Молчание. Затем Калеб кашлянул и ответил:

— О, а, понятно.

Тетя, ничего не заметив, продолжала:

— Хорошо, что вы приехали. Чувствуйте себя как дома. Я сбегаю наверх за Джози. Эта плутишка ни словом не намекнула о вашем визите.

— Это… э-э… сюрприз.

Я неподвижно застыла в дверях спальни, раздираемая двумя желаниями — спрятаться и убежать. Ни то, ни другое не получится. Сейчас Калеб узнает, что я врала ему — врала постоянно и обо всем.

Когда на повороте лестницы послышались тетины шаги, я нырнула в ее мастерскую, забитую пряжей и материалами для скрапбукинга. Раньше эта комната была гостевой спальней и несколько месяцев в две тысячи втором и третьем годах служила приютом маме. Я бережно прикрыла за собой двери. Подступила дурнота — я вспомнила приглушенный мамин голос из-за этих самых дверей, когда она разговаривала сама с собой.

– Как зовут тебя прелестное дитя?

— Джози? — позвала тетя.

– Мирославой. А как тебя величают, крошка?

Я в отчаянии посмотрела на распахнутое окно. Оно выходило на крышу крыльца. Можно соскользнуть на нее и… Горячечные мысли прервал стук каблуков на ступеньках крыльца. Затем раздался голос, от которого все стало гораздо, гораздо хуже…

Троянов громко заржал, а потом сказал:

— Так-так-так… Что тут у нас?

– Ты мне нравишься. Как я погляжу, тебе палец в рот не клади.

— Э… привет, — недоверчиво произнес Калеб.

– Да, лучше не надо, – кивнула она и, обольстительно улыбнувшись, проговорила: – Ты мне тоже сразу понравился.

— О! Калеб. Я и не знала, что ты приедешь, — заявила Лани с придыханием: видимо, скопировала меня.

Тетя вновь крикнула: «Джози!»; голос прозвучал ближе.

– Тогда перепихнёмся?

Я еще раз посмотрела в окно. Единственный способ избежать катастрофы, назревающей внизу, — вновь сбежать. Нет, я этого не вынесу! Мне почти тридцать лет; пора взглянуть в лицо реальности, какой бы горькой та ни оказалась. Я вздохнула и решительно покинула безопасную мастерскую. На повороте лестницы остановилась, чтобы собраться с духом и посмотреть из-за угла на сестру и Калеба. Лани кокетливо вертелась перед ним, сверкая бриллиантами в ушах. Ревность и смутное ощущение дежавю слились воедино и рухнули в желудок тяжелым холодным камнем; к ним добавились тревога и смущение. Подобное поведение выглядело странным даже для моей непредсказуемой сестры. Чего она добивалась? Обеспокоенность Адама душевным состоянием Лани передалась и мне.

– Не возражаю.

— Как тебе мой новый свитер? — соловьем заливалась сестра.

– Я знаю здесь прелестное местечко, – начал он…

Калеб вскинул голову, провел ладонью по отросшим волосам, которые давно просили о стрижке. На лице застыло полное недоумение.

– Не о сортире ли ты говоришь, милый отрок?

— А… мы знакомы?

— Это же я! — Лани с трудом сдерживала ухмылку.

Он снова захохотал, вытер рукой выступившие на глазах слёзы и произнёс:

— Что-то мне… Джо? — неуверенно спросил он, хмурясь.

– Ты, как я погляжу, эстетка.

Сестра торжествующе расхохоталась. Пришла пора мне вмешаться и положить конец этой дикой шараде.

– Есть немного, – притворно потупилась она.

— Джози! — воскликнула тетя, появившись на верхней ступеньке. — Вот ты где! Калеб приехал. Что же ты не предупредила! Я бы вызвала уборщиков или сама хоть немного порядок бы навела.

– Тогда давай отсюда смотаемся?

— Прости, — пробормотала я и начала неизбежный спуск на первый этаж. Внизу лестницы прокашлялась и заявила: — Лани, хватит.

– Давай.

Она кивнула в мою сторону — синие глаза озорно блестели — и невинно улыбнулась.

— Драгоценная пропажа явилась.

Когда они были на улице, он спросил:

— С твоего позволения, — холодно сказала я.

– К тебе или ко мне?

— Приятно познакомиться, — сладко пропела Лани Калебу. Затем вышла в гостиную и прокричала: — Тетя А.! Я тут кошелька не забывала?

– Ко мне, – ответила Мирослава, – к тому же тебе за руль нельзя.

Калеб настороженно посмотрел на меня, словно я тоже была не я.

– Это ещё почему?

— Джо, что происходит?!

– ППС остановит и…

Я попыталась посмотреть ему в глаза, но не сумела — уставилась на правое ухо и пояснила:

– Да пошли они! – перебил он.

— Это моя сестра.

Он издал непонятный звук: то ли хохотнул, то ли недоверчиво хмыкнул.

– Ты хочешь испортить мне секс? – капризно протянула она.

— Что значит «сестра»? Какая сестра?! И может, ты объяснишь, каким волшебным образом меня встретила на пороге та самая тетя, чью кончину ты якобы оплакиваешь?!

– Ну что ты, детка, конечно, нет. Где твоя тачка?

Я открыла рот, хотя слов еще не подобрала. В соседней комнате хихикала Лани, на ступенях топталась тетя… Нет уж, объясняться с Калебом я хочу без посторонних ушей!

Мирослава, зная вкусы золотой молодёжи, приехала в клуб на «БМВ».

— Пойдем наверх.

– Крутая игрушка, одобряю, – сказал Вадик Троянов и плюхнулся на пассажирское место.

Он посмотрел на лестницу, стиснул зубы. Его колебание было как удар в живот.

– Пристегнись.

— Пожалуйста, — дрожащим голосом попросила я.

– Ещё чего!

После очередной мучительной паузы Калеб молча кивнул и двинулся за мной наверх.

– Ну как знаешь, – Мирослава рванула с места так, что взвизгнули тормоза.

* * *

Я закрыла дверь и жестом пригласила его сесть на кровать. Судя по его лицу, кровать он тоже воспринял с недоверием, но все же неохотно опустился на сине-белое одеяло.

Вадик бросил на неё косой взгляд и молча пристегнулся.

— Мы вроде бы решили, что ты в Иллинойс не едешь. Как ты вообще меня нашел?

Мирослава мчалась по ночному городу, не сводя глаз с дороги. Она знала, что на перекрёстке есть камеры, и сбросила скорость до разрешённой. Миновав опасный участок, она снова нажала на газ.

Я немедленно пожалела о произнесенных словах. Калеб посмотрел на меня потрясенно — неужели я и правда обвиняю его? — и сразу замкнулся. Ответил ледяным тоном:

– Ты клевая! – воскликнул Вадик и попытался обнять её.

— На столе лежал конверт с обратным адресом твоей тети. Когда я оклемался после смены часовых поясов и немного прочистил голову, то понял — не стоило отпускать тебя одну на похороны, или… — Он пальцами изобразил кавычки, — «похороны». Тетя тебя вырастила, для тебя она как мама. Если это, конечно, правда.

Но Мирослава двинула ему локтём под рёбра и сказала:

— Правда очень сложная.

– Потерпи, осталось немного.

— Вот тут ты ошибаешься, Джо. Правда никогда не бывает сложной. Это просто правда. Сложными бывают обстоятельства, а правда всегда черная или белая. — Калеб сурово посмотрел на меня. — Словом, я требую объяснений. Что, черт возьми, происходит?

Неожиданно для Троянова она остановила машину и попросила обволакивающим голосом:

В горле застрял огромный ком; вряд ли сквозь него могли пробиться слова. Я тяжело сглотнула горькую, с металлическим привкусом слюну.

– Закрой глаза.

Неутешительное начало. Однако сдаваться нельзя. Спасти наши отношения способна лишь правда.

– Зачем?

— Я не совсем честно рассказала тебе о своей семье.

– Закрой. Потом скажу.

Калеб фыркнул — мол, это еще слабо сказано.

Парень закрыл глаза и почувствовал, что на его руках защёлкнулись наручники.

– Ты чё, садистка? – изумлённо спросил он.

Я кивнула с несчастным видом. Что говорить дальше? «Мой отец умер, сестра сошла с ума, а мать сделала и то, и другое»? Где найти подходящие для объяснения слова? Калеб ждал, воздух между нами холодел с каждой секундой моего молчания. В отчаянии я прибегла к литературной метафоре, с помощью которой часто пели дифирамбы в книжном магазине: «Показывай, а не рассказывай». Я сунула руку в верхний ящик прикроватной тумбы и стала рыться в записках десятилетней давности, клубках бижутерии, липких тюбиках блеска для губ и потрепанных любовных романах. Наконец дрожащие пальцы нащупали рамку и извлекли ее наружу.

– Ну что ты, – проговорила она успокаивающе, – просто люблю ролевые игры, – и тронула автомобиль с места.

Я настолько пала духом, что едва нашла силы взглянуть на фотографию. Она лежала в ящике с тех самых пор, как тетя получила письмо от мамы: то самое письмо, в котором она сообщила о решении уйти от нас в «Общину жизненной силы»; письмо, в котором нам с Лани не было адресовано ни строчки. Мы читали его, и в крови у меня вскипал незнакомый гнев. Хотелось уничтожить все напоминания о матери: изорвать на мельчайшие кусочки, сжечь, а пепел проклясть. Однако сентиментальность победила. Я спрятала фотографию под обломками подросткового прошлого и постаралась о ней забыть.

– И в кого мы играем?

Рождество две тысячи первого года. Последнее Рождество, когда в семье Бурманов насчитывалось четыре человека. Фотографировали с использованием таймера, поэтому снимок вышел немного размытым, а мы оказались не по центру. Тем не менее это был последний сохранившийся портрет семьи. Мы с Лани в одинаковых клетчатых пижамах сидим перед наряженной елкой; отец позади — в зубах трубка, огромные руки обхватывают нас кольцом и подтягивают в него чуть упирающуюся маму; она в свитере клюквенного цвета, на губах играет робкая улыбка, в ушах сверкают бриллианты. Отец не был религиозным, я не помнила ни одного его посещения церкви, однако Рождество он любил. Любил семейную атмосферу праздника, наглядное проявление заботы и привязанности.

– В полицейских и преступников.

– Преступник, значит, я? – хмыкнул он.

Я сунула дешевую золотистую рамку в руки Калеба и начала перечислять, указывая на лица:

– Типа того.

— Это я. — Мой палец лег на голову темноволосой девочки с розовыми щеками и ликующей улыбкой. Я почти не помнила себя такой. — Моя сестра-близнец, Лани. Здесь нам по четырнадцать. Папа. Через десять месяцев его убили. А это, — я коснулась нежного маминого лица, не стала ждать, пока Калеб переварит информацию об отце, — мама. Папина смерть тяжело отразилась на всех нас, но на маме — особенно тяжело. Она и так была болезненной, хрупкой, а после гибели папы совсем расклеилась.

– И куда ты меня везёшь?

На меня нахлынули воспоминания: мама в зале суда, лицо бледное и совершенно безжизненное; мама безостановочно ходит по спальне, описывает по истертому полу круг за кругом.

– Сейчас увидишь.

— По сути, мы потеряли обоих родителей в одну ночь. Мама ушла в себя: перестала с нами разговаривать, даже внимание обращать почти перестала. Тогда заботу о нас взяла на себя тетя А. Тут я не врала.

И она его не обманула. Машина остановилась на стоянке, освещенной фонарями.

Я осмелилась посмотреть на Калеба. Брови его были сведены вместе, губы поджаты, но я не понимала, что это означает — печаль, жалость или злость.

– Куда ты меня привезла? – изумлённо спросил он и попытался вырваться.

— Потом, через год после убийства папы, когда нам с Лани исполнилось шестнадцать, мама сбежала и вступила в секту. Мы не получали от нее вестей, ничего о ней не знали до недавних пор. Тете позвонили и сообщили, что мама умерла. Это с ней я вчера прощалась. И именно на ее похороны ты пойдешь завтра. — Я с трудом сглотнула. — Если останешься, конечно.

– Сиди спокойно, – попросила она. – Мы находимся возле следственного комитета. – Она провела у него под носом своим удостоверением.

Калеб нахмурился.

– Ты из ментовки? – воскликнул он и отчего-то побледнел так сильно, что это было заметно даже при вечернем свете.

— Почему ты сказала мне, что умерла тетя?

Она обворожительно улыбнулась и проговорила:

— Потому что о смерти мамы я сообщила тебе еще сто лет назад. Как бы я это объяснила: знаешь, вот теперь она действительно умерла?

– У меня для тебя два варианта.

— Зачем было врать изначально? Зачем говорить про живую мать, что та мертва?

– Какие ещё два варианта?! – закричал он, надеясь расхрабриться от собственного крика.

Но ничего не получилось, и Троянов сник.

— Затем, Калеб, что она ушла в секту. Бросила нас. Ко дню нашего с тобой знакомства я ничего не слышала о ней семь лет. Для меня она и правда умерла. И не только в ней было дело. Во мне тоже. Я потратила уйму времени и сил на то, чтобы отделить старую жизнь от новой. Я пыталась забыть свою семью.

– Чего тебе надо? – спросил он.

— Джо, я не собираюсь преуменьшать твои прошлые беды, но не понимаю, о чем ты думала. Тебе не приходило в голову, что рано или поздно я узнаю правду?

– Поговорить.

— Честно говоря, так далеко я не загадывала. Когда рассказывала тебе в Занзибаре о своей семье, не предполагала, что у нас есть будущее. Думала — я для тебя просто местное развлечение.

— Просто развлечение? — повторил Калеб, скривив губы в горьком удивлении. — Вот, значит, каким ты меня считаешь?

– О чём?!

— Калеб, это было давно. И отображало не тебя, а меня-тогдашнюю, измученную и циничную. Теперь я другая, благодаря тебе. Ты — лучшее, что подарила мне жизнь. Я ни капли не преувеличиваю. Я люблю тебя, Калеб.

— Не знаю, Джо. Даже если бы я понял твою ложь про родителей — я не говорю, что понимаю, это просто гипотетически, — так вот, даже если бы я понял, то как ты объяснишь ложь про сестру?

– О ком, – привычно поправила она и пояснила: – О Нине Авдеевой.

— Лани — самовлюбленная, подлая наркоманка. Я хочу забыть о ее существовании.

– Не знаю я никакой Нины Авдеевой! Иди ты к чёрту!

Калеба, боготворившего собственную сестру, больно резанули мои слова.

– Ни домашнего, ни рабочего адреса чёрта я не знаю. Да и вообще не люблю рогатых. Поэтому предлагаю поговорить в машине или подняться в кабинет к следователю, – она кивнула в сторону светящегося на фоне тёмного здания окна, – он нас ждёт.

— Поверь, Калеб. Лани — отдельная история.

– Не нужен мне никакой следователь!

— А если бы я не узнал? Ты скрывала бы вечно?

– Может, и не нужен, если ты будешь откровенен со мной.

— Я не хотела такой путаницы. Вначале, даже когда уже была влюблена в тебя, я думала, что у нас все временно. — Я вскинула руку, предупреждая оскорбленные возмущения. — Знаю, я ошибалась. Но ты не представляешь, через что я прошла. К моменту нашей встречи я целых пять лет была одинокой и потерянной. Не думала, что в моей жизни может опять появиться что-то постоянное. Потом ты уехал, и мои плохие ожидания сбылись.

– Насколько откровенен?

— Джо, у меня контракт закончился, — возразил Калеб. — Я обязан был вернуться в Новую Зеландию. Я тебя не бросал!

– Как истинный прихожанин на исповеди.

– Ну и зараза же ты! – вырвалось у него.

— Знаю. Но ты не представляешь, какая каша царила тогда у меня в голове! Я не доверяла никому — не умела. А ты вдруг написал через пару месяцев, пригласил в гости, и у меня появились мысли — может, ты заслуживаешь доверия? Может, ты не такой, как остальные; может, это настоящее… Я была счастлива, я не чувствовала ничего подобного уже много лет и очень боялась все погубить своим признанием. Мысленно обещала — расскажу тебе правду, как только наступит подходящий момент; а он все не наступал, а потом мы вместе переехали в Нью-Йорк, и я уже не могла сознаться, потому что врала слишком долго. — Я взяла его за руки, но он высвободился. Глотая слезы, я продолжала: — Прости, Калеб. Прости, пожалуйста. Я понимаю, извинениями ничего не исправить, да и опоздала я с ними… Но я не знаю, что еще сделать. Ты для меня — самый важный человек в целом мире. Я умру, если тебя потеряю.

– По-моему, ты ошибаешься. Так тебе с кем удобнее беседовать со мной или со следователем?

Одну долгую страшную минуту Калеб смотрел на меня совершенно равнодушным, холодным взглядом. Я даже представить не могла подобного выражения на этом чутком, добром лице. Мне стало дурно. Я всегда знала, что однажды Калеб поймет — я не такая хорошая, как он; я его не заслуживаю. Вот и все.

– С тобой! Но учти, Нинка всё врёт!

Затем Калеб дрогнул. Спина осталась неподвижной, а челюсти сжатыми, однако взгляд немного смягчился.

– Значит, ты всё-таки знаешь Нину Авдееву?

— Не говори так.

– Знаю. Но ты не должна ей верить. Она оговаривает меня и мою мать.

— Буду. — Мой голос дрожал от чувств. — Я умру без тебя.

– Твою мать?!

Калеб поморщился, повел плечами.

– Точнее, мачеху, – уточнил он.

— Не понимаю, чего ты от меня ждешь, Джо. Если ты рассказала о своей жизни правду, то это ужасно, но…

– По-моему, ты запутался, – сказала Мирослава. – Лучше расскажи всё по порядку и, если ты не виноват, я постараюсь не впутывать тебя в дело об убийстве.

— Да, правду, — заверила я. — И это еще не все.

– В какое ещё дело об убийстве?! – вытаращил он глаза.

— Не все? Есть еще брат — в подвале на цепи?

– Ты разве не знаешь, что Нина убита?

— Подкаст. Ты слышал о «Пересмотре»?

– Убита? – дёрнулся он всем телом. – Ты врёшь!

Мирослава достала свой телефон и показала снимок с места преступления.

Он медленно кивнул.

– Всё равно не верю! Сейчас можно изобразить всё, что угодно!

— Сам я не слушал, но о нем много говорят. Настоящее преступление?

– Хорошо, если ты хочешь, чтобы тебя обвинили в убийстве Авдеевой, пойдём к следователю, – она сделала вид, что собирается выйти из машины.

– Погоди! – крикнул он. – Сядь.

— Да. И убийство, вокруг которого все вертится, — то самое, которое «пересматривают», — это убийство моего отца.

Она села.

Калеб недоверчиво посмотрел на фото в своих руках, на веселое лицо отца.

– Поклянись, что ты не обманываешь меня.

— Не может быть. Мне бы уже давно кто-нибудь сказал, если бы речь шла о твоей семье.

– Не буду я тебе клясться, – ответила она. – Хочешь верь, хочешь не верь, но Нину Авдееву зарезали.

— Моя настоящая фамилия не Борден, — призналась я. — То есть теперь Борден. Я обратилась в суд Сан-Франциско, заполнила нужные бумаги и все такое… Я урожденная Бурман.

– Пусть так! – мотнул он головой. – Но это сделал не я.

— Чтоб тебя, Джо! — Калеб швырнул снимок на кровать. Пригладил волосы, в глазах вспыхнула боль. — Ты мне даже имени своего настоящего не сказала?

– Тогда расскажи свою историю с самого начала.

— Я больше не она. — Я указала на девочку на фото. — Калеб, поверь мне. Пожалуйста…

– Какую ещё историю?!

— Хватит. — Он вскочил, попятился. — Я тебя совсем не знаю. Ты врала обо всем. Обо всем.

– Историю вашего знакомства с Авдеевой и ваших отношений.

— Я люблю тебя, — сдавленно проговорила я. — Это не ложь.

– Не было никакой истории! – Но, прочитав нетерпение в её глазах, он сказал: – Ладно слушай. Познакомились мы точно так же, как с тобой. Поначалу я не сомневался в том, что наше знакомство было случайным, и не собирался продолжать его после завершения вечера или, если хочешь, ночи.

— Молчи, — раздраженно бросил он. — Так не честно. Не могу я вот так просто отмахнуться и сделать вид, будто ничего не произошло.

– Хочу. Вы ушли из клуба?

— Пожалуйста… — начала я, но Калеб резко отвернулся и вышел из комнаты.

– Да.

Дверь хлопнула, и мое сердце разбилось вдребезги.

– И куда поехали?

Пост из «Твиттера», опубликовано 24 сентября 2015

– Ко мне на дачу, вернее, на дачу моих родителей.



– Разреши спросить, почему ты не отвёз её в какую-нибудь гостиницу?



– Потому что был дурак! – признался он с явным сожалением.





– Ага, – кивнула она, принимая его ответ. Но в её глазах он прочёл, что она и теперь считает его идиотом. Хотя, может быть, он неправильно расшифровал её взгляд. Подумав, Вадим сказал:

– Пойми, я просто пошёл по наезженной колее.

– Что ты имеешь в виду?

Глава 12

– Только то, что я всегда возил случайных подружек на эту дачу.

Утро маминых похорон выдалось ясным и прохладным. Такой чудесный осенний день непременно вызывает ощущение радости жизни — у того, кто верит в способность погоды восстанавливать наши душевные силы, или у того, кому не нужно идти на похороны.

– Твои родители не возражали?

Я шагала по кладбищенской лужайке, травяной покров пружинил под ногами. От горя я стала все воспринимать по-другому; споткнулась при виде шатра над открытой могилой и стульев, аккуратно расставленных перед зияющей ямой в земле. Как можно предать мамин пепел земле — и затем уйти? Как можно похоронить отца — и оставить его здесь? Я прикусила губу, чтобы не закричать, ощутила вкус крови.

– Дача принадлежала моей матери. Мама умерла. Теперь у отца новая жена и новая дача. А ключи от старой дачи только у меня и моей бабушки.

Софи, младшая дочь Питера, ласково похлопала меня по руке.

– И ты не нашёл лучшего применения для материнской дачи, как возить туда шлюх.

– Они не были шлюхами в прямом смысле этого слова, – огрызнулся он.

— Ты как, Джози? Постоим минутку?

– Хорошо. Проехали. Ты привёз Нину на дачу, и вы провели с ней ночь. Что потом?

На талию легла большая теплая ладонь, и голос Калеба произнес:

– Я отвёз её в город. И тут-то она призналась, что у неё есть муж и сегодня он возвращается из очередной командировки.

— Я с ней побуду.

– Тебе это не понравилось?

Ослабев от облегчения и благодарности, я упала в объятия Калеба, уткнулась ему в грудь.

– Ещё бы! Зачем мне замужняя тёлка, когда полно свободных. Ты сказала, что не любишь рогатых. Я тоже их не люблю.

— Ты пришел, — выдохнула в темную костюмную ткань.

– Почему? – не удержалась от улыбки Мирослава.

Калеб нежно поцеловал меня в макушку.

— Конечно пришел.

– Потому, что никогда не знаешь, чего от них ожидать.

Похороны оказались тяжелее, чем я ожидала. Смотреть, как мамины останки вместе со всеми нашими утраченными надеждами опускаются в землю, было мучительно, но окончательно добила меня тетя. Самая храбрая и жизнестойкая из женщин, она плакала, не скрываясь; время от времени ее захлебывающееся рыдание вспарывало тишину, и присутствующие отводили взгляд. Одной рукой тетя беспомощно цеплялась за Эллен, другой — за одежду у себя на груди. Мне хотелось утешить ее, но я ничего не делала — боялась заразиться столь абсолютным, всепоглощающим горем.

– Тоже верно. Вспомнить хотя бы Отелло.

Сложись обстоятельства по-другому, мы с сестрой поддерживали бы друг друга в эти трудные времена. Вместе предавались бы душевным воспоминаниям о детстве, о маме. Делили бы горе на двоих и находили утешение друг в друге. Знали бы — даже если станет еще хуже, сестра-близнец всегда рядом.

– Лучше не вспоминать! – вырвалось у него.

Однако, пока преподобный Гловер сумбурно рассуждал о перспективах загробной жизни для нашей безбожницы-матери, мы с Лани слушали его с противоположных концов короткого ряда стульев. Лани выглядела бледной и измученной, с большими темными подглазинами. Она задрожала, и ее дочь — поразительно точная миниатюрная копия — успокаивающе обвила Лани руками. Та прижала девочку к себе, закрыла глаза, из которых лились слезы, и зашевелила губами в безмолвной молитве.

Помнила ли Лани свои последние слова, адресованные маме? Свое дикое поведение? Не об этом ли думала, глядя в могилу? Не изводила ли себя мыслью, что это именно она, Лани, прогнала нашу мать?

* * *

– Согласна. Что было дальше?

Субботний вечер накануне маминого бегства был теплым, самое начало июня. Мы с Лани закончили предпоследний класс школы, а за месяц до того Уоррена Кейва осудили на пожизненный срок. Мы думали, что решение суда приободрит маму, но она уходила в себя все глубже. Суд давал ей повод ежедневно вставать с кровати, принимать душ и одеваться; без этого стимула она почти перестала мыться и выходить. Мы видели ее лишь изредка, во время нерегулярных вылазок вниз: мама спускалась в кухню, насыпала в миску немного зерновых хлопьев, уносила их обратно наверх и ела за закрытой дверью. Если мы прикладывали к этой двери ухо, то слышали шаги и бормотание, затем стук клавиш старенького ноутбука — и вновь шаги и бормотание. Вечером она съедала очередную порцию хлопьев, принимала транквилизатор — лошадиную дозу — и засыпала на двенадцать часов. Это трудно было назвать жизнью, но мы убеждали себя, что так не может длиться вечно. Маме нужно дать время — и она к нам вернется.

– Нина неправильно поняла выражение моего лица, она, видите ли, решила, что я страшно огорчён тем, что мы не сможем увидеться вечером, и поспешила меня успокоить, заявив, что её муж последнее время редко бывает дома. И она будет рада составить мне компанию в ближайшее время. Тут-то я ей и признался, что не встречаюсь с замужними.

Мы с Адамом собирались встретиться с друзьями в кино, посмотреть психологический триллер, который все очень нахваливали. В зале уже почти стемнело, когда мы проскользнули внутрь и начали высматривать друзей. Я заметила блестящие светлые волосы Эллен, и тут с передних рядов донеслось:

– Она огорчилась?

— Дай желейных червячков, козлина.

– Не то слово! Сначала попыталась переубедить меня. А когда я остался при своём мнении, стала шипеть, как змея, которой прищемили хвост, но предварительно вырвали ядовитые зубы. Хотя, как выяснилось позднее, ядовитые зубы оказались при ней.

Я встревоженно посмотрела на Адама.

– Что же она вам сделала?

— Кажется, Лани.

– Сначала оставила меня в покое, а когда я и думать о ней забыл, прислала мне фото, как мы с Ленкой развлекаемся на даче.

— В кино? Она, скорее, крушит сейчас чей-нибудь дом или накачивается наркотиками.

– И что?

Голос сестры вновь гулко разнесся по залу и прозвучал визгливей обычного:

– Как что?! Нинка стала меня шантажировать!

— Говорю же, хочу гребаных червячков!

– Чем?

— Похоже, наркотиками она уже накачалась, — нахмурилась я. — Займи мне место, я схожу вниз, гляну.

– Фотографиями с Ленкой!

— Джози, не надо. Только расстроишься в очередной раз. Ты ей не нянька.

– Ты же сам сказал, что часто возил своих подружек на эту дачу. И я не вижу в этом ничего криминального, кроме твоей распущенности. А за неё у нас не привлекают к ответственности.

— Да ну? — Я вскинула бровь. — Мы же близнецы! Не переживай, я быстро. Дискутировать с ней по поводу желейных червячков не буду.

– Слава богу! – выдохнул Троянов.

Адам неодобрительно покачал головой, однако молча нырнул туда, где сидели наши друзья. Я поспешила к первым рядам. Ладони вспотели. Я никак не могла привыкнуть к ссорам с сестрой, переживала из-за них и боялась спорить с ней в присутствии зрителей. Уже на расстоянии нескольких шагов я уловила тошнотворный запах спиртного и травки. Живот свело. Лани скрючилась на первом ряду в компании Райдер и каких-то четырех замызганных парней; пока я к ним дошла, почувствовала себя совершенно больной.

– Типун тебе на язык, богохульник, – прикрикнула на него то ли всерьёз, то ли в шутку Мирослава. – Лучше скажи, с какой стати тебе пугаться обнародования твоей связи с какой-то там Ленкой?

— Какого хрена? — возмутилась сестра при виде меня. — Чего ты за мной таскаешься?

– Не с какой-то! А с моей мачехой!

— Обалдеть, эта телка такая же, как ты!

Мирослава присвистнула:

— Только Лани совсем не такая воображала! — вставила Райдер и загоготала, как гиена.

– Ты что, спал с собственной мачехой?

Я проигнорировала комментарии и обратилась к сестре:

– Ну, – вздохнул он, а потом принялся оправдываться: – Если бы ты видела Ленку, ты не стала бы меня осуждать.

— Ты хоть понимаешь, что кричишь на весь кинотеатр?

– Она хоть не очень старая?

Она ухмыльнулась и хлопнула по ладони парня слева — «дала пять».

– Двадцать пять лет.

— Что ты вообще тут делаешь? — спросила я.

Мирослава присвистнула во второй раз и спросила:

— Кино смотрю, сестренка. У нас свободная страна, е-мое.

– А сколько лет твоему отцу?

— Ну все, гуляй отсюда, коза, — рыкнул один из парней и показал мне два средних пальца. — Экран закрываешь.

– Шестьдесят.

— Тебе все равно, что он так со мной разговаривает, Лани? — возмутилась я.

– Да, тупиковая ситуация.