Бали Каур Джасвал

ЭРОТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ ПЕНДЖАБСКИХ ВДОВ

Посвящается Полу
ГЛАВА ПЕРВАЯ

И зачем только Минди понадобился этот брак по договоренности?

Никки изумленно изучала анкету сестры, прикрепленную к электронному письму. Обычные параметры: имя, возраст, рост, религиозная принадлежность, диета («вегетарианская, изредка — рыба с жареной картошкой»). Желаемые качества в будущем муже: умный, сострадательный и добрый, с твердыми принципами и приятной улыбкой. Допустимы как гладко выбритые, так и носящие тюрбан кандидаты, при условии, что борода и усы ухожены. Идеальный супруг должен иметь стабильную работу и до трех хобби, которые развивают его умственно и физически. «В определенном смысле, — писала Минди, — он должен походить на меня: скромный (то есть ханжа, мысленно перевела Никки), практичный в финансовом отношении (откровенно скупой), нацеленный на создание семьи (хочет немедленно завести детей)». А самое ужасное, что рекламный девиз анкеты звучал как название приправы из супермаркета: «Минди Гревал, микс Востока и Запада».

Соединявший спальню и мини-кухню узкий коридорчик с неровными половицами, которые при малейшем нажатии издавали разной высоты скрипы, не годился для задумчивого расхаживания. И все же Никки принялась мерить его мелкими шажками, собираясь с мыслями. Чего это сестрице вдруг вздумалось? Конечно, Минди всегда отличалась приверженностью традициям (однажды Никки застала ее за просмотром обучающего ролика, как сделать идеально круглые роти),[1] но подавать объявление о поиске жениха? Это вообще ни в какие ворота.

Никки несколько раз набирала номер Минди и все время попадала на голосовую почту. Когда она наконец дозвонилась, солнечный свет растаял в плотной вечерней мгле и ей пора было собираться на работу в «О’Райлис».

— Я знаю, что ты скажешь, — заявила сестра.

— Да неужели, Минди? — воскликнула Никки. — Ты действительно хорошо представляешь, как это обычно происходит?

— Да.

— Значит, ты спятила.

— Таково мое решение. Личное. Хочу найти мужа традиционным способом.

— Зачем?

— Хочу, и всё.

— Зачем?

— Просто хочу.

— Если тебе нужно, чтобы я отредактировала твою анкету, предложи более вескую причину.

— Это несправедливо. Я ведь поддерживала тебя, когда ты съехала.

— Ты назвала меня эгоистичной дурой.

— Но потом, когда ты все-таки свалила и мама собиралась ехать и требовать твоего возвращения домой, кто убедил ее оставить тебя в покое? Если бы не я, она никогда не примирилась бы с твоим решением. А теперь родительница угомонилась.

— Почти угомонилась, — напомнила сестре Никки. Со временем первоначальный мамин гнев поостыл и выдохся. Она до сих пор была жутко недовольна образом жизни Никки, однако перестала читать ей нотации об опасностях самостоятельной жизни. «Моя мать и в мыслях такого не допустила бы», — твердила она, доказывая свою прогрессивность, и в ее голосе слышалось хвастовство пополам с сожалением. Микс Востока и Запада.

— Я тяготею к нашей исконной культуре, — сказала Минди. — Я же вижу, как мои английские подружки знакомятся с мужчинами в Интернете и в ночных клубах, а никого подходящего найти не могут. Почему бы не попробовать брак по договоренности? Ведь у наших родителей это срабатывало.

— Тогда были другие времена, — возразила Никки. — У тебя больше возможностей, чем было у мамы в твоем возрасте.

— Я выучилась на медсестру, нашла работу… Это следующий этап.

— Брак — никакой не этап. Ты просто пытаешься обзавестись мужем.

— Всё будет совсем не так. Просто мне нужна небольшая помощь с поиском, но это же не значит, что мы познакомимся в день свадьбы. В наши дни парам дают время, чтобы будущие супруги получше узнали друг друга.

Никки покоробило это «дают». Неужто, чтобы встретиться с мужчиной, Минди необходимо чье-то разрешение?

— Не торопись. Попутешествуй немного. Посмотри мир.

— Уже насмотрелась, — фыркнула Минди. Прошлым летом, во время поездки с подружками на Тенерифе, выяснилось, что у нее аллергия на моллюсков. — Между прочим, Кирти тоже ищет подходящего парня. Нам обеим пора остепениться.

— Кирти не заметит подходящего парня, даже если он влетит к ней в окно, — усмехнулась Никки. — Я бы не назвала ее серьезной соискательницей.

Лучшая подруга Минди была визажистом, вернее, специалистом по усовершенствованию лица, как значилось на ее визитке. Они с Никки друг друга недолюбливали. В прошлом году, на праздновании двадцатипятилетия Минди, Кирти, внимательно изучив наряд Никки, изрекла: «Быть красивой — значит прилагать усилия, не так ли?»

— Минди, наверное, тебе просто скучно.

— Разве скука не веская причина, чтобы попытаться найти супруга? Ты переехала, потому что хотела независимости. Я стремлюсь замуж потому, что хочу иметь свою жизнь. Свою семью. Ты по молодости этого пока не понимаешь. Я прихожу домой после долгого рабочего дня, а там одна только мама. Мне хочется возвращаться к кому-то. Хочется обсуждать, как прошел день, вместе ужинать и планировать совместную жизнь.

Никки открыла фотографии во вложении — два снимка Минди крупным планом: призывная улыбка, густые прямые волосы, рассыпавшиеся по плечам. И семейное фото: мама, папа, Минди и Никки во время последнего совместного отпуска. Не лучший получился кадр; все щурились и казались крошечными на фоне обширного пейзажа. Папа умер в том же году от сердечного приступа, укравшего его жизнь ночью, точно вор. Никки пронзило острое чувство вины. Она закрыла окошко на экране и сказала:

— Не бери наши семейные снимки. Не хочу, чтобы моя фотография мелькала в брачных объявлениях.

— Так ты мне поможешь?

— Это против моих принципов.

Никки набрала в поисковике: «аргументы против брака по договоренности» и кликнула на первый результат.

— Но ты же поможешь?

— «Брак по договоренности — порочный обычай, лишающий женщину права выбирать свою судьбу», — вслух прочитала Никки.

— Просто подправь текст анкеты, чтобы лучше звучало. Я сама в этом ничего не смыслю, — попросила Минди.

— Ты слышала, что я только что говорила?

— Несла какую-то радикалистскую чушь. Я перестала слушать после слова «порочный».

Никки снова заглянула в анкету и обнаружила грамматическую ошибку: «Ищу свою вторую паловинку. Кто он, мой суженый?» Девушка вздохнула. Очевидно, Минди уже определилась; вопрос один: хочет ли в этом участвовать Никки.

— Ладно, — сдалась она. — Но только потому, что с такой анкетой ты рискуешь нарваться на идиота. Зачем ты пишешь, что любишь веселиться? Разве кто-то не любит?

— И можешь еще потом повесить ее на доске брачных объявлений?

— На какой еще доске?

— В большом храме в Саутолле.[2] Я скину подробности эсэмэской.

— В Саутолле? Ты шутишь.

— Ты ведь совсем рядом живешь. А у меня в больнице всю неделю сдвоенные смены.

— Я думала, для таких вещей существуют брачные сайты, — заметила Никки.

— Я подумывала насчет «Сикхской свахи» и «Пенджабской романтики». Но там слишком много индийцев, мечтающих по-быстрому заполучить визу. Если какой-нибудь мужчина заинтересуется моим объявлением на доске в храме, я по крайней мере буду знать, что он из Лондона. Саутолльская гурдвара[3] самая большая в Европе. Тут у меня больше шансов, чем на доске объявлений в Энфилде,[4] — объяснила Минди.

— Ты ведь знаешь, я очень занята.

— Ой, ну пожалуйста, Никки. У тебя куда больше времени, чем у нас.

Никки проигнорировала осуждающий намек. Мама и сестра не воспринимали ее работу барменом в «О’Райлисе» всерьез. Бесполезно растолковывать им, что Никки пока ищет свое призвание — работу, где она сможет приносить настоящую пользу, развиваться, испытывать себя, добиваться признания и награды. Таких мест было удручающе мало, и рецессия лишь усугубила ситуацию. Никки не брали даже волонтером: ей отказали три женские некоммерческие организации, и везде виновато оправдывались, что завалены рекордным количеством заявлений. Куда еще податься двадцатидвухлетней девушке с незаконченным юридическим образованием? В нынешней (а возможно, и любой другой) экономической ситуации — никуда.

— Я оплачу тебе потраченное время, — предложила Минди.

— Денег я у тебя не возьму, — машинально возразила Никки.

— Погоди, мама хочет что-то передать, — на заднем плане послышались невнятные наставления. — Она говорит, не забудь запереть окна. Вчера в новостях говорили что-то про квартирные кражи.

— Скажи маме, что у меня нечего красть, — ответила Никки.

— Она скажет, что ты должна беречь свое целомудрие.

— Поздно. Его уже украли. На вечеринке Эндрю Форреста после выпускного бала в одиннадцатом классе.

Минди не ответила, однако из трубки явственно доносилось ее потрескивающее, как помехи на линии, неодобрение.

Собираясь после этого на работу, Никки размышляла над предложением сестры оплатить ее труды. Щедрый жест, но девушку тяготило вовсе не финансовое бремя. Она жила в квартире над пабом и вносила за аренду всего ничего, зато ее могли в любую минуту вызвать на дополнительную смену. Однако работа бармена считалась временной: Никки давно пора было что-то менять в жизни. Каждый новый день недвусмысленно напоминал, что, пока она топчется на месте, ее сверстники идут вперед. Недавно Никки видела на железнодорожной платформе бывшую одноклассницу. Та деловито и целеустремленно шагала к выходу со станции с дипломатом в одной руке и стаканчиком кофе в другой. Светлое время суток, когда за окнами бурлила неуемная лондонская суета, нагоняло на девушку тоску.

* * *

За год до выпускных экзаменов Никки отправилась с родителями в Индию, где они усердно посещали храмы и просили мудрецов-пундитов дать дочери необходимые наставления, как преуспеть в жизни. Один из мудрецов велел Никки умозрительно представить себе желаемую карьеру, а сам затянул молитвенные песнопения, дабы превратить ее грезы в реальность. Но все мысли тотчас улетучились у девушки из головы, и первозданная пустота стала видением, ниспосланным ей богами. Как обычно перед поездкой на родину, Никки получила строгий наказ, что следует и чего не следует делать в присутствии старшего брата отца, у которого они останавливались: не ругаться, не упоминать о друзьях мужского пола, не возражать и говорить по-пенджабски, выражая благодарность «за эти летние уроки, которые, мы надеемся, напитают твои культурные корни». За ужином, когда дядя стал расспрашивать Никки про пундитов, она едва сдержалась, чтобы не ответить: «Убогие шарлатаны. С тем же успехом я могла бы попросить своих приятелей Митча и Баззу погадать мне по руке». За дочь ответил папа:

— Никки, наверное, пойдет в юристы.

Так решилось ее будущее. Отец отмахнулся от сомнений девушки, напомнив, что она получит надежную и респектабельную профессию. Это придало ей уверенности лишь на время. В первый же учебный день в университете Никки явилась не на ту лекцию, и в течение года донимавшее ее беспокойство только нарастало. После того как на втором курсе она едва не завалила экзамен, преподаватель вызвал ее к себе и заметил: «Видимо, это не твое». Он имел в виду исключительно свой предмет, но Никки осознала, что это утверждение применимо и ко всему прочему: занудным лекциям, учебникам, экзаменам, групповым проектам, срокам сдачи. Она сказала себе: «Просто это не мое» и в тот же день ушла из университета.

Страшась сообщить родителям, что бросила учебу, каждое утро Никки по-прежнему уходила из дома со своей винтажной кожаной сумкой «Кэмден маркет» и принималась бродить по Лондону: его прокопченное небо и старинные башни представляли идеальную декорацию для ее терзаний. Разделавшись с университетом, девушка испытала некоторое облегчение, зато стала маяться от безделья. Однако после недели бесцельных блужданий нашла себе занятие: начала посещать протестные митинги вместе со своей лучшей подружкой Олив, волонтерившей в организации под названием «Британские воительницы». Поводов для протестов хватало. На третьей странице «Сан» по-прежнему печатали фотографии моделей с голой грудью. В рамках новой политики жесткой экономии было вдвое сокращено финансирование кризисных центров для женщин. Журналистки, работающие в зонах боевых действий за рубежом, подвергались преследованиям и нападениям. В Японии продолжалось бессмысленное истребление китов (это не женская проблема, но Никки было ужасно жаль китов, и она приставала к прохожим, предлагая подписать гринписовскую петицию).

И только когда папин друг предложил Никки стажировку, ей пришлось признаться, что она бросила учебу. Отец никогда не повышал голос, это было не в его стиле. Он отдалялся — таков был его способ выказать свое разочарование. Во время долгой ссоры, последовавшей за признанием Никки, папа и дочь засели в разных комнатах, а мама и Минди курсировали между ними. Но и до крика чуть было не дошло, когда отец составил список качеств Никки, подходящих для юридической карьеры.

— У тебя такой потенциал, такие возможности, и на что ты их тратишь? Ты прошла почти половину пути. Какие у тебя теперь планы?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Меня не слишком тянет к юриспруденции.

— Не слишком тянет?

— Ты даже не пытаешься понять! Просто повторяешь за мной, как попугай.

— Повторяю, как попугай?

— Папа, — вмешалась Минди. — Успокойся. Пожалуйста.

— Я не стану…

— Мохан, у тебя ведь сердце, — предостерегающе сказала мама.

— А что у него с сердцем? — воскликнула Никки и с беспокойством посмотрела на отца, но тот избегал ее взгляда.

— У папы были кое-какие нарушения. Ничего страшного, кардиограмма хорошая, только давление сто сорок на девяносто, и это немного настораживает. С другой стороны, наследственный тромбоз глубоких вен, так что есть опасения… — зараторила Минди. Она работала медсестрой уже год, но ей до сих пор нравилось щеголять дома медицинскими выражениями.

— Что это значит? — с нетерпением перебила ее Никки.

— Ничего определенного. На следующей неделе он должен снова сдать анализы, — сообщила Минди.

— Папа!

Но отец, вскинув руку, остановил бросившуюся к нему Никки на полушаге и недовольно произнес:

— Ты всё портишь.

Это были последние слова, услышанные от него Никки. Через несколько дней родители забронировали билеты в Индию, хотя ездили туда несколько месяцев назад. Папа хочет повидаться с родными, объяснила мама.

Прошла пора, когда родители грозились отослать Никки в Индию, если она плохо себя вела; сейчас они сами отправлялись в изгнание.

— Может, к тому времени, как мы вернемся, ты одумаешься, — заявила мама.

Это задело Никки за живое, но девушка прикусила язык, твердо решив не затевать очередную ссору. Она и сама втайне паковала вещи. В паб близ квартиры Олив в Шепердс-Буше требовался бармен. К возвращению родителей из Индии Никки уже съедет.

В Индии папы не стало. Проблемы с сердцем оказались куда серьезней, чем полагали врачи. В нравоучительных индийских историях причиной сердечных заболеваний, раковых опухолей, выпадения волос и других недугов у огорченных родителей являлось в основном непослушание детей. Никки не была настолько бесхитростна, чтобы взваливать вину целиком на себя, но была убеждена: отец остался бы жив, не отложи он ради этой скоропалительной поездки запланированный визит к лондонскому врачу. Жестокие угрызения совести помешали девушке оплакать потерю. Ей очень хотелось, чтобы на похоронах из ее глаз хлынули слезы, принося с собой облегчение, но так и не дождалась этого.

С тех пор минуло два года. Никки по-прежнему сомневалась в правильности своего выбора. Иногда она подумывала, не вернуться ли к учебе, хотя ее тошнило от одной мысли о практических занятиях и наводящих уныние лекциях. Вероятно, в размеренной взрослой жизни страсти и эмоциям отводится второстепенное место. В конце концов, если существует такая штука, как брак по договоренности, возможно, Никки, чтобы приняться за дело, которое ее не увлекает, потребуется совсем немного энтузиазма и надежда, что рано или поздно она его полюбит.

* * *

Утром, едва Никки вышла из дома, в лицо ей ударили колючие струи дождя. Она надвинула на голову капюшон куртки на искусственном меху и угрюмо зашагала к станции, до которой было пятнадцать минут ходу. Любимая кожаная сумка колотила по бедру. Пока девушка покупала в газетном киоске пачку сигарет, в кармане тренькнул телефон. Эсэмэска от Олив: «Работа в детском книжном магазине. Идеальный вариант для тебя! Посмотри во вчерашней газете».

Никки была тронута. Олив просматривала объявления о вакансиях с тех пор, как услышала от подруги, что, по ее мнению, «О’Райлис» долго не протянет. Похоже, дни паба были сочтены: его ветхий, устаревший интерьер не мог претендовать на звание стильного, а набор обыденных блюд — соперничать с меню модного кафе, открывшегося по соседству. Сэм О’Райли теперь безвылазно корпел в своем крохотном кабинетике, заваленный ворохами квитанций и счетов.

Никки ответила: «Я тоже видела. Требуется опыт продаж от пяти лет. Чтобы получить опыт, нужна работа, чтобы получить работу — нужен опыт. Дурдом!»

Ответа не последовало. По будням Олив, новоиспеченная учительница средней школы, выходила на связь нерегулярно. Никки порой подумывала, не пойти ли учиться на педагога, но всякий раз, слушая рассказы подруги о буйных учениках, радовалась, что ей приходится лишь изредка утихомиривать какого-нибудь пьянчужку в «О’Райлисе».

Никки набрала еще одно сообщение: «Увидимся вечером в пабе? Не поверишь, куда я намылилась. В Саутолл!!!»

Она затушила сигарету и влилась в утреннюю толпу, спешащую на поезд.

В дороге девушка наблюдала, как Лондон остается позади: электричка мчалась на запад, и кирпичные постройки сменялись обширными свалками и промзонами. Табличка на платформе «Саутолл», одной из последних станций линии, была написана на английском и пенджабском языках. Пенджабская строчка приковала к себе взгляд Никки, с удивлением зацепившийся за знакомые завитушки и изгибы. Во время летних занятий в Индии она обучалась чтению и письму на гурмукхи.[5] Этот полезный навык позднее пригодился на вечеринках, когда Никки писала по-пенджабски на барных салфетках имена английских друзей в обмен на бесплатную выпивку.

За окнами автобуса, идущего к храму, мелькали двуязычные вывески магазинов, вызывая у девушки легкую головную боль и ощущение раздвоенности на английскую и индийскую части. В далеком детстве Никки часто приезжала в Саутолл с семьей: на свадьбу в храм или за свежей приправой карри в местные лавки. Она помнила, как во время этих поездок мама и папа озадаченно переговаривались: казалось, им и нравилось, и не нравилось бывать среди своих соплеменников. Разве не здорово иметь соседей-пенджабцев? Но стоило ли ради этого переезжать в Англию? Постепенно родители обжились в Северном Лондоне, поводов посещать Саутолл находилось все меньше, и он отошел в прошлое вместе с самой Индией. А тут из машины, едущей по соседней полосе, доносится тяжеловесный ритм бхангры.[6] С витрины текстильного магазина скромно улыбаются прохожим манекены в разукрашенных сари. Овощные лавки выплеснулись на тротуары, и от тележки торговца самосой[7] на перекрестке поднимается горячий пар. Здесь ничего не изменилось.

На остановке в салон автобуса впорхнула стайка школьниц. Девочки болтали, хихикая и перебивая друг друга, а когда автобус внезапно вильнул, с дружным визгом полетели вперед.

— Что за чертова хрень! — воскликнула одна. Остальные прыснули, но тут же осеклись, заметив сердитые взгляды двоих мужчин в тюрбанах, сидевших напротив Никки. Школьницы стали подталкивать друг друга локтями, призывая к сдержанности.

— Постыдились бы, — недовольно буркнул кто-то. Никки обернулась и увидела пожилую женщину, которая окинула проскользнувших мимо нее смущенных девочек испепеляющим взглядом.

Большинство пассажиров автобуса вышли вместе с Никки у гурдвары. Ее золотой купол ярко сиял на фоне унылых серых облаков, а затейливые узоры огромного витражного окна на втором этаже поблескивали яркими сапфировыми и оранжевыми стеклышками. Сплошная викторианская застройка прилегающих к храму улиц казалась игрушечной в сравнении с этим величественным белым зданием. Никки ужасно хотелось закурить, но только не под впившимися ей в спину взглядами почтенных седовласых матрон, степенно шествовавших от автобусной остановки к арочному порталу храма.

В детстве потолок огромной гурдвары казался Никки недосягаемо далеким, но и теперь он был головокружительно высок. Из молитвенного зала доносилось слабое эхо песнопений. Девушка достала из сумки и накинула на голову шарф. Она не была здесь много лет, с тех пор вестибюль храма обновили, и найти доску объявлений удалось не сразу. Некоторое время Никки растерянно бродила по помещению, избегая обращаться к окружающим с расспросами. Как-то раз, чтобы узнать дорогу, она заглянула в церковь в Ислингтоне и совершила большую ошибку, сообщив священнику, что заблудилась. Последовавшая за этим беседа о поисках своей внутренней духовности заняла сорок пять минут и ничуть не помогла потерявшейся девушке отыскать линию «Виктория».

Наконец Никки заметила доску объявлений у входа в лангар.[8] Это были два больших, почти во всю стену стенда: «Брачные знакомства» и «Общественная жизнь». И если второй удручающе зиял пустотами, первый пестрел десятками объявлений.


Эй, как делишки? шучу! Я отвязный парень, но, уверяю, совсем не плейбой. Моя цель жизни — наслаждаться ею, жить одним днем и не заморачиваться по пустякам. А самое главное, я хочу найти свою принцессу, чтобы обращаться с ней так, как она того заслуживает.



Сикхский мальчик из хорошей джатской[9] семьи ищет сикхскую девочку такого же происхождения, обладающую схожими вкусами, склонностями и семейными ценностями. У нас широкие взгляды на многие вещи, но невегетарианки и коротко стриженные не приветствуются.



Требуется невеста для дипломированного сикхского специалиста. Амардип, имеющий степень бакалавра по бухгалтерскому учету, ищет девушку своей мечты, которая довершит его счастье. Став первым на своем выпускном курсе, он получил топовую должность в ведущей лондонской бухгалтерской фирме. Его невеста также должна быть квалифицированным специалистом со степенью бакалавра, желательно в одной из следующих областей: «Финансы», «Маркетинг», «Управление предприятием» или «Менеджмент». Мы заняты в сфере текстильного производства.



Мой брат не знает про это объявление, но я решила попробовать! Он холостой, свободный, возраст — 27 лет. Умный (два магистерских диплома!!!), веселый, добрый и воспитанный. А главное, КЛЛЛЕВЫЙ ПАРЕНЬ!!! Знаю, немного странно, что сестра пишет такое про брата, но я клянусь, это правда! Если хотите увидеть его фотографию, пишите мне на электронку.



Имя: Сандип Сингх
Возраст: 24 года
Группа крови: первая положительная
Образование: степень бакалавра по машиностроению
Профессия: инженер-механик
Хобби: спорт, игры
Внешние данные: кожа светлая, рост 5 футов 8 дюймов, добродушная улыбка. См. фото


— И не подумаю, — пробормотала Никки, отворачиваясь от стенда. Минди может сколько угодно использовать традиционные способы, но она слишком хороша для всех этих парней. Переделанное Никки брачное объявление сестры рисовало образ отзывчивой и уверенной в себе одинокой девушки, которая нашла правильный баланс между традициями и современностью.


Мне удобно и в сари, и в джинсах. Моя идеальная вторая половинка любит хорошую кухню и умеет от души посмеяться над собой. Я выбрала профессию медсестры, так как нахожу подлинное удовольствие в заботе о других, однако мне хочется, чтобы мой будущий муж был самодостаточен, поскольку я ценю свою независимость. Мне нравятся некоторые болливудские фильмы, но вообще я предпочитаю романтические комедии и приключенческое кино. Мне довелось немного попутешествовать, однако я решила отложить знакомство с миром до тех пор, пока не найду своего единственного, который будет сопровождать меня в самом важном путешествии — по жизни.


Последние строчки заставили Никки поморщиться, но сестра сочла бы их проникновенными. Девушка снова оглядела доску объявлений. Если она уйдет, не повесив анкету, Минди обязательно об этом узнает и будет донимать ее до тех пор, пока не добьется своего. А если анкета все же будет выставлена на всеобщее обозрение, кончится тем, что Минди сведут с одним из этих мужчин. Страстно желая закурить, Никки принялась грызть ноготь на большом пальце. В итоге она прикрепила объявление к стенду, но с самого краешка, где оно было практически незаметно, так как его закрывали немногочисленные объявления с соседней доски. Задача была выполнена, хоть и формально.

За спиной кто-то откашлялся. Никки обернулась и увидела перед собой худосочного мужчину. Он неловко пожал плечами, словно в ответ на вопрос. Девушка вежливо кивнула и отвернулась, но тут незнакомец подал голос:

— Значит, вы ищете, — он сконфуженно указал на доску объявлений, — мужа?

— Нет, — обронила Никки. — Не для себя.

Ей не хотелось привлекать внимание мужчины к анкете Минди. Руки у него были тощие, как зубочистки.

— А-а… — протянул, смутившись, худосочный.

— Смотрю объявления на соседнем стенде, — пояснила Никки. — Волонтерство и прочее.

Девушка повернулась к незнакомцу спиной и притворилась, будто изучает объявления, сосредоточенно покачивая головой. Тут были сообщения о продаже автомобилей и сдаче квартир. Среди них затесалось и несколько брачных анкет, но они были ничуть не лучше тех, которые Никки уже просмотрела.

— Значит, вас интересует общественная жизнь, — отважился заметить собеседник.

— Вообще-то мне пора, — заявила Никки. Она деловито порылась в сумке, чтобы избежать продолжения разговора, и повернулась к выходу. Тут ее внимание привлекла одна из рекламных листовок. Девушка остановилась и прочла, медленно водя глазами по строчкам:


Кружок для начинающих писателей. Записывайтесь прямо сейчас!
Мечтаете научиться писать? Мы предлагаем занятия по писательскому мастерству, литературным приемам и техникам. Расскажите свою историю! Кульминацией курса станет издание сборника лучших работ.


Под печатным текстом было приписано от руки: «Кружок только для женщин. Требуется преподавательница. Оплачиваемая должность, занятость два дня в неделю. Обращаться к Кулвиндер Каур в Сикхское землячество».

О необходимой квалификации или опыте ничего не говорилось, и это обнадеживало. Никки достала телефон и вбила в него номер. Краем глаза она поймала заинтересованный взгляд тощего незнакомца, однако, проигнорировав его, скользнула в толпу прихожан, высыпавших из лангара.

По силам ли ей руководство литературным кружком? Никки как-то написала материал для блога «Британских воительниц», где сравнивала уличные приставания мужчин в Дели и Лондоне, и он целых три дня продержался в рейтинге самых читаемых постов. Неужто она не сумеет преподавать писательское мастерство кучке скромных прихожанок сикхского храма? Возможно, даже издаст сборник лучших работ. Опыт редактирования, безусловно, украсит ее жалкое резюме. В сердце Никки вспыхнула надежда. Быть может, это та самая работа, которой она действительно сможет наслаждаться и гордиться?

Через широкие окна в храм хлынул поток света, заливая плиточный пол теплой волной, но солнце почти сразу опять скрылось за тучами. В тот момент, когда Никки собиралась выйти на улицу, наконец пришел ответ от Олив: «Саутолл? А где это?»

Вопрос этот поразил девушку. За годы дружбы с Олив она наверняка много раз упоминала о Саутолле. Хотя, с другой стороны, они познакомились в средней школе; к тому времени родители Никки решили, что отнимающие целый день поездки в пенджабский квартал слишком хлопотны, потому Олив не довелось выслушивать жалобы подруги, что очередная прекрасная суббота была потрачена на охоту за качественным молотым кориандром и семенами горчицы.

Девушка остановилась и огляделась. Ее окружали женщины с покрытыми головами: одни ловили непоседливых малышей, вторые бросали друг на друга косые взгляды, третьи тяжело нависали над ходунками. У каждой имелась своя история. Никки представила, как обращается к аудитории пенджабских женщин — в глазах рябит от пестрых камизов,[10] слышатся шелест материи и постукивание карандашей, в воздухе витают ароматы духов и куркумы, — и ясно увидела свою цель. «Некоторые люди слыхом не слыхивали об этом месте, — скажет она. — Давайте их просветим». И женщины с горящими от радости глазами возьмутся за ручки, чтобы их истории прочел весь мир.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Двадцать лет назад Кулвиндер Каур совершила первую и последнюю попытку стать британкой, купив кусок мыла «Английская лаванда Ярдли». В оправдание приобретения она заметила, что от частого употребления привычное мыло из дерева ним, которым пользовались в семье, превратилось в обмылок. Когда Сараб напомнил жене, что в шкафчике хранится всё необходимое из Индии (зубная паста, мыло, масло для волос, бриллиантин, крахмал для тюрбанов и несколько бутылочек со средством для подмывания, которое он принял за шампунь), Кулвиндер резонно возразила, что рано или поздно отечественные туалетные принадлежности закончатся. Она лишь готовится к неизбежному.

На следующее утро Кулвиндер поднялась спозаранок и облачила Майю в клетчатую юбочку, джемпер и шерстяные колготки. И за завтраком, чтобы дочь не ерзала и не измазала свою первую в жизни школьную форму, беспокойно одергивала ее. Потом обмакнула свое роти в ачар — манговый соус с маринованными овощами, запачкав пальцы, на которых остался резкий запах, и предложила Майе, которая поморщилась от кислого запаха. После еды Кулвиндер новым мылом тщательно вымыла руки себе и девочке: между пальцами, под ногтями, а главное, те тонкие линии на ладонях, которые определяют будущее. Мать и дочь подошли к стойке регистрации учеников начальной школы, благоухая, словно английский сад.

Молодая белокурая женщина, сообщив, что ее зовут мисс Тил, присела на корточки, чтобы заглянуть Майе в глаза.

— Доброе утро, — с улыбкой произнесла она, и Майя робко улыбнулась в ответ. — Как тебя зовут?

— Майя Каур, — ответила девочка.

— Ой, ты, должно быть, кузина Чаранприт Каур. Мы тебя ждали, — воскликнула мисс Тил.

Кулвиндер ощутила знакомое напряжение. Обычное заблуждение — думать, что все женщины с фамилией Каур — родственницы; как правило, она умела растолковать, что к чему, но сегодня все английские слова выветрились из головы. Женщина была ошеломлена этим новым миром, на пороге которого стояла Майя.

— Объясни ей, — велела Кулвиндер дочери по-пенджабски, — не то она решит, что я отвечаю за всех здешних пенджабских детей.

В ее воображении возникла ужасная картина: она высаживает из машины Майю, а домой возвращается с целым выводком ребятишек.

— Чаранприт мне не кузина, — сказала Майя, со вздохом подчинившись матери. — В нашей религии все девочки носят фамилию Каур, а мальчики — Сингх.

— Одна большая семья, божьи дети, — добавила Кулвиндер. — Сикхская религия.

И она зачем-то продемонстрировала учительнице большой палец, точно рекомендовала марку моющего средства.

— Надо же, интересно, — заметила мисс Тил. — Майя, пойдем познакомимся с мисс Карни? Это наша вторая учительница.

Подошла мисс Карни.

— Что за чудесные глазки! — проворковала она.

Кулвиндер выпустила руку Майи. Это хорошие люди, они позаботятся о ее дочери. Вот уже несколько недель женщина переживала, как Майя пойдет в школу. Вдруг другие ученики будут дразнить девочку из-за акцента? Вдруг случится ЧП и Кулвиндер позвонят из школы, а она не сумеет понять?

Мисс Карни протянула ей папку с бланками документов, которые необходимо было заполнить. Кулвиндер вытащила из сумки стопку бумаг.

— Уже готово, — объяснила она. Сараб заполнил бумаги вчера вечером. Он владел английским лучше жены, но у него все равно ушло много времени. Наблюдая, как муж при чтении тычет пальцем в каждое слово, Кулвиндер ощутила, какими жалкими они выглядят в этой чужой стране, где им, словно детям, приходится начинать с азов. «Скоро нам будет переводить Майя», — заметил Сараб. Лучше бы он этого не говорил. Дети не должны понимать больше, чем их родители.

— Вы прекрасно подготовились, — сказала мисс Тил. Кулвиндер была довольна, что произвела впечатление на учительницу. Мисс Тил стала бегло пролистывать документы, затем остановилась. — Вот тут вы забыли указать номер домашнего телефона. Просто продиктуйте его сейчас.

Кулвиндер выучила английские цифры, так что при необходимости могла повторить эту комбинацию слов.

— Восемь… Девять… Шесть… — женщина умолкла и поморщилась. Живот у нее скрутило от волнения. Она начала снова: — Восемь… Девять… Шесть… Пять…

Кулвиндер осеклась. С самого утра у нее в горле клокотал ачар.

— Восемь-девять-шесть-восемь-девять-шесть-пять? — переспросила мисс Тил.

— Нет, — Кулвиндер помахала рукой, словно для того, чтобы стереть номер из памяти собеседницы. Еще раз. В глотке стоял горячий ком. — Восемь-девять-шесть-восемь-пять-пять-пять-пять-пять-пять.

Пятерок на самом деле было меньше, но Кулвиндер, сосредоточившись на борьбе с подступающей отрыжкой, повторяла их, как заезженная пластинка.

Мисс Тил нахмурилась.

— Многовато цифр.

— Еще раз, — выдавила из себя Кулвиндер. И не успела она назвать первые три цифры, как изо рта у нее с трубным воем вырвалась оглушительная отрыжка. В воздухе распространилось зловоние и (по крайней мере, так запомнилось сконфуженной Кулвиндер) поплыли бугорчатые бурые пузыри.

После того как ее легкие снова наполнились воздухом, бедняжка скороговоркой отбарабанила оставшиеся цифры. Учительницы выпучили глаза от еле сдерживаемого смеха (на сей раз действительно, а не в воображении Кулвиндер).

— Спасибо, — проговорила мисс Тил. Она наморщила нос и слегка откинула голову назад. — На этом все.

Униженная Кулвиндер торопливо отошла. Она хотела было взять Майю за руку, но оказалось, что та уже далеко: сидит на качелях, а какая-то девочка с вьющимися рыжими волосами, заплетенными в косички, осторожно раскачивает ее.

Несколько лет спустя, когда Кулвиндер объявила дочери, что они переезжают в Саутолл, Майя стала протестовать.

— А как же все мои подружки? — заныла она, имея в виду троих: рыженькую, блондинку и девочку, которая носила комбинезоны и сама стригла себе волосы («Какой кошмар, правда?» — говорила ее мать с таким обожанием в голосе, что в ее устах эти слова приобретали совершенно противоположный смысл).

— На новом месте у тебя заведутся подружки получше, — возразила Кулвиндер. — Они будут больше похожи на нас.

Кулвиндер ограничила потребление ачара, чтобы держать отрыжку под контролем. Ее английский стал чуть лучше, хотя в Саутолле он не требовался. Недавно Кулвиндер назначили заведующей отделом по развитию местного самоуправления Сикхского землячества и выделили отдельный кабинет в центре досуга — ужасно пыльный, заваленный старыми папками, которые женщина поначалу хотела выбросить, но передумала, потому что надписи на картоне, например «Строительные нормы и правила» или «Протоколы заседаний (копии)», придавали помещению солидный официальный вид. Важно создать подобную видимость для случайных посетителей вроде председателя Сикхского землячества господина Гуртаджа Сингха, который стоял сейчас в ее кабинете и расспрашивал про объявления.

— Где вы их повесили?

— На стенде в храме.

— И что это за занятия?

— По письму, — ответила Кулвиндер. — Для женщин.

Она напоминала себе, что следует быть терпеливой. На последнем совещании по бюджету Гуртадж Сингх отклонил просьбу Кулвиндер о дополнительном финансировании.

— У нас в бюджете средства на это не предусмотрены, — отрезал он. Не в обычае Кулвиндер было затевать споры в присутствии такого множества уважаемых мужчин, но Гуртаджу Сингху явно нравилось ей отказывать. Женщина была вынуждена напомнить председателю, что центр досуга Сикхского землячества находится на территории, принадлежащей храму, и лгать здесь — все равно что лгать в храме. Если на то пошло, его голова покрыта тюрбаном, а ее — дупаттой, а это означает священное присутствие Бога. Гуртаджу Сингху пришлось уступить. Он поводил ручкой по своим записям, пробормотал какие-то цифры, и Кулвиндер подумала, что найти деньги для женщин не так уж и трудно.

Однако председатель не преминул явиться сюда и начал сыпать вопросами, будто впервые слышал про кружок. Он не ожидал, что Кулвиндер сразу возьмет быка за рога и подаст объявление о поиске преподавательницы. Женщина показала ему листовку. Первым делом Гуртадж надел очки и откашлялся. Читая, он искоса поглядывал на собеседницу, отчего напоминал жулика из старого индийского фильма.

— Кандидаты уже есть?

— Я назначила одно собеседование. Она скоро придет, — ответила Кулвиндер. Вчера ей позвонила девушка по имени Никки. Она должна была приехать пятнадцать минут назад. Будь у Кулвиндер другие соискательницы, она бы не волновалась, но с того дня, как было повешено объявление, миновала уже неделя, и откликнулась на него только эта самая Никки.

Гуртадж снова пробежал глазами листок. Кулвиндер надеялась, он не спросит, что означают все эти слова. Она скопировала текст с объявления, которое увидела в центре досуга на Куин-Мэри-роуд. На вид оно было вполне профессиональное, поэтому женщина сняла его со стенда, приписала внизу от руки одну строчку и отнесла в копировальную мастерскую, где работал сын Мунны Каур. «Сделай мне несколько штук», — велела Кулвиндер прыщавому подростку. Она намеревалась было попросить его перевести кое-какие непонятные фразы, но если он пошел в эту меркантильную Мунну, то не будет стараться за спасибо. А кроме того, текст не столь уж важен; Кулвиндер стремилась поскорее открыть кружок — какой угодно.

— А на занятия кто-нибудь уже записался? — поинтересовался председатель.

— Да, — ответила Кулвиндер. Она лично обошла знакомых женщин, извещая об организации нового кружка: бесплатные занятия два раза в неделю, приглашаются все желающие. Выбирала в основном пожилых вдов, которым представлялась возможность более достойного, чем пересуды в лангаре, времяпрепровождения. Вдовы, скорее всего, явятся на занятия, и тогда можно будет счесть начинание успешным. А Кулвиндер со спокойной душой возьмется за другие дела.

— Надеюсь, со временем мы сможем предложить женщинам гораздо больше, — не удержалась она.

Гуртадж Сингх положил объявление на стол. Это был невысокий мужчина, подтягивавший брюки цвета хаки под самую грудь, словно короткие штанины каким-то образом компенсировали недостаток роста.

— Кулвиндер, все переживают за тебя из-за несчастья с Майей, — произнес он.

Женщина ощутила укол боли, от которого перехватило дыхание. Она быстро взяла себя в руки и устремила на собеседника тяжелый взгляд. «Никто не знает, что произошло на самом деле. Никто не поможет мне это выяснить». Интересно, как он отреагирует, если Кулвиндер произнесет это вслух?

— Я ценю это, — промолвила она. — Но моя дочь тут ни при чем. Наши женщины хотят учиться, и, как единственная женщина в правлении землячества, я обязана представлять их интересы. — Кулвиндер начала складывать бумаги на столе. — Простите, но у меня сегодня очень много дел.

Гуртадж Сингх понял намек и удалился. Его кабинет, как и кабинеты других должностных лиц, находился в недавно отремонтированном флигеле храма. Там были паркетные полы и большие окна, выходившие на садики окружающих домов. Кулвиндер была единственным членом правления, до сих пор работавшим в этом старом двухэтажном здании; прислушиваясь к удаляющимся шагам председателя, она задавалась вопросом, зачем мужчинам нужен весь этот простор, если на любой вопрос они всегда отвечают «нет».

В разбитое окно влетел сквозняк и разметал бумаги на столе. Порывшись в верхнем ящике стола в поисках пресс-папье, Кулвиндер наткнулась на свой старый подарочный ежедневник из банка «Барклэйз». В разделе «Заметки» она записывала имена и телефоны: местного полицейского участка, адвокатов, даже частного детектива, которому так и не позвонила. Прошло почти десять месяцев с того момента, как ей сообщили, что ее дочери больше нет в живых, но на нее до сих пор временами накатывали приступы такого же беспросветного отчаяния, как тогда. Кулвиндер захлопнула ежедневник и обхватила руками чашку с чаем. По ладоням разлился нестерпимый жар, но женщина не разжала пальцы. Ожог проникал сквозь слои кожи вглубь. «Майя!»

— Сат шри акал.[11] Простите за опоздание.

Кулвиндер опрокинула чашку на стол. Темная струя чая хлынула по столу и намочила документы. На пороге стояла молодая девушка.

— Вы говорили, что придете в два, — бросила Кулвиндер, спасая бумаги.

— Я собиралась приехать вовремя, но электричка опоздала, — девушка достала из сумки салфетку и помогла Кулвиндер вытереть разлитый чай. Кулвиндер отступила на шаг и принялась разглядывать незнакомку. Хотя у нее не было сына, она, по обычаю, быстро прикинула, годится ли эта девушка в жены. Волосы до плеч, собранные в хвост и открывающие широкий лоб. Лицо с крючковатым носом по-своему притягательно, но без макияжа девице определенно не обойтись. Ногти обкусаны (отвратительная привычка!), а на бедре болтается большая квадратная сумка, явно позаимствованная у почтальона.

Никки поймала взгляд хозяйки кабинета. Кулвиндер повелительно откашлялась и начала отбирать и складывать не пострадавшие бумаги на дальнем конце стола. Она ожидала, что Никки будет наблюдать за ней, однако та бросила презрительный взгляд на переполненные полки и треснувшее окно.

— У вас есть резюме? — спросила Кулвиндер.

Никки достала из своей почтальонской сумки листок.

Кулвиндер пробежала его глазами. Она не может позволить себе привередничать: если соискательница хорошо знает английский, она получит это место. Но колкость во взгляде девушки не исчезла, и благодушия у Кулвиндер поубавилось.

— У вас имеется навык преподавания? — спросила она по-пенджабски.

Девушка ответила на беглом английском:

— Признаюсь, у меня небольшой педагогический опыт, но мне действительно интересно…

Кулвиндер подняла руку, останавливая собеседницу.

— Прошу, ответьте по-пенджабски, — попросила она. — Вы когда-нибудь преподавали?

— Нет.

— Почему же тогда вы хотите преподавать в этом кружке?

— У меня… Э-э-э… Как бы сказать? Страстное стремление помогать женщинам, — сказала Никки.

Кулвиндер сдержанно хмыкнула. Самый пространный раздел резюме был озаглавлен «Общественная деятельность». Сборщица подписей под петициями «Гринписа», волонтер центра помощи женщинам, пострадавшим от домашнего насилия, волонтер объединения «Британские воительницы». Кулвиндер не знала, что все это значит, но последнее название было ей знакомо. Майя как-то раз притащила домой магнитик с логотипом этой организации, имеющей, как смутно догадывалась Кулвиндер, некое отношение к отстаиванию прав женщин. «Вот уж повезло мне», — озабоченно подумала она. Одно дело бодаться из-за финансирования с людьми вроде Гуртаджа Сингха. Но эти молодые англичанки индийского происхождения, на каждом углу вопящие о правах женщин, просто своенравные соплячки. Неужто они не понимают, что со своей упертостью и несговорчивостью прямо-таки напрашиваются на неприятности? Кулвиндер ощутила вспышку гнева на Майю и тут же — приступ ошеломляющего горя, на мгновение отключившего остальные чувства. Когда она вернулась к реальности, Никки все еще говорила. Пенджабским она владела не очень уверенно и пересыпала речь английскими словами.

— …И по моему глубокому убеждению, каждому есть что рассказать. Это будет ценнейший опыт — помочь пенджабским женщинам создать свои истории и собрать их в одной книге.

Теперь девушка тараторила так быстро, что Кулвиндер оставалось лишь кивать в ответ, потому что она практически ничего не понимала.

— Вы хотите написать книгу? — опасливо переспросила она.

— Я о женских рассказах, которые войдут в сборник, — ответила Никки. — У меня небольшой литературный опыт, но я люблю писать и вдобавок запоем читаю. Думаю, я смогу помочь женщинам развить творческие способности. Я, конечно, буду направлять процесс, а потом, возможно, слегка подредактирую истории.

До Кулвиндер наконец дошло, что причина недопонимания коренится в тексте объявления, и она еще раз заглянула в него. «Сборник», «литературные приемы»… Что бы ни значили эти слова, похоже, Никки клюнула именно на них. Порывшись в ящике стола, Кулвиндер достала список записавшихся в кружок и, просматривая его, подумала, что должна предупредить девушку. Она взглянула на Никки и сообщила:

— Ваши будущие ученицы пишут не очень хорошо.

— Я понимаю! — заверила ее Никки. — Само собой разумеется. Я буду им помогать.

Ее покровительственный тон свел на нет расположение Кулвиндер. Эта девушка еще совсем ребенок. Никки улыбнулась, но при этом сощурила глаза, будто оценивая Кулвиндер и ее авторитет. Но каковы шансы, что руководство кружком заинтересует женщину с более традиционными устоями, а не только эту нахальную девицу в джинсах и с плохим пенджабским, которая вполне может сойти за гори?[12] Это маловероятно. Неважно, что там собирается преподавать эта Никки, занятия должны начаться незамедлительно, иначе Гуртадж Сингх вычеркнет их из своего реестра, а вместе с ними и перспективы Кулвиндер иметь право голоса в правлении землячества.

— Первый урок в четверг.

— На этой неделе?

— Да, в четверг вечером, — подтвердила Кулвиндер.

— Хорошо, — ответила Никки. — В котором часу начало?

— В любое удобное для вас время, — выговорила женщина на самом чистом английском, на какой только была способна, и когда Никки удивленно вскинула голову; Кулвиндер притворилась, что не заметила этого.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Над дорожкой, ведущей к дому в Энфилде, где прошло детство Никки, витали пряные ароматы. Вдыхая знакомый запах, девушка добралась до двери и открыла ее своим ключом. Мама и Минди возились на кухне, переговариваясь друг с другом, в гостиной по телевизору шла какая-то телеигра. Папа в ожидании ужина всегда смотрел новости. Теперь на его стуле лежало стеганое покрывало; столик, на который он обычно ставил стакан с виски, куда-то исчез. Перемены, сами по себе мелкие и незначительные, прямо-таки кричали, что отца больше нет. Никки переключила телевизор на канал Би-би-си. Из двери кухни тут же высунулись головы мамы и Минди.

— Вообще-то мы слушали, — заметила мама.

— Извините, — ответила Никки, но ей не хотелось переключать обратно на игру. Голос диктора будто вернул ее в прошлое: ей снова одиннадцать и она смотрит с папой новости перед ужином. «Что ты об этом думаешь? — спрашивал отец. — По-твоему, это справедливо? Как думаешь, что означает это слово?» Порой мама звала Никки помочь накрыть на стол, и тогда папа подмигивал дочери и громко отвечал: «Она сейчас занята».

— Вам чем-нибудь помочь? — спросила Никки у матери.

— Можешь разогреть дал.[13] Он в холодильнике, — ответила та.

В холодильнике обнаружилась лишь стопка пластиковых контейнеров из-под мороженого с выцветшими этикетками.

— В коробке из-под ванильного с орехом пекан, — уточнила Минди.

Никки взяла коробку, поставила ее в микроволновку. И с ужасом увидела через стекло, как пластмассовые стенки оплавляются и стекают в дал.

— С далом придется подождать, — заметила она, открывая дверцу и вынимая коробку. По кухне распространился отвратительный запах горелого пластика.

— Ах ты дурища! — воскликнула мама. — Почему не переложила в контейнер для микроволновки?

— А почему ты сразу так не сделала? Прежде чем убрать дал в холодильник, — парировала Никки. — Коробки из-под мороженого сбивают с толку.

В этом возгласе выплеснулись все разбитые надежды Никки, годами шарившей в холодильнике в поисках десерта, а находившей лишь штабеля контейнеров с замороженным карри.

— Меня устраивают и коробки, — заявила мама. — Они бесплатно достаются.

Ни дал, ни коробку спасти не удалось, поэтому Никки выбросила и то и другое, после чего отошла в уголок. Она вспомнила, как задержалась здесь вечером после папиных похорон. Мама страшно устала (переправка тела отца в Лондон превратилась в бюрократический и логистический кошмар), но от помощи отказалась и велела дочери не мешаться под ногами. Никки принялась расспрашивать маму о последних часах жизни папы. Он продолжал сердиться на нее или думал о другом? Ей важно было это узнать.

— Отец ничего не сказал. Он спал, — отрезала мама.

— Но до того, как заснул? Может, в его последних словах был какой-то намек на прощение?

— Не помню, — пробормотала мама. Щеки у нее запылали.

— Мама, ну попытайся…

— Не задавай мне больше этот вопрос! — оборвала ее мама.

Похоже, жить с неизбывным чувством вины предстояло долго. Вздохнув, Никки вернулась в свою комнату и продолжила собирать вещи.

— Ты ведь передумала уходить, правда? — спросила Минди, стоя в дверях.

Никки окинула взглядом коробки, торчавшие из-под кровати. Стопки книг, распиханные по большим текстильным сумкам из супермаркета. Свою куртку с капюшоном, снятую с вешалки за дверью и свернутую перед укладкой в чемодан.

— Я не могу здесь оставаться. Как только мама узнает, что я работаю в пабе, житья мне не будет. Она меня заклюет. Я еще как-то терпела папино пренебрежение. Но если и мама намерена меня третировать, ноги моей тут не будет.

— Ты ведешь себя как эгоистичная дура.

— Я просто реалистка.

Минди вздохнула.

— Представь, каково сейчас маме. Иногда стоит подумать, как лучше для всех, а не только для тебя.

После этих слов Никки осталась еще на неделю. Но однажды мать ушла по делам, а когда вернулась, обнаружила, что комната младшей дочери опустела и на кровати лежит записка: «Мама, прости. Я вынуждена переехать». Ниже был указан новый адрес. Никки надеялась, что все остальное маме объяснит Минди. Две недели спустя девушка наконец решилась позвонить матери, и, к ее удивлению, та ответила. Говорила сквозь зубы, отделывалась односложными ответами («Как дела, мама?» — «Жива»), но хорошо было уже то, что мама вообще взяла трубку. Во время следующего телефонного разговора с дочерью ее все же прорвало.

— Ты себялюбивая, безмозглая сумасбродка! — всхлипывала мама. — У тебя нет сердца!

Каждое слово заставляло девушку вздрагивать, ей хотелось оправдаться, но разве мама не права? Никки выбрала для ухода самое неподходящее время. Себялюбивая, безмозглая, бессердечная. Папа никогда ее так не называл. В конце концов, выплеснув свой гнев, мама вернулась к нормальному способу общения.

В кухне теперь стоял густой, пряный дух. Ужин был готов. Никки помогла донести до стола блюдо, до краев наполненное карри из нута со шпинатом.

— Итак, — сказала Минди, когда все расселись, — расскажи нам про эту новую работу.

— Я буду вести литературный кружок для женщин. Занятия два раза в неделю. В конце семестра у нас получится сборник рассказов.

— Вести литературный кружок? То есть учить их писать? — спросила Минди.

Никки помотала головой.

— Не столько учить, сколько помогать.

Мама явно была озадачена.

— Значит, там есть еще один преподаватель, которому ты будешь помогать?

— Нет, — ответила Никки. В ее тоне послышалось нетерпение. — Найти свой голос — это не то, чему можно научить, по крайней мере в общепринятом смысле. Люди будут писать, а я их направлять, — девушка подняла глаза и увидела, что мама и Минди насмешливо переглянулись. — Это непростая работа, — добавила она.

— Ладно, ладно, — проворчала мама. Она свернула роти и стала водить им по тарелке, подбирая карри.

— Это отличная возможность, — не унималась Никки. — А еще я смогу отредактировать тексты и потом укажу это в своем резюме.

— Так кем же ты хочешь быть: преподавателем или редактором? — спросила Минди.