Женщины непонимающе уставились на нее.

Девушка откашлялась.

— Насколько я поняла, среди вас есть те, кто владеет английским не настолько хорошо, чтобы уверенно писать на нем. Кто относится к этой категории? Неуверенно владеющих английским.

И она подняла руку, наглядно демонстрируя, что нужно сделать. Руки подняли все вдовы, кроме Шины.

— Ничего страшного, — сказала Никки. — Собственно, если вы предпочитаете писать рассказы на пенджабском, я могу переориентироваться. Все равно кое-что теряется при переводе.

Ученицы продолжали таращиться на девушку, и ей стало не по себе. Наконец руку подняла Арвиндер.

— Извини, Никки, как мы будем писать рассказы?

— Хороший вопрос, — девушка повернулась к своему столу и взяла стопку бумаги. — Сегодня мы потеряли немного времени, давайте же начнем.

Она стала передавать бумагу и объяснять задание. Женщины полезли в сумки и достали ручки и карандаши.

Никки отвернулась к доске, чтобы записать несколько важных пунктов на второе занятие.

— Следующий урок во вторник, с половины восьмого до девяти. Не опаздывайте.

Она написала это не только по-английски, но и по-пенджабски, считая, что проявила достаточную предупредительность и гибкость. А потом обернулась, ожидая увидеть, как ученицы, склонившись над листками, что-то усердно строчат, но те сидели в прежних позах. Манджит и Притам стучали ручками по столу и переглядывались. На лице Тарампал было написано явное раздражение.

— Что такое? — спросила Никки.

Молчание.

— Почему никто не пишет?

Опять молчание. Затем подала голос Тарампал:

— А как мы будем писать?

— Что вы имеете в виду?

— Как мы будем писать, — повторила Тарампал, — если ты нас еще не научила?

— Я пытаюсь вас научить, но ведь надо же с чего-то начинать, правда? Понимаю, это трудно, но хотя я собираюсь помогать вам сочинять ваши рассказы, начать вы должны сами. Всего с нескольких предложений…

Взгляд Никки упал на Притам, и она осеклась. Старушка неловко сжимала в руке карандаш, точно ребенок в детском саду. И в тот момент, когда Арвиндер начала собирать свои вещи, девушку осенило.

* * *

— Вы знали! — воскликнула Никки, как только Кулвиндер взяла трубку. Утруждать себя традиционным «сат шри акал» девушка не стала: она не собиралась выражать этой хитрой тетке свое почтение.

— Знала что? — спросила Кулвиндер.

— Эти женщины не умеют писать!

— Само собой. Вы должны их научить.

— Они. Не умеют. Писать, — Никки не хватало слов, чтобы уничтожить показное спокойствие Кулвиндер. — Вы меня обманули! Я думала, что буду преподавать литературное мастерство, а не грамоту! Ни одна из них не способна вывести даже собственное имя.

— Вы должны их научить, — повторила Кулвиндер. — Вы сами говорили, что хотите учить писать.

— Я имела в виду — сочинять! Писать рассказы. А не буквы!

— Так научите их писать, и тогда они смогут написать какой угодно рассказ.

— Вы хоть представляете, сколько времени это займет?

— Занятия два раза в неделю.

— Тут двумя занятиями в неделю не обойтись. И вы это понимаете.

— Они очень способные ученицы, — заметила Кулвиндер.

— Вы шутите?

— Вы ведь тоже не родились писательницей? Разве вам не пришлось сначала учить алфавит? Что, это очень трудно?

Никки уловила презрение в голосе Кулвиндер.

— Послушайте. Вы пытаетесь доказать свою правоту, я понимаю. Я современный человек и думаю, что могу сделать все, что захочу. Да, могу.

Вообще-то Никки собиралась заявить Кулвиндер, что увольняется, но слова застряли у нее в горле. Она задумалась; живот скрутило от знакомого ощущения тревоги. Уйти с этой работы означает отказать в помощи маме и Минди. Хуже того, они узнают, что Никки сдалась после первого же урока, и окончательно утвердятся во мнении, что она ничего не доводит до конца, поскольку просто-напросто бездельница, избегающая ответственности. Никки вспомнила обветшалый паб и представила, как Сэм, заваленный ворохами счетов, виноватым тоном сообщает ей об увольнении.

— В объявлении о вакансии указана ложная информация. Я могу пожаловаться, — наконец проговорила девушка.

Кулвиндер фыркнула, точно понимая всю несостоятельность угрозы.

— Кому? — с вызовом поинтересовалась она и стала ждать ответа, но не дождалась. Ее посыл был ясен: Никки на ее территории и должна играть по ее правилам.

* * *

Зимой темнеет рано. Вечерние тени и огни светофоров скрадывали контуры улиц. Кулвиндер спешила домой, анализируя прошедший день. Ей было стыдно, что она обманула Никки, но реакция девицы вызывала еще и злость. Поразмышляв над их разговором, Кулвиндер поняла, что ее до глубины души возмущает нахальная привередливость юной особы. «Как вы смели предложить мне обучать этих тупиц?» — будто говорила она.

Двухэтажный кирпичный дом Кулвиндер находился в конце Энселл-роуд. В погожие дни из окна ее спальни была видна золотая вершина великолепного купола гурдвары. Справа жила молодая пара с двумя маленькими детьми — вечерами женщина с малышами, глуповато хихикая, сидела на крыльце, пока не возвращался глава семейства. Дом справа занимали супруги с сыном-подростком, им принадлежала большая собака, которая принималась выть, едва хозяева отправлялись по делам, что случалось каждое утро. Кулвиндер приучила себя мысленно перебирать подробности жизни ближних и дальних соседей: всё что угодно, лишь бы не думать о том доме напротив.

— Я пришла!

Она помолчала, ожидая отклика от Сараба. Заставая мужа над нераскрытой пенджабской газетой, погруженным в глубокое молчание, Кулвиндер испытывала настоящую боль.

— Сараб? — позвала она у подножия лестницы. Муж что-то буркнул в ответ. Кулвиндер положила вещи и отправилась на кухню готовить ужин. По пути она мельком посмотрела, не раздвинул ли Сараб шторы в гостиной. Сегодня утром он предложил распахнуть их пошире, чтобы в комнате стало светлее и ему не нужно было включать свет, чтобы почитать газету. «Не надо, — запротестовала Кулвиндер. — У меня от яркого света голова болит». Нет, не тусклое английское солнце, а маячивший за окном дом номер шестнадцать заставлял ее страдать. И они оба знали это.

Кулвиндер выставила тарелки и миску с далом, достала из холодильника ачар и накрыла на стол. За все годы пребывания в Англии не было для нее большей отрады, чем простота пенджабской трапезы. Сараб занял свое место, и супруги молча поужинали, после чего муж включил телевизор, а жена принялась мыть посуду. Майя обычно помогала матери, но однажды, задержавшись в своей комнате, спросила: «А почему бы папе тоже не подключиться к готовке и уборке?» Подобные вопросы в молодости приходили в голову и самой Кулвиндер, но посмей она предложить отцу или братьям заняться домашним хозяйством, ее бы хорошенько вздули. Поэтому она схватила дочь за руку и потащила на кухню.

Покончив с делами, Кулвиндер прошла в гостиную и села рядом с мужем. Телевизор работал совсем тихо, но это не имело значения: показывали какое-то английское шоу, и то, над чем смеялись британцы, не вызывало смеха у пенджабки.

Она повернулась к Сарабу и попыталась завести разговор.

— Сегодня случилось кое-что странное. Недоразумение с кружком, который я организовала, — Кулвиндер на минуту умолкла. «Кружок, который я организовала». Как приятно произносить это вслух. — Девушка, которую я наняла преподавать, думала, что будет учить женщин писать мемуары, но те, кто пришел в кружок, и грамоты не знают. Я давала объявление о занятиях по писательскому мастерству. И только когда женщины начали интересоваться, поняла, что они не в состоянии написать даже собственное имя, но что мне было делать? Давать им от ворот поворот? Это неправильно. В конце концов, моя задача — помогать сестрам по общине.

Это было правдой лишь отчасти. Кулвиндер толком не объяснила женщинам, чем именно они будут заниматься в кружке. «Писать, читать и все такое», — говорила она, выдавая бланки заявлений.

Сараб кивал, но взгляд его оставался пустым. Потом он уставился на экран. Кулвиндер посмотрела на часы и поняла, что ей, как и в любой другой вечер, предстоит убить еще много часов, прежде чем она решит, что можно ложиться спать. Тем временем дождь прекратился.

— Не хочешь пройтись? — обратилась она к мужу. Прогулки после ужина вошли в привычку еще в Индии. — Это полезно для пищеварения, — Кулвиндер почувствовала себя глупо: с чего ей пришло в голову уговаривать Сараба? Но сегодня ей действительно хотелось побыть с ним. Конфликт с Никки напомнил Кулвиндер перепалки с дочерью.

Даже не взглянув на жену, Сараб проговорил:

— Иди одна.

Кулвиндер прошла по Энселл-роуд и свернула на главную улицу района с кучкой магазинов, освещенных продолговатыми люминесцентными лампами. В «Свадебном бутике Шанти» компания молодых женщин примеряла браслеты, вертя запястьями, чтобы свет играл на полировке. Владелец соседней лавки, где торговали масалой,[14] терпеливо выпроваживал посетителей — довольную английскую пару, накупившую пузырьков с красными и желтыми порошками. Поодаль тусовались подростки в дутых черных куртках, оглашая воздух выкриками и смешками: «Ага. Ха! Ну ты придурок!»

Кулвиндер несколько раз поздоровалась с проходящими мимо пенджабками, но в основном не смотрела на встречных. До гибели Майи она часто болтала с женщинами на улице, превращая ежедневную прогулку в продолжительное светское мероприятие. Если приятельницы были с мужьями, то мужчины, включая Сараба, образовывали отдельную группу. По дороге домой супруги делились услышанным, и Кулвиндер часто замечала, что мужчины и женщины обсуждают одно и то же: свадьбы, рост цен на продукты и бензин, эпизодические скандалы. Теперь она предпочитала не останавливаться — не было необходимости: люди подходили к ней лишь изредка, чтобы выразить свои соболезнования. Большинство просто отводили глаза. Они с Сарабом стали белыми воронами, подобно вдовам, женщинам в разводе и опозоренным родителям, которыми они так боялись стать.

На светофоре Кулвиндер помедлила, свернула за угол и отыскала скамейку. От торговой тележки неподалеку поднимался сладкий запах жареного джалеби.[15] Разминая шершавые, как наждак, ступни, женщина стала размышлять о Никки. Очевидно, эта девица не местная, иначе не стала бы вести себя так непочтительно. Ее родители, верно, прибыли из большого города — Дели или Бомбея — и задирали носы перед пенджабцами, нашедшими пристанище в Саутолле. Кулвиндер отлично знала, каково мнение остальных лондонцев о Саутолле, — досыта наслушалась разных комментариев, когда они с Сарабом решили переехать сюда из Кройдона. «Понаехали тут из деревни, провинциалы неотесанные, и устроили в Лондоне еще один Пенджаб». «Лучше мы и придумать не могли», — заявил Сараб, когда они распаковывали последнюю коробку с вещами. Кулвиндер согласилась; удобства их нынешнего местожительства — рынки специй, болливудские кинотеатры, гурдвары, тележки с самосой на Бродвее[16] — несказанно радовали ее. Майя косилась на все это с подозрением, но ее родители уверяли себя, что мало-помалу дочь привыкнет. Когда-нибудь ей самой захочется растить здесь своих детей.

Слезы навернулись Кулвиндер на глаза и затуманили взгляд; в этот момент перед ней медленно остановился автобус, его передняя дверь распахнулась. Водитель выжидающе посмотрел на женщину. Она помотала головой и махнула рукой, чтобы он ехал дальше. Из горла у нее вырвалось рыдание, но гул двигателя заглушил его. Зачем так терзаться? Иногда Кулвиндер невольно увлекалась, в подробностях представляя себе жизнь Майи такой, какой она могла бы быть, с самыми обыденными вещами вроде оплаты продуктов или замены батареек в телевизионном пульте. Чем незначительнее были эти детали, тем больнее становилось оттого, что Майя никогда уже не сделает этого. Ее история закончилась.

Когда Кулвиндер успокоилась, на улице заметно похолодало. Женщина вытерла глаза и несколько раз глубоко вздохнула. Почувствовав себя достаточно спокойной и здравомыслящей, она встала и побрела к дому. Переходя Куин-Мэри-роуд, Кулвиндер заметила полицейского. И оцепенела. Что же делать? Повернуться и пойти обратно? Или продолжать путь? Она застыла посреди проезжей части, но тут для пешеходов загорелся красный свет и машины принялись сигналить, что было еще хуже, потому что люди стали замедлять шаг и таращиться на нее. Полицейский начал осматриваться в поисках источника беспорядка, и наконец его взгляд остановился на Кулвиндер.

— Никаких проблем, — пробормотала она. Полицейский вышел на дорогу и решительным жестом велел автомобилям оставаться на месте. Затем поманил Кулвиндер к себе.

— Всё в порядке? — осведомился он.

— Да, — ответила женщина. Она держала дистанцию и избегала смотреть стражу порядка в глаза. На тротуаре скопилась небольшая кучка зевак, высыпавших из магазинов, чтобы поглазеть на происшествие. Кулвиндер хотелось разогнать их. «Не лезьте не в свое дело!»

— Вы просто гуляете?

— Да, просто гуляю.

— Полезное занятие.

Кулвиндер кивнула, все еще чувствуя на себе праздные взгляды. Быстро осмотрела зевак, чтобы понять, кто за ней наблюдает. В отличие от Майи, она никогда не считала Саутолл рассадником сплетен. В большинстве своем люди просто делились безобидными наблюдениями. Проблема в том, что Кулвиндер не могла допустить, чтобы ее видели разговаривающей с полицейским. Кто-то может невзначай обмолвиться об этой сцене знакомому или супругу, тот расскажет еще кому-нибудь, и пойдет-поедет…

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — спросил полицейский, уставившись на женщину.

— Да-да, всё хорошо, спасибо, — ответила она. Подыскала английское слово: — Великолепно.

— Тогда впредь переходите дорогу осторожнее. Юнцы любят гонять по Бродвею, а иногда сворачивают на большие улицы вроде этой.

— Буду осторожна. Спасибо, — Кулвиндер заметила, что к ним приближается супружеская пара средних лет. С такого расстояния ей было не разглядеть, кто это, но они наверняка увидят, как она разговаривает с полицейским посреди дороги, и если узнают ее, непременно спросят друг друга: «Что она на сей раз натворила?»

— Берегите себя, — крикнул полицейский ей вслед, когда она торопливо направилась домой.

Когда Кулвиндер вернулась, Сараб был наверху. Она тихонько навела порядок среди обуви в маленьком кружке света, который муж оставил для нее включенным в прихожей. Потом проверила, где еще нужно прибраться: разумеется, следует взбить диванные подушки, и Сараб наверняка оставил в раковине стакан. Эти немудреные хлопоты успокаивали Кулвиндер. Закончив приборку, она с грустью подумала, что становится параноиком. Каковы шансы, что ее заметят? Саутолл не настолько мал, даже если порой так кажется. Невозможно предсказать, с кем столкнешься, выйдя из дома. Кулвиндер избегала появляться на другой большой улице, потому что ее засекли там, когда она приходила в юридическое бюро (хотя беспокоиться было не о чем, ведь адвокат тараторил исключительно про гонорар и абсолютное отсутствие гарантий). Если придется менять маршрут всякий раз, как увидишь того, с кем предпочитаешь не встречаться, лучше целыми днями торчать в гостиной с задернутыми шторами.

Но той же ночью — Сараб мирно похрапывал, а Кулвиндер лежала с широко открытыми глазами — ее мобильник вдруг замигал. Звонили с неизвестного номера. На другом конце раздался голос, который был ей хорошо известен:

— Сегодня видели, как ты разговариваешь с полицейским. Еще раз такое случится — тебе несдобровать.

Кулвиндер попыталась оправдаться, но звонивший, как обычно, повесил трубку до того, как она успела раскрыть рот.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— В Лондоне хороших мужиков не осталось, — заметила Олив. — Ни одного.

Сидя на высоком табурете, она окидывала презрительным взглядом публику, пока Никки вытирала стойку, проклиная про себя компанию шумных парней, которые битый час фальшиво горланили футбольные песни и пьяно подмигивали ей.

— Их полно, — заверила ее Никки.

— Полно всякого отребья, — отрезала Олив. — А может, тебе хочется, чтобы я встречалась со Стивом, у которого дед расист?

— Я предпочту, чтобы ты всю оставшуюся жизнь провела в одиночестве, — призналась Никки. «Стив, у которого дед расист» был завсегдатаем паба и все свои ксенофобские высказывания начинал с слов: «Как сказал бы мой дед…» Он полагал, что подобный способ оправдать собственный расизм гарантирует ему безопасность. «Как сказал бы мой дед, — заявил он как-то Никки, — то ли у тебя от природы такой цвет кожи, то ли ты проржавела. Конечно, я бы никогда так не выразился. Но мой дед называл брюки цвета хаки „штаны паки“, он ведь искренне полагал, будто защитную расцветку так назвали из-за цвета кожи пакистанцев. У меня ужасный дедуля».

— Вон нормальный парень, — сказала Никки, кивнув на высокого мужчину, присоединившегося к компании за столиком в углу. Тот сел и хлопнул одного из своих приятелей по плечу. Олив вытянула шею, чтобы посмотреть.

— Неплох, — одобрила она. — Немного смахивает на Ларса. Помнишь его?

— Ты имеешь в виду Лааша? Он нам раз сто объяснял, как правильно произносить его имя, — ответила Никки. Швед Ларс приехал в Англию по обмену и поселился в семье Олив, когда подружки учились в двенадцатом классе. — В том году я безвылазно торчала у вас — якобы делала вместе с тобой уроки.

Только эта хитрость позволяла выуживать у родителей разрешение чуть не каждый вечер проводить у Олив.

— Наверняка этот красавчик уже занят, с моей-то невезучестью, — проговорила Олив.

— Пойду разведаю, — сказала Никки. И, обойдя несколько столиков, направилась к объекту интереса Олив. — Желаете чего-нибудь? — осведомилась она.

— Конечно, — пока мужчина делал заказ, Никки заметила у него на пальце обручальное кольцо.

— Увы, — сказала она, вернувшись к Олив. Потом налила подруге за счет заведения и, поскольку ее смена закончилась, обогнула барную стойку и устроилась рядом с Олив.

Та вздохнула.

— Может, мне тоже стоит задуматься о браке по договоренности? Как прошло тогда свидание твоей сестрицы?

— Полный провал. Этот тип говорил только о себе, а потом устроил скандал из-за того, что им подали воду без ломтиков лимона. Видимо, пытался продемонстрировать Минди, что привык к обслуживанию по высшему разряду.

— Весьма прискорбно.

— На самом деле оно и к лучшему. Я опасалась, что Минди согласится на первого же подвернувшегося холостого пенджабца, но сестрица сказала, что в конце вечера вежливо и твердо дала ему от ворот поворот.

— Возможно, ты влияешь на Минди гораздо больше, чем она сознает, — заметила Олив.

— Я тоже так подумала, но тетушка Гита, которая и порекомендовала этого прекрасного молодого человека, на другой день облила маму презрением при встрече в магазине. Минди чувствовала себя ужасно и позвонила ей, чтобы извиниться. А тетушка Гита пристыдила ее и заставила записаться на «Пенджабские блиц-свидания». Эта штука совсем не для Минди, но она не посмела отказаться.

— Ой, тут не угадаешь, с кем и где может познакомиться Минди. На блиц-свиданиях у нее отличные шансы. Пятнадцать мужчин за один вечер? Запиши меня тоже. Там есть шанс неплохо повеселиться. А если нет — она в любой момент может встать и уйти. Я так и делаю.

— По мне, так это просто кошмар какой-то. Пятнадцать пенджабцев в поисках подходящих жен! При регистрации Минди должна была сообщить организаторам свою касту, диетические предпочтения и оценить свою религиозность по шкале от одного до десяти.

Олив расхохоталась.

— У меня по любой религии минус три, — заявила она. — Я была бы ужасной кандидаткой.

— Я тоже, — ухмыльнулась Никки. — У сестры баллов шесть или семь, хотя, сдается мне, она, не задумавшись, преувеличит свою религиозность, чтобы угодить подходящему жениху. Но меня беспокоит, что Минди делает это для такой абстрактной тетушки Гиты.

— Ну, сейчас тебе должно быть совсем не до Минди, — возразила Олив. — Ведь завтра ты будешь учить старушек азбуке.

Никки застонала.

— С какого конца мне за это взяться?

— Говорила же, у меня полно учебников по английскому, я тебе одолжу.

— Твои учебники для седьмого класса. А эти женщины начинают с нуля.

— Хочешь сказать, твои ученицы не смогут прочесть даже дорожный указатель? Или заголовок в теленовостях? Как же они умудрились столько лет прожить в Англии?

— Наверно, всегда могли прибегнуть к помощи мужей. А в обычной жизни пользуются только пенджабским.

— Но твоя мама никогда не зависела от твоего папы в такой степени.

— Родители познакомились в университете в Дели, и у мамы есть собственные средства. А эти женщины выросли в деревне. Большинство из них не умеют написать свое имя даже по-пенджабски, что уж говорить об английском.

— Не могу представить, чтобы я прожила так всю жизнь, — проговорила Олив и отпила большой глоток пива.

— Помнишь наши детские тетрадки, в которых мы учились писать печатными и прописными буквами? — спросила Никки.

— Ах, эти, по чистописанию? Прописи?

— Они бы мне очень пригодились.

— Их можно найти в Интернете, — сказала Олив. — У издательств учебной литературы хороший выбор. Я могу посмотреть.

— Да мне нужно уже завтра.

— Тогда загляни в какой-нибудь благотворительный магазин на Кинг-стрит.

Закрыв паб, Никки и Олив продолжали выпивать, а потом, взявшись за руки, точно школьницы, и спотыкаясь, вместе выбрались на сверкающую огнями улицу. Никки достала из кармана телефон и набрала сообщение Минди: «Эй, сестренка! Нашла мужчину своей мечты? Крахмалит ли он свой тюрбан и расчесывает ли усы или это ТВОЯ обязанность?» Она прыснула со смеху и нажала «Отправить».

* * *

Никки проспалась лишь к полудню. В голове после вчерашнего гудело. Она потянулась к телефону. Сообщение от Минди: «Выпиваешь на буднях, Ник? Судя по дурацким эсэмэс, которые приходят от тебя по ночам». Никки протерла глаза и набрала ответ: «Пошла ты в задницу». Минди откликнулась через несколько секунд: «Ты, видно, только очнулась, раз поминаешь задницу. Пора взрослеть, Никки».

Никки бросила телефон в сумку. Голова была такая тяжелая, что девушке потребовалось в два раза больше времени, чем обычно, чтобы просто встать с постели. Скрип душевого смесителя и обжегшая кожу вода заставили ее поморщиться. Одевшись, Никки отправилась в благотворительный магазин «Оксфам». Затхлый запах старых шерстяных пальто щекотал ей нос. Подержанные школьные учебники и рабочие тетради стояли на нижней полке, под рядами популярных романов, которые Никки частенько листала и покупала. Здесь девушка наконец пришла в себя. Привычное уютное спокойствие, исходившее от книг, помогло ей справиться с похмельем.

Обследуя магазин, Никки наткнулась на скрэблл.[17] Пусть нескольких букв не хватает, все равно пригодится для изучения алфавита. Затем девушка вернулась к книжным полкам — не найдется ли и тут что-нибудь подходящее, — и ее внимание привлекло название на одном из корешков: «Беатрис Поттер. Письма». У нее дома имелся экземпляр этого издания, а вот другой том — «Дневники и наброски Беатрис Поттер» — был библиографической редкостью. Никки видела его в букинистическом магазине в Дели во время предэкзаменационной поездки с родителями, но ее желание приобрести книгу привело к перепалке с отцом. Бросив случайный взгляд на соседнюю полку, девушка отвлеклась от воспоминаний. В глаза ей бросилось еще одно заглавие: «Красный бархат: приятные истории для женщин». Никки взяла книгу, перелистала, выхватив из текста несколько фраз.


«Он медленно раздел ее глазами, а потом стремительно пальцами».
«Обнаженная Делия нежилась на летнем солнце в укромном уголке своего сада, но Хантер тайком наблюдал за ней».
«— Я пришла не затем, чтобы увидеться с тобой, — надменно произнесла красавица. Она развернулась на каблуках, намереваясь выйти из кабинета, но тут заметила, что его мужское достоинство выпирает из брюк, и поняла, что он мечтает с ней увидеться».


Никки усмехнулась и отнесла книги на кассу. Выходя из магазина, она придумала, какую дарственную надпись сделает в книге «Красный бархат»: «Дорогая Минди, может, я и не такая взрослая, как ты, но о кое-каких взрослых таинствах мне известно чуть больше, чем тебе. Это руководство для тебя и мужа твоей мечты».

* * *

Притащив сумку с книгами в класс, Никки с трудом водрузила ее на стол. К столу скотчем был приклеен листок с надписью: «Никки, не передвигайте столы и стулья в этой комнате. Кулвиндер». Вся мебель была вновь расставлена аккуратными рядами. Урчание в животе напомнило девушке, что она еще не ела, но перед тем как отправиться в лангар, она снова сдвинула столы кругом.

Воздух полнился ароматами дала и сладкого джалеби, звоном посуды и гулом голосов. Никки прошла с подносом по линии раздачи, получив роти, рис, дал и йогурт. Когда девушка отыскала свободное местечко на полу в ряду[18] пожилых женщин, ей вспомнилось, как, будучи подростком лет тринадцати, она посещала с родителями молитвы в маленькой энфилдской гурдваре. Однажды ей что-то понадобилось в машине, и она подошла за ключами к отцу, сидевшему вместе с другими мужчинами. Окружающие начали оборачиваться и смотреть, как девочка пересекает невидимую границу, разделявшую мужчин и женщин… Но, похоже, в лангаре подобные правила не действовали. Почему Минди смотрит на этот мир как-то иначе? Казалось, все женщины заканчивали одним и тем же: устало волочили ноги. Никки наблюдала, как они входят в лангар, поправляя шарфы и останавливаясь на каждом шагу, чтобы приветствовать знакомых. Компания почтенных дам, сидевших возле нее, обсуждала каждую вновь появившуюся. Им было известно всё.

— Вон жена Чако — только после операции, бедняжка. Какое-то время она не сможет нормально ходить. За ней ухаживает старший сын. Поняли, о каком я говорю? У нее двое сыновей. Это тот, который купил у своего дяди магазин электроники. Дела идут отлично. На днях я видела, как он катает ее по парку в инвалидной коляске.

— Та женщина — это ведь младшая сестра Нишу, верно? У них у всех высокий лоб. Я слыхала, в прошлом году в их доме случился ужасный потоп. Пришлось настелить новые ковры и повыбрасывать много мебели. Неслыханный ущерб! Они обновили мебель в гостиной всего за полтора месяца до этого.

— Это Далвиндер? Я думала, она уехала в Бристоль навестить кузину.

Дамы судачили, а Никки следила глазами за каждой обсуждаемой особой. Она едва успевала впитывать обрушивающуюся потоком, изобиловавшую мелкими деталями информацию. Наконец в зал вошла женщина, которую она знала, — Кулвиндер. Соседки Никки сразу заговорили тише.

— Посмотрите-ка на эту цацу, вышагивает, точно большая начальница. В последнее время она такая заносчивая, — проговорила женщина средних лет в жесткой зеленой дупатте, надвинутой так низко, что лица было почти не видно.

— В последнее время? Она всегда любила задирать нос. Не знаю, с какой стати она продолжает так себя вести.

Неприязнь женщин к Кулвиндер не удивила Никки. Она внимательно прислушивалась к разговору.

— Ну хватит! — воскликнула морщинистая старушка и поправила на носу очки в тонкой металлической оправе. — Кулвиндер хлебнула горя. Надо ее пожалеть.

— Я пыталась, но моя жалость ей не нужна. Она мне откровенно нагрубила, — отрезала Зеленая Дупатта.

— У Буппи Каур такое же несчастье, но она по крайней мере выказывает нам признательность, когда мы говорим: «Соболезнуем твоему горю». Кулвиндер — другое дело. Вчера я видела, как она гуляла по округе. Я помахала ей рукой, а она отвернулась и пошла дальше. И я должна ее пожалеть?

— У Буппи Каур случилось похожее, но не такое же несчастье, — возразила старушка в очках. — Ее дочь сбежала с тем парнем с Тринидада. Она все-таки жива, а у Кулвиндер дочка погибла.

Никки удивленно вскинула голову. Женщины заметили ее резкое движение, но продолжали разговор.

— Смерть есть смерть, — согласился кто-то. — Это куда хуже.

— Ерунда, — презрительно усмехнулась Зеленая Дупатта. — Если девушка лишилась чести, ей лучше умереть. Хорошо бы молодому поколению иногда об этом вспоминать.

Никки догадалась, что эти слова предназначаются ей. Она подняла глаза на женщину, изрекшую эту сентенцию, и натолкнулась на ее невозмутимый, вызывающий взгляд. Остальные захмыкали, выражая согласие. У Никки кусок застрял в горле. Она сделала глоток воды, стараясь не поднимать головы.

Старушка в очках встретилась с ней взглядом.

— Ну не все такие бесстыжие. В Саутолле много порядочных девушек. Все зависит от того, как их воспитывают, верно? — И она едва заметно кивнула Никки.

— Это эгоистичное поколение. Если бы Майя хоть немного думала о родителях, ничего бы не случилось, — продолжала Зеленая Дупатта. — И не забывайте про ущерб, нанесенный имуществу Тарампал. Девица могла уничтожить весь дом.

Теперь другим женщинам сделалось явно не по себе. Они, подобно Никки, дружно опустили головы и сосредоточились на еде. Во внезапно наступившей тишине девушка услышала, как учащенно забилось ее собственное сердце. Тарампал? Не идет ли речь о женщине из ее кружка? Никки ужасно хотелось, чтобы Зеленая Дупатта раскрыла подробности, но та, лишившись внимания аудитории, тоже умолкла.

* * *

Никки вошла в здание досугового центра, погруженная в свои мысли. Эта особа из лангара так уверенно рассуждала о смерти и чести. Никки не могла представить, чтобы дочь такой женщины, как Кулвиндер, застали за чем-то неподобающим, как намекали те сплетницы. Впрочем, Кулвиндер такая твердокаменная, что дочь, возможно, взбунтовалась.

Разнесшийся по коридору смех прервал размышления Никки. Странно, подумалось ей. Других занятий в это время нет. Когда девушка подходила к классу, шум усилился, и она отчетливо расслышала чьи-то слова:

— Он кладет ладонь ей на бедро, когда она сидит за рулем, и пока она ведет машину, он потихоньку просовывает пальцы между ее ног. Она никак не может сосредоточиться на дороге и говорит ему: «Давай свернем в какой-нибудь переулок». А он в ответ: «Зачем же ждать?»

Никки замерла за дверью. Это был голос Шины. Другая женщина выкрикнула:

— П-с-с, чего он такой нетерпеливый? Не может удержать свое хозяйство под ширинкой, пока они не доберутся до переулка? Нужно наказать его: пусть она ездит по парковке, пока его воздушный шарик не сдуется.

Раздался очередной взрыв смеха. Никки распахнула дверь.

Шина сидела на учительском столе с раскрытой книгой в руках, а остальные женщины столпились вокруг нее. Увидев Никки, они поспешили сесть на свои места. Кровь отхлынула от лица Шины.

— Прости нас, — сказала она Никки. — Мы увидели, что ты принесла нам книги. Я как раз переводила один рассказик… — она слезла со стола и присоединилась к остальным ученицам.

— Эта книга моя. Личная. Она явно не для обучения, — произнесла Никки, когда почувствовала, что может говорить. Она достала из сумки рабочие тетради. — Вот ваши.

Девушка бросила тетради на стол и закрыла лицо руками. Женщины молчали.

— Почему вы пришли так рано?

— Ты сказала: начало в семь, — проговорила Арвиндер.

— Я сказала: в половине восьмого, потому что вам так было удобнее, — возразила Никки.

Женщины повернулись к Манджит и осуждающе посмотрели на нее.

— Я помню, что на прошлой неделе она сказала — в семь, — заупрямилась Манджит. — Я точно помню.

— В следующий раз не забудь включить свой слуховой аппарат, — отрезала Арвиндер.

— Он мне не нужен, — сказала Манджит и заправила шарф за ухо, чтобы продемонстрировать всем устройство. — Да и батарейки в нем нет.

— Зачем вы носите слуховой аппарат, если он вам не нужен? — удивилась Никки.

Манджит смущенно потупилась.

— Он завершает образ вдовы, — пояснила за нее Шина.

— А! — протянула Никки. Она ждала от Манджит дальнейших объяснений, но та просто кивнула и уставилась на свои руки.

Тут подняла руку Притам.

— Извини, Никки. Мы можем снова поменять время и начинать в семь?

Никки вздохнула.

— Я думала, что вам в половине восьмого удобнее из-за автобуса.

— Верно, но если мы будем заканчивать раньше, то сможем возвращаться домой в подобающее время.

— Ведь полчаса не имеют большого значения, правда? — добавила Шина.

— Для Ани и Капила не имеют, — сказала Притам. — А как же Раджив и Прияни?

Никки решила, что речь идет о ее внуках, но тут остальные женщины дружно застонали.

— Они недоумки. Сегодня влюблены, а на следующий день она признается слугам, что хочет выйти замуж за другого, — воскликнула Шина. — Не меняй время, Никки. Просто Притам не может жить без сериалов.

— А вот и нет, — возразила Притам.

— Тогда ты зря расходуешь электричество, — упрекнула ее Арвиндер. — Знаешь, какой счет нам выставили в прошлом месяце?

Притам пожала плечами.

— Откуда тебе знать, — проворчала Арвиндер. — Ты транжирка, потому что никогда ни в чем не нуждалась.

— Вы живете в одном доме? — спросила Никки. И тут вдруг заметила явное сходство между ними. Обе были светлокожие, с тонкими губами и изумительными зелеными глазами. — Вы сестры?

— Мать и дочь, — ответила Арвиндер, указав сначала на себя, затем на Притам. — У нас семнадцать лет разницы, но спасибо, что считаешь, будто я такая молодая.

— Или Притам старая, — усмехнулась Шина.

— Вы всю жизнь живете вместе? — полюбопытствовала Никки. Она не могла вообразить себе мир, в котором она проживет с мамой до старости и сохранит здравый рассудок.

— Лишь с тех пор, как умер мой муж, — сообщила Притам. — Когда же это случилось… Ох! — вдруг воскликнула она. — Три месяца назад.

И женщина утерла краем своей дупатты уголки глаз.

— Хватит паясничать, — возмутилась Арвиндер. — Прошло уже три года.

— Но рана еще так свежа, — простонала Притам. — Неужто три года?

— Ты сама прекрасно знаешь, — отрезала Арвиндер. — Не понимаю, с чего ты взяла, будто всякий раз при упоминании покойного мужа вдова должна рыдать и бить себя кулаком в грудь? В этом нет ни малейшей необходимости.

— Она взяла это из вечерних сериалов, — вставила Шина.

— Вот! Еще одна причина поменьше смотреть телевизор, — заметила Арвиндер.

— По-моему, это очень трогательно, — заметила Манджит. — И я хочу вот так же предаваться скорби. Ты теряла сознание на его похоронах?

— Дважды, — гордо ответила Притам. — И умоляла не кремировать его.

— Помню, помню, — воскликнула Шина. — Ты подняла ужасный гам, прежде чем хлопнуться в обморок, а когда очнулась — завела ту же пластинку, — она перевела взгляд на Никки и многозначительно закатила глаза. — Понимаешь ли, приходится устраивать такие сцены, чтобы окружающие не обвинили тебя в бесчувственности.

— Я знаю, — ответила Никки.

После смерти отца к ним заглянула тетушка Гита, по ее щекам текли черные ручейки туши. Она хотела оплакать покойника вместе с мамой и была поражена тем, что мамины глаза остались сухими: та предпочитала горевать в одиночестве. Заметив на плите булькающую кастрюлю с карри, тетушка возмутилась: «Ты способна есть? После смерти мужа мне кусок в горло не лез. Сыновьям приходилось силой запихивать в меня еду!» Поддавшись давлению, мама воздержалась от карри, а потом с жадностью набросилась на него после ухода приятельницы.

— Вам повезло, что все вы способны предаваться горю, — проговорила Манджит. — А женщины вроде меня не устраивают ни прощаний, ни церемоний.

— Ну-ну, Манджит, не принимай это на свой счет. Дело ведь не в женщинах вроде тебя. А в мужчинах вроде него, — заметила Арвиндер.

— Не понимаю… — начала Никки.

— Мы будем что-нибудь делать или у нас очередное вводное занятие? — перебила девушку Тарампал, с неодобрением покосившись на нее.

— Осталось меньше часа, — сказала Никки. Она раздала женщинам прописи. — Тут несколько упражнений по написанию букв, — Шине она выдала листок с заданием, распечатанным из Интернета.

Остаток урока прошел чинно и тихо; женщины, сосредоточенно морщась, выводили каракули. Некоторые после пары попыток явно выбились из сил и устало отложили карандаши. Никки хотелось побольше узнать о вдовах, но из-за Тарампал она боялась продолжать расспросы. Как только часы показали половину девятого, девушка объявила ученицам, что они свободны, и те одна за другой молча удалились, положив прописи на стол. Шина проскользнула мимо Никки, сжимая в руке свой листок, и ничего не сказала.

* * *

Следующее занятие было в четверг. Когда Никки, неся в руках плакат с алфавитом, который она отыскала в очередном благотворительном магазине, вошла в класс, женщины быстро расселись по местам.

— «А» — «арбуз», — начала она. Ученицы хором повторили за ней:

— Арбуз.

— «Б» — «бабочка». «В» — «волк».

К букве «М» хор умолк. Никки вздохнула и отложила плакат.

— Я не могу научить вас по-другому, — сказала она. — Придется начинать с азов.

— По таким прописям и плакатам учатся мои внуки, — фыркнула Притам. — Это унизительно.

— Я не знаю, как иначе, — призналась Никки.

— Ты учительница — и не знаешь, как научить взрослых писать?

— Я думала, мы будем писать рассказы — ваши истории. А не прописи, — возразила Никки. Она взяла плакат и снова стала называть буквы. К тому времени, когда добрались до «Я» — «яблоко», ученицы опять повторяли за ней дружным хором. У девушки сверкнул проблеск надежды, по крайней мере они стараются!

— Прекрасно. А теперь сделаем несколько письменных упражнений, чтобы научиться составлять слова, — сказала Никки. Она пролистала тетрадку и выписала на доску несколько слов. Отворачиваясь от доски, новоиспеченная учительница услыхала чей-то жаркий шепот, но женщины замолкли прежде, чем она снова повернулась к ним лицом.

— Лучший способ научиться читать слово — это сначала произнести его вслух. Начнем со слова «кот». Кто хочет повторить за мной? «Кот».

Притам тут же подняла руку.

— Да, прошу вас, биби Притам.

— Какие рассказы ты собиралась с нами писать?

Никки вздохнула.

— Пройдет немало времени, прежде чем мы сможем приступить к рассказам, дамы. Это весьма затруднительно, если вы понятия не имеете о правописании и грамматике.

— Но Шина умеет читать и писать по-английски.

— И я не сомневаюсь, что ей пришлось много упражняться, правда, Шина? Когда ты научилась?

— В школе, — ответила Шина. — Наша семья переехала в Англию, когда мне было четырнадцать лет.

— Я не то имела в виду, — возразила Притам. — Я хочу сказать, что, если мы расскажем Шине наши истории, она сможет их записать.

Молодая вдова явно была польщена.

— Я смогу, — подтвердила она.

— А потом мы могли бы советовать друг другу, как улучшить эти рассказы.

— Но как же вы тогда научитесь писать? — удивилась Никки. — Разве вы не затем записались в кружок?

Женщины переглянулись.

— Мы записались, чтобы скоротать время, — объяснила Манджит. — Неважно, что мы будем делать: учиться писать или рассказывать истории. Главное, чем-нибудь заниматься.

Никки заметила, что Манджит произносила эти слова с особенно печальным видом. Поймав на себе внимательный взгляд Никки, она быстро улыбнулась и опустила глаза.

— Лично я предпочла бы рассказывать истории, — подала голос Арвиндер. — Всю жизнь как-то обходилась без чтения и письма — к чему они мне теперь?

Окружающие дружно согласились с ней. Никки колебалась. Если скучный урок отбил у женщин охоту учиться, ее обязанность — мотивировать учениц. С другой стороны, рассказывать истории куда веселее.

— А я против, — выкрикнула Тарампал с задней парты. — Мне хочется научиться писать, — она скрестила руки на груди.

— Ну и раскрашивай буковки себе на здоровье, — пробормотала Арвиндер. Ее расслышала только Никки.

— Вот что можно сделать, — сказала Никки. — Мы будем каждый раз немного упражняться в письме и чтении, а если вам так хочется рассказывать истории, мы с Шиной можем записывать их, а потом читать всему классу. По одному рассказу на урок.

— Может, прямо сегодня и начнем? — предложила Притам.

Никки взглянула на часы.

— Сначала пройдем гласные, а потом — да, можем заняться историями.

Кое-кто из женщин сразу освоил А, Е, И, О и прочие гласные, но некоторым, вроде Тарампал, они никак не давались. Когда Никки стала проводить опрос учениц, все начали ругать Тарампал за то, что та задерживает остальных.

— Е и И произносятся одинаково, — упрямилась Тарампал. Никки велела Шине начинать записывать истории в конце класса, пока сама она позанимается с Тарампал. — Английский — дурацкий язык! — заявила Тарампал. — Сплошная бессмыслица.

— Вы злитесь, потому что он для вас новый. Дальше будет легче, — заверила ее Никки.

— Новый? Я живу в Лондоне больше двадцати лет!

Никки в очередной раз изумило, как мало знали эти женщины, прожившие здесь дольше, чем она. Тарампал поняла это по выражению ее лица.

— Вот скажи мне, почему я не выучила английский? Из-за англичан! — злорадно сообщила она. — Они не потрудились сделать свою страну и обычаи дружелюбными ко мне. И язык их с этими непроизносимыми звуками такой же недружелюбный.

В глубине комнаты послышались смешки и визг. Шина, склонившись над тетрадью, быстро строчила, а Арвиндер шептала ей что-то на ухо. Никки снова повернулась к Тарампал и стала отчетливо произносить разные слова; наконец Тарампал призналась, что уловила крохотную разницу между гласными. Когда они закончили, время занятия тоже истекло, но женщины в конце класса до сих пор толпились вокруг стола и что-то наперебой шептали. Шина продолжала писать, иногда останавливаясь, чтобы подобрать нужное слово или дать отдых запястью. Было девять часов.

— Все свободны, — крикнула Никки в спину ученицам. Женщины как будто не слышали. Они продолжали тараторить без умолку, а Шина прилежно записывала. Тарампал пересекла класс, чтобы сложить вещи в сумку. Презрительно покосившись на соучениц, она бросила Никки:

— Пока!

Девушка кивнула, чувствуя, что оставшиеся увлеченные женщины подняли ей настроение и сами опять обрели цель. Писать при таком подходе они не научатся, зато утолят свою страсть к рассказыванию историй. Когда она подошла к вдовам, те притихли. Лица у них разрумянились. Кое-кто прятал улыбку. Шина обернулась.

— Это сюрприз, Никки, — заявила она. — Тебе нельзя смотреть. Во всяком случае, пока мы не закончили.

— Пора уходить, — сказала Никки. — Вы опоздаете на автобус.

Женщины неохотно встали, взяли свои сумочки и покинули класс, оживленно перешептываясь. Оставшись одна, Никки, как велела Кулвиндер, расставила столы по местам.

* * *

В классной комнате досугового центра горели лампы. Кулвиндер увидела освещенное окно, выходя из храма. Она замедлила шаг и стала соображать, что делать. По-видимому, Никки перед уходом забыла погасить свет, и если Кулвиндер не поднимется наверх, чтобы выключить его, Гуртадж Сингх решит, что женский кружок впустую расходует электричество. Но в пустом здании небезопасно. Всякий раз оказавшись в одиночестве, она вспоминала тот ночной телефонный звонок. До этого ее предупреждали дважды: первый раз это произошло через несколько часов после посещения полицейского участка — в тот день она предприняла попытку понять, что же случилось с Майей, второй — после ее последнего визита. Полицейские ничем не смогли ей помочь, однако звонивший по-прежнему чувствовал необходимость держать ее в страхе.

Кулвиндер решила, что волноваться из-за не выключенного света не стоит, и направилась к автобусной остановке, где увидела стайку женщин из литературного кружка. Быстро провела про себя перекличку. Вот Арвиндер Каур — такая высокая, что вынуждена нагибаться, как жирафа, чтобы услышать остальных. Ее дочь Притам беспрестанно поправляет на голове кружевную белую дупатту. В отличие от матери она ужасно манерна и тщеславна. Чуть в сторонке жмется Манджит Каур, поддакивает и улыбается. Шины Каур что-то не видать — наверное, умчалась домой на своей маленькой красной машинке. Тарампал Каур тоже записалась в кружок, но она не принадлежит к этой компании. Хорошо, что ее тут нет.

Женщины заметили приближающуюся Кулвиндер и не слишком искренне заулыбались, приветствуя ее. Может, они объяснят, почему в классе до сих пор горит свет? Или Никки развлекается там с любовником? Скажем прямо, местная молодежь не гнушается использовать пустующие помещения для своих непристойных забав. Правда, в этом случае свет был бы выключен. Хотя… Кто знает, что за извращенные пристрастия у этих юнцов?

— Сат шри акал, — соединив перед грудью ладони, произнесла Кулвиндер, обращаясь ко всем сразу. Женщины ответили тем же.

— Сат шри акал.

В свете фонаря они казались смущенными, словно их поймали с поличным.

— Как поживаете, дамы?

— Прекрасно, спасибо, — ответила Притам Каур.

— Нравится вам кружок?

— Да! — прозвучал дружный ответ. Кулвиндер недоверчиво оглядела компанию.

— Много уже выучили? — осведомилась она.