перед собой. Он должен был пройти несколько метров по качающимся брусьям, чтобы попасть на северную башню. Следующий каркас, следующие лестницы – и новое преодоление высоты. «Вильгельма» он уже не видел. Неважно, просто дальше наверх, они все равно его схватят! И вот он дошел до конца каркаса башни. У Рата перехватило дыхание, и он прислонился головой к холодной балке.

С трудом переводя дух, он огляделся по сторонам. Куда делся беглец? Ничего не видно. Может быть, этот гад решил просто сдаться? Он ведь должен понимать, что все это бессмысленно!

Гереон почувствовал, как его руки судорожно вцепились в стальную балку, когда он посмотрел вниз. Почему его так притягивала бездна, одновременно повергая в панику? На Германнплац бесконечно сновали крошечные человечки, вдоль и поперек нее перемещались игрушечные автомобили. Колени полицейского обмякли. Поверх крыш он видел вдали Кройцберг, огромный павильон вокзала в Гёрлитце среди моря домов и дымовые трубы гидроэлектростанции Клингенберг на фоне серого неба.

Он заставил себя посмотреть назад, на каркас. Куда делся двойник кайзера? Спускается вниз? Тоже неплохо, тогда его схватит Бруно. Но если этот тип кувыркается здесь, наверху, то это его задача – упаковать крысу, задача Гереона Рата, независимо от страха высоты. Полицейский прислушался, но ветер свистел невероятно громко. Тогда он осторожно спустился на один этаж – здесь было чуть тише.

И неожиданно перед ним оказался «Вильгельм Второй».

Казалось, что беглец испугался так же, как и комиссар. Его глаза были широко раскрыты, а от фальшивой бороды осталась только половина – вторую он потерял во время дикой погони.

– Исчезни, фараон, – сказал порнушник. Его голос был нервным, резким и уж никак не величественным, а в глазах застыло какое-то безумие, которое еще больше усиливал театральный грим.

«Кокаин, – сразу подумал Рат, – он кокаинщик и как раз перед этим в туалете втянул в себя дозу. Веселенькое дело!»

– Послушай, парень, – сказал Гереон вслух, пытаясь говорить спокойно, – признайся, что это бессмысленно. Ты мог бы избежать этой беготни. Избавь себя и меня хотя бы от дальнейших проблем.

– Тебя я вообще не собираюсь ни от чего избавлять, – сказал лже-кайзер, и в его руке мелькнуло что-то металлическое и блестящее. Замечательно, отметил про себя Рат, кокаинщик с пушкой.

– Тебе лучше это убрать, – сказал он. – Или отдай его мне. И я обещаю тебе – я не видел в твоей руке никакого пистолета. Даже несмотря на то, что ты угрожал им полицейскому.

– Не рассказывай сказки, падла!

– Оскорбление полицейского я тоже могу забыть.

– А если я тебе сделаю дырку в твоей башке, ты это тоже сможешь забыть?

– Я готов обсуждать с тобой только разумные вещи.

Оружие в руке кокаинщика слегка дрожало. Рат видел, что это пистолет небольшого калибра, но они стояли довольно близко друг к другу. Для убийства полицейского этого было достаточно.

– Ты хочешь меня убаюкать, сволочь! Пока твой кореш не придет тебе на помощь! – выкрикнул актер.

Он понятия не имел, насколько был прав: Гереон видел, как Вольтер медленно карабкается по брусу позади кокаинщика.

– Мой кореш ждет тебя внизу, – сказал он. – Мимо него ты не пройдешь, даже если меня укокошишь. У него тоже есть пушка, но побольше, чем твоя игрушка.

– Тебе показать, что может эта игрушка?

Парень поднял пистолет, но в этот самый момент Бруно набросился на него сзади. Он схватил обеими руками правую руку кокаинщика, в которой тот держал пистолет, а потом попытался добраться до своего оружия, и наконец ему это удалось…

Раздался выстрел.

Рат слышал, как прямо у его уха просвистела пуля. Дерево на строительных лесах расщепилось. Он инстинктивно нагнулся.

Во взгляде двойника кайзера был ужас, и он на мгновенье забыл о самообороне. Вольтер воспользовался своим шансом и изо всей силы ударил руку кокаинщика, держащую оружие, о стальную балку. Порноактер закричал от боли, и пистолет с грохотом покатился по деревянному настилу. Дядя повернулся к кокаинщику и нанес ему удар правой рукой в желудок. Парень сразу согнулся, но полицейский добавил боковой удар слева, который окончательно уложил «кайзера» на пол. Вольтер еще раз пнул лежащего без сознания парня в бок и с трудом перевел дыхание.

– Сволочь!

Он приковал порнокайзера наручниками к каркасу и подобрал его пистолет.

– Ты был на волоске, Гереон, – сказал он. – Тебе надо было держать пистолет наготове.

– Мне нужны были обе руки, чтобы карабкаться, – возразил Гереон.

Он знал, что Дядя прав: это была иллюзия – думать, что в полиции нравов можно работать, не применяя оружие. Полиция есть полиция.

– Спасибо, коллега, – сказал комиссар, когда заметил, что Вольтер не обратил внимания на его оправдание.

– Правильно «спасибо, напарник», – ответил Бруно и похлопал его по плечу. Затем старший комиссар взял перочинный нож, раскрыл его и стал ковырять большую поперечную балку позади Рата. Через некоторое время он вытащил из дерева пулю и, взяв ее, направился к кокаинщику, который уже пришел в себя и стал выражать недовольство наручниками. Вольтер влепил ему мощную пощечину, и из носа у двойника Вильгельма пошла кровь. Он испуганно смотрел на полицейского, который присел на корточки на балку прямо перед ним и сунул ему под нос пулю.

– Ты должен меня благодарить, скотина, – сказал Бруно.

Кокаинщик сплюнул кровь.

– И знаешь, почему? – продолжал Дядя.

Ответом ему был взгляд лихорадочно сверкающих глаз.

– Я спас тебя от эшафота за убийство полицейского, – объяснил Вольтер.

Опять кровавые плевки.

– Но на тебе висит попытка убийства полицейского. Ты знаешь, что мы делаем с такими уродами? – спросил старший комиссар.

Кокаинщик покачал головой.

– Не знаешь? Тогда послушай меня: ты отправишься в Плётцензее, а мы позаботимся о том, чтобы ты попал к настоящим жестким парням. Заодно мы им расскажем, что ты – проклятый педофил. Ты знаешь, что ждет таких, как ты, там, в Плётцензее? Не найдется ни одного охранника, у которого бы хватило ума вмешаться в подобную историю. Я знаю людей, которые выбрали бы эшафот. А если уж они целятся в полицейского, то предпочли бы попасть в цель.

Теперь у «Вильгельма Второго» был вконец испуганный взгляд.

Вольтер посмотрел на Рата.

– Что будем делать с этим типом? – спросил он.

Гереон пожал плечами. Дядя повернулся к кокаинщику:

– Ты знаешь о том, что мы – твои единственные друзья, которые еще есть у тебя в этом мрачном мире? – Он вертел пулю между пальцами. – Это улики. Эту пулю ты выпустил в моего товарища. И почти попал.

Бруно положил пулю в карман пиджака.

– Но возможно, этой пулей никогда и не стреляли.

Парень попытался что-то пробормотать. Вольтер подождал, пока он замолчит, а потом вынул пистолет, взял его за ствол кончиками пальцев и стал им размахивать. Так магнетизёр в варьете вводит в гипноз какого-нибудь добровольца из публики. Глаза кокаинщика пытались следовать за оружием.

– Прекрасная модель. Компактная, но удобная. – Вольтер свистнул сквозь зубы. – О, «Лигнозе айнханд»! Верно? Калибр 6.75. С твоими отпечатками пальцев. Этому обрадуется любой судья.

Он сунул пистолет в карман.

– Но это зависит полностью от тебя, увидит ли судья его когда-нибудь.

Наконец кокаинщик обрел дар речи.

– Что ты хочешь, фараон? – спросил он, тяжело дыша. Его зрачки беспрестанно бегали туда-сюда, а во взгляде смешались страх и надежда.

– Я хочу тебе пояснить, что только от тебя зависит, насколько радужным будет твое будущее. Все очень просто. Слушай внимательно, я объясняю тебе еще раз! С этого момента ты принадлежишь мне и моему коллеге. – Вольтер указал на Рата, который медленно приблизился к ним. – Если мы задаем тебе вопросы, у тебя должны быть наготове ответы. Всегда. Неважно, в какое время дня или ночи мы тебя посетим. – Он снял с порноактера наручники и помог ему подняться. – Проверим прямо сейчас, понял ты или нет. Если будешь хорошо себя вести, то не поедешь с нами в Управление.

– Я еще ни разу никого не сдал! – заявил фальшивый Вильгельм. – Поищите себе шпиков где-нибудь в другом месте!

– Один раз – это всегда первый раз. Такой, как ты, должен был бы это знать. – На губах Бруно появилась почти обаятельная улыбка. Почти. – Поверь мне, к этому привыкают. А иногда и тебе при этом что-то перепадет. Если мы будем тобой довольны.

– А если я вам скажу, вы от меня отвяжетесь?

– Вспомни просто о том, что я рассказал тебе о Плётцензее! Это облегчит твое решение.

***

На мокром блестящем тротуаре улиц все еще отражалось бело-серое небо: над городом висели тяжелые дождевые облака. Черный «Форд А» с закрытой крышей катился по Коттбуссер Дамм. Вольтер вел свой автомобиль, лавируя между медленно плетущимися в воскресный день машинами. Рат сидел рядом, на пассажирском месте, погруженный в свои мысли, а мимо проплывал город. На Алексе их ждала работа: допросы, допросы, допросы… Банда сидела в камерах, новичок Йенике привез их час назад в «черном вороне» на Алекс. Прежде чем заняться работой, они хотели еще немного прижать Кёнига и его людей в полицейской тюрьме. С помощью того, что выдал порнокайзер, гражданское имя которого было Франц Краевски, они могли преспокойно разворошить весь улей.

Двойник кайзера болтал, как радио. Еще на стройке полицейские выжали из него все что можно, после чего отпустили. Рат узнал, как Вольтер вербует своих информаторов. Жестокость коллеги стала для Гереона неожиданностью, и теперь они ехали молча. Комиссару было ясно, что вся история на стройке должна была стать уроком для новичка из провинции Рейна. А Бруно, кажется, прочитал его мысли.

– Если ты посадишь такую крысу в кутузку, ты из нее все равно больше ничего не выудишь, – сказал он. – Намного полезнее будет, если он станет болтаться по Берлину, зная, что мы можем заловить его в любой момент. А если он у нас в лапах, он больше не решится и пикнуть, не спросив у нас разрешения. Говорю тебе, парень сэкономит нам массу работы. Будем надеяться только на то, что рассудок к нему не вернется слишком быстро после принятой дозы. – Дядя засмеялся и стал рыться в кармане пиджака. – К тому же если он вспомнит об этом, то от страха наложит в штаны.

Вольтер вынул пулю. Пулю, которая должна была убить Рата.

– Вот, – сказал он и протянул ее своему коллеге.

– Что мне с ней делать? – удивился тот.

– Возьми ее себе! В конце концов, он хотел тебя ею прихлопнуть.

Бруно нажал на газ, после того как они пересекли эстакаду на Коттбуссер Тор. На Дрезденерштрассе движение было поменьше.

– Мы партнеры, – сказал Дядя. – У нас теперь даже один общий информатор. Это касается только нас двоих и никого больше.

Он был прав. Они отпустили Краевски. Это было сделано вопреки служебным инструкциям и любому закону. Рат был немного растерян, но другие полицейские купились на версию, что парень, к сожалению, сбежал от них с Вольтером. Никто на них не обиделся, когда они несолоно хлебавши вернулись на Германн-штрассе. В том, что «кайзер» сбежал, коллеги винили сотрудника отряда особого назначения, которого Краевски нокаутировал во время своего побега. Молодой полицейский из-за угрызений совести стал более молчаливым и более угодливым. При прочесывании ателье этот парень действовал настолько активно, что казалось, будто он хотел тем самым исправить свою ошибку. Рат и Вольтер наблюдали за его работой, пока Йенике с бандой был в пути. Они обнаружили множество фотопластин и фотоснимков, и этого было более чем достаточно для прокурора. И достаточно, чтобы немного поприжать Кёнига. Краевски на строительной площадке поведал им, что фотограф его одаренной труппы начал также кинокарьеру. В этом не было ничего удивительного. После того как порнография получила в последние годы еще большее распространение и грязные журналы стали массово продаваться на улице или из-под прилавка, отстой берлинской киноиндустрии тоже нашел возможности заработка, предлагая так называемые просветительные фильмы. Их показывали посвященным в подсобных помещениях и нелегальных ночных клубах. Главным образом в богатых районах на западе города, так как цена за вход значительно превышала обычную стоимость киносеанса. Часто богатые господа брали с собой на сеанс подруг, чтобы потом реализовать увиденное на экране на практике. Кёниг никогда бы не осилил такое в одиночку: для этого были нужны тайные покровители в киноиндустрии, среди организованной преступности города, а также в элитных кругах на Западе. Краевски не назвал никаких имен, как полицейские ни напирали. Возможно, он действительно ничего не знал. Но все-таки у них была кое-какая информация, чтобы поразить Кёнига. Может быть, даже некоторые данные, которые помогут накрыть порнографическое кольцо.

Рат рассматривал пулю, которую дал ему Вольтер. Неприметная, маленькая и блестящая. И все же она могла стоить ему жизни. Он посмотрел на Дядю, который в тот момент сигналил замечтавшемуся велосипедисту на площади Ораниенплац. Выходит, что этот мужчина с добрым лицом спас ему жизнь. В любом случае старший комиссар вытащил его из опасной ситуации. Ничто в мире не давало права Гереону Рату критиковать Бруно Вольтера. Пусть он нарушил какие-то инструкции – и что? Может быть, в этом большом холодном городе действовали другие порядки по сравнению с Кёльном. Ему придется к этому привыкнуть.

– Если ты хочешь здесь чего-то добиться, ты не должен быть слишком щепетильным, – сказал Вольтер, Рат поразился тому, насколько верно коллега истолковал его молчание.

– Чего-то добиться здесь? В полиции нравов? – переспросил Гереон.

– Не понял! У нас ведь неплохо идут дела! Мы болтаемся ночами по самому напряженному городу мира, по городу с самой дурной репутацией. Это что-то значит. А что некоторые коллеги выказывают свое пренебрежение к нашему брату, так к этому привыкаешь.

Рат посмотрел на Бруно, который вновь пристально следил за дорогой.

– А почему ты, собственно говоря, не работаешь в инспекции А? С твоими связями и возможностями?

– В полиции по расследованию убийств? Если им требуются мои возможности, мой опыт и мои связи, тогда они должны спросить меня. Я не горю желанием работать у них.

– Но у них хорошая репутация!

– Разумеется. Группа Генната – любимцы прессы и изысканного общества! Разбой и убийства приносят больше признания, чем грязь и мерзость. – Вольтер оценивающе посмотрел на коллегу. – Но не так просто туда попасть, люди Генната проходят специальный отбор. Там нужно произвести фурор. Настоящий фурор. Сношающегося кайзера им будет недостаточно. – Он засмеялся. – Но не печалься: и мы, простые смертные полицейские, иногда тоже взбираемся на олимп. Инспекция А регулярно подключает к работе полицейских из других инспекций. Так что тогда ты сможешь пуститься во все тяжкие и изображать убойный отдел. Но поверь мне, расследование убийств – не такое уж увлекательное дело, как ты думаешь.

– Когда как.

– Что ты имеешь в виду?

– Раньше я тоже занимался расследованием убийств, и скучно мне уж точно не было.

Об этом комиссар еще никому в Берлине не рассказывал. Начальник Полицейского управления Цёргибель был единственным, кто досконально знал личное дело Гереона Рата. И Цёргибель обещал своему старому закадычному другу Энгельберту Рату хранить эту тайну. Даже советник по уголовным делам Ланке не знал детали служебного прошлого своего нового сотрудника. Вольтер бросил на него быстрый взгляд, поднял брови и снова сконцентрировался на дороге.

– И что? У тебя не было трупов? – спросил он через некоторое время.

Рат проглотил комок в горле. В его памяти всплыло белое лицо, бледное тело и кровавое отверстие от пули в груди.

Он молча смотрел в окно. Бруно объехал большую строительную площадку возле моста Янновицбрюкке, где даже в воскресные дни царил транспортный коллапс, и направился мимо Музея истории и культуры Берлина через мост Вайзенбрюкке. Но и Александерплац была сплошной строительной площадкой. Тяжелые паровые свайные молоты прорывали будущую подземную дорогу и почти полностью выдолбили площадь. Движение направлялось по толстым деревянным балкам. Ограждения стройплощадки образовывали узкие проходы, по которым продвигались толпы прохожих. Деревянные балки поддерживали стальной мост городской железной дороги над Кёнигштрассе. Полицейские уже свернули за угол возле «Ашингер», когда снова угодили в ловушку. «Форд» застрял за желтым автобусом BVG, который полностью заблокировал узкий временный проезд. «Берлин курит “Juno”», – гласила реклама. Вольтер выругался. Какой-то парень в выходном костюме стоял на наружной лестнице, которая вела на верхний этаж, и насмехался над ними.

Уже был виден гигантский кирпичный свод Полицейского управления. Неслучайно это здание называли «Красным замком». Большая угловая башня возвышалась над Александерплац, как центральная башня средневековой твердыни. Рат уже привык к тому, что полицейские, когда говорили «замок», имели в виду Управление.

– Высади меня здесь, я куплю нам что-нибудь поесть, – сказал он. – Я скорее доберусь до Управления пешком, чем на машине.

Ему не потребовалось много времени. Не более чем через десять минут Гереон входил в Управление со стороны Дирксенштрассе. Здесь, вдоль городской железной дороги, располагались офисы криминальной полиции. Постоянный шум поездов, которые грохотали мимо его окна, день за днем отбивали ему рабочий ритм. Рат поприветствовал дежурного у входа, приподняв правую руку, в которой держал фирменные бумажные пакеты «Ашингер» с тремя порциями жареных колбасок с горчицей. В левой руке у него была упаковка картофельного салата. Они были завсегдатаями «Ашингер» – там кормили вкуснее, чем в управленческой столовой. Сейчас они спокойно поедят и потом подготовятся к допросам. Пока им доставят из камеры первого кандидата, у них будет еще немного времени. Пусть банда немного попотеет. Когда комиссар поднимался по лестнице, у него заурчало в животе. Кроме двух чашек кофе – хорошего дома и плохого в отделе 220 – у него еще ничего не было сегодня в желудке.

Войдя с лестничной клетки в окрашенный серой краской коридор, он на мгновенье с растерянным взглядом остановился перед стеклянной распашной дверью, на которой большими белыми буквами было написано «ИНСПЕКЦИЯ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ». Гереон вспомнил слова Бруно: «Группа Генната – любимцы Управления – специальный отбор». В длинном коридоре за стеклянной дверью открылась дверь одного из кабинетов. Оказывается, специалисты по расследованию убийств в воскресенье тоже работают. Молодая женщина стояла в дверях и что-то говорила кому-то в комнате, а потом повернулась и пошла вдоль коридора. Рат видел через стекло ее узкое лицо, решительно изогнутый рот, темные глаза под черными, по моде коротко остриженными волосами. На ней был темно-красный костюм, а под мышкой она зажимала папку. Ее шаги быстро и энергично стучали по каменному полу длинного коридора. Когда она приветствовала идущих ей навстречу коллег, то улыбалась, и на левой щеке у нее появлялась небольшая ямочка.

– Не заблудись, – раздался чей-то голос, выведя Гереона из дневных грез. Он растерянно повернулся, как будто его в чем-то уличили, и посмотрел в смеющееся лицо Вольтера. – Ты пока работаешь у нас, – сказал его шеф, играя автомобильными ключами.

Стеклянная дверь открылась, и женщина одарила улыбкой проходящих мимо сотрудников инспекции Е.

– Добрый день, – сказала она. Ее голос оказался более звонким, чем комиссар ожидал.

Бруно коснулся своей шляпы в знак приветствия, а Рат опять поднял бумажные пакеты. Он выглядел глуповато и беспомощно. Женщина посмотрела на него с любопытством, почти с насмешкой, и он опустил руку с шуршащими пакетами. На ее лице снова появилась улыбка – только лишь на какое-то мгновенье, и Гереон не знал, улыбнулась ли она ему или насмехается над ним. А потом она пошла по коридору в своем темно-красном костюме, удаляясь все дальше и дальше, пока не исчезла за ближайшей стеклянной дверью. Комиссар продолжал смотреть ей вслед. Дядя засмеялся и хлопнул его по плечу.

– Пойдем съедим чего-нибудь перед работой. У тебя какой-то растерянный вид. Когда у тебя в последний раз была женщина?

– Спроси что-нибудь полегче, – вздохнул Рат.

– Неудивительно, что ты неуютно чувствуешь себя в полиции нравов, – констатировал Вольтер, – если ты живешь, как монах. Я познакомлю тебя при случае с парой девушек.

– Оставь эту затею. – После истории с Дорис Гереон был сыт женщинами. Она бросила его, как только в отношении него началась травля. Это произошло полгода тому назад…

– Перестань! – не унимался Дядя. – Я знаю классных девчонок. При нашей профессии где только не приходится бывать. Но, как говорится, я ни на что ее не променяю.

– Н-да, в инспекции по расследованию убийств, кажется, тоже не так уж плохо обстоят дела. – Комиссар показал на стеклянную дверь, продолжая держать в руке пакеты «Ашингер». – Ты можешь сказать мне, что это за женщина?

– Ты ее никогда раньше не видел? – Вольтер забрал у него пакеты. – Это Шарлотта Риттер. Стенографистка из убойного отдела. Ну, пошли! Еда остынет.

3

Неужели опять! Они решили отправить его на крышу. Голос Ланке:

– Рат, возьмите это на себя, вы ведь знаете в этом толк. И не очень с этим затягивайте.

Позади советника по уголовным делам Ланке молча стоял директор криминальной полиции Энгельберт Рат, а за ним – толпа полицейских в униформе. Седые усы и взгляд – ледяной, испытующий, полный упрека. Комиссар знал этот взгляд. Тот взгляд, что появился на лице отца, когда маленький Гереон впервые принес домой из школы плохие оценки. Красное лицо Ланке, напротив, было единственной садистически ухмыляющейся гримасой.

– Ну, давайте же, Рат, за дело! Сколько невинных людей должно еще погибнуть только потому, что вы не можете оторвать от стула вашу задницу? Если вы думаете, что не должны здесь заниматься грязной работой, то вы ошибаетесь!

Гереон смотрел на крышу, которая, казалось, становилась все круче и буквально росла на глазах. Как ему на нее забраться? Когда он опять осмотрелся, все оперативные работники исчезли. Вместо них вокруг стояли женщины с детьми.

И вдруг раздались выстрелы. Женщины падали одна за другой. Сначала первый ряд, за ним следующий. Они падали беззвучно, как овцы в очереди на убой. Женщины умирали молча, дети кричали. Этих криков становилось все больше. Чем больше умирало женщин, тем больше детей заходилось в крике.

– Нет! – Рат помчался наверх, забыв о своем страхе высоты. Неожиданно дом оказался окруженным строительными лесами. Дальше ему нужно было взбираться по лестницам. И здесь он увидел стрелка, у которого была целая батарея оружия. Он невозмутимо и последовательно заряжал их одно за другим.

Когда Гереон добрался до последней платформы, мужчина обернулся. Комиссар знал это лицо. Стрелок поднял рубашку вверх, обнажив бледную и худую грудь. В середине зияло отверстие от пули. Ток крови давно иссяк, и осталась лишь рана, как у трупов в судебной медицине. Клинически безупречная.

– Вот! Посмотри, – сказал стрелок с упреком в голосе, почти срываясь на плач, и указал на отверстие в груди. – Я пожалуюсь отцу! – И он схватил одно из заряженных ружей.

Рат выхватил свой служебный пистолет.

– Бросай оружие! – закричал он, но стрелок нацелил ружье на него. Медленно и сосредоточенно, как будто он стоял на стрельбище.

– Бросай оружие! Я стреляю! – крикнул Гереон.

Стрелок не реагировал.

– Ты не можешь меня застрелить, потому что я уже мертв, – сказал он и прищурил один глаз. – Ты забыл?

И здесь Рата будто сорвало с катушек. У него не было выбора. Он должен был стрелять. Его охватила небывалая агрессия, и рука стала искать курок. Указательный палец раз за разом нажимал на спусковой механизм, но в ответ раздавался лишь сухой треск. Трах, трах, трах… А стрелок в это время спокойно целился в него, согнув указательный палец. Постепенно, как при замедленном воспроизведении, он нажимал спусковой крючок…

– Нет!

Его собственный крик вырвал его из сна. Гереон внезапно проснулся и сел в постели. Холодный пот выступил у него на лбу, сердце колотилось. А треск продолжался до сих пор. Он доносился из окна. Вот! Опять! Будильник на тумбочке показывал половину второго. Рат вылез из постели, накинул халат и посмотрел в окно. На улице не было ни души. Нюрнбергерштрассе была пустынна, и ветер теребил ветки деревьев. На подоконнике лежали четыре маленьких камушка. Значит, нет, кто-то все же был на улице и пытался его разбудить. Полицейский открыл окно и высунулся наружу.

Он услышал, как открылась тяжелая входная дверь, а потом раздался короткий звонкий возглас.

– Фу ты, что вы слоняетесь здесь, как вода в водовороте? – раздался женский голос, и Гереон увидел, как молодая девушка, возможно, лет двадцати с небольшим, вышла на улицу и попала в его поле зрения. Она оглянулась и быстрыми шагами направилась к стоянке такси. Похоже, у Вайнерта было очередное свидание. Рат улыбнулся. Если бы об этом знала Элизабет Бенке! Хозяйка квартиры строго следила за тем, чтобы ее квартиросъемщики в позднее время не приглашали к себе дам. Но изобретательный Вайнерт каждый вечер умудрялся встречаться у себя в комнате с какой-нибудь женщиной, и Бенке до сих пор ни разу его в этом не уличила. Но с кем столкнулась только что очередная дама Вайнерта внизу, перед входной дверью? Кто ее так напугал?

Размышляя об этом, комиссар услышал, как закрылась на замок тяжелая входная дверь. Вскоре после этого кто-то позвонил в дверной колокольчик. В такое позднее время звон показался столь громким, что напомнил Рату церковный колокол. Потом он услышал стук в дверь квартиры. Кто бы это ни был, он не должен устраивать такой шум! Гереон вышел из своей комнаты в просторный коридор. Дверь, которая вела в апартаменты хозяйки, была закрыта. Полицейский отчаянно надеялся, что Бенке продолжит спать сном праведницы, пока он решит возникшую проблему. Вайнерт тоже не показывался. Видимо, его мучили угрызения совести.

Тут в дверь снова забарабанили.

– Кардаков! – закричал незнакомый низкий голос, чуть приглушенный закрытой дверью. – Алексей Иванович Кардаков! Открой дверь! Это я, Борис! Борис Сергеевич Карпенко!

Неважно, кто это. С него довольно! Пора прекратить этот шум.

Комиссар распахнул дверь квартиры и увидел смущенные сине-зеленые глаза стоящего за ней мужчины. На его лоб прядями свисали темно-русые волосы. Худое лицо, небритый подбородок… В нос Рату ударил запах алкоголя.

– Что здесь за шум? – спросил он незнакомца, который смотрел на него остекленевшими глазами. Тот молчал. – Вам лучше пойти домой и лечь в постель вместо того, чтобы среди ночи стучать в чужую дверь.

Мужчина сказал что-то на языке, которого Рат не понял. Русский? Польский? Он не мог определить точно, но был уверен, что неожиданный гость задал ему какой-то вопрос. Что случилось? Может быть, он не мог найти свой дом?

– Что вы сказали? – спросил он. – Вы говорите по-немецки?

Незнакомец повторил свой вопрос, но Рат понял только то, что речь идет о ком-то по имени Алексей. Дальнейший разговор был бессмыслен.

– Мне жаль, но я не могу вам ничем помочь, – сказал полицейский. – Идите домой! Спокойной ночи!

Едва он закрыл дверь, как стук раздался снова.

– Нет, с меня довольно, – вышел из себя Рат и опять распахнул дверь. – Если вы сейчас же не исчезнете, у вас будут настоящие неприятности!

Мужчина оттолкнул его в сторону и ворвался в квартиру. Одна дверь, выходившая в широкий коридор, была открыта. Это была комната Гереона, и именно туда, пошатываясь, он и вошел. Рат вбежал следом. Незнакомец стоял посреди комнаты и осматривался, как будто кого-то искал. Что за идиот! Может быть, он считает, что живет здесь? Комиссар схватил незваного гостя за воротник. Он думал, что легко справится с пьяницей, так что его удивила внезапная вспышка гнева этого мужчины. Незнакомец с криком повернулся к нему и прижал его к стене. Сильная рука сжала горло Рата, а лицо чужака было так близко, что Гереон с трудом мог вынести алкогольный перегар.

– Где Алексей? Что с ним? – выдавил из себя мужчина, после чего полился поток незнакомых слов. Рат нанес ему удар коленом в нижнюю часть живота, и он согнулся, но очень быстро снова выпрямился. – Твою мать! – закричал незваный гость и бросился на хозяина комнаты, но тот ловко увернулся. Незнакомец налетел на огромный платяной шкаф и разбил боковую доску, выполненную в готическом стиле.

Это уже предел! Рат схватил мужчину за воротник, заломил ему руку за спину и вытолкал его назад в коридор. Дверь в квартиру стояла открытой, свет на лестничной клетке не горел. Противник Гереона бормотал что-то непонятное и изо всех сил пытался высвободиться из его крепких рук. Безрезультатно. Рат отпустил парня и дал ему хорошего пинка. Тот вылетел на темную лестничную площадку, и было слышно, как он ударился о дверь противоположной квартиры. Комиссар закрыл дверь, запер ее и прислонился к ней, переводя дыхание. Наконец-то! Наконец-то этот идиот вымелся! Он еще слышал все более приглушенные крики на лестнице, а потом входная дверь в дом захлопнулась, и все стихло.

– Ушел?

Рат удивленно поднял глаза. Вдова Бенке, набросив на темно-синюю ночную рубашку связанный крючком палантин, стояла в дверях, которые вели из коридора в столовую, а оттуда в ее личные апартаменты. Хозяйке было под сорок, и, очевидно, она была одинока. Ее взгляд говорил о многом, ее намеки были прозрачны. Она выглядела совсем неплохо с ее юношески наивным лицом и светлыми кудрями, в которых едва проглядывали отдельные серебристые волоски, но Гереон стойко противостоял ее заигрываниям. Завести интрижку с хозяйкой? К тому же с той, которая запрещает ему любые свидания в своей квартире? Нет, это даже не приходило ему в голову, об этом не могло быть и речи. Пусть даже она предпринимает незаметные попытки обольщения. Сейчас, облокотившись на дверной косяк в ожидании его ответа, женщина представила ему на обозрение часть своего пышного декольте. Полицейский ничего не сказал, а просто кивнул. Он все еще не мог отдышаться. А Элизабет Бенке, казалось, нравилось затрудненное дыхание ее квартиранта.

– Пойдемте, господин Рат. Я приготовлю чай. С ромом. Это как раз то, что нужно после стресса. – Она покачала головой. – А я думала, что история с этим русским наконец закончилась.

Последние слова фрау Бенке вызвали у ее жильца любопытство, и он последовал за женщиной в кухню. Когда-то это была буржуазная столовая, но с тех пор как Элизабет пришлось сдавать жилье в аренду, она сделала из прежней кухни ванную комнату для арендаторов мужского пола, а в столовой разместила кухонный гарнитур.

– Вы имеете в виду, что в этом доме пьяные русские частенько вламываются по ночам в чужие квартиры и учиняют скандал? – спросил Гереон, усевшись за большой обеденный стол.

Бенке посмотрела на него и пожала плечами:

– Во всяком случае, я могу сказать, что ваш предшественник, который снимал здесь комнату, нередко устраивал нам беспокойные ночи. В вашей комнате иногда собирались большие компании русских. И всегда они до поздней ночи пьянствовали и шумели. – Она зажгла газовую плиту и поставила на конфорку чайник. – Иногда кажется, что в этом городе больше русских, чем немцев.

– Порой у меня создается впечатление, что здесь, так или иначе, слишком многолюдно, – сказал Рат.

– Они приехали вскоре после войны, – продолжала хозяйка. – Те, кого большевики выгнали из страны. Тогда на улицах Шарлоттенбурга можно было услышать чаще русскую речь, чем немецкую.

– Так же, как и сегодня во многих барах на Тауентциен.

– Возможно, только такие заведения я не посещаю. Слава богу. Вы, бедняги, по службе постоянно имеете дело с этим очагом разврата. – Элизабет со стуком опустила на стол заварочный чайник, словно ударяя по очагу разврата, а потом поставила рядом с ним две чашки. – Н-да, – добавила она, – при этом господин Кардаков производил впечатление такого культурного человека, когда он три года тому назад сюда въехал.

– Кто?

– Ваш предшественник. Господин Кардаков был писателем, вы должны это знать. – На плите начал свистеть чайник, и фрау Бенке залила заварку кипятком. – Спокойный квартирант, подумала я. Какое это было заблуждение! Ведь эти ночные эксцессы происходили постоянно.

– А мне вы запретили даже визиты дам.

– Но позвольте, я ведь не говорю о визитах дам! Господина Кардакова посещали только мужчины. Они говорили и говорили, пили и пили… Можно было подумать, что они зарабатывают деньги исключительно разговорами и питьем.

– А чем они зарабатывали деньги? – Рату стало любопытно.

– Ах, лучше не спрашивайте! Честно говоря, я тоже не хочу этого знать. Но аренду господин Кардаков всегда оплачивал вовремя. Хотя я не знаю, опубликовал ли он хоть одну книгу. Во всяком случае, мне он ни разу не показал ни одной из них. – Голос Элизабет зазвучал чуть обиженно, а Гереон подумал, что этот писатель тоже вынужден был защищаться от притязаний своей хозяйки.

– Мне кажется, этот парень приходил к моему предшественнику? – спросил комиссар.

– Думаю, что да. – Элизабет Бенке налила чаю себе и своему юному квартиросъемщику.

– По-моему, мужчину звали Борис. Вам говорит что-то это имя?

– Ничего. Здесь въезжает и выезжает столько русских.

– Этот дорогой Борис сломал платяной шкаф. Может быть, господин Кардаков окажет любезность и позаботится о ремонте.

«Или, лучше всего, купить бы новый шкаф», – подумал Рат. Темный монстр в его комнате напоминал ему скорее исповедальню, нежели гардероб.

– Господин Кардаков? – Хозяйка достала из настенного шкафа ополовиненную бутылку рома и налила немного в чашки с чаем. Какое великодушие! – Если я его когда-нибудь еще увижу. Он неожиданно выехал в прошлом месяце. С тех пор я его больше не видела. Хотя он мне должен еще заплатить за целый месяц, и весь подвал завален его хламом. Я ему уже много раз писала на его новый адрес. И вы думаете, он ответил?